Соперница с обложки Романова Галина
Хотя так оно все и было на самом деле. Он отрабатывал, он трудился, он никогда с Марианной не чувствовал себя дома. А вот с Наташкой…
Милая, славная, хорошая, надежная, любимая. Он так счастлив был с ней! Так хотел продолжения и упрочения этого счастья, так смаковал каждый прожитый с нею день, а жили вместе они всего лишь вторую неделю, что решился все же на то, что сделал сегодня вечером.
Он сделал, он освободился, а там будь что будет. Главное, он с Наташкой. Главное, у них теперь свой собственный дом, одна на двоих семья.
Когда же он понял, что готов провести с ней остаток своей жизни? Когда почувствовал, что эта женщина никогда ему не надоест и не наскучит? Он готов был видеть ее заспанной, в бигудях, с сопливым от простуды носом, недовольной. Он готов был! Он хотел с ней и только с ней тех самых будней, которых все боятся и называют серыми. Вместе по утрам трясти покрывалом над кроватью и ворчать незлобиво, когда край выскальзывает из рук. Бежать наперегонки в ванную и толкаться у раковины в измятых ночных пижамах. Готов был изнывать от голода, когда она затянет с обедом, потому что проторчала в парикмахерской. И грызть морковку, сидя на табуретке в кухне, как на жердочке, он тоже готов был.
Он готов был ко всему этому, только с ней чтобы, с Наташкой!
Так когда он понял это? Две недели назад, когда предложил ей переехать к нему? Или в тот самый первый день их встречи, когда едва не сшиб ее с ног в дверях супермаркета?
Он тогда летел как сумасшедший. Зол был. Сильно зол на Марианну, на себя. И слабость Марианнину проклинал, заставившую его пойти у нее на поводу. И свою собственную, не сумевшую противостоять. Все проклинал, и даже родителям досталось, которые ему порекомендовали обратиться через десятую голову к одним из знакомых Марианны по вопросу трудоустройства.
Не пошел бы тогда на собеседование, и не было бы ничего. Ни объятий ее навязчивых и липких, ни подарков, закабаливших его, ни сегодняшнего отвратительного вечера. Ох, как тяжел он был для него! Ох, как непереносимо длинен! И тут вдруг это нечаянное столкновение…
– Славик, милый, кушать будешь?
Только Наташка называла его так. Когда-то так звала его бабушка, теперь вот она.
– А что у нас есть покушать, Натуль?
– Блинчики испекла тоненькие, нафаршировала их мясом, – пробормотала Наташа сквозь зевоту. – Картошка в фольге с перцем, как ты любишь. Есть еще селедочка под маринадом.
– Сама делала? – умилился Лозовский, вспомнив, что с двенадцати дня ничего не ел.
– А кто же? – удивилась она вопросу.
Наташа все готовила сама. И пельмени, и блинчики, и пиццу, игнорируя в магазине нарядные фабричные упаковки. За мясом ездила на другой конец города на рынок. Долго бродила вдоль рядов, ворошила мясные развалы длинной острой вилкой, принюхивалась, приценивалась, снова бродила. Потом наконец выбирала. А дома из ее рук выходил очередной кулинарный шедевр, рецептами которых были полны три вздувшиеся общие тетрадки с разлохмаченными страницами. Тетрадки ей отдала мама, когда Наташа решилась переехать к Ярославу.
– Я все это и без записей помню, дочка. – Мама втиснула их в сумку поверх яркого пледа. – А тебе нужно мужа кормить. Вон он какой у тебя худенький.
Ярослав улыбался простоте этой милой женщины, ставшей теперь его тещей. Улыбался и вопреки устоявшейся в миру традиции совершенно не желал ее ненавидеть. Он их обеих как-то сразу полюбил – и дочку, и мать ее.
– Тебе подать, милый?
– Нет, нет, отдыхай! – забеспокоился Лозовский.
Он не хотел, чтобы Наташа поднималась из постели. Не потому, что она могла не выспаться, утром спешить ей было некуда, по его настоянию работу она оставила, а потому, что он не хотел никаких объяснений на сон грядущий. Ими и так был полон целый вечер. Хватит уже.
А с Наташей, если она войдет в кухню, объясняться придется. Она ведь сразу все уловит, все поймет, да и руку пораненную заметит. Станет задавать вопросы, а что он ответит? Что?! Он не мог сказать ей правды, как не мог и соврать. Так что лучше будет, если он сегодня переболеет в одиночку собственное освобождение, которое может обойтись ему очень дорого, случись что…
Утром он проснулся через пять минут после будильника. Надо же, как разоспался, а думал, что и уснуть не сможет после всего, что с ним произошло. А ничего, уснул и даже будильник не слышал. Наташка начала толкаться и бубнить сквозь сон, что он проспит на работу. Пришлось вставать и красться в темноте спальни к выходу, цепляя по пути вещи с вешалок.
На бегу позавтракал, кое-как побрился, все спешил и спешил. Вроде бы не велика потеря в пяти минутах, а из привычного утреннего расписания тут же выбился. Суетился и все ронял без конца, то крышку от геля для бритья, то нож. И суета какая-то эта была маетная, тревожная, не та, когда торопишься и раздражаешься оттого, что не успеваешь. Нет, тут какая-то иная подоплека в этой судорожной утренней спешке имелась. Как предчувствие будто бы чего-то нехорошего…
– Все будет хорошо, – сказал он самому себе в зеркало перед тем, как выйти из дома.
И за пять минут до этого то же самое шепнул Наташке на ухо, когда полез к ней в кровать поцеловать перед уходом.
А она тоже тревоги добавила, обхватила неожиданно его за шею, прижалась щекой к щеке и прошептала:
– Славочка мой… Любимый… Ты ведь не оставишь меня никогда?
– Что ты, родная моя! Что ты!
Ну, чуть ведь слезы не просочились из сердца самого, до такой степени вдруг жалко ее сделалось. А казалось бы, с какой стати?! Все же идет так, как должно идти. А заныло все, застонало внутри.
– Все будет хорошо, Наташенька. Все будет хорошо…
Вышел из дома с тяжелым сердцем. Снова задался вопросом – почему? Радоваться бы, освобождение наконец наступило. Теперь он сможет жить так, как хочет, с кем хочет и сколько хочет. А теребит и теребит, теребит и теребит. Тут еще бабка какая-то масла в огонь подлила, прокаркав ему вслед что-то об Антихристе и скором ответе перед Создателем. В другое бы время и внимания на нее не обратил, а тут обострилось все, каждый нерв стонал натянутой струной.
Лозовский шел по набережной к стоянке машин и морщился, будто от зубной боли.
Что же так противно на душе-то? Что же там так болезненно ворочается и тянет, тянет? Погода еще дурацкая, середина сентября только, а уже ноябрьской промозглостью смердит. Ветер мечется, того гляди с крыши их домика незакрепленный лист шифера сорвет. Так и не успел закрепить его в выходные, стемнело быстро. Оставил все до следующих выходных, понадеявшись на бабье лето, а оно вон как подвело. Быстренько скомкало, собрало в клубок по полям паутину и припрятало до следующего года под каким-нибудь кряжистым дубом. Пробило застарелой ржавчиной золото листвы, пошвыряло все безалаберно под ноги. Река за парапетом горбатилась гигантской стиральной доской, облизывая сизыми волнами бока катера спасателей.
Лозовский отвернулся, поежился и полез в карман за ключами от машины. Но не успел достать, пожарной сиреной взвыл телефон.
Началось!
Звонила секретарша Марианны. На ее номере им был забит этот рингтон. Сейчас начнет сипеть и захлебываться в трубку, что Марианна Степановна гневается, что давно его ждет, что он должен был…
– Да, – недовольно отозвался Лозовский. – Ксения, ты?
– Я! – выдохнула та и вдруг непривычно обратилась к нему на ты: – Ярослав, ты где?
– На набережной, машину забираю, а что?
– Скоро будешь, так?
– Ну, да. А в чем, собственно, дело?
– На твоем месте я бы не торопилась, Ярик.
Ее и без того невыразительный голос как-то моментально потух, лишившись всех звуковых оттенков. И Лозовский тут же представил себе простушку Ксюшу, съежившуюся в секретарском кресле до размеров божьей коровки. Она частенько так сжималась, когда Марианна ее за что-нибудь разносила.
Что сейчас могло случиться?
– Почему? – вздохнул он, тут же поняв, что Марианна, видимо, рвет и мечет.
– Потому что! Ты что, дурак совсем, да?! – и она неожиданно расплакалась в трубку. – Если говорю не торопиться, значит, не торопись!
– Да что случилось-то, Ксюша? Она что там, всех без разбору увольняет?
А она могла! Еще как могла после вчерашнего-то.
– Она не может никого уволить сегодня, Ярик, – чуть успокоившись, пояснила Ксюша.
– Почему?
Он не понял или не захотел понять, черт его знает, сразу вспомнив о гадкой суетливости своей утрешней, сразу не понравившейся ему, показавшейся предвестником чего-то дурного.
– Потому что Марианна Степановна пропала! – уже совершенно твердым секретарским поставленным голосом ответила Ксюша.
– На работу, что ли, не вышла?
– Не валяй дурака, Ярик! Тебе ли не знать, что она никогда не прогуливала, – приструнила его Ксюша. – Марианна Степановна пропала, понимаешь! Отовсюду пропала! Ее нигде нет! А в ее кабинете там… там все в крови, Ярик! И дверца сейфа в крови, и ящик, выдвинутый из стола, тоже. Господи, что теперь будет?!
Глава 6
– Ну, ладно тебе, Свет! Ну ладно тебе! Ну, Света!
Его руки, которые она отпихивала, настырно лезли под ее толстый махровый халат. Голубой такой, мохнатый в крупных белых облаках. Света уже умылась, уже позавтракала и зашла в комнату, чтобы переодеться. Потом, соблазнившись собственной подушкой, взяла и упала со стоном снова в кровать. Андрей тут уж проснулся окончательно. Повернулся к ней лицом, подполз поближе, взмахнул одеялом, пряча под ним жену, и тут же начал приставать.
– Андрюша, прекрати, – со смешком отпихивала его она. – Уже поздно, я опоздаю.
– Ну, Свет, ну чего ты?
Ну не халат, а божье наказание просто какое-то! Как в той загадке: сто одежек, и все без застежек. Вроде сквозь один слой он пробрался, а на пути его ищущих рук снова тканевая перегородка.
– Запеленали тебя, что ли! – разозлился Андрей, когда жена все же со смехом улизнула из кровати. – Вот так всегда, елки-палки! Ни ночью… Ни утром…
– Кто же виноват, что ты домой являешься за полночь? – возмутилась Светлана, вдевая руки в рукава тонкой кофточки в полоску.
– Работа, – тут же покаялся он, притушив собственное раздражение, и с хрустом потянулся. – Когда же выходные-то?!
– У меня уже завтра. – Светка поддразнила его, показав язык. – А у тебя когда, Дмитриев, не знаю.
– И у меня завтра по графику, – неуверенно проговорил Андрей, выбираясь из-под одеяла и поеживаясь. – Холодно дома как!
– Так и на улице не май. – Она встряхнула волосами, вытаскивая их из-под воротника кофточки, подошла к мужу, подставила щеку и блаженно улыбнулась. – Господи, как же я тебя люблю, Дмитриев! Поцелуй жену немедленно, и она поплюхает на работу. Ну!..
Поцелуй затянулся и снова чуть не закончился на простынях. Хорошо, Светлана уже успела юбку надеть и измять ее была не готова, а то они оба непременно опоздали бы. И она в свой статистический центр, который непонятно чему вел подсчет, и он на свою службу, которая и опасна и трудна была, и не очень хорошо оплачиваема, но оттого не менее любима.
Пару недель назад один из их отдела увольнялся и проводы устроил в квартире тещи, которую год как схоронил. Хорошо посидели, выпивали, закусывали, пели даже под гитару. Будто не насовсем Павла провожали, а на отдых куда-то или в командировку длительную. Всем было хорошо и не напряжно, пока Пашка неприятную тему в разговоре не поднял.
– Вот смотрю я на вас, мужики, и не понимаю… – Он недоуменно обвел взглядом собравшихся. – Вы как будто сочувствуете мне, что ли?
– Не то чтобы сочувствуем, Паш, – начал отвечать за всех Дмитриев, потому что привык ораторствовать. – Но и радоваться особенно нечему. Ну вот встанешь ты в дверях банка, и что?
– А что надо-то? – Паша с шумом втянул в себя воздух.
– Ты же с тоски помрешь через неделю!
– Чего это вдруг? – его карие глаза недобро прищурились.
– Ну, представь, каждый день одно и то же, одно и то же. Двери хлоп-хлоп, народ туда-сюда.
– Да плевать! – вдруг разозлился Паша. – Пускай он снует, народ-то! Мне-то до него что?! Лишь бы ограбления не было, хулиганки там или в обморок никто не хлопнулся. Мое дело отследить смену, смениться и отдыхать дома человеком нормальным. И не вздрагивать от телефонных звонков. И спать ночами нормально с бабой своей. Вот ты, Андрюха, молодой пока, и Светка у тебя молодая. Детей опять же нет у вас. А как появятся, что станешь делать?
– Что стану делать? – Он подумал всего лишь мгновение. – Воспитывать, конечно.
– А когда?! Когда ты станешь их воспитывать-то?! – заорал Паша. – Мой вот без меня уже в четвертый класс пошел. А я не видел, как!!! Я не видел его ни в саду, ни первого сентября в первом классе. А все почему? Да потому что в оцеплении в тот момент стоял, помнишь? Кому-то из администрации президента приспичило потому что по нашему городу проехать. Всех и погнали, невзирая на ранги. И мы с тобой стояли. А мой сын в тот день в первый класс в первый раз… Воспитывать он его станет! А ты задумайся на досуге, Димыч, как ты это сделаешь?!
Димычем его звали из-за фамилии. У них почти у каждого были прозвища. Безобидные вполне, достойные. К этому давно привыкли, и даже начальство не ругало, когда вырывалось на совещаниях, и само порой баловалось.
– Как, как? Своим примером, допустим. А что? Я не пью, не ворую, не убиваю. Это уже много.
Андрей тогда расстроился из-за Пашкиных речей. И даже настроение подпевать под гитару пропало. Вроде и прав был теперь уже бывший коллега, а с другой стороны…
Кому-то надо делать и эту работу тоже! И профессионально делать, чтобы не хватать всех подряд и не вменять в вину кому ни попадя что ни попадя. Правильно диагностировать – он бы даже украл такой термин у эскулапов – нужно было прежде всего.
А что времени свободного мало и выдергивают порой и из постели, и из-за праздничного стола, так не у них одних такая служба. Она и у спасателей такая же, и у врачей. У всех, кто призван помогать, защищать.
– Ладно тебе, защитничек нашелся! – заржал Пашка, внимательно выслушав Андрея. – Ты это тем расскажи, кому мы лапти крутим, они точно расплачутся и букет тебе пришлют в благодарность… Говно это все, Димыч! Полное говно твоя философия. Вот погоди, поживет с тобой еще немного Светка, помается от постоянной нехватки денег. Понаблюдает за твоей невыспавшейся, унылой и порой небритой физиономией, да и бросит.
– Тебя-то твоя жена не бросила, с чего это меня Светлана должна бросить? – обиделся за жену Дмитриев и тут же начал искать глазами свою куртку, намереваясь уйти.
– Моя жена меня не бросила потому, что… – Пашка обвел хитрыми глазами всех собравшихся. – Что муж у нее умный мужик. И всегда знал, как и на чем заработать. А вам бы поучиться у старшего коллеги, а не геройствовать. Ну что, Андрюха, хочешь дам парочку бесплатных советов, как стать богатым на твоем рабочем месте?
– Нет, не хочу, – буркнул в ответ Андрей.
Нашел наконец свою вытершуюся по швам ветровку, выдернул ее из одежной горы, быстро распрощался со всеми и ушел домой. Идти было далеко, дождь поливал жуткий, но он все равно пошел пешком, не стал ловить такси.
Так было неприятно от скользких противных Пашкиных намеков, так тошно, хоть становись под водосточной трубой и освежайся под мощным напором дождевой воды.
Это на что же он намекал, интересно? На взятки? А на что еще-то, конечно, на них! Разговоры полушепотом бродили по их коридорам, но в серьезное обвинение так и не переросли. У Пашки будто бы родственники где-то наверху в их структуре имелись. То ли у него, то ли у жены его. Вот и крышевали, получается, его заработки, из-за которых от него не ушла его жена.
А Светка будто бы должна уйти от Дмитриева со временем, потому что он из-за сволочной своей порядочности никогда мздоимствовать не станет. А зарплата у него фиговенькая по нынешним понятиям. И если и случится прибавка серьезная, то лет через десять, не раньше, когда на его погонах звезды станут крупнее. Станет ли она терпеть столько времени, жена-то его, красавица?..
– Дмитриев, ты дурак совсем, да?
Она разозлилась, помнится, той ночью на него жутко. Мало того что пришел поздно и водкой от него попахивает, так еще и с глупыми вопросами приставать начал.
Она же знала, за кого замуж шла! И о заработках в его структуре была наслышана. И всегда понимала, что он взяток брать не станет, потому что умный и честный. И Пашка этот, чья жена на зимний сезон три шубы имеет, пускай катится со своей философией куда подальше. Светке этих шуб не надобно. У нее вообще на мех аллергия. И наряды менять ей каждый день тоже ни к чему, на работе все равно в халат переодевается.
Детей они не воспитают? Скажите, пожалуйста! Времени у Дмитриева не будет на воспитание! А жена у него для чего дома станет сидеть? Разве для того, чтобы скулить постоянно и мечтать о богатой и сытой жизни? Или для того только, чтобы вспоминать всех своих поклонников и вести подсчет тем, кто состоялся в этой жизни? А разве не для того она, чтобы любимого мужа ждать с работы и котлеты ему каждый час по новой разогревать? И не для того, чтобы с детьми уроки делать и рассказывать им, какой у них папка славный и хороший и как он их всех любит!..
– Кому-то ведь надо жить с такими мужиками, как ты, Дмитриев! – закончила свою гневную речь Светка. – Не бобылями же вам век коротать… Спи давай и с глупостями этими больше ко мне не приставай! Неужели я хоть раз дала повод так о себе думать, Андрей?!
Повода не было ни раньше, ни теперь, но разговор этот, а еще Пашкины скользкие намеки так и оставили у Дмитриева в сердце зарубку. Стал чаще прислушиваться, внимательнее присматриваться. И понял со временем, что Павлик-то оставил после себя учеников своего грязного дела. Не многих, нет. Всего двое ходили у Дмитриева в подозреваемых. Но и этого было достаточно для того, чтобы сна лишиться.
Он ведь не мог этим людям больше доверять! Вообще не мог, а не через раз! Как тогда работать-то?! Он может отвернуться, а улику в этот момент в унитаз спустят. Может писать протокол, а в это время нож с отпечатками или пистолет могут утопить в реке. Он просто изорвался весь, пытаясь успеть везде и ничего не просмотреть. Все стал прятать, запирать под ключ в сейфе, хотя раньше держал в столе.
– Ты просто вездесущий какой-то, Андрюша, – то ли похвалило, то ли поругало его недавно начальство. – Нельзя так, сгоришь раньше времени. Надо беречь себя, отдыхать время от времени.
Он и старался беречься, только не от работы, а от того, чтобы не запятнаться. Потому и летел везде первым. Потому вот и выходных у него могло грядущих не состояться. А так хотелось!
Так хотелось просто проваляться до обеда со Светкой в постели, никуда не спешить, не ломиться, не рваться. Просто лежать, не раскрывая штор и не впуская в комнату свет хмурого сентябрьского ненастья, и ни о чем, ни о чем не думать. Потом можно было бы со Светкой в парк сходить и побродить там по листве, осклизлой от дождей и туманов. Забежать в первое попавшееся на пути кафе, прячась от дождя, прострочившего крупными очередями лужи. Засесть за столик у окна, заказать кофе с пирожными и…
– Дмитриев, ты еще дома?
Это Санчес звонил на домашний с глупым вопросом. В миру – Александр Иванович Давыдов. Ему Дмитриев пока доверял, хотя и ругался с ним неоднократно из-за небрежности молодого холостого шалопая.
– Нет, это автоответчик, господин Давыдов, – сострил Андрей, готовясь к нехорошим новостям. – Можете оставить свое идиотское сообщение после звукового сигнала. Пии-иип! Пошел говорить, Санчес, не тяни время, пленка кончается.
– Шутишь? – удивился Саша. – Это хорошо.
– Что там?
– На работу ехать не надо, Димыч. – Саша протяжно зевнул в трубку. – Ехать надо сразу до «Октавы». Там у них что-то стряслось, только что звонили в дежурку.
– А чего мне туда ехать, если «Октава» эта всего через дом от меня?
– Потому и звоню. Давай выходи.
– А ты где?
– У подъезда, голубей твоих дворовых гоняю. Жирные, сволочи…
– А звонишь с какого телефона?
– С мобильного.
– А чего не на мобильный тогда? – Во всем вот он был таким дотошным, будто время не поджимало.
– Так твой мобильный Светка на работу уволокла. – Давыдов снова зевнул. – Перепутала, говорит, как всегда. Смотри, Димыч, спалишься когда-нибудь.
– Чего мне палиться-то? – Прижав трубку щекой, Дмитриев полез на вешалку за курткой. – У меня от жены секретов нет.
– Честный ты у нас, наслышан! – беззлобно фыркнул Давыдов.
– Да иди ты! – разозлился Андрей не на Давыдова, нет, а на то, что левой рукой третий раз промахнулся мимо рукава. – Плохо быть честным?
– Хорошо, что ли! – с ленцой начал травить его Давыдов.
Он постоянно это проделывал от скуки и для того, чтобы сонливость с себя согнать, Андрей ведь рассвирепеет, станет орать, а то и грозить увольнением. А куда ему было идти, если он не инженер, не техник и не строитель? Он вот психологом был хорошим и включать мозги мог в общении с преступным миром так, что дух захватывало. И сколько раз его версии, казавшиеся поначалу бредовыми, находили потом подтверждение.
– Шел бы ты в психоаналитики, Санчес, – не раз советовал ему Пашка, который недавно уволился и стал работать охранником в банке. – Такое бабло платят!
– И чего хорошего в тех психоаналитиках? – недоумевал Давыдов.
– А чего плохого-то? Отсидишь час перед истеричкой какой-нибудь, с пониманием покиваешь и конверт получишь. И ей хорошо от твоих умных дельных советов, и тебе неплохо.
– А если ко мне на прием какой-нибудь педофил заявится и станет рассказывать мне о своих фантазиях! – не соглашался Александр. – В этом случае мне что делать?
– Слушать, Саша, только слушать, – стучал его по плечу Пашка.
– Щас! Слушать я стану, как он в мечтах своих извращается! Я ему зубы выбью и только!..
– А что, честным у нас не принято быть? – принял подачу Дмитриев.
Настроение у него сегодня с утра было бойцовское, понимаешь. Светка сначала раздразнила, потом рука в рукав куртки не попадала, теперь вот коллега достает, чтобы встряхнуться. Сейчас он его встряхнет.
– Честным-то? – Давыдов хихикнул, поняв, что Андрей на взводе. – Дураки они все, Димыч, честные-то! Дураки и нищие.
– А как же ты мне поумнеть-то посоветуешь, дружок?! – скрипнул зубами Дмитриев.
Знал ведь, что Саша специально его доводит, а все равно не смог сдержаться. Слишком сильно затрагивала его эта тема, слишком больно царапала.
– А вот, помнишь, мы с тобой в квартире убитого банкира были? Помнишь?
– Помню, – не сразу понял Андрей, куда Саша клонит. – И что?
– А то! Ты нашел в его столе пачку долларовых купюр? Нашел. Мог ведь ее в карман себе засунуть? Запросто! И не узнал бы никто и никогда, что те деньги там лежали, потому что о них ни одна живая душа не знала. Ты бы вот взял эти бабки и со мной поделился бы. А что ты вместо этого сделал, идиот?
– Да ладно тебе.
Теперь ложка для обуви куда-то запропастилась, и Дмитриеву пришлось мять задники на ботинках, а он не любил неопрятности. И снова начал злиться.
– А ты вместо этого их в вещдоки занес. И кому от этого хорошо стало? Банкир так убитым и остался. Семья его богаче не стала, потому что он все любовнице по завещанию оставил. И ведь любовница не поимела ничего, потому что сама убийцей банкира оказалась. Кто выиграл, Андрюша?..
– Да иди ты!
Он наконец полностью оделся и готов был уже выйти из квартиры, но для этого нужно было положить трубку, а Саша будто и не собирался заканчивать разговор.
– Слушай, ты деньги-то корпоративные не пали, милый. Твою распечатку проверят, и по шее получишь.
– Так ты проверять-то станешь.
– И что? Я не могу тебе по шее навалять?
– Ты можешь. Еще как можешь! Ладно, спускайся, жду, – вздохнул напоследок Саша и отключился.
Давыдов лифта не дождался. Не стал без конца теребить кнопку, пошел с шестого этажа пешком. Разомнется, а заодно и подумает, с чего это Санчес с утра про те деньги банкирские вспомнил. Не просто же так разговор завел, ясно, что не просто. Что-то случилось.
Коллега перед его подъездом пинал облупившимся носом старых кожаных туфель небольшой камешек и на него совсем не смотрел. То ли расстроен чем был, то ли озабочен, а то ли просто не выспался с одной из своих подружек. Кудрявую черную шевелюру, из-за которой, собственно, он и получил свое прозвище, трепал ветер. Опять не подстригся, стервец! Снова на построении они выговор на отдел получат. Что ты будешь с ним делать!
– Пошли, что ли? – ткнул Дмитриев коллегу локтем в бок.
– Пошли, – согласно кивнул тот, снова глядя мимо Андрея. – Куда сворачивать?
– Никуда, все время прямо. Что там у них?
– Хозяйка и начальница в одном лице будто бы пропала.
– Куда пропала?
– Знали бы, нас не звали, – огрызнулся Санчес. – В кабинете кровь. Дома ее нет. Все на своих местах.
– И дочери нет?
– И дочери нет.
– Занятно… – Дмитриев помолчал, потом снова ткнул коллегу локтем: – Чего про бабки те вспомнил, Саш?
– Да так, – тот неуверенно пожал плечами.
– Ну! Чего темнишь?
– Я, что ли?! – возмутился Давыдов. – Эти двое темнят-то, я, что ли! Совсем распоясались, сволочи!
– Ты про Михалева и Минина?
– А про кого же! – Желваки под плохо выбритыми щеками Александра Ивановича заходили. – Представляешь, вчера вечером выхожу со службы, мне наперерез девчонка одна. Так, свистушка лет пятнадцати. Я растерялся, а она: мне поговорить, мол, с вами надо. По очень важному вопросу.
– Поговорил? – Дмитриев прищурился и оглядел коллегу с пониманием. – Потому и не выспался?
– Да иди ты! Что я, совсем, да, чтобы с ребенком вязаться?! Просто… Она соседка той тетки, которую ограбили и убили неделю назад. Помнишь, мы с тобой на вызове были, а Михалев и Минин выезжали?
– Ну, помню. Что дальше-то?
– А то, что девчонка эта утверждает, будто видела, как один из них положил в карман золотое колье той убитой женщины. Никто, мол, не видел, а она видела.
– А она там как оказалась?
– Некого, понимаешь, в понятые будто бы было звать. Позвали эту девчонку и бабку ее.
– Она же несовершеннолетняя.
– Вот и я о том же! Так мало того… Что делать-то, Андрюха? Совсем ведь оборзели эти двое!
– А что мы с тобой сделаем? Ничего, – сцепил зубы Дмитриев. – Кто поверит соплячке? Никто. Спишут это колье на ограбление. И разбираться никто не станет.
– Вот они этим и пользуются! Вообще беспредел, Андрей! Пашино наставничество, и крыша, чую, его. Вот сволочь!
– Пока, Сашок, мы их за руку не поймаем, ничего сделать не сможем. Ладно, отвлекись, вот и «Октава» уже. Смотри, как все тут переполошилось! Высокого полета птица, видимо, пропала, наследив кровью в своем кабинете.
– Да ладно тебе раньше времени-то, – покосился на него Давыдов. – Она могла пальчик порезать и не убрать за собой.
– Кто обнаружил?
– Сейчас все узнаем, – пообещал Саша.
Он сам не ожидал, как невыносимо сложно окажется им работать в дружном, сплоченном ненавистью к Марианне коллективе «Октавы».
Глава 7
Заплаканная девушка с простецкой физиономией и странной стрижкой со скошенной и сильно прореженной челкой назвалась секретаршей Ксенией. Она зашла в кабинет Марианны заученной скорой семенящей походкой уже после того, как эксперты свернулись и уехали. Залетела, наткнулась округлившимися от испуга глазами на Дмитриева, восседающего на месте ее начальницы, выдохнула со слабым оханьем. Шаг ее тут же сбился, скомкался, и до предложенного Андреем стула она только что не ползла.
– Когда вы в последний раз видели Марианну Степановну?
На его взгляд, паниковать было преждевременно. Волина могла уехать, никому ничего не сказав, потому что не была обязана это делать. Могла загулять, в конце концов, с каким-нибудь бойфрендом. Могла запросто осатанеть от постоянной режимной работы и, бросив все, улететь на острова. Он бы ни за что не стал паниковать раньше времени, если бы не заявление от ее подруги, которая работала в этой фирме главным бухгалтером. И не личный звонок самого губернатора, попросившего самое высокое начальство Дмитриева разобраться в этом деле.
Ну что же, так, значит, так. Будут разбираться. А если Марианна Степановна Волина к тому времени соизволит вернуться с отдыха или выйти из запоя, он только рад будет. Нет пропавшего человека, нет и состава преступления.
– Я?
Девушка закусила губу и часто-часто заморгала, будто пыталась вспомнить. Но что-то подсказывало Дмитриеву, что она напряженно размышляет, о какой последней встрече с Волиной она может рассказать.
– Так на работе, – с облегчением выдала секретарша и глянула на Андрея с выжидательной настороженностью: поверит или нет. – Она вызвала меня, дала указания и…
– Какие указания? – тут же ввернул он, потому что при слове «указания» у секретарши заметно дернулась шея, будто на нее кто-то невидимую петлю накинул. – Что за указания вам дала под конец рабочего дня Волина?
– Ну… по работе там.
– Что по работе?
Она врала. Он видел, что она врет. И не мог понять причину. Что такого могла науказывать ей Марианна Степановна, что она боится рассказывать? Не голышом же прийти на работу на следующее утро, в самом деле!
– Ну…
– Послушайте, Ксения, кажется, я не ошибаюсь? Отлично. – Андрей проникновенно улыбнулся в испуганную лживую физиономию секретарши. – Давайте договоримся… Вы откровенно и быстро отвечаете на мои вопросы, а я вас потом отпускаю на все четыре стороны. Видели, какая очередь в коридоре собралась из желающих со мной пообщаться? Отлично! Приступим?
– Она велела мне подстричься, – с благоговейным ужасом выдохнула девушка.
– И что? Что здесь такого?
– Ах, вы не понимаете! – с внезапной горячностью воскликнула Ксения. – Когда она говорит!.. Когда так вот говорит, то… Кровь просто стынет в жилах. И жить не хочется. И попробуй не подчиниться! Она такая была…
– Какая? – внезапно заинтересовался Дмитриев.
– Ужасная! Она была ужасная! – прошептала через силу секретарша и закрыла лицо руками. – Ее все боялись, все! Даже дочь ее… Хоть и хорохорилась, но боялась так же, как и все! Марианна Степановна – она была очень жесткой.
– А почему была, Ксения? Вы вот все время – была, была, а что, разве труп ее уже нашли?
Дмитриеву было интересно наблюдать за этой перепуганной насмерть девицей. Он очень живенько представлял себе ее, приехавшую из далекого села с дешевенькой сумкой, полной акриловых водолазок и закатавшихся свитеров из овечьей шерсти. Представлял, как мечется она по городу в поисках работы. Как всюду ей дают от ворот поворот. И тут вдруг – бац! – удача! Она натыкается на фирму, где ей не только дают работу, но и…
А кстати!
– Где вы живете, Ксения? В общежитии?
– Нет, почему? Марианна Степановна позволяла мне жить в своей квартире, – ответила она с явной неохотой.
– Квартира принадлежит ей?
– Ну… да, конечно, она там тоже прописана.
Ксюша закусила губу с досады на приставучего милиционера. Взял бы и узнал все в жилищно-коммунальной конторе. Чего от нее хочет услышать? Что она теперь, если Марианна не найдется живой и невредимой, с квартирой осталась?
Читать бесплатно другие книги:
