Под покровом небес Боулз Пол

VII

Проспал весь день. Кит вернулась к ланчу, тихо вошла, разок кашлянула – вдруг проснется? – и отправилась есть без него. Проснулся уже чуть не в сумерках, чувствуя себя свежим и обновленным. Что ж, встал и медленно разделся. Набрал ванну горячей воды, долго нежился, побрился и стал искать свой белый банный халат. Нашел его в комнате Кит, а самой ее не нашел. На ее столе громоздились свертки с провизией, которую она закупила в дорогу. Товары по большей части были с черного рынка, «мейд ин Ингланд» и, если верить этикеткам, все произведенные по прямому заказу его величества короля Георга VI. Распечатал пачку печенья и принялся эти печенья поедать – одно за другим, с какой-то ненасытной жадностью. Город в обрамлении окна потихоньку тускнел. Наступил как раз тот момент сумерек, когда освещенные предметы кажутся неестественно яркими, тогда как остальные уже успокоительно темны. Электричество на улицах еще не включили, так что немногочисленные огни горели только на нескольких судах, что стояли на рейде в гавани, ширь которой была и не светлой, и не темной – просто пустое пространство между городскими постройками и небом. А чуть правее – горы. Первая из которых, вздымаясь прямо из моря, напомнила ему два колена, сомкнутые и поднятые под огромным одеялом. Лишь на какую-то долю секунды, зато так явственно, что это вызвало почти шок, он почувствовал себя где-то совсем в другом месте и в давнее-давнее время. Потом опять колени сделались горами. Он побрел на первый этаж.

Между собой они давно решили гостиничный бар вниманием не баловать, потому что там всегда царило безлюдье. Теперь же, зайдя в эту полутемную крохотную комнатенку, Порт с некоторым удивлением увидел у стойки бара одинокого посетителя – грузного юношу с бесформенным лицом, хоть какую-то определенность которому придавала лишь неряшливая пегая бородка. Пока Порт усаживался у другого конца стойки, молодой человек задвигался и сказал с явственным британским акцентом:

– Otro Tio Pepe,[29] – и пододвинул свой стакан к бармену.

Порту представились прохладные подземные погреба в испанском городе Херес-де-ла-Фронтера, где когда-то его угощали хересом «Тио Пепе» 1842 года, и заказал то же самое. Молодой человек взглянул на него с некоторым удивлением, но ничего не сказал. Вскоре в дверях появилась крупная рыхлая женщина с землистым лицом и волосами, выкрашенными хной в огненный цвет, и с ходу подняла крик. Ее черные глаза – будто стеклянные, как у куклы, – ничего не выражали; их тусклую безжизненность подчеркивала поблескивающая вокруг них густая косметика.

Молодой человек обернулся к ней:

– Привет, мама. Ты лучше заходи давай, садись.

Женщина приблизилась к юноше, но не села. Взволнованная и возмущенная, Порта она, казалось, не заметила вообще. Ее голос был тонок и визглив.

– Эрик, мерзавец ты этакий! – кричала она. – Ты что, не понимаешь, что я тебя уже обыскалась? Что за поведение! И что ты там пьешь? Ты зачем вообще пьешь, после того, что тебе сказал доктор Леви? Несносный мальчишка!

Юноша на нее даже не взглянул.

– Не надо так визжать, мамочка.

Она бросила взгляд в направлении Порта и наконец увидела его.

– Нет, что ты там такое пьешь, Эрик? – снова пристала она к нему уже без надрыва, но по-прежнему напористо.

– Да это всего лишь херес, и очень даже вкусный. Не стоит так расстраиваться.

– А кто, по-твоему, будет оплачивать эти твои капризы? – Она уселась на табурет рядом с ним и стала рыться в сумочке. – Да будь оно все!.. Пошла, а ключ оставила, – сказала она. – Все из-за твоего неразумия. Теперь тебе придется впускать меня через дверь твоей комнаты. Я тут нашла одну мечеть, такая очаровательная, но вся обсижена малолетними поганцами, орущими как дьяволята. Просто грязные какие-то зверьки, вот они кто! Я тебе завтра покажу ее. Возьми и мне, что ли, стаканчик хереса, только сухого. Может, хоть он мне поможет. Весь день чувствую себя просто ужасно. Наверняка опять малярия возвращается. Сейчас ее любимое время, сам знаешь.

– Otro Tio Pepe, – невозмутимо проговорил юнец.

Порт наблюдал; зрелище того, как человек низводит себя до уровня механизма, становясь карикатурой на самого себя, всегда оказывало на него гипнотическое воздействие. Сколь бы ни были сопутствующие этому обстоятельства нелепы или ужасны, такие персонажи забавляли его несказанно.

В обеденной зале обстановка была неуютна и официальна до такой степени, каковая может быть приемлема лишь при условии, что обслуживание безупречно; здесь это было далеко не так. Официанты пребывали в апатии и двигались как сонные мухи. Принимая заказы, с трудом понимали даже французов и, уж конечно, ни к кому проявлять любезность не испытывали ни малейшего желания. Английской парочке был выделен столик поблизости от того угла, где обедали Порт и Кит: Таннера не было, он где-то развлекал свою француженку.

– Вот они, вот они, – зашептал Порт. – Ухом к ним повернись. Но постарайся, чтобы на лице не отражалось.

– О! Он похож на Ваше в юности, – сказала Кит, низко склонясь над столом. – Ну, на того, который бродил по Франции и резал на куски детишек, помнишь?

Несколько минут помолчали, надеясь, что соседний столик доставит им какое-никакое развлечение, но матери с сыном, похоже, сказать друг другу было нечего. Наконец Порт повернулся к Кит и говорит:

– Да, кстати, раз уж я вспомнил: что все это значило – ну, нынче утром?

– А обязательно надо сейчас в это вдаваться?

– Да нет, я просто так. Спросил. Думал, может, ты объяснишь.

– Ты видел все, что можно было увидеть.

– Если бы я так думал, я бы тебя не спрашивал.

– Ах, ну неужто не понять… – раздраженно начала Кит и осеклась.

Она хотела сказать: неужто не понятно, я просто-напросто не хотела, чтобы Таннер узнал, что тебя всю ночь не было! Разве ты не заметил, как его разбирало любопытство по этому поводу? Неужто не видишь, что это бы дало ему тот клин, который ему так и хочется вбить между нами? Но вместо этого она сказала:

– Разве так необходимо это обсуждать? Ты как вошел, я тебе сразу все рассказала. Он приперся, когда я завтракала, и я отослала его в твою комнату, чтобы он ждал там, пока я оденусь. Разве я сделала что-нибудь неправильно?

– Это зависит от того, что ты называешь правильным, детка.

– Зависит, конечно, – скривившись, согласилась она. – А ты заметил – о том, что ты делал прошлой ночью, я так и не спросила.

– А что тебе проку спрашивать, все равно не узнаешь, – сказал на это Порт, нисколько не смутившись и даже с улыбкой.

– И не хочу знать. – Несмотря на все старания, ее гнев все же нет-нет, да и прорывался. – И ты тоже можешь думать что угодно. Мне абсолютно наплевать.

Скользнув взглядом по соседнему столику, Кит заметила, что громоздкая, неистово накрашенная тетка с нескрываемым вниманием ловит каждое слово их разговора. Заметив, что от Кит ее интерес не укрылся, дама тут же повернулась к юноше и разразилась собственным громким монологом.

– В этой гостинице, между прочим, необычайно интересное устройство водопровода: из кранов все время доносятся вздохи и клокотанье, как туго их ни закрути. Какие все же идиоты эти французы! Невероятно! Все как один дебилы. Сама мадам Готье мне говорила, что коэффициент умственного развития у них самый низкий из всех наций в мире. И кровь, конечно, жидкая: все идет в семя. Все полунегроиды-полужиды. Ты только посмотри на них! – И она произвела широкий жест, обведя им всю залу.

– Ну, здесь – возможно, – ответствовал молодой человек, подняв стакан с водой к свету и внимательно его изучая.

– Да нет – во Франции! – возбужденно вскричала женщина. – Мадам Готье сама мне говорила, да и читала я – что в книгах, что в газетах…

– Что за отвратная вода, – пробурчал сын. Поставил стакан на стол. – Пожалуй, пить это все же не стоит.

– Да что ты вечно нюни распускаешь! Хватит ныть! И слушать даже не желаю! Эти твои жалобы у меня уже вот где! То ему грязь, то черви. Ну не пей. Кому какое дело, будешь ты эту воду пить или нет. Это вообще, между прочим, вредная манера – всякую пищу запивать. Когда ты уже повзрослеешь! Ты керосин для примуса купил? Или забыл, как «Виттель» в тот раз?

Молодой человек улыбнулся, но так, чтобы изобразить ядовитую пародию на благостное послушание, и заговорил медленно, словно с умственно отсталым ребенком:

– Нет, я не забыл керосин и «Виттель» не забыл. Канистра уже в машине, сзади. А теперь, если можно, я, пожалуй, пойду пройдусь.

Он встал и, все еще улыбаясь крайне неприятным образом, двинулся от стола прочь.

– Куда, щенок невоспитанный! Я тебе уши надеру! – кричала ему вслед женщина. Но он даже не обернулся.

– Правда же, чудная парочка? – прошептал Порт.

– Да уж, забавные, – сказала Кит. Она все еще сердилась. – Почему бы тебе не пригласить их тоже в наше великое путешествие? Нам как раз их только и не хватало.

Фруктовый десерт ели в молчании.

После обеда Кит удалилась в номер, а Порт, слоняясь по коридорам первого этажа гостиницы, забрел в «писчую комнату» с ее невозможно тусклыми лампами высоко-высоко вверху; оттуда вышел в тесно заставленное пальмами фойе, где две старухи-француженки, сидя на краешках стульев, что-то шептали друг дружке на ухо; из фойе к парадному входу, в дверях которого несколько минут постоял, разглядывая стоящий прямо у крыльца вместительный «мерседес» с откидным верхом; потом обратно в «писчую». Там уселся. Чахоточный свет сверху еле-еле освещал плакаты на стенах – все как один с рекламой путешествий: «Fs la Mystrieuse», «Air-France», «Visitez l’Espagne».[30] Эта писчая комната больше всего напоминала ему тюрьму. Из забранного решеткой окошка над головой слышались пронзительные женские голоса и металлические бряки кухонной деятельности, усиленные каменными стенами и кафельными полами. А поверх всех этих фоновых шумов время от времени раздавались электрические звонки кинотеатра – долгие и каждый раз с новой силой бьющие по нервам. Он подошел к столам, стал переставлять стоящие на них пресс-папье и открывать ящики в поисках бумаги; бумаги не было. Поднял и потряс чернильницу, одну, другую – сухие. На кухне тем временем разгорелся какой-то яростный скандал. Почесывая недавно накусанные комарами голые части рук, он медленно вышел из писчей комнаты в фойе и по коридору проследовал в бар. Здесь тоже тускло горели редкие лампочки, но строй бутылок на полках позади стойки манил и надежно приковывал взгляд. Порт чувствовал некоторый непорядок с желудком – не то чтобы изжога, но некое предвестие боли, которая в тот момент ощущалась всего лишь как легкое недомогание неясной локализации. Смуглый бармен устремил на него вопросительный взгляд. Больше в баре никого не было. Он заказал виски и сел, стал смаковать его, прихлебывая по чуть-чуть. В каком-то из номеров гостиницы в туалете спустили воду, послышалось придушенное клокотанье унитаза.

Неприятное напряжение внутри понемногу отпускало; наконец-то он по-настоящему взбодрился. В баре пахло затхлостью и унынием. Или, вернее, той неустранимой грустью, что свойственна вещам, пережившим самих себя. «Небось, первая рюмка, которую сегодня в этом баре налили, – подумал Порт. – Вот интересно, много ли мгновений счастья видела эта комната?» Счастье, если оно все еще существует, сюда забредает едва ли: место ему в уединенных комнатах, что смотрят на залитые солнцем улочки, где кошки с урчаньем гложут рыбьи головы; в тенистых кафе, завешенных тростниковыми циновками, где дым гашиша мешается с мятным духом горячего чая; оно живет в порту или где-нибудь в шатрах на границе с себхой (тут пришлось отмахнуться от образа Марнии в белом, ее невозмутимого лица); а то и вовсе за горами в великой Сахаре и дальше, на бескрайних просторах Африки. Но не здесь, не в этой унылой колониальной комнатенке, где, сколько ни взывай к Европе, онапроявляется разве что в виде разрозненных жалких черточек, каждая из которых лишь еще одно веское доказательство изоляции; в такой комнате родина кажется еще более далекой.

Покуда он сидел, временами делая крохотные глоточки теплого виски, из коридора послышались приближающиеся шаги. В помещение вошел юный англичанин и, ни разу даже не глянув в сторону Порта, сел за один из столиков. Порт пронаблюдал, как тот заказывает ликер, и, когда бармен оказался опять за стойкой, подошел к его столику.

– Pardon, monsieur, – сказал Порт. – Vous parlez franais?[31]

– Oui, oui,[32] – с испуганным видом отозвался юноша.

– Но вы также говорите и по-английски? – быстро продолжил Порт.

– Да, конечно, – ответил тот, поставив стакан на стол и глядя на собеседника с такой миной, что Порт сразу заподозрил в нем притворщика, каких мало. Интуиция подсказала ему, что в данном случае самым верным подходом будет лесть.

– Тогда, может быть, вы сможете мне кое-что посоветовать, – продолжил Порт с непробиваемо-серьезным видом.

Юноша слабо улыбнулся:

– Если это про Африку, то я, пожалуй… Последние пять лет я ведь топчу здешнюю пыль, можно сказать, непрерывно. А как же: пленительные края!

– Да, замечательные.

– Вы ее тоже знаете?

Лицо юноши сделалось немного обеспокоенным; чувствовалось, что ему хочется быть тут единственным путешественником-первопроходцем.

– Ну, разве что местами, – поспешил развеять его опасения Порт. – Я довольно много поездил по ее северной и западной части. Где-то примерно от Триполи до Дакара.

– А, Дакар… Грязная дыра.

– Да, как и все портовые города в мире. Я хотел посоветоваться с вами насчет обмена денег. В каком, по-вашему, банке здесь это лучше сделать? У меня доллары.

Англичанин улыбнулся:

– Ну, с этим вы как раз по адресу. Собственно, сам-то я австралиец, но мы с мамой живем в основном на американские доллары.

И он принялся подробно объяснять Порту особенности французской банковской системы в Северной Африке. Его голос заиграл модуляциями этакого старомодного профессора; вообще вся его манера подачи материала показалась Порту отталкивающе педантичной. К тому же огонек, при этом мелькавший в его глазах, не только противоречил тону и менторской манере, но даже и вовсе каким-то образом лишал его слова всякой достоверности и веса. Как Порту показалось, юноша говорил с ним так, будто решил, что имеет дело с буйнопомешанным, да и от темы уклонялся надолго и, по-видимому, намеренно: чтобы можно было заговаривать пациенту зубы как можно дольше – пока тот не успокоится.

Порт предоставил ему витийствовать сколько влезет, и в результате это привело к тому, что с банковской темы малый соскочил вовсе и перешел к пережитому им самим. Область сия оказалась куда более плодотворной; стало очевидно, что юношу туда влекло изначально. Порт не встревал, разве что изредка вставлял вежливые восклицания, помогавшие монологу хоть как-то сойти за беседу. Так Порт узнал, что, перед тем как переехать в Момбасу, молодой человек и его мать, которая пишет путеводители для туристов и иллюстрирует их собственноручно сделанными фотографиями, три года прожили в Индии, где умер ее старший сын; что за пять лет, прожитых в самых разных частях африканского континента, обоих угораздило переболеть столькими болезнями, что их перечень удивил бы любого, причем по большей части эти болезни периодически возвращаются. Было, однако, трудно понять, чему верить, а что пропускать мимо ушей, поскольку отчет юнца пестрил утверждениями вроде: «В то время я был менеджером большой импортно-экспортной фирмы в Дурбане», «Правительство поставило меня начальником над тремя тысячами зулусов», «В Лагосе я купил у военных командно-штабную машину и тут же дернул на ней в Казаманс», «Мы были единственными белыми, которым когда-либо удавалось проникнуть в этот регион», «Меня хотели назначить кинооператором экспедиции, но в Кейптауне не нашлось никого, кому я мог бы доверить студию, а мы в это время снимали аж четыре фильма одновременно». Порт чуть было уже не возмутился: что он, совсем, что ли, не понимает, кому сколько можно навешивать на уши! – но решил предоставить малому болтать и дальше, придя даже в своего рода восторг от того извращенного удовольствия, с которым тот описывал мертвые тела в реке у Дуалы, кровавый кошмар в Секонди-Такоради и рассказывал про безумца, совершившего самосожжение на базаре в Гао. Иссякнув, рассказчик откинулся на спинку стула, сделал знак бармену, чтобы тот принес ему еще ликера, и говорит:

– О да, Африка – великолепное место. Я бы сейчас больше нигде жить не хотел.

– А ваша мать? Она того же мнения?

– Да она просто влюблена в Африку! Она не знала бы, чем заняться, если бы ее заставили жить в цивилизованной стране.

– И она что же, все время пишет?

– Непрестанно. Каждый день. Главным образом о труднодоступных местах. Сейчас мы собираемся на юг, в Форт-Шарле. Бывали там?

Он явно был полон надежды, что его собеседник в Форте-Шарле не бывал.

– Нет, не бывал, – успокоил его Порт. – Но я знаю, где это. А как вы туда доберетесь? Туда вроде никакой транспорт не ходит? Или какой-то ходит?

– Да ну, доберемся. О туарегах мама только и мечтает. А я собрал довольно приличную коллекцию карт, военных и всяких прочих, и каждый раз перед выездом внимательно их с утреца изучаю. Потом надо просто держаться карты. У нас своя машина, – пояснил он, заметив, что лицо Порта принимает недоверчивое выражение. – Довольно древний «мерседес». Старый, но зато, зараза, могучий!

– А, да, я видел его. Это который у дверей стоит?

– Да, – с деланой небрежностью подтвердил юноша. – Доехать нам не проблема.

– Ваша мать, должно быть, чрезвычайно интересная женщина, – сказал Порт.

Молодой человек этому очень обрадовался.

– Абсолютно обалденная! Вам надо завтра с ней познакомиться.

– Что ж, я с большим удовольствием.

– Сейчас-то я уже отправил ее спать, но до моего прихода она не заснет. Мы всегда заказываем смежные номера и чтоб сообщались, так что она, к сожалению, всегда в курсе того, когда я ложусь. Неслабо, да? Такие вот прелести женатой жизни.

Порт бросил на него быстрый взгляд, его слегка шокировала грубость последнего замечания, но малый рассмеялся, причем самым открытым и простодушным манером.

– Я думаю, да, вы как поговорите с ней, она вам сразу понравится. К сожалению, у нас довольно жесткий график маршрута, и мы пытаемся ему неукоснительно следовать. Завтра в полдень выезжаем. А вы когда из этой дыры думаете выбираться?

– Вообще-то, мы планировали выехать завтра поездом в Бусиф, но мы никуда не торопимся. Можем и отложить… да хоть до четверга. Путешествовать можно только так – нам, во всяком случае, так кажется, – чтобы ехать, когда хочется ехать, и отдыхать, когда хочется отдыхать.

– Совершенно согласен. Но вы, конечно же, не собираетесь отдыхать здесь?

– Да ну, господи, нет, конечно! – рассмеялся Порт. – Еще не хватало. Но нас трое, и набраться решимости всем одновременно не так-то просто.

– Вот оно что, вас трое! Понятно. – Молодому человеку, похоже, требовалось время, чтобы переварить эту неожиданную новость. – Ясненько. – Он встал, полез в карман и достал оттуда визитку, которую подал Порту. – Вот, возьмите. Моя фамилия Лайл. Короче, всего вам доброго; соберетесь с силами – выходите проводить нас. Может, утром увидимся. – Он резко развернулся, словно в смущении, и деревянным шагом вышел из бара.

Порт сунул визитку в карман. Бармен спал, положив голову на стойку. Решив, что надо бы выпить еще – ну, последнюю, – Порт подошел и легонько потрепал его за плечо. Тот со стоном поднял голову.

VIII

– Где тебя носит? – спросила Кит.

Она сидела в кровати и читала, сдвинув лампу к самому краешку ночного столика. Порт приблизил столик к кровати вплотную и вернул лампу на безопасное место посреди столика.

– Пьянствовал на первом этаже в баре.Есть у меня такое чувство, что до Бусифа нас подвезут.

Кит подняла голову, ее лицо осветилось радостью. Она ненавидела поезда.

– Ой, правда? Не может быть. Как здорово!

– Ты погоди, главное, знаешь кто?

– Господи! Неужто эти чудовища?

– Вообще-то, они еще ничего не предложили. Просто есть такое чувство, что предложат.

– Да ну, с ними? Нет, это абсолютно исключается.

Порт зашел в свою комнату.

– Да ты в любом случае не переживай пока. Никто ничего еще не предлагал. Я имел длинную беседу с сыном той мадам. И такого наслушался! Он совершенно сумасшедший.

– Как это – не переживай? Знаешь ведь, как я ненавижу поезда. И вдруг приходишь и спокойно говоришь, что нас, может быть, пригласят ехать на машине! Мог бы хоть до утра подождать, чтобы я по-человечески выспалась, прежде чем придется решать, какую из двух пыток выбрать.

– Почему бы тебе не отложить переживания до того момента, когда предложат?

– Ах, не говори глупостей! – вскричала она, выпрыгивая из постели. Постояла в дверях, глядя, как он раздевается. И вдруг: – Спокойной ночи! – и дверью – хлоп.

Все вышло примерно так, как Порт и ожидал. С утра пораньше, когда он стоял у окна и с удивлением разглядывал тучи, которые видел впервые с середины плавания через Атлантику, в дверь постучали; это был Эрик Лайл, розовый и слегка опухший со сна.

– Доброе утро. Я, гм, прошу прощения, если разбудил вас, но мне надо с вами обсудить кое-что важное. Можно войти?

Он проник в комнату каким-то странно украдчивым взглядом, бледно-голубые глазки шустро забегали с предмета на предмет. У Порта появилось неприятное ощущение, что, прежде чем пускать его в номер, надо было все убрать и хорошенько запереть чемоданы.

– Вы уже пили чай? – спросил Лайл.

– Да, только это был кофе.

– Ага! – А сам бочком, бочком, поближе к саквояжу; и вот уже играет со стягивающим его ремешком. – Какие у вас на чемоданах бирки симпатичные! – Приподнял кожаный ярлык с обозначенной на нем фамилией и адресом Порта. – Вот, теперь хоть знаю вашу фамилию. Мистер Портер Морсби. – И сразу в другой конец комнаты – скок! – Вы уж простите, что я свой нос сую. Всякие чемоданы – это моя страсть. Можно, я сяду? Да, так вот, мистер Морсби. Это ведь ваша фамилия, верно? Я тут переговорил с матерью, и она, в общем, согласна со мной насчет того, что было бы куда приятнее – и вам, и миссис Морсби… Это ведь с ней, наверное, вы были вчера вечером…

Он прервался, ожидая ответа.

– Да, с ней, – подтвердил Порт.

– …если вы оба поедете в Бусиф с нами. На машине это всего часов пять езды, а поезд тащится бог знает сколько: что-нибудь порядка одиннадцати часов, если я правильно помню. Причем это одиннадцать часов кромешного ада. Поезда, знаете ли, еще с войны сделались совершенно кошмарными. Как нам кажется…

Тут Порт прервал его:

– Нет-нет. Ну что же мы будем вас так обременять. Нет-нет.

– Да! Да! – не унимался Лайл.

– Кроме того, как вы знаете, нас ведь трое.

– Ах да, действительно, – проговорил Лайл упавшим голосом. – А не может ваш друг поехать за нами следом на поезде?

– Не думаю, что его страшно обрадует такое наше решение. Нет, всем уехать, а его тут бросить было бы все же нехорошо.

– Понятно. Ну, жаль, жаль. Взять еще и его мы вряд ли сможем: при таком количестве багажа… – Он встал и, наклонив голову к плечу, посмотрел на Порта, словно птица, прислушивающаяся к движению червяка, потом говорит: – Нет, все равно, поехали с нами, а? Вы сумеете это устроить, я знаю. – Пошел к двери, отворил ее, уже вроде вышел, но, привстав на цыпочки и изогнувшись, уже из коридора снова заглянул в номер. – Знаете, что я вам скажу? Вы к нам зайдите через часик, дайте знать. Номер пятьдесят третий. И мне правда очень хотелось бы услышать положительный ответ.

Улыбаясь, он еще раз окинул комнату бегающим взглядом и затворил за собой дверь.

Кит и впрямь всю ночь не спала буквально ни минуты; перед рассветом стала задремывать, но тоже то и дело просыпалась, мучилась. Когда Порт громко стукнул в дверь между их комнатами и сразу открыл ее, принять его она была не настроена. Сперва рывком села, закрывшись простыней до самой шеи и испуганно выпучив глаза. Потом расслабилась, снова упала на подушки.

– Что случилось?

– Мне надо с тобой поговорить.

– Ой, я так спать хочу!

– Нас пригласили ехать в Бусиф на машине.

Она снова привстала, на сей раз яростно протирая глаза. Он присел к ней на кровать и рассеянно поцеловал в плечо. Отпрянув, она устремила взгляд на него.

– Кто? Эти монстры? Ты согласился?

Он хотел сказать «да»: этим удалось бы сэкономить массу усилий и слов; ей сразу все стало бы ясно, да и ему тоже.

– Нет еще.

– Ну, значит, придется отказаться.

– Почему? На машине было бы куда удобнее. И быстрее. Да и безопаснее, конечно же.

– Ты что – хочешь так запугать меня, чтобы я из гостиницы вообще не могла выйти? А что такая темень? Который час?

– Сегодня пасмурно – черт его знает, с чего вдруг.

Она молчала; в глазах появилось затравленное выражение.

– Только вот Таннера они взять не могут, – сказал Порт.

– Ты что, совсем, что ли, напрочь свихнулся? – вскричала она. – Я даже мысли такой не допускаю, чтобы уехать без него. Ни на секунду!

– Почему нет? – сказал Порт, уязвленный. – Он прекрасно доберется туда поездом. Не понимаю, почему мы должны отказываться от возможности проехаться на машине только потому, что с нами и он тащится. Мы же не обязаны как приклеенные быть при нем каждую минуту, правда?

– Ты не обязан, нет.

– А ты, значит, обязана? Ты это хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что даже обсуждать это не буду. Оставить Таннера здесь и уехать на машине с этой парочкой! Она истеричная старая карга, а он!.. Он настоящий дегенерат-преступник, у него это на роже написано, уж я-то вижу! У меня от него мурашки.

– Ай, да брось ты! – недоверчиво скривился Порт. – Особенно насчет истеричности – уж кто бы говорил. Господи! Видела бы ты сейчас себя со стороны.

– Делай что хочешь, езжай на чем хочешь, – сказала Кит, плюхаясь снова навзничь. – А я поеду на поезде с Таннером.

Глаза Порта сузились.

– Хорошо, бога ради. Значит, поедешь с ним на поезде. Желаю вам угодить в крушение.

С этими словами он ушел к себе в комнату и стал одеваться.

Кит постучала в дверь.

– Entrez,[33] – выговорил Таннер со своим явственным американским акцентом. – О, это ты! Какой сюрприз! Что происходит? Чем я обязан столь неожиданному визиту?

– Ах, да ничего особенного, – сказала она, обозревая его с легкой неприязнью, которую надеялась как-нибудь все-таки скрывать. – Похоже, нам с тобой придется ехать в Бусиф на поезде одним. Порта пригласили с собой в машину какие-то его приятели. – Она старалась, чтобы ее голос совершенно ничего не выражал.

Он смотрел на нее озадаченно.

– Что все это значит? Ну-ка, еще раз и помедленнее. Его – кто? Приятели?

– Именно. Какая-то англичанка и ее сын. Предложили подвезти.

Мало-помалу лицо Таннера просияло. Причем это сияние, как отметила она про себя, фальшивым как раз не было. В данном случае его реакция была просто невероятно замедленной.

– Хм, вот оно как! – сказал он и расплылся в улыбке.

«Нет, все-таки он болван какой-то», – подумала она, имея в виду полное отсутствие в его поведении сдержанности. Вопиющая нормальность всегда вызывала у нее яростное раздражение. «Все кульбиты его эмоций всегда прямо тут, на плоской поверхности. Где нет ни дерева, ни валуна, чтобы хоть что-то за ними спрятать».

А вслух сказала:

– Поезд отправляется в шесть вечера и прибывает утром бог знает в какую рань. Но, говорят, он всегда опаздывает, что в данном случае, пожалуй, даже хорошо.

– Так мы, стало быть, едем вместе? Вдвоем?

– Порт приедет много раньше нас, он и жилье нам снимет. А сейчас мне надо идти искать какой-нибудь салон красоты, будь он неладен.

– Да зачем тебе это сдалось? – попытался возразить Таннер. – Ерундой-то не маялась бы. Твою природу еще и улучшать?

Комплиментов она не терпела, тем не менее улыбнулась ему и вышла. «Потому что я трусиха», – подумала она. К тому моменту она уже осознала в себе желание сравнить чары Таннера с обаянием Порта, тем более что Порт эту их поездку проклял. Улыбнувшись, она сказала, как бы ни к кому не обращаясь:

– А крушения, я думаю, мы сможем избежать.

– А?

– Нет, ничего. Увидимся в два за ланчем.

Таннер был из тех, в чью голову лишь с большим трудом способна пробиться мысль о том, что его, может быть, используют. Привыкший навязывать свою волю и не встречать сопротивления, он до высокой степени развил в себе этакую очень мужскую самонадеянность, которая, как это ни странно, делала его привлекательным чуть не для всех и каждого. Вне всякого сомнения, основная причина, по которой он так радостно ухватился за идею сопровождать Порта и Кит в этом их путешествии, состояла в том, что они, как никто другой, давали некоторый отпор его непрекращающимся попыткам установить над ними моральное господство, – то есть в их обществе он был вынужден прикладывать больше усилий; подсознательно он таким образом упражнял свой шарм, давал ему необходимую тренировку. В свою очередь Кит и Порт оба сердились на себя, если обнаруживали, что хоть в малой мере поддаются этим его довольно-таки банальным чарам, поэтому и тот и другая всячески отрицали личную ответственность за то, что Таннер приглашен в поездку. К этому примешивалась и значительная доля стыда: оба ясно видели и его актерство, и трафаретность поведения, и все же оба с готовностью давали себя до некоторой степени заворожить. Таннер же, будучи личностью, в сущности, незатейливой, испытывал неодолимое влечение ко всему тому, что находится за пределами его умственного кругозора. Привычку довольствоваться не вполне окончательным проникновением в тему он приобрел еще в юности, и теперь она в нем укрепилась еще более. Если некую мысль он способен был обследовать со всех сторон, то приходил к заключению, что эта мысль нестоящая; чтобы его интерес к ней по-настоящему пробудился, в предмете размышления должно было обнаружиться нечто непостижимое. Но и настоящий интерес не означал желания подумать над идеей как следует. Напротив, сам факт такого интереса сразу его успокаивал, эмоционально удовлетворял одним лишь своим наличием, давая возможность расслабиться и восхищаться идеей дальше на расстоянии. В начале его дружбы с Портом и Кит он склонен был относиться к ним с осторожным почтением, которого они, по его мнению, заслуживают, но не как личности, а как существа, имеющие дело почти исключительно с идеями, а это суть вещи святые. Они, однако, не поддались, да так категорически, что ему пришлось вырабатывать новую модель поведения, в рамках которой он стал чувствовать себя еще менее уверенно. Она состояла, во-первых, в мягких подколках и насмешливых выпадах, но столь незаметных и несфокусированных, что при необходимости им всякий раз можно было придать льстивый оборот, а во-вторых, в том, чтобы все время ходить с видом удивленным и радостным от одного их присутствия, и при этом выказывать слегка уязвленное смирение, будто он этакий папаша парочки до невозможности шаловливых вундеркиндов.

Придя в состояние беззаботности и веселья, он расхаживал по комнате и насвистывал, радуясь перспективе оказаться наедине с Кит; он решил, что она в нем бог весть как нуждается. При этом он вовсе не был уверен в своей способности убедить ее в том, что эта ее нужда лежит именно в той плоскости, где он хотел, чтобы она лежала. На самом деле из всех женщин, с которыми он надеялся когда-нибудь вступить в интимные отношения, Кит он считал кандидатурой наименее вероятной, случаем самым трудным. Вдруг словно со стороны увидев, как он стоит, согнувшись над чемоданом, он этому видению загадочно и непонятно улыбнулся – той самой своей улыбкой, что всегда казалась Кит вопиюще фальшивой.

В час зашел в комнату Порта, где обнаружил, что дверь открыта и вещей нет. Две горничные уже застилали кровать свежими простынями.

– Se ha marchao,[34] – сказала одна из них.

В два сошелся в обеденной зале с Кит; та выглядела просто на редкость: лощеная и ухоженная красавица.

Он заказал шампанского.

– Ты что! Оно же по тысяче франков бутылка! – запротестовала она. – У Порта случился бы удар!

– А где ты видишь Порта? – сказал Таннер.

IX

В без нескольких минут двенадцать Порт со всем своим багажом стоял у дверей отеля. Трое арабов-носильщиков, работая под руководством юного Лайла, грузили сумки и чемоданы, плотно укладывая их в задней части кузова машины. Медлительно сползающие тучи устилали небо уже не сплошь, между ними появились промежутки глубокой синевы; когда в такой промежуток попадало солнце, оно тут же начинало жарить с новой и всякий раз неожиданной силой. При этом небо над горами по-прежнему было черным и хмурым. От нетерпения Порт весь извелся: он очень надеялся, что они уедут раньше, чем из дверей отеля покажется Кит или Таннер.

Ровно в двенадцать в вестибюле раздался голос миссис Лайл, ругающейся по поводу суммы счета. Ее голос то нарастал, вздымаясь до визга, то, падая до бормотанья, рассыпался фестонами неравномерного ритма. Подскочив к дверям, она заорала:

– Эрик, пожалуйста, подойди сюда и скажи этому человеку, что вчера с чаем я не ела пирожных! Быстро сюда!

– Скажи ему сама, – рассеянно отозвался Эрик. – Celle-l on va mettre ici en bas,[35] – продолжил он, указывая одному из арабов на тяжеленную сумку из толстой свиной кожи.

– Ты идиот! – огрызнулась она и пошла обратно; через мгновение Порт услышал ее взвизг:

– Non! Non! Th seulement! Pas gateau![36]

В конце концов она вышла снова, отчаянно размахивая сумочкой и вся красная. Завидев Порта, остановилась как вкопанная и требовательно воззвала:

– Э-рик!

Тот оторвался от дел, подошел и представил Порта матери.

– Я очень рада, что вы нашли возможным поехать с нами. Будете нас защищать. Говорят, в здешних горах лучше все-таки иметь при себе револьвер. Хотя, должна сказать, мне никогда еще не попадался араб, с которым я не могла бы сладить. Это как раз французы сволочи, от которых реально требуется защита. Грязные скоты все как один. Нет, вы представьте: они мне будут говорить, что я вчера ела с чаем. Какая наглость! А ты, Эрик, – трус! Оставил меня сражаться там у стойки в одиночестве. Это, наверное, ты съел те пирожные, которые они включили в счет!

– Да не все ли равно, а? – улыбнулся Эрик.

– Ты признаешь? Не понимаю, как тебе не стыдно? Мистер Морсби, вы только посмотрите на этого никчемного мальчишку. Он в жизни ни дня не работал. А я должна оплачивать его счета.

– Да ладно тебе, мама! Садись давай. – Последние слова он произнес уже с оттенком тягостной безнадеги.

– Что значит «садись давай»? – Ее голос опять истончился до визга. – Ты как со мной разговариваешь! Тебя надо по щекам отхлестать. Очень было бы тебе полезно. – Она уселась на переднее сиденье. – Со мной никто и никогда так не разговаривал!

– Мы можем сесть спереди все втроем, – сказал Эрик. – Вы как, не возражаете, мистер Морсби?

– Было бы здорово. Я люблю ездить спереди, – сказал Порт.

Он твердо решил оставаться за пределами их семейных разборок, а лучшим способом от них загородиться, как он подумал, будет держаться так, будто ты совершенный ноль, пустое место: просто быть вежливым, побольше молчать и слушать. Весьма вероятно, что нелепая перебранка вроде нынешней – это единственный вид общения, которому милая парочка находит в себе силы и умение предаваться.

Ну, наконец поехали: Эрик сел за руль, погонял для начала мотор на холостых оборотах. Раздались крики носильщиков:

– Bon voyage![37]

– Ты знаешь, выходя, я заетила нескольких людей, которые во все глаза на меня пялились, – сказала миссис Лайл, откинувшись на спинку сиденья. – Эти грязные арабы тут хорошо свою работу знают… Впрочем, как и везде.

– Работу? Что вы имеете в виду? – спросил Порт.

– Как что? Шпионство ихнее. Они всю дорогу тут за всеми шпионят, неужто не знаете? Так они зарабатывают на жизнь. Думаете, здесь можно что-нибудь сделать так, чтобы они не заметили? – Она издала неприятный смешок. – Через час все до единого уже всё будут знать – ну, эти, как их… разные там атташе и вторые секретари в консульствах.

– В смысле – в британских консульствах?

– Да во всех консульствах, в полиции, в банках, везде! – твердо припечатала она.

– Но… – засомневался Порт, устремив вопросительный взгляд на Эрика.