Голос бездны Ветер Андрей
– Нет вопросов, Лис. Напиши адрес и забудь об этом. И квартиру укажи, кому ключ вручить.
Сергей написал адрес и протянул Чемодану. Этим он выражал полное доверие Саприкову Старшему и тем самым льстил ему.
– Только я хочу предупредить, – уточнил Сергей мягким тоном. – Там живёт актриса. Неглинская Наташа…
– Смотрел её в кино, знаю. Шикарная девка.
– Пусть ваши орлы не напугают её.
– Всё будет в полном порядке. Положись на меня.
***
Войдя в свою квартиру, Сергей первым делом рухнул на диван и набрал номер романовского телефона. Услышав голос полковника, Лисицын сказал с чувством облегчения:
– Ваня, у меня неплохие новости.
В ответ трубка разразилась нечленораздельной бранью, явно пытаясь говорить как можно тише, чтобы кто-то из стоявших неподалёку не слышал его грубой ругани.
– Ты что кипятишься? – не понял Сергей. – Я только что из камеры пыток выбрался по счастливой случайности, новости тебе принёс, рассчитывал если не на медаль, то по крайней мере на шампанское с шоколадом, а ты…
– Почему ты, чёрт возьми, никогда не можешь не только явиться, но и позвонить вовремя? – не утихал Романов. – Почему ты не умеешь быть пунктуальным?
– Потому что я вольный стрелок, – устало ответил Лисицын.
– Дурак ты вольный с вольным ветром в башке, – сказал Романов. – В новую историю влез? Снова по черепу получил? Отвечай! А вообще-то можешь помолчать до моего появления и подумать о смысле жизни. Сейчас я приеду за тобой! Сам приеду! И чтоб ни ногой из квартиры! Ты понял меня?
– Понял, – с готовностью кивнул Сергей, – я и не могу никуда идти, ноги не слушаются.
Он бросил трубку на рычаг и откинулся на спину. Сейчас он со всей ясностью понял, через что ему удалось пройти и остаться в живых. Усталость накатилась на него с силой тяжеловесного катка, утрамбовывающего асфальт.
– Сейчас бы в холодную речку, – шепнул он, повернув голову набок и поглядев в зеркало. – Сигануть бы туда, поднять столб брызг, всплыть на поверхность, лечь на спину, и пусть бы вода понесла по своему усмотрению, будто я опавший листочек… Хорошо бы…
Он поднялся, потёр лицо руками, скинул одежду и голышом направился в ванную комнату. Включив душ, он улёгся на дно. Вода была похожа на дождь. Дождь. Тёплый дождь. Ласковый дождь. Дождь приятно грел живот. Жаль, что этот дождь не мог охватить сразу всё тело, как настоящий ливень. Сергей заткнул пяткой сливную дырку. Вода быстро поднималась. В детстве он любил лежать в ванной на спине и прислушиваться, как вода убегала из-под него, с каждой секундой делая тело тяжелее и тяжелее.
– Какой это редкий кайф, – едва слышно прошептал он.
Когда вода дошла Лисицыну до подбородка, он шумно сел, всплеснув вокруг себя.
– Хватит балду балдеть.
Быстро ополоснувшись, он вышел из ванной и неторопливо прошлёпал мокрыми ногами в комнату. Водянистые следы заблестели по коридору. Порывшись в шкафу, он облачился в свежую одежду и прошёл на кухню, дважды поскользнувшись на мокром полу и стукнувшись при этом плечом о косяк кухонной двери.
– Это гораздо приятнее, чем получать по роже от каких-нибудь громил с мордами обожравшихся шимпанзе, – поделился он мыслями сам с собой, потирая ушибленное плечо.
Пока он варил кофе (кофе он пил только натуральный и на дух не переносил никаких растворимых «нескафе», «чибо» или чего-либо другого, что называлось instant coffee), в дверь позвонили. Сергей осторожно, на цыпочках подкрался к двери и прижался к глазку. На лестничной площадке стоял Романов, добродушный, простой, почти невзрачный человек с редеющими на макушке волосами.
– Милости прошу, – впустил его Лисицын.
– По тебе не скажешь, что тебя били.
– Лупили Гошу Саприкова, а я рядышком раскачивался на крючке и любовался происходящим. Ты проходи, башмаки можешь не снимать, у меня тут мусорно после разных гостей. Ой, хрен такой-сякой, у меня же кофе на плите…
Он прошмыгнул мимо Романова на кухню.
– На меня хватит? – спросил полковник.
– Поровну разделим, джезва большая. Ты усаживайся.
– А ты излагай, что было. У тебя, похоже, на целую книгу наберётся всяких похождений.
– Ты умеешь зреть в корень, Ваня, – подмигнул Лисицын другу. – Так вот… Во-первых, тебе нужно немедленно связаться со своими и обложить со всех сторон Чемодана и его компанию. Я думаю, что он уже выпустил всех своих ищеек и развесил повсюду уши, чтобы отыскать Когтя. Это дело он выполнит вместо тебя. Милиция может спать спокойно. Главное, чтобы твои ребята обвесились всякими там наблюдательными стекляшками и не пропустили момент, когда Чемодан выберется на отстрел Когтя…
– А теперь подробнее…
Минут пятнадцать Сергей излагал, что с ним произошло, начав с того самого момента, когда машину Саприкова обстреляли и погибли люди Когтя, и закончив своим благополучным возвращением домой. Он говорил точно, не вдаваясь в лирику, но не упуская своих личных впечатлений от состоявшихся бесед.
– Да, ловко придумано! – ухмыльнулся Романов, отодвигая пустую чашку. – Похоже, что у тебя мёртвая хватка. Ты и впрямь охотник, Лис. Стало быть, эти костоломы поработают на нас. Всё-таки хорошо, когда есть две-три отъявленные сволочи, которых можно использовать в своих интересах. Да, ты прав, в истории с Когтевым настоящую погоду теперь может сделать, пожалуй, только Чемодан… Пойду позвоню…
Полковник набрал номер.
– Алло, Петрович, здравствуй, дорогой. Да, это я… Про семью после спрошу. Ты вот что скажи мне, Корейцем ты занимаешься?.. Да знаю я, что ФСБ его ведёт. А ты-то? Он у тебя проходит как-то? Сегодня? Ты имеешь в виду разборку в «Титане»? О, у меня для тебя есть очевидец этого приключения. Да, старик… Но об этом попозже. Мне вот что нужно. В «Титане» поработал Чемодан. Как решился на это? Из-за сына своего. Кореец хотел разделаться с Саприковым Младшим, и папашино сердце не удержалось. Да сам знаю, что никогда бы он не решился против Корейца пойти. Только вот пошёл и теперь пойдёт дальше… Объясняю, Петрович, объясняю. Я сейчас занимаюсь Когтевым, а он ускользнул от меня. Дело там очень понятное, никаких сомнений, потому Коготь и залёг. Так вот у меня есть все основания предполагать, что Чемодан будет своими силами искать Когтя и в ближайшие дни отыщет его. Зачем? Это задачка без неизвестных, Петрович. Затем, чтобы воспользоваться случаем и подмять под себя его дело. Обсудим, да, обсудим. Ты лучше скажи, сможешь ли ты сделать так, чтобы Чемодана не трогали ближайшие дня два-три? Надо обложить его с всех сторон, не спускать с него глаз. Помоги, Петрович, один хомут несём, дело же общее…
Васко да Гама
Отель «Васко да Гама» заслуженно пользовался репутацией самой престижной гостиницы. Здесь останавливались именитые деятели искусства, культуры и политики. Случалось, в «Васко да Гама» появлялись московские лица первой величины, чтобы снять шикарный номер на несколько часов или на ночь, ничуть не таясь и не смущаясь того, что об их времяпровождении будут знать. Служащим отеля строго запрещалось обсуждать постояльцев за пределами гостиничных стен, но кто же устоит перед соблазном посудачить дома с приятелями и родственниками о самом-самом известном поэте страны, скрывшемся на три часа в президентском номере в обществе не менее известного «голубого» танцовщика, или о скандале в номере люкс, где депутат Государственной думы (прилежный отец семейства) пытался изнасиловать приезжую чернокожую певицу, но, будучи чрезмерно пьян, был выставлен ею в голом виде в коридор, где добрые тридцать минут потрясал своим беспомощным половым приспособлением, угрожая «поиметь им» всю страну. О таких событиях умолчать было трудно, но о них быстро забывали, так как очередные звёздные постояльцы давали повод для новых пересудов.
Михаил Михайлович Когтев появился в «Васко да Гама» в сопровождении четырёх высоких молодых мужчин и лохматой собаки. Он не привлёк к себе ничьих взглядов, так как его лицо обычно не тиражировалось на страницах газет и журналов, чему он был теперь несказанно рад. Не ответив на приветствие девушки-администратора, сидевшей за зеркальной стойкой, он властно потребовал немедленной встречи с владельцем отеля Кошелевым.
– Я не знаю, здесь ли сейчас Николай Трофимович, – неуверенно пожала плечами девушка, продолжая вежливо улыбаться, но я соединюсь и узнаю…
– Он здесь, я недавно созвонился с ним, – рявкнул Когтев, проводите меня к нему.
– Хорошо. – Девушка нажала тонким пальцем с длинным алым ногтем на одну из двух десятков кнопок на пульте перед собой: – Лена, подойди ко мне срочно.
Откуда-то сбоку выпорхнула другая девушка в синей униформе и быстрыми шагами приблизилась к строгому гостю. На её кукольном личике сияла приветственная улыбка.
– Вы к Николаю Трофимовичу? Пожалуйста, я провожу вас, он ждёт.
Отражаясь в лакированной поверхности коричнево-белых паркетных квадратов, вся процессия скрылась за могучими дубовыми дверьми.
– Михал Михалыч! – воскликнул суховатый с виду Кошелев, поднимаясь из-за громадного стола навстречу Когтеву и показывая сопровождавшей девушке Лене, чтобы она немедленно исчезла. – Я жду вас. Всё готово, как вы просили. Вот ключи. Третий этаж. Угловой номер. Тот самый…
«Те самые» апартаменты представляли собой две просторные смежные комнаты в конце коридора на третьем этаже. Их никогда никому не сдавали из гостей, ибо они предназначались для крайне редких случаев, о которых друзья Кошелева предпочитали не думать, так как никто не любит думать о возможном своём крахе. Особенность этого номера заключалась в том, что в дальней от угла комнате имелась дверь в соседний номер, состоявший из трёх комнат, где тоже никто никогда не жил. Предполагалось, что в случае нужды можно будет покинуть угловые апартаменты через дверь соседнего номера, незаметно выйдя на противоположном конце коридора почти возле самого лифта.
– Меня здесь нет ни для кого, кроме Семёнова, – внушительно произнёс Когтев, холодно глядя в лицо Кошелеву.
– Я всё понимаю, Михал Михалыч. Не извольте беспокоиться. Уж я-то понимаю, что такое конфиденциальность…
– Плевать мне на конфиденциальность! Меня здесь просто нет! Нет, и всё! – отрезал Когтев, взмахнув тростью с такой силой, что раздался свист рассекаемого воздуха. – Никто из обслуги пусть ко мне не приходит. Еду и прочее всякое должны привозить на этаж, а мои ребята уж сами провезут тележку через коридор в номер.
– Слушаюсь, Михал Михалыч.
– Ты хорошо понял меня?
– Не сомневайтесь, Михал Михалыч, – закивал Кошелев.
***
Эдуард Семёнов был лет на восемь моложе Когтева, но пользовался, в отличие от большинства людей своего круга, привилегией называть Михаила Михайловича на «ты» по причине очень давнего знакомства с ним. Эдуард Семёнов (для всех он был просто Эдиком) отличался высоким ростом, и за счёт этого его полнота, проявлявшаяся особенно в верхней части ног, не очень бросалась в глаза. Короткие волосы всегда лежали ровно, но прядь над левым виском обязательно скручивалась искусно уложенным вензелем. Обычно Семёнов носил шёлковое китайское кимоно и таджикскую тюбетейку, расшитую крупным речным жемчугом. Ходить ему приходилось в основном в помещении, на улице он успевал сделать лишь несколько шагов, чтобы покрыть расстояние между дверью дома и отворённой дверцей шикарной автомашины, так что опасаться за чистоту своего наряда ему не приходилось. В «Васко да Гама» он явился в своём привычном обличье, не изменив собственному вкусу, и сразу обратил на себя внимание всех присутствовавших в фойе.
Охранники Когтева пропустили его в комнату Когтева, не проронив ни слова. Войдя в номер, Семёнов дал знак двум своим сопровождающим, чтобы они обождали за дверью.
– Эдик, дорогой! – Когтев нетерпеливо поднялся из глубокого кресла, из соседнего кресла вынырнула лохматая чёрная собака. – Войка, сидеть!
– Миша, что стряслось? Почему ты здесь, мой славный? – Семёнов жеманно вскинул руки, заколыхав широкими рукавами фиолетового кимоно.
– Дерьмо стряслось. Ты не поверишь, Эдик, какое стряслось дерьмо.
– Куда мне сесть? – Семёнов огляделся, выбирая удобное место.
Когтев всегда относился к Эдуарду Семёнову с сильной, но хорошо скрытой брезгливостью. Он не понимал, как мужчина, имеющий всё, чего только можно пожелать, мог потерять мужской облик и мужскую сущность. Последним увлечением Семёнова был главный модельер страны, и чувство это было взаимным. Никто из них не скрывал своей привязанности, впрочем, они не позволяли себе вольностей на людях. Как-то раз после продолжительного банкета Когтев спросил Семёнова:
– Эдик, неужели тебе не надоело вот это всё?.. Ты изображаешь из себя девочку-цыпочку туза червонного, но ведь ты мужик по природе… Признайся, тебе разве ничуть не стыдно за это?
– Почему я должен стыдиться этого? Разве я превратился в подонка, ссучился? Разве это мешает мне заниматься делом? Нет. Тогда почему я должен скрывать мои чувства? Почему я должен стыдиться, что мне нравятся мужчины? Разве это ужасно? Если да, то почему ты позволяешь себе открыто пить водку? Водка-то уж точно порок, она вредит здоровью. Но ты прилюдно поднимаешь рюмку за рюмкой, и никто не осуждает тебя. Я же прилюдно даже не целую моих любимцев, но все шепчутся за моей спиной, что я веду себя недостойно. Почему? Я никого не насилую, не принуждаю. Я вступаю в добровольные отношения. Или я не имею права на свободный выбор?
– Но ты же не будешь отрицать, что это выходит за нормальные рамки, – настаивал Когтев, потряхивая седой прядью волос над глазами.
– Почему за рамки? Я же не стремлюсь, чтобы мой мальчик забеременел от меня. Это, конечно, было бы ненормально, я согласен. А нежничать я могу с кем угодно. Люди тискают щенков, котят, наслаждаются ароматом цветов – это в порядке вещей. Но возвращаясь к той же водке и вообще к алкоголю, я скажу, что это никак не может считаться нормальным, но подавляющая часть народонаселения нашей планеты потребляет алкоголь, вдыхает дым табака, дурманит себя наркотиками. Я этим, заметь, ничем не пользуюсь. А то, что мне нравится тот или иной мужчина, вовсе не грех…
Когтева не убеждали доводы Семёнова, и он оставался при своём твёрдом мнении. Сейчас, глядя на шелковистые волны семёновской одежды, он вспомнил этот разговор и улыбнулся. Принадлежал Эдик к мужскому роду или к женскому, оказалось несущественно, но за помощью Когтев обратился именно к нему, к странному «голубому» человеку, которого до вчерашнего дня считал самым нетвёрдым. Сегодня же он был для Когтева самым надёжным.
– Ну-с, я слушаю тебя, Миша, – Семёнов забросил ногу на ногу и просительно выставил руки вперёд. – Давай, вываливай свою проблему.
– Я убил Павла Шеко и хотел убить Ксению, но…
– Положил в гроб и закопал заживо? – Эдик умилённо захлопал в ладоши. – Браво! Какая игра воображения, Мишенька. Ты явно начитался античной литературы. Но почему ты говоришь, что попытался закопать её? Я был на похоронах. Я видел, как её…
– Её достали какие-то козлы, и теперь меня со всех сторон обложили менты.
– Забавная картина. Ксения видела, как ты убивал Шеко?
– Да. Я застукал их вместе и вспылил.
– Хороша вспышка! Потерпеть денёк-другой ты не мог, чтобы поручить кому надо разобраться со своей потаскушкой? Разве тебя жизнь не научила, как себя сдерживать?
– Я всё понимаю.
– Ты поступил очень опрометчиво, мой милый. Мы с тобой принадлежим к миру королей. Мы не имеем права… э-э… разбираться с неугодными людьми нашими собственными руками. На это у нас имеется множество добросовестных исполнителей, которые никогда не бросят тень на нас, их хозяев, покровителей, кормильцев. Они преданы нам, потому что мы щедро платим… Да не оскудеет рука дающего…
– Я не мог сдержать себя, – объяснил Когтев; его голос звучал, как у провинившегося мальчишки.
– Это я уже слышал. Ты помнишь, на чём погорел Исаков? На точно таком же деле. Этот несчастный своими руками зарезал жену и её любовника на глазах у гостей. Сколько на его совести заказных дел было, и никто ничего не мог предпринять, а тут он сгорел. Теперь отбывает.
– Перестань, Эдик. Мне и без того тошно.
– А что я могу? Ты ведь не просто убил Шеко, ты с большой изощрённостью попытался разделаться с женой. Это серьёзная, скажем так, провинность.
– Мне нужна твоя помощь.
– Чем могу…
– Во-первых, пошебурши в прокуратуре, может, как-то можно сдержать рвение ментов. Во-вторых, достань из-под земли мою Ксению и Лисицына…
– Это которого?
– Журналист из «Плюфя».
– А он тут при чём?
– Всё при том же. Он в курсе всех деталей. Я сдурил, что не удавил его, но что уж теперь… И в-третьих, выясни, кто именно занимается моим делом, чья бригада устроила мне засаду и так далее…
– Что потом?
– Их всех надо убрать.
– У тебя, Мишенька, губа не дура. Голливудский размах, – Семёнов в задумчивости откинулся на спину, почти утонув в кресле. – А не поздно ли?
– Что мне остаётся? – Когтев в бессильной злобе стукнул тростью о пол. – Сваливать за бугор? Я понимаю, что этого не избежать. Но я не могу навсегда.
– Почему?
– Потому, Эдик, что я привык здесь жить. Я люблю эту сраную страну.
– Так ты патриот? – поднял брови Семёнов. – Кто бы мог подумать. Ха-ха-ха!
Когтев раздражённо встал и прошёл широкими шагами вдоль стены.
– А костюмчик-то на тебе, Мишенька, не отечественного пошива, и денежки в твоём кошельке хрустят не наши, – покачал головой Эдик Семёнов. – Зачем тебе оставаться здесь? Езжай отсюда, и у тебя будет гораздо больше шансов остаться на свободе. Ты же хочешь остаться на воле?
– Я не намерен обсуждать это. Я прошу тебя о помощи. Ты сможешь сделать то, о чём я прошу?
– Я попытаюсь. Но за один день, как ты понимаешь, этого не провернуть. У тебя слишком большой аппетит, мой милый.
Чаепитие
Ксения ждала возвращения Романова от Лисицына с нетерпением. После всего случившегося она оставалась в состоянии полной растерянности и никак не могла расставить всё по своим местам. То есть всё было вполне ясно, но вместе с тем всё сделалось другим, новым. Романов внезапно превратился в человека близкого и надёжного. Он мог быть не просто другом по имени дядя Ваня, он мог быть её отцом, кровь которого наполняла её плоть. Двадцать два года она жила без отца, и теперь вдруг появился человек, который мог называться им. Он не навязывался, не утверждал, он сам не знал наверняка, да это и не было нужно. Начиная с их разговора на обочине шоссе, Ксения стала испытывать к нему огромную нежность и доверие. Чувства были острее и сильнее, чем девичья влюблённость и сексуальная страсть. Они были основательнее, громаднее, просторнее. Она не противилась им. Наоборот, ей хотелось этих чувств, она лелеяла их, наслаждалась ими. Она с головой отдалась тому, чего была лишена все прежние годы.
«Пусть он и не отец мне, – размышляла Ксения, – но он близко знал маму, он любил её. Он связан с той жизнью, от которой у меня не осталось ничего, кроме имени и фамилии. Он пришёл оттуда. Он соединил прошлое и настоящее в одно целое! Ах, как хорошо, как здорово, что появился дядя Ваня!»
Дожидаясь его возвращения, она невольно перебирала в памяти события прошедших дней, вновь и вновь содрогаясь от накатывавшего на неё кошмара. Опять её глаза шарили в непроницаемой тьме по крышке гроба, опять видела она дрыгающееся на полу тело Павла Шеко, опять смотрела безумно на стекающую с морды жующей собаки кровь. И ужас пронизывал её всю миллионами острых иголок. Но иногда к ней подкрадывалось незнакомое чувство, исходившее будто не от неё самой, а от кого-то ещё, может быть, от Сергея Лисицына.
Сергей. Странный человек. Непонятный. Ей приходилось много слышать о нём, читать его статьи в дурацком «Плюфе». Многое в его писанине оставалось для Ксении непонятным, но статьи непременно наводили на размышление. Она знала, что не отличалась особым умом, но никогда не страдала от этого, тем более что дорогу в жизни она прокладывала иными своими достоинствами. Именно поэтому «Твёрдый знак» Лисицына всегда удивлял её. Сергей рассуждал о вещах вроде бы хорошо знакомых, говорил о понятиях, давно навязших в зубах, но выворачивал их наизнанку и выставлял в новом свете. Это понимала даже Ксения, несмотря на своё… Как он назвал это – невежество? Невежество идёт по пути желания. Невежество постоянно жаждет. Невежество хватает всё, что попадается под руку, не утруждая себя вопросами, нужно это или нет. Только невежество хочет обладать знаниями, только невежество хочет быть респектабельным, богатым, могущественным. Человеку, которого невежество не поглотило, всё это не нужно. Однако невежеству так трудно противостоять, оно неукротимо, дико и тупо.
Ксения вспоминала эти слова из последней публикации Лисицына и содрогалась, понимая, что они полностью отвечали её характеристике. Она всегда стремилась чем-то завладеть: положением в обществе, модными картинами, книгами, туалетами, знакомствами. Она спешила получить в свои руки побольше. Но никогда не нуждалась ни в чём из того, что получала и что выставляла напоказ. Она прекрасно могла обходиться без своего богатства, ей не нужны были её многочисленные приятели и приятельницы. Однако она неустанно прибирала к себе всё новых и новых. Что это? Болезнь? Или невежество? А ведь так не хотелось принадлежать к этой категории людей, к этим так называемым сливкам общества…
Тьфу! При чём тут это?
Если сказанное Лисицыным не относилось к ней, тогда почему она так задета этим? Он не называл ни одного имени, ни одной фамилии, но на следующий день после выхода «Плюфя» все почему-то всегда оправдывались. Не то чтобы открыто говорили: «Это не про меня!», но всё-таки яростно оспаривали написанное Сергеем.
Да, Лисицын не был похож на остальных. И то, что Ксения познала его как мужчину, лишь утвердило её в этой мысли. Он был человеком на все сто процентов, но человеком, абсолютно отличным от других людей. Ему, разумеется, были свойственны обычные человеческие качества, у него была нормальная мужская эрекция, под мышками пахло потом при возбуждении, но разве в этом дело? Он оценивал всё происходившее с ним и со всей толпой человеческой будто бы с изнаночной стороны. Он сам был изнанкой человека.
Что до истории с Когтевым, то Ксения ощущала всей своей природой, что в закружившем её вихре скрывалось нечто глубокое, важное. Не просто из-за её увлечения молодым скульптором случилось убийство и захоронение. Не просто из-за шокового состояния она перепутала адрес и пришла к Лисицыну. Нет, нет и ещё раз нет! Бывают случайности, но не бывает целой цепи случайностей, которые приводят к опять же случайной и очень важной встрече. А встреча произошла. Встреча с Романовым. Значит…
Какие странные повороты задумывает штука под названием жизнь.
Ксения росла беспризорницей, красивой беспризорницей. Своего первого мужчину она познала в четырнадцать лет. Многие её подруги, прошедшие через детские дома, начали половую жизнь гораздо раньше. Будучи симпатичной девчонкой с ядовито-зелёными глазами, выворачивающими любого встречного парня наизнанку, вскоре поняла, что её притягательная внешность может обеспечить ей сносное существование. Поначалу продавать своё тело было забавно, но вскоре первое любопытство, свойственное всем подросткам, было удовлетворено, и его сменило понимание того, что заниматься проституцией придётся без всякого удовольствия. Неожиданно возле Ксении появился волосатый бугай Мишка по кличке «Штырь». Он взял Ксению под своё крыло и сам подыскивал ей клиентов, получая от них богатое вознаграждение. Ксения не сразу поняла, какой хомут надела на себя. Проституция оказалась делом болезненным. Не в смысле телесного недуга, а в душе. Каждый раз уходя с клиентом, Ксения ощущала, что в неё впрыскивалась очередная порция яда. Её мутило, она подолгу отлёживалась, медленно приходила в себя. Но снова и снова шла на работу, убеждая, что это был единственный шанс скопить денег и начать новую жизнь. Однако с каждым разом ей становилось труднее. Непереносимая тяжесть давила на неё. За полтора года Ксения насытилась своей профессией настолько, что готова была броситься в море головой вниз. Спасение явилось в облике красивого молодого человека. Он приехал из Москвы в Краснодар в поисках красивых девчонок для агентства фотомоделей. Такова была его работа – ездить по стране и вылавливать повсюду красивую молодёжь. Увидев Ксению, он не колебался ни секунды. Пронзительный зелёный взгляд сразил его сразу, на остальное он даже не смотрел, хотя тело Ксении, хоть и не развившееся ещё полностью, обещало в будущем превратиться в идеальную форму. Мишка Штырь не пожелал отпустить Ксению, и тогда появились ещё какие-то люди, тоже приехавшие из Москвы. Сперва они предложили Мишке денег, но он упрямился и даже угрожал москвичам.
– Вы так просто наших тёлок не угоните. Я не позволю. У меня здесь крутые подвязки, парни. Лучше не суйтесь в мои дела…
На следующий день Мишка Штырь пропал, и никто не помешал Ксении отправиться в Москву в сопровождении сказочного принца. Она влюбилась в него сразу. Он же не ответил ей ни единым поцелуем, хотя проявлял удивительную нежность и внимание. Лишь много времени спустя она узнала, что он не интересовался женщинами как сексуальными партнёрами.
– Вот твой контракт. Здесь изложены все условия: что обязуешься ты и что обязуемся мы, то есть я.
Ксения обязалась не иметь никаких сексуальных контактов в течение двух лет обучения в агентстве «Пафос» и не обзаводиться семьёй в течение трёх лет после окончания учёбы. «Пафос» взял на себя заботу по её содержанию и обеспечению работой по окончании учёбы. Так началась жизнь фотомодели Ксении Литвиновой. Жизнь была пёстрой, шумной, денежной, но однообразной. Очень быстро пришла известность, появились поклонники. Казалось, что Ксения добралась до вершин того, о чём могла мечтать девчонка из провинции. Но ей чего-то не хватало. Затем появился Когтев. Взрослый, умный, обаятельный и головокружительно богатый. Ксения получила мужа, но она по-прежнему не испытывала сладкого чувства, называемого счастьем.
Иногда ей вспоминался голодный и грязный детский дом. В те годы она умела быть счастливой, своровав на рынке недозрелый банан или апельсин и сжевав его, лёжа где-нибудь на гнилой крыше сарая. Это далёкое наслаждение теперь казалось недосягаемым. Получив деньги, Ксения лишилась счастья.
***
Входная дверь внезапно отперлась. Ксения заметила, что охранявший её Влад уже стоял в тёмном коридоре, держа дверь под прицелом. Надо же! Она ничего не слышала, а он уже достал пистолет и готов стрелять. Как же они умеют это? Как умеют не забываться, не улетать в своих мыслях далеко-далеко? Наверняка ведь у Влада есть свои заботы, свои переживания, но кажется, что в голове у него нет ничего, кроме возложенной на него обязанности. Он пришёл на работу и вот уже вспрыгнул, обнажив оружие, молча шагнул навстречу пришельцам и готов умереть за Ксению, за эту совершенно чужую ему и, вполне возможно, презираемую им девчонку.
Входная дверь открылась, но Ксения не вздрогнула. Впервые за этот страшный отрезок времени она не вздрогнула, осталась совершенно спокойной. Откуда-то пришла твёрдая уверенность в том, что опасность не угрожала. В двери показались Романов и Лисицын.
– Как дела, караси?! – крикнул вместо приветствия Романов.
– Дела у вас, Иван Васильевич, а у нас делишки, – откликнулся Влад, убирая пистолет.
– Да, Владик, у нас действительно дела! – хохотнул Иван Васильевич Романов. – Дела, как говорится, широкого покроя. Все на ушах стоят от волнения и нетерпения.
Навстречу пришедшим шагнула Ксения. Сергей остановился, увидев её.
– Так ты её у себя прячешь, Вань? – посмотрел он на полковника.
– Ну, не к тебе же мне её вести. Ты опять чего-нибудь нагородишь, утащишь её в какую-нибудь «малину», подвесишь там на крючок и предоставишь братве использовать её в качестве боксёрской груши. Нет, дружок, эта девочка поживёт у меня. На то имеются веские причины, – он подмигнул Ксении, мол, теперь у нас с тобой есть секреты от них, Ксюха, а у них от нас – ничего.
– Так вот почему ты шёпотом матерился по телефону. Стыдно было, что молодая и красивая женщина услышит, какой ты, оказывается, невоспитанный мужчина. – засмеялся Сергей.
– Матерился… Это я по-доброму это как бы и не по-матерному… Кхе, кхе… Ксюша, сваргань-ка нам чайку. Я перезвонюсь со своими, узнаю, раскрутился маховик или нет. Влад, ты останься пока у меня, звякни, если кому обещался быть сегодня вечером, скажи, что дела срочные. Что-то подсказывает мне, что Когтя будем брать сегодня ночью, под утро…
В квартире царила вполне домашняя обстановка. Посторонний человек и не помыслил бы, что здесь собрались люди, ожидающие развязки трудного кровавого дела.
– Чай готов.
Они сошлись в этой квартире, охваченные напряжённым ожиданием. Каждый думал о своём, но все вместе думали об одном и том же.
– А что, сахар в твоём доме не водится разве?
Где-то на улице рыскали бандиты и сотрудники правоохранительных органов, рыскали в поисках одного и того же человека. Разные охотники по разным причинам вынюхивали след одной дичи.
– Кто-нибудь слышал анекдот про того еврея, который хранил секрет, как правильно заваривать чай?
– Слышали, с бородищей анекдот…
В городе шла война. На улицах и в квартирах появлялись трупы с простреленными насквозь черепами. Трупов было много. С каждым днём их становилось всё больше. Но так было всегда. Война никогда не прекращалась. Она перетекала из одной формы в другую. Она меняла боевые костюмы. Она переделывала прежние песни на новые. Но она не исчезала никогда. Война была неотъемлемой частью общества, которое поставило своей целью достижение материального благосостояния. Общество боялось этой войны, но не прекращало её, ибо не умело наживать свои богатства без войны. Общество стремилось к богатству, запутавшись в своих желаниях, но дорога к богатству и жизнь в богатстве порождали страх. И люди жили в страхе.
– А вот я уже не боюсь, – сказала Ксения.
– Что ты вдруг расхрабрилась? – нежно улыбнулся Романов. С другой стороны, оно понятно: три мужика рядом, три здоровых мужика, три богатыря…
– Я не расхрабрилась, – кокетливо качнула головой Ксения. – Просто я вдруг поняла, что всё будет хорошо. Пусть ещё хоть что угодно случится, но теперь всё закончится хорошо. Я так чувствую.
– Но пока ещё не всё хорошо, – сказал полковник и повернулся к Сергею: – Слушай, старик, обзвони свои газеты и журналы.
– Какие такие «мои»? – не понял Сергей.
– Ну, я не так выразился. Приятелей своих обзвони. Скажи, что намерен сделать заявление (кстати, Ксюша тоже выступит) о негодяе Когтеве и так далее. С некоторыми подробностями…
– Это зачем же? Сейчас уже поздно, никто не приедет. Для чего такой трюк? – удивился Лисицын.
– Чтобы задницу прикрыть, балбес. Об этих звонках непременно станет известно и Когтеву и Чемодану, и всем остальным. Пусть понервничают. Я хочу заставить их всех зашевелиться активнее. Они задёргаются, захотят убрать Когтя побыстрее. Естественно, что работать будут неаккуратно. Мне только этого и нужно. Разве это не очевидно?
– Очевидно? – Лисицын налил очередную чашку чая. – Дурацкое слово «очевидно». Откуда взялось слово «очевидно»? Почему не говорят «ухослышно» или «ногоходно»?
– Какое такое «ухослышно»? – вступил в разговор Влад.
– Обычное, – ответил с невозмутимым лицом Лисицын. «Очевидно» происходит от «очи» и «видеть». Почему тогда нет соответствующих слов, связанных с другими действиями?
– Влад, он сейчас начнёт тебе мозги втирать, – пояснил Романов своему подчинённому. – Его хлебом не корми, дай словечками поиграть. Ты не видишь, что ли, как он подбирается, выискивает повод для активного спора, чтобы разложить вас и пригвоздить своими разглагольствованиями? Знаете, братцы, как он однажды, когда мы ещё торчали в Ченгреме, ораторствовал перед нашими солдатами на тему войны? Не поверите! Я уже подумывал о том, что его придётся выслать оттуда за разложение морального духа моих бойцов или посадить под арест. Он тогда в плену у горцев побывал, насмотрелся на их жизнь и ну загибать про всякое…
– Ничего я не загибал, – возмутился Сергей. – Я говорил о том, что видел. А видел я, как мужики в горах танцевали перед боем. И тогда я понял, что нам таких людей не одолеть. Наёмников одолеть, а этих, вольных, – нет. Вольные навсегда останутся вольными.
– Вот-вот. Нашёл, что сказать солдатам во время войны.
– А когда мне им говорить это? Когда они по госпиталям будут валяться без рук, без ног, без глаз? Я и сейчас повторю то же самое. Никакие правительственные войска со всей своей бронетехникой ни на что не годятся против таких партизан. Правительственные войска, которые военное дело воспринимают только как умение точно стрелять по цели, могут уничтожить такого врага физически, но не морально. Солдаты – люди подневольные. Такая армия может вести успешные боевые действия только против такой же армии. Что же до горцев или каких-либо иных аборигенов, то они воюют иначе. У них дух другой. Они танцуют, хороводами вокруг костра ходят. А это такую силищу даёт, что мало не покажется. Они прекрасно знают, для чего идут в бой. У них настрой вот здесь, в сердце, настоящий воинский дух. Мы же не танцуем.
– При чём тут танцы, Сергей? – взвился Романов.
– Воинское искусство держится не только на умении правильно держать нож или пистолет. Взгляни на всю свору, которой окружил себя Коготь и ему подобные. Там очень сильные ребята найдутся, и головой они своей рискуют точно так, как наши солдаты на войне. Разве что деньги здесь получают за риск и верную службу совсем другие. Но вряд ли кого из этих амбалов можно назвать воинами.
– Конечно, они не воины. Обыкновенные бандиты! – гнул своё Романов.
– А чем они отличаются от солдат, стреляющих в горах по местным жителям? – возмутился Сергей. – Если там солдаты, то и эти бандиты такие же солдаты, Ваня. И ты не отнимешь у их профессии ни риска, ни страха, ни смерти.
– Они воюют не за Родину.
– А наши пареньки в Ченгреме и других «горячих точках» воюют за свою Родину, что ли? Бросьте, господин полковник, не надо юлить перед самим собой. Их туда швыряют, потому что они бесправны, никто не спрашивает их согласия, а за отказ выполнить приказ их упекают за решётку. А те, которые по контракту идут, так их тоже патриотами не назовёшь. Они деньги зарабатывают. И никогда такие парни не будут петь горячие песни перед костром, чтобы кровь вскипела. Они лучше водки жахнут, чтобы страх придавить… Воин это образ жизни. Нет, я ничего не хочу сказать против спецназовцев, Ваня, ты же знаешь, с каким уважением я отношусь ко всем спецам. Но всё-таки это – их работа. Они всегда могут оставить её и перейти на другую. Сколько твоих ребят бросило работу из-за мизерной зарплаты? Сколько ушло вкалывать в частные структуры, которые фактически работают против государства?
– Самураи тоже часто шли наёмниками, – проговорил Романов. – А мне кажется, что самураи – воины из воинов. Или я ошибаюсь?
– Мне начинает казаться, что вы сейчас поссоритесь, а я так и не пойму, о чём вы толкуете, – нахмурилась Ксюша. – Вы для начала разберитесь в терминологии, а потом уж затевайте спор, ладно? Я не разбираюсь в самураях и не разбираюсь в тонкостях спецназа, но вы же говорите о том, что знаете. Почему же вы не понимаете друг друга? Воин это кто? Или что? Это профессия? Или призвание? Или духовность?
Мужчины посмотрели на Ксению с удивлением…
Ночные передвижения
Эдуард Семёнов приехал к Чемодану не сразу. Он долго размышлял о Когтеве, прикидывал все «за» и «против». Конечно, Когтев влип. В том не было никаких сомнений. Влип основательно. Скорее всего, его возьмут, так как уже разыскивают повсюду. Через пару часов после встречи с Когтевым в «Васко да Гама» Семёнову позвонил главный редактор «Волонтёра» и застрочил, точно пулемёт:
– Эдик, я только что имел разговор с Лисицыным. Он сегодня, несмотря на поздний час, собирает журналистов, чтобы сделать какое-то заявление насчёт Когтева. Оказывается, Михал Михалыч свою красотку живьём в землю зарыл! Голова кругом идёт!..
После пары таких звонков Семёнов понял, что с Лисицыным разбираться поздно. Информация уже получила широкую огласку. Значит, Когтева не отмыть. Если же его не отмыть, то от него следует избавиться. И по возможности быстрее. Теперь Когтев становится опасен для всех. Он слишком тесно завязан на Семёнове, Саприкове, Фелимонове, Жбане и других. Нельзя допустить, чтобы он потянул за собой хотя бы одного из этих людей. Один низложенный король не должен свалить других королей. Нет, Когтев человек конченый. И кончать его нужно очень быстро. Ни о каком сходняке не могло быть и речи. Решать нужно было самому или… Семёнов расстроенно вздохнул и набрал номер Саприкова Старшего.
– Алло, Чемоданчик? Это Эдик говорит.
– Можешь не представляться, старик, я твой нежный голосок из тысячи других узнаю, – ответил Чемодан пьяным голосом.
– Мне бы поговорить с тобой надо.
– Валяй. Мои локаторы наготове.
– Не по телефону. Пошушукаться. Это очень важно и срочно. Касается Михалыча.
Чемодан громко засопел в трубку.
– Ладно, я дома. Ты подъедешь или хочешь где-то ещё?
– Приеду к тебе.
Они встретились через сорок минут.
– Что у тебя? – с порога начал разговор Чемодан. – Не ходи кругами, выкладывай прямо.
– Несколько часов назад я разговаривал с Когтевым. Он просил у меня помощи. Он спрятался в углу и не имеет возможности высунуть нос.
– Я в курсе, – Чемодан провёл Семёнова в гостиную, – знаю, что Коготь шнуркуется.
– Я полагаю, надо сделать так, чтобы он не поставил нас в неудобное, очень волнительное положение, – негромко произнёс Эдуард, элегантно поправляя завитую прядь волос на виске. – Ведь менты скоро вычислят его. Ни ты, ни я в этом не заинтересованы.
– Ты намекаешь, что он может потянуть за собой и нас? – нахмурился Чемодан.
– Мало ли как повернётся дело. Он в отвратительном состоянии.
Чемодан наклонился вперёд. Его так и подмывало открыть Семёнову, что он сам уже собрался разделаться с Когтевым. Но Чемодан сдержался. Он прекрасно знал Эдика, этого тонкого, скользкого, хитрого, опасного и изящного, как змея, человека. «Пусть мои пожелания останутся при мне», – рассудил Саприков Старший, переборов пьяное желание поведать о своих замыслах, и вместо этого спросил:
– Ты пришёл сблатовать меня на эту работу?
– Я пришёл обсудить положение, – улыбнулся хитро Семёнов.
– А затем на меня укажут рукой, что я воспользовался случаем? Никто же не поверит потом, что положение Когтя было полный горюн! – Произнося эти слова, Тимофей Саприков мысленно улыбался. Эдик Семёнов появился в его доме с своим предложением как нельзя более кстати. Теперь совесть Саприкова очистилась. То, что несколько часов назад он единолично принял решение убить Когтева, нарушив законы своего мира, не имело теперь никакого значения. Отныне он мог не беспокоиться. Решение о ликвидации Когтева принадлежало не ему одному.
– У Когтя два пути, – Семёнов повысил голос, – либо к ментам язык распускать, либо в холодильник с бирочкой на левой ноге… Согласен ты с этим? А чтобы твоя совесть была чиста, Чемодан, и чтобы ты не сказал потом, когда мы начнём кроить когтевские дела, что я не участвовал в этой работе, мы провернём операцию совместными усилиями.
– А Коготь звал тебя зачем? Помощь, говоришь, просил? – ухмыльнулся Чемодан. – Стало быть, если бы он не был в полной жопе, то ты бы помог ему?
– Безусловно. Всё-таки мы партнёры. Но я не могу рисковать, – развёл руками Эдик.
– Ну ты и жук, – засмеялся Саприков.
– Я честен, Чемоданчик, просто предельно честен. Ты просил не ходить кругами, и я не хожу. Я свистеть не люблю.
– Много ли у него с собой людей?
– Я видел пятерых возле дверей. Вполне может быть, что столько же тихарей бродит по фойе отеля.
– Так он в отеле шнуркуется? В каком?
– «Васко да Гама».
– Где же он в «Ваське» спрятался? Место шумное, людное.
– Третий этаж, угловые апартаменты, обозначенные номером 222. Окна выходят на две стороны. Одни смотрят на площадь, другие на перекрытый сейчас из-за стройки узенький проезд. Там стоит блочный дом, из которого, я думаю, можно взять Когтя на прицел.
– Снайпер?
– А почему бы нет? – Семёнов произнёс это с каким-то особым мальчишеским задором, и Саприков вспомнил, как давным-давно, ещё в молодые годы, он повздорил с Эдиком и стукнул его кулаком в лицо, разбив ему нос. Эдик увидел льющуюся кровь и с точно такой же интонацией воскликнул, что не стыдно и даже приятно получить затрещину от настоящего мужчины.
– А почему бы и нет? – повторил Семёнов.
– Снайпер… Пусть пойдёт снайпер. Я отправлю Лешака на это дело. Но не думаю, что мы обойдёмся выстрелом издалека. Лешак работает со свечкой наверняка, когда есть время подготовиться, а тут сплошная скороспелка. Я, пожалуй, сам пойду в «Ваську».
Семёнов одарил Саприкова пронзительным взглядом:
– Не боишься, что можешь засветиться?
– Меня там никто не пасёт, да и разве не могу я появляться в «Ваське»? Что хочу, то и делаю. Я, может, Кошелева навестить желаю.
– Верно говоришь. Но всё же там после тебя труп останется.
Читать бесплатно другие книги:
