Мои дорогие мужчины Робертс Нора

18

Глядя на Кэма, сосредоточенно настраивающего старую гитару, Анна пыталась разобраться в своих чувствах. Как мало, оказывается, она знает о нем!

Эти трое мужчин играли и пели так гармонично, что Анна растрогалась. Только сейчас она по-настоящему поняла, что их связывают неразрывные семейные узы.

Несомненно, в их жизни было немало таких вечеров. Анна легко могла представить, как братья много лет назад играли и пели в этой же комнате перед мужчиной и женщиной, которые подарили им и музыку, и цель в жизни, и семью.

И этот образ, и эту музыку она унесла с собой наверх, когда наконец отправилась спать. В постель Кэма.

Напомнив себе, что в доме ребенок, Анна заперла дверь… на тот случай, если Кэм вдруг решит покинуть диван внизу и прокрадется сюда. Она сказала себе, что не отопрет, даже если он станет стучаться. И неважно, что он выглядел таким сексуальным, когда играл на гитаре! В основном Куины пели старые ирландские баллады, которых Анна не знала. Баллады показались ей печальными, даже душераздирающими, хотя мелодии были веселыми. Еще братья играли рок-н-роллы, и все трое насмешливо улыбнулись, когда Сет предложил сыграть что-нибудь современное.

В общем, все это было удивительно мило и трогательно, хотя сами братья, наверное, никогда бы так не подумали. Как прекрасно они понимают друг друга! И они не просто приютили ребенка, но взяли его в семью.

Когда Сет заявил, что скрипки – для девчонок и слабаков, Этан только улыбнулся и заиграл такую зажигательную и быструю мелодию, что явно поразил Сета. А когда Этан сухо заметил:

«Пусть слабак так сыграет». Сет пожал плечами и ухмыльнулся.

Кончилось тем, что Сет заснул, растянувшись на ковре в гостиной, и щенок задремал, положив морду на его попку. Их так и оставили там, и в этом Анна видела подтверждение того, что мальчик здесь свой.

Она натянула ночную рубашку и взяла щетку для волос. В этом доме так легко чувствовать себя своей! Светлые просторные комнаты, ничего лишнего, но все необходимое под рукой. Она заметила несколько чисто, женских штрихов, которых раньше не было: мебель блестит, в вазах – весенние цветы. Наверняка следует благодарить их помощницу, хотя сами мужчины, вероятно, и не замечают изменений.

«Если бы это был мой дом, я, пожалуй, мало что изменила бы, – решила Анна, расчесывая волосы и мечтая. – Может, только добавила бы несколько цветных пятен тут и там». Но она точно захотела бы расширить сады! Она уже немного прочитала о многолетних растениях – каким лучше жить на солнце, какие разрастаются в тени – и приметила отличное местечко для лилий и барвинка.

Разве не чудесно копаться субботним утром в земле, сажать цветы на клумбах, подбирая растения по цвету и высоте? И наблюдать, как они растут и цветут год за годом…

Внезапно Анна заметила отразившееся в зеркале движение за окном. Ее сердце ушло в пятки, когда за темным стеклом появилась тень. Окно со скрипом поползло вверх, и она медленно повернулась, выставив щетку вперед, как оружие.

Кэм перелез через подоконник.

– Привет! – Ему очень нравилось наблюдать, как Анна причесывается, и было жаль, что она перестала. – А я вот принес тебе кое-что…

Кэм протянул ей пучок диких фиалок, и Анна подозрительно взглянула на них.

– Как ты сюда попал?!

– Вскарабкался.

Он сделал шаг вперед – и она отступила.

– Вскарабкался? По трубе?

– В основном по стене. Раньше взбирался и по трубе, но тогда я весил меньше.

Он подошел ближе, и Анна снова попятилась.

– Очень умно! А если бы ты упал? Кэм взбирался на отвесные скалы в Монтане, Мексике и во Франции, но не стал ей ничего объяснять, а только улыбнулся. Ему понравилось, что она тревожится о нем.

– Ты бы пожалела меня?

– Не думаю. – Поскольку Кэм стоял уже на расстоянии вытянутой руки, Анна взяла у него слегка помятые цветы. – Спасибо за фиалки. Спокойной ночи.

Все это показалось Кэму забавным: такой чопорный голос, такое строгое лицо, несмотря на то, что она стоит перед ним в одной белой футболке. Почему-то он нашел это сочетание необычайно сексуальным. Может быть, в конце концов все-таки удастся соблазнить ее?

– Я не мог спать.

Кэм потянулся к выключателю, и комната погрузилась в полумрак: остался только теплый золотистый свет лампы у кровати.

– Ты не очень долго старался уснуть, – заметила Анна, снова включая верхний свет.

– А мне кажется, много часов. – Кэм легко провел пальцем по ее руке от запястья к локтю. На фоне белой материи ее кожа казалась темным золотом. – Все, что я мог, – это думать о тебе, прекрасная Анна с итальянскими глазами.

Пальцы Кэма скользили по ее щеке, подбородку, и в ответ на его прикосновение у нее ослабли колени, сердце затрепетало.

– Кэм, в доме маленький мальчик!

– Который спит мертвым сном, – его пальцы коснулись ее горла, дотронулись до быстро пульсирующей жилки, – храпит на ковре в гостиной.

– Надо было отнести его в кровать.

– Почему?

– Потому что… – Наверняка есть важная причина, но как можно что-нибудь вспомнить, когда он смотрит на нее этими серыми, как сталь, глазами, так сосредоточенно, так напряженно? – Ты все это спланировал, – прошептала она.

– Не совсем так. Я хотел уговорить тебя прогуляться в лес, когда все улягутся. И заняться с тобой любовью под небом, в свете звезд, – Кэм взял ее руку, повернул ладонью вверх, прижался губами к середине, – но собирается дождь.

– Дождь? – Анна взглянула в окно и увидела клубящиеся тучи. Когда она снова посмотрела на Кэма, он был совсем рядом, его руки уже обнимали ее, легонько гладили спину.

– А кроме того, я хочу тебя в постели. В моей постели! – Кэм склонил голову, и его губы скользнули под ее подбородок, туда, где кожа была нежной и мягкой, как вода. – Я хочу тебя, Анна. Днем и ночью.

– Завтра…

– Сегодня! И завтра.

Слово «всегда» уже вертелось на кончике его языка, но Кэм нашел губами ее губы и не произнес этого слова.

Анна вздохнула, когда его язык скользнул между ее раскрытыми губами, и поняла, что больше не может сопротивляться. Он целовал ее, пока она не сдалась окончательно, не утонула в его поцелуе. Прелестные маленькие цветы скользнули на пол из ее разжавшихся пальцев.

Так он целовал ее лишь однажды – с такой невыразимой нежностью, обнажавшей ее душу. Если бы она могла говорить, то, наверное, залепетала бы, как любит его. Но ее ноги подкосились, она забыла обо всем, она не смогла бы вспомнить ни одного слова.

Кэм едва касался ее, его ладони легко скользили по ее спине, а его рот словно тянул из нее волшебную влагу… и покорял ее сердце.

– На этот раз никакой гонки, – услышал он свой собственный шепот и не понял, с ней говорит или с самим собой. Он только знал, что хочет продлить это мгновение – такое медлительное, болезненно медлительное, – до бесконечности, насладиться каждым мигом, каждым движением, каждым стоном.

Кэм снова выключил свет, и Анна больше не возражала.

– Я хочу тебя всю, – прошептал он, и снова его губы отправились в путешествие вдоль волшебной линии под ее подбородком к нежной шее, теплой и душистой. – И это местечко, и это…

Когда Кэм отступил и снял через голову свою рубашку, Анна затаила дыхание и подумала, что сможет ответить ему такой же нежностью. Она потянулась к нему, встала на цыпочки, и теперь их глаза и губы оказались на одном уровне. Кэм целовал ее виски, ее лоб, ее закрывшиеся глаза, трепещущие веки.

– Я люблю смотреть на тебя, – сказал он, приподнимая подол ее футболки дюйм за дюймом. – Даже когда тебя нет рядом, я мысленно вижу тебя.

Кэм положил ее на кровать, лег рядом и в одну ослепительную, захватывающую дух долю секунды вдруг понял, что никогда не хотел ни одной женщины так, как хочет Анну. Ему не надо было принуждать себя к нежности или сдерживать желание соединиться с ней. Она так тихо вздыхала под его прикосновениями, так плавно двигалась под его руками и понимала все прежде, чем он просил.

Кэм исследовал ее тело с таким изумлением, как будто все это происходило с ним в первый раз. Первая женщина, первое желание… И совершенно новым было стремление не спешить. Пить маленькими глотками, а не жадно глотать. Скользить, а не мчаться. Под ее блуждающими руками его кожа дрожала и согревалась.

Никто из них не слышал, как по крыше забарабанили первые капли дождя. Анна достигла вершины гребня мерцающей волны – и соскользнула вниз, выдохнув его имя. Наслаждение, прозрачное и светлое, как утренняя роса, необъятное, как темное море, пронизывало ее, шевелилось, ширилось, захватывая и увлекая на новую вершину, где не было никого, кроме Кэма.

Анна прижималась губами к его горлу, плечам, она вобрала бы его в себя всей кожей, если бы знала, как это сделать. Никто никогда не владел ею так всецело! И когда она обхватила его лицо ладонями и впилась в его рот, сливаясь с ним в поцелуе, она знала, что он полностью принадлежит ей.

Когда он наполнил ее, это было всего лишь еще одним звеном в сияющей цепи. Она раскрылась, принимая его и отдавая себя. Они медленно двигались, не сводя глаз друг с друга, их дыхание смешивалось. Этот медленный плавный ритм доводил наслаждение до абсолютного совершенства.

Новый оргазм, ослепительный и головокружительный, разрастался в ней.

– Поцелуй меня! – потребовала Анна с последним дрожащим вздохом.

Их губы снова встретились, слились, и последняя плавная волна накрыла их.

Когда ее руки безвольно упали на кровать, Кэм не вымолвил ни слова, не посмел заговорить. Ему казалось, что он летит кувырком с утеса, а его обнаженное распухшее сердце полностью принадлежит ей.

«Если это любовь, то я должен бы испугаться до смерти», – подумал Кэм, он не мог шевельнуться, не мог отпустить ее. Анна лежала под ним, и это было так хорошо, так… правильно! Его тело ослабло, в голове была пустота, и только сердце, дрожа, еще гнало кровь по жилам.

Кэм решил, что подумает обо всем позже, ни слова не говоря, соскользнул с нее, по-хозяйски прижал к себе и задремал, убаюканный дождем.

Анна проснулась, когда солнце брызнуло в глаза, и, потрясенная, обнаружила себя в уютных объятиях Кэма. Его руки крепко держали ее, их ноги переплелись.

Если бы ее мозг мог нормально работать, она бы, наверное, поняла, что, хотя они оба считали свои отношения несерьезными, очень современными, их подсознание знало лучше.

Анна пошевелилась, пытаясь отодвинуться, но Кэм только сжал ее еще крепче, не открывая глаз.

– Кэм! – прошептала она, чувствуя запоздалое раскаяние в том, что все-таки поддалась ему. – Кэмерон, проснись!

Кэм что-то невнятно пробормотал и уткнулся лицом в ее волосы.

Анна вздохнула, решила, что у нее нет другого выхода, и, придвинув колено к его паху, резко нажала.

Это заставило Кэма открыть глаза.

– Эй! Что?..

– Проснись!

– Я не сплю, – проворчал он, стараясь сфокусировать взгляд. – Слушай, ты не могла бы обращаться со мной поделикатнее?

– Тебе надо идти, – Анна снова перешла на шепот, – ты не должен был оставаться здесь всю ночь.

– Почему? – прошептал он в ответ. – Это моя кровать!

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, – прошипела Анна. – Твои братья могут проснуться в любую минуту.

Кэм заставил себя повернуть голову на пару дюймов, чтобы взглянуть на часы.

– Восьмой час. Этан уже встал и, вероятно, опустошил первую крабовую ловушку. А почему мы шепчемся?

– Потому что подразумевается, что тебя здесь нет.

– Я живу здесь! – Сонная улыбка скользнула по его лицу. – Черт, какая же ты хорошенькая: вся взъерошенная, смущенная… Полагаю, я должен снова заняться с тобой любовью.

– Прекрати! – Анна не успела засмеяться, потому что его ладонь уже обхватила ее грудь. – Не сейчас…

– Отчего же? Самый подходящий момент. Мы здесь, сейчас, голые. А ты такая мягкая и теплая.

Кэм уткнулся носом в ее шею.

– Не начинай!

– Слишком поздно. Я уже пошел на первый круг.

И действительно, когда он зашевелился, Анна поняла, что гонг давно пробил. Кэм оказался в ней одним легким движением – таким плавным, таким естественным, таким чудесным, что она только вздохнула.

– Никаких стонов! – прошептал он ей в ухо, тихо посмеиваясь. – Ты разбудишь моих братьев.

Анна фыркнула, захваченная врасплох собственным возбуждением, толкнула его и, перекатившись, оседлала. Кэм выглядел таким сонным, ленивым, самодовольным… Слегка задыхаясь, она уперлась руками в матрац по обе стороны от его головы, наклонилась и втянула в рот его нижнюю губу.

– Хорошо, крутой парень, посмотрим, кто застонет первым!

И выгнулась над ним…

Потом они решили, что в этой гонке не было ни победителей, ни побежденных.

Анна заставила Кэма вылезти в окно, хотя он уверял, что это смешно. Но так она чувствовала себя менее порочной. Когда, приняв душ и надев простые слаксы и фланелевую рубашку, она спустилась по лестнице, Сет все еще спал на ковре под охраной Глупыша.

Увидев Анну, щенок поднялся и, жалобно скуля, последовал за ней в кухню. «Или пустой желудок, или полный мочевой пузырь», – решила она, открывая заднюю дверь. Глупыш доказал верность последнего предположения, пулей рванув на улицу и обильно полив расцветающую азалию.

Птицы пели громко, радостно. Роса сверкала на траве, которую уже надо было косить. Над заливом еще клубился легкий туман, но солнце быстро расправлялось с ним, и спокойная вода поблескивала бриллиантовыми искрами. После ночного дождя воздух был свежим, и листья казались более зелеными, более сочными, чем накануне.

Анна решила побаловать себя – прогуляться с кружкой дымящегося кофе к причалу. Но когда она уже сделала первый шаг к осуществлению своей маленькой мечты, в кухню вошел Кэм.

Он не побрился, и Анна решила, что легкая щетина на лице прекрасно вписывается в ее представление о располагающем к лени воскресном утре в деревне.

Она достала из шкафчика вторую кружку.

– Доброе утро, Кэмерон.

– Доброе утро, Анна, – решив подыграть ей, Кэм подошел и целомудренно поцеловал ее в щеку. – Как ты спала?

– Очень хорошо, а ты?

– Как бревно. – Он намотал на палец прядь ее волос. – Тебя не беспокоила тишина?

– Тишина?

– Ты же городская девушка, а здесь вокруг такое безмолвие…

– О, нет. Мне понравилось. Честно говоря, я никогда не спала лучше.

Они улыбались друг другу, когда, потирая глаза и натыкаясь на двери, в кухню ввалился Сет.

– У нас есть чего пожевать?

– Филип вчера обещал вафли, – не сводя глаз с Анны, ответил Кэм. – Пойди и разбуди его.

– Вафли? Здорово!

Сет умчался, топая босыми ногами по деревянному полу.

– Филип тебя не поймет, – заметила Анна.

– Сам виноват, нечего было болтать о вафлях.

– Я тоже могла бы испечь вафли…

– Ты приготовила обед, а мы здесь все делаем по очереди. Чтобы избежать хаоса. И кровопролития. – Над их головами раздался грохот, и Кэм усмехнулся: – Давай нальем себе кофе и сбежим с линии огня!

– Я подумала о том же.

Повинуясь внезапному порыву, Кэм схватил удочку.

– Держи, – порывшись в холодильнике, он обнаружил кусок сыра «Бри», принадлежавшего Филипу.

– Я думала, что на завтрак – вафли…

– Сыр не для нас. Это наживка.

– Французский сыр для наживки?!

– Годится все, что есть под рукой! Рыба склюет что угодно. – Кэм вручил Анне кружку. – Пойдем, посмотрим, что получится.

– Но я не умею ловить рыбу…

– Ничего сложного. Насаживаешь на крючок червяка или, как сейчас, кусок какого-нибудь ужасно дорогого сыра, забрасываешь удочку – и ждешь, что будет дальше.

– Тогда почему мужчины отправляются на рыбалку со всем этим дорогим снаряжением и в таких забавных шляпах?

– О, это настоящий церемониал, но нам сейчас подобные игры ни к чему. Если мы с тобой не вытянем пару кошек к тому времени, как Филип поставит на стол вафли, значит, я потерял сноровку.

– Кошек?! – Анна замерла в ужасе. – Не верю, что вы используете кошек как наживку!

Кэм удивленно заморгал, увидел, что она совершенно серьезна, и покатился со смеху.

– Конечно, используем! Ловим их за хвост, обдираем шкуру и бросаем в воду. – Кэм сжалился над Анной только потому, что она смертельно побледнела, но смеяться не перестал. – Сомы-кошки, милая. Мы обязательно поймаем несколько штук до завтрака.

– Очень забавно! – Анна шмыгнула носом. – Сомы-кошки – просто уроды. Я видела картинки.

– Ты хочешь сказать, что никогда не ела сомов-кошек?

– А почему я должна была их есть? – Слегка раздраженная, Анна села на край причала, свесила ноги и обхватила кружку обеими руками.

– Если пожарить их свежими, и пожарить правильно, то ничего нет вкуснее. Добавить пару кукурузных оладий, пару початков сладкой кукурузы, и пир обеспечен.

Кэм сел на причал рядом с Анной и начал насаживать сыр на крючок. Анна окинула его долгим взглядом: щетина на щеках и подбородке, взлохмаченные волосы, босые ноги.

– Жареные кошачьи сомы и кукурузные оладьи? И это я слышу от отчаянного Кэмерона Куина! Парня, который гоняет по морям и дорогам Европы, заодно покоряя женские сердца! Не думаю, что твоя римская пассия узнала бы тебя.

Кэм скорчил гримасу и закинул крючок в воду.

– Надеюсь, мы не собираемся возвращаться к этому вопросу?

– Не собираемся, – Анна засмеялась и чмокнула его в щеку. – Я сама с трудом узнаю тебя. Но, кажется, мне нравится.

Кэм вручил ей удочку.

– Мисс Спинелли, вы сегодня тоже не очень похожи на серьезного и преданного своей работе представителя социальной службы.

– По воскресеньям я отдыхаю. А что мне делать, если я поймаю рыбу?

– Вытаскивать ее.

– Как?

– Побеспокоимся об этом, когда клюнет. – Кэм вытащил крабовую ловушку, привязанную к ближайшему столбу, и усмехнулся, увидев двух раздраженных крабов. – По крайней мере, с голода мы сегодня вечером не умрем.

Щелканье клешней заставило Анну повыше поднять ноги над водой, но ей все равно нравилось сидеть на причале, прихлебывая кофе, и наблюдать, как расцветает утро. Когда мимо проплыла утка с шестью пушистыми малышами, она отреагировала так, как любая городская девушка на ее месте, – во всяком случае, по мнению Кэма.

– Ой, смотри! Смотри, утята! Какие прелестные!

– Каждый год за излучиной у леса утки вьют гнездо. – Кэм заглянул в мечтательные глаза Анны и не смог удержаться: – Отличная охота зимой!

– Охота на что? – Совершенно очарованная, Анна не сразу поняла его. Ей уже грезилось, что она держит в руках один из этих пушистых комочков. Вдруг ее глаза распахнулись, наполнились ужасом: – Вы стреляете этих маленьких утят?;

– Ну, к зиме они подрастают, – Кэм в жизни не застрелил ни одной утки, вообще – ничего, но не счел нужным признаваться в этом, – прямо отсюда можно настрелять пару штук на завтрак.

– Тебе должно быть стыдно!

– Сказывается твое городское воспитание.

– Я бы назвала это гуманностью. Если бы они были моими утками, никто не посмел бы в них стрелять! – Усмешка Кэма заставила Анну прищуриться: – Ты опять меня дразнишь?

– И опять получилось. Ты такая очаровательная, когда злишься, – он поцеловал ее в щеку, чтобы успокоить. – У моей мамы было слишком доброе сердце, чтобы позволять нам охотиться. Рыбалка ее не беспокоила: она считала это сражением на равных. Но ружья она ненавидела.

– Какой она была?

– Она была… надежной, твердой. Ее было трудно вывести из себя. А если уж это случалось, ее гнев был страшен, но недолог. Она любила свою работу, любила детей. Конечно, у нее были и слабости. Она могла плакать над кинофильмами или книгами и никогда не смотрела, как мы чистим рыбу. Но в беде она была сильной, крепкой, как скала.