Лицо в тени Малышева Анна
– А, мать вашу! Завтра же буду разбираться насчет фонарей! Тут нужно кабель заново тянуть! Придется деньги собирать, а с кого тут возьмешь? Одни бабки живут! Ты скажи своим, чтобы готовили деньги, им это не меньше моего нужно!
– Послушайте, – перебила его Алина. – Вы точно ничего не слышали, когда на Марину напали?
– Что там было слышать, ничего не было!
– Она же кричала!
– Ну значит, тихо кричала!
«Тихо? – Алина зябко повела плечами. С реки тянуло холодом. – Уж во всяком случае, должна была кричать громче меня. Я только изображала, что на меня напали. А ее в самом деле чуть не убили! Хотя, на горле была удавка, и в таком случае, разве она могла себя контролировать? Может, кричала почти неслышно. Но тогда почему тот маньяк испугался и бросил ее? Нет, она должна была орать во все горло!»
– Точно, не слышали? – уже безнадежно повторила она.
Сосед махнул рукой, выудил из кармана пачку сигарет и, не говоря ни слова, исчез за калиткой. Брякнул тяжелый запор. Глухо брехнула и немедленно замолчала собака. И вскоре на веранде погас свет.
Алина постояла немного, прислушиваясь к установившейся в переулке тишине. И затем пошла к своему дому. Точнее, к дому, половина которого по завещанию принадлежала ей.
В той половине дома, которая принадлежала бабе Любе, горели два окна. Алина с детства знала, что это окна кухни. Собственно, других комнат на первом этаже и не было. Кухней считалось большое помещение, где находилась деревенская печь, газовая плита, и стояла широкая, вечно разобранная кровать, на которой спала баба Люба. Кроме того, там хранился разнообразный хлам – в громоздких, грубо срубленных сундуках и древних, рассохшихся и почерневших шкафах. Мансарда никогда не ремонтировалась, крыша текла. Эта половина дома, собственно говоря, представляла собой развалину – половина сестер производила куда более отрадное впечатление.
Алина заколебалась. Она стояла у своей калитки и раздумывала, куда двинуться. В их доме было, естественно, темно. Все, как она оставила, когда уезжала отсюда. Ей вовсе не хотелось туда идти, теперь Алина поняла это очень отчетливо.
«Загляну к старухе, – решила девушка. – Она все-таки принимала участие в Маринке, той ночью. И даже если она почти выжила из ума – все-таки от нее можно что-нибудь узнать».
Она самостоятельно отперла калитку – щеколда легко поднималась, если просунуть руку между широко расставленными досками ограды. Пошла к дому. Собаки тут не было. У бабы Любы несколько лет назад жил какой-то рыжий барбос, но он околел, а старуха нового не заводила. Она всегда жила одна – сколько сестры себя помнили. Когда они были детьми, баба Люба вовсе не выглядела старухой. Но они уже тогда так называли эту женщину – деятельную, коренастую, когда-то, несомненно, весьма привлекательную. У бабы Любы был единственный сын – он давным-давно жил где-то на Урале. Больше никого. Она сама вела хозяйство, изредка, раз в месяц, ездила на электричке в церковь (своей в поселке не имелось) и целыми днями копалась в огороде. Алина привыкла к ней до того, что если бы однажды не обнаружила за забором этой скрюченной жалкой фигурки, то почувствовала бы себя обокраденной.
– Баб Люб? – вопросительно крикнула она, стукнув в окно. – Это я, Алина.
В ответ послышался пронзительный кошачий крик. Когда пес околел, соседка завела кота, и этот кот стоил нескольких собак. Если он был сыт, то вел себя вполне благодушно. Но если бывал чем-то недоволен – кормежкой или обращением, – превращался в сущего дьявола. Баба Люба почему-то очень боялась, что этот ничем не примечательный, да к тому же скандальный зверь от нее сбежит, и на ночь не выпускала его из дома. Кот протестовал против такого ущемления своих прав, да так отчаянно, что будил ближайших соседей.
Ей открыли дверь, и Алина вошла. Кот молнией скользнул у нее под ногами и растворился в темноте огорода. Через секунду его пронзительный вопль раздавался уже на улице – он явно вызывал всех желающих на дуэль. Баба Люба выругалась:
– Да чтоб тебя! Упустила!
Алина поздоровалась и попросила разрешения войти.
– Это ты, Алечка? – Старуха, смягчившись, вгляделась в нее и побрела обратно к плите. – А я баклажаны делаю. Купила вот баклажаны. Будешь?
Девушка отказалась.
– А то в банки закатаю, до зимы не попробуешь, – равнодушно предупредила та и стала у плиты, помешивая ложкой бурое неаппетитное варево.
Алина присела к столу. Тут все было так привычно, что на миг она ощутила себя ребенком. И вспомнила, как баба Люба просила ее спускаться в подпол, чтобы поставить туда заново закрученные банки с заготовками. Или достать оттуда старые банки. Кто ел эти консервы, зачем баба Люба их так упорно заготавливала – с августа по октябрь, – оставалось загадкой. Большая часть банок у нее вздувалась, а то, что оставалось нетронутым в остальных, было совершенно несъедобно. Алина каждый раз боялась, что старуха отравится, но бабе Любе ничего не делалось.
– Ты чего приехала? – спросила старуха, меланхолично помешивая варево. Казалось, она варит не баклажанную икру, а какую-то колдовскую мазь. – С ночевкой останешься?
– Да, – кивнула Алина. Хотя до этого момента так и не успела решить – будет ли ночевать на даче.
– А где твои? В Москве?
– Все в Москве.
– И что там хорошего? Одни проститутки, – сказала старуха, как будто про себя.
Алина тихонько хмыкнула. Она знала, что баба Люба уже лет десять не выезжала в столицу, расположенную совсем неподалеку. Видимо, с тех пор, как она стремительно начала стареть и ее настигали разнообразные болезни, Москва казалась ей все дальше, пока не превратилась в какой-то иной, запредельный мир. И смотря единственный канал по своему допотопному телевизору – кстати, канал был какой-то дециметровый, который не ловился у Алины в Москве, – баба Люба вынесла твердое убеждение, что Москву населили сплошные бандиты и проститутки. Порядочным людям там просто опасно показываться.
– Ну что вы, баб Люб, – добродушно сказала Алина. – Я ведь тоже в Москве живу.
– А? – обернулась та.
– По-вашему получается, я проститутка?
Бабка даже испугалась:
– Ты че? Кто сказал?
Алина захохотала и махнула рукой:
– Я шучу, шучу! На самом деле, их там много! Только я пока не такая!
Бабка внимательно посмотрела на нее и в конце концов тоже улыбнулась. Улыбалась она туго, будто для этого ей приходилось с трудом расклеивать ссохшийся узкий рот.
– Ну а Маринка че? В больнице? – спросила она.
– Да кто ее знает, – откровенно призналась Алина.
– Она ведь пропала.
– Как это?
– Да вот… В понедельник с утра уехала отсюда и с тех пор – ни слуху ни духу. А здесь она не бывала? Вы ее не видали?
Баба Люба отложила ложку, нащупала табурет и осторожно присела.
– Как это пропала? – испуганно повторила она. – Куда это?
– Если бы знали куда – нашли бы. Только позвонила. Денег просит. А больше – ничего неизвестно.
Старуха замерла, а потом ритмично закачала головой. Зубы она потеряла давно, и когда волновалась, то из ее речей можно было понять совсем немного. Но Алина, обладавшая в этом деле большим опытом, все-таки кое-что поняла. А именно – что когда ее сестра прибежала среди ночи, изуродованная, полумертвая – тут старуха энергично качнула головой, так что Алина даже испугалась – не свалится ли та со стула, – так вот, когда ее сестра ворвалась сюда и чуть не на коленях просила о помощи, – тогда она, баба Люба, и поняла – теперь ничего хорошего ожидать не приходится.
– До чего дожили, – прошептала старуха. – А мой Брылька-то давно помер. Если бы он был жив – я бы так не боялась. А вот теперь… И спать даже опасаюсь. Вот, затеяла консервы крутить на ночь глядя. Не могу спать и все… Наверное, скоро помру.
Брылька – так звали рыжего барбоса – помер года три назад. Но и в ту пору, когда пес был жив, он вряд ли представлял из себя надежную защиту для старухи. Даже голос у него был негромкий – пес лаял так, будто сознавал, что такое ничтожное создание, как он, не имеет на это никакого морального права.
– Баба Люба, а вы-то сами в ту ночь ничего не слышали? – спросила Алина.
Та ничего не слышала. Да и немудрено – старуха слышала что-нибудь только в том случае, если собеседник находился рядом, да к тому же повышал голос.
– Ох, да когда я ее увидела, решила – сейчас прямо и помрет, – горестно рассказывала старуха. Ей никак не удавалось свернуть с волнующей темы. – Примчалась, вломилась – глаза красные, как у черта! Аж мой кот напугался!
– И с тех пор вы ее не видели, – уточнила Алина. – Как она уехала утром, в понедельник – не видали? Вы же не спите по ночам, сами сказали!
– Ничего не видела, ничего, – запричитала старуха, вскакивая с табурета и хватая ложку. – Сейчас все сгорит!
В самом деле – обширную кухню уже заполнял горький запах пригоревших баклажанов. Алина уже собралась попрощаться, но тут ее остановила хозяйка:
– А дом, слышите, пока не продавайте! – сказала она. – Лучше осенью. Говорят, цены подымутся!
Алина удивленно обернулась:
– А вы откуда…
Но старуха ее не слушала. Она твердила свое:
– Вон на улице Маяковского дом продали и что ж? Теперь перепродают, просят чуть не на пять тыщ больше! Пять тыщ! Мне бы до смерти хватило, да и больше… Пять тыщ долларов… У меня пенсия четыреста рублей. Мне-то что, это вам жить, вы молодые. А мне что? Деньги в могилу не унесешь… Знаешь, как моя мама говорила? На саване карманов нет!
Алина все-таки уловила основной смысл ее невнятного бормотания и очень разволновалась:
– Кто продает дом, баба Люба? Кто сказал?
– Да сестра твоя! – с таким же волнением ответила баба Люба. – Я вот боюсь – не продала бы каким бандюкам! А то кокнут меня, и потом никто не поймет, отчего я померла! Что – мало такого бывает? Дом-то большой, земли довольно, они весь участок захотят взять! Не то что половину!
– Да кто хотел продать? – крикнула Алина. Она была вне себя.
– Твоя сестра! – отчеканила баба Люба. – Все время меня спрашивала – не знаю ли я, может, кто хочет купить? Узнайте, мол! А я не узнавала. На черта мне? Если бы и знала – не сказала бы!
И решительно воткнула ложку в месиво из разваренных баклажанов.
Глава 5
Сперва Алина решила, что старуха что-то путает. Это было немудрено – баба Люба вполне могла перемешать зиму с летом, не помнила имен, даже не знала толком, сколько у Марины детей – все почему-то спрашивала, где же третий мальчик? Девушка задала несколько наводящих вопросов по поводу продажи дома, но все привело к тому, что она убедилась – на этот раз старуха точно знает, о чем говорит, тем более что ее слова могли подтвердить свидетели.
Первый раз Марина спросила ее, нет ли в поселке желающих купить дом с участком, еще в начале этого лета! Баба Люба точно это помнила, потому что это было в один из первых приездов Марины на дачу вместе с детьми. А у тех только что начались школьные каникулы. И при этом разговоре была девочка – Катя. Марина с дочкой зашла к соседке, напилась чаю и как бы между делом спросила у старухи – сколько можно получить за дом?
– Она спрашивала потому, что правда собралась продать или просто так интересовалась? – уточнила Алина.
– Как это просто так, если просила меня найти покупателя! – обиделась баба Люба.
– Странно! Почему же она не посоветовалась со мной? – пробормотала Алина.
У нее это никак не укладывалось в голове. Ну понятно, что сама она с легкостью пожертвовала бы этим домом. Ее, собственно, ничто не связывало с этим клочком земли, кроме детских воспоминаний, конечно. Да и те давно перестали для нее что-то значить – она жила настоящим моментом. Но Марина! Она всегда твердила, что если бы не этот дом, не возможность изредка покопаться в земле – она бы совсем зачахла в городе! Старшая сестра любила здешнюю деревенскую тишину, патриархальные, грубоватые нравы соседей. Она комфортно чувствовала себя в такой обстановке, тогда как Алине всегда было тут неуютно. Она приезжала сюда только позагорать. Да и то предпочитала юг, море, в крайнем случае – берег подмосковной речки, в каком-нибудь пансионате. Но Марина… Она прикипела к этому месту всем сердцем! Она была настоящей хозяйкой этого дома, этого участка. И вот – такое внезапное желание со всем этим расстаться!
– Баба Люба! – нерешительно обратилась к старухе девушка. – Еще кто-нибудь знал, что она хочет продать дом? Вы правда ни с кем об этом не говорили?
– Ни с кем! – отчеканила старуха. – И ей сказала, что покупателя искать не буду. Если ей нужно – пусть сама и ищет.
– Ну конечно, – поддержала ее Алина. – Только вы упоминали, что она просила вас об этом несколько раз?
– Ну да. Сперва так просто, будто не очень нужно. А в последнее время Маринка прямо напугала меня. Ходит и ходит, и все твердит: «Баба Люба, поищите, поспрашивайте, вы тут всех знаете…» Как будо мне больше делать нечего!
Старуха еще долго не оставляла эту тему – ей, конечно, страшно было терять старых, насквозь известных ей соседей, привыкать к кому-то другому. Алина поддакивала, вполуха слушая ее сетования, во всем с ней соглашалась, а сама думала о другом.
«Маринка все лето искала покупателя! Черт! Зачем?! Почему мне не сказала ни слова?! И Васька ничегошеньки не знает – как же это? Как она решилась на такое без его ведома?! Когда я сказала ему, что буду продавать свою половину дома, если он не пошевелится с деньгами, он чуть не рехнулся от ужаса! У него и в мыслях не было потерять дом! А тут, оказывается, и жена подсуетилась! Только почему она обратилась к бабе Любе? Проще было поговорить со мной! Не очень-то я и держалась за этот дом, могли бы сговориться и вместе двинуть его на продажу! Тем более что это дело касается только нас двоих! Васька тут ни при чем, дом завещан нам, и только нам! Даже ее дети тут ни при чем – у них же есть московская квартира, это их прав не ущемляет! Мы могли так тихо продать участок, что никто бы и не узнал, пока бы мы всем сами не сказали! А я-то, дура, боялась с ней об этом заговорить! Вот бы она обрадовалась!»
– Вы не знаете, она больше ни с кем не говорила по поводу дома? – настойчиво повторила Алина, когда старуха умолкла. – Может, она сама нашла покупателя?
– Ничего не знаю, – отрубила старуха. Эта тема явно задевала ее за живое.
– Значит, никто об этом не знает?
– Да никто.
– Ну, наверное, кроме Кати? Она же к вам с дочкой приходила?
– С маленькой… – подтвердила старуха. – А как ее третий, мальчик? Совсем еще крошка, верно?
Этот «третий», никогда не существовавший ребенок насмешил Алину. Старухе никак не удавалось втолковать, что у Марины всего двое детей и больше двух никогда не было. Она встала и попрощалась, попутно пообещав помочь соседке спустить в подвал закрученные консервы. Завтра утром зайдет и спустится туда. Старуха очень обрадовалась и опять попыталась угостить Алину готовыми баклажанами. Алина посмотрела на неаппетитное месиво и опасливо отказалась.
Когда она вышла на улицу, с неба полетели первые капли дождя. Девушка на минуту остановилась, жадно вдохнула влажный ночной воздух. Ее лица как будто осторожно касались чьи-то теплые, робкие пальцы. Капли были такие мелкие, что почти сразу высыхали на ее разгоряченном лице. В доме напротив уже погасили свет – там всегда ложились рано. Она стояла, вглядываясь в темноту, прислушивалась, но страха больше не ощущала. Он исчез – исчез в тот самый миг, когда она закричала и на улицу вышел сосед.
«Если бы закричала Марина – он бы тоже непременно вышел, – твердо подумала она. – Но только Маринка не кричала. Не было никакого крика. И никакого уличного нападения. Все случилось в доме. В нашем доме, когда дети уже уснули. Даже не на участке – иначе все равно кто-нибудь бы что-то слышал. Но все отказываются засвидетельствовать, что слышали. Потому что ничего и не было. Не такие уж пугливые тут живут люди. Если в поселке завелся маньяк – в их же собственных интересах, чтобы его поймали! Никто не стал бы прятаться по углам! Еще бы и от себя что-то присочинили. Но только никто в милицию не пошел. Потому что ничего и не было».
Она нащупала затвор калитки, подняла его, вошла на участок. Медленно пошла по дорожке, изредка останавливаясь, оглядывая кусты, деревья. Никого. Да и кому было прятаться здесь, под начинающимся дождем? И зачем?
Собака не залаяла при ее приближении – никакой собаки тут больше не было. Алина поднялась на крыльцо, достала из сумки ключ. Она увезла его с собой, покидая дачу утром в понедельник. Отперла дверь, вошла, включила свет.
На столе все еще стояли грязные кофейные кружки – как они пили кофе с Василием, так и оставили их. В пепельнице лежал скрюченный окурок. В миске, рядом с плитой, застыла покрытая жиром суповая кость. Алина задернула занавески на окнах – ей было неприятно думать, что кто-то может на нее смотреть с улицы, из темного сада. Это был ее давний кошмар, возможно, навеянный каким-нибудь фильмом. Она одна в доме, ночью, в комнате горит свет, и поэтому она не видит, что кто-то стоит под окном и уже долгое время на нее смотрит. А потом огибает дом, открывает входную дверь…
Что-то стукнуло, и девушка так и подскочила на месте, прижав руку к забившемуся сердцу. Потом поняла – это наверху. Поднимался ветер, а где-то там было оставлено открытым окно. Она же сама его открыла, когда спала тут. Ей было душно, и она иногда вставала покурить, по пояс высовываясь из окна и бросая окурки в траву. Последний раз – перед рассветом. Если бы она не спала всю ночь, то наверняка увидела бы, как сбежала с дачи ее сестра.
Алина вскарабкалась по лестнице, ведущей в мансарду, закрыла окно. Подоконник уже успело залить дождем – тот разошелся вовсю и даже не собирался останавливаться. Девушка машинально заправила свою постель, натянула льняное покрывало, взбила подушку. Присела на край кровати. Вот здесь она пыталась уснуть той ночью, ворочалась, боролась с накатывавшими волнами тревожных мыслей. Тогда она думала только о деньгах – больше ни о чем. И ей казалось, что ничего важнее и быть не может. Сейчас…
Алина вдруг поняла – она бы многое отдала за то, чтобы все проблемы опять свелись только к тому, как заговорить с сестрой о разделе имущества. «Я ее все-таки люблю! – с тревожным изумлением подумала она. – Ей нужно было исчезнуть, чтобы я это поняла!» Девушка почувствовала, что вот-вот заплачет. Маринка – единственный человек, которому она позволяла себя критиковать. Которого она сама критиковала, не щадя, не выбирая слов, напротив – стараясь ужалить как можно больнее… Ей всегда казалось, что без этих взаимных претензий и пикировок ее жизнь была бы неполной. И казалось, что именно в этом и состояли все их сестринские чувства – в том, чтобы постоянно выискивать друг в друге какие-то недостатки. А теперь, когда та пропала, Алина вдруг ощутила, что потеряла нечто большее, чем объект для насмешек. Ей было по-настоящему больно. Второй раз в жизни. Нет, в третий. Об аборте она старалась вспоминать как можно реже. Об Эдике она еще иногда разрешала себе подумать.
Девушка встала, оглядела комнату. «Моя сумка. Где она была той ночью? Да где же, как не здесь? Плащ я оставила внизу, а сумку взяла сюда. Иначе откуда бы я брала ночью зажигалку и сигареты? Пистолет оказался в сумке. Если исключить, что его подкинул Василий, когда сумка оказалась в его машине, значит… Кто-то вошел сюда, когда я спала! На рассвете, между пятью и восемью часами утра. Позже уже приехал Вася, а до этого я то и дело просыпалась. Если бы в доме что-то происходило – я бы непременно услыхала. Тут же так тихо!»
Дождь барабанил по жестяному подоконнику с такой силой, будто пытался его сорвать. Алина сдвинула занавеску и заметила где-то во тьме легкий отблеск. Потом далеко пророкотал гром. Одна из последних летних гроз – скоро наступит осень.
«Кто-то вошел ко мне, когда я спала, нащупал в темноте сумку и положил туда разряженный пистолет. Стоп. В темноте?»
В темноте – и только в темноте. Потому что стоило в комнате зажечь свет, как Алина сразу просыпалась. Она могла спать, если за стеной шла развеселая свадьба, если в комнате работал телевизор… Ее можно было изо всех сил толкать, трясти – тогда она открывала глаза через минуту. Но если зажигали свет – она просыпалась сразу.
«В темноте… – повторила она про себя, потрясенная этой простой догадкой. – В темноте нашли мою сумку! Она стояла вон там, в углу – я поставила ее туда, чтобы не спотыкаться! Пришлось пошарить, разве нет? И тот, кто положил пистолет, знал, что я сразу проснусь, если хоть на несколько секунд включить электричество! Это могла быть только Маринка! Она знала, куда я могу поставить сумку, и знала, что электричество включать нельзя! Это могла сделать только она – больше некому! Сейчас, в августе, в пять-шесть утра уже не так светло, чтобы сориентироваться в комнате, не зажигая света! Да еще тут, в деревне, где и фонарей-то нет! Чужой человек непременно зажег бы свет! Она не зажигала! Да и зачем, чего ради чужой человек стал бы подсовывать пистолет мне в сумку?!»
Ее пробрала дрожь, и вовсе не потому, что стало холодно. Алина обхватила себя за локти, пытаясь успокоиться, уговорить себя, что, напротив, эта догадка должна ее немного успокоить. Если это сделала Марина – значит, у нее по крайней мере была какая-то свобода действий, когда она уходила отсюда. Ее не утащили, заткнув рот. Ее не убили и не унесли отсюда связанной! Да и Дольфик бы залаял, в конце концов! Не настолько же он туп, чтобы не сообразить, что хозяйку убивают! Она была тут одна и ушла добровольно, вместе с собакой на поводке! Ничего страшного не случилось – она просто куда-то уехала и теперь оттуда звонит… Но откуда же у нее пистолет? Зачем он был ей нужен?
«Я уверена, что она даже не знает, с какого конца за него браться! – подумала Алина. – К чему ей оружие? И почему она сунула мне его в сумку? Если она была одна, никто не утаскивал ее из дома насильно – почему же она не разбудила меня? Почему не попросила помощи, если ей нужна была помощь? А если ничего страшного не случилось, если она не была в опасности – почему же она убежала так внезапно? Еще накануне вечером Маринка никуда не торопилась! Даже в больницу – хотя туда-то ей следовало попасть побыстрее! И ничего не оставила – даже пары слов не написала! Пистолет – и все. Догадайся, мол, сама!»
Она еще раз обошла дом, обшарила все закоулки, осмотрела веранду с выставленной рамой. Никакой записки. Никаких следов поспешного бегства старшей сестры. Правда, ее постель тоже была не застелена, оставлена в разобранном виде. Алина прикрыла белье покрывалом, осмотрела шкаф с одеждой, стол, подоконник. Просто неприбранная комната, но незаметно, чтобы в ней кто-то боролся или собирался в страшной спешке. Обыкновенный беспорядок, будто законсервированный здесь с того самого рассвета.
Девушка снова спустилась вниз. Поставила чайник, оглядела кухню. Будь здесь хотя бы какой-то намек… Ее взгляд упал на вешалку, возле двери. Старая куртка Василия, в которой он обычно копался в саду, легкий плащик Кати, разодранный на рукаве, – его специально привезли на дачу, когда он стал непригоден для носки в Москве. Поводок Дольфика – в деревне пес разгуливал только с ошейником, а вот если приходилось ездить с ним в Москву, на него надевали еще и поводок. Дольфик был очень рассеян и легко мог затеряться в толпе, перепутав хозяйские ноги с чужими…
Алина протянула руку, ощупала поводок, задумчиво сняла его с крючка. Поводок. «Если бы она увезла Дольфика в Москву – непременно надела бы поводок, – подумала девушка. – А она ведь его увезла… Так что же это получается? Без поводка? Без поводка она могла увезти его…»
Только в машине. Ответ был прост и пришел ниоткуда – будто кто-то шепнул ей эти слова на ухо. Если Василий приезжал на дачу за женой и детьми и сажал их в салон машины, то Дольфик запрыгивал туда первым, и конечно, в суматохе никто и не думал пристегивать к его ошейнику поводок. Да и к чему это было делать? Ведь собака просто не могла потеряться – в Москве ей предстояло преодолеть расстояние между машиной и подъездом, а Василий всегда парковался рядом с ним, во дворе было для этого достаточно места.
«Что же получается? Марина уехала на машине, а Дольфик просто запрыгнул за ней в салон? Но кто же ее увез?»
Она постоянно задавала себе вопросы, но ответа на них не было. Алина взглянула на часы. Близилась полночь. Она вышла на крыльцо, зажгла сигарету, постояла под навесом, глядя, как с жестяного края срываются частые крупные капли. В сад падали пятна света из окон, и мокрая трава казалась черной. Дождь постепенно стихал. Где-то далеко и грустно крикнула ночная птица – один раз, другой… Напрягая слух, можно было расслышать, как на другом конце поселка идет электричка. Одна из последних – и уезжать отсюда было поздно.
Алина бросила сигарету как можно дальше от дома, проследила, в каком месте сомкнулась над окурком мокрая трава. Вернулась в дом, прошла в комнату, где всегда спали дети, сняла телефонную трубку. Телефон работал, и она очень порадовалась этому. Здесь часто случались перебои со связью. Набрала знакомый с детства номер.
Ответила мать.
– Ты где? – первым делом спросила она. – Мы тебе звоним весь вечер.
– Маринка вернулась? – воскликнула девушка.
Но тут же узнала, что сестра и не думала возвращаться. Хуже того – она даже не позвонила, а ведь обещала сделать это в самом скором времени. Алина сразу сникла и уже безо всякого интереса выслушала сообщение о том, что отцу удалось собрать среди друзей и родственников достаточно значительную сумму денег. Почти пять тысяч долларов. Давали неожиданно щедро – как только он упоминал о том, что деньги нужны Марине.
– Он всем сказал, что она пропала? – спросила Алина.
– Да. Кто бы иначе дал? Говорил, что на нее напали, похитили, что она звонила… Словом, сказал им все. Такой шум поднялся!
– А она сама больше никому из родни не звонила?
Никому – так сказала мать. Во всяком случае никто не признался. И была еще одна новость, которую Алина восприняла с достаточным сарказмом. Однако мать по этому поводу очень беспокоилась.
– Василия дома нет, – сообщила она.
– Ну и что? – равнодушно спросила Алина.
– Как что? Он тоже поехал собирать деньги, и вот его нет.
– Вернется.
– А кто знает? – нервно спросила мать. – Я ему звоню весь вечер, никто не поднимает трубку. Звонила даже на работу, отец отыскал телефон. Но там все уже разошлись, работает только автоответчик. Только я не стала ничего записывать… Как-то неловко путать начальство в семейные дела.
Алина согласилась, что начальству Василия вовсе незачем знать о том, что творится у него дома.
– Я вот думаю, а вдруг его ограбили, когда он ехал домой? – продолжала переживать мать.
– Как его могли ограбить в машине?
– Ну может, он посадил кого-то, решил подработать, сейчас деньги нужны… А тот его…
Алина даже не дала ей договорить. Она сказала, что Василий не такой дурак, чтобы сообщать всем и каждому, уж тем более – случайному попутчику, что везет с собой крупную сумму денег. Да и вряд ли бы он посадил кого-то. Ради чего? Ради лишних ста рублей? Тем более, если торопился домой, не зная никаких новостей о пропавшей жене…
Мать согласилась, но все-таки осталась при своем мнении – что-то случилось. А иначе – почему о нем до сих пор нет никаких вестей?
– Мы думали, вы с ним вместе ищете Маринку, – призналась она. – Вот и звонили тебе. А тебя тоже нет. Я просто уже не знала, что и думать.
– Я на даче, мама, – призналась Алина.
Мать оторопела:
– На даче? Зачем? Что тебя туда понесло?
– Я хотела кое-что проверить.
Короткое молчание.
– Ну и проверила? – нерешительно спросила мать. Она явно не понимала, что имеет в виду ее младшая дочка.
– Да, кое-что удалось узнать.
– Например?
– Поводок Дольфика на месте.
Мать некоторое время пыталась сообразить, почему это было так важно выяснить. И вдруг поняла:
– Она уехала с собакой на машине?
– Вот именно!
– Так ты считаешь, ее увез Васька?!
Алина чуть не выронила трубку. Она обдумала все возможные версии исчезновения сестры… Но такая догадка ей в голову не приходила!
– Васька? – повторила она. – Постой… Почему же он вернулся потом на дачу? Он же ничего не знал о ее пропаже!
Мать стояла на своем, но Алина уже ее не слушала. Она бы ни за что не поверила, что свояк способен на такое достоверное притворство. Он не актер – этим все сказано. Он бы просто не сумел бы разыграть такое естественное удивление, такую злость, когда приехал сюда в понедельник утром. Он и в самом деле впервые услыхал о том, что Марина исчезла. Но… Почему она исчезла так поспешно? Не потому ли, что ждала возвращения мужа и просто не в силах была с ним встретиться? Но тогда между ними кое-что произошло. Что-то, о чем не знает ни младшая сестра и никто из членов семьи. Знает только сама Марина, да ее незадачливый супруг… Да еще, конечно, тот, кто увез отсюда Марину.
«А вдруг у Маринки в самом деле есть любовник? – подумала Алина. – Тогда все становится проще… Только одно непонятно – зачем ей нужны деньги?»
Она наскоро попрощалась с матерью, заявив, что остается ночевать на даче. Позвонила еще по одному номеру, но Василий не ответил. Его или не было дома, или он просто не желал снимать трубку.
И тут ей захотелось есть. Как всегда – внезапно. Когда она еще жила вместе с родителями, мать кормила ее завтраком и ужином, а в перерыве между лекциями она наскоро съедала какой-нибудь хот-дог. Потом, когда Алина стала жить отдельно, она перешла на сплошные хот-доги, пиццы и булочки. Готовить не было ни времени, ни желания. И для кого было учиться готовить, если дома ее никто не ждал? У нее не было даже поваренной книги, и вершиной кулинарного искусства для Алины оставался суп, который она иногда варила, бросая в кипящую воду замороженные овощи. Ложка соли – и все. Это был ее воскресный обед. Да и то, она варила этот суп не каждое воскресенье. К чему? Дома всегда находились какие-нибудь пирожки, купленные дня два назад, впрок. Она ела, когда ощущала голод. А сейчас она его ощущала.
Алина заглянула в холодильник, задумчиво рассмотрела замороженную курицу и пачку масла. Покопалась в помидорах и парниковых огурцах. Нахмурилась. Ни одной булочки. Но должно же было остаться жаркое, они с сестрой съели совсем немного…
Однако жаркое пропало. Она подняла крышку с кастрюли, забытой на плите, и, поморщившись, поспешно ее закрыла.
«Надо бы помыть посуду, – подумала она. А затем: – В подполе должны быть какие-то закрутки. Лечо, баклажанная икра. И уже конечно, это будет намного съедобнее, чем творения бабы Любы. А хлеб тут есть, пусть даже жесткий».
Она подняла крышку подпола – туда спускались из кухни. Нащупала падающий в темноту шнур, воткнула его в розетку. Внизу слабо вспыхнула пыльная лампочка. Алина уселась на край люка и нащупала ногой первую ступеньку. Спустилась лицом к лестнице, осторожно держась за ступеньки. Ей вовсе не хотелось упасть, как упала когда-то баба Люба. Старуха даже не сразу смогла выбраться наружу. Именно с тех пор она и не решалась спускаться вниз, а просила об этом своих соседок…
…Внизу, на дощатом полу, среди рядов банок с консервами, лежал Дольфик. Уже совершенно окоченевший…
Алина постояла над ним, не сводя взгляда с красного пятнышка на досках. Пятнышко было рядом с его головой. Потом тронула собаку носком туфли. Труп совсем закоченел. Ей удалось слегка приподнять голову, и она увидела, что пятно под нею было намного больше и темнее. Никакого непривычного запаха она не ощущала. Запах тут был самый обычный, подвальный – чуть гнилостный, душный, какой-то мерзлый, будто где-то здесь, наряду с консервами, хранился в ожидании своего часа кусочек зимы.
Читать бесплатно другие книги:
