Итальянский след Пронин Виктор

– В очередь! В очередь! – Старушечья масса заколыхалась, надвинулась на Худолея. На какое-то мгновение ему стало попросту страшно: искаженные яростью лица были совсем рядом, все они орали, показывая редкие зубы, железные челюсти, какие-то розовые провалы внутрь организма.

– Я на минутку! – беспомощно пропищал Худолей.

– Мы все на минутку! – было ему ответом.

– Я из прокуратуры!

– Мы все из прокуратуры!

– Я по поводу убийства!

– Мы все по поводу убийства! – жарко дохнула на Худолея старушечья масса, продолжая оттаскивать, оттирать его от двери, за которой сидел начальник.

Трудно сказать, чем бы все это кончилось, но Худолей, рванувшись из последних сил, сумел ослабить хватку цепких, когтистых пальцев, чуть приоткрыл дверь в кабинет, протиснулся в образовавшуюся щель и тут же, захлопнув за собой дверь, набросил на петлю крючок.

И только тогда повернулся к столу.

За столом сидела полная женщина с дымящейся сигаретой и тяжелым усталым лицом. На Худолея она смотрела совершенно спокойно, может быть, даже с некоторым пониманием. Больше никого в кабинете не было, и это озадачило Худолея – он полагал, что увидит здесь такую же толпу, от которой спасся минуту назад.

– Прорвался? – спросила женщина низким сипловатым голосом.

– Еще не уверен, но похоже на то. Мне казалось, что меня тащат в преисподнюю, – жалобно усмехнулся Худолей.

– Хх, – ответила женщина, что должно было, видимо, означать смех, – я каждый день там бываю. С утра до вечера. И ничего, пока удается выкарабкиваться. Хотя я в этом уже не уверена.

– Мне казалось, что тут у вас полно народу.

– Нет, я решила немного подумать.

– О чем?

– Как жить дальше… Мне не нравится такая жизнь, – она кивнула в сторону клокочущего коридора. – Мне захотелось другой жизни. Где море теплое, песок и пляж.

– Март, вода еще холодная.

– Я подожду, – сказала женщина и, с силой раздавив окурок в тарелке, которая стояла перед ней, подняла на Худолея глаза уже с некоторым смыслом, некоторым выражением. – Номер?

– Чей?

– Ваш.

– Мой номер восемь, когда надо спросим, – ответил Худолей неожиданно подвернувшейся детской присказкой.

– Смешно, – кивнула кудлатой головой женщина. – Надо будет запомнить. Но я спрашиваю номер квартиры и дома.

– Там, где я живу?

– Мне безразлично, где вы живете и с кем. Ведь вы пришли ко мне по квартирному вопросу?

– Да, меня интересует семнадцатая квартира этого дома.

– Понятно. Значит, ваш номер не восемь, а двадцать четыре семнадцать. Запомните.

– Да, я усвоил.

– Итак?

– Я из прокуратуры, и меня интересует…

– Удостоверение, – женщина протянула пухловатую руку с алыми длинными ногтями – похоже, она и в самом деле собиралась на море, только на море можно носить такие ногти. Внимательно прочитав все, что было написано в удостоверении, женщина подняла на Худолея глаза. – Тут сказано, что вы эксперт. По каким вопросам?

– По жилищным, – не задумываясь, ответил Худолей.

– Нехорошая квартира. – Женщина вынула из пачки очередную сигарету, сморщившись от огня и дыма, прикурила, выпустила дым куда-то вниз, так, что он еще долго поднимался из-под стола мимо лица домоуправа.

– В каком смысле?

– Во всех. – Женщина откинулась на спинку стула и закинула ногу на ногу.

– Дело в том, что в этой квартире, как вы, наверное, уже слышали, произошло убийство, а владелица квартиры некая Юшкова Светлана Васильевна в данный момент отсутствует.

– Вопрос поняла, – сказала женщина, хотя Худолей не успел ни о чем спросить. – Про убийство слышала. Кого именно убили, не знаю, но некоторые наши жильцы, – женщина кивнула в сторону коридора, где продолжали гневно бесноваться старухи, – утверждают, что эту женщину видели. Бывала она у Юшковой. Более того, она бывала здесь и до Юшковой. Последнее обстоятельство, думаю, вам покажется интересным. Кстати, меня зовут Элеонора Юрьевна. – Она вскинула голову как бы говоря, что готова по этому поводу выслушать самые нелестные замечания.

– А я – Худолей. Валентин, если уж полнее.

– А по батюшке?

– Алексеич.

– Неплохо, – кивнула Элеонора Юрьевна. – Это что касается первой части вашего вопроса. А что касается второй части… Никакой владелицей Юшкова не является. Квартиру она снимала. И платила за нее двести долларов в месяц.

– Сколько?!

– Двести долларов. Другими словами, шесть тысяч рублей. Ваша зарплата, простите, сколько составляет?

– Вдвое меньше.

– А моя втрое, – Элеонора Юрьевна опять по странной своей привычке пустила дым под стол. На этот раз Худолею показалось, что дым поднимается из-под юбки домоуправа, будто там в неведомых глубинах что-то не то пылало, не то плыло. – Вас это не наводит на мысли?

– Наводит.

– Это хорошо. Подобные цифры всех наводят на мысли. И, что самое интересное, на правильные мысли. Безошибочные. У вас ведь безошибочные мысли?

– Надеюсь. Скажите, Элеонора Юрьевна, а кто владелец этой нехорошей квартиры?

Но ответить она не успела – нервно вздрагивающая дверь наконец освободилась от крючка – он как-то обесчещенно откинулся и повис на изогнутом гвоздике. В образовавшуюся щель протиснулись сразу несколько старушечьих физиономий, выстроившихся по высоте в некую гирлянду. Старухи молчали, укоризненно глядя на Элеонору Юрьевну, а она с таким же точно выражением скорбной укоризны тоже молча смотрела на них. Между ними, видимо, происходил в эти мгновения неслышный, но напряженный разговор, полный упреков, обещаний, заверений. Наконец вся эта печальная гирлянда как-то одновременно исчезла, и дверь осторожно прикрылась.

– Может, у них там что-то случилось? – предположил Худолей.

– У них каждый день что-то случается. Как только они появились на свет божий, так и начало случаться. И вот без перерыва уже семьдесят-восемьдесят лет случается. А они все надеются, что вот-вот случаться перестанет. И действительно время от времени для той или иной жилички случаться перестает. Но это уже никого не радует. Возвращаемся к нашим баранам, уважаемый господин Худобед.

– Худолей.

– Пусть будет по-вашему. Так вот, владельцем этой квартиры с некоторых пор стал гражданин… – Элеонора Юрьевна раскрыла пухлую амбарную книгу, поплевав на пальцы, принялась ее листать с конца, потом с начала. Страницы она переворачивала резко, шумно, будто каждая ее чем-то раздражала. Наконец нашла то, что искала. – Величковский его фамилия. Дмитрий Витальевич. Хмырь, пройдоха и шалопут. А до него квартирой владел еще один хмырь. С бомжами связался, устроил в квартире бомжатник. Жили весело, били друг другу морды, ходили обезображенные, хуже некуда, но друг дружку узнавали. На расстоянии. Обшаривали мусорные ящики, сдавали пивные бутылки, попрошайничали, кое у кого пенсия была – тоже шла в общий котел. Пили все, что льется. У вас как по этому делу, по питейному? – Элеонора Юрьевна требовательно посмотрела Худолею в глаза и щелкнула алым своим ногтем по горлу – звук получился мелодичный, но булькающий какой-то. – Увлекаетесь? Злоупотребляете? Признавайтесь!

– Признаюсь.

– Это правильно, – и не спрашивая больше ни о чем, ничего не уточняя, Элеонора Юрьевна достала из тумбочки бутылку водки несъедобного фиолетового цвета с какой-то металлизированной этикеткой, две граненые стопки и ловко, сноровисто наполнила обе до краев. – Набросьте крючок! – бросила она заговорщицки и вынула из тумбочки блюдце с нарезанным соленым огурцом. Худолей хотел было воспротивиться, но, видя неподдельный азарт женщины, ее уверенные, гостеприимные движения, не осмелился возражать.

– Будем живы!

– С весной вас… С наступающей, – невпопад брякнул Худолей и тут же понял, что тост получился не слишком удачным – Элеонора Юрьевна сделала резкий пренебрежительный жест в сторону окна, где по ее предположению и набирала силы весна.

– А! – сказала она и махнула полновато-смугловатой рукой.

Огурец оказался неплохим, на зубах похрустывал так, что, казалось, семечки устроили во рту маленький фейерверк.

– Как огурец? – спросила повеселевшая Элеонора Юрьевна.

– Потрясающе!

– Сама солила. И выращивала, кстати, тоже. Так вот бомжатник, – сказала она без паузы. – Сгорел бомжатник. Квартира выгорела полностью. До бетона. И два бомжа сгорели. Установить личности не представилось возможным. Не осталось ни одного живого места.

– И хозяин сгорел?

– Выжил. За водкой его послали. А он решил, что это несправедливо. Водки-то взял, но домой не пошел. Пристроился под грибком в детском саду. Когда бутылка закончилась и он вернулся, уже пожарные машины разъезжались. Внутри квартиры как у негра… Вот он ее этому самому Величковскому и продал. За бесценок, в общем-то, продал. Повторим?

– Что вы! Что вы! – замахал руками Худолей – он не привык к таким темпам.

– Тоже правильно, – легко согласилась Элеонора Юрьевна. – Хорошего – понемножку. Так вот этот Величковский оказался первоклассным отделочником. Из квартиры сделал конфетку. Евроремонт. Кафель, паркет, испанская сантехника… Ну и так далее. Мебель завез! Телевизор поставил.

– Не такой уж и хмырь?

– Хмырь, – Элеонора Юрьевна сделала отбрасывающий жест рукой. – Двести долларов драл с Юшковой за месяц проживания. Многовато. – Элеонора Юрьевна пошевелила в воздухе растопыренными пальцами, прикидывая значительность суммы. – Но это все ладно. – Женщина в задумчивости, как бы даже не сознавая, что делает, наполнила стаканчик водкой, все в той же задумчивости выпила, закусила огурцом. Во время всех этих действий выражение лица ее не менялось, оставаясь таким же отрешенным. – Я вот что хочу сказать… Вроде как видела я эту девушку, вроде как видела.

– Какую девушку?

– Пострадавшую.

– Вы имеете в виду…

– Да ничего я не имею в виду! – вдруг сказала она раздраженно. – Имеете в виду, не имеете в виду… Путаюсь я в этих словах. Чуть попроще. Я говорю о той зарезанной, которую нашли в юшковской квартире. Во время всех этих осмотров там многие вертелись, и я вертелась. И когда выносили, рядом оказалась. По ней, конечно, пятна всякие пошли, но глаза открытые и выражение оставалось, как у живой… И я сказала себе… Элька, да ты же ее видела! А где, когда, с кем… Ума не приложу.

– Может быть, она подруга Юшковой?

– Вряд ли… Другая кровь.

– В каком смысле?

– Юшкова и эта погибшая… Они разных кровей, такие не становятся подругами.

– Может быть, она приходила с Величковским?

– Вы думаете? – Элеонора Юрьевна склонила голову набок.

– Предполагаю.

– А может, я ее во сне видела?

– Тоже не исключено, – вежливо согласился Худолей, опасаясь сбить женщину с тонких, неуловимых воспоминаний.

– Должна вам сказать, молодой человек, вернее, предостеречь, чтобы вы не слишком доверяли моим словам. Могу очень даже запросто подвести. Меня вот, например, сейчас такое чувство охватило, будто я и вас встречала… Такое может быть?

– Вполне.

– Вы заглядывали когда-нибудь в наш двор до этого кошмарного убийства?

– Не исключено. – Худолей действительно бывал здесь, и не один раз. Так что воспоминания женщины, как выясняется, не столь уж и расплывчаты были, не столь уж и неуловимы. – Скажите, Элеонора Юрьевна… А как бы мне найти этого Величковского?

– Нет ничего более простого. – Она приподняла настольное стекло и, плюнув на палец, подцепила маленький белый прямоугольничек. – Он здесь каждому изловчился сунуть свою визитку. Плиточник! – сказала она таким тоном, будто одно это все объясняло. – Ему нужны заказы. И он раздает визитки десятками. Авось кто-то клюнет и пригласит сделать ремонт.

– И что? Клюют?

– Он хоть и хмырь болотный, но плитку кладет неплохо. У него две страсти в жизни – бабы и плитка.

– И там и там он одинаково мастеровит?

– Про баб не знаю, врать не буду. А что касается плитки – зайдите еще раз в юшковскую квартиру. Зайдите в туалет нашего домоуправления, – она ткнула большим пальцем куда-то за спину.

Визитка была совершенно потрясающего качества. На упругом белом пластике был нанесен, видимо, герб самого Величковского – переплетенные малярные кисти, мастерок, еще какие-то хитроумные приспособления. Тут же крупно набраны фамилия, имя, отчество и длинный номер мобильного телефона.

– У прокурора города такой нет, – озадаченно сказал Худолей.

– И не будет, – подхватила Элеонора Юрьевна.

– Почему?

– Потому что ваш прокурор не умеет класть плитку, как кладет ее Величковский. Ему за эту кладку не то что визитки, уже «Мерседес» обещали. Подержанный, правда.

– А где живет этот умелец?

– Где придется. Обычно устраивается в той квартире, которую в данный момент ремонтирует. Хозяева ему, естественно, постель, естественно, питание, а он, естественно, на этом экономит и свою квартиру вылизал до полной невозможности, – на этот раз Элеонора Юрьевна ткнула пальцем в потолок, где, по ее представлениям, видимо, и располагалась величковская квартира.

– Что же это получается… У него и недостатков никаких нет? Само совершенство?

– Есть недостатки. Больно блудлив.

– Сверх всякой меры? – уточнил Худолей.

– Сверх всякой меры, – спокойно кивнула Элеонора Юрьевна, словно речь шла о чем-то очевидном.

– И в чем это выражается?

– Вы всерьез спрашиваете? – Тяжелые складки на лице женщины изобразили крайнее удивление. – Вы хотите, чтобы я рассказала, в чем выражается крайняя степень блудливости? Я правильно поняла?

– Правильно, но не полно. Блудливость разная бывает, – Худолей замялся, но, увидев неподдельный интерес в глазах Элеоноры Юрьевны, позволил себе расслабиться. – Одни на улицах пристают ко всем, у которых мелькнула обнаженная пятка или, скажем, лодыжка. Другие в постель тащат все, что в состоянии двигаться, третьим каждую ночь новый объект подавай…

– Субъект, – поправила Элеонора Юрьевна.

– Да? Вы уверены?

– А может, и объект, – засомневалась женщина. – Но это, в конце концов, несущественно. Важно другое – Величковский подходит под все ваши три категории. Вот я сейчас подумала… А не с Величковским ли я видела вашу красавицу, не с ним ли она весело шутила и радостно смеялась звонким, переливчатым смехом? – Все это Элеонора Юрьевна произнесла медленно с какой-то озабоченностью – она и в самом деле в этот момент что-то, похоже, вспомнила.

– Какую красавицу вы имеете в виду? – похолодев, спросил Худолей – он решил, что речь идет о Свете.

– А эту… Потерпевшую, как выражаются в вашей конторе, – легко ответила женщина и сделала пренебрежительный взмах полноватой своей ладошкой – дескать, о чем говорить, если мы друг друга понимаем с полуслова.

– А как выражаются в вашей конторе?

– Гораздо проще. Я имела в виду зарезанную.

– Крутовато, – поежился Худолей.

– Зато прямо и откровенно, – с неожиданной резкостью ответила Элеонора Юрьевна.

– Но если уж вы так любите прямоту и откровенность, скажите, не лукавя, не тая, где искать этого похотливого плиточника?

– Скажу! – весело ответила женщина. – Не лукавя и не тая. Вот прямо сейчас и скажу – не знаю. Я же сказала – он живет, где работает. И потом – на фиг я вам нужна, на фиг вам нужны мои трепетные воспоминания… На визитке указан мобильный телефон. Звоните и ждите ответа.

– Тоже верно, – вынужден был согласиться Худолей, но со звонком решил не торопиться: надо обо всем доложить Пафнутьеву. Хоть тот и предоставил ему полную свободу, но Худолей знал – полная свобода может быть только на поводке, на длинном, даже на очень длинном, но на поводке. Свобода без поводка – это разгул и распутство. И потом, к разговору с Величковским надо подготовиться, блудливые люди часто непростые, тайная страсть, которую они вынуждены скрывать, обостряет их ум, делает осторожными и опасливыми, за каждым словом может стоять второй смысл. Конечно, не все блудливые поголовно подлецы, среди них попадаются люди, искренне увлеченные своей пагубной страстью, но легкая, почти неуловимая, этакая милая подловатость в них присутствует обязательно. И не потому, что такими они родились, нет, просто без этой подловатости они не могут существовать, не могут добиваться того, к чему стремятся постоянно и неустанно.

Конечно, всего этого Худолей подумать не успел, но ощущение именно этих обстоятельств в нем возникло сразу и укрепилось, пока Элеонора Юрьевна опять наполняла свой граненый стаканчик, опрокидывала его и хрумкала огурцом. Убрав следы своего безнравственного поведения на рабочем месте в рабочее место, она смешливо и доброжелательно посмотрела на Худолея.

– Могу подкинуть неплохое предложение, – сказала она. – Ведь мы все немного следователи, немного эксперты, да? – Она подмигнула Худолею, давая понять, что ему нисколько не удалось обмануть ее и ввести в заблуждение.

– Слушаю вас внимательно, – Худолей даже сам не заметил, как произнес привычные пафнутьевские слова.

– Позвоните Величковскому и сделайте заказ. Так, мол, и так, хочу отремонтировать трехкомнатную квартиру по полной программе. Скажите, что у вас две дочки – бездельницы и шалопутницы, которые только и делают, что тусуются где-то по ночам… Клюнет! Заглотнет, как голодный ерш! Мое вам слово!

– А что ерш? Заглатывает?

– Ерш? Он заглатывает так, что потом приходится разрезать его на куски, чтобы достать крючок.

– Какой ужас, – пробормотал Худолей. – Неужели вы прошли через подобное зверство?

– Если я перечислю все, чем мне приходится заниматься, вы поседеете.

– Тогда не надо, – быстро сказал Худолей и поднялся. – Спасибо за угощение…

– Может, еще пригубите?

– Нет, чуть попозже, – опять сорвались у Худолея пафнутьевские слова. – Там, в коридоре народ истомился. Страшно выходить, растерзают, как ерша.

– Не посмеют, – усмехнулась Элеонора Юрьевна. – В случае чего – заходите. Вдруг что-нибудь вспомню, вдруг на ум что придет, всяко бывает.

– На этот случай я оставлю телефон, – Худолей нацарапал шариковой ручкой на подвернувшемся бланке номер телефона Пафнутьева и приписал слова – «Павел Николаевич Пафнутьев».

– А вы вроде как иначе назвались? – Элеонора Юрьевна с подозрением посмотрела на Худолея.

– Начальство, – Худолей постучал пальцем по своим каракулям.

– Будете уходить, загляните в наш туалет – величковская работа.

– Обязательно! – заверил Худолей.

Уходил он, переполненный самыми противоречивыми чувствами. С одной стороны, в душе что-то саднило и напрягалось, едва он вспоминал блудника Величковского и Свету – они были знакомы, она снимала у него квартиру, платила деньги этому беспредельщику в области блуда.

Какими их отношения были на самом деле?

Как далеко простирались щупальца любвеобильного Димы?

Уж если его приводила в возбуждение мелькнувшая на улице обнаженная женская пятка, то хватило ли у Светы сил устоять перед чарами этого хмырюги? Но, с другой стороны, в их отношениях было, было что-то такое, что позволяло Худолею все-таки надеяться на лучшее, вернее, надеяться на не самое худшее, так будет точнее.

Теперь эта странная дама Элеонора Юрьевна… Явно говорит не все, явно темнит. Уж если Величковский отделал туалет домоуправления, то ясно, что их отношения ближе, чем она хочет показать, и не исключено, совсем не исключено, что она уже звонит ему, уже предупреждает. Как бы там ни было, Величковский кое-что знает о Свете, они знакомы, неоднократно встречались, между ними деловые или, скажем, денежные отношения. Но если он вот так свободно раздает визитки со своим мобильным телефоном, значит, чувствует себя в безопасности? Это действительно неуязвимость или ловкий ход, прикрывающий нечто большее?

Худолей путался в предположениях и только сейчас начал понимать сложность положения Пафнутьева, когда тот принимался за очередное расследование. Многозначность следов и улик, сознательная и невольная путаница в показаниях, притворство и откровенное придуривание, ложные следы, фальшивые адреса, искаженные фамилии… Все это месиво нужно было просеять, отделить зерна от плевел и в конце концов твердо и бестрепетно указать пальцем на человека, а если и не называть преступником, то сделать все, чтобы преступником его назвал суд.

Пафнутьев слушал рассказ Худолея, не перебивая и не задавая вопросов. Он вскидывал брови, склонял голову то к одному плечу, то к другому, вертел ручку на столе, заглядывал в ящик стола, потом, словно спохватившись, вынимал блокнот и листал его в поисках какого-то телефона, а найдя, снова прятал в карман.

Когда Худолей умолк, Пафнутьев некоторое время рассматривал его, как обычно рассматривают попутчика в троллейбусе – вроде с интересом, но в то же время совершенно безразлично.

– Сколько она тебе налила? – наконец спросил Пафнутьев.

– Элеонора Юрьевна? Граммов сто.

– Больше не предлагала?

– Предлагала, но я отказался.

– Напрасно. Совместное распитие спиртных напитков располагает к разговору доверительному, искреннему, даже задушевному. Разве ты этого не знал?

– Догадывался, Паша… Но, знаешь, робость обуяла.

– Тебя?!

– А что ты удивляешься?.. В душе я робкий. И Света всегда подтверждала. Ты, говорит, робкий, но настырный. Но ведь и настырность мне не присуща, Паша, верно? Я же не по нахаловке прикасался к разным ее местам… Это, Паша, от невозможности себя сдержать.

– Любовь? – уточнил Пафнутьев.

– Нет, Паша, не любовь. Любовь – это вздохи на скамейке, прогулки при луне… А здесь наваждение какое-то, можно сказать – умопомешательство. Это страшно, Паша, не дай тебе бог испытать подобное. Теперь я понимаю тех, которые вешаются, травятся, топятся, с крыш сигают… Раньше я смеялся над ними, дураками обзывал, а теперь мне за это совестно. Я даже переживаю. – Худолей помолчал, рассматривая собственные ладони, и добавил: – Иногда.

– Вывод? – спросил Пафнутьев.

– Величковского искать надо.

– И тащить на опознание.

– Думаешь, что он… – Худолей замолчал, предоставляя Пафнутьеву самому произнести и собственный вопрос, и ответ на него.

– Смотри, что получается… Квартира принадлежит Величковскому, плиточнику, блуднику и, как я понимаю, большому пройдохе. Юшкова снимала у него квартиру и в ней проживала. Ты тоже эту квартиру навещал. Навещал?

– Было.

– И даже ночевал там.

– Какая же это ночевка, если мы за всю ночь глаз не могли сомкнуть!

– Что же вам мешало?

– Ты, конечно, очень умный человек, Паша, но этот вопрос задал, не подумав. Знаешь, у одной бабы спрашивают: ты с чужими мужиками спала? Никогда! – отвечает она. – Разве с ними заснешь?

– Виноват, – согласился Пафнутьев. – Идем дальше. Света пропала. Вскрываем дверь – в квартире труп. Как я понимаю, лежал он там ровно столько, сколько отсутствовала Света. То есть есть основания предполагать, что исчезновение Светы и убийство произошли примерно в одно время.

– Хочешь на нее повесить убийство? – Худолей смотрел на Пафнутьева исподлобья, но взгляд его не был твердым, скорее, испуганным, так смотрит человек, который ожидает удара, но не знает, когда он последует и в какое место будет нанесен.

Не отвечая, Пафнутьев набрал номер, подождал, пока где-то поднимут трубку.

– Шаланду, пожалуйста, – сказал он, помолчал и добавил: – Понял. Спасибо. Пусть позвонит, когда появится. Нет Шаланды на месте, – пояснил он Худолею. – Продолжаю свою мысль… Хочу ли я повесить это убийство на Свету? Нет такого желания. Буду ли я выгораживать твою Свету, если все ниточки к ней потянутся? И этого желания у меня нет.

– А вообще у тебя есть какое-нибудь желание?

– Выпить хочу. Могу даже сказать, чего и сколько. Я хочу выпить водки, граммов сто шестьдесят пять, ну в крайнем случае сто семьдесят, не больше.

– Могу сбегать.

– Чуть попозже. Ты никогда, Худолей, не задумывался над некоторыми простыми вещами?..

– Над некоторыми задумывался.

– Не перебивай… Если я что-то спрашиваю, то отвечать не торопись, это прием такой, я задаю вопрос, чтобы самому же на него и ответить. Потому что никто лучше и полнее меня ни на один мой вопрос ответить не сможет.

– Согласен, – кивнул Худолей.

– Так вот, не задумывался ли ты над тем, что по одному маленькому обстоятельству, маленькой подробности жизни можно о человеке понять все самое главное – надежен ли он, можно ли ему дать деньги в долг, можно ли познакомить со своей девушкой, можно ли, не рискуя жизнью, оказаться у него во власти, в полной власти? И так далее.

– Короче – можно ли с ним пойти в разведку?

– Да, – раздумчиво протянул Пафнутьев. – Так вот отвечаю – только по тому, как человек пьет, из какой рюмки, сколько в ней оставляет, как прячет недопитую рюмку среди тарелок, чтобы никто не упрекнул его в лукавстве, какой тост произносит, как разливает водку по рюмкам… То есть мне достаточно распить с человеком бутылку, чтобы знать о нем все… Ты можешь в это поверить?

– Могу, – твердо сказал Худолей. – Потому что обладаю такими же способностями.

– Это великое дело, – серьезно произнес Пафнутьев.

– Хочешь с кем-то выпить?

– С Величковским. Ты сказал, что Элеонора вроде бы видела убитую женщину в собственном дворе? Так? И якобы она была с Величковским?

– Она этого не утверждала, Паша. Это были ее смутные, ничем не подкрепленные видения. Может, сон или забытье…

Пафнутьев потянулся было к телефону, но, видимо, вспомнив, что Шаланды на месте нет, снова повернулся к Худолею.

– Эти ее смутные, как ты говоришь, видения находят очень жесткое подтверждение. Труп женщины найден в квартире, которая принадлежит Величковскому. Значит, Элеонора их вместе все-таки видела. Значит, имеет эта женщина какое-то, пусть самое мимолетное отношение к Величковскому.

– Может, он и убийца?

– Убийцы обычно не раздают визитки направо и налево. Опять же не увлекаются кладкой кафеля, это достаточно тяжелая работа. Хотя бывают и исключения. Но, с другой стороны, мы только исключениями и занимаемся.

– Звони, Паша, звони.

– Кому? Шаланде?

– Величковскому.

– Хорошо, – Пафнутьев придвинул к себе визитку с гербом, составленным из малярных кистей, мастерка, обыкновенной фомки и, не колеблясь, набрал длинный номер мобильного телефона. Худолей понял, что весь предыдущий треп был всего лишь подготовкой к этому звонку, проговором основных зацепок. Расслабленность Пафнутьева на самом деле оказалась сосредоточенностью. Даже попытка созвониться с Шаландой тоже шла от нерешительности сделать главный звонок – Величковскому. Пафнутьев и сам не знал – готов ли он к этому разговору, все ли предусмотрено, но наступил момент, когда он сказал себе – пора. Не потому, что действительно подготовился и все предусмотрел, просто откуда-то из организма поступил сигнал, что, начиная вот с этого момента, он может разговаривать легко и свободно с кем угодно – будь то английская королева, президент нефтяной компании или плиточник Дима.

Пафнутьев некоторое время вслушивался в длинные звонки, пытаясь определить – зацепило ли, состоялась ли связь или же наглый бабий голос на английском что-то сейчас провякает в трубку. Не разбирая ни слова, он тем не менее понимал значение вяканья – абонент недоступен или телефон выключен. Почему об этом надо сообщать именно на английском, а не на китайском или на языке племени дулу-дулу, никто не знал. Видимо, по замыслу владельцев этой сети английский был гораздо более достойным языком, нежели русский.

– Зацепилось, – сказал Пафнутьев замершему от напряжения Худолею. – Пошли гудки. Алло! – сказал Пафнутьев, и голос его в доли секунды преобразился до неузнаваемости: стал нагловатым, несколько бесцеремонным и даже вроде чем-то недовольным. Что делать – такова была манера, сложившаяся в России в начале третьего тысячелетия. Именно таким голосом нужно было вести переговоры с электриками, плиточниками, сантехниками, со всеми, кто тебе был нужен позарез, без кого ты не мог обойтись, потому что у тебя искрило электричество, кухню заливал кипяток из сорванного крана, в собственном туалете на голову летели отваливающиеся кафельные плиты. Но показать свою зависимость – значило навсегда попасть в немилость к этим мастерам. Слабость клиента они чувствовали с полуслова и тут же удваивали стоимость своих услуг. И было еще одно обстоятельство – нагловатость была признаком того, что звонит свой человек, которому можно доверять, с которым всегда договоришься, которому, конечно же, нужно помочь.

– Слушаю! – услышал Пафнутьев в трубке голос хрипловатый, как бы чуть надтреснутый, но веселый, даже какой-то подъем чувствовался в этом единственном слове.

– Величковского ищу! – сказал Пафнутьев уже чуть иначе, с легким куражом, за которым при желании можно услышать доброжелательство, готовность сторговаться, а если все сложится хорошо, то и бутылку водки распить под разговор доверительный и необязательный.

– Уже нашли.

– Дмитрий Витальевич?

– Он самый.

– Мне дали ваш телефон, сказали, что можно поговорить насчет плитки, я не ошибся?

– Кто дал телефон?

– В домоуправлении, на Садовой.

– А, Эля?

– Она самая, – сказал Пафнутьев, скорчил гримасу удивления и озадаченности. Из рассказа Худолея эта самая Эля представала существом, которого вряд ли можно было назвать столь ласково.