Те же и Скунс – 2 Разумовский Феликс
А замуж Даша так и не вышла.
Она составила по автомобильной карте маршрут, с трепетом завела семейный рыдван… и никак не могла отделаться от лёгкого изумления, обнаружив, что без папы, сидящего справа, машина выполняет всё то же, что и при нём.
Она выехала из дому в районе обеда, и поначалу всё шло хорошо. Однако потом разразился час пик, и для начала Даша угодила в объезд возле концертного зала «Октябрьский». Какая-то «персона» то ли прибывала, то ли отчаливала с мероприятия, – соответственно, простых смертных направляли задворками, по Греческому проспекту. Этот последний годился испытывать на живучесть современные танки. «Троечка» чудом не рассыпалась на колдобинах и выпирающих трамвайных рельсах, героически вывернула на Некрасова и уже у набережной Робеспьера еле затормозила перед светофором, без предупреждения выдавшим жёлтый…
…На траверзе Адмиралтейства раздражённые гудки сзади неожиданно прекратились. Не сразу осознав это, Даша бросила взгляд в зеркальце. За ней, отсвечивая золотистым металликом, мягко катился большой джип. И хотя всем известно, что на джипах ездят сплошные бандиты, – некоторым образом чувствовалось, что этот не станет понукать замешкавшегося «чайника» истошным гудком, а, наоборот, как бы даже прикроет, предоставив особо недовольным таранить свою дорогостоящую корму.
Даша сразу приободрилась, включила поворотник и благополучно вырулила по стрелке налево. Благородный «бандит» немедленно умчался вперёд и сразу исчез в хлопьях мокрого снега. «Серёжа… – невольно подумалось ей. – Вот кто водит… И за рулём такой же… тактичный… добрый…»
Она невесело вздохнула.
Впрочем, размышлять о Серёже Плещееве тотчас стало некогда: перед Дашей во весь рост поднялась проблема парковки. Ей, вообще-то, нужно было в Мариинский дворец, но сунуться на отгороженную площадку она не решилась. Наверняка выгонят – неча занимать служебное место! А в остальных местах не то что стоянка – даже остановка была самым бескомпромиссным образом запрещена. У нас ведь в каждом автовладельце непременно видят бомбиста, намеренного подорвать правительственный кортеж. И кому какое дело, что киллеры, если действительно захотят, взорвут кого угодно и где угодно, и столь жалкие меры безопасности им не помеха. Это никого не заботит, главное – чтобы народ поменьше шатался в местах, отведённых для его слуг!
Причалить оказалось решительно невозможно и на Вознесенском проспекте, куда волей-неволей пришлось проехать. Неопытная автомобилистка мучительно щурилась сквозь заляпанное лобовое стекло и была близка к панике, когда спасительная мысль осенила её. Она свернула направо, в какой-то тупичок, и там благополучно припарковалась. Заглушила двигатель и некоторое время сидела неподвижно, блаженно откинувшись на спинку сиденья и чувствуя, как отпускает напряжение. Плохо верилось, что рано или поздно она опять окажется дома, станет пить чай и посмеиваться, докладывая маме с папой о своих похождениях, и автомобильное море будет уже казаться ей по колено…
Она оптимистично напомнила себе, что через час с чем-нибудь, когда поедет обратно, потоки машин наверняка схлынут, а значит, домой на Колокольную она доберётся, скорее всего, без проблем.
Выбралась из машины, повернула в замке ключ (сигнализация давно не работала), подняла воротник и торопливо зашагала к обители законодательной власти.
Спустя два с половиной часа она вновь подходила к машине, чувствуя себя бесконечно усталой. Это совсем особенная и очень неприятная усталость, когда приложены немалые силы – и выясняется, что впустую. Человек, к которому она ходила на рандеву, был когда-то дедушкиным учеником. Академик Новиков связывал с ним большие надежды и весьма огорчился, заметив однажды, что перспективный молодой учёный направляет свои силы всё больше по части администрирования. Впрочем, сказал он тогда, у каждого своя стезя. Толковые чиновники от науки – это тоже, знаете ли, в наши дни ценность немалая… И вот сегодня, придя точно к назначенному времени, внучка покойного академика битый час просидела перед начальственной дверью. Потом выслушала длинный монолог о прекрасных былых временах и о мерзости времён наступивших. И наконец выяснила, что пришла не по адресу. То есть, вообще-то, по адресу, но не вполне. Сперва ей надо в Смольный. К какому-то Гнедину. Владимиру Игнатьевичу. Заместителю начальника юридического управления…
Даша Новикова смахнула с пальто капельки сырости, отперла дверцу и юркнула в машину, предвкушая тепло. Вставила ключ в замок зажигания, повернула…
…И вместо уверенного, радующего слух взрёва заводимого двигателя услышала слабенькое, умирающее жужжание стартёра. А потом – зловещую тишину.
Она поспешно вернула ключ в исходное положение и почувствовала, как начали дрожать руки. Озябшей было Даше сразу сделалось жарко, на лбу выступил пот. Запуск мотора всё ещё оставался для неё полумистическим процессом, происходящим в непостижимых недрах автомобиля. Папа, возможно, сообразил бы, что делать, но папа был далеко. Даша подумала о паническом звонке домой (должны же в окрестностях законодательной власти водиться работающие автоматы!), но воображение тотчас нарисовало ей больного родителя, собирающегося на улицу – выручать дочь. Она нахмурилась и вновь повернула ключ, повторяя попытку.
На сей раз стартёр едва отозвался и сразу же беспомощно смолк.
Даша отчаянно сосредоточилась, вглядываясь в приборную панель… И заметила, что габаритные огни, оказывается, всё это время так и оставались включёнными.
Вот, значит, что на самом деле значили папины недавние жалобы на постоянно «садящийся» аккумулятор. Вот оно, стало быть, как…
Даша вновь выбралась наружу, на ветер, в слякотную непогоду, торопливо вышла на проспект и замахала рукой, стараясь остановить какой-нибудь автомобиль. Правду сказать, в этом деле опыт у неё был небогат, ибо скромный доход семьи предписывал пользоваться общественным транспортом, а не дорогостоящим частным извозом. Видимо, отсутствие должной решимости в фигурке с жалобно воздетой рукой ощущалось и сказывалось. Никто так и не пожелал тормозить. Придя уже в полное отчаяние, Даша вспомнила о знаке, запрещающем остановку, потом разглядела вдали фигуру вроде бы милиционера, вышагивавшего туда-сюда вдоль поребрика. Она воодушевилась и заспешила к нему, но тут же как по щучьему велению рядом с силуэтом в форме из снежных завихрений возникла машина с синей полосой на борту. Страж порядка хлопнул дверцей и укатил прочь, не обратив на терпящую бедствие никакого внимания. Наверное, у него кончилась смена.
«Может, Серёже позвонить?..» – мелькнула малодушная мысль. Даша тут же представила, как набирает знакомый номер и трубку снимает его жена Люда. Ой, только не это!
Она всхлипнула, вернулась к безжизненной «троечке», извлекла из багажника раскладной треугольник аварийного знака и вновь поплелась на проспект. Может, хоть на это кто-нибудь прореагирует?
Чудо произошло сразу, как только она повернулась лицом к слепящему ветру, неловко прижимая к груди светоотражающий треугольник. Что-то большое выделилось в транспортном потоке, замигало сперва поворотником, потом аварийными огнями – и остановилось подле неё. В свете уличного фонаря блеснул золотистый металлик.
– Девушка, что случилось?
Он придерживал дверцу рукой, перегнувшись с водительского сиденья, – крупный, плотный молодой мужчина в дорогой кожаной куртке, такой же светловолосый, как сама Даша. Изнутри джипа веяло приятным теплом, там работала мощная печка и негромко мурлыкала хорошая стереосистема.
Столь неожиданное проявление участия едва не заставило Дашу разреветься. Губы, по крайней мере, запрыгали:
– Машина… не заводится…
– Где? – Мужчина шире распахнул дверцу. – Да вы забирайтесь, покажете.
Даша полезла в высокий джип, на ходу пытаясь сложить заклинивший треугольник:
– Тут рядом… за угол завернуть…
Треугольник никак не слушался озябших пальцев. Мужчина улыбнулся, взял его у Даши из рук и мигом свернул.
Пока джип одолевал сотню метров до терпящих бедствие «жигулей», девушка успела кое-как обрисовать своему спасителю клиническую картину случившегося.
– Сидите, нечего мёрзнуть, – сказал он, останавливаясь впритирку к рыженькой «троечке». – Гляну, что там стряслось…
Даша доверчиво вручила ему ключи, потом запоздало вспомнила об осторожности… и мысленно махнула рукой. С таким-то агрегатом, как у него, да зариться на дырявые «жигули»?..
Сначала она пыталась следить, что там поделывает незнакомец, но печка дышала таким обволакивающим теплом, что глаза начали закрываться сами собой. Даша даже вздрогнула, когда мужчина распахнул заднюю дверцу джипа и вынул пластиковый ящичек с инструментом. Потом открыл оба капота и стал прикреплять какие-то провода, увенчанные устрашающего вида зажимами. Вновь обосновался за рулём «жигулей»… Ещё через минуту двигатель «троечки» ожил и деловито зафырчал, прогреваясь.
Даша обрадованно выбралась из джипа наружу. Какое всё-таки счастье, когда металлический труп вновь становится жизнерадостно пыхтящей машиной. И вообще, не слишком крамольное это преувеличение – сравнивать мотор с человеческим сердцем. Ей показалось, что она приближается к ощущениям врача над успешно реанимированным больным. Даже и на улице вроде была не такая уж пропасть. Подумаешь, мокрый снег с ветром. Бывало и хуже!
– Я вам… сколько-нибудь обязана? – нерешительно спросила она мужчину, отсоединявшего толстые «прикуривательные» концы.
– Да бог с вами, – усмехнулся уличный джентльмен. – Счастливый путь. Вы за рулём-то как, уверенно себя чувствуете?
– Ув-веренно… – Даша почувствовала, что краснеет. – Спасибо вам огромное…
Мужчина кивнул, вернулся в машину… Большой золотистый джип плавно тронулся с места, изящно развернулся в проезде (Даше на маленькой «троечке» понадобилось бы больше возни), мигнул на прощание стоп-сигналами у светофора – и скрылся в непогожих потёмках. Даша осторожно выехала следом за ним, но джипа, конечно, в пределах видимости уже не было.
«Ну вот… – с внезапным отчаянием подумалось ей. – Даже не познакомились… И этот наверняка женатый небось…»
Она тщетно попыталась припомнить, было ли у него обручальное кольцо на руке. Хотя, конечно, никакого значения это теперь не имело.
Даша благополучно вернулась домой, и переволновавшиеся родители – как и следовало ожидать – бросились отпаивать дочку сладким обжигающим чаем и подробно расспрашивать о постигших её приключениях. И откуда было Даше знать, что её дорожный спаситель тоже думал о ней, сидя перед телевизором в своей холостяцкой квартире. На экране мелькали в рекламных клипах настырные, агрессивно-сексуальные красавицы с повадками дорогостоящих шлюх. Никита смотрел на них, рассеянно морщась и недоумевая, кому такие могут понравиться. Уж во всяком случае не ему. По крайней мере с сегодняшнего дня он точно знал, что именно требовалось лично ему. Вернее, кто. Незнакомка была такой милой, такой трогательной в своей женской беспомощности. Так благодарила за пустячную, в общем, услугу… А он, чудо в перьях, даже имени не спросил, не воспользовался замечательным предлогом хотя бы визитную карточку подарить: «Если что вдруг опять поломается, не стесняйтесь, сразу в фирму приезжайте или звоните…» Так-то вот. Тянемся к несбыточному, плачемся на одиночество, а даст судьба в руки единственный, может быть, жизненный шанс – и тот ухитряемся бездарно прохлопать.
Самое смешное, что они с Дашей были однофамильцы. Оба Новиковы. Но не подозревали об этом.
Момент истины
А вот Борис Дмитриевич Благой визиток, наоборот, не давал практически никому. Как правило, они у него были заказаны, но ещё не готовы, либо же он вот только что как раз отдал последнюю. Тем не менее страждущие каким-то (он не отказался бы узнать, каким именно) образом добывали номер его телефона. И, столь же чудесно минуя грозного постового на вахте, безошибочно находили дорогу к неприметному, в общем-то, кабинету Благого в обширном здании на Фонтанке. Умом Борис Дмитриевич всё мог понять. Когда привыкаешь считать городские власти скопищем мздоимцев, бездельников и в лучшем случае болтунов, а милицию – мафией в погонах, что остаётся человеку? К кому на порог «нести печаль свою»? Правильно, к известному журналисту, пишущему на острые темы.
И какие только «темы» ни звучали в его кабинете. От жутких коммунальных страстей до чудовищных внутрисемейных разборок. От трагических переживаний чьих-то детей, «заваленных» на приёмных экзаменах в вуз, до вполне будничных рассказов о похищении и убийстве людей.
И каждый «ходок» полагал, что Благой немедленно вникнет, разберётся, всех выведет на чистую воду и засвидетельствует правду в передаче или статье. Иногда, впрочем, людям было вполне достаточно попросту выговориться.
Когда-то, в пору изучения английского, Борис Дмитриевич увлёкся ковбойскими вестернами и прочёл немалое их количество. Так вот, девяносто процентов из них начиналось практически с одной и той же фразы: «Он остановил коня и огляделся…» Теперь Благой мрачно шутил, что когда-нибудь напишет серию романов о приключениях журналиста, и каждая книжка будет начинаться с одинаковой фразы. А именно: «На столе зазвонил телефон…»
На столе зазвонил телефон.
– Борис Дмитриевич, здравствуйте, вы меня, конечно, не помните…
– Как же мне вас не помнить, Татьяна Яковлевна, здравствуйте, дорогая, – мгновенно отозвался Благой. – Очень рад слышать! У вас всё хорошо?
А ещё через секунду, не отрывая трубки от уха, он характерным движением подался в кресле вперёд, точно водитель за рулём при виде случившейся впереди катастрофы. Молодой практикант, сидевший напротив, по одному этому движению понял: звонок был НАСТОЯЩИЙ. Требующий немедленных действий. И Благой эти самые действия намерен был предпринять.
Татьяна Яковлевна была главным врачом детской больницы. Врачом из тех, на которых только и держится наша до сих пор почему-то ещё не рухнувшая медицина. Худенькую, седенькую врачиху, никогда и ни на кого не повышавшую голоса, помнили точно такой же и родители её нынешних пациентов, сами когда-то подставлявшие ей попки для уколов, и чуть ли не их дедушки-бабушки. Внешность Татьяны Яковлевны была иллюстрацией к классическому «старушка – божий одуванчик». Тем не менее маленькую девочку, заболевшую в дачном посёлке, она посреди ночи привезла к себе в больницу на… машине местного бандита. Причём этот последний был ею извлечён то ли с дружеской пирушки, то ли вовсе из бани (тут легенда имела разночтения). Причём по пути в город докторша ещё и отстояла бешено мчавшийся джип от некстати возникших гаишников. В итоге девочка была спасена, поселковый врач, не пожелавший оказать помощь, с треском вылетел с места, бандит скромно пожелал остаться инкогнито, а Татьяна Яковлевна, «заложенная» благодарными родителями, попала в передачу к Благому. Так они и познакомились около года назад.
И вот теперь она звонила Борису Дмитриевичу, чтобы, по обыкновению, тихо и интеллигентно поведать очень подозрительную историю. К ней в больницу поступило сразу шестеро ребятишек. Из одного и того же детского дома. Диагноз – нетипичный грипп, чреватый осложнениями и летальным исходом, нынешний дежурный кошмар всех питерских детских учреждений. Это обстоятельство настораживало уже само по себе, поскольку именно тот детский дом чуть не самым первым в городе получил необходимое количество вакцины… А тут ещё один из мальчиков, видимо проникшийся доверием к «бабушке Тане», обратился с довольно специфической жалобой… Тогда привлекла внимание странно однотипная внешность подростков: все были темноглазые блондины (некоторые – крашеные). Более подробный осмотр выявил ещё более удивительные обстоятельства. В частности, «нижние причёски», опять-таки у всех шестерых одинаковые. И кое у кого тоже крашеные.
– Вы представляете, Борис Дмитриевич, что это может означать?
– Представляю, – ответил Благой и потёр рукой лоб. – К сожалению…
Действительно, было очень похоже, что ребятишек «оформили» в соответствии с чьими-то интимными вкусами.
– Я уж и в городскую администрацию представление написала, так наверняка без толку… Тут милицию надо!.. Прокуратуру!..
Благой положил трубку и поднял глаза на практиканта, Лёшу Корнильева.
– Ну что? – сказал он. – Сделаем передачу?
Да простит нас любезный читатель, но практиканту Лёше Корнильеву уготована в нашем повествовании не последняя роль, а посему он, как и доктор Татьяна Яковлевна, заслуживает краткого представления. Его прислал Благому университетский приятель, ныне возглавлявший журфак. Практиканты приходили в газету каждый год, и кого-нибудь обязательно прикрепляли к Благому. То ли потому, что он хорошо помнил себя в молодости и не считал возможным отказываться, то ли попросту за грехи. Последние годы попадались сплошь девушки, и притом до того одинаковые, что Благой поневоле задумывался – сами по себе такие рождаются или их разводят в специальном питомнике. Донельзя шустрые, сексуально и карьерно озабоченные… и непроходимо бездарные. Хотя это ещё с какой стороны посмотреть. Полгода назад Борис Дмитриевич в очередной раз поддался на уговоры «дать девочке шанс» и отправил длинноногую юницу брать интервью у перспективного молодого политика. Девочка свой шанс использовала на все сто. Сначала забралась к депутату в постель, потом прогремела в знаменитом постельном скандале. По слухам, теперь она писала о своих похождениях книгу, и знающие люди ожидали бестселлер.
«У тебя что, приличные девчонки перевелись, одни шлюхи остались? – наорал по телефону Благой на бывшего однокашника. – И парни все небось гомики?..»
Декан внял. Оба новых практиканта оказались мальчишками. Благой тем не менее встретил их настороженно. Один – звали его Максим – выглядел вроде «нормальным», но Лёша… Кудрявое, легко краснеющее длинноволосое создание с девичьими ресницами и нежными ямочками на щеках… Высокое, тоненькое, каждую секунду бормочущее извинения…
«Господи, никак вправду голубой», – обжёгшись на молоке, с ужасом подумал Благой. И принялся невольно анализировать на сей предмет все нюансы Лёшиного поведения.
А через несколько дней произошло вот что. В обед они отправились пить кофе и стояли у гардероба, против стеклянной двери. И сквозь неё увидели, как какие-то лбы, числом трое, остановили на набережной школьника, шедшего мимо с пудельком. Для начала собачке отвесили пинка, потом собрались вовсе выкинуть её в воду. Школьник бросился на защиту любимца. Ему дали сдачи. Да так, что растянулся на тротуаре.
Постовой предпочёл не обратить на инцидент никакого внимания: не его епархия, и так дел полно. Благой, как он сам потом со стыдом признавал, попросту растерялся. И только Лёша пулей вылетел в дверь, увернулся от мчавшихся по Фонтанке автомобилей и ринулся в неравную битву. Когда на подмогу высыпали мужики, один из лбов сидел у решетки и нянчил неестественно вывернутый локоть, а двое других быстро исчезали вдали… Вот что может получиться, когда у обладателя длинных ресниц обнаруживается четвёртый «кю»[1] по японскому единоборству айкидо. Борис Дмитриевич сразу перестал заморачиваться Лёшиной сексуальной ориентацией и впервые всерьёз начал следить, как парень пишет. А теперь представился случай обкатать его ещё и на телевидении…
– Ой, Борис Дмитриевич, – смутился Лёша. – Я даже не… Вместе с вами…
Это последнее он выговорил так – вместе с ВАМИ! – что Благой в самом деле почувствовал себя мэтром. Много жившим, много видевшим и… усталым.
– Ага, со мной. Великим и ужасным, – решил он отшутиться. – Давай приступай.
И Лёша приступил. Для начала он пошептался с оператором Давидом Косых, и вместе, вооружась скрытой камерой, они умудрились заснять редкие кадры – молодых людей с напряжёнными лицами, что торговали у «Апрашки» противогриппозной сывороткой. Эпидемия, традиционно взявшая старт в Гонконге, разрасталась как снежный ком, сыворотки катастрофически не хватало, так что цену специалисты наживаться на чужой беде заламывали чудовищную. Узнав о вылазке, Благой схватился за голову – если бы пресловутые молодые люди засекли Лёшу с Давидом и камерой, вряд ли спас бы и четвёртый «кю». Потом Лёша съездил в детскую больницу и вернулся в состоянии тихого ужаса. Помноженного на столь же тихую, но вполне убийственную ярость.
– Борис Дмитриевич! При мне ещё двоих привезли… А те шестеро за Татьяну Яковлевну прямо руками держатся, без конца просят, чтобы обратно не отдавала… Они мне такого порассказали… Всё на плёнке, сами посмотрите… И кто у нас додумался смертную казнь отменить?!
…Конспирации ради телевизионщики поехали в детдом на «жигулях» Благого. Возле самых ворот машина разминулась с нарядным «саабом».
– Ну точно директорша, – мрачно сказал Лёша. – Им шведы автомобиль и микроавтобус передали!
– Я на себя внимание отвлеку, чтоб Давиду камеру не разбили, – взял командование Благой. – Ты работаешь, я в случае чего подстрахую. Всё ясно? Вперёд!..
Их встретила картина, если можно так выразиться, энергичного процветания. Запах свежей краски, стремянки у стен, малярные принадлежности, яркие люминесцентные лампы под потолком… Всё говорило о недавно появившихся деньгах и их умелом использовании. Занавесочки на уже покрашенных окнах показались Благому слишком кокетливыми. К ним бы для ансамбля да у входа красные фонари… На первом этаже перед раздевалкой играли две девочки лет по девять. Благой поймал себя на том, что подозрительно присматривается к их игре. Обычные «дочки-матери» или?..
Вахтёрша, сидевшая у входа, мигом приняла агрессивную стойку, готовясь орать.
– Вы куда? Вам Алевтина Викторовна разрешила?
Благой не уступил ей в быстроте реакции: тотчас расплылся в улыбке, пуская в ход всё своё обаяние профессионала.
– А мы к самой Алевтине Викторовне и идём. Ваш детдом в образцовые вышел, нас рекламу делать прислали!
Это была грязная тактика, ныне принятая не только у молодёжи: в глаза любезничать и хвалить, оптом и в розницу отпускать комплименты, а потом за спиной… И хоть бы раз не сработало.
А ведь если подумать, какая может реклама быть у сиротского дома…
С Лёшей и Давидом у него уговор был простой: снимать всё.
«А если директорша съёмку станет запрещать?»
«И это снимайте. Причём это – в особенности!»
«Ясно, Борис Дмитриевич…»
Ничего тебе не ясно, подумал Благой.
– Алевтина Викторовна в район только что отбыли, нету их, – уже без прежней готовности орать проворчала вахтёрша. Она явно колебалась между вопросами безопасности и боязнью упустить какую-то выгоду для начальства. В обоих случаях её отнюдь не погладили бы по головке.
– А мы подождём. У нас времени вагон, – всё так же весело и легко заверил подозрительную тётку Благой, прикидывая про себя, сколько времени на самом деле даст им стремительно пролетевший «сааб». Потом повернулся к заинтересованно смотревшим девчушкам. – Ну-ка, девочки! Покажете нам ваш дом? Что у вас тут самое хорошее?
– У нас столовая хорошая! – с готовностью ответили девятилетки. – Там кушать дают!
И повели троих гостей по коридору в сторону лестницы.
За их спинами вахтёрша потянулась к доисторическому, но всё ещё исправному телефону и начала крутить диск. Она придумала, как выйти из положения. Время пошло…
– Палаты у нас на третьем этаже, туда днём нельзя. А тут – классы. Только сейчас учителя к нам не ходят. Из-за эпидемии, – рассказывали девчушки.
– А доктор к вам ходит? – внешне спокойно спросил Лёша. Он старался не перегораживать обзор Давидовой камере. – Прививки делает? От гриппа?
– Не… У нас врач уволилась. Ей Алевтина Викторовна велела наказанным уколы, а она сказала…
– Что ещё за уколы? – встрял Благой, забыв, что собирался не вмешиваться в репортаж. И переспросил, словно недослышав: – Прививки, что ли?
– Прививки – это когда всем. Их ещё весной будут, а уколы – только наказанным. Вовке Казначееву как сделали, у него сразу глюки пошли…
– Я тоже что-то такое слышал, – тихо подтвердил Лёша.
А молчаливый, побывавший во многих переделках Давид просто продолжал съёмку.
– А это что такое? – спросил вдруг Лёша. Практикант уверенно остановился перед добротной деревянной дверью, к которой как бы выводила полоса косметического ремонта, охватившая часть здания.
Маленькие обитательницы детдома посмотрели на взрослых мужчин, отвернулись и захихикали.
– Сюда тоже нельзя. Это гостевая. Сюда только старшие девочки ходят…
– И мальчики, – перебила вторая.
Обе рассмеялись. Смех маленьких девочек, имеющих основания считать себя опытными взрослыми женщинами, прозвучал жутко.
– Их сюда Дарь-Иванна присылает, – продолжала первая. – Когда дядьки приходят. Для развлечения…
– Чего-чего? – храня ставшую деревянной улыбку, выдавил Благой. Он перехватил многозначительный взгляд Лёши и почувствовал, что холодеет.
– Там хорошо, там диваны красивые. – В голосах юных «экскурсоводов» жутко сквозила мечтательность. – Там дядьки конфеты раздают и бананы…
– Для развлечения? – тоном придурковатого взрослого поинтересовался Лёша, и Благой про себя поразился его выдержке. – Для какого?
– Какого, какого, – передразнили девочки. – Дядьки сексом развлекаются, вот!
На лице Давида не дрогнул ни один мускул. Он не отрывался от камеры.
– И что, часто эти… дядьки к вам?.. – спросил Лёша.
– А как Дарь-Иванна кого-нибудь оденет в красивое, так и приходят. – В голосах девятилеток Благому снова послышалась жгучая зависть. – Мы тоже конфетки ели, нам старшие приносили. Шоколадные, вот. Дядя… а у вас нету конфетки?..
Давид только-только заново навёл на дверь объектив, когда снизу по лестнице буквально взлетела рослая, дородная дама. Поглядишь на такую «в мирной жизни» и не заподозришь, что она способна так быстро бегать, да ещё по лестнице вверх. Девочки при её появлении мгновенно исчезли, словно в воздухе растворились. Видимо, знали, что под горячую руку ей лучше не попадаться. Дама была элегантно, со вкусом одета, в мочках ушей трепетали тяжеленные золотые серьги. Борис Дмитриевич и Лёша немедленно заслонили приникшего к окуляру Давида, но было поздно: мадам уже заметила камеру.
– Кто позволил снимать?! Отдайте немедленно плёнку, не то я ОМОН вызову!..
Это была, несомненно, сама Алевтина Викторовна Нечипоренко. Значит, Благой угадал правильно: вахтёрша позвонила грозной начальнице прямо в машину.
– Здравствуйте, Алевтина Викторовна, – непринуждённо заулыбался Борис Дмитриевич. – Право же, мы ничего не снимаем, просто примеривались на всякий случай, ракурсы выгодные искали… Мы у вас так, между делом. Небольшую статистику собираем по ситуации с эпидемией. Начальство, понимаете, вечно что-то придумает… Как в вашем образцовом заведении с прививочками от гриппа? Наверное, у всех уже сделаны? Расскажите, пожалуйста.
– Какие прививочки?! Они мне будут тут допросы устраивать?! Живо мне плёнку сюда, а ты, Дарья Ивановна, вызывай!
Невзрачная дежурная, тенью маячившая у неё за спиной, послушно кивнула и куда-то заторопилась. Встреча с ОМОНом троим телевизионщикам вовсе не улыбалась, а кому она улыбается? Давид не только по имени приходился роднёй библейскому богатырю, да и Лёша был боевой единицей не из последних, но… надо же здраво силы соизмерять.
– Господь с вами, Алевтина Викторовна, дорогая, – укоризненно расплылся Благой. – Пожалуйста, сейчас мы вам плёночку отдадим… Сами убедитесь, что чистая…
Давид у него за спиной щёлкнул камерой и неохотно протянул видеокассету:
– Она денег стоит, между прочим. В ларьке такую не купишь…
Благой передал кассету грозной мадам и слегка даже поклонился при этом. Алевтина Викторовна мёртвой хваткой вцепилась в добычу:
– На выход я вас сама провожу!..
Хрупкое перемирие продолжалось до двери. Уже на крыльце Лёша, всё это время державшийся подозрительно отстранённо, самым невинным образом поинтересовался:
– Алевтина Викторовна, извините, я полагаю, у вас дома тоже гостевая комната есть?.. Где ваши внуки дядькам стихи читают, а те им бананы дарят и шоколадки?
Вот тут Благой затаил дыхание и невольно залюбовался юным коллегой. Умница Лёша поймал тот самый «момент истины», за которым гоняется любой репортёр. Будущая героиня репортажа побагровела так, что следовало опасаться за её здоровье, а потом принялась размахивать «отбитой» у журналистов кассетой и неконтролируемо орать, в пылу ярости выдавая откровения, которые из неё не вытянул бы никакой следователь на допросе. Давид безразлично рассматривал тучки на небе. Он не зря доводился тёзкой не только злополучному мужу Далилы, но и знаменитому фокуснику Копперфильду. И камера у него была умная. Знала, когда включать красный глазок индикатора записи, а когда – не включать…
– Я бы, честно говоря, в отмене смертной казни исключения сделал, – задумчиво проговорил Лёша уже в машине. – Нет, честно… Таких я бы сразу стрелял.
Он выглядел очень усталым.
– Твои слова да Богу в уши, – усмехнулся Благой. Он очень хорошо знал такую усталость. Наверное, её чувствует рыба, безнадёжно бьющаяся об лёд.
– А что, Борис Дмитриевич, скажете нет? – встрепенулся Лёша. – Перевоспитывать их ещё?.. Вот такую Нечипоренку?.. И она всё поймёт, и раскается, и человеком жить будет?.. Добро людям делать?
Благой промолчал.
Следующий
Последние месяцы Владимир Игнатьевич Гнедин не выключал по ночам свет. Нет, детские комплексы, в которых нынче принято видеть корень всех зол, были здесь ни при чём. Просто в один из вечеров, где-то через неделю после гибели Мишки Шлыгина, Владимир Игнатьевич, как обычно, вернулся на свою холостяцкую квартиру, нацедил рюмочку сладкого «Бэйлиса», посмотрел по телевизору интересную, отвлекающую от скорбных мыслей передачу и завалился в постель, чтобы вроде крепко и без сновидений уснуть… Однако очень скоро его разбудил шорох. Может, примерещившийся, а может, и нет. Он рывком сел на кровати и напряжённо прислушался… Всё было тихо, да и откуда бы?.. Он лёг снова, но едва начал уплывать в сон, как опять раздались невнятные звуки. Которые вполне можно было принять за осторожные шаги в прихожей…
Над кроватью у изголовья висело бронзовое бра чудесной старинной работы – обнажённая Венера с факелом в руке. Эта Венера сопровождала семью Гнединых ещё с дореволюционных времён. Хоть и числились те по социальному происхождению самыми что ни есть пролетариями, босяками из знаменитого Сормова, а значит, доступа к таким вещам иметь вроде бы не могли по определению, но, как известно, неисповедимы пути… Маленький Володя отчётливо помнил, как однажды обнаружил на антресолях «голую тётку», и родители тут же спрятали её подальше, дабы оградить его нравственность. Начали бы ещё прикрывать передничками столь же «голые» статуи в Эрмитаже. Нравственность не пострадала, а вот воспоминание о бронзовой красоте сохранилось и выжило. В дореволюционные времена факел в руке Венеры заканчивался ёмкостью для масла и зажимом для фитилька. Лет десять назад по заказу повзрослевшего Володи народный искусник подвёл электричество и приладил патрон, чтобы можно было вкручивать лампу-миньон. А Мишка Шлыгин (тогда подобные вещи у нас были в диковинку) привёз ему из-за кордона лампочку в виде языка пламени. Лампочка была не простая. Она мягко и очень натурально мерцала. Это мерцание не раздражало глаза, оно не мешало, например, читать, но и засыпалось под бронзовой Венерой на удивление уютно и сладко…
…Вот только сейчас Владимир Игнатьевич с удовольствием променял бы её на «заливающий» тысячесвечовый прожектор.
Он судорожно протянул руку и включил бра, потом, стиснув зубы, заставил себя слезть с постели и выглянуть в прихожую. В квартире, ясное дело, никого постороннего не было.
Если бы он сумел до утра выдержать характер, возможно, всё на том бы и кончилось. Многие могут припомнить беспокойную ночь после впечатляющего фильма ужасов или книги Стивена Кинга, но не у всех же возникают стойкие фобии. С другой стороны, не у каждого близкие друзья погибают от рук киллеров, являющихся в ночи… И Гнедин запаниковал. Он напомнил себе, что завтра у него совещание, а значит, нужно непременно как следует выспаться. Он вызвал машину и среди ночи прикатил на улицу Стахановцев, повергнув зевающую Ирину в полное недоумение. Он, конечно, не стал ей ничего объяснять. Не сознаваться же, что до смерти напуган. Он просто рухнул в разобранную постель – и тотчас заснул…
Днём на работе страх отчасти забылся. Но стоило вечером вернуться к себе – и всё повторилось. На сей раз к благоверной Гнедин не поехал. Просто зажёг в каждом углу свет. Во всех комнатах, в кухне, в ванной, в сортире и даже в кладовке… Это помогло: он заснул.
По счастью, был человек, которому Владимир Игнатьевич мог раскрыть душу, не опасаясь насмешек и унизительных намёков насчёт психиатра. Этот человек зачастую бывал жутким хамлом, а про Фрейда если когда и слышал, то мимолётно. Зато он прекрасно чувствовал границу между опасностью мнимой и реальной. И если требовалось, умел справляться с обеими.
С Виталиком Базылевым они встретились на Мишкиных сороковинах. Гнедин к тому времени был уже издёрган бессонницей до предела. Одноклассники выпили за помин, и тогда-то Владимир Игнатьевич вывалил Виталику всё как на духу.
– Я, по-моему, следующий… – сказал он, и губы натурально запрыгали.
Прозвучало пафосно до отвращения. Однако Базылев помнил, что в школе Вовка действительно иной раз чётко угадывал, кого следующего вызовет к доске строгая математичка. Может, он и теперь не ошибся, печёнкой угадывая в потёмках какую-то неясную, но жуткую тень. И всесильный лидер пулковской группировки лишь рубанул ладонью, чуть не перевернув стол:
– Накаркаешь, на хрен!..
А потом хмуро пообещал: ребята, мол, в натуре, присмотрят. Аккуратненько-аккуратненько… Мишкина смерть и ему даром, видимо, не прошла.
На несколько недель страх вроде бы отпустил, тем более что никакого «топталы» базылевские ребята не обнаружили… Но недавно, когда Гнедин сопровождал почётного гостя – министра юстиции из Дании – в Мариинский театр, там, сидя в директорской ложе, он вдруг совершенно ясно почувствовал, что из пёстрой шевелящейся массы партера на него глядит смерть. Рубашка под официальным костюмом мгновенно прилипла к лопаткам, он медленно, точно кролик под взглядом удава, повернул голову в направлении опасности… и, конечно же, никого не увидел. Никто не целился в него из снайперской винтовки, и красная лазерная точка по пиджаку не плясала. Однако жуткое ощущение продолжалось ещё с полминуты. Явственное ощущение наведённого дула. Сквозняка из чёрной пустоты небытия…
Может, всё это были фокусы измордованного воображения. А может, и нет.
Он снова встретился с Виталиком. А на другой день позвонил в «Эгиду». Естественно, изучив для начала всю подобающую информацию. Определяющим фактором, как ни парадоксально на первый взгляд, была глухая вражда, существовавшая между «Эгидой» и пулковскими. И тот факт, что Мишку, убитого на территории собственной фирмы, обнаружили именно эгидовцы…
Вот поэтому Базылев и посоветовал ему к ним обратиться.
Плещеев, эгидовский начальник, терзал Владимира Игнатьевича уже более часа, с дотошностью матёрого киллера вникая во все детали гнединской жизни. Когда тот сообщил ему о пришедшей на ум ассоциации, Плещеев даже не заметил иронии.
– А что ж вы хотите? – спросил он, недоумённо глядя на клиента поверх сильных очков. – Конечно, нас интересует та же информация, что и наших противников. Только с разными целями.
Рослый, очень красивый командир группы захвата, сидевший рядом с Плещеевым, слегка улыбнулся и ничего не сказал, а Владимир Игнатьевич начал потихоньку прикидывать, кого бы из эгидовских силовиков загадать себе в ангелы-хранители. Нет, конечно, не этого синеглазого красавца, от которого кипятком писали бы в Голливуде. Но уж и не бритоголового неандертальца со шрамом на лбу, что возился внизу с собаками, когда он входил… Воображением Гнедина успела окончательно завладеть монументальная мощь рыжего великана Фаульгабера – вот это да, вот это я понимаю! – когда Плещеев нарушил его размышления, неожиданно произнеся:
– Так. Я, кажется, понял, кто именно вам необходим. – И повернулся к голливудскому супермену: – Познакомь.
Каким образом он ему сообщил, о ком именно шла речь, Гнедин так и не понял. Синеглазый потянулся к устройству громкой связи и нажал кнопочку:
– Заместителю командира группы захвата подойти в кабинет к шефу!..
Дверь открылась едва ли не прежде, чем Гнедин успел обернуться в ту сторону. И увиденное сначала вызвало у него мысль о какой-то ошибке: на пороге стояла девушка. Облачённая в выцветший камуфляж, но в целом далеко не тяжелоатлетка. Нормальной внешности, нормального роста…
– Вызывал, командир? – буднично спросила она.
– Познакомься. – Супермен легко поднялся и встал между ними. – Это Владимир Игнатьевич Гнедин, заместитель начальника юридического управления в Смольном. Возможно, твой будущий принципал.
«Будущий принципал» был до того ошарашен, что ему изменили рефлексы, и он позабыл привстать в кресле хотя бы из вежливости.
– А это, – продолжал командир группы захвата, – Екатерина Олеговна Дегтярёва. Моя заместительница… и наше лучшее предложение по вашей защите. Решение, естественно, за вами.
– Да вы что? Какое решение? – развёл руками Гнедин минуту спустя, когда Катя вышла за дверь. Он улыбался, не зная, возмущаться ли уже всерьёз или обратить всё в шутку. – О чём тут вообще думать?
– Ну, – Плещеев тоже улыбнулся, – уговаривать вас мы, конечно, не будем…
– И правильно. Пока я не решил, что у вас тут феминистки командуют. Женщину, знаете ли, лучше использовать по прямому её назначению… – Гнедин всё-таки решил обойтись без открытых конфликтов. – Как ни крути, а всё равно из ребра…
Его личному вкусу полностью отвечал бодигард, с которым он прибыл в «Эгиду». В настоящий момент парень дожидался в приёмной – обширный, точно шкаф, с невозмутимым фейсом и, как сразу заметил Плещеев, при стволах на левой голени и под мышкой. Было в нём даже что-то от Люцифера из старого японского мультфильма про Кота в сапогах. Страж был суров, не улыбался и мерил окружающих взглядом – бдел. Типичный образец демонстративной охраны на американский манер.
Звали парня Мишаней. Официально Гнедин нанял его через тридесятую фирму, но был он, естественно, базылевцем, и Виталя, рекомендуя, ручался за него головой.
– Знаете древний анекдот? – Гнедин потёр ладонь о ладонь. – Угодила красивая женщина в ад… Ну, черти варить её, жарить, что ещё там, кожу драть… стандартная процедура. Тут в горячий цех заходит сам сатана: «Эх вы, черти, черти. Это же в сыром виде употребляют…»
Командир группы захвата никак не отреагировал на его остроумие. Плещеев вежливо улыбнулся:
– Повторяю, выбор за вами, уважаемый Владимир Игнатьевич. Навязываться не будем. Но и без небольшого дружеского банкета категорически не отпустим…
– Даже так?
– Даже так. И на этом банкете, уж вы нас простите великодушно, телохранителей у вас будет двое. Ваш нынешний – и Катюша. Мы ведь тоже, знаете ли, не цитадель, злоумышленники повсюду могут проникнуть. А не дай бог с гостем что-то случится…
Так называемый банкет собрали мгновенно. Группа захвата во главе с командиром просто вылетела наружу и оперативно «сделала план» ближайшим ларькам, оптом закупив два больших торта, конфеты, печенье, кофе в пакетиках и тьму-тьмущую фруктов. Выволокли из подсобки спортзала раскладные столики и весёленькие пластмассовые креслица… Алгоритм был накатанный.
– Смотри в оба, – шёпотом предупредил Гнедин Мишаню, когда спускались по лестнице. – Что-то крутят они… как бы провокацию не устроили…
Бодигард, по обыкновению, молча, величественно кивнул, а с другой стороны к Владимиру Игнатьевичу уже подплыла эгидовская секретарша, длинноногая Алла, бывшая «Мисс Московский район».
– Банкет… – проворковала она, снайперски стреляя из-под длинных ресниц. – Очень хочется чего-нибудь этакого… сочного и горячего…
– И сладкого, – ответил Гнедин ей в тон. Что-то внутри вздрогнуло.
– Прошу вас… прошу… – Блистательная Алла решила быть хозяйкой банкета и умело устраивала гостей за столом. И в какой-то момент Гнедин с приятным волнением осознал, что, кажется, и сам ей понравился: она расположилась напротив и очаровательно улыбнулась ему. При этом изысканное импортное платье чуть сдвинулось с плеча, и он увидел, что у неё ещё не сошёл нежный летний загар – холёное плечико отливало шоколадным мороженым.
«Есть контакт», – весьма прозаично думала при этом красавица-секретарша. Задачу перед ней Плещеев поставил вполне определённую, и выполняла она её с удовольствием.
Торты, к некоторому сожалению, оказались приторными, а печенье – пресным: зарубежная выпечка кажется вкусной только с большой голодухи. Впрочем, особо это никого не расстроило. Народ дружно ругал осточертевший импорт, весело вспоминал бабушкины ватрушки и шоколад производства фабрики Крупской. И надо ли говорить, что по окончании кофепития всех потянуло на фрукты.
К этому времени молчаливый диалог между гостями и хозяйкой банкета вышел на необходимые обороты. Алла томно покуривала и загадочно улыбалась ничего не подозревающим жертвам. Время от времени она поправляла волосы, давая полюбоваться прозрачной кожей запястий, а то вдруг медленно проводила язычком по влажной верхней губе… Это были, в общем-то, старые как мир завлекающие сигналы, но бодигард со своим принципалом о «языке тела» если когда-то и слышали, то успели благополучно забыть, а потому вели себя естественно. Сиречь как глухари на току. Или петухи на заборе. Сдували с плеч несуществующие пылинки, выпячивали грудь, поправляли галстуки – мол, ты нам тоже нравишься, красавица, прям спасу нет!.. Грозный бодигард – кремень и гранит, как в разговоре с Плещеевым охарактеризовал его Гнедин, – встретился с Аллой взглядом и ажно выродил скупую улыбку… Близилась кульминация.
На столе появилась хрустальная ёмкость, полная экзотических плодов. Круглых, вытянутых, шишкообразных…
– Смотри-ка ты, спелый! Тыщу лет не едал… – Осаф Александрович Дубинин принялся терзать ананас. – От него, знаете, если корочки посушить, так потом хоть чай с ними пей. Такой аромат…
– Старый скряга, – вполголоса прокомментировала Марина Викторовна Пиновская. – Плюшкин несчастный.
Сама она носила гордое прозвище Пиночет.
Гнедин потянулся за манго, Мишаня предпочёл киви, Алла же выбрала банан. Группа захвата постаралась на совесть – перед ней лежал самый длинный, должным образом изогнутый… Сладкий, но не перезрелый… упругий…
– Ах ты, мой красавчик… – Алла нежно обхватила плод пальцами, быстро оборвала шкурку до середины и прикоснулась языком к самому кончику. Чуть помедлила… и принялась употреблять. А именно облизывать белоснежно-бархатистую мякоть. С чувством, неспешно… Её зрачки расширились и замерцали, грудь, не стеснённая мещанскими оковами лифчика, трепетала под лёгкой импортной тканью, а лицо светилось ожиданием, предвосхищением восторгов блаженства…
Это был высший класс!.. Гости ощутили томление во всех членах и перестали жевать. Между тем, взасос поцеловав фрукт, Алла принялась погружать его в рот – всё глубже и глубже, умело расслабив мышцы гортани, так, будто хотела проглотить его не жуя… Говорят, нечто подобное делают начинающие порнозвёзды. И кончающие «живоглотки».
Эффект был достигнут – гости подозрительно тихо застыли на месте. За столом ещё продолжались какие-то разговоры, но для них ничто уже не существовало. Не шевелясь, смотрели они на белоснежное Аллино горло, в глубинах которого натужно и сладострастно двигалось нечто… Объёмом и формой напоминавшее… Вот она, женщина! Совершенно готовая к использованию по прямому своему назначению!.. Как она естественна, как волнуется и живёт её тело, как трепещет от невыразимых желаний… Нет, такого ни в каком кино не увидишь. Незабываемое зрелище – «если женщина просит»…
…Какая-то сила без предупреждения шарахнула Гнедина в грудь, опрокинув его навзничь вместе со стулом. Катя Дегтярёва, о которой он успел благополучно забыть, стояла над ним, держа двумя руками небольшой пистолет, и воронёное дуло сурово указывало на что-то, находившееся за спиной у Мишани. Лёжа на спине, Владимир Игнатьевич невольно проследил направление Катиного взгляда… Там, у стены, стоял гигант Фаульгабер. И сжимал в занесённой руке мясницкий устрашающий нож. Изготовленный для удара в ту самую точку, где мгновение назад находилась его, Гнедина, голова…
Мишаня медленно оборачивался, держа похожий на мохнатую картофелину недоеденный киви. От неожиданности он подавился – по подбородку тёк сок.
Фаульгабер опустил свой тесак и принялся дружески хлопать его по спине. Ясно, мол, пацан, кто есть ху?..
…Ну не любит наш человек попадать в больницу. И дело даже не в том, что многие наши люди, особенно пожилые, понимают лечебницу как этакую пересадочную станцию по дороге на тот свет. Дескать, угодил на казённую койку, считай, плохи дела. Одной ногой ты уже «там».
Нет, тут причина иная. Она – в отношении.
Есть, конечно, святые доктора, говорят же, не стоит село без праведника, ну а медицина и подавно. Мы не хотим ни на кого возводить напраслину, вот и доктор Татьяна Яковлевна запечатлена была нами с натуры, но… общей картины святые, к сожалению, не составляют.
Пока ты дитя малое, лечат тебя зачастую по принципу: «Бог дал, Бог взял… Ещё нарожаете».
Потом, когда ты становишься полноценным работником, при обращении за помощью в тебе более-менее откровенно подозревают симулянта. И отфутболивают до последней возможности. Когда же ты к ним приезжаешь на «скорой» – выписывают со скоростью звука и еле таскающего ноги отправляют обратно на производство.
А когда ты выходишь на заслуженный отдых, на тебя вообще начинают взирать с плохо скрываемым недоумением: «Ему на кладбище прогулы ставят, а туда же – лечи его! Перетопчется! Следующий!..»
Последовательно пройдя – или очень близко наблюдая – все эти три стадии, общение с докторами хочется свести по мере возможности к минимуму. Кому же хочется ощущать себя лагерной пылью?..
…Ну так вот. Рады сообщить всем интересующимся, что Владимир Матвеевич Виленкин, известный питерский коллекционер, вышеописанными комплексами отнюдь не страдал. Его всю жизнь лечили очень хорошие доктора. Это были не просто знающие специалисты, но и заботливые, душевно чуткие люди. Они никогда никуда не спешили. И пациента не гнали.
И если возникала надобность в госпитализации, то об ожидании места в больнице не заходило даже и речи. Специальная машина отвозила Владимира Матвеевича в уютный небольшой особняк рядом с историческими парками Петергофа. Там имелось медицинское оборудование, которое и во сне не снилось той же Татьяне Яковлевне с её детской больницей. И отдельная палата. И персонал, общаясь с которым человек себя чувствовал не лагерной пылью, а особой королевских кровей.
Мудрено ли, что среди такой благодати Владимир Матвеевич быстро шёл на поправку. Принимал должные процедуры, гулял, отдыхал, а чтобы не скучать – ибо от скуки начинают одолевать лишние мысли, – сражался с ноутбуком в цветной пространственный тетрис… Так проходили дни, но после отбоя компьютер приходилось выключать, сон же, как водится на старости лет, являлся не сразу, и тогда-то неотвратимо оживал устроенный ему эгидовцами кошмар. Покамест Дубинин с Пиновской щадили подорванное здоровье коллекционера и, будучи людьми деликатными, визитами его не донимали, а к теме золотого дуката[2] и вовсе не возвращались… но они ЗНАЛИ. Или догадывались, что было, в общем, не лучше. И это значило, что говорить с ними рано или поздно придётся. Иногда Владимиру Матвеевичу начинало казаться – уж лучше бы поскорее. Лучше какая угодно развязка, чем такое вот ожидание. Он даже молиться на сей счёт пробовал, но ожидание не кончалось. Наверное, Бог не слышал его. Или, наоборот, слышал очень даже хорошо…
Во сне он видел себя совсем молодым, подающим надежды искусствоведом. Видел седую шевелюру и юные глаза своего научного руководителя. Сияющие глаза учителя, гордящегося учеником… Затем появлялась иссушенная, инквизиторская физиономия полковника Кузьмиченко. Его глаза… Такие любили изображать на портретах настоящих чекистов. Они пронизывали насквозь. Кто не с нами, тот против. Товарищ, вы против?.. Листы бумаги с убористыми строчками. Надписи «Хлеб» на автозаках. Блеск найденных при обысках бриллиантов… Глаза людей, меняющих бесценные монеты на хлеб. Тихий голос старого друга: «Володя… за что?..»
«За что, Господи?..»
Наяву Владимир Матвеевич умел возвести безупречные логические построения, надёжно отгораживавшие его и от полковника Кузьмиченко, и даже от былых старых друзей. Если бы не умел, вряд ли дожил бы до своих лет. Иногда коллекционеру даже казалось – воскресни все эти люди и вздумай они тащить его на некий последний суд, он и там произнёс бы такую аргументированную и стройную речь, что даже высшая справедливость не нашла бы, к чему прицепиться.
Читать бесплатно другие книги:
