Ожидающий на Перекрестках Олди Генри
Грольн Льняной Голос
…Я доверился своим пальцам, и они сами перебирали струны, находя новые, единственно верные созвучия, и мелодия поплыла в бесконечность… окружающий сумрак словно отступал, теснимый напором звуков, и языки пламени послушно разгорались, вспыхивая и извиваясь в такт мелодии, а я все не мог оторвать взгляда от Клейрис.
Она парила на зыбкой грани света и тьмы, она была неотъемлемой частью той музыки, которая помимо моей воли разливалась сейчас по храму, и не было больше пыльных дорог, промозглых дождей и хохота пьяной толпы, а было лишь то, что рождалось сейчас, и только сейчас.
Сейчас – и нечто большее, чем просто звучащий лей, танец Клейрис и блики огня на стенах. Между нами рождалась легенда, волшебная сказка, миф – и я, я творил его!.. Вернее, мы с Клейрис.
Она плыла по залу, купаясь в волнах звуков и отсветах пламени, ее тело вспыхивало, подобно огню, или невидимой тенью скользило во мраке; она вся была пронизана сиянием и музыкой, и ее обнаженное тело звало, притягивало, завораживало – это была не та стыдная нагота, которая одновременно соблазняет и отталкивает; нет, здесь танцевала нагая богиня, сама Великая Сиалла, и я уже видел осыпающиеся на нее утренние цветы в рассветной росе, видел лук, стрелы которого даруют величайшее наслаждение и величайшую муку на этом свете…
…Все мальчишки хотят быть воинами или охотниками – я, Грольн, бродячий музыкант шестнадцати лет от роду, хотел быть музыкантом и стал им! Спасибо отцу – лучшему лееру Пяти Городов, убитому матросами в портовой таверне, когда он отказался играть для Косматого Тэрча в честь его визгливой бабы…
Отец вышвырнул меня в полуоткрытую дверь, следом вылетел его старенький лей, и я бежал, спотыкаясь и плача, падая и прижимая к груди последнее, что у меня оставалось…
…Стрела пронзила мое сердце, я чуть не вскрикнул от сладостной боли – и очнулся.
Музыка смолкла. Мои пальцы безжизненно лежали на струнах лея, Клейрис застыла в круге света с воздетыми к небу руками – и мрак в углу зашевелился, рождая невысокого мужчину с внимательным взглядом, пронзительным и насмешливым, как у птицы на его плече.
Он шагнул в освещенный круг и замер напротив меня.
Я понял, кто это. Жрица предупреждала нас. Вчера.
– Вы видели? – задыхаясь, спросил я. И закашлялся.
Он кивнул.
– И лук? И цветы?..
– Да. Хотя мне-то как раз и не следовало бы всего этого видеть. И знаешь, Грольн – тебя ведь зовут Грольн? – это и радует, и пугает меня одновременно.
– Спасибо, Учитель…
– Учитель? – Он попробовал это слово на вкус и еле заметно скривился. – Нет, не стоит. Зови меня просто – Сарт.
– Да, Учитель, – ответил я.
И он рассмеялся.
8
На следующий день прибыл слепой Эйнар, бывший Мифотворец Махиши. Я смотрел, как он бредет по саду – неестественно прямой, огромный, с всклокоченными русыми волосами, в бесформенной рубахе, пояс которой свисал чуть ниже живота…
Он шел сам, без поводыря, и Ужас сидел на его руке, вцепившись когтями в кожаный браслет. Роа немедленно попытался затеять драку, и мне стоило большого труда отозвать разъяренную птицу; Эйнар же только тихо свистнул, и его гребенчатый увалень заковылял в сторону и скрылся между деревьями.
Ратан – он был здесь кем-то вроде старшего служителя и в комплекции почти не уступал Эйнару – одобрительно оглядел новоприбывшего, промычал что-то вроде «С приездом, парень» и с силой сжал руку слепца своими каменными пальцами, крепость которых я уже успел испытать накануне. Кисть моя, кстати, болела до сих пор.
Это рукопожатие, казалось, длилось целую вечность: я видел, как понемногу сминается ладонь Эйнара в мертвой хватке служителя, как белеют костяшки пальцев Ратана, – но слепой продолжал вежливо улыбаться, глядя незрячими глазами поверх головы служителя куда-то в небо, и в конце концов Ратан отпустил его руку.
– Мужчина! – Ратан одобрительно хлопнул слепого по плечу. – Жаль, что калека… Идем, провожу.
Он взял у Эйнара огромный тюк, в котором что-то позвякивало, чуть не выронил ношу и как-то странно покосился на слепца.
Поведение Ратана неприятно задело меня, и я поспешил уйти.
Эйнар занял комнату рядом с моей. Аккуратно пристроив в углу свою неподъемную поклажу, он первым делом ощупал все стены в новом жилище и затем отправился бродить по всему храму, а его орел с дурацкой кличкой дремал в холодке, игнорируя все попытки алийца нарваться на ссору.
Этот царь птиц, как позже выяснилось, основную часть жизни только и делал, что спал и ел. Такое поведение не могло не вызвать изумления у непоседливого Роа, и он после всех бесплодных воплей наконец угомонился.
Вечером Эйнар появился в трапезной. Я хотел подвести его к столу, но он отстранил меня, нащупал столешницу и сел сам.
Ужинали мы вчетвером – Грольн, Клейрис, Эйнар и я. Сам ужин проходил в молчании. Внимание Клейрис было поглощено изысканностью трапезы, которую нам подавали, – девушка еще не успела привыкнуть к перемене в своем положении; Гро пожирал глазами девушку и даже не замечал, что именно кладет себе в рот; Эйнар уставился мертвым взглядом прямо перед собой, и прислуга только успевала пододвигать ему полные блюда и забирать пустые; а я делил свое внимание поровну между ужином и этой любопытной троицей.
Когда подали десертные вина, Эйнар, по-видимому, глубоко задумался, и я с ужасом увидел, как медленно расплющивается в его кулаке тяжелый кованый кубок. Самым страшным было то, что Эйнар не прилагал к этому никаких усилий – он просто держал кубок, думая о чем-то, ведомом ему одному, и металл сминался под его пальцами, как сырая глина. Даже Грольн на какое-то время оторвался от созерцания вожделенной Клейрис и завороженно следил за метаморфозами кубка.
Потом Эйнар вернулся с небес на землю, уронил на залитую вином скатерть комок серебра – все, что осталось от кубка, – и, очень сконфуженный, долго извинялся за свою неуклюжесть, часто-часто моргая.
Возвращаясь в покои, я осторожно коснулся плеча Эйнара.
– Послушай, Эйн, – тихо сказал я, – а ведь ты мог просто раздавить руку Ратана…
– Раздавить? – непонимающе обернулся Эйнар, и его слепой взгляд заставил меня потупиться. – Зачем? Ведь ему было бы больно!.. Я не люблю делать людям больно…
Я не хотел задавать второй вопрос, но он вырвался сам собой:
– Тогда зачем ты приехал в Фольнарк?
– Ты же просил охрану, – пожал плечами незрячий Эйнар, бывший Мифотворец Предстоятеля Махиши. – Вот я и приехал…
9
…Я учил Гро и Клейрис тонкостям своего – теперь уже нашего – ремесла, и они были понятливыми и благодарными учениками. Мы собирались в том самом зальчике, где я впервые увидел их, изгоняли оттуда всех младших жриц, возмущенных таким пренебрежением к их головокружительным достоинствам; затем рассаживались, кто где хотел, – и я рассказывал им сказки. То, чего так не хватало в этом простом и пресном мире.
Вот и все тонкости. Или почти все.
Часть из этих сказок я знал раньше, часть придумывал тут же, по ходу дела, и слепой Эйнар все чаще спускался в зал и молчал, а я все ждал – когда он заговорит… И Эйнар заговорил! – сперва косноязычно, робко, но потом все более уверенно; они, все трое, то и дело перебивали меня, и русло рождавшегося мифа разбегалось множеством притоков, а там Гро брал лей, Клейрис вставала на цыпочки, а Эйнар глухо бухал кулаком в стену, создавая ритм, основу, и я говорил, говорил, и это были лучшие минуты во всех моих жизнях.
Я видел, что уже не только Гро зачарованно глядит на Клейрис, но и девушка все чаще с интересом поглядывает на юного музыканта. Наверное, так и должно быть. У Варны-Предстоящей будут отличные Мифотворцы – мне стоило лишь подбросить им мысль, зацепку, а дальше они все делали сами. И даже я начинал иногда видеть то, чего нет на самом деле; то, что несла музыка Грольна, что рождал танец Клейрис, что вздымалось из глубин древних обрядов, и лучезарно-лукавая Сиалла-Лучница как живая вставала передо мной…
Пока все шло хорошо. Слишком хорошо. И я понимал, что должен… – а вот что именно я должен, я как раз и не понимал до конца.
А потом я нашел вход в нижние ярусы храма, на нижних ярусах я нашел библиотеку, а в библиотеке я нашел библиотекаря.
Вернее, сперва услышал голос.
– Здравствуйте, молодой человек, – сказал голос. – Вы что-то ищете?
Сначала я не понял, что обращаются ко мне. Я вздрогнул, огляделся и увидел стремянку, раскрытую у дальних стеллажей. Наверху ее сидел толстый человечек, а на полу рядом с лесенкой стоял столик с большой растрепанной книгой в черном переплете.
В одной руке у библиотекаря был целый ворох рукописей, а другой он пытался одновременно держаться за перекладину и при этом не выпускать пузатый бокальчик дутого стекла. Я принюхался и мгновенно понял причину столь бережного отношения к бокалу. Этот запах нельзя было спутать ни с каким другим.
– Здравствуйте, – ответил я, подходя к стремянке. – Вы знаете, я тоже очень люблю хиразский бальзам. И неоднократно слышал, что в компании он гораздо полезней для желудка.
Библиотекарь наконец догадался сунуть рукописи под мышку, ухватился за перекладину, высвободив руку с бокалом, пригубил напиток и посмотрел на меня с задумчивой меланхолией.
– Вы – лакомка, – сообщил он вполголоса. Потом снова пригубил бальзам, еще немного подумал и добавил: – Я тоже лакомка. Бутылка под столом, бокал – там же. Много не наливайте.
Меня несколько удивило наличие второго бокала, словно специально приготовленного, но я не стал искушать судьбу лишними размышлениями. Я послушался совета, покатал на языке божественный напиток и принялся изучать моего гостеприимного хозяина. Да, он мог позволить себе обращение «молодой человек», глядя на меня с высоты не только лестницы. Мои тридцать семь здесь иначе не смотрелись.
Лет шестьдесят – шестьдесят пять, самый расцвет бодрой, деятельной старости при спокойном образе жизни и хорошем питании. Чем-то он напоминал Трайгрина, Предстоятеля Эрлика, – такой же сытенький, благостный, а взгляд настойчивый и с острым прищуром…
Как игла в вате.
Дольше молчать было неудобно.
– Вы, как я вижу, чернокнижник? – улыбнулся я, хлопнув рукой по черному переплету фолианта.
Мои слова вызвали мгновенную и бурную реакцию. Библиотекарь живо слетел с лесенки, отобрал у меня книгу и успокоился только тогда, когда засунул ее в непроходимые дебри стеллажей.
– А вы случайно не из храмовых ищеек? – поинтересовался он, хмуря светлые брови. – Или просто сперва говорите, а потом думаете? Во времена Большого Пожара, когда искоренялся Пятый Культ, такого заявления хватало, чтобы невинного человека тут же посадили на кол. Это сейчас, говорят, послабление вышло – плетей дадут и отпустят…
Я чуть не подавился бальзамом.
– Пятый Культ? – невинно переспросил я, кашляя и утирая слезы. – А нельзя ли поподробнее? Я, знаете ли, приезжий…
Он даже и не подозревал, насколько я – приезжий.
Библиотекарь мне попался знающий и разговорчивый. Похоже, он измаялся в поисках слушателя и теперь отводил наболевшую душу. Вся дальнейшая беседа выглядела одним сплошным монологом с паузами для моих наивных вопросов, а также изумленных или восторженных возгласов (с мысленными вставками).
В сжатом виде все выглядело следующим образом.
В глубокой древности различных культов, культиков и совсем уж крохотных, домашних божков было тьма-тьмущая. И, согласно принятому мнению, поначалу они каким-то образом уживались между собой, деля сферы влияния.
(Я-то понимал, что уживались не культы и не боги, а их Предстоятели, которые успешно питались верой, отведенной на долю соответствующих богов, и довольствовались малым. Способность потреблять веру, насколько я знал, передавалась от Предстоятеля к его преемнику, но, как это происходило, я не знал и также не представлял себе дальнейшей судьбы старого Предстоятеля, ушедшего, так сказать, на покой.)
Но постепенно одни культы начали возвышаться над другими, поглощая более мелкие (так Эрлик, Зеница Мрака, растворил в себе Шиблу-Исторгателя Душ, Кербета-из-Круга и прочих; Инар-Громовержец поглотил Огненного Тэрча, Хэрмеша-Громовика, Аввейского Бича; остальные преуспели в этом деле ничуть не меньше).
Со временем в государственной религии наметилось пять наиболее мощных культов. (Пять! Пять, а не четыре!..) Они практически не пересекались в делах веры, и делить им было нечего или почти нечего. Эрлик, Зеница Мрака, и Сиалла-Лучница, Мать-Ночь Ахайри и Инар-Громовержец… смерть и любовь, ужас хаоса и пламя власти.
Пятым был Хаалан-Сокровенный, Отец Тайного Знания. Или Искушенный Халл, как его иногда называли последователи.
(Тайна – основа любой веры, а культ Хаалана претендовал на единоличное владение ею. Более того, насколько я понял из туманных намеков собеседника, на своих закрытых бдениях чернокнижники – последователи Сокровенного – провозгласили его Единственным и ушли в мир проповедовать новый путь.
Да, неглупый Предстоятель был у Искушенного Халла… Попытаться создать целую армию Мифотворцев, обученных кое-каким трюкам и берущих количеством, – идея превосходная! Он только не учел одного – поскольку считал этот вариант невозможным – и жестоко ошибся! Впервые четыре культа, четыре Предстоятеля объединились против одного – и победили.
Надо будет прощупать Лайну насчет этой баталии…)
Храмы Хаалана были разрушены в связи с решением властей и слухами об извращенных обрядах и оргиях; чернокнижники оказались вне закона, и было запрещено даже упоминать в присутственных местах имя Отца Тайного Знания. Но говорят, что где-то в тайных капищах, скрытно, как и положено адептам Хаалана-Сокровенного, еще существует Пятый Культ; и его последователи не теряют надежды на то, что их гонимый и униженный бог в конце концов займет подобающее ему место – и тогда…
Мы допили бутылку, и я пообещал раскрасневшемуся библиотекарю захаживать почаще. И я был благодарен ему не только за бальзам.
Теперь я знал то, что хотел. Еще не все, но достаточно, чтобы эпидемия, обрушившаяся на Мифотворцев, получила имя: Хаалан-Сокровенный, в будущем – Единственный.
Вернее – его Предстоятель.
10
…Неясный шум разбудил меня. Я сел на постели, сунул ноги в мягкие туфли и долго вслушивался. Глухая тишина властно царила в храме. Ни звука. Померещилось, наверное… Да, но отчего я проснулся?
В следующий момент совсем рядом послышались шаги. Они медленно, но верно приближались, шлепая в гулких переходах всей тяжестью явно немалого веса… Рука моя безошибочно нашарила холодную рукоятку кинжала в изголовье – покинув Дом, я старался всегда иметь при себе оружие, хотя и понимал всю его тщету, – но сейчас я с удовлетворением отметил, что, пока я шел к двери, ни одна половица не скрипнула.
Шаги приблизились вплотную и замерли. Потом до меня донесся тихий шорох – словно некто осторожно гладил рукой по стене и дереву – дереву той запертой двери, за которой стоял я, стоял и ждал. Я предполагал, откуда мог явиться незваный гость… Ну что ж, у меня найдется к нему много вопросов; вопросов, на которые я хотел бы получить ответы. Давайте, почтеннейший, прошу вас, во имя Искушенного Халла; ну что же вы медлите?..
И тут произошло то, чего я никак не ожидал, – в дверь робко постучали.
От удивления я на некоторое время потерял дар речи. Стук повторился, и за дверью послышался неуверенный бас Эйнара:
– Сарт, ты спишь? Открой, это я…
У меня вырвался вздох облегчения. Я поспешил откинуть засов и зажечь свечу.
Эйнар молча стоял в проеме и глядел в стену поверх меня. Через его согнутую руку было переброшено тело какого-то человека в темной накидке. Эйнар постоял, потом рука его разогнулась, и ужасная ноша соскользнула на пол с шорохом, подобным звуку падения кучи тряпья.
Я подошел ближе и присел на корточки у трупа. В выпученных глазах пришельца заплывали смертью недоумение и запоздалый страх. У человека была сломана шея.
– Он пришел за тобой, – просто сказал Эйнар, по-прежнему не двигаясь. – Ему не повезло. Он перепутал двери.
Узкий нож в пальцах слепого выглядел игрушкой. Эйнар еще немного повертел тусклую полоску, затем легко переломил лезвие у самого основания и бросил обломки на тело, тщательно вытерев ладони о подол рубахи.
По комнате поплыл незнакомый резкий запах. Так пахнет гниющая листва.
– Пусть утром уберут. Хорошо, Сарт? И осторожно: по-моему, здесь пахнет ядом.
Эйнар нащупал косяк двери, неуклюже повернулся и пошел по коридору, держась, как обычно, неестественно прямо.
Только позже до меня дошло – ему очень хотелось вытянуть руки перед собой. Но он так и не сделал этого.
На рассвете я разбудил слепого, и мы вместе закопали тело на заднем дворе. Нас никто не видел, и я надеялся, что ночной визит некоторое время останется тайной.
Мне нужно было это время.
И почти неделю в Фольнарке ничего не происходило.
11
Прошлой ночью у меня в комнате появилась Лайна. Вначале я было обрадовался – мне в последнее время вдруг стало очень не хватать моей Повелительницы Ночи, – но тут же понял, что Лайна-Предстоящая (да, соскучилась… да, конечно, но – потом…) пришла не за тем.
Это огорчило меня больше, чем я предполагал. Видимо, воздух храма в Фольнарке обладал некими размягчающими свойствами…
Варна-Предстоящая задыхалась без веры. От меня ждали работы. От меня, и только от меня. На Грольна и Клейрис я еще не мог до конца положиться – у них там что-то начало складываться, и Гро прямо весь светился от счастья, так что толку от них обоих сейчас не было почти никакого. Ладно, дам влюбленным пару дней позаниматься собой, а там посмотрим. Время пока есть, но немного…
Немного. Через три дня в храме (и во всех храмах Сиаллы, вплоть до столичного) должно было состояться Весеннее Празднество. Так сказать, День посева. Раньше на такие праздники стекались толпы народа и вели себя достаточно прилично, но теперь у меня были все основания подозревать, что даже в других, более благополучных храмах Празднество Сиаллы на этот раз может превратиться в безумную оргию – не без некоторой помощи служителей Хаалана-Сокровенного, будь они трижды неладны!
А вот здесь, в Фольнарке, дела были совсем плохи. Окрестные селения обнищали, людям – в заботах о хлебе насущном – было не до любовных песнопений, да и сил на саму любовь не всегда хватало; кроме того, неподалеку расквартировали сотню панцирной пехоты, и заранее стало известно, что служака-сотник ни за что не отпустит своих солдат в храм Сиаллы, хотя обычно военачальники смотрели на подобные дела сквозь пальцы.
Этот факт, как и многие другие, утвердил меня в уверенности, что чья-то невидимая рука умело выстраивает случайные, казалось бы, события в единую цепь.
Ну что ж, отдых закончился. Пора было браться за работу.
Мою работу.
12
Я смотрел на себя в зеркало, а из его металлической глади на меня пялился в меру нахальный и не в меру франтоватый столичный капрал. Мундир пришелся впору – нигде не давило, не резало под мышками, поножи сверкали кокетливым глянцем; и верительные грамоты из штаба на сей раз были подлинными. Для меня так и остались загадкой место и способ добывания столь весомых бумаг. Молодец Лайна, постаралась…
Я отошел от зеркала, взял сумочку с тремя гранеными флаконами, переданными мне Варной-Предстоящей после убедительных просьб, – и долго запоминал их внешний вид. Не дай бог перепутать… женщины мне этого не простят!
Роа уселся на мое плечо, оступился на эполете и громко выразил крайнее неудовольствие по поводу моего переодевания. Я потрепал его по шее и решил не прогонять. Для избалованного штабиста ловчий беркут-любимец был вполне уместен. Тем более редкая, никем не виданная порода… Что еще? Ах да – меч. Положено по форме, но путается в ногах. И конь. Всенепременно – конь, хотя тут и пешком-то идти не больше часа, и то если не слишком спешить…
– Господин сотник? Честь имею…
Сотник принял меня сдержанно, но вежливо. С одной стороны, я был младше его по чину, но с другой – проверяющий из столицы, чей-то фаворит и возможный кляузник.
Короткопалые лапы сотника неуклюже комкали ворох моих замечательных бумаг, и у меня сложилось впечатление, что наш бравый офицер – человек не шибко грамотный, что было в общем-то и неудивительно; во дворе два солдата вываживали мою загнанную лошадь, с которой капала пена (я прогнал ее вокруг небольшого леска раза три на галопе, для пущей убедительности), и пока все было в порядке.
Со вздохом вернув мне документы, сотник повел меня осматривать казармы. Ну что ж, здесь как раз я и не ожидал разнообразия. То же, что и везде, – деревянные, наспех сколоченные бараки, нары с соломенными матрасами, козлы для оружия… Впрочем, вокруг было на удивление чисто, и я уже с большим уважением поглядел на своего провожатого.
На плацу несколько солдат лениво тыкали длинными пиками в соломенное чучело (похоже, солома здесь была основным расходным материалом). Остальные, рассевшись на траве у забора, жевали смолу и вяло наблюдали за происходящим.
При нашем появлении солдаты поспешно вскочили, выстроились по росту и замерли, поедая глазами начальство. Сотник представил меня, Роа с эполета презрительно обкашлял весь строй, и занятия возобновились. Надо заметить, теперь все выглядело куда четче и слаженней – и я еще раз мысленно воздал хвалу моему неразговорчивому сотнику.
То ли он почувствовал смену настроения, то ли просто сегодня был удачный день, только сотник пригласил меня отобедать с ним в офицерском собрании, и я не стал отказываться. Обед оказался весьма недурен, но вот вино подавалось мерзкое – дешевое и крепкое, с каким-то тухловатым привкусом. Я промолчал и лишь едва заметно скривился, что позволило вежливо поднимать кубок и тут же отставлять его в сторону. Вообще-то все шло как нельзя лучше, поскольку вкус зелья из моей сумки (первый флакон, пузатенький, с граненой пробкой, – моя личная инспекция подаваемых блюд плюс олух-услужающий) полностью тонул в дрянном букете местного пойла.
На обеде присутствовали четверо капралов, и их тоже не обнесли ни вином, ни зельем. Я сдержанно улыбался и радовался, что сумел воздержаться от пития – хотя радоваться должна была скорее Лайна… Варна уверяла, что срок действия снадобья – не более двух недель, но я все равно не имел ни малейшего желания проверять на себе его действие.
За обедом потеплевший сотник разговорился и поведал мне, что завтра он с тремя капралами собирается в столицу по вызову (знаю я этот вызов! Бравым воякам явно не терпелось принять участие в Празднестве Сиаллы и пощупать молоденьких жриц столичных храмов!..), а один из капралов останется при казармах для поддержания порядка.
Этого обделенного судьбой капрала звали Зархи, и он понуро сидел в дальнем конце стола, кушая за троих и выпивая за гораздо большее количество народа. Видимо, таким образом он пытался скрасить себе вынужденное воздержание.
Некоторое время я внимательно изучал несчастного Зархи, а тот игнорировал штабного хлыща и кидал злобные взгляды на сияющего в предвкушении любовных утех сотника. Характер капрала был не из сложных.
Нарушить приказ он побоится. А от ярости и небогатой фантазии устроит солдатам такую жизнь, что те волками взвоют.
Что ж, такой вариант меня вполне устраивал.
Сотник любезно предложил проводить меня до столицы и лично дать самый лестный отзыв о проведенной инспекции – с отзывом он явно что-то перепутал, это я должен был писать инспекционный рапорт, а не он, – но я не стал заострять внимания на его промахе и отказался от предложения, сославшись на усталость моего коня и помянув с кислой миной столичную суету.
Похоже, сотник весьма обрадовался моему отказу, поскольку истинная цель его отлучки была не самой благовидной, а он был не настолько туп, чтобы самому нарываться на неприятности.
Он и не подозревал, что уже нарвался. С того самого момента, когда запретил солдатам присутствовать на весеннем празднестве в Фольнарке.
Так что сотник любезно предоставил мне свою комнату на время его отсутствия, а я поспешил не менее любезно поблагодарить его, в свой черед заверив в благожелательнейшем (ишь, слово-то какое придумал!) рапорте о вверенной ему сотне, после чего не стану более злоупотреблять его гостеприимством.
Мы расстались вечером самым дружеским образом, считая друг друга полными, но симпатичными болванами.
На рассвете один болван уехал в столицу, а второй занялся делом.
13
После непродолжительной беседы с капралом Зархи я оставил его в погребке сотника досматривать сладкий утренний сон (флакон второй, нефритовый, пробка резная, три-четыре капли – и сутки ровного похрапывания) и отправился в казармы.
Все выглядело более чем естественно – с утра пораньше оскорбленный капрал забрался в погребок старшего по званию и изнасиловал лучший бочонок из особых запасов, после чего почил в винной луже. Кстати, изрядно попотев, я извлек на свет божий бочонок того самого вина, которое уже ничем нельзя было испортить. В него был опорожнен третий флакончик – самый маленький, металлический, рекомендуется стареющим греховодникам и новобрачным, но не слишком часто.
Завидев меня с беркутом на плече – высокомерный Роа выглядел еще похлеще уехавшего сотника, – солдаты бросили играть в кости и принялись ускоренно (с поправкой на жару) строиться. Я досадливо махнул им рукой:
– Вольно, ребята…
Панцирники застыли в недостроенном виде, обалдело воззрившись на меня.
– Я сказал «вольно», а не «окаменеть и разинуть рот», – пояснил я, усаживаясь на ближайшие нары. – И кости можете не прятать. Роа, ррай…
Мой алиец соскочил на устланный соломой пол, выковырял из-под лежака кубики, клюнул их, отчего оба выпали «шестерками», и вылетел в дверь – гулять.
– Ну, кто со мной кон раскидает?
Плюгавый солдатик с жиденькими рыжими кучеряшками и сальной ухмылочкой поспешил поднять кости и преподнести их мне на ладони, как на подносе. Играть он явно не собирался.
– Чтоб тебе, мерину драному, плешь вспучило! – рявкнул я в его наглую рожу и добавил еще кое-что из столичного армейского лексикона, про его неразборчивую мамашу и похмельного Инара. Слава богу (какому?), натаскался, из Дома бегая…