Посох волхва Витаков Алексей

Вдобавок ко всему пришла новая весть: на волоке появились корабли варягов числом десяток, более крупные по сравнению с теми двумя, что совершили коварный налет, а значит, и норманнов там намного больше. Хотя норманны ли это?.. Варяжским промыслом занимаются многие, в том числе и славяне, живущие по другую сторону Буга. В общем, снаряжать погоню в такой ситуации стало подобно смерти.

Моготину вывели старого волховского коня и сказали, что ничем сейчас помочь не в силах. За самих бы кто заступился.

Он обошел ограбленные деревни стороной, чтобы не столкнуться «глаза в глаза» с черными, зияющими пустотой окнами изб, с плачущими или погруженными в судорожную немоту людьми. Он шел, не зная зачем, повинуясь только словам маленького волхва, назвавшегося Ишутой.

– Далеко ли ходуешь, мил людин? – Перед ним вырос грязный, весь в ссадинах и кровоподтеках человек. Моготин даже не сразу признал в нем давнего приятеля.

– Вокша?!

– Он самый. А ты где же был? – Вокша смотрел с презрительным недоверием.

– Я… я… – Моготин вдруг понял, что его рассказ покажется нелепым и неправдоподобным, – …в городе был. Изо всей силы в подмогу дали только вот его! – он дернул коня за уздцы.

– Ладно уж. Не в том гнилость, кто сбежал, а в том, кто опосля не воротился! Чего сюда-то?

– Мне нужно хотя бы коня привести этому Ишуте…

– Какому Ишуте?

– Да взялся откель-то из леса.

– Там, – Вокша махнул рукой в сторону востока, – кто-то шибко нурманна убивает! Сам видел, как оне своих хоронят. То никто из наших так не смог бы.

– От вас-то кто уцелел? – Моготин глубоко вздохнул.

– Не шибко. По пальцам пересчитать можно. Так ты куда, стало быть?

– Ишуте этому коня веду. Может, вместе, Вокша?

– Чего вместе-то? Они нас, как курей на жерди, понатычут! Пошли вот, сам всех и увидишь.

– Не могу я, Вокша. Обещал коня привести. А и так уже проколупался.

– Ну, как знаешь! – Вокша провел сжатым кулаком у себя под носом. – А вон… смотри-кось!

Из-за деревьев стали выходить люди. Но на кого похожи были эти мужчины? Моготин не узнавал своих соплеменников. Оборванные, грязные, многие с запекшейся кровью, хромающие, поддерживающие один другого. Где те гордые взгляды, острые шутки и громкий смех?.. Потухшие глаза, осунувшиеся лица и боль в каждом движении, в каждой морщине на лице, боль в проступившей седине и беззвучном дыхании.

– Я не знаю, кто я теперь и кем был раньше! – Моготин вскинул руку. – Но я иду затем, чтобы попасть в чертоги Яровита. Вот лошадь… Многие из вас видели не раз Потагу, служившего Абарису. Теперь у него новый хозяин, и он просил меня привести коня! Это все, что я могу сказать. Верить или не верить – ваше право. Но если вы не пойдете со мной, то дайте хотя бы пройти.

– Это и впрямь конь Абариса! – Кряжистый, невысокий мужик со сросшимися бровями опустился на корточки.

– Я давно знаю Моготина! – выдохнул Вокша. – Нам тут пересуды творить не по времени. Ежели зовет на нурманна, я так думаю: итить надобно.

– Все едино, назад так-то вот не пойдешь, да и некуда! – подхватил кряжистый.

– Я вот так мыслю, – продолжил Вокша, – ежели Моготин, которого мы знаем с рождения, впрямь вор и трус, то порешить завсегда успеем, а ежели он с новым хозяином Потаги поведет нас на нурманна и мы одолеем его, то вместе и попадем в чертог Яровита.

Мужчины в знак согласия закивали головами и ответили негромким одобрительным гулом.

– Тогда заходуем дружно! – Моготин махнул рукой в сторону вечернего солнца.

Два десятка мужчин, уцелевших после поражения от норманнов, уже не верящих в себя, но все же еще слабо рассчитывающих на помощь родовых богов, двинулись в путь. Они шли, почти не разговаривая, погруженные в свои мысли и каждый в свою боль. Но все-таки шли, до белых ногтей сжимая ратовища пик и топоров.

Через три часа, когда солнце уже почти полностью скрылось за горизонтом, а сквозь ветки блеснули с берега костры викингов, в грудь Моготина уперлось что-то твердое и упругое.

– Стой. Пришли, – Ишута сидел на корточках, выставив навстречу Моготину свой посох. Шепот волхва был хриплым и еле слышным. – Отсюда будем копать яму и вбивать колья. Ройте на два роста вглубь. Вон те две березы нужно будет наклонить…

* * *

– Скоро светает, херсир! – Сиггурд тронул Хроальда за плечо. – Нам нужно уходить. Похоронить Бьорна и садиться на весла. Из-за того, что мы здесь сидим и за кем-то вечно охотимся, теряем товарищей.

– Уходить, говоришь?.. – оскалился тот. – Ты предлагаешь нам стать зайцами, удирающими от какого-то местного духа?! Я хочу поймать его! Привезти содранную с него кожу, набитую волосами их женщин, родственникам Халли, Бьорна и Эйнара!

– Хроальд, ты всех перессоришь между собой. У нас есть добыча, часть которой мы пожертвуем семьям убитых. Все ждут дома с нетерпением своих родных, но все прекрасно понимают, что викинг, уходя в поход, может не вернуться в свой поселок.

– Все так, Сиггурд, но… Наши товарищи погибли не в открытом бою, а от неизвестно чьей руки. Я хочу увидеть человека, убившего лучших из лучших. Где он? Кто он?

– И сколько продлится твоя охота? – Сиггурд провел ладонью по шраму на своем лице.

– Я обещаю тебе, – уже спокойнее ответил херсир, – что в самом худшем случае это будет еще один день и еще одна ночь. Нам нечего бояться. Если бы за нами снарядили погоню, мы бы уже об этом знали. Значит, никакой погони. Неужели ты не считаешь своим долгом поймать этого незримого убийцу?

– Мы не за ним сюда пришли, Хроальд. Мы взяли добычу.

– Добычу, говоришь? И дело в сапоге, по-твоему? А думаешь ли ты о том, как пойдешь обратно? А может быть, ты станешь жертвой вот этой маленькой стрелы? – и херсир поднес к глазам Сиггурда метательный снаряд.

– Ладно, – Сиггурд сплюнул себе под ноги. – Тебя не переспоришь, Хроальд. Но я говорю: если за сегодняшний день и последующую ночь мы ничего не добьемся, а лишь потеряем еще кого-нибудь, твои же товарищи тебя не простят. И я не прощу. И тогда – горе тебе, херсир!

– Вот смотри, что я намерен делать! – Хроальд подошел к группе спящих вокруг догорающего костра траллов, схватил самого сухощавого отрока и рывком поднял над головой. – Эй, кто ты там есть, дух или человек! – закричал херсир, повернувшись к поросшему лесом берегу. – Вот, что мой будет делать, если ты не покажешь свое лицо и не придешь ко мне! – И он резко, вкладывая всю свою ярость и силу, бросил несчастного отрока вниз, подставив колено под тонкую спину. Раздался хруст. Весь лагерь – и норманны, и траллы – выдохнул одновременно. Никто не ожидал такого приступа неоправданной жестокости от старого конунга.

– Ну, теперь пусть твой придет ко мне! – крикнул Хроальд, щурясь от выступившей слезы. – Я буду каждый час вот так убивать один тралл, пока не увижу твой. Убийца! Я жду один час. А потом умрет вон та девка! – Он показал на Раданку. – Она умрет. Ты слышал мой вызов?!

Несколько мгновений над Днепром стояла оглушительная тишина. Лишь напряженный шепот березовой листвы да поскрипывание древесных стволов. Наконец случилось.

– Слышал! – Из-за кустов смородины к становищу викингов шагнул Моготин. Расстояние между соперниками составляло порядка тридцати шагов. И один находился в верхней части берега, другой практически у самой воды. Хроальд, прищурившись, снизу вверх смотрел на кривича.

– Мой не верить! Не верить! Это не тот воин! – Херсир сплюнул. – Мой сломает хребет траллов еще и еще, пока не выйдет настоящий убийца.

Но, видимо, норманн говорил слишком тихо. Потому что, не дожидаясь его приказа, несколько викингов рванулись с места и устремились на штурм обрыва. Напрасно Хроальд кричал, пытаясь остановить боевых товарищей. Его не слышали! На него просто никто не обращал внимания. И это несмотря на то, что подобный проступок в боевом походе карался наказанием, а по возвращении домой – существенным штрафом.

Но что-то внутри у северных «гостей» надломилось. С криком «Оди-ин!», обнажив мечи и топоры, добрая половина команды «Фенрира» бросилась в атаку. Они бежали вверх по крутому склону, от ярости рубя на ходу все, что подворачивалось под руку. Даже голый песок и воздух. Вот первые двое выбрались на ровную землю. Впереди – лес, а между деревьями в десяти шагах – с копьем и щитом тот, за кем они погнались.

Рывок навстречу врагу. Но тут словно раздался дерганый смех карла Фьялара, того самого, в честь которого был назван пес. Земная твердь под ногами лопнула и разошлась в разные стороны. Пасть бездны! Удар!.. Острые колья вспороли доспехи и продырявили человеческую плоть насквозь.

Остальные чуть притормозили на самом краю ямы. И одновременно из десятка глоток вырвался вопль ужаса и отчаяния. А кривич с копьем наперевес по-прежнему стоял на том же месте.

Ёкуль перепрыгнул оскаленную тьму и, глубоко присев, приземлился с другой стороны. Шаг. Две согнутые, тонкостанные березы резко пошли ввысь. И норманн оказался между ними, привязанным за ноги. Мгновение – голова внизу, а рыжая грива, выбившись из-под шлема, перекрыла солнечный диск. Затем душераздирающий крик и треск рвущейся плоти. Одна нога, брызгая кровью, висит на верхушке дерева, на толстом суке другого – агонизирующее тело, из которого фонтаном бьет темная руда[14].

Хроальд, словно падающий в безумие старик, бежал за неподчинившейся группой. Ему удалось заставить Сиггурда оставаться возле невольников. Но сам он не смог устоять на месте. Когда перед ним открылась картина пирующей смерти, тьма с лязгом опустилась на все его трепетавшие члены.

Викинги построились под командой своего херсира, всего вместе с ним десять человек, в правильный прямоугольник: двое – впереди, двое – сзади, по трое – по краям и двинулись, осторожно ступая, в лес. Но тот, за кем они шли, хорошо знал свое дело и свою землю. Он то появлялся из-за ствола дерева, то был промельком в кустарнике, то сквозил в паутине ветвей. А викинги упорно шли за ним, сохраняя боевой порядок.

Лесная поляна открылась нежданно, стоило только раздвинуть в стороны лезвием меча ветви голубичных кустов. Отряд вышел на открытую местность и развернулся во фронт.

Вдруг на другом конце поляны почва пришла в движение. Словно из потустороннего мира послышались тихое ржание коня, звук повода и лязг стремян. Затем – выдох самой земли. И в воздух полетели клочья мха, еловые и сосновые лапы, комья суглинка.

Перед глазами изумленных, точнее ошеломленных, северян стал вырастать прямо из-под земли всадник на мощном гнедом коне. Яркий блеск узкого наконечника, серебристое забрало на шлеме. Э… нет! Забрало не может ходить волнами. Да и где же сам шлем? Что-то мягкое…

Всадник сжал коленями конские бока и вздыбил животное. Зрелище было настолько невероятным, что викинги стояли, буквально обратившись в камень. Конь рванулся вперед – прыжок, копыта оказались на уровне глаз застывших викингов, сверкнуло лезвие «лисички», и в горле одного из норманнов забулькала кровь.

А потом случилось самое непредсказуемое, то, что произойти на войне никак не может. Не могло, до сей минуты.

Туча, огромная жужжащая туча пчел. Их завернутыми в лопухи принесли бородатые люди. Лица многих из них викингам были знакомы. Ведь совсем недавно над ними была одержана легкая и такая прибыльная победа. А теперь они несут в своих руках кошмар и ужас местных лесов. Ни пчелу, ни комара невозможно победить мечом, но разве кому-то могло прийти в голову, что и этих тварей можно использовать против своего врага.

Бородачи бросили свои свертки на головы викингам и побежали обратно в лес.

Боевой порядок викингов распался. Норманны рассеялись по лесу, пытаясь со всех ног скрыться от жалящего, гудящего кошмара. Одни срывали шлемы, другие на ходу расстегивали ремни доспехов. Грозные и доселе непобедимые, они вдруг в одночасье стали до смеха беспомощными, жалкими и незащищенными.

Кривичи, наученные кровавым опытом, нападали на врага, имея значительный численный перевес, – втроем, а то и впятером на одного. Бешено вздымались и сверкали в лучах солнца их тяжелые лесорубные топоры. Надсадно хрипели глотки, словно помогая иззубренному лезвию поразить цель как можно глубже.

Началось настоящее избиение, короткое и страшное, и только близость берега принесла спасение убегающим.

Хроальд скатился под берег, сорвал с головы шлем и кинулся в воды Днепра. Лицо и плешивая голова так опухли от укусов, что теперь его трудно было узнать. Вслед за херсиром еще шесть человек бросились в воду. Четверо навсегда остались лежать зарубленными в лесу, двое погибли в яме на кольях, и один принял леденящую душу смерть между березами.

– Хроальд! – орал Сиггурд, подступая к конунгу с обнаженным мечом. – Ты погубил людей! Посмотри, скольких ты погубил, выживший из ума старик!..

– Клянусь асами, я отомщу! – Херсира трясло так, что зуб на зуб не попадал.

– Хватит! Мы уходим. А ты можешь оставаться один и ловить своего зверя!

– С каких это пор ты, Сиггурд, решаешь, что делать?

– С таких!.. Из-за тебя мы лишились лучших! Кто, ответь, сядет теперь на весла? Все погибшие были с «Фенрира». С «Хрофтотюра» не погиб никто. Как это называется, Хроальд?

– Я не делю людей, кто с какого драккара. Для меня все едины!

– О! О твоих истинных планах знает лишь одноглазая Асгерд! А я вижу, что ты ослабил «Фенрира». Теперь наши драккары в неравных условиях. А значит, ты и твои люди с «Хрофтотюра» будут считать себя хозяевами положения. Нам же достанутся только обглоданные кости!

– Заткнись, сын бешеной собаки! – Хроальд взмахнул мечом.

Сиггурд отступил на шаг и выставил свой клинок.

– ди-ин! Умри же, змеиный выродок!

Вся уцелевшая команда «Фенрира», обнажив оружие, бросилась на своих сородичей с «Хрофтотюра». Глухо зазвенела сталь.

Хроальд все же оставался конунгом. Он выкрикнул несколько коротких приказов, и его воины сомкнули щиты. И только благодаря этому удалось избежать безумия смертельной свалки. Одни нападали, позабыв о существовании боевых порядков, другие профессионально отбивались, стараясь при этом не наносить калечащих ран. Но совсем без жертв не обошлось. Еще три человека с «Фенрира», хрипя от полученных ран, легли на береговой песок Днепра. Сколько бы еще продолжалось это сражение, если бы не крик?

– Они сбежали!

– Кто?!.. Как?!.. – Хроальд опустил меч и посмотрел на группу траллов. Вроде все на первый взгляд были на месте.

– Эгиль освободил Никсу и ее жениха. И все втроем сбежали! – кричал молодой шестнадцатилетний норманн, указывая мечом на пустые, перерубленные путы.

Часть пленных сидела на берегу, низко опустив головы и боясь пошевелиться. Другая, скованная цепями, находилась на «Хрофтотюре», со страхом и удивлением наблюдая за происходящим на берегу. Среди них были старик Кривец и юный подпасок Ивоша.

– Ишь, гляди-ка. Не заладилось у нурманна! – Кривец привстал на коленях.

– Друг друга поперерубят! – Ивоша высунулся из-за стоявшего на ребре щита.

– Оно-то нам и надо бы. Но ты, Ивошка, тоже рот задаром не разевай, – Кривец перешел на шепот. – Шатай помаленьку кольцо-то! У меня, вишь как, силенок уже не хватает.

– Шатаю, шатаю, дядька Кривец… А чего они с нами сделают, а, дядь?

– Коли довезут до ромейских земель, то продадут. Тебя хорошо продадут, а меня, поди, себе оставят: черпать отхожее место на лодье. На что я еще сгожусь?

– Дядька Кривец, да мы вместе держаться будем. Коли не сбежим сейчас, потом все одно нас не устерегут.

– Ты думаешь, они такие ротозеи? Уж таких, как мы с тобой, они к ромеям-то наперевозили знаешь сколько?

– А ежели заметят, что мы, того, кольцо расчапали, то что нам тогда будет?

– С меня живьем шкуру спустят. Я для них товар – так себе. А тебе уши отрежут, чтобы неповадно было сбегать. Но ежели бояться будем, то совсем лик человечий потеряем. А в неволе, парень, шибко несладко. Так что чапай колечко-то…

Глава 8

– Тебя не было пять лет! – Чаяна повернулась на другой бок, отвернувшись от Ишуты. – Мне что, прикажешь до старости куковать?

Солома приятно поскрипывала, реагируя даже на глубокое дыхание.

– Я вернусь за тобой! Я же обещал! – Ишута разглядывал синее полабское небо сквозь прорехи на крыше сарая.

– Когда теперь тебя ждать? Еще через пять лет?.. А потом ты найдешь меня старухой, и я стану тебе не нужна.

– Нет. Этого никогда не будет, Чаяна!

– Все вы так говорите! А потом подыскиваете себе молоденьких и – поминай, как звали…

– Мне нужна только ты! Я никогда не буду с другой!

– Правда? – Чаяна снова повернулась к Ишуте и прижалась щекой к его плечу.

– Я выучусь ради тебя ходить на ходулях! – Парень погладил русые волосы девушки.

– Зачем на ходулях?

– Затем, чтобы все-таки стать выше тебя!

– Глупый… Ты совсем дурак у меня! Ты лучше не уходи совсем. Что тебе здесь не так? Я же ведь не могу оставить немощного отца! Значит, чтобы быть вместе, тебе нужно принять мой дом.

– Ты знаешь, – молодой человек на некоторое время задумался, – ты знаешь, когда-то, еще в раннем детстве, мне постоянно снился город. Такой, совсем небольшой. Воздух, отстиранный дождем, был удивительно прозрачен. Потом этот город стал являться перед моим мысленным взором просто так. Я никогда не видел его воочию, но я всегда знал, что найду его. А знаешь почему?.. Потому, что я любил его и сейчас люблю. Там есть такая улица, она резко сбегает вниз, а потом круто идет на подъем. В нижней ее части – небольшой мосток, но не через ручей или речку, а над оврагом. Он настолько глубок, что верхушки деревьев, что растут по его склонам, еле достают до перил моста. До моста и после улица очень хорошо вымощена, камни настолько плотно подогнаны, что между ними невозможно провести стеблем травинки. Дома по обеим сторонам до оврага и после утопают в зелени фруктовых деревьев. Но, главное, я повторюсь, – это воздух! Он всегда словно после дождя чист и наполнен утренним солнцем… Почему я вижу этот город? И когда я его найду?..

– Ха! – Чаяна привстала на локте. – Ты шутишь?

– О чем ты? – Ишута поморщился.

– Так ведь место, которое ты описываешь, есть здесь. В моем городе!

– Прекрати так смеяться надо мной! Я поведал тебе свои грезы, а ты…

– Да нет же! Я совсем не смеюсь над тобой. Пошли, я тебе покажу это место. Но вначале… м-м… поцелуй меня! Нет, полюби сильно-сильно!.. Ну зачем тебе нужно возвращаться на свой Днепр?

– Я волхв, Чаяна! – Ишута уже целовал девушку, поднимая подол сарафана и обнажая мягкую красоту чуть смугловатых бедер. – Я не имею права оставить свое место, не найдя преемника. Но дело даже не в этом. Я должен исполнить свое предназначение. А какое оно, я пока не знаю. Для этого мне нужно вернуться в дом, оставленный мне в наследство Абарисом.

– Тогда сполняй скорее свое предназначение и возвращайся! Ты будешь по утрам любоваться моей обнаженной грудью! Мудрые люди говорят, что от этого мужчины становятся сильнее и дольше живут! – Девушка сладко задыхалась в объятиях Ишуты.

– Что еще говорят мудрые люди?

– Еще они говорят о…

– Да, я буду по утрам смотреть на твою обнаженную грудь, а вечером засыпать, положив голову вот на этот гладкий и такой вкусный животик! – Ишута оторвался от губ девушки и, скользнув вниз, поцеловал ямку пупка.

– Щекотно!.. – Чаяна хихикнула. – Но почему Аника сам не может пойти на Днепр? Этот костолом…

– Аники больше нет! – Молодой человек вздрогнул и резко отпрянул от девушки. – Его больше нет, понимаешь?

– Как – нет? – Чаяна села, прикрываясь скрещенными руками.

– Несколько дней назад я встретил человека. У него еще был такой противный, свистящий – нет, пожалуй, шипящий голос! Он показал мне прядь волос Аники. Точнее, эта прядь теперь у меня.

– С чего ты решил, что Аники больше нет? Подумаешь, прядь! Да мало ли я отстриженных волос найти могу!

– Я точно знаю, это его прядь. Я ни с чем ее и никогда не спутаю, – твердо сказал Ишута. – Прядь – доказательство того, что мастера больше нет. Он бы просто так не отдал свое забрало. Для него эт прядь служила надежной защитой. Ни порча, ни сглаз, ни взгляд соперника не могли пробить эту завесу из седых волос. И ни один человек не мог дать подробного описания его лица. В этом была сила Аники. Образ создается не случайно и не за считаное время. Он долго вынашивается, продумывается до мельчайших деталей.

– Интересно было бы увидеть лицо человека, изуродовавшего моего отца…

– Твой отец сам был не прав!

– Постой, – Чаяна поднесла маленький кулачок к губам. – Отец что-то говорил мне о другом воине… Или не воине?.. В общем, есть кто-то еще, кто-то более непобедимый, чем Аника. И, кажется, его зовут Змей!.. Это не имя, конечно, а прозвище. Но за что так могут прозвать человека?

– Чаяна! – Лицо Ишуты побледнело. – Покажи мне то место в твоем городе…

– Где улица сбегает к оврагу, а потом взмывает вверх? Где воздух прозрачен, словно постиран утренним дождем?.. Покажу, но ты еще чуть-чуть…

– Да, милая… Но потом обязательно, ладно?.. – Ишута недоговорил. Пахнущие земляникой губы полонили его уста.

Когда Чаяна наконец оторвалась от Ишуты, солнце уже садилось и закатные лучи его проникали теперь сквозь дыры в западной стене сарая. Чуть позже, взявшись за руки, молодые люди побегут к тому месту в городе, о котором оба говорили, но которое один из них еще не видел. Чуть позже они будут, стоя на мосту над оврагом, глубоко вдыхать запах сочных трав, молодой листвы и своих собственных тел. И бешено любить друг друга. Чуть позже… а пока Ишута смотрел на тонкую, еле заметную ниточку слюны, которая тянулась из чуть приоткрытого рта девушки, и понимал всей своей сутью, всем тем, что было выше и больше него самого, что любит. Любит!

И снова ему вспомнился Аника.

«…Любовь! Как можно описать то, у чего нет ни вкуса, ни цвета, ни запаха! Ею наслаждаешься и от нее сгораешь. Она редко бывает по-настоящему взаимна. Чаще же и вовсе безответна. Иногда один человек позволяет другому любить себя, при этом мучается и страдает угрызениями совести, поскольку понимает, что обманывает. Хотя конечно же продлевает счастье того, кто любит и предан. Игра во взаимность может длиться годами, а может – всю жизнь. В результате страдает тот, кто проявил жалость и позволил другому себя любить. Он обрек себя на узилище, на жизнь в кандалах. Он вечно вынужден оглядываться на того, кто живет им, боясь причинить боль и вызвать ревность. Рано или поздно от человека, который пришел в этот мир, чтобы любить и быть любимым, остается лишь оболочка, некая форма, загнанная в сосуд желаний того, другого, который постоянно говорит о своих чувствах.

Никогда, Ишута, не ходи по такой тропе, как бы ни была сильна жалость или как бы ни казалась хороша золотая клетка, куда тебя манят пальчиком.

Иди только лишь туда, где от радости во всем существе разливается блаженство, которое не объяснить нашими пятью чувствами. Иди к той любви, что возвращает силы и свойства, казалось бы, уже давно забытые тобой. К той, что вновь отворяет иссохшие родники сердца. К той, которая не терпит примесей и ничего чужеродного. Ищи ее и помни. Нет ничего более непрочного и пугливого, чем любовь. Но только она дает нам бесконечно простое счастье…»

* * *

Эгиль, Почай и Раданка все дальше и дальше уходили в сумрак вечернего леса. Прочь от Днепра и сражающихся друг с другом норманнов. Почай хорошо знал здешние места. Ноги сами несли его в сторону Ремезы, где находились временные землянки (схроны). Там он надеялся встретить уцелевших сородичей.

Трое беглецов слышали крик одного из викингов, слышали, как вдруг прекратилось сражение, а дальше – проклятие старика Хроальда. Но суть этого проклятия понял только Эгиль! Его передернуло от слов: «Да никогда не пребудет с тобой сила Одина! Да вылетят на тебя и твое потомство из уст асов страшные болезни! Да будут гнить твои внутренности, испытывая неземные страдания!..»

Но странное дело, Эгиль не чувствовал себя предателем. Не щемило сердце от угрызений совести. Эти двое, Почай и Раданка, были сейчас для него ближе тех, с кем он прожил свою жизнь в походах и на берегах холодных фьордов. Никогда доселе не встречал он таких женщин, как Раданка, которая сама пришла, чтобы добровольно отдать себя в рабство ради своего жениха. Никогда Эгиль не видел таких мужчин, которые с одной лишь дубиной выходят против целой хорошо вооруженной рати. Но, главное, никогда ему, викингу, не доводилось испытывать такого светлого и пронзительного чувства к деве! Впервые он готов был выкрикнуть в ответ на проклятия своего бывшего конунга, что он плевать хотел на то, что сделают с ним асы.

Когда воины Сиггурда обнажили мечи и пошли в атаку, стремительный ветер, поднявшийся в груди Эгиля, заставил его взять в руки кинжал и перерезать путы. В горячке и шуме боя никто не обратил на это никакого внимания. Викинги дрались друг с другом, а траллы с замиранием сердца следили за их ссорой.

Беглецы проскочили в метре от спин сражающихся и бросились к береговым зарослям, а затем резко вверх по крутому берегу. А потом они бежали, не жалея ног и не чуя под собой земли. Бежали до тех пор, пока не увидели темный силуэт верхового человека.

Но будто бы совсем не конь был под верховым, а огромный, лохматый волк, от шерсти которого исходило зеленоватое сияние, глаза же напоминали два раскаленных угля.

Раздался глухой стук копыт, обмотанных рогожей. Все же это лошадь. Обычный человеческий конь. Беглецы выдохнули. Из-за деревьев стали выходить люди.

– Почай!..

– Вокша?..

– Тихо! – Голос принадлежал всаднику. – Потом пообнимаетесь! Это кто, норманн?

– Он помог нам бежать! – Почай покосился на Эгиля.

Рыжая Шкура непроизвольно положил руку на рукоять меча и сделал шаг назад.

– Не шибко тут! – Рогатина Вокши уперлась наконечником в горло скандинава.

– Некогда сейчас спрашивать: зачем ты здесь! – Ишута в упор смотрел в глаза Эгилю. – Но, коли ушел от своих, знать, была на то причина! Потом разберемся. А сейчас говори коротко, но внятно: что там? – волхв махнул рукой в сторону Днепра.

– Они поссорились. Хроальд и Сиггурд поссорились. Был драка. Трое мой сородич погиб в ней. Пока они махал мечом, я освободил твой сородич, – Эгиль вдруг почувствовал, что его голос, когда переходил на славянскую речь, вовсе не блеял и даже не дрожал, а звучал на хорошей мужской ноте.

– Что они собираются делать дальше? – Ишута поднял голову и посмотрел на полную луну.

– Сиггурд кричит и требует, чтобы конунг уводил их скорей домой. А Хроальд хочет отомстить за убитых. Мой думает, что «Фенрир» пойдет свой дорогой, а «Хрофтотюр» останется. Они теперь не друзья.

– Что скажешь, Вокша? – Волхв отвел взгляд от луны.

– В двадцати верстах отсюда есть большая деревня Зеверы. У них даже детинец имеется. От степняков в ем прячутся, а от нурманна в лесу хоронятся. От этих разве ж в детинце-то отсидишься? – Вокша бросил острый взгляд на Эгиля.

– Деревянный крепость – плохой защита от викинг! – утвердительно закивал Рыжая Шкура.

– Ну и?.. – Ишута нетерпеливо дернул повод.

– Так вот, я ж говорю, – заторопился Вокша, – отсель посуху – двадцать верст, а по воде – так и все тридцать.

– Когда, думаешь, твои разделятся? – волхв снова обратился к скандинаву.

– Мой думает, что скоро и не очень скоро. Вначале Хроальд и Сиггурд поделят поровну добытый ими тралл. Но Сиггурд не станет дожидаться рассвет.

– Понятно. Вокша, ты в этих Зеверах знаешь кого-нибудь? – Ишута внешне сохранял спокойствие, но внутри давно уже все ходило ходуном.

– Да как же не знать? Там старостой Маковей. Он давеча в Калоки приходил внука сватать…

– Потом о сватах. Лошади есть у них?

– Есть. И мужи крепкие тоже.

– Тогда давай так. Сейчас прыгаешь к Потаге на круп, и мы вдвоем едем в Зеверы. Остальные догоняют. Моготин и еще двое пойдут последними, после того как один из шнеков нурманнских отвалится. Но нужно его потом будет опередить и дать знать об этом нам, чтобы мы были начеку. Три раза ухнешь совой, не доходя до Зевер, – уточнил волхв для Моготина.

– Понял тебя, волхв, – кивнул тот.

* * *

Потага понес через ночной лес Ишуту и Вокшу. Остальные двинулись следом. Впереди всех шли Почай и Раданка. А Эгиль шел чуть сзади, не сводя взгляда с девичьей спины.

Луна неистово плясала в глазах Потаги, белая пена свешивалась с перегретых губ. Но старый конь не позволил себе ни оступиться, ни споткнуться. Он никогда не жаловался и не делал грустными глаза. Он даже не умел просить есть. Готовый в любое время беззаветно служить своему хозяину, Потага словно знал, что его жизнь прервется не ранее, чем будет выполнена высшая воля, высшее предначертание. Поэтому никогда не суетился, не просил и не расходовал попусту энергию. Но зато, уж когда наставал его черед, себя не щадил.

Лес закончился, и показались темные силуэты Зеверы. Деревня спала. Тяжелый стук конских копыт поднял с лежанок собак. Лязгнули цепи, и поднялся лай.

– Ну, кого там лешаки волочат? – Маковей босой вышел на крыльцо, спустился по ступенькам, пересек по мосткам огород и, подойдя к калитке, взялся широкими костистыми руками за жерди.

Хоть и немолод был староста, но в руках его силища еще бродила лютая.

– Дядька Маковей, это я, Вокша!

– Чего в этаку пору-то? Никак петух опять у тя в одном месте раскукарекался!

– Да тут уж такой петух, дядька Маковей, того гляди, по крышам залопочет да до пепла все сожжет.

– Ты давай говори не по запотемкам, коли пришел! – староста качнул заостренной жердиной.

– Я тебе отвечу, старик! – Ишута спрыгнул с коня. – В дом бы пустил. Чего через ограду-то?

– Еще чего! В дом тебя… Ты вырасти сперва. Ишь, герои в штанах по моркови! – Маковей удивленно смотрел на маленького волхва. – А челка-то чего экой локтины? Того гляди, сам на нее и наступишь!

– Тьфу ты! – Ишута сплюнул. – Норманны идут, старик, понимаешь? Калоки и Казия уже пеплом укрылись. В Смоленске человек сорок полонили. А ты тут кудахчешь, будто яйцо из тебя не выходит.

– А коли нурманны, так не языками чесать надо, а всю деревню поднимать.

– Они еще под Ремезой, – сказал Вокша. – Добычу делят. Но тридцать верст потом ходко пройдут.

– Лошади нужны, старик. – Ишута поднял руку, давая понять Вокше, что говорить лучше кому-то одному. – Они порознь идут, двумя отрядами, а значит, можно своих отбить.

– Да ты хоть видел живого нурманна? Он один такой всю деревню порешит и глазом не сморгнет!

– Видели! – не утерпел Вокша. – И многих побили… – кривич осекся, посмотрев на Ишуту.

– Сколько в Зеверах крепких мужей? – спросил волхв.

– Да с полсотни наберется кого покрепче, ну и плохоньких столько же будет. – Староста почесал за ухом.

– Всех плохоньких – в лес с бабами и ребятишками. Остальным скажи, чтобы вооружались. Еще бы лошадок…

– Сколь?

– Шесть бы не мешало и веревья потолще.

– Чего удумали-то? Нурманн шибко силен. Положим кормильцев, тут-ка нам тогда свои хребты переломают. Уж лучше пущай идут, как шли.

– Пущай идут, говоришь? – Вокша взорвался. – Да ты хоть знаешь, скольких они порешили? Да ладно, порешили! В цепях ведь везут. Неужель не поможешь, дядька Маковей!

– Э-эх! – староста уронил седую голову на скрещенные руки. – В цепях, значится. Ну, пошли в дом. Но сказывайте пошибче. Мне еще людей прятать.

* * *

Сиггурд с Хроальдом делили траллов не торопясь, въедливо оценивая каждого. И за каждого спорили. Остальные викинги не вмешивались. Исстари повелось так: добыча в походе принадлежит хевдингам. Они за нее несут ответственность, они же потом решают: кто сколько должен получить.

– Ну, все! – Сиггурд хлопнул ладонями по коленям. – Мы уходим, Хроальд!

– Даже не дождетесь рассвета? – старик помрачнел.

– Если ждать рассвета, то воины передерутся. Я не желаю тебе зла. Но и не могу оставаться с тобой.

– Погибли воины с «Фенрира», Сиггурд, а мстить за них остаются сородичи с «Хрофтотюра». Мне горько от этого.

– Мстить остаешься ты, херсир.

– Потому что во мне еще живет честь предков и древняя доблесть! А вам, молодежи, нужны лишь нажива, власть и слава!

– Не заводись, Хроальд. Лови своего убийцу. А когда поймаешь и убьешь, догоняй нас. Мне придется благодаря твоей исступленности расковать несколько траллов, чтобы посадить за весла. А это рискованно, когда плывешь по их земле.

– Не расковывай. Иди меньшими веслами. Сейчас ночь. Куда торопиться?

– Я хочу побыстрее выбраться из этой части Гардарики. Мы никогда не несли таких потерь на этом отрезке пути. Мы пойдем на всех веслах. Нигде не останавливаясь. Так что тебе достанется вся новая добыча. А нам хватит того, что уже есть.

– Нет в тебе истинной жажды викинга, Сиггурд. Жаль. Не таким хотел бы видеть тебя твой отец.

– Не гневи асов, конунг!

– Живи, как живешь, и питайся долей тщедушного! А я найду того, кто убил моих боевых товарищей, найду предателя Эгиля и вернусь к осени в свой вик[15] богатым и сильным. Но ты тогда не проси у меня помощи и не приходи занимать в долг! Ты ничего не получишь от меня, кроме хорошей оплеухи. А в худшем случае тебя твои же погодки поднимут на смех. Ни одна женщина не одарит тебя лаской! В конце концов ты издохнешь хуже помойной собаки. Одумайся, Сиггурд!

– Нет, Хроальд. Я еще раз говорю: нет!

Сквозь мутную слезу конунг Хроальд-старый смотрел, как «Фенрир» отчаливает от берега. Сиггурд расковал десятерых траллов и усадил за весла.

Раздался протяжный звук рога, и весла драккара разом ударили по воде.

– Пусть же кровь твоя превратится в жидкую гниль! Да никогда не будет у тебя потомства! – в отчаянии кричал Хроальд, не сдерживая судорожных рыданий.

«Фенрир» отошел от Ремезы уже хорошо за полночь. Викинги, подгоняемые командами своего нового хевдинга, налегали на весла. Траллов «подбадривали» кнутом. Отбивался такт по натянутой до звона шкуре. Глухой звук от ударов разносился далеко по-над днепровским лесом. Луна освещала горячие, просоленные лбы норманнов, разбрасывала острые искорки по рыжим бородам и огненным «гривам». Протяжно скрипели уключины, испуганно вздрагивала водная гладь. Они торопились. Не жалели мозолей, чтобы с восходом солнца оказаться подальше от земли кривичей. От земли тех, кому они нанесли невероятный по своей жестокости и коварству удар.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Продолжение супербестселлера «Я дрался на Т-34», разошедшегося рекордными тиражами. Фронтовая правда...
«Не было ни одного врага, которого он бы не победил, не было ни одного города, которого бы он не взя...
…Шагают слоны Ганнибала. В их тяжелой поступи – непреклонность воли полководца, еще в детстве давшег...
Автор этой книги – один из тех трех процентов фронтовиков, кто, приняв боевое крещение летом 1941 го...
1799 год. Французские войска под предводительством генерала Бонапарта совершают победоносный Египетс...
Эта книга представляет собой исправленное и значительно расширенное издание предыдущей книги, выпуще...