Маска Дилетте Марко

Разгадка ли?

Тук... тук... тук...

Стук стал еще более мягким, чем прежде, он был едва различим в шуме дождя, барабанившего по крыше, и с легкостью верилось в то, что причиной оказалась антенна. Однако по мере того, как Пол обдумывал ответ к этой головоломке, у него возникло сомнение в его правильности. Он вспомнил, каким мощным и громким был стук всего несколько минут назад, когда он находился на кухне: содрогался весь дом, открылась дверца духовки, дрожали склянки со специями. Неужели разболтавшаяся антенна действительно могла производить такой шум и вибрацию?

Тук... тук...

Глядя в потолок, он пытался заставить себя поверить однозначно в теорию антенны. Возможно, разболтавшаяся антенна и могла вызвать стук и бряканье кастрюль со сковородками и создавать впечатление, что потолок вот-вот треснет, если она била по брусу крыши в определенном месте и под определенным углом. Если вызвать соответствующие колебания в одном правильно выбранном месте стального висячего моста, его можно развалить меньше чем за минуту, независимо от того, сколько болтов сварочных швов и тросов его держат. И хотя Пол не верил ни в малейшую возможность такой апокалиптической разрушительной силы антенны, с которой она может воздействовать на дом с деревянным каркасом, он знал, что даже небольшое усилие, примененное с исключительной точностью, способно вызвать эффект, пропорционально намного превосходящий затраченную энергию. Кроме того, именно антенна могла являться причиной всей происходящей фантасмагории, потому что это было единственным остававшимся у него объяснением.

Стук стал еще тише и немного погодя совсем стих. Пол минуту-другую подождал, но единственным звуком был лишь шум барабанящего о кровлю дождя.

Должно быть, ветер изменил направление. Когда он в очередной раз переменится, антенна вновь начнет раскачиваться на своей скобе и стук раздастся вновь.

Как только погода улучшится. Полу придется достать из гаража раздвижную лестницу, подняться на крышу и демонтировать антенну. Ему бы следовало позаботиться об этом сразу же после того, как они стали абонентами кабельного телевидения. А теперь, промешкав, он будет терять драгоценное рабочее время — именно сейчас, когда у него в романе такой трудный и ответственный момент. От этой перспективы у него испортилось настроение.

Пол решил побриться, съездить в город и взять новые бланки заявлений. Возможно, к тому времени дождь поутихнет. Если так, то, вернувшись домой, он в полдвенадцатого уже будет на крыше, снимет антенну, что-нибудь перекусит на обед и, отключившись от всего прочего, остаток дня проведет за работой над книгой. Однако он предвидел, что полностью отключиться не удастся. Пол почти смирился с мыслью, что денек у него ожидается тот еще.

Пол уже уходил с чердака и потушил свет, когда дом вздрогнул от очередного удара.

ТУК!

На сей раз он оказался единственным.

За ним вновь наступила тишина.

Комната для посетителей в больнице напоминала наряд клоуна. Стены были канареечно-желтыми, стулья — ярко-красными, ковер — оранжевым, полки для журналов ц столики — из густо-пурпурного пластика, а две абстрактные картины на стене были выполнены преимущественно в сине-зеленых тонах.

В помещении явно поработал дизайнер, много читавший о воздействии цвета на психическое состояние людей, и комната должна была поднимать у посетителей настроение и отвлекать их от мыслей о больных друзьях и умирающих родственниках. Однако у Кэрол недвусмысленно бодрящие тона интерьера вызвали реакцию прямо противоположную задуманной. На ее взгляд, комната могла довести до исступления; она скребла по нервам, точно терка. Когда же в ней появился врач, его ослепительно белый халат так резко контрастировал с цветастым декором, что этот человек, казалось, светился, как святой.

Кэрол поднялась к нему навстречу, и он, поинтересовавшись, не она ли миссис Трейси, представился Сэмом Хэннапортом. Он был высокого роста, весьма крепкого телосложения, с мужественным лицом, лет около пятидесяти. На первый взгляд казалось, что он был несколько грубоват и даже вульгарен, но на самом деле он говорил тихим, мягким голосом и искренне беспокоился о том, как подействовал на Кэрол этот несчастный случай — морально и физически. В течение нескольких минут она уверяла его, что с ней все в порядке в обоих отношениях, а затем они сели на красные стулья друг напротив друга.

Подняв свои густые брови, Хэннапорт проговорил:

— Судя по вашему виду, вам бы сейчас не помешали горячая ванна и бокал теплого бренди.

— Я промокла до нитки, — сказала Кэрол. — Но сейчас я почти высохла. Как девочка?

— Порезы, ушибы, царапины.

— А внутреннего кровотечения нет?

— Осмотр ничего не показал.

— Переломы?

— Ни одной трещины. Она удивительно хорошо отделалась. Вы, видимо, ехали очень медленно, когда сшибли ее.

— Медленно. Но, глядя на то, как она упала на капот, а затем скатилась в канаву, я думала, что...

Кэрол вздрогнула, не желая высказать свои мысли до конца.

— С девочкой сейчас все хорошо. В машине «Скорой помощи» она пришла в себя, и, когда я увидел ее, она уже ясно мыслила.

— Слава Богу.

— У нее нет ни малейших признаков сотрясения мозга. И я не жду каких-либо продолжительных последствий случившегося.

Несколько успокоенная, Кэрол откинулась на спинку красного стула.

— Я бы хотела повидать ее, поговорить с ней.

— Она сейчас отдыхает, — сказал доктор Хэннапорт. — Не стоит ее беспокоить. Но, если хотите, можете прийти сегодня вечером, в специально отведенное для посещений время.

— Да-да, конечно. — Поморгав глазами, она как бы спохватилась: — Боже мой, ведь я даже не спросила, как ее зовут.

Он вновь поднял свои мохнатые брови.

— А вот тут у нас есть небольшая загвоздка.

— Загвоздка? — Кэрол вновь напряглась. — Что вы имеете в виду? Она не может вспомнить, как ее зовут?

— Пока еще не вспомнила, однако...

— О Господи!

— ...она, конечно, вспомнит.

— Вы же говорили, что обошлось без сотрясений...

— Могу поклясться, что это не связано ни с чем серьезным, — заверил Хэннапорт. Он взял ее левую руку в свои большие крепкие ладони и держал ее так, будто она в любой момент могла треснуть и рассыпаться. — Пожалуйста, не мучьте себя лишними волнениями. С девочкой все будет хорошо. То, что она не может сейчас вспомнить своего имени, вовсе не говорит о сильном сотрясении или о какой-либо серьезной травме головы. Это не тот случай. Она ясно мыслит и не потеряла ощущения реальности. У нее прекрасная реакция и нормальное восприятие всего окружающего. Мы проверяли ее при помощи математических задач — на сложение, вычитание, умножение, — и она давала абсолютно правильные решения. Мы проверяли, как она пишет, и все продиктованные слова она написала без единой ошибки. У нее нет серьезного сотрясения. У нее лишь легкая амнезия. Частичная потеря памяти, а не утрата навыков или целых систем каких-либо понятий. Она, слава Богу, не разучилась писать и читать; она забыла лишь, кто она, откуда и как она сюда попала. Это воспринимается гораздо серьезнее, чем есть на самом деле. Разумеется, она еще встревожена и находится в некотором замешательстве. Но частичная потеря памяти восстанавливается быстрее всего.

— Я знаю, — кивнула Кэрол. — Но из-за этого мне как-то очень не по себе.

Хэннапорт крепко и бережно сжал ее руку.

— Амнезия такого рода очень и очень редко бывает продолжительной и тем более постоянной. Скорее всего бедняжка вспомнит, кто она, уже к ужину.

— А если нет?

— Тогда полиция узнает, как ее зовут и откуда она, и, как только девочка услышит собственное имя, туман рассеется.

— У нее не было с собой никаких документов.

— Знаю, — сказал он. — Я разговаривал с полицией.

— Так что же будет, если им не удастся узнать, кто она?

— Они все выяснят. — Хэннапорт слегка похлопал Кэрол по руке.

— Не понимаю, откуда у вас такая уверенность.

— Родители заявят об ее исчезновении. Они принесут в полицию ее фотографию, и все выяснится. Ничего сложного.

Она нахмурилась.

— А если родители не заявят об ее исчезновении?

— Почему?

— А вдруг она не из этого штата? Даже если ее родители и заявят об исчезновении дочери у себя в городе, вовсе не обязательно, что об этом станет известно и здешней полиции.

— Насколько мне известно из прежнего опыта, подростки-беглецы предпочитали Нью-Йорк, Калифорнию, Флориду — любое место, кроме Гаррисберга в Пенсильвании.

— Всегда есть какие-то исключения.

Рассмеявшись, Хэннапорт покачал головой.

— Если бы проводились соревнования по пессимизму, вы были бы многократной чемпионкой.

Удивленно моргнув, она улыбнулась.

— Простите. Наверное, я слишком сгущаю краски.

Взглянув на часы, он поднялся со стула.

— Да, пожалуй. Особенно учитывая то, что девочка так удачно отделалась. Все могло быть гораздо хуже.

Кэрол тоже встала. Несколько сбивчивой скороговоркой она произнесла:

— Может быть, причина такого моего беспокойства связана с тем, что мне изо дня в день приходится иметь дело с психическими расстройствами у детей, и я должна им как-то помогать, именно этим я стремилась заниматься, окончив университет, — работать с больными детьми лечить их, а сейчас я оказалась в ответе за страдания этой бедной девочки.

— Вам не следует казнить себя. Вы сделали это непреднамеренно.

Кэрол кивнула.

— Я понимаю, что, видимо, с моей стороны несколько глупо вести себя подобным образом, но я ничего не могу с собой поделать.

— Мне необходимо поговорить еще с некоторыми родителями, — сказал Хэннапорт, вновь взглянув на часы. — Но мне все же хотелось бы оставить вас с мыслью, которая помогла бы справиться вам со своим состоянием.

— Интересно.

— Физически девочка пострадала минимально. Я не хочу сказать, что у нее совсем ничтожные травмы, но что-то близкое к этому. Поэтому вам на сей счет нечего мучиться. Что же до ее амнезии... не исключено, что она не имеет никакого отношения к несчастному случаю.

— Никакого отношения? Но, как мне показалось, она ударилась головой об асфальт и...

— Уверен, вам известно, что удар головой не единственная потенциальная причина амнезии, — сказал Хэннапорт. — Это даже не самая частая причина. Стресс, эмоциональный шок — вот что вызывает потерю памяти. Откровенно говоря, мы еще слишком плохо знаем человеческий мозг, чтобы с уверенностью говорить о причинах, вызывающих амнезию. Что же до этой девочки, то все говорит о том, что она уже пребывала в данном состоянии еще до того, как выскочила на дорогу. — Для пущей убедительности, называя очередной аргумент, подтверждающий правоту его теории, он разгибал пальцы правой руки. — Во-первых, у нее не было никаких документов. Во-вторых, она разгуливала под проливным дождем без плаща и зонтика, как в забытьи. В-третьих, насколько я могу судить по показаниям свидетелей, она вела себя довольно странно еще до вашего появления на той улице. — Он потряс тремя разогнутыми пальцами. — Три убедительные причины, по которым вам вовсе не стоит так отчаянно винить себя в случившемся с этой девочкой.

— Возможно, вы и правы, но я все-таки...

— Я абсолютно прав, — отрезал он. — Без всяких «возможно». И перестаньте терзать себя, доктор Трейси.

Резкий и гнусавый женский голос, раздавшийся по селектору, вызывал доктора Хэннапорта.

— Благодарю вас за уделенное мне время, — сказала Кэрол. — Вы очень любезны.

— Приходите вечером и поговорите с девочкой. Уверен, вы поймете, что она вас ни в чем нисколько не винит.

Повернувшись, он торопливо пошел по пестрому вестибюлю на вызов селектора; полы его белого халата развевались у него за спиной.

Кэрол подошла к телефонам-автоматам и позвонила к себе в офис. Объяснив ситуацию своей секретарше Тельме, она попросила ее изменить расписание приема пациентов, которых намеревалась принять сегодня. Потом она набрала свой домашний номер, и после третьего гудка подошел Пол.

— Я был уже в дверях, — сказал он. — Мне нужно съездить в офис к О'Брайену и взять новые бланки заявлений. Наши куда-то подевались во вчерашней кутерьме. А пока у меня денек складывается так, что лучше было бы спать и не просыпаться.

— Здесь я с тобой согласна, — ответила она.

— У тебя что-то случилось?

Она рассказала ему о несчастном случае и коротко пересказала свой разговор с доктором Хэннапортом.

— Могло быть и хуже, — заметил Пол. — Надо сказать спасибо, что никто не погиб и не покалечился.

— Все мне это и говорят: «Могло быть и хуже». Но мне и так уже плохо.

— Ты в порядке?

— Да. Я же говорю: ни малейшей царапины.

— Я имею в виду не физически, а эмоционально. У тебя что-то голос дрожит.

— Да, есть немного.

— Я приеду в больницу, — предложил он.

— Нет-нет. В этом нет необходимости.

— Ты уверена, что сможешь вести машину?

— Я же нормально добралась сюда после происшествия, а сейчас мне уже лучше. Со мной все в порядке. Я, пожалуй, съезжу к Грейс. Она живет всего лишь в миле отсюда; это будет проще, чем возвращаться домой. Мне надо выжать одежду, высушить и погладить ее. И душ неплохо бы принять. Я, наверное, поужинаю с Грейс, если она не против раннего ужина, и вернусь в больницу.

— Когда будешь дома?

— Думаю, не раньше восьми — восьми тридцати.

— Буду тебя ждать.

— Я постараюсь побыстрее.

— Передавай привет Грейс. Скажи, что ей суждено стать очередным Нострадамусом.

— Что сие означает?

— Грейс звонила некоторое время назад. Сказала, что ей приснились два кошмара и ты фигурировала в обоих. Она опасалась, что с тобой может что-то случиться.

— Ты серьезно?

— Да. Она стеснялась об этом рассказывать. Боялась, что я подумаю, будто у нее начинается старческий маразм.

— Ты рассказывал ей про вчерашнюю молнию?

— Да. Но ей казалось, произойдет что-то еще, что-то нехорошее.

— Так оно и вышло.

— Мрачновато, да?

— Да уж, — ответила Кэрол. Она вспомнила свой собственный кошмарный сон: черная бездна, отблеск, что-то серебристое все ближе и ближе.

— Грейс наверняка все тебе расскажет, — сказал Пол. — Увидимся вечером.

— Целую, — попрощалась Кэрол.

— И я тебя.

Она повесила трубку и вышла на автостоянку.

По небу катились темно-серые грозовые тучи, но дождь шел мелкий. Ветер по-прежнему был резким и холодным; он, словно осиный рой, гудел над головой электрическими проводами.

В комнате стояли две кровати, но вторая сейчас была свободной. Не было в комнате и медсестры. Девушка лежала одна.

Укрытая белоснежной простыней и кремовым одеялом, она лежала и смотрела в потолок, облицованный звукопоглощающей плиткой. У нее болела голова, и она ощущала все дергающие и жгущие царапины и ссадины на своем несчастном теле, уже зная, что серьезных травм у нее нет.

Ее злейшим врагом был страх, а не боль. Ее пугало то, что она не могла вспомнить, кто она. С другой стороны, ее донимало какое-то необъяснимое чувство, что вспоминать свое прошлое для нее глупо и опасно. Непонятно почему, ей казалось, что воспоминания грозят ей смертью, — это странное ощущение пугало ее больше всего.

Девушка знала, что причиной амнезии был не несчастный случай. Она смутно помнила, как шла по улице за минуту-две до того, как оказалась перед «Фольксвагеном». Уже тогда она испытывала страх и замешательство, уже тогда она не помнила своего имени и как оказалась в этом совершенно незнакомом ей городе. Ниточка воспоминаний начала раскручиваться еще до несчастного случая.

У нее было подозрение, что амнезия была для нее своеобразным щитом, который защищал ее от чего-то жуткого в прошлом. Потеря памяти в целях безопасности?

Почему? От чего надо спасаться?

«От чего я должна убегать?» — спрашивала она себя.

Она чувствовала, что в силах вспомнить, кто она есть. Ей казалось, что ее память еще подчиняется ей. Ей казалось, что прошлое лежит на дне какого-то темного пространства, но не так глубоко, чтобы не достать; надо лишь собраться с духом, сунуть руку в это черное отверстие и поискать правду, не боясь, что кто-то может ее там укусить.

Однако, когда она напряглась, чтобы вспомнить, когда она попыталась ощупать эту «дыру», ее страх, усугубляясь, перестал быть обыкновенным испугом, превратившись в безудержный ужас. Ей словно скрутило живот, сдавило горло, и, покрывшись липким потом, она почувствовала такую дурноту, что чуть не потеряла сознание.

На краю небытия она увидела и услышала что-то тревожное — то ли кусок сна, то ли какое-то наваждение, — и, даже не понимая, что это, она все равно испугалась. Видение состояло из единственного звука и образа, который, хоть и обладал гипнотическим воздействием, был простым: мелькнувший свет, серебристый отблеск какого-то едва видимого предмета, качавшегося среди густых теней взад-вперед, — возможно, блестящего маятника. Звук казался зловещим, резко отрывистым, но неопределенным, громким постукиванием, словно таящим что-то еще.

Тук! Тук! Тук!

Она вздрогнула, словно ее чем-то ударили.

Тук!

Она хотела было закричать, но не смогла.

Она вдруг почувствовала, что ее руки сжались в кулаки вместе со сбитыми и мокрыми от пота простынями.

Тук!

Она прекратила вспоминать, кто она.

«Может быть, мне лучше и не знать», — подумала она.

Ее сердцебиение постепенно пришло в норму, и ей на конец удалось глубоко вдохнуть. Живот отпустило.

Стук стих.

Через некоторое время она посмотрела в окно. В беспокойном небе летела стая больших черных птиц.

«Что со мной будет?» — спрашивала она себя.

Несмотря на то, что ее пришла проведать медсестра, а затем к ней присоединился доктор, девочка ощущала крайне тягостное одиночество.