Медвежатник Stenboo Doc

Глава 6

В этот вечер «Эрмитаж» гостей не принимал. Половые стояли у входа и, как могли, извинялись трубными голосами перед завсегдатаями ресторана:

– Сегодня, барин, ну никак нельзя. Занято нынче все у нас.

– Позвольте, голубчик, как это – все занято?! Я вижу, свет горит только в банкетном зале!

– Так-то оно так, барин, но только господа банкиры заплатили сразу за весь дом и велели их не тревожить.

– Вы слышали?! Это безобразие! Хоть бы в «Русских ведомостях» сообщили. – И раздраженный «барин» шел прочь, понимая, что вечер безнадежно потерян и вместо филе-портюгез придется давиться сухими рыбными расстегаями в каком-нибудь дешевеньком ресторанчике.

Иной опьяневший дворянчик, обиженный отказом, пытался протиснуться между дюжими половыми, чем напоминал воробья, прыгающего между голубями. И тогда рослые детины неторопливо вытаскивали громадные руки из-за поясов, всем своим видом давая понять, что еще один такой наскок – и пройдоху придется прихлопнуть, как надоедливого комара.

Извозчики у «Эрмитажа» не задерживались и, погоняя лошадей, спешили к «Славянскому базару», где купец первой гильдии Елисеев отмечал совершеннолетие младшей дочери.

Вот где ждут настоящие чаевые!

Улицы оглашались залихватскими голосами удальцов:

– Караул!! Разбегайсь!

В этот вечер столы были накрыты с особым изыском, под стать уважаемому собранию. В серебряных ведерках лоснилась черная икра. На саксонских блюдах дожидались своего часа руанские утки из Франции, красные селезни из Швейцарии и диковинная рыба-меч из темных глубин Средиземного моря. Пища удовлетворяла самым изысканным вкусам. Кроме традиционных котлет «Помпадур» и салата оливье многометровая белоснежная скатерть была заставлена прочими гастрономическими изысками: филе из куропатки, паштет «дипломат», в глубоких фарфоровых тарелках остывал суп из черепахи. Банкиры, небрежно сбрасывая на руки лакеям пальто, вальяжно входили в колонный зал «Эрмитажа».

Ресторанные половые, в атласных красных рубахах навыпуск, подпоясанные белыми полотенцами, усаживали уважаемых гостей в дубовые кресла. И, заискивающе заглядывая в озабоченные лица финансовых магнатов, льстиво интересовались:

– Водочки не желаете-с?

Получив положительный ответ, щедро плескали «Смирновскую» в хрустальные стопки.

Половыми распоряжался дядька солидной наружности. Звали его Аристарх Акимыч. На вид ему было лет пятьдесят. Черная, густая, хорошо ухоженная борода красноречиво свидетельствовала о том, что именно она является главным предметом его гордости и, судя по длине, была едва ли не ровесницей самого хозяина. К своей бороде Акимыч относился так же трепетно, как престарелый мужчина к своей юной любовнице.

Роста дядька был знатного, с коломенскую версту, и гладко чесанной макушкой едва ли не упирался в своды колонного зала. В Москву он подался лет сорок тому назад, притопав босым из Ярославской губернии. Акимыч начинал с того, что дежурил на московских окраинах, которые после дождя больше напоминали непроходимое болото. Первые гривенники он зарабатывал на том, что задавал экипажам нужное направление, выполняя роль некоего лоцмана. Позже Аристарх уяснил, что лоцманское дело для него слишком грязно, а потом капитала на нем не сколотишь. И он подался в половые. А еще через пять лет Аристарх сумел влюбить в себя дочку хозяина «Эрмитажа» – черноокую девушку лет шестнадцати. Каждое воскресенье, когда родители уходили на богомолье, она отдавалась молодому красавцу с неистовостью византийской жрицы. Позже, когда связь их уже невозможно было скрыть и талия дочки стала напоминать стоведерный бочонок, батюшка – купец первой гильдии Нестор Модестович Невзоров – махнул на условности волосатой лапищей и дал смиренное благословение единственному чаду.

Таким образом, Аристарх Ермилов сумел заполучить не только красавицу жену, но и многомиллионное предприятие тестя.

Аристарх оказался натурой деятельной. Он вызвал архитекторов из Франции, которые в короткий срок переоборудовали «Эрмитаж», придав ему европейский лоск, и вскоре его ресторан сделался самым популярным местом в Москве.

При «Эрмитаже» имелась великолепная баня, где в роскошных номерах любили проводить время купцы-миллионщики со своими юными избранницами. Нередко случалось, что в кабинеты захаживали сиятельные особы из высшего общества в сопровождении таинственных незнакомок. И Аристарх Акимыч крепко стоял на страже репутации своего заведения и прилагал массу усилий для того, чтобы подобные встречи действительно оставались в секрете. Можно было не сомневаться в том, что ему известны многие тайны светского мира, но также абсолютно ясно было каждому, что ни одна тайна не упорхнет вольной птахой дальше грешных стен «Эрмитажа». Аристарх Акимыч не раз был свидетелем того, как старенькие князья, стараясь поддержать в себе угасающую мужскую силу, являлись в кабинеты с барышнями Бестужевских курсов, а преклонного возраста хозяйки светских салонов стремились воскресить радость жизни при помощи молоденьких юнкеров. Случалось, что заглядывали в сие заведение крупные фабриканты и генералы, но при этом каждый был уверен, что, воспользовавшись отдельным номером, он сумеет сохранить свою тайну не только от любопытствующих сослуживцев, но и от ревнивой жены.

Банкиры тепло здоровались с Аристархом. Хлопали по крепкому плечу и обменивались краткими репликами, совершенно непонятными для постороннего слушателя. За каждым словом высвечивалась интереснейшая интимная история, которая, попади она в руки газетчиков, могла бы стать темой для разговоров во всех салонах Москвы.

– Вот что я вам скажу, господа, – произнес худощавый человек в дорогом темно-синем костюме. – Это уже становится неслыханным. За последние три недели из наших сейфов выгребли сотни тысяч рублей. Дело идет к тому, что банкам в Москве скоро перестанут доверять. А если так пойдет дальше, то скоро каждый из нас будет подыскивать себе место на бирже труда. Прямо скажу, очень неприятная перспектива.

Георг Рудольфович Лесснер был потомственным банкиром. И любил говорить о том, что прадед его приехал в Россию, имея в кармане всего лишь десять гульденов. А уже через пять лет он сделался едва ли не самым богатым человеком в Саратовской губернии. Именно тогда Лесснер основал промышленный банк, который скромно назывался «Лесснер и сыновья». Единственное, что не изменилось с далеких времен, так это вывеска. Последующие поколения немцев сильно обрусели, многие расстались с лютеранством ради православия, но продолжали многократно приумножать капиталы. Филиалы банков были открыты во многих странах Европы, по Волге разгуливала целая флотилия, принадлежащая компании, а в самой Москве они держали лучшие торговые места, где бойко шла торговля сибирским мехом и уральскими самоцветами.

Банкиры, сидевшие за столом, невольно заулыбались, Георг Рудольфович явно скромничал относительно своего состояния. Даже если взломщики ежедневно будут уносить из его сейфов по сто тысяч рублей, то он не обеднеет даже на десятую долю. Его состояние было немереным, и он ежечасно со скрупулезностью и педантичностью, доставшейся ему от скуповатых предков, продолжал приумножать капиталы.

– Насчет биржи труда вы, уважаемый Георг Рудольфович, малость погорячились, с вашими-то деньжищами! – отозвался банкир лет сорока, в его голосе прозвучали едва различимые насмешливые нотки. Своим обликом он напоминал быка – огромные глаза, казалось, были созданы для того, чтобы наводить на собесед-ника ужас, а широкий лоб нужен был затем, чтобы таранить несогласного, если диалог все-таки зайдет в тупик. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – человек он упрямый и очень сильный.

– А что вы думаете, Матвей Егорович, кому, как не нам, должно быть известно, что копейка рубль бережет!

Матвей Егорович Некрасов принадлежал к крепкому племени замоскворецких купцов, успевших перерасти тесные лавки своих отцов, пропахших селедкой и керосином, и теперь успешно осваивающих новую сферу – банки. Действовали они всегда с напористостью, какую можно наблюдать у молоденьких щеголеватых приказчиков, пытающихся во что бы то ни стало всучить покупателю-ротозею залежалый товар.

В любом другом случае трудно было бы увидеть потомственных банкиров, отшлифованных европейским аристократизмом, в обществе замоскворецких купцов, у которых, несмотря на наличие фрака, торчали из рукавов мужицкие заскорузлые ладони. Разве что их мог объединить карточный стол, за которым они привыкли биться за каждую копейку, как если бы от ее наличия зависела их собственная жизнь.

– Господа, прошу вас не ссориться, – произнес седобородый старик сочным, почти юношеским голосом. – Мы с вами собрались здесь совсем не для выяснения отношений. Напомню, мы должны изловить мерзавца, который не дает нам спокойно работать. А потом это очень чувствительный удар по нашему личному престижу, по банковскому делу, наконец. Если с грабителем не в состоянии справиться полиция, так давайте сделаем это сами.

Старика звали Павел Сергеевич Арсеньев. Он был из столбовых дворян – тот редкий случай, когда голубая кровь больше предана собственной мошне, чем государю-батюшке.

– А что вы предлагаете? – неожиданно громко воскликнул Александров. – Мы уже испробовали все – современные сейфы, сигнализацию, – но эта шайка разбойников всякий раз удивляет нас какими-то хитроумными решениями. Знаете, когда произошло ограбление в моем банке, я обедал с дамой в ресторане. Я ее потчую шампанским, шоколадом, а в это самое время злодей преспокойно вскрывает мои сейфы.

Лица банкиров напряглись.

– Мне интересно знать, что они выдумают в следующий раз, – размахивал Александров руками, едва не опрокидывая стоящие на столе бутылки с сельтерской водой.

Петр Николаевич уже успел отведать расстегайчиков, и на его густых рыжеватых усах белой сединой прилипла рыбная крошка.

Павел Сергеевич погасил на лице улыбку и серьезно отвечал:

– Мы понимаем ваши негодования, милейший Петр Николаевич, но позвольте заметить, что не только вы оказались… как это сказать бы поделикатнее, в столь трудном положении, но и некоторые из присутствующих. А поэтому мы должны выработать план действий, как нам следует поступать дальше, – спокойным голосом отвечал Арсеньев, стараясь загасить закипающие эмоции. Он успел принять двести граммов «Смирновской» водки, и теперь его глаза по-юношески сверкали. Разбуженный желудок жаждал насыщения, и он скосил глаза на огромную тарелку паюсной черной икры, из которой вызывающе торчал серебряный половничек. – Насколько я понимаю, каждый из нас пользовался услугами английской компании «Матисон и K°», которая уверяла всякого, что изготавливаемые ею сейфы являются совершенно неприступными. Так вот, господа, я предлагаю следующий шаг: подать иск на этих шарлатанов. Мы разорим их! Пускай они покроют все наши убытки. Это главное. И нужно сделать все, чтобы с завтрашнего дня… – он вытащил из накладного кармана громоздкие часы в золотой оправе, нажал большим пальцем на махонькую кнопку и, когда крышка распахнулась с мелодичным звоном, добавил: – Прошу прощения… завтра… нет, у нас еще имеется время… с сегодняшнего дня… они не продали ни одного своего сейфа. – Арсеньев выждал паузу, осмотрел долгим взглядом банкиров, хрумкающих салаты, после чего продолжал дальше: – Мы с вами казна, а значит, соль русской земли, и не позволим поступать так с собой впредь.

Банкиры согласно закивали. Лица у всех серьезные не то от сказанных слов, не то от первоклассной кухни «Эрмитажа».

Арсеньев предлагал коллегам собраться в своем кабинете, где напрочь отсутствовали бы такие отвлекающие факторы, как котлеты де-воляй и рябиновая настойка, но банкиры дружно запротестовали. По русскому обычаю серьезную беседу полагалось сдабривать хорошей порцией горькой, а потом плюс ко всему остальному «Эрмитаж» имел еще роскошные кабинеты, где можно было уединиться с дамами после изматывающего и серьезного разговора. Большая часть банкиров мгновенно рассосется по номерам, заказав предварительно с дюжину бутылок шампанского.

– Я предлагаю повысить вознаграждение за информацию о воре. Причем за любую, которая хоть как-то сумела бы вывести нас на него. А у нас хватит сил, чтобы разделаться с ним.

– Какую сумму вы предлагаете?

– Скажем, до ста тысяч. Для нас с вами, господа, деньги не особенно большие, но зато сыграют в деле немалую службу.

Среди именитых банкиров присутствовала и молодая поросль, которая едва набирала обороты. Эти с уверенностью полагали, что их банки находятся под куда большей охраной, чем сокровища фараона Тутанхамона, и с некоторым великодушием посматривали на неудачников, лишившихся в одночасье своих капиталов. Для них приглашение на подобное собрание было чем-то вроде признания их финансовой самодостаточности, и сейчас каждый из молодых банкиров больше думал о предстоящем развлечении, чем о туманной перспективе остаться когда-нибудь без гроша в кармане.

– Хорошо. Предположим, мы откажемся от англичан. Где нам тогда взять сейфы, которые были бы неуязвимы для вора? – подал голос Нестеров, отломив у жареной утки хрустящее крылышко. – Что, опять нам к немцам на поклон идти? Дескать, нет российского мастерового, чтобы пособить нам.

– Немцы нам не помощники, – махнул обреченно рукой Арсеньев, – у них у самих та же беда. Только мне даже любопытно, куда ему столько денег?

– Мне вот что думается: наши сейфы вор обчищает даже не из-за корысти, а из-за какого-то чувства азарта, – произнес Георг Рудольфович. – Все эти его розы, что он оставляет внутри, для какого-то непонятного шика.

Матвей Егорович повел бычьей головой, ткнул мельхиоровой вилкой в салат оливье и произнес:

– Скажите, Матвей Егорович, стало быть, те полмиллиона, что он взял у нашего уважаемого Петра Николаевича, все это детские забавы? Нет, дорогой Матвей Егорович, он любит денежки, вот оттого и устроил всю эту катавасию с отмычками. А сейчас съехал куда-нибудь в Париж и тратит наши накопления на каких-нибудь девиц.

Матвей Егорович разволновался.

– Деньги-то ему безусловно нужны, как и нам с вами, кстати, – улыбнулся Георг Рудольфович, – но наш медвежатник представляется мне весьма азартной и артистичной натурой. Чем-то вроде заядлого картежника, который будет просиживать деньги за карточным столом, пока не спустит их вовсе. Для него взлом сейфов, как некая игра, если хотите знать, так даже чем-то вроде игры ума. И мы должны воспользоваться этим.

– И как вы хотите воспользоваться этим? – боднул перед собой пространство седенькой бородкой Арсеньев. – Дать ему возможность очистить другие сейфы?

Половые работали безукоризненно – проворными ящерицами шмыгали между столами, заменяя пустые тарелки очередными кулинарными изысками: запеченными угрями, гамбургскими котлетами, омарами.

Георг Рудольфович поддел ножом устрицу, пытаясь высвободить моллюска из крепкой известковой раковины, и, добившись желаемого, произнес:

– Я предлагаю устроить в Москве выставку сейфов. Для подобного мероприятия у нас с вами хватит средств. Во-первых, мы сумеем познакомиться с лучшими моделями, а во-вторых, у нас появится возможность увидеть нашего недруга собственными глазами.

– И каким же образом мы сумеем это сделать? – хмыкнул невесело Матвей Егорович.

– На выставке, разумеется, будут самые передовые модели, так вот, если кто из публики сумеет открыть сейф, так за это он получит премиальные… Ну, скажем, в триста тысяч рублей. Наш медвежатник не сможет устоять перед искушением, он непременно пожалует на выставку и решит продемонстрировать свое искусство. Разве может игрок остаться в стороне, когда на банке лежит такой куш?

– А знаете, господа, – произнес Арсеньев, – мне кажется, что Георг Рудольфович прекрасно разобрался в нашем незнакомце. Наверняка так оно и будет. Он без труда поймет, что мы бросили ему вызов, и захочет принять его. Осталось единственное – собрать вознаграждение.

– Господа, – громко подал голос Георг Рудольфович, – мне кажется, что с этим не стоит долго затягивать, и поэтому я предлагаю закончить дело сейчас. – Банкир поднял со стола небольшой колокольчик и позвонил. На мелодичную трель появился малый лет двадцати пяти с золотым подносом в руках. – Вот что, голубчик, мы тут сговорились кое о чем. Пройдись с этим подносом между господами и собери денежки.

– Слушаю-с, – охотно мотнул малый пышной светло-желтой гривой и, любезно согнувшись, заскользил вдоль столов.

– Господа, я специально не заостряю вопрос на конкретной сумме, просьба положить столько, сколько вам не жалко для благого дела.

Малый останавливался перед каждым банкиром и терпеливо дожидался, когда на блестящую поверхность падала очередная пачка сторублевок, после чего он слегка наклонял голову и проникновенно говорил:

– Благодарствую!

Взгляд у малого был шальной, глаза черные и дурные. Такие можно встретить у татя, что караулит купца на торговом перекрестке. И у каждого невольно закрадывалось сомнение: а не упрячет ли половой деньги в собственную кубышку? Да и благодарит он подозрительно усердно, как будто деньги и впрямь сыплются в его личный карман, а не идут на богоугодное дело.

– Благодарствую, – все ниже наклонял голову половой, не в силах отвести цепкого взгляда от целой горы ассигнаций.

– Мы с вами люди торговые, господа, – произнес Георг Рудольфович, когда золотой поднос был торжественно водружен в самый центр стола, – и поэтому понимаем, что деньги любят счет. Так что давайте посчитаем, сколько же здесь набралось. Егорка! – окликнул он шального малого. – Ты бы оказал господам услугу, сосчитал бы, сколько деньжищ на подносе.

– Сделаем, ваше благородие! – качнул забубенной головушкой малый и, согнувшись едва ли не наполовину, под настороженными и строгими взглядами банкиров принялся перебирать деньги длинными ловкими пальцами пианиста. – Триста тысяч триста, ваше благородие, – отошел в сторонку малый и мгновенно уменьшился в росте.

– Я что предлагаю, господа… Одна часть этих денег пойдет на организацию выставки, а другая – на поощрительный фонд, – улыбнулся Георг Рудольфович, показав большие и крепкие зубы. – Пускай эти деньги пока полежат у Аристарха Акимыча. Хозяин он крепкий, половые у него смышленые, так что лучшего места пока не найти.

Банкиры на мгновение оторвались от стола и одобрительно закивали:

– Отчего ж, пусть постережет.

Аристарх Акимович растянул губы в доброжелательной улыбке и с чувством заверил:

– Не сумлевайтесь, господа, все будет так, как надобно. – Аристарх скосил красноватые глаза в сторону россыпи «катенек».

– А теперь, господа, давайте закончим обед. А потом, как обещал Аристарх Акимович, нас ожидает развлечение. Знаете ли, барышни в Летнем саду уже дожидаются.

По залу пробежал понимающий смешок, шутка не была лишена серьезности.

Двое половых, слегка согнувшись под тяжестью, внесли в зал два ящика шампанского «Редер». Дорогое и крепкое.

– Выпивка, господа, за счет заведения. Пейте на здоровье.

Подарок оказался кстати.

Глава 7

Григорий Васильевич укоризненно посмотрел на молодого человека.

– Папеньке не говорить?! Да я тебя, поганца, на каторгу упеку за твои злодеяния. А ты – папенька! Пороли тебя, видно, маловато.

– Не порол меня папенька, – едва не хныкал детина лет двадцати. – Любил он меня.

– А надо бы, – с воодушевлением заметил Аристов, – нужно было бы спускать с тебя порты до колен при малейшей провинности да лупить прутьями по княжеской заднице. Может быть, голова поумнее была бы, – беспокойно вышагивал по просторному кабинету Григорий Васильевич. – Каторга живо из тебя человека сделала бы. Там неразумного не словами лечат, а хлыстом. Привяжут к лавочке и выпорют как следует. Иной каторжанин после таких нравоучений кровью исходит. Похрипит с недельку кровавыми пузырями, а там его и на погост относят.

– Ваше сиятельство, да за что же такое наказание, да разве бы я посмел?..

– Ты уже посмел, голубчик. И место твое на каторге. Разве я тебе не говорил в прошлый раз, что если еще ко мне попадешь, так я тебя этапом на Сахалин отправлю?

– Говорили, ваше сиятельство.

– Ну вот видишь, любезнейший, а свои слова я стараюсь сдерживать. В противном случае что будут говорить про меня в Москве? Дескать, Григорий Васильевич плут, каких еще божий свет не видывал, и даже вора наказать неспособен.

– Помилуйте, Христа ради, ваше сиятельство. Бес попутал! Даже сам не знаю, как и произошло, – обливался жарким потом юноша.

– Бес, говоришь? – в негодовании вскинул на середину лба густые черные брови Григорий Васильевич. – А в прошлый раз кто тогда тебя попутал?

– Ваше сиятельство, извиняйте, да пьян был до бесчувствия!

Григорий Васильевич наконец остановился в центре комнаты и затряс указательным пальцем.

– Ох, смотри, Сашка, дождешься ты у меня! Если на каторгу не отправлю, так вышлю к чертовой матери из Москвы! Будешь где-нибудь в Сибири с туземцами чудить. Они народ глупый и гостеприимный и твои похабные шутки не осудят!

Александр принадлежал к многочисленному и крепкому клану князей Голицыных, которые едва ли не во все времена терлись в самой близости царского трона. Некоторые из них были воеводами, становились дипломатами, один из них водил дружбу с Вольтером, другой служил воспитателем у Павла Первого, а Василий Голицын не только возглавлял Посольский приказ, но и шарил жаркой пятерней под исподней рубахой царицы Софьи.

Александр Борисович был тоже не без страстинки. Его не интересовала военная карьера, он был далек от точных наук, единственное, на что была способна его молодая и кипучая натура, так это заявиться пьяным в какой-нибудь известный бордель, запереться с двумя дамами до самого утра, а на прощание расколотить дорогие зеркала. Причем расправлялся он с мебелью исключительно по-княжески: подойдет к высокому зеркалу, окинет свою статную фигуру с головы до ног и по-простецки поинтересуется у швейцара:

– В какую цену такая прелесть, любезнейший?

– О, дорого! Почитай, на целую тысячу рубликов наберется.

Молодой князь в задумчивости поскребет набалдашником трости макушку, а потом безрадостно согласится:

– Дорого, любезнейший. А молоточек у тебя найдется?

– А то как же, господин, – живо отреагирует бородатый швейцар в желании услужить знатному гостю, авось лишний целковый на угощение отвалит.

Князь, заполучив молоток, прикроет рукавом лицо и что есть силы начинает колотить им по сверкающему стеклу. И пока швейцар стоит в оцепенении, он элегантным движением извлекает из портмоне две тысячи рублей и, вложив в руки дядьке, объясняется коротко:

– Здесь две тысячи, голубчик. Так что тебе вполне достаточно за беспокойство, – и, приподняв шляпу, величественно удаляется.

Экстравагантные выходки отпрыска княжеской фамилии сходили с рук из-за небывалой щедрости. Случалось, что выплачиваемая сумма в несколько раз превосходила стоимость разбитых зеркал. Возможно, и в последний раз безобразие удалось бы юному князю, но, после того как расколотил серебряным молоточком три огромных зеркала и сунул руку в карман, чтобы, по обыкновению, расплатиться за причиненное беспокойство, он вдруг обнаружил, что портмоне пусто, а мелочи в кармане набирается ровно столько, чтобы рассчитаться со швейцаром за прилежание и добраться в экипаже до маменькиного дома.

Подоспевшие половые со злорадством скрутили отроку руки, в сердцах настучали кулаками по аристократическому профилю и с крепким присловьем спровадили в департамент полиции.

Григорий Васильевич усиленно соображал, как же ему все-таки поступить с нерадивым княжичем. Ругаться с могущественной фамилией ему было не с руки. Многочисленные князья Голицыны были вхожи в высокие кабинеты и при желании могли задвинуть его на самый краешек России – караулить ссыльных. Аристов блефовал: он не мог отправить князя на каторгу, не в его силах было выслать его из Москвы, единственное, на что он был способен, так это запереть князя на несколько дней в каталажку вместе с беспаспортными бродягами, которые сидельца с голубой кровью примут за своего и в избытке добрых чувств станут лезть к нему с разговорами. Через несколько дней в княжеские хоромы он вернется пропахший и с огромным количеством вшей.

Генерал усиленно соображал, как следует повернуть создавшуюся ситуацию в свою пользу.

– А теперь ответь мне, светлейший, будешь ли еще бить зеркала в борделях?

– Ваше сиятельство, да чтобы я хоть раз!.. Да чтобы со мной еще хоть однажды подобное произошло! – яростно божился князь. – Да пусть у меня тогда руки отсохнут!

Подобные объяснения он выслушивал не однажды, особенно горазды на такие обещания были профессиональные карманники, мошенники разных мастей, даже убивцы могли так усердно клясться, что порой вышибали скупую слезу. Но чтобы князь! Интересно, где он такому научился, стервец? Но уж ясно, что не у базарной бабы, случайно опрокинувшей горшок с краской на мундир жандарма.

– Ладно, ладно, светлейший, верю, – смилостивился Аристов, голос его при этом заметно потеплел.

– Григорий Васильевич, да как же мне вас отблагодарить? – в чувстве поднялся юноша с кожаного дивана, раскинув руки. Еще мгновение, и статная фигура начальника розыскного отделения окажется в тесных объятиях князя.

– Полноте, полноте, милейший! – замахал руками Григорий Васильевич. – Ты, дружок, видно, позабыл, что я полицейский, а подобные услуги запросто так не делаются.

– Чего же вы от меня хотите? – Лицо князя выглядело обескураженным.

– Водку ты пьешь, в карты играешь, по борделям шастаешь. Так? – строго спросил Аристов.

Отрицать перечисленное было бы глуповато. Княжеский отпрыск неопределенно повел пухлым плечом и отвечал, слегка растягивая слова:

– Выходит, что так.

– Я, знаешь ли, голубчик, не всегда вхож в светские салоны, так ты бы мне рассказывал, кто сколько в карты проигрывает. Кто любит за женщинами волочиться, кто своего наследства дождаться не может. Ну и прочую чепуху.

Князь вскочил.

– Позвольте, так вы что, хотите из меня агента сделать?! – Голос Александра Борисовича сорвался на визг. – Не бывало такого, чтобы князья Голицыны в филерах ходили.

– Ты бы сел, братец. – Рука генерала мягко опустилась на плечо князю.

Голицын неохотно сел.

– Ну, братец, – печально выдохнул Аристов, – если ты так рассуждаешь, тогда я тебе ничем помочь не смогу. Есть закон и есть государь император, – ладонью Григорий Васильевич указал на огромный портрет самодержца. – Так что давай под замок! Посидишь недельку-другую, подумаешь, а там видно будет.

Аристов взял в руки колокольчик, намереваясь вызвать охрану. Движения плавные – вполне достаточно для того, чтобы князь Голицын задумался крепко.

– Постойте!

– Ну, слушаю тебя, голубчик, – с любезной улыбкой произнес Аристов, по которой так и читалось: «Спекся, голубчик!»

В перерыве между игрой в карты и глубоким похмельем Григорий Васильевич с завидным усердием принимался за государственную службу. И тогда его пролетку, запряженную отличной парой рысаков, можно было встретить в самых разных кварталах Москвы. А нагнать страху Аристов умел. Кроме трубного баса он являлся обладателем породистых рысаков, и, заметив нетрезвого полицейского, любезно подзывал его: «Не сочти за труд, голубчик, подойди ко мне».

И когда провинившийся, холодея от страха и предстоящего наказания, приближался, генерал Аристов, демонстративно засучив рукав по самый локоть, с размаху бил ослушавшегося в выставленную грудь. Рукоприкладство являлось далеко не самым худшим наказанием, случалось, он изгонял со службы без содержания, и оставалось тогда единственное – наниматься дворником к какому-нибудь богатому купцу.

В дни своей активности Григорий Васильевич нагонял немалый страх на игорные дома, катраны, даже публичные дома попадались под его руку, не знающую удержу. А хозяйки заведений, угадывая в нем тайного гостя, полушепотом предлагали самых смелых тружениц тела.

Своих людей глава уголовной полиции имел практически повсюду. Он знал, какие ставки делаются в катранах, что за люди заправляют на ипподромах и сколько рубликов многочисленные жучки кладут себе в карман после каждого забега. Единственный слой в обществе, о котором он имел самое смутное представление, был высший. И проникнуть в него было так же непросто, как обыкновенному мастеровому заполучить крест Андрея Первозванного. Многочисленные отпрыски Рюриковичей едва ли не зажимали от брезгливости нос, сталкиваясь с начальником уголовного розыска на светских раутах. Но чаще всего князья держались с полицейскими подчеркнуто вежливо, тем самым определив надлежащую дистанцию между принцами крови и деревенским конюхом, случайно оказавшимся в барском тереме.

Почти все сведения из жизни высшего общества Аристов черпал со страниц светской хроники, которая пополнялась только благодаря гигантским усилиям вездесущих репортеров. Газеты были переполнены множеством сплетен, в которых подчас невозможно было отделить правду от лжи. Подобное занятие было трудоемким и неблагодарным, поди отдели зерна от плевел! Григорий Васильевич мечтал заполучить в среде аристократов надежного информатора и сейчас, когда случай сам спешил ему в руки, не желал отворачиваться от него.

Князек был слабоват. Оставалось еще чуть-чуть напустить на его хилую душу жути, продержать сутки в камере с представителями славного племени каторжан, и он дойдет окончательно.

Интуиция, выработанная за долгую службу в полиции, подсказывала ему, что медвежатник мог водить дружбу с самыми разнообразными людьми, чтобы, так сказать, поближе познакомиться с предметом своего профессионального интереса.

– Так ты решился?

– Да, ваше сиятельство.

– Ну вот и отлично, голубчик.

Григорий Васильевич с трудом сдерживал свое торжество. Осталось только новому агенту дать подобающую кличку и завести на него досье. Отныне в высшем обществе для него не будет существовать тайн. Надоело оставаться в неведении, отчего это самолюбивые князья предпочитают простреливать свои сиятельные лбы: надо думать, здесь не всегда замешаны женщины.

– А теперь, мой милый дружочек, подпиши вот эту бумажечку.

Григорий Васильевич подошел к сейфу, повернул ручку, извлек из него заранее отпечатанную бумагу и положил ее перед князем.

– Что это?

– О господи! Чего это ты так перепугался? – улыбнулся Григорий Васильевич. – Речь идет о самых обычных формальностях между работодателем и служащим. За свои сведения ты будешь получать очень неплохие деньги. Мы не обижаем своих агентов. Насколько я понимаю, посещение игорных домов стоит немалых денег. Ну-ну, не надо смущаться, мой любезный друг. Знаете, в молодости я сам был таким же бедовым. – Аристов сел в свое кресло. – Женщины, рестораны, прочие развлечения, – мечтательно протянул он. – Хочется везде успеть, все увидеть. А потом у нас ведь предусмотрена для подобных целей специальная смета. Я вам деньги, а вы мне расписочку. Мне ведь нужно будет отчитываться перед начальством. Вот эти клочки бумаги я буду аккуратно складывать в сейф. Не надо так беспокоиться, это всего лишь пустая формальность. Доступ к сейфу имею только я, а эти ключики я обычно всегда ношу с собой. И совершенно не нужно так волноваться: ни твой папенька, ни твоя маменька, а тем более никто из твоего приятельского окружения об этом ничего не будут знать. Скажем так, эта бумага будет нашей маленькой тайной. Ну как, договорились? Ну вот и славненько, – пододвинул Григорий Васильевич листок бумаги к самым пальцам князя.

Помедлив малость, Голицын взял ручку, макнул ее в чернильницу и размашисто, царапнув острым пером бумагу в двух местах, расписался.

– Вот и отлично, – Аристов вытянул бумагу из рук князя. – А сейчас небольшой авансец. – Он достал папку, аккуратно положил в нее лист бумаги и сунул в сейф. Затем извлек из него толстую пачку «катенек» и, отсчитав пять бумажек, небрежно бросил их на стол. – Здесь хватит тебе, любезнейший, чтобы поставить на ипподроме на самую быструю лошадку и немножечко побаловаться в игорных домах. Взамен же я прошу немного. Мне нужно знать, что говорят в салоне.

– Обо всем? – Князь осторожно поднял со стола деньги.

– Совершенно обо всем. Я с детства чрезвычайно любопытен. В моем деле любая информация может принести пользу. Мне важно знать, кто и сколько проигрывает за карточным столом, у кого какие пристрастия, например вино, женщины. Чем занимаются благовоспитанные князья, когда не ночуют дома. Какие темные страстишки наблюдаются у графинь, обремененных целым выводком отпрысков. Да! Да! – отвечал Григорий Васильевич прямо в удивленные глаза Голицына. – Я говорю именно об этом. Знаешь ли, на них накатывает усталость, хочется каких-то приключений, романтики, а дом полон молодых слуг, здесь и зарыт корень греха. И не надо удивляться. Я встречал княгинь, которые убегали от своих мужей с обыкновенными кучерами, пропахшими лошадиным навозом. Милый мой друг, нужно просто знать жизнь. Ну полноте, хватит грустить! – махнул рукой Григорий Васильевич. – Забери деньги и ступай. Веселись! Приходить ко мне не нужно. А то, знаешь ли, могут пойти самые разные кривотолки, а я этого не желаю. Для твоего же личного благополучия. Я тебя сам найду. Если же у тебя ко мне будет что-то серьезное, звони! – предупредил Григорий Васильевич, написав на клочке бумаги телефон.

Дверь неслышно открылась, и на пороге предстал адъютант – двадцатипятилетний хлюст с тонкими, коротко стриженными усиками.

– Григорий Васильевич, к вам на прием просится один человек.

– Кто такой и чего ему нужно? – посмотрел на него Григорий Васильевич.

Молодой щеголь испытал явную неловкость.

– Он сказал, что ваш знакомый и явился по срочному делу.

– Да? – раздраженно произнес Аристов. – Ладно, зови. Да, вот еще что, Вольдемар, проводи этого молодого человека, а то в нашем здании и заблудиться можно, – улыбнулся весело Григорий Васильевич.

Через две минуты дверь в кабинет распахнулась, и он увидел молодого мужчину тридцати с небольшим лет в черном, безукоризненно отглаженном костюме, сжимающего в руках тонкую трость с набалдашником из слоновой кости, инкрустированным золотом.

Григорий Васильевич с недоумением разглядывал вошедшего. Потом поспешно поднялся со своего места и, протянув обе руки, поспешил навстречу.

– Какая неожиданная встреча, – сердечно тискал он руки гостю. – Признаюсь, никак не ожидал встретить вас в нашем заведении. Впрочем, понимаю… три дня назад в салоне у княгини Гагариной вы одолжили мне, – Аристов сунул руку в карман.

– Господь с вами! – яростно отмахнулся молодой человек. – Неужели вы могли подумать, что я решил к вам наведаться по поводу этого несчастного долга? Вы обижаете меня, право! Я совершенно не тороплю вас.

В сейфе у Григория Васильевича лежало пятьдесят тысяч казенных денег. Савелию Николаевичу он должен был вернуть чуть меньше половины от этой суммы. Деньги немалые. Но он очень опасался, что в ближайшие дни потребуется давать начальству отчет и недостачу в двадцать тысяч рублей невозможно будет объяснить только повышением платы для своих агентов.

Аристов все же сделал решительное движение, будто намеревался извлечь деньги, а потом неохотно, явно подчиняясь настойчивой просьбе своего гостя, прикрыл сейф.

– Тот вечер был не самым удачным в моей жизни, – печально улыбнулся Григорий Васильевич, нервно выбивая пальцами дробь по гладкой поверхности стола, – и если бы вы могли подождать, то я вернул бы вам долг, скажем… через неделю.

– Ну что вы, какие пустяки, – отмахнулся Савелий. – Я бы даже совсем простил вам этот долг, но вы ведь не согласитесь, – и он хитровато улыбнулся.

По поводу неудачного вечера Григорий Васильевич явно пококетничал. Он проигрался в пух. С сотней рублей в кармане ему удалось дотянуть до самого конца вечера, а незадолго до того, когда был выпровожен последний гость, ему удалось все-таки уговорить хозяйку показать ему дальние покои старинного особняка, и он получил возможность убедиться, что княгиня предпочитает английское нижнее белье.

– Не соглашусь, – улыбнулся в ответ Григорий Васильевич. Новый знакомый определенно был ему симпатичен. – Чем могу быть полезен? – Он указал рукой на свободное кресло.

Савелий Родионов поблагодарил легким кивком головы и изящно опустился в мягкое кресло.

– Признаюсь, мне приятно было наше знакомство, но в ваше заведение я зашел далеко не случайно. – Трость явно мешала Савелию. Он стискивал набалдашник то одной рукой, то другой, пальцами ласкал полированную поверхность. Наигравшись вволю, он неожиданно отставил трость в сторону, после чего произнес: – Не помню, говорил я вам или нет… Дело в том, что в Москве я веду кое-какие дела.

– Нет, вы ничего такого мне не говорили, но я знаю это, – улыбнулся Григорий Васильевич, – у вас имеется фабрика по производству кожевенных изделий. Потом вы содержите галерею, занимаетесь продажей меха, у вас налажены хорошие связи с крупными предпринимателями Европы, которые считают вас весьма удачным фабрикантом и всегда рады иметь с вами дело. Хочу заметить, что вы получили блестящее образование, а еще вы очень состоятельны.

– Однако, – удивился Савелий, – не ожидал. Откуда вам это известно? Ах да, я совсем забыл, с кем имею дело.

Григорий Васильевич выглядел довольным. Он любил преподносить сюрпризы. Сейчас это был как раз тот самый случай. Он ожидал увидеть вытаращенные глаза Савелия Родионова, но вместо этого по его губам скользнула почти понимающая улыбка.

Григорий Васильевич сам не сумел объяснить себе, что его заставило поинтересоваться деятельностью Савелия Родионова. Скорее всего, это произошло потому, что новый знакомый был ему симпатичен. Он умел нравиться, а к подобным талантам Григорий Васильевич всегда относился крайне настороженно.

– Мне все-таки интересно было знать, кому я проигрался вчера вечером.

Савелий расхохотался:

– Ах вот оно что!

– Слушаю вас.

– Дело у меня самое что ни на есть обыкновенное, Григорий Васильевич. Я остался без кучера. Понимаете, какая получилась неприятная история. Вчера вечером он отвез меня домой и пошел к своей зазнобе, что живет на соседней улице. Да на беду, ему повстречался городовой. Задел он его случайно плечиком, а тот оступился ненароком да провалился в яму с водой. Городовой перепачкал служебную форму, а моего кучера скрутили да отвели в каталажку.

– Как зовут вашего кучера?

– Он крестьянин Ярославской губернии Мещеряков Андрей Филиппович.

– А где приключилась эта неприятная история? – Аристов взял трубку телефона.

– На углу Тверской и Камергерского переулка, это дом…

– Знаю, знаю, – закачал красивой головой Григорий Васильевич – Дом Толмачевой.

– Он самый, – охотно согласился Савелий Родионов.

Главный московский сыщик сдержанно улыбнулся. Лет пятнадцать назад он приходил в этот дом в качестве жениха. И все, начиная от большебородого лакея, неустанно несшего вахту у самой двери, до экономки, старой девы лет пятидесяти, смотрели на него как на возможного хозяина изысканной недвижимости в самом центре Москвы. Он неустанно целовал дочку Толмачевых, когда они оставались наедине в ее опрятной комнатенке. Но мысли его в этот момент находились чрезвычайно далеко от женитьбы – его манили аппетитные формы барышни, а еще возможность увидеть горничную – красивую чернявую девушку лет двадцати, напоминающую восточную княжну. Между ним и горничной уже давно завязались крепкие отношения, которые начались с банального перемигивания. Позже она несколько раз оставалась в его холостяцкой квартире. Но однажды Аристов потерял бдительность и крепко тиснул прехорошенькую горничную в присутствии ревнивой невесты.

Разразился нешуточный скандал. Ему пришлось расстаться с мыслью о богатом приданом и направить всю свою юношескую энергию на поиски новой достойной кандидатуры.

Прехорошенькой горничной также дали отставку. В этом случае не обошлось без слез. Девушка вынуждена была вернуться на родину в Вологду, а в память о кратковременном романе ей достались золотые сережки, подаренные накануне.

Даже и сейчас, проезжая мимо дома Толмачевой, он не без грусти созерцал великолепную лепнину на фасаде. Сложись все иначе, он сумел бы распорядиться капиталами миллионерши и не рыскал бы сейчас в поисках невесты…

Григорий Васильевич поднял телефонную трубку и произнес:

– Барышня, это генерал Аристов. Соедините меня с Мышкиным. Вот и отлично. – Григорий Васильевич ободряюще посмотрел на своего гостя и весело улыбнулся. – Николай Сидорович? Да, это я. Вчера на углу Тверской и Камергерского переулка был задержан крестьянин Ярославской губернии Мещеряков Андрей Филиппович… Так ты бы его отпустил, голубчик. Это мой человек… Так… Слушаю… Ах, вот как… Ну ради нашей дружбы… Спасибо, уважил, – положил наконец трубку генерал. – А ваш кучер, оказывается, малый боевой. – В голосе Григория Васильевича звучала неприкрытая укоризна. – Знаете, что он учинил?

– Понятия не имею, Григорий Васильевич, – пожал плечами Савелий Родионов.

– Драку с городовыми! А к участковому приставу так приложился кулаком, что его в бесчувственном виде доставили в Новоекатерининскую больницу.

– Ужас! – неподдельно изумился Родионов.

– Слава те господи, что ничего такого серьезного не произошло. Обыкновенный ушиб, полежал с часик в приемной, и его отправили домой. Сейчас он отсыпается. И все-таки ваш кучер, батенька, баловник! – покачал Григорий Васильевич пальцем. – Четверо городовых его не могли скрутить. И какая такая вожжа ему под хвост угодила?

– Что же ему теперь за это будет, Григорий Васильевич?

– Дело непростое. – Лицо Аристова приобрело казенные черты. – Оно уже, так сказать, завертелось. Знаете, как это бывает в нашем отечестве? Уже написана бумажка, ей дали надлежащий ход, она завизирована многими подписями и отправилась гулять по инстанциям.

– Неужели ничего нельзя придумать? – печально произнес Савелий Николаевич. – Я по-своему привязан к этому малому, хотя, конечно, он бывает невыносим, когда пьян. Но в целом он добрейший человек. Если требуются какие-то компенсации, так за этим дело не станет, – полез Родионов в карман пиджака.

– Ну что вы! – яростно воспротивился Аристов. – Вы меня совсем не так поняли. Дело здесь совсем не в деньгах. А потом я и так предостаточно вам должен. Просто очень удачно, что вы обратились прямо ко мне, иначе вашему кучеру не избежать бы арестантских работ. Сегодня он будет отпущен, уже отдано соответствующее распоряжение.

– Даже не знаю, как вас отблагодарить, Григорий Васильевич, – с чувством отозвался Родионов.

– А благодарить меня не надо, батенька, – отвечал Аристов. – Вы мне просто скажите, когда в следующий раз будете у князей Голицыных. Я все еще не теряю надежды отыграться.

– Буду в субботу, Григорий Васильевич. Кажется, в этот раз княгиня организует большой прием?

– Совершенно верно, – улыбнулся Аристов.

– Мне кажется, что там будут достойные партнеры. – Савелий Николаевич поднялся. Кресло под ним слегка скрипнуло. Изящным движением он подобрал трость и, слегка наклонив голову, произнес: – До скорой встречи.

Глава 8

– Что вы можете сказать обо всем этом? – наконец поинтересовался Григорий Васильевич, заглянув в чуть строгое, поросшее густыми рыжеватыми волосами лицо старика.

– А что я еще могу сказать? – искренне удивился он, покрутив в руках инструмент. – Работа знатная. Могу сказать определенно: медвежатник этот малый талантливый. Таких, как он, за свою жизнь я встречал только дважды.

– Вот как?

– Но это не их работа, – добавил старик. – Определенно! Одного зарезали лет двадцать тому назад, где-то на рынке у Сухаревой башни. А второй пропал! И где он сейчас, я не ведаю.

– А ты все-таки, Матвей, покумекай малость, может быть, он?

– Ну где ему? – отмахнулся старик. – Такое дело ему теперь не под силу, если он еще живой, конечно. Теперь он такой же старик, как и я. А здесь явно молодой работал. Тут ведь и сила нужна немалая, чтобы железо ковырять, а откуда она может взяться у немощного старика? То-то и оно. – Старик почесал поредевшую макушку, кашлянул сухо два раза в костистый кулак и задумчиво объявил: – То, что это не он, точно! Но вот ежели кто из его учеников, так такое может быть.