Человек из грязи, нежности и света Соколов Игорь

Желание продать себя самому стало ярким свойством многих современных авторов. Впрочем, даже самая добропорядочная свинья внутренне сексуальна, хотя для того, чтобы любить надо обязательно иметь хоть какое-то сострадание, именно из этого чувства сострадания, а заодно и стыда, и возник мой роман.

Заглядывая в копилку своего недавнего разума, я не раз, и не два ловил себя на мысли, что пока мы живы, мы всегда будем врезаться в чью-то немыслимую красоту, которая на наших глазах очень быстро превратится в миф, ну, а миф, как всегда, в реальность. Когда-то Артур Шопенгауэр сравнил влюбленную человеческую пару с парочкой замерзших дикобразов: дикобразы жмутся от холода друг к другу, пытаются обнять друг дружку, но только больнее колят сами себя своими острыми иголками.

Возможно, Шопенгауэр хотел нам сказать: Любите друг друга, но на безопасном расстоянии! Однако, это совершенно невозможно! Любовь всегда таит в себе опасность, ну, а в наше безумно ускоряющееся время она легко может обернуться любой патологией, а поэтому люди любящие друг друга, люди совокупляющиеся, не только в моих мыслях, но и в реальной жизни вполне могут напоминать собою психопатов. Они часто режутся, вешаются, давятся, совершают любые преступления. Топят. Отравляют. Жгут в огне отчаянья отраву своих ложных чувств! В общем, они прекрасно справляются с ролью влюбленных героев. Они живут по типу «собачьей свадьбы» и весьма похотливо обнюхивают друг друга, и в то же время с оглядкой краснеют на весь мир. Человеку всегда было стыдно разглядывать в себе безумное и похотливое животное. Как заметил Аарон Грейндингер, Любовь в Сексе растворяется как чистое в грязном. Я от себя еще добавлю, что Любовь в своем гордом величии и блеске предстает перед Сексом покорной рабой, и падает перед ним на колени, и так всякий раз, когда мужчина овладевает женщиной, он словно срывает с нее покровы человеческой красоты и ее тайны, превращая ее в послушное животное, и сам становится таким же животным.

Человек стыдится своего животного начала, а поэтому все связанное с ним окружает строгим табу. Однако, складывается впечатление, что человечество и создает это табу, чтобы его нарушать!

Я часто задумываюсь над тем, как и откуда возникает Любовь?! Неужели, как инфузория туфелька, создающая сама себя, независимо от среды обитания?! А может как человек любящий другого на острие жалости, и в ощущении рождающейся смерти?!

Очень часто я вспоминаю дорогу в чистое и никем незапятнанное детство. Тогда отец брал меня за руку и вел за собой в светлый сад, там, где каждый мой день напоминал собою волшебную сказку.

Мне очень повезло, что у меня был отец, который сумел мне привить чувство любви и бесконечной жалости к людям, которое я попытался передать своим героям. Мне также повезло войти, всей душой в таинственный и мистический мир русского философа и писателя Василия Розанова.

При создании этого романа, у меня было ощущение, что я писал его вместе с Розановым. Во всяком случае, хотя бы только на подсознательном уровне. Глубоко эротичный, а вместе с тем и метафизичный Розанов позволил мне создать другой мир, который фантастически близок реальному по сути, но далек от него своей, доведенной до абсурда, открытостью.

Мои герои, они как дети, несут в себе мое прошлое, настоящее и будущее, а еще они несут в себе великую иллюзию быть самим собой. Почему я создаю любовные романы, из которых вылетают вожделенные крики и стоны, и которые сочатся слезами и кровью?!

Возможно, потому что я чувствую Любовь, которая не умрет никогда, ибо от нее одной произошел весь наш мир.

Игорь Соколов

Посвящаю моему далекому и невидимому другу и учителю – Василию Васильевичу Розанову

Автор

Глава 1. В тумане чудных побуждений

Дедушка Эскина ходил очень медленно, потому что все время хотел ссать. Мочился он, правда, чаще всего мимо унитаза, за что дядя Абрам (отец Эскина) всегда бил его головой об стенку, может, поэтому дедушка почти ничего не помнил из своей прошлой героической жизни.

Хотя врач, посещавший дедушку, говорил, что это склероз. Мол, старые люди вообще ничего не помнят, так им давно все надоело. Однако, больше всего Эскину нравилось в дедушке то, что он сильно любил поесть!

Как только вставит свою пластмассовую челюсть, и полхолодильника как не бывало!

За это дядя Абрам привязывал дедушку к койке и сняв с себя офицерский ремень с огромным удовольствием лупил его по заднице, пока на дедушкин крик не прибегали соседи. Когда же они узнавали от дяди Абрама, в чем дело, и быстро распознав в громко урчащем животе дедушки и свою копченую колбасу, сами вырывали из рук дяди Абрама ремень и с умопомрачительной яростью лупили деда по попе, пока он совсем не затихал.

Потом наступало удивительное молчание, которое неожиданно прерывалось пьяным воплем дяди Абрама:

– Убили, суки! Убили! Из-за своей колбасы убили!

И все же дедушка был жив, он просто по своей природе такой хитрющий был, а поэтому и любил иногда прикидываться покойником. Ведь недаром же в народе говорят, что с покойников спрос невелик. Однажды дядю Абрама за что-то посадили, а дедушку пришлось сдать в интернат. Эскин иногда туда приезжал с матерью, и кормил своего дедушку с ложечки. Дед часто жаловался, что у него украли вставную челюсть, чтобы он здесь никого не объедал!

– А я, – говорил дед, – пенсионер и ветеран, как труда, так и войны, и кровь проливал именно из-за этих гадов! А поэтому челюсть никто не имеет права у него отнимать! Потом он настойчиво просил мать Эскина выйти и оставить их наедине с внуком. Когда она уходила, дед тут же склонялся к уху Эскина и шептал ему, чтобы тот написал от его имени письмо президенту, чтобы президент знал о всех творящихся у них безобразиях.

Когда же Эскин робко отказывался, дед уже возмущенно обещал поджечь этой же ночью интернат, а директора интерната расстрелять из собственного маузера, который сейчас хранится в музее Великой Отечественной Войны.

Он говорил, что если он захочет, то ему обязательно вернут маузер, поскольку у ветеранов теперь льготы, а потом если письмо все-таки дойдет до президента, то он сам сюда приедет заступиться за дедушку! К тому же у него скоро выборы, а без дедушкиного голоса он ни за что не станет президентом! Дед так раскричался, что в палату вошла мать, а вслед за ней двое санитаров, которые тут же схватив его за руки, куда-то потащили.

Неожиданно Эскин представил себе, что рано или поздно он станет таким же, как его дедушка и громко расплакался. Через месяц дедушка умер, а года через три вернулся дядя Абрам – приемный отец Эскина.

У него откуда-то сразу нашлись деньги, и он организовал строительную фирму, а Эскина отправил учиться в Москву, в Академию Бизнеса.

На кого он стал учиться, Эскин и сам не знал, он только знал, что отец купил ему квартиру в Москве, обставил всю дорогой мебелью, а также заплатил за несколько лет вперед, за его учебу. Такие необычайные предложения не смогли не сказаться на психике одаренного мальчика.

Оставшись в большом городе один и в собственной квартире, он решил, во что бы то ни стало найти себе прекрасную женщину, лучше всего опытную, которая бы всему его научила, а потом за это бы женился на ней.

Мечта вносить свое семя в прекрасное женское лоно согласно законам природы полностью захватила Эскина. Он не столько учился, сколько проматывал деньги, которые ему высылал отец. Как полоумный, Эскин постоянно ходил в кино, в бары, в рестораны и на дискотеки, везде он искал свою драгоценную избранницу, но только девушки от него шарахались и смеялись.

То ли его очень застенчивый вид, то ли не слишком броская внешность отталкивали девушек? Эскин страдал и мучился, а еще он думал, где бы найти такую сволочь, которая бы спокойно, как актриса в кино, показала бы ему свою грудь и свой волосатый холмик?! И не просто показала бы, а отдала бы ему всю себя целиком?!

Конечно, другой на месте Эскина сходил бы на Тверской бульвар и купил бы хотя бы на одну ночь проститутку, но не таков был Эскин, Эскин был фанатик, а вместе с тем и мученик собственной плоти.

«Обреченный ютиться в тюрьме собственного тела, в этой же тюрьме и погибнет», – шептал каждое утро как молитву Эскин. Этими словами он начинал борьбу с собственной плотью, очень часто создающей эффект неожиданного сексуального возбуждения.

Стоило Эскину где-нибудь, на улице или в метро, заглядеться на какую-нибудь симпатичную девушку, как он потом весь день чувствовал себя совершенно разбитым. Правда, он все же как-то сумел познакомиться с одной девушкой. Ее звали Ульяна и она работала маляром на стройке. Желая подшутить над Эскиным, она сказала, что к ним в женское общежитие никого не впускают, но если он хочет к ней попасть, то может залезть по водосточной трубе до третьего этажа. Она ему даже окно показала.

Бедный Эскин, как же он ругал сам себя, когда лез по этой самой водосточной трубе. Как будто кто-то невидимый тянул его за шиворот когда он, рискуя жизнью, взбирался к своей Ульяне. А в комнате Эскина ждал сюрприз.

Более опытные женщины, среди которых была и сама Ульяна, решили разыграть Эскина, изобразив страстное влечение к нему. И действительно, как только Эскин забрался к ним в комнату и познакомился со всеми тремя девушками, как они тут же начали обстреливать его страстными взглядами.

Несчастный Эскин весь взмок от пота и вожделения, да и как тут не взмокнуть, если Мария, свернувшаяся на своей постели клубочком и держащая в руках «Поваренную книгу», так призывно взглянула на него и как будто ненароком обнажила свои стройные ножки.

Ульяна словно разглядев в своей подруге соперницу, издала звук, очень похожий на поросячье повизгивание, а когда Эскин обернулся к ней, сразу же, вроде ненароком открыла его возбужденному взору свою нежнейшую грудь, как бы нечаянно выскользнувшую из разреза халата. От возбуждения Эскин цитировал Ницше и Платона, он рассказывал анекдоты и смеялся как помешанный.

Однако вслед за смехом Марии и шаловливым повизгиванием Ульяны, Эскина привлекала к себе молчаливая Жанна. Жанна не просто молчала, она напряженно щурилась в Эскина сквозь толстые линзы очков, лежа в своей постели не просто в развратной позе, но еще умудряясь показать ему между распахнутыми как бы невзначай полами халата свою волосатую пещеру любви. Эскин зажмурился и задрожал всем телом. Теперь Эскину требовалось совсем немного, чтобы окончательно потерять свой рассудок.

«Боже, я как в тумане», – думал бедный Эскин. Все молодые, раскрасневшиеся и тоже возбужденные женщины веяли на Эскина теплотой своего бесстыдного дыхания.

Оно выплывало из самых соблазнительных недр их, готовых к соитию, тел… Эскин спятил, он вертелся, как юла, цитировал какого-то скучного Ганимеда, потом опять рассказывал анекдот, заходился весь неприличным смехом, а после впадал в безумный экстаз и лез целоваться с Ульяной, обниматься с Марией и даже валился на постель к Жанне. Молодые прекрасные женщины умело превращали все это в шутку, и с блещущими от похоти глазами Эскин сползал по водосточной трубе домой.

– Меня продрали как помойного кота, – жаловался сам себе Эскин, и пошатываясь как пьяный, шел домой. Дома он сразу валился с тяжелым вздохом на кровать и разговаривал сам с собою вслух.

– И почему я такой несчастный?! И почему ни с кем не могу удовлетворить свое желание, свою похоть?! Неужели я такой, урод, что надо мной можно только издеваться?!

В эту минуту Эскин впадал в забытье. Он имел вид скорбного мужа, никак не могущего сносить в себе собственное семя. Он вспоминал эти юные, но уже весьма искушенные создания, и в нем просыпался свирепый зверь.

Он кусал зубами подушку, а потом сваливался с кровати и катался с диким воем по полу. В это мгновение он успевал воссоздать и страстный взгляд Марии с ее стройными ногами, и безумное повизгивание Ульяны с ее обнаженной грудью и молчаливую улыбку Жанны с ее дико заросшей пещерой любви. Все вырывалось и тут же выпрыгивало из его памяти и будоражило его тело самым непозволительным образом. Эскин выл, Эскин плакал, Эскин поклонялся всем женщинам на свете, и что самое ужасное он захлебывался в собственных слезах от жалости к себе и своему отвердевшему уду.

Так постепенно, на протяжении нескольких месяцев Эскин страдал и выдумывал план, с помощью которого он бы, наконец, смог обладать своей, можно сказать, любой женщиной. В женском общежитии над Эскиным откровенно издевались, отчего Эскин впал в меланхолию и опять зачитывался Платоном и Ницше.

Временами его меланхолия в соединении с изрядным количеством невостребованного семени полностью отключала его мозг, и тогда Эскин бился головой в стену, и кажется, очень злил своих соседей, которые тут же ему кричали и сами чем-то тяжелым долбили в стенку.

Однажды Эскин решил сказаться больным и с этой целью пригласил из поликлиники врача на дом, втайне надеясь, что к нему придет молодая красивая женщина. Эскин заранее купил бутылку дорогого армянского коньяка и коробку шоколадных конфет, а также пачку таблеток сильнодействующего снотворного средства.

План Эскина был очень серьезен и поэтому продуман до мелочей. Врач действительно оказалась очень привлекательной, хотя и зрелой женщиной. Сама ее зрелость, как и опытность, еще сильнее притягивала Эскина к себе. Она водила рукой по груди, по животу Эскина, очень удивляясь отсутствию какой бы то ни было болезни.

А Эскин не уставая, жаловался на множество разнообразных недомоганий и болей, располагающихся почему-то в самых интимных местах. Поведение Эскина показалось врачу очень странным, тем более что он часто порывался раздеться донага.

– У меня вообще нет ни одного здорового места или органа, – оправдывался он за свое поведение.

– Тогда вам надо к психиатру, – усмехнулась Клавдия Ивановна.

– А вообще-то у меня день рождения, – соврал Эскин, и мне даже не с кем выпить! – и тут же поставил на стол бутылку коньяка и конфеты. – Я такой одинокий, мне даже не с кем пообщаться!

Клавдия Ивановна, движимая исключительно сочувствием, умудрилась уговорить себя сесть с Эскиным за стол и выпить за его здоровье.

– Вообще-то вы у меня последний больной, – улыбнулась она, как бы оправдываясь перед Эскиным за свое неосторожное согласие на столь сомнительное застолье.

– Конечно, конечно, – ликовал в душе Эскин. Эскин тут же предложил Клавдии Ивановне сходить в ванную и помыть руки, а сам в это время бросил в ее рюмку три таблетки, которые тут же растворились, сделавшись невидимыми, как и само желание Эскина утолить свою животную похоть.

– Недавно я развелась со своим мужем, – жаловалась Эскину за столом Клавдия Ивановна.

– Да, это очень печально, – картинно вздыхал Эскин, подливая Клавдии Ивановне еще рюмочку коньяка.

– Он нашел себе молоденькую, – расплакалась Клавдия Ивановна. Бедная, она пила коньяк без всякой заботы, заботясь исключительно о своем нынешнем, одиноком состоянии.

– Клавдия Ивановна, а можно я стану вашим мужем, – восторженно прошептал Эскин.

– Да, вы еще совсем ребенок, – рассмеялась Клавдия Ивановна. «Ну, ладно, я еще покажу тебе, какой я ребенок», – мрачно подумал про себя Эскин.

– Кажется, у меня голова кружится, и глаза почему-то закрываются, – вздохнула Клавдия Ивановна и попыталась встать из-за стола, – кажется надо домой идти! – но, встав на обе ноги, Клавдия Ивановна как-то жалобно всхлипнула и упала. Эскин только этого и ждал, как жадный зверь он накинулся на нее, кусая мягкие нежные губы.

– Вот она, моя жертва! – воскликнул он, безумно радуясь, сам за себя. Но его желание было настолько ослепительным и безудержным, что Эскин впопыхах сломал на ее юбке молнию, что сразу же изменило ход его мыслей.

– Если она обнаружит эту сломанную молнию, тогда мне несдобровать, – вслух подумал Эскин, и поэтому, раздев Клавдию Ивановну целиком и положив ее спящую к себе на кровать, он оторвал от юбки старую сломанную молнию и тут же кинулся на поиски новой.

Только часа через два, в одном случайно подвернувшемся магазинчике, он обнаружил точно такую же молнию. Тихо войдя в квартиру, и убедившись в том, что Клавдия Ивановна спит, Эскин стал осторожно пришивать к юбке новую молнию. Ему оставалось совсем немного, когда Клавдия Ивановна раскрыла свои глаза и издала ужасный крик.

Несчастный Эскин, от страха он выронил и нитку, и иголку, и эту самую злополучную юбку, и был таков. Он даже не помнил, как он убегал из квартиры, а потом до поздней ночи бродил по городу.

Только ночью он решился войти в свою квартиру. Клавдии Ивановны уже не было, но осталась ее записка на столе: «Какой же ты смешной дурачок!»

– Я, дурачок?! – в негодовании заплакал Эскин, – Я ей молнию зашил, а она – дурачок! Сама дура, напугала меня до смерти! До сих пор дрожу как цуцик! К черту этих баб! К черту! Одни только беды от них! Одни беды! Клянусь, больше не подойду ни к одной из них!

Глава 2. Колдунья

– Жизнь, она штука сложная, я бы даже сказал, непредсказуемая, и как ее не обдумывай, как не приспосабливайся к ней, она все равно оставит тебя в дураках! – говорил Эскину его друг – сокурсник Иван Иванович Секин.

Они сидели вместе на лавочке возле Чистых прудов и пили пиво.

– А я вот решил с бабами больше никаких дел не иметь, – неожиданно для самого себя высказался Эскин.

– Ну, это ты зря, – глубокомысленно вздохнул Секин, – без баб нам никак нельзя! Без баб ты или алкоголиком или голубым можешь сделаться.

– Да, ну, – стыдливо покраснел Секин.

– Да ну, не да ну, а Жора из третьей группы в «Голубую Луну» стал ходить, – усмехнулся Секин.

– Это в какую еще «Луну»? – удивился Эскин.

– Кабак такой ночной! Там одни только мальчики собираются. Одни как бабы одеваются и красятся, а другие с этими бабами шуры-муры заводят!

– Да, это мне не угрожает, – махнул рукой Эскин, расплескивая пиво из кружки.

– А я тебе все-таки советую найти бабу! – Секин солидным басом озвучил свою мысль.

– Да, где их найдешь, хорошеньких-то, – огорченно завздыхал Секин, – уже поди всех разобрали!

– Ну и дурачок же ты, – засмеялся Секин.

– Можно подумать, что ты умный, – обиделся Эскин.

– Ладно, ты уж не обижайся, – уже с пониманием взглянул на него Секин, – купи литературу какую-нибудь научную о сексе, почитай, поизучай, а потом сходи в какой-нибудь театр. Сейчас, знаешь, сколько одиноких баб по театрам шастает! Их хлебом не корми, мужика давай! Кешу знаешь из пятой группы?!

– Знаю, – боязливо поежился Эскин.

– Так вот, этот м*дак на одном из спектаклей «Ленкома» такую богатую бабу подцепил, что уже третий месяц подряд то в Грецию, то на Гавайи летает!

– Да, уж, – почесал затылок Эскин, – бывают случаи!

– А Гошу из первой группы знаешь?

– Знаю, – ответил Эскин, хотя никакого Гоши даже в глаза не видел.

– А этот раздолбай в «Современнике» с Кларой Новиковой познакомился и с ней в Объединенные Арабские Эмираты укатил!

– А кто такая Клара Новицкая?!

– Ну, ты и даешь, – чуть не поперхнулся пивом Иван Секин, – она ж с экранов телевизоров не слезает! Юмористка известная!

– Не люблю, когда женщины шутят, – нахмурился Эскин.

– Да, наверное, ты прав, – задумался Секин, – некоторые бабы с возрастом от смеха даже в трусы мочатся!

– Это как? – удивился Эскин.

– А так, как засмеются, так и обоссутся! – засмеялся Секин.

– Странно, – с недоверием поглядел ему в глаза Эскин.

– Да уж, в жизни странностей хватает, – согласился с ним Секин.

После разговора с Секиным Эскин всю ночь не мог уснуть, всю ночь ему снились какие-то кошмары, какие-то бабы, которые сначала над ним громко смеялись, а потом прямо из-под юбки пускали ему в лицо мощную струю. Эскин захлебывался и кричал о помощи, а его всегда спасал Секин, но потом Секин его журил и начинал увещевать, чтобы Эскин тут же шел с кем-нибудь знакомиться.

Тогда Эскин прятался от Секина в шкафу, но Секин его и оттуда вытаскивал за ухо и сразу подводил к какой-нибудь красавице. Красавица краснела, потом смеялась и тут же ссалась. Потом прибегал его дедушка с белым судном и просил у него его купить.

– Дед, ты же умер, откуда ты взялся-то?! – удивлялся Эскин.

– Не все ли равно, земля иль говно, – смеялся дед, размахивая пустым судном, пока какая-то беленькая дамочка не выхватывала у него из рук это судно.

– Караул, убивают! – заорал дед и Эскин тут же проснулся, а потом подбежал к зеркалу и долго, со злорадной ухмылкой вглядывался в свое отражение. Почему-то ему оно нравилось.

– Я красивый, – говорил сам себе Эскин, – а поэтому меня обязательно можно полюбить!

– А, следовательно, я должен в кого-нибудь влюбиться! Влюбиться и если хватит сил – жениться!

С этой целью Эскин этим же днем купил себе книгу «Техника секса». Однако, прочитав ее за неделю от корки до корки, Эскин никак не мог представить себе ни свою будущую возлюбленную, ни предстоящее с ней знакомство.

От безысходности Эскин даже купил у одного знакомого пистолет «ТТ», на всякий случай, если вдруг захочется застрелиться! И все же тоска Эскина вскоре прошла, особенно с того самого момента, когда ему посчастливилось купить с рук на рынке книгу Бюхнера «Как завоевать сердце настоящей женщины».

В книге рисовалась подробная картина знакомства, а в последствие и дружбы, быстро и гармонично перерастающей в любовь.

Куча необходимых советов, наглядно проиллюстрированных фотографиями, воодушевила Эскина. Особенно его заинтересовал случай, когда его знакомая вдруг окажется более интеллектуальной особой.

В этом случае Бюхнер советовал молчать и чаще улыбаться, соглашаясь со всем, о чем будет говорить твоя мудрая собеседница. В общем, Эскин был готов во всех смыслах влюбиться в более или менее подходящую женщину.

Так же он решил последовать совету Секина и сходить в какой-нибудь театр. С этой целью он около часа расспрашивал продавца театральных билетов, где идет самая приличная постановка и какой театр самый вместительный, то есть где больше всего народу.

Самым вместительным театром оказался Большой, но билетов в Большой не было, поэтому Эскин решил довольствоваться МХАТом.

Эскин неожиданно почувствовал, что в этом театре он обязательно сможет подцепить вполне приличную даму, недаром же он назывался художественным. Наконец долгожданный вечер настал, и Эскин попал во МХАТ.

Целый час до антракта он тупо глядел на сцену и с нетерпением ждал, когда же объявят антракт. Поглядывая на увлеченных спектаклем зрителей, Эскин видел слишком много семейных пар и впадал в меланхолию. По сцене бегали полуголые актеры и орали какие-то несусветные вещи.

– Бал сатаны, бал сатаны! – орала сильно обнаженная девица, укрытая специально дырявым балдахином.

«Все-таки грудь у нее совсем крошечная», – с сожалением отметил про себя Эскин. Какая-то Маргарита вставила промеж ног швабру и бегала с ней по сцене, изображая летающую ведьму. Спектакль, конечно, был скучный, но швабра между обнаженных стройных ног Маргариты заметно взволновала Эскина. «Это же фаллический символ», – осенило его. А когда начался антракт, Эскин как опытный охотник, одним из первых покинул зал, уже высматривая добычу. Женщин, конечно, было очень много, но все же одиноких разглядеть было сложно, поскольку многие мужья, воспользовавшись антрактом, вставали у буфета в очередь за пивом, в то время как некоторые их жены, также пользуясь случаем, искали явно сладких приключений. К тому же сам Эскин был так взволнован, что от волнения готов был кинуться к любой симпатичной женщине. «Прямо глаза разбегаются! Сколько же их много!» – думал бедный Эскин. Неожиданно на лестнице его внимание привлекла очень миленькая дамочка, игриво поглядывающая на него, и как бы манящая его помахиванием маленькой сумочки.

– А с вами можно, – едва прошептал Эскин, покрываясь потом, и краснея.

– Конечно, можно, – улыбнулась она, – меня зовут Сонечкой, только меня сейчас в буфете ждет подруга, и я очень-очень тороплюсь! – и, вырвав из рук ошеломленного Эскина заранее отпечатанную на компьютере визитку с его телефоном, быстро растворилась в толпе.

На визитке Эскин обозначил себя как специалиста по парапсихологии и аномальным явлениям, а также как психоаналитика по семейным проблемам. Как ему казалось, это придавало какую-то серьезную значимость его задумчивому виду.

Впрочем, знакомство с Соней вселило в Эскина такую уверенность в себе, что он был уже на седьмом небе от счастья. Их общение показалось ему уже таким близким и теплым на ощупь, что он даже не пытался выследить Соню в толпе зрителей. К тому же Соня обещала ему позвонить завтра же днем и договориться с ним о встрече. Теперь Эскин стал лихорадочно обдумывать свои действия на завтра.

С утра он решил не ходить ни на какую учебу и тут же купить бутылку шампанского, ананасы, конфеты и цветы. Потом он решил выучить на память два стихотворения А. С. Пушкина, чтобы уж совсем не показаться Сонечке флегматичным дебилом, и постараться еще несколько раз прочитать книгу Бюхнера «Как завоевать сердце настоящей женщины», и даже по возможности из трех глав: «Знакомство», «Общение по интересам» и «Моя первая интимная связь» сделать необходимые выписки, чтобы потом не забывать ни один из полезных советов Бюхнера во время общения с Соней.

– Как мимолетное виденье, как гений чистой красоты! – орал Эскин, дефилируя по комнате под равномерный стук соседей в стенку. Как думалось Эскину, и поэты и люди просто влюбленные в поэзию должны были очень бурно выражать свои чувства.

– Как мимолетное виденье! – опять заорал Эскин и тут же прозвенел звонок.

«Наверное, сволочи – соседи», – подумал он, когда взял телефон, и уже было хотел сказать, что сейчас день и плевать он хотел на них, но из трубки раздался нежный голосок Сони.

– Соня, Сонечка! – умилился от восторга Эскин. – Где вы и что с вами?! Я вас хочу встретить!

– Я лучше к вам приеду сама! – резко оборвала его Соня. – Диктуйте адрес!

– Да, да, да, – озадаченно вздохнул Эскин, и чуть-чуть заикаясь от волнения, продиктовал свой адрес.

– Жди через час! – сказала, как будто скомандовала Соня и мгновенно исчезла.

«Наверное, у нее в роду военные, – подумал Эскин, – военные, большие, здоровенные!» И все же сердце его громко забилось от предвкушаемой встречи. Он уже не учил никаких стихов, не заглядывал в книгу Бюхнера, а осторожно резал ананасы и выставлял на стол все свои закуски.

О, если бы только Эскин знал, во власти каких неведомых чар он оказался, и какой безумной и к тому же замужней женщины, женщины мало удовлетворяемой своим мужем, а поэтому ищущей острых ощущений всегда на стороне. Соня ехала к Эскину быстро, и не оглядываясь, она сама с восторгом предвкушала объятия наивного.

«Наверное, еще неопытный», – с улыбкой думала она, нисколько не подозревая, что за ней по пятам уже следует ее обманутый муж – Глеб Собакин.

«Будь ты проклята!» – думал про себя Глеб Собакин, судорожно сжимая под пальто заблаговременно наточенный топор. Когда же за Соней захлопнулась дверь квартиры Льва Абрамовича Эскина, Глеб остановился, с трудом сдерживая свое шумное дыхание, ведь он пробежал шесть этажей, пока его Соня ехала в лифте, и все же он успел разглядеть номер квартиры, в которую она попала.

«Сразу не надо, пусть сначала улягутся», – подумал Глеб Собакин, с удовлетворением разглядывая деревянную филенчатую дверь Льва Абрамовича Эскина.

Можно сказать, что предчувствие Глеба вполне оправдалось. Соня мгновенно окрутила Эскина и уже через десять минуты лежала с ним в кровати.

– Я еще никак и ни с кем, – стыдливо закрывая глазки, прошептал Эскин.

– Лиха беда начало, – засмеялась Соня и весьма проворно стащила брюки и трусы с Эскина.

Она приветливо раздвинула перед ним ноги, но тем не менее очень яростно вцепилась в его левое ухо зубами.

– Оторвись! – чуть было не закричал Эскин, но тут же осекся, испытав яркое наслаждение. Буквально через четверть часа Эскин находился уже на вершине земного блаженства, когда вдруг послышались ужасно громкие удары в дверь.

Уже по первым двум ударам можно было определить, что в дверь не стучали, а нахально и деловито ломали!

«Это мой муж!» – истошно завопила Соня, быстро вскакивая с кровати. Эскин сразу понял, что свершилось что-то непредвиденное.

Однако, имея в своей голове множество полезных советов Бюхнера, Эскин напрягся и мигом выскочил из кровати.

Догадавшись по последнему звуку, долетевшему из коридора, что входная дверь уже разбита, Эскин закрыл дверь, соединявшую зал и коридор на щеколду, и тут же кинулся перед дверью выстраивать произвольную баррикаду из чешской стенки и мягкой немецкой мебели, купленной ему дядей Абрамом. Соня ревела, как иерихонская труба.

Она лежала на полу в позе свернувшегося калачиком эмбриона.

– Да, сделай ты хоть что-нибудь! Позвони хотя бы в милицию, черт возьми! – заорал на нее еще более взволнованный Эскин, но Соня оставалась совершенно безучастной ко всему, со стороны казалось, что она решила уйти из этого мира и никого не трогать, лишь бы только хотя бы раз в новолуние испытывать какой-нибудь умопомрачительный оргазм.

Тогда Эскин сам набрал номер милиции, и дрожащим, очень часто захлебывающимся от волнения, голосом сообщил о разыгрывающейся в его доме драме.

– А вы, случайно, не шутите? – спросил его дежурный.

– Да, какие тут могут быть шуточки, когда моя жизнь уже висит на волоске! – завопил в трубку Эскин.

– Успокойтесь, сейчас приедем, – пообещал ему дежурный, и в этот момент верхняя часть двери, соединяющая коридор и зал, отлетела от удара топора, и тут же из-за груды наваленной мебели показалось ужасно искаженное злобой лицо Глеба Собакина.

– Ну что, гады?! Добились, своего?! – заорал Глеб Собакин, разрубая топором угол антресоли чешской стенки, лежащей у двери.

– Ну, сделайте хоть что-нибудь! – прижалась к Эскину надрывно плачущая Соня.

– Сейчас, дорогая, сейчас, – и Эскин нежно оттолкнув от себя Соню, тут же бросился в кухню. Там он очень быстро вытащил из шкафа банку с дихлофосом, и обернув ее полотенцем, обратно подбежал к куче уже разваливающейся мебели, которую продолжал крушить в безумии Глеб Собакин, и направил мощную струю ему в лицо.

– Ай, сука! – зарычал Собакин, падая на пол.

– Куда нас только не влечет окаянный вихрь случайных приключений, – глубоко вздохнул Эскин и снова принялся нагромождать в проходе оставшуюся мебель. Немного пришедшая в себя Соня тоже кинулась ему помогать.

– Странно, а почему ты мне сразу не сказала, что у тебя есть муж?! – удивился Эскин.

– Ты что, разве не говорила ему, что у тебя есть я?! – послышался за грудой мебели глухой бас Глеба Собакина.

– Да идите вы все на хрен! – заревела Соня и убежала в соседнюю комнату.

– Вот, дуреха, – сказал, поднимаясь с пола Собакин, – всех окрутила! Слушай, друг, ты уж меня извини за все, я же не знал, что ты не знал, что она замужем! Так что извини меня, а я уже, пожалуй, пойду домой!

– Подождите, подождите! Вы мне все тут размолотили, а теперь уходите?! – возмутился Эскин. – Уж подождали бы, сейчас милиция приедет?

– Вот только милиции еще мне и не хватало, – захохотал Глеб Собакин, и плутовато подмигнув Эскину, быстро выбежал из квартиры.

– Он что, уже ушел, – вышла из комнаты нервно озираясь по сторонам, Соня, – ну, тогда я тоже пошла!

Она принялась откидывать в проходе разрубленный пополам диван и кучу щепок, оставшихся от чешской стенки.

– Эй, эй, постой-ка, – опомнился Эскин, – вы мне все тут разбомбили к чертовой матери, а теперь бежать?! Не пущу!

– Тогда я скажу, мой дорогой, что ты меня изнасиловал! – неожиданно усмехнулась Соня.

– А, иди-ка ты к черту! – по-детски заревел Эскин, присаживаясь на, чудом уцелевшее, кресло.

– Ну, ладно, малыш, не сердись, – Соня поцеловала Эскина на прощанье и убежала.

Эскин сразу как-то немного успокоился и, выйдя на балкон, закурил. Уже через пару минут он видел, как из подъезда его дома выбегала Соня. Ее разбросанные во все стороны ярко-рыжие волосы напоминали ему сказочный образ коварной и злой колдуньи.

– А ведь и на самом деле колдунья, – прошептал Эскин и со страхом перекрестился.

Глава 3. Сошедшие с ума

Милиция к счастью, в этот день так и не приехала. Эскину не хотелось рассказывать глубоко лично-интимную историю совершенно посторонним людям, и тем более устраивать из всего этого какое-то уголовное разбирательство.

Всю разломанную мебель он выкинул на помойку, а отцу по телефону сообщил, что его обокрали.

– Ты хоть в милицию-то обращался?! – спрашивал дядя Абрам.

– Обращался, да что толку! – соврал Эскин, радуясь, что отец в эту минуту не видит его.

– Ну, ладно, – вздохнул дядя Абрам, – я вышлю тебе денег, ты уж сам купи себе мебель!

– Конечно, – обрадовался Эскин.

– А ты случайно никого к себе не водил?! – спросил дядя Абрам.

– Нет, никого, – опять соврал Эскин, и опять порадовался, что он его не видит.

– Ну, ладно, – вздохнул с каким-то пониманием дядя Абрам, – ты уж, Лева, будь осторожней.

Потом трубку взяла мать.

– Ну, как ты там сыночек?!

– Все нормально, хорошо, – бодро отозвался Эскин.

– Да, как хорошо, если тебя обокрали?! – заплакала мать.

– Ну, я-то ведь жив, здоров! – вздохнул, краснея, Эскин.

– Теперь тебе надо дверь железную ставить!

– Я уже поставил, – Эскин действительно в этот день поставил в свою квартиру железную дверь.

– Вот и молодец! – обрадовалась мать.

Она еще долго его увещевала, взяв с него не одно, а несколько обещаний быть хорошим и спокойным мальчиком.

Разговор с родителями оставил в душе у Эскина какой-то скверный отпечаток. Он чувствовал, что они не заслуживали с его стороны такого наглого вранья, но ничего не мог поделать с собой.

Не рассказывать же им эту глупую и дикую историю.