Дорога без возврата Васильев Ярослав
Дома тоже заставляли замирать от восторга. Сплошь из камня, на фундаментах, нет привычных полуземлянок и срубов. К тому же, если около стены ещё встречались дома одноэтажные, то дальше они поднимались в два, а иногда и в три этажа! И ведь не дворцы какого вельможи. Если судить по лавкам внизу да вывескам, жили здесь обычные люди. Юноша позволил себе замечтаться — у него когда-нибудь будет не хуже… очередной поворот улицы вывел парня на площадь, где горделиво красовался уже настоящий дворец. Судя по гербу на воротах — герцога де Бурбона.
Жиль при виде нового чуда застыл, словно вкопанный. Дворец был огромен, на его месте можно бы, наверное, построить три десятка домов. К тому же герцог явно решил показать всему городу, что богат не меньше короля: стены украшала лепнина и византийские изразцы, в окнах второго этажа солнце играло витражами, а вместо простого кирпичного забора стояла высокая ограда из железных прутьев. Но хозяину и такого излишества показалось мало — сколько стоила кованная решётка ворот, где были изображены сцены из Евангелия, Жиль не мог себе даже вообразить. Его деревня и за год столько не заработает.
Неподалёку вдруг раздался осипший голос, громко попытавшийся с середины продолжить проповедь. Жиль повернулся и прислушался: какой-то клирик обличал герцога. Мол, тот настолько погряз в роскоши, что не только дворцовую часовню, но и новое крыло дома решил строить из дорогого рифейского кедра. А для этого выписал из Древлянья мастеров и зодчих, да платит им несусветные деньги — вместо того чтобы нанять честных плотников аббатства Святой Женевьевы. Судя по севшему голосу, вещал клирик уже долго, но благодарных слушателей почти не отыскал. Да, берут северные мастера за свою работу немало. Зато хорошо известно, что древляне хоть и прижимисты, но не скупы как ромеи. Лютеция не зря слывёт торговым перекрёстком половины Европы, обратно гости повезут не золото, а венецианское стекло, сарацинские сладости, египетскую папирусную бумагу. Всё, что дома можно продать за тройную цену. А значит на деньги герцога набьют себе брюхо не один десяток лавочников и таких, как школяров, как Жиль: ведь древляне любят свою половину купчей писать на втором языке всех образованных людей — греческом. А знающих оба наречия в Лютеции не так уж и много… Додумать мысль не получилось, проповедник заметил нового слушателя и направился к нему. Пришлось спешно идти дальше.
Профессор Гильом человеком оказался не просто известным. Стоило добраться до кварталов Сорбонны, как почти каждый на вопрос, где сейчас уважаемый каноник, отвечал, что видел его вот там-то или слышал, что он отправился туда-то… Но рассказы были противоречивы, и искать пришлось долго. Наконец, какой-то из преподавателей подсказал: уважаемого Гильома недавно выбрали новым помощником канцлера университета и сейчас почтенный каноник сидит в одной из комнат канцелярии, разбирает доставшиеся от предшественника свитки.
Увидев дородного мужчину в мантии, Жиль оробел. Каждая чёрточка лица одного из знаменитейших богословов Сорбонны — и круглые полные щёки, и нос горбинкой, и благородная седина аккуратно подстриженной бороды и густых бровей, и тяжёлый подбородок, и пронзительный взгляд карих глаз — всё выражало невероятную учёность. И власть, которую даёт знание явное и знание тайное. Поэтому когда Гильом грозно спросил, почему какой-то студиоз его отвлекает от работы, Жиль ответил не сразу. Да и потом всё время запинался, объясняя, что он привёз письмо от отца Аббона и книги. Взгляд каноника после имени наставника Жиля сразу же потеплел, и, получив пергаментный свиток, профессор погрузился в чтение. А потом внезапно обратился к парню на латыни:
— Вот значит как… Ты его последний ученик. Расскажи, как и что усвоил?
Латынь сразу же напомнила уроки наставника, он вот также внезапно любил переходить на один из языков просвещённого мира. Экзамен шёл долго, но когда закончился, Гилберт де Шампо довольно почесал подбородок и произнёс:
— Неплохо, неплохо. Я всегда восхищался отцом Аббоном, как у него получалось сначала находить таланты, а потом их огранить. Итак, чего бы ты хотел добиться в Лютеции?
— Господин, я бы хотел получить степень магистра свободных искусств. А затем посвятить себя богословию или юриспруденции.
— Достойное желание, молодой человек. В знак признательности к старому другу я не стану брать с тебя плату. Жду через три дня на лекции. А пока — свободен, — профессор махнул рукой в знак того, что встреча завершена.
По лестнице во двор Жиль бежал так, словно за спиной у него выросли крылья. К весне, может, к лету он получит степень магистра! А дальше — в словах почтенного Гильома явственно прозвучал намёк на помощь в поступлении на один из Старших факультетов. Выпускников же Сорбонны привечали и в Риме, и в Константинополе, и среди восточных славян.
Выбежав во двор, Жиль чуть не столкнулся с кучкой парней. Студенты считались вне сословий, поэтому ни по гербу, ни по «благородным» цветам в одежде нельзя было определить, из зажиточных буржуа или из дворян предводители. Но деньги у них явно водились. Словно подтверждая мысли, самый старший заговорил: мол, уже известно, что у профессора Гильома новый ученик. И не зря от небес заповедано устройство мира, где сеньор предоставляет защиту слабейшему за плату. Так пусть и новичок получит помощь… На несколько мгновений Жиль задумался. Всё-таки помощь и заступничество в огромном чужом городе лишней не будет. Но почти сразу гордость взяла верх. Их деревня всегда была вольным аллодом, даже сумела купить Хартию. И переходить, пусть неофициально, в статус крепостного Жиль не собирался.
Сомнения истолковали по-своему. Рядом тут же встал ещё один десяток парней, одетых попроще и победнее — примерно как Жиль. И второй предводитель громко сказал:
— Верно! Пансионариям только позволь, сразу весь университет в кабалу затащат. Нечего трогать «стрижей». А ты парень, давай с нами! И как положено, новый товарищ устраивает пирушку для остальных «стрижей», отметить вступление в цех студентов!
Предводитель «пансионариев» с неприязнью посмотрел на конкурента, тот ответил ему тем же, завязалась перепалка. А Жиль на несколько мгновений потерял дар речи. Ну и порядки! Не один, так другой так и норовит обчистить чужой кошель, едва успеешь ступить на порог Университета. В душе тут же закипело желание дать хлёсткий отпор. И припомнив рассказы Пьера, Жиль спокойно и с ноткой превосходства ответил:
— С каких это пор ваганты кому-то служат или платят за вступление?
Спорщики тут же умолкли, среди них пробежал холодный ветерок. Несколько мгновений спустя обе группы отступили, а к Жилю подошли двое. Один — широкоплечий светловолосый крепыш, явно земляк Пьера, с севера. Другой, кажется, из Иберии — смуглый, худой и костистый — чем-то напоминал Манюэля. Но на ногах чулки, а не штаны, так предпочитали одеваться именно иберанцы.
— По какому праву ты называешь себя вагантом? — тут же спросил крепыш.
— Посвящение мне дал вагант Пьер, — и, подчиняясь какому-то наитию, Жиль сделал шажок вперёд негромко, чтобы его могли слышать только двое вагантов, сказал: — Мы расстались, когда я не смог избежать приглашения, — парень усмехнулся, — баронессы де Муффи. Но Пьер тогда сумел убежать, и если он до сих пор не в Лютеции… У него была какая-то трудность с печатью на одной грамотке. И хотел Пьер обновлять её именно здесь.
— Понял, — также негромко шепнул вагант. — Сделаем, — и уже в полный голос добавил: — Я Батист, а это Эстанислао. Пойдём, поможем тебе устроиться. На улице Англичан последнее время плохо мусор вывозят, даже смотритель дорог обещает подать жалобу. Зато, если тебя не смущает запах, комнату там можно снять вдвое дешевле.
— Переживу, — улыбнулся Жиль. — Но перед этим…
На память удачно пришло одно из стихотворений, которые любил декламировать Пьер:
- Щедрому хозяину
- Щедро подражая,
- Я делюсь с издольщиком
- Долей урожая:
- Каждый знает по себе,
- В ком душа большая, —
- Чем крупней кусок отдам,
- Тем вкусней вкушаю.
- Не могу один в углу
- Наслаждаться пищей —
- Половину уделю
- доброй братье нищей.
- А при княжеских дворах
- Пусть другие рыщут,
- Коим высшее из благ —
- Толстый животище.
— Прежде чем идти смотреть комнату, приглашаю в трактир пообедать. Когда я убегал от де Муффи, мне удалось захватить с собой немного щедрости баронессы. Так пусть же эти деньги не будут пылиться в кошеле, а помогут братьям-вагантам. Тогда и мне в час нужды кто-нибудь да придёт на помощь.
— Узнаю привычки Пьера, — усмехнулся иберанец. — Пойдём. А после этого я покажу чудный трактир с недорогой комнатой, и живущей неподалёку симпатичной вдовой.
О цене на комнату сговорились быстро. Трактирщик, было, попытался задрать плату — пока приезжий не разобрался что в городе к чему. Но в дело вмешался Батист, и хозяин быстро сдался. С мусором на улице обстояло и в самом деле не очень хорошо, а тратиться на благовония, чтобы сделать воздух невредным для здоровья хозяин не хотел. И найти другого постояльца удалось бы нескоро, а пустая комната — это ежедневный убыток. Удачно сложилось и с заработком: через неделю помог ещё один из вагантов. Узнав, что Жиль хорошо владеет греческим и даже немного письмом сарацин, представил его библиотекарю того самого герцога де Бурбона, чьим дворцом парень любовался в первый день. Оказалось Его Светлость захотел расширить свою библиотеку, а для этого решил скопировать ряд книг из хранилищ аббатства Святой Женевьевы и Университета. И если со знатоками латыни трудностей не возникло, то писцов с хорошим почерком на греческом нашлось не так уж и много. Увидев, как быстро и аккуратно пишет Жиль, библиотекарь даже предложил парню постоянное место при герцоге — но Жиль отказался. Мол, сначала получу хотя бы степень магистра свободных искусств.
А через две недели приехал Пьер. Жиль как раз собирался спуститься в обеденную залу трактира позавтракать и бежать в скрипторий герцога, когда дверь в комнатку с шумом распахнулась.
— Жиль, дружище! Рад тебя видеть! И я твой должник. Не знаю уж, как ты догадался, но у меня и в самом деле были кое-какие трудности. И если бы Батист по твоему слову не договорился заранее с обителью Святого Доминика, у меня случились серьёзные неприятности.
Жиль смущённо пробормотал, что мол, ничего такого, Пьер тоже помог ему вступить в братство вагантов. Но друг даже не слушал, как не стал слушать и про то, что Жилю надо идти в скрипторий. Вместо этого Пьер потащил парня праздновать свой приезд… и ни в скрипторий, ни на лекцию в этот день Жиль уже не попал. Впрочем, дальше пирушки прекратились. Со следующего дня оба снова стали добропорядочными студентами, грызущими камень знаний в поисках истины. Хотя различия и были: Жиль старался особо не высовываться, пусть и получал регулярно похвалы от профессора Гильома — почтенный каноник даже ставил парня в пример остальным своим ученикам. Пьер же, наоборот, блистал. Не пропускал ни одного диспута, часто выступа сам. Остро, резко и едко. Тем более что Священное Писание и многие трактаты Пьер знал наизусть и мог привести по памяти не только саму цитату, но даже назвать номер стиха в нужной книге.
Незаметно прошла зима, следом зазеленела весна. Сначала робко травой и раскрывающимися почками, но уже к концу апреля стало жарко совсем по-летнему. В один из таких дней Пьер и навестил друга.
— Вставай, лежебока! — толкнул он Жиля.
— А? Что? Кто? А… это ты, Пьер. Ты чего так рано? Сегодня же…
— Да помню я, что тебе ни в скрипторий, ни на лекцию. Но ведь сегодня же первый день турнира!
Жиль захлопал глазами, прогоняя остатки сна. Ну да — сегодня начинается турнир между рыцарями из Тулузы с одной стороны и Нанта и Бургундии с другой. Об этом говорили уже несколько недель. Но в первый день обещали, что будут биться один-на-один, а Жилю больше нравились схватки-«свалки», стенка-на стенку. Он видел такое ещё когда с отцом ездил в Нант на ярмарку и с тех пор стал горячим поклонником именно таких турниров. Сегодня же можно и поспать…. Но Пьер был неумолим и всё-таки потащил друга смотреть на одиночные схватки.
Та часть города, возле которой проводился турнир, преобразилась. Стены многих домов были завешаны пёстрыми тканями, хозяева лавок поспешили вынести товар на улицу, разложив его на кусках холста — и громко старались перекричать конкурентов, нахваливая именно свою работу. По дороге постоянно попадались спешившие по своим делам слуги с незнакомыми гербами на одежде, а возле многих трактиров развевались флажки и знамёна, чтобы каждый мог сразу понять кто из благородных шевалье здесь остановился. К большому ровному полю неподалёку от города люди собирались загодя, сразу после заутрени. Так что сейчас не только стояли вдоль ограды в несколько рядов, но и переполнили ветви всех окрестных деревьев, выгнав недовольно кружащих теперь над полем птиц. Но Пьер проталкиваться не стеснялся. А вспыхивающее недовольство умел погасить вовремя брошенной шуткой. Так что вскоре оба друга оказались возле ограды ристалища — ряда вкопанных по грудь столбов, на которые натянули верёвки.
Место оказалось вдвойне удачным: именно здесь, посередине вытянутого турнирного поля, сойдутся разогнавшиеся со своих концов поединщики. Пьер вдруг ткнул рукой в устроенные с противоположной стороны ристалища деревянные ложи для благородных господ и судей турнира. Ложи были украшены дорогими тканями и коврами, пурпуаны мужчин и платья дам играли дорогим шитьём и украшениями.
— Не хотел бы сидеть среди них?
— Вот ещё, — фыркнул Жиль… а в памяти вдруг почему-то всплыло лицо Николетт.
Но дать приятелю подходящий ехидный ответ не получилось: соседи зашикали, на поле вышел герольд — пришлось замолчать. Самое начало, когда участники с обеих сторон проезжали через ристалище при полном параде, друзья пропустили. Сейчас вышедший на середину поля герольд громко возвещал о первой схватке турнира и желал всем участникам строго придерживаться правил состязаний, изложенных в трактате «Status Armarium».
Имена первых поединщиков Жилю были незнакомы, да и прошло всё быстро и неинтересно. От удара тулузца его противник сразу же вылетел из седла, и герольд назвал имя победителя. Вторая пара обещала быть интереснее, хотя названия фьефов были тоже незнакомы. В этот раз ловчее оказался бургундец, но и его противник удержался в седле, хотя удар был точен и силён. Всадники разошлись на свои концы ристалища, снова разогнались. Столкнулись рыцари как раз рядом с Жилем и было хорошо видно, как северянин «преломил» своё копье о щит соперника. От удара по морёному дереву, окованному железом, древко копья раскололось — но воин хоть и покачнулся, сумел удержаться в седле. Толпа взревела, приветствуя умелого всадника, затем умолкла — его противник тоже остался на коне, но, проскакав половину ристалища вдруг упал. К рыцарю тут же подбежали слуги и оруженосцы, затем герольд. Шевалье унесли, а судья вдруг объявил: поединок считается ничьёй, так как у рыцаря из лагеря Тулузы лопнула подпруга. И хотя дальше поединок из-за травмы плеча он продолжать не может, нельзя заявить, что сильнее оказался бургундский шевалье де Траме. Толпа зрителей заволновалась, тут же начали вспыхивать споры: кто-то считал всё вмешательством Небес или Лукавого, другие настаивали, что подпруга не выдержала удара де Траме, и победил бургундец. Но вот герольд начал объявлять следующую, пару и пересуды тут де смолкли. Никто не хотел пропустить хоть слово.
Имя никому не известного шевалье де Бастане ничего кроме обычных для каждого участника возгласов приветствия из толпы не выжало, а вот его противник графа де Крона вызвал целый ураган радостных криков и воплей. Граф приезжал на турнир в Лютецию не первый раз и был всем известен как сильный боец, выбивший из седла немало соперников. Кричал вместе со всеми и Жиль: пусть у его деревни и были с де Крона нелады — тот всё же оставался его графом. А слава и победа сюзерена это и слава всех графских подданных.
Де Бастане сумел всех удивить ещё до начала поединка: тулузец выбрал своей дамой женщину с севера, даже повязал её барбет[9] себе на копьё… У Жиля, когда герольд назвал даму сердца, которой будет посвящена победа, душа ушла в пятки: баронесса де Муффи. Соседи начали бурно обсуждать, что означает столь странный выбор, не насмехается ли южанин над рыцарями из Бургундии, мол, вы настолько ничтожны, что даже ваши женщины предпочитают нас? Жиль слышал только как гулко бухает в ушах кровь. Баронесса там, на трибуне. И если она его увидит на турнире… Очнулся он от того, что знавший о приключениях друга Пьер двинул его кулаком по спине и сказал:
— Нужен ты ей искать. Она, поди, давно уже тебе замену нашла.
Жиль кивнул, но руки ещё дрожали, пришлось даже ухватиться за верёвку ограды. Чтобы отвлечься, парень стал внимательно следить за поединком. Сегодня графу попался соперник под стать. В первой же сшибке сумел отвести вражеское копьё и задеть своим щит графа. Де Крона еле успел сместиться так, чтобы удар пришёлся вскользь, но видно было, как граф заметно покачнулся в седле. Вторая сшибка прошла в пользу графа, он сумел преломить копьё — но оба всё же удержались в седле. Пришлось некоторое время подождать, пока графу принесут новое. Третья схватка прошла опять в пользу южанина, преломил копьё теперь он, но снова оба всадника остались в седле. Четвёртая сшибка опять не выявила победителя… толпа заволновалась. Никто не сомневался, что и последняя дозволенная пятая схватка на копьях тоже окончится ничьёй. И рыцари сойдутся на другом оружии. Тут же начались споры и даже ставки, что именно выберут благородные шевалье — меч, булаву, топор? И как пойдёт схватка: пешими или опять в седле? Но вот всё затихли, и герольд прокричал о начале последней копейной сшибки.
Соперники успели оценить умение друг друга. Поэтому скорость набирали не торопясь. Чтобы в последний момент бросить лошадь вперёд, неожиданно опередить врага и нанести удар. Первым успел граф де Крона. Разогнавшись, он направил копьё в центр вражеского щита, сместившись так, чтобы у противника не осталось шансов сохранить равновесие. Но и шевалье де Бастане оценить угрозу сумел. Понимая, что сам ударить не успевает, он бросил копьё болтаться лишь на ремнях, ухватился правой рукой за седло, напряг руку державшую щит, и направил коня чуть в сторону. Рыцари столкнулись словно два неистовых вепря-секача, треск сломавшегося копья был слышен даже среди зрителей. Мгновение — граф летит дальше, а его соперник валяется в пыли. Толпа взревела, заорала, засвистела. И вдруг затихла. К неподвижно лежавшему рыцарю подбежали помощники герольда, после чего распорядитель турнира прокричал: шевалье де Бастане мёртв. Кто-то из слуг плохо закрепил защищавшую лицо кольчужную сетку, и одна из щеп от расколовшегося копья насквозь пробила голову.
Толпа взревела, все — и сторонники графа, и болевшие за южанина — теперь в едином порыве славили де Крона. Ведь как бы то ни было — в столь трудном поединке победил именно он. Жиль молчал… в голову вдруг непонятно почему пришла мысль: а ведь невезучий шевалье тоже связался с баронессой де Муффи. С мрачным видом парень уходил с турнира, Жиля глодали нехорошие предчувствия. Пьер даже опять начал посматривать на друга с тревогой. Внезапно, когда оба дошли до городских ворот, Жиль вдруг остановился, помотал головой и громко рассмеялся:
— И чего это я? Пьер! Мне же профессор Гильом не просто помог с представлением на магистра, он через неделю обещал передать мою просьбу зачислить на Юридический факультет. Так отметим! Позовём Батиста, Эстанислао, остальных наших!
- Выходи в привольный мир!
- К черту пыльных книжек хлам!
- Наша родина — трактир.
- Нам пивная — божий храм.
- Ночь проведши за стаканом,
- Не грешно упиться в дым.
- Добродетель — стариканам,
- Безрассудство — молодым!
— Что мне эта де Муффи, что мне остальные. Мой дом теперь Университет, моя семья — братья ваганты! — закончил Жиль.
— Это по нашему, — хлопнул его по плечу Пьер. — Пошли. Я знаю один чудный трактир…
И друзья, горячо обсуждая, где лучше отметить будущее звание доктора богословских наук Жиля, шагнули под сень прохладных улочек Лютеции.
Глава 4
- Я с тобой, ты со мной
- Жизнью станем жить одной.
- Заперта в моем ты сердце,
- Потерял я ключ от дверцы,
- Так что помни: хошь не хошь,
- А на волю не уйдешь!
Баронесса де Муффи встречала гостя сама, во внешнем дворе прямо у ворот замка: сразу было понятно, что хозяйка здесь именно она. Но спешиться епископу помогал капитан стражи, он же принял оружие и лошадь отца Павла. Зато плащ на плечи поверх пурпуана гостя накинула баронесса. Епископ довольно кивнул: намёк вполне понятен. Правит во фьефе де Муффи хозяйка, но и своё место женщины она не забывает. Тем временем слуга протрубил в рог и объявил все титулы гостя, после чего баронесса приказала лакею подать отцу Павлу красивый и дорогой расписной эмалированный таз рифейской работы освежиться с дороги. А как только епископ смыл дорожную пыль, дорогого гостя тут же позвали в главную залу донжона, где уже ждал готовый для трапезы стол. Покрытый ослепительно-белым холстом: разговор предстоял важный, и баронесса не поскупилась пустить пыль в глаза, купив новую скатерть. Да и посуда рядом с хозяйским местом специально была не повседневная оловянная, а из золота, серебра и вычеканенной стали — в ход пошло всё что можно из сокровищницы замка.
Гостя пригласили сесть рядом с баронессой, есть из одного блюда и пить из одного кубка. Епископ благочестиво кивнул и согласился… Женщина почувствовала, как бешено застучало сердце. От помощи епископа зависел успех всего задуманного предприятия. А раз отец Павел выказал своё расположение с первых же мгновений, скорее всего, удастся его уговорить. Уговорить помочь с местью графу де Крона! В голове вихрем заплясали мысли последних недель. Всё это время она выискивала способ нанести удар… желательно с выгодой для себя. И неважно, действительно ли виноват слуга, или граф в самом деле нанёс запрещённый удар. Главное, что тот, кого баронесса выбрала себе в мужья, мёртв. Искать ещё одного кандидата нет времени: родственники понемногу начинают роптать и скоро навяжут ей кого-нибудь сами. А эконома де Жюсси, изворотливого на всякие каверзы, пришлось выгнать. Старик всё равно начал терять нюх: за месяц упустил сразу две дичи. И школяра до сих пор было немного жаль, очень уж приглянулся ей этот сладкий мальчик. Женщина заставила себя успокоиться. Сейчас не время менять своё решение. Если епископ её поддержит, то после победы про Муффи забудут. Из владений графа де Крона можно будет нарезать себе немало доменов, да и деревни там небедные. А среди родственников баронессы немало тех, кто мечтает дать хорошее наследство младшим сыновьям. И эти поддержат её в войне с графом первыми. Лишь бы отец Павел сказал: «Да».
Баронесса знала, что епископ любит хорошо поесть, поэтому кушанья вносились одно за другим. Сначала рыба и мясо на широких кусках белого хлеба, пропитанных соусом с сарацинским пряностями. Опять не вовремя пришла мысль, сколько золота стоила каждая горсть этих пахучих заморских трав. Следом подали дичь: двое слуг внесли на вертеле запечённого оленя, блюдо с зайцами, блюдо с перепелами. А как только епископ довольно рыгнул и высказался, что первого червячка он заморил, по знаку хозяйки начали вносить деликатесы: щуку по древлянскому рецепту, устриц из Иберии. Затем, пока де Муффи и отец Павел переводили дух перед следующей переменой блюд, сначала выступил со стихами трувер, потом показывал своё умение алхимик баронессы. Едва развлечения закончились, перед епископом поставили пузатое глубокое блюдо с супом. Клирик сорвал закрывавшее верх узорчатое полотенце, бросил на пол, взял за блюдо за ушки и принялся не стесняясь громко хлебать. От удовольствия епископ даже позабыл, что делит место с хозяйкой и хорошо бы время от времени передавать блюдо ей.
Баронесса на граничившее с неуважением поведение гостя смотрела с доброжелательным выражением на лице, улыбалась. Внутри же потихоньку закипало негодование. Если бы не епископская панагия[10], висевшая поверх бархатного пурпуана, нельзя было бы признать в этом человеке служителя церкви. Горбатый нос, квадратный массивный подбородок, широкие скулы и густые рыжие сросшиеся брови. Очень тёмное от загара лицо с мясистыми губами и носом, с резкими и крупными чертами вызывало не благоговение — а какой-то страх. В широких кистях обросших волосами рук и перекатывающихся под шёлком нижней рубахи мускулах угадывалась огромная сила. Сразу видно, что предпочитает епископ не смиренное корпенье над богословскими трактатами, а благородное занятие охотой. Наверняка горло затравленной дичи режет сам, да ещё и, как настоящий шевалье, пьёт горячую свежую кровь. Наконец, подали десерты: всевозможные сыры, пряники, конфеты из мёда, миндаля и фруктового мармелада, тростниковый сахар, финики и инжир. После этого баронесса решилась коротко, в осторожных выражениях, изложить суть дела. Епископ выслушал молча, затем замер, обдумывая предложение. Женщина опять почувствовала, что сердце от волнения бешено заколотилось, руки задрожали от нервного напряжения. Успокоиться никак не получалось.
Отец Павел выглядел невозмутимым, даже чуть равнодушным. Но в голове тоже шла напряжённая работа мысли. Просьба хозяйки замка была не из простых. В другое время от неё даже стоило… нет, не отказаться — потянуть время. Судя по столу, Муффи фьеф не бедный, и денег можно вытянуть из баронессы за помощь немало. Деньги! Сейчас епископу они нужны были как воздух. И как можно быстрее. Некоторое время назад он рискнул залезть в казну своего покровителя, митрополита Антония. И Павел не жалел об этом. Та послушница Урсюль, которую подарила аббатиса Шампвер, стоила каждого переданного в аббатство су. Надо будет, как закончатся неотложные дела, ещё раз туда наведаться… Вот только скоро Антоний приплывает из Никеи в Рим, и к этому дню всё должно быть завершено. Денег же исполнить поручение митрополита нет: спор между коммуной города Беара и соседним монастырём стороны уладили сами. Хотя епископ и был уверен, что кто-то из них обязательно обратиться к нему за мзду решить вопрос в свою пользу. Теперь же предложение де Муффи могло спасти голову отца Павла.
— Хорошо. Если, как вы утверждаете, было злое намерение…
— Было! Мой человек разговаривал с подкупленным слугой, который по приказу графа испортил шлем де Бастане. И готов в этом присягнуть.
— Хорошо. Готовьтесь, я помогу покарать преступника. Кстати. Вы упоминали, что как прилежная дочь Церкви собирались внести взнос на ремонт храмов Григория Чудотворца и Симеона Богоприимеца?
Баронесса мысленно усмехнулась: дело можно считать свершившимся, святой отец принялся торговаться. Вот только просто так и она делать ничего не будет. Сначала пусть епископ твёрдо пообещает ей то, ради чего его и приглашали.
— Вот только как нам быть с Божьим миром?
Женщина устремила на клирика взгляд, полный наивной чистоты: последний из Соборов, состоявшийся в Клермонте, не только подтвердил запрет «сожигать или разрушать жилища крестьян или клириков, их голубятни и сушильни, не сметь умерщвлять, бить, увечить крестьянина, раба и его жену, ни брать их и уводить, если они не сделали преступления». Он также пообещал строго карать за сражения в некоторые дни и недели, а также праздники. Главным же добавлением стало то, что по решению Собора теперь требовалось извещать противника о начале боевых действий за несколько недель. А вассалов у де Крона куда больше, чем могла набрать под свои знамёна де Муффи.
— Раз доказан злой умысел, де Крона первый нарушил Божий мир. А закон обязывает нас преследовать такого нарушителя даже в запретные дни. Дабы не ушёл виновный от наказания, — епископ встал из-за стола. — Деньги на ремонт храмов передадите казначею епископства. А я тем временем съезжу в Лютецию. Чтобы ещё раз проверить суть дела и удостовериться, что злой умысел на турнире точно был.
Баронесса тоже встала, поцеловала клирику руку. В душе горела дикая радость: получилось!
Епископ вместе со свитой прибыл в Лютецию, когда верующие только-только начали справлять пятую неделю от праздника Пасхи, выпавшего в этом году на середину апреля. Жилю про гостей из родных мест сообщил вездесущий Пьер, который, кажется, знал всё, что творится в огромном городе. Только что получивший степень магистра свободных искусств парень от слов приятеля отмахнулся. Ну да, ну, возможно, к свите пристал кто-то из земляков. Жилю-то что? Ему надо готовиться к поступлению на юридический факультет, а дальше — блистательная карьера. Библиотекарь герцога де Бурбона, которому старательный школяр-переписчик понравился, обещал рекомендации… И тем удивительнее было Пьеру две недели спустя застать друга за сборами в дорогу.
Увидев, кто заглянул, Жиль, не отвлекаясь от сборов мешка, начал объяснять:
— Купец один из родных мест приехал. С ним весть передать просили, да этот дурень только вчера озаботился. Отец у меня заболел, харкает. Поторопиться надо, как бы не…
Пьер кивнул, потом вдруг сказал:
— Я с тобой. Вдвоём и безопасней, и веселее.
— Ты-то с чего?
Друг в ответ только усмехнулся:
— А у меня тут с твоим профессором разногласия вышли. На тему Священного Писания.
Жиль понимающе кивнул: про состоявшийся неделю назад диспут, где мало кому известный молодой магистр свободных искусств Пьер Абеляр наголову разгромил уважаемого каноника профессора Гильома, университет Сорбонны гудел до сих пор.
— Во! Ты меня понимаешь. Мне тоже для здоровья будет полезно поискать другой университет. Хотя бы на год-два.
Чем ближе были родные места, тем больше Жиль торопил друга. Скорей, скорей! А вдруг они не успеют? Пьер на это только ворчал, что у него нет ни резвости оленя, ни выносливости лошади-тяжеловеса. И вообще, он — городской житель, поэтому как Жиль мчаться сквозь лес не может. Вот если бы они не стали сокращать дорогу, а шли по тракту… Жиль на это начинал ворчать ещё сильнее. Но день словно нарочно выдался безоблачный и жаркий, ручьев не попадалось, а воду оба выхлебали уже давно. Идти становилось всё тяжелее и тяжелее. Зато к вечеру из-за горизонта выползла сизая туча и, поблескивая и ворча, двинулась навстречу идущим. Как назло густой лес закончился, путники пробирались через заросшие кустами вереска старые луга. Но когда поднялся ветер и хлынул первый, ещё несмелый, дождь, до следующей спасительной полоски дубов оставалось совсем недалеко. Поэтому друзья кинулись напролом через доходившие до пояса кусты, уже не разбирая дороги, лишь бы скорее добраться до спасительной густой зелени.
Заметно потемнело, дождь стучал по кронам и грохотал раскатами грома, разбойничьим ветром свистел в ветвях, Поэтому и Жиль, и Пьер слишком поздно заметили, что в том же лесочке от дождя решили укрыться пятеро мужчин в плащах. Впрочем, и на школяров обратили внимание не сразу… но всё равно раньше, чем удалось сбежать. К тому же судя по всему повезло нарваться на отправившегося поохотиться шевалье со свитой. Сразу у двоих висели луки, причём тетива была шёлковая, не боящаяся дождя.
Когда школяров подвели к старшему, из под капюшона раздался немолодой, но властный и твёрдый голос:
— Кто такие?
Вдруг шевалье откинул капюшон, и Жиль обмер: эконом де Жюсси! Старик на это довольно осклабился:
— Вижу узнал. Хорошая у нас сегодня добыча. Обоих вязать и ко мне. За вот этого, — де Жюсси больно ткнул Жиля пальцем в грудь, — отвечаете головой. Упустите — шкуру спущу.
Жилю вдруг вспомнился день, когда его вот так же вели в замок де Муффи. Так же было темно, лил дождь. И так же томило нехорошее предчувствие. Тогда его смогла освободить Николетт… Сердце вдруг бешено забилось. Николетт ведь дочь старого шевалье! Возможно она тоже здесь, в его поместье. Он сможет её увидеть! И плевать, что будет с ним потом. Пьер и ведшие их слуги посмотрели на внезапно повеселевшего Жиля с недоумением, даже с опаской: не сошёл ли парень с ума? Жиль не обратил внимания, он был весь в мечтах о встрече с худенькой черноволосой девушкой.
Вскоре все пятеро вышли к небольшой усадьбе: замка у старого шевалье не было. Друзей тут же разделили. Жиля засадили в одну из комнаток полуподвального этажа — там так сильно пахло колбасами и сырами, что живот сразу обиженно забурчал от голода. А Пьера заперли где-то среди хозяйственных построек. В комнатке было темно и тихо: ни огонька, ни звука. Руки парню развязали, кинули тюфяк соломы. Да и ужин сунули роскошный: к кувшину воды прилагался ломоть ржаного хлеба и кусок жареного мяса. Но все попытки хоть как-то отсчитывать, сколько времени осталось до вечерни провалились. Поэтому Жиль поудобнее устроился на тюфяке, закрыл глаза и принялся воображать — какая она за эти месяцы стала, Николетт?
Старый шевалье, отослав пленников, решил всё же поохотиться. Но дело не шло, слишком уж занимала мысли сегодняшняя встреча. С самого начала войны между родственниками де Муффи и графом де Крона было ясно, что де Крона застали врасплох. А из-за поддержки епископа выступить на помощь вассалы осмелятся только после прямого приказа сюзерена. Но замок графа обложили плотно, не выскользнуть… Вот только никто из будущих победителей даже не задумался: а что потом? Фьеф не золото, просто так не поделишь. И тут-то к выгоде баронессы пригодились бы таланты старого эконома. Школяр — хороший повод напомнить о себе в подходящем свете. Каким масляным взглядом женщина смотрела на парня, де Жюсси помнил хорошо. Парня же можно пугануть, что иначе его отдадут чёрным братьям Святого Доминика. Ведь часовые клялись: мимо них никто не проходил. И самая тщательная проверка показала, что стража не врала. Значит, легко подтвердит обвинение в колдовстве. Пусть посидит до утра в подвале, испугается как следует. Так легче сломать. Заодно ночью можно будет пораздумать, что делать со вторым школяром. В другое время старик приказал бы его закопать в лесу, но сейчас игра пойдёт сложная и тонкая. Дать возможным противникам шанс обвинить, что по его приказу убили свободного, затянуть в королевскую тяжбу — ни к чему.
Единственное, что увидел Жиль, когда его вывели во двор — яркий свет: после ночи в кромешной тьме глазам стало больно. Но вот где-то совсем близко прокричал петух, послышался шум и гомон кур, которым кто-то из слуг засыпал корм… Знакомые с детства звуки помогли собраться, глаза понемногу привыкли, и стало понятно, что рядом с усадьбой, там, где заканчивались хозяйственные постройки, раскинулась широкая залитая солнцем зелёная лужайка. Слева за невысоким заборчиком виднелся, как и положено усадьбе, небольшой фруктовый сад, рядом обнесенный собственной изгородью огород. Но Жиля повели не к нему, а куда-то вправо, где лужайка заканчивалась густыми кустами, рядом с которыми шумел раскидистый старый дуб. Здесь была вкопана деревянная скамья, на которой и сидел старый де Жюсси.
Рядом с шевалье не было никого, да и Жиля сопровождал всего один слуга… можно бежать, но нельзя: ведь Пьер тоже где-то здесь. Старик, увидев отразившуюся на лице парня внутреннюю борьбу, с пониманием ухмыльнулся, махнул рукой слуге, мол, тот больше не нужен. После чего приказал жестом садиться на валявшийся поблизости обрубок бревна.
— Ну что? Думаю, уже догадался, зачем ты мне нужен?
— Не заставишь!
— Зачем? — усмехнулся де Жюсси. — Сам пойдёшь. Колдун, с помощью слуг нечистого убежал из замка. Свидетелями станет вся стоявшая у ворот стража, да и многие из прислуги видели у тебя в сумке книги. С нечестивыми заклинаниями. Где эти книги? Братья Святого Доминика быстро выяснят…
Ответить парень не успел: откуда-то из кустов выскочила Николетт. Жиль вдруг понял, что не может дышать. В голове забилась, затрепетала мысль: какая красивая… Даже растрёпанная, на волосы едва закрывал явно первый попавшийся платок, лишь бы соблюсти приличия. Платье зашнуровано небрежно, тоже впопыхах — того и гляди начнёт сползать. Наверняка знала, что отец любит вести дела возле дуба, вот и встала пораньше тихонько спрятаться. Девушка тем временем кинулась к Жилю:
— Не надо! Отец, не надо! Это я!
Разум говорил, что надо отстраниться, что старый шевалье, попробуй какой-то школяр тронуть его дочь, может наглеца просто убить на месте… Руки действовали сами собой. Жиль поймал девушку и крепко прижал её к себе. Тем временем Николетт, чуть отдышавшись, продолжила:
— Это… это я его вывела из замка. Сыпанула страже сонного зелья. Не отдавай его! Я люблю его!
И словно эхом, губы Жиля непроизвольно произнесли:
— Я тоже люблю тебя.
А руки ещё крепче прижали девушку к своей груди.
— Я все время вспоминала тебя, — шепнула Николетт. — Я знала, что мы обязательно встретимся…
Де Жюсси вдруг словно постарел лет на десять. Он грузно осел, и, помолчав, вдруг глухо произнёс:
— Вот оно как… Я вмешался в судьбу старшего сына. И он погиб в войне с неверными. Я выступил против решения второго сына… Он бросил отчий дом и уехал в Константинополь. Сколько уже лет от него никаких вестей. Что ж… Николетт, я дал клятву перед Небесами — за тебя я решать не стану. Если твой выбор таков, я его приму. Благодари мою дочь, школяр. И уходи. Сегодня, прямо сейчас. И возвращайся только если при следующей нашей встрече сумеешь мне доказать, что достоин руки Николетт.
Дом старого шевалье Жиль покидал словно в тумане. Весь следующий день Пьеру пришлось вести друга чуть ли не за руку. Но вскоре и прощальный взгляд девушки, и слова её отца пришлось задвинуть поглубже в самый укромный уголок души. Родные края Жиля затопила усобица между сеньорами. Последний раз такое случалось очень давно, поэтому все были напуганы и растеряны. К чужакам, пусть и при деньгах, готовых заплатить за постой — относились настороженно. Впрочем, Жиль и Пьер, пользуясь летом, всё равно старались ни в трактирах, ни странноприимных домах не ночевать. Когда в округе полно солдат с оружием, можно наткнуться на лихого человека, готового за долю в добыче рассказать оружным про увиденный чужой кошелёк, полный монет. А едва начались хорошо знакомые Жилю места, друзья вообще двинулись напрямую через лес. Пусть дольше. Зато безопаснее.
К деревне друзья вышли, когда солнце перевалило за полдень. И пользуясь тем, что дом родителей Жиля стоял почти на окраине, поспешили туда в обход через ближние огороды. Иначе придётся отвечать на вопросы каждого встречного: где был, как последний год жил… После вчерашнего дождя земля набухла, липла к башмакам неподъёмными комьями, мешала идти. Жиль мчался так, будто за спиной выросли крылья. Пьер за другом еле поспевал… Выбежав к пепелищу на месте дома Жиль резко замер, будто налетел на невидимую стену.
— А я ждал тебя, — из-за кошмарного зрелища парень заметил старосту, лишь когда тот заговорил. — Как случилось всё, каждый день, почитай, сюда хожу. Жду, когда придёшь.
В глазах мужчины вдруг выступили слёзы, а Жиль внезапно подумал: сколько он не видел отца Урсюль? Год всего, и уходя оставлял крепкого как дуб, уверенного и властного мужчину. А сегодня на куске обугленного бревна сидел немощный старик.
— Что?.. Что здесь?..
— Солдаты. Мы, как заметили, попрятаться успели. Попривыкли уж. А отец твой слаб был. Они не успели. Сын мой с ними был, и жена моя. Проведать зашли, сын-то с твоей сестрой осенью свадьбу играть должны. Да вот так. Вторая твоя, младшая-то, жива. Не нашли её, иродовы дети. Только горячка у неё пошла, от увиденного-то. Но тётка Валери говорит — поправится. Ты в ней не сумневайся, наша знахарка просто так болтать не болтает…
Жиль слушал, не проронив ни звука. Стоял неподвижно, словно он — ещё один обгорелый столб из тех, что торчали в развалинах. Пьер было испугался за рассудок друга, положил руку ему на плечо… Жиль злым и резким движением её сбросил, развернулся и ровным механическим шагом пошёл в сторону леса.
А на следующий день в церкви, где когда-то служил отец Аббон, зазвонили колокола. Это было ненормально, ведь шла середина недели. Те, кто подошёл узнать, в чём дело, пересказывали и другую странность. Сменившего старика на приходе отца Фабия не было ни дома, ни в храме, двери церкви стояли заперты — а колокола звонили. Слухи полетели быстрее верхового лесного пожара, поэтому к вечеру к церкви пришли жители не только ближней деревни Жиля, но и пейзане со всей округи. Толпа стояла, тревожно гудела, слушая грозный, временами истошный набат. Едва солнце коснулось нижним краем деревьев, двери церкви отворились и на пороге в сопровождении отца Фабия показался Жиль.
— Слушайте меня люди, — полетело над человеческим морем, — наши аллоды всегда были свободными. Никто из нас никогда не платил даже одного денье личного оброка. И мы всегда хранили верность графу, нашему сеньору. Так соблюдался порядок, установленный самими Небесами…
Жиль говорил долго. И о том, что нельзя больше терпеть бесчинства тех, кто нарушает Божий мир: ведь люди де Муффи начали войну без предупреждения, да ещё продолжали сражаться и в воскресенье, и по праздникам. К тому же занимались грабежами окрестных деревень и купцов. Значит, любой теперь может пойти вместе с Жилем, помочь защитить своего сеньора от произвола тех, кто забыл заветы земные и церковные… Слово «мстить» не прозвучало ни разу. Толпа молчала до самого конца. Молчала она и тогда, когда священник благословил всех, кто пойдёт защищать справедливость, взял парня под руку и скрылся в церкви.
Едва захлопнулись двери церкви, Жиль мешком сполз по стене на пол. Сил пошевелиться не осталось.
— Они не пойдут. Отче, они не пойдут. Так и будут прятаться по углам.
— Не беспокойся, сын мой, — улыбнулся священник. — Ты хорошо говорил. Просто людям нужно время.
Через неделю стало понятно, что правы оказались оба. Большинство и в самом деле решило переждать, отсидеться. Но и тех, кто затаил обиду или в ком играла горячая кровь, нашлось достаточно, чтобы потревожить окруживших замок Крона. Жиль прекрасно понимал — в открытом бою вчерашние крестьяне против солдат ничего не смогут. Поэтому его отряд нападал на обозы, мешал фуражирам — свалить дерево на телегу, подпилить мостки или неожиданно бросить из глубины леса несколько стрел для тех, кто в здешних краях знает каждую кочку, труда не составляло. Один раз даже удалось подобраться к лагерю и поджечь пару стогов сена.
Ущерб выходил невелик… Но не ожидавшие нападения от каких-то крестьян рыцари пришли в бешенство. Несколько случайных людей поймали и повесили. Пару деревень для острастки «по подозрению в укрывательстве» перевернули сверху донизу, заодно поразвлёкшись с женщинами. Округа на это всколыхнулась. Один за другим мужчины прятали семьи и скарб в укромных местах, а сами шли к Жилю или сбивались в отряды, нападавшие на войска де Муффи. В ответ солдаты вешали любого, кто оказывался поблизости от лагеря, жгли деревни… И на место одного казнённого приходил десяток. К тому же неожиданным способом сработали слова Жиля, что он ведёт не личную войну и месть — а созывает на защиту своего сеньора. Как только слава удачливого школяра-командира разнеслась по округе, к нему пришли несколько ватаг, промышлявших на большой дороге. Расчёт был прост. Если победит де Крона, граф легко забудет прошлое всех, кто ему помогал, примет под свою руку. Можно будет спокойно осесть в здешних краях без вопросов, откуда у бывших ватажников деньги. И не опасаться королевского прево: граф в своих владениях суд творит сам. Если же войну выиграет де Муффи, то разбойники снова растворятся в лесах вместе с захваченной на войне добычей. Жиль принял всех. Ему было всё равно, чем люди занимались раньше. Лишь бы слушались приказов, не трогала зазря «своих» и умели драться. К тому же, как только рядом появились обученные воевать помощники, Жиль стал не только громить обозы и охотиться за случайно отбившимися солдатами — но и нападать на небольшие отряды, рыскавшие в поисках мятежных пейзан.
По следу одного из таких отрядов Жиль вместе с десятком бывших разбойников и шёл сегодня с самого утра. Погода выпала совсем не летняя, прохладно, небо всё в облаках. К тому же ночью прошёл дождь, земля сырая. Мало того, что идти неприятно, так ещё и следы на ней заметны слишком хорошо. А приметы говорили — больше ничего облака на землю не уронят и не смоют, поэтому возвращаться придётся вдвойне осторожней. Жиль вообще бы в такой день предпочёл остаться в лагере. Но в отряде, который они преследовали, было всего пять человек, редкая теперь удача… И главное — один из солдат оставлял на земле очень характерный след сапога. Хозяина этих сапог выслеживали последние две недели, очень уж в изощрённом насилии он отметился. Несколько деревень, где порезвился солдат, даже готовы были скинуться и заплатить за его голову. Поэтому мужики из бывших разбойников, знавшие о награде, наперебой начали просить командира. Это и стало последней песчинкой, качнувшей чашу весов в сторону продолжить погоню.
Вскоре стало понятно, что этот небольшой отряд сам кого-то догоняет. Судя по следам, двоих, и тоже из воинов. Дезертиры, гонцы графа? В любом случае вторых стоило порасспросить. Жиль с помощником переглянулись и приказали идти быстрее. Они как раз успели к самому концу: на небольшой поляне лежало два тела, ещё один солдат зажимал рану на руке. А трое остальных прижали к дубу какого-то рыжего здоровяка. Рыжий был очень хорошим мечником, раз до сих пор оставался жив — но было понятно, что с троими сразу ему всё равно не справиться.
Один из солдат как раз успел задеть рыжего, и раненый злорадно что-то крикнул из-за спин товарищей, — когда отряд Жиля выбежал на поляну. Раненый солдат тут же получил несколько ударов окованными железом дубинами, другому сходу воткнули в спину рогатину. Двое оставшихся пытались отбиться… Но теперь на них навалились сразу впятером на каждого. Убедившись, что никто из врагов не дышит, Жиль подошёл к привалившемуся спиной к дереву рыжему. И удивлённо присвистнул: вот уж кого не ожидал здесь увидеть! Рыцарь ордена Дракона, которого он когда-то встретил у отца Аббона. Узнал школяра и Ратьян. Усмехнувшись и дёрнувшись при этом от боли, рыцарь произнёс:
— Интересно, правда? Мы поменялись местами. Прав был Дэноэль, стоило взять тебя к нам. Ну что? Добьёшь?
— Враг моего врага, — покачал головой Жиль, — мне, конечно, не друг. Но союзник. Откуда ты?
— Сам уже догадался. Мы первые, кто сумел выбраться из замка графа. Но как видишь далеко не…
Ратьян вдруг замолк и осел, потеряв сознание. На боку, который теперь стал виден, расплывалось красное пятно. Жиль выругался, после чего приказал перевязать раненого и сделать носилки. Вот только рана была неприятная — в свой лагерь рыцаря можно и не успеть донести. «Дом Николетт совсем недалеко», — вдруг пришла крамольная мысль. Жиль попытался её отогнать. Ведь своего обещания старому шевалье приехать только просить руки его дочери он пока выполнить не сможет. Но внутренний голос принялся убеждать, что спрятать Ратьяна можно только в усадьбе Жюсси… и парень сдался.
Хозяина дома не было, но девушка встретила гостей сдержано, как подобает её положению. И лишь взгляды, которые она украдкой бросала на Жиля, заставляли сердце биться вдвое быстрее и говорили всё без слов. Нашлись для раненого рыцаря и кровать, и хорошая знахарка. Так что уже следующим утром Ратьян пришёл в сознание, выгнал ухаживавшего за ним слугу и велел позвать Жиля.
— Вот что, парень, — начал Дракон, едва они остались одни. — Ты уже нам здорово помог. На второй штурм наши враги так и не решились, боятся, ты в это время ударишь в спину. Но дело всё равно плохо, долгой осады не выдержать. Хлеб только тот, что с прошлого года остался. Сколько гонцов созвать вассалов отправляли… только я, как видишь, прошёл. Но гнали как оленя меня не поэтому. Там, на поляне были люди епископа. Мы с Марсилем случайно на его доверенного человека наткнулись и вот что выпытали. Павел получил какие-то документы. Если пергаменты окажутся в наших руках, то и епископ, и де Муффи со своими прихлебалами будут у нас вот здесь, — рыцарь сжал кулак. Епископ Павел сейчас в доме неподалёку и документы у него останутся дней семь, потом он их отдаст. Это важнее, чем созвать вассалов де Крона.
На улицу Жиль вышел в задумчивости. Заманчиво конечно разом отомстить всем своим врагам… Но никто из его людей на епископа руку не поднимет. А идти одному… И посоветоваться не с кем. Разве что… Николетт! Её отец, пока был экономом, наверняка знал всех заметных людей в округе. Может и дочь что-то слышала о слабостях отца Павла?
Пока Жиль говорил, девушка не проронила ни слова. И лишь когда парень растерянно признался, что не знает, как поступить, сказала:
— Есть… есть один способ. Но сначала пообещай, что ты не откажешься от моей помощи.
— Конечно, — Жиль удивлённо пожал плечами. — Если бы я мог сам, то не просил.
Николетт кивнула, попросила обождать и вскоре вернулась с небольшой книгой: такие любили брать с собой в дорогу состоятельные люди. Слегка покраснев, девушка отдала её Жилю:
— Вот. Это… Это привёз давным-давно брат из Византии. Посмотри.
Удивлённый, парень открыл первую страницу…и почувствовал, что тоже краснеет. Томик оказался написанным на греческом переводом какого-то языческого «Трактата о любви». С такими великолепными, красочными и подробными миниатюрами, изображавшими в разных позах мужчин и женщин, что вогнали бы в краску даже святого. Тем временем, покраснев ещё больше, Николетт продолжила:
— Епископ очень любит девушек, особенно невинных. Если я передам эту книгу, скажу, что она смутила мою душу, и я хочу исповедоваться только ему и в его доме — он не устоит. А на свидания охрану не берут. Ты же пройдёшь как моя служанка.
Жиль смотрел на любимую и молча кусал губу. С одной стороны, он обещал, да и другого способа нет. С другой вот так рисковать Николетт… Девушка вдруг умоляюще сжала ладонь парня своими, и Жиль решился.
— Хорошо. Посылай слугу к епископу.
Николетт оказалась права. Ответ последовал незамедлительно: отец Павел ждёт завтра с утра. Не возникло трудностей и с Жилем. Знахарка при господах неплохо разбиралась во всякого рода притираниях и отварах, нашлось в усадьбе и подходящее платье. Так что вместе с Николетт отправилась светловолосая и пышненькая служанка, которую епископ тоже приказал пропустить — едва услышал шёпот, мол, «служанка невинна, а читали мы вместе и ей тоже нужна исповедь». Угадала Николетт и с тем, как поведёт себя сластолюбец: из небольшого двухэтажного дома епископ выгнал всех, даже повара и лакеев с кухни. Впрочем, прислуга явно была к подобному привычна. А епископ, увидев сомнение в глазах «служанки», коротко пояснил, что вернутся все в дом только по его приказу и молитвенному уединению ничего не помешает. После чего махнул «девушкам» рукой следовать за ним.
В доме хозяин сразу повёл гостей на верхний этаж, где уже была готова комната. С плотно закрытыми ставнями, горящими светильниками и большой кроватью посередине. Едва все трое вошли, Павел даже не добравшись до кровати срезу же потянул руки расшнуровать платье Николетт, в глазах горело такое пламя желания, что было понятно — мужчине уже всё равно, передумает девушка или нет… Лёгкий укол кинжалом в область паха стал полной неожиданностью. Прозвучало холодное:
— Не двигайтесь, ваше святейшество. Вы человек, конечно, сильный, воин опытный. Но я в любом случае успею пустить кровь.
Взгляд епископа задёргался, заметался, в голове лихорадочно закружились мысли — что же делать… Как вдруг комната взорвалась звёздами: нескольких мгновений заминки Жилю хватило, чтобы прыгнуть и нанести удар. Опыт студенческих драк не пропал даром — епископ свалился без сознания как подкошенный.
Очнулся отец Павел с кляпом во рту, привязанный к той самой кровати. Мужчина с бешенством посмотрел на фальшивую служанку. Но едва прозвучал вопрос, во взгляде клирика появился неприкрытый страх:
— Где документы, которые вы должны передать митрополиту Антонию? Они в доме.
— М-мм-ме-м!..
— Сейчас я выну кляп и вы мне всё скажете. Если попытаетесь кричать или молчать — что-нибудь отрежу. Времени у нас вашими стараниями много.
— Мм-ме-м-м!..
Спрашивать пришлось несколько раз, после очередного выдранного ногтя и сломанного пальца приводить в сознание, облив водой из кувшина. И пусть опыта в пытках ни у Жиля, ни у Николетт не было, оказалось, что Павел боится боли — поэтому сдался епископ довольно быстро. Узнав, где тайник, Жиль оставил девушку сторожить пленника, а сам поспешил за архивом. Первое же письмо заставило удивлённо присвистнуть: письмо Патриаршего архидиакона[11] Иоанна к кому-то из еретиков-несториан, не признающих ни власти патриарха, ни святой Кафолической Церкви! Если и остальные бумаги такие же, то Ратьян прав. Быстро собрав все письма и свитки, парень вернулся обратно к Николетт:
— Они у меня.
Девушка кивнула, после чего аккуратно, чтобы не запачкаться, перерезала епископу горло.
— Зачем? — ошарашенно спросил Жиль.
— Ты бы не решился, — деловито ответила девушка, помогая любимому поправить платье-маскировку. — А он бы организовал погоню. Пошли.
Из дома удалось выбраться незаметно, да и по дороге в поместье Жюсси удачно никто не встретился. В усадьбе Жюсси обоих ждал неожиданный сюрприз. Жиль отправлял в лагерь одного из своих людей предупредить, что с ним всё в порядке — но посланный мужик объяснил произошедшее очень невнятно. И встревоженный Пьер, отобрав пару десятков лучших бойцов, поспешил на помощь другу. А встретив вернувшихся вдвоём Жиля и Николетт, начал было рассержено высказывать, что, мол, негоже смешивать дела военные и сердечные. Жиль в ответ молча показал письмо архидиакона Иоанна и шепнул идти идти за собой — разбирать добытое.
С письмами и свитками все трое провозились до заката. Документов здесь хватило на многих церковных и светских владык от Карантанской марки до Светлейшей Республики Венеции. Вот только…
— Сами мы ничего не сможем, — высказал общее мнение Жиль. — А у Ратьяна горячка, он встанет через пару недель, не раньше. Это слишком долго.
— Сами не сможем, — задумчиво почесал в затылке Пьер. — Хотя… Дай-ка мне письмо Иоанна. Перед тем, как мы с тобой из столицы уехали, был заслуживающий доверия слух, что в Лютецию вот-вот прибудет митрополит Григорий. А я, пока ходил от Гейдельберга до Лютеции, интересных людей встречал. Как раз недалеко аббатство, где хозяйничает мой давний знакомец, отец Гумберт. Я познакомился с ним в Лотарингии, и не думаю, что став французским аббатом толстяк сильно переменился. Если его пригласить равноправным участником, ради шанса стать епископом — сделает всё, что нужно. Покажу ему для начала это письмецо…
… Дверь громко хлопнула за вышедшим из кабинета невысоким, полненьким, с оттопыренными ушами и лохматой курчавой бородёнкой, человечком. Благостное отеческое выражение тут же покинуло лицо митрополита Григория. Ну и наглец! Да ещё дурно воспитанный, чего стоит одна привычка брызгать слюной в собеседника. Сослать бы монахом куда-нибудь в ледяную Исландию… Вот только от письма, которое принёс аббат Гумберт, не отмахнёшься.
Митрополит встал, подошёл к окну и, близоруко щурясь, принялся глядеть на шумную людскую реку. Улица располагалась почти в центре Лютеции, поэтому не затихала даже с наступлением сумерек. В поясницу неожиданно стрельнуло — при перемене погоды возраст сразу напоминал о себе. И это значило одно: другого шанса не будет. А времени так мало… Патриарх Михаил Керулларий не доживёт и до Рождества. Дальше выборы… и провозгласить должны именно его, Григория. До следующих выборов он не доживёт. Вот только и главный соперник, архидиакон Иоанн, это понимает. Григорий приехал во Францию, надеясь что-нибудь раскопать о прошлом своего главного соперника. Но тщетно. Единственного, кто мог бы выступить против — епископа Лиона — Иоанн успел обвинить в колдовстве и отправить на костёр. И тут такая удача. А ведь этот Гумберт обещает передать письма, с помощью которых можно прижать не только архидиакона, но и весь Выборный Собор. Решено! Митрополит, не отворачиваясь от окна, начал диктовать: сидевший за столом секретарь не только всё запишет, но потом сразу оформит в виде указов и прочих положенных в том или ином случае документов.
— Баронессу де Муффи постричь в монахини и отправить в дальний монастырь. Фьеф отдать школяру, женить его на этой, как её, девице де Жусси. И чтобы ни в Лютеции, ни в Константинополе, ни паче того в Риме, не смел показываться. Дальше. Этот Гумберт хочет стать епископом… Я дам ему больше. Он получит кафедру митрополита Древлянского.
Доверенному секретарю позволено многое, поэтому монах разрешил себе усмехнуться и спросить:
— Ваше преосвященство, вы так награждаете его не только за столь важную помощь?
— Этот наглец зазнался, — митрополит позволил кривой усмешке коснуться губ. — Разговаривать со мной как с равным. Пусть и дальше мнит себя ровней. Пока князь Игорь его не обломает.
Секретарь понимающе кивнул: о том, что не только византийские басилевсы, но и древлянские князья не делятся властью даже с Церковью, в Европе помнят немногие. А Игорь к тому же известен как человек суровый и жёсткий. В последней войне с византийцами города разорял играючи, и помнить войско с червлёными щитами в трёх переходах от Константинополя базилевсы будут долго…
Гостей на свадьбе нового барона де Муффи было немного — зато каких! Посаженным отцом стал граф де Крона, венчал молодых сам митрополит Гумберт. Митрополит же стал и свидетелем клятвы верности барона графу. Слуги, быстро вспомнив тяжёлую руку теперь не просто эконома, а тестя хозяина, летали птицами. И затянулось празднество на целых три недели, только тогда гости начали разъезжаться. Последним замок покинул Пьер. Жиль и Николетт просили его остаться. Пьер на это только весело улыбнулся, и вдруг ответил непривычно просто, без шуток и стихов:
— Я рад, что у меня теперь появилось место, где меня ждут и всегда рады видеть. И я обязательно вернусь. Но сначала я должен побывать в константинопольском Пандидактерионе. Хочу сойтись в диспуте с тамошними богословами. Ты выбрал дорогу любви, и нет священнее этого выбора. А я выбрал дорогу учения — и пока не пройду по ней до конца, остановиться не смогу. Но — не прощайте. До свидания.
Пьер крепко обнял друга, поцеловал руку его жене, после чего закинул на спину свою котомку. И вскоре одинокая фигура затерялась на дороге, ведущей из замка на тракт.
Часть II
Крылья дракона
Глава 5
- Везде — торжественно и чудно,
- Везде — сиянья красоты,
- Весной стоцветно-изумрудной,
- Зимой — в раздольях пустоты;
- Как в поле, в городе мятежном
- Все те же краски без числа
- Струятся с высоты, что нежным
- Лучом ласкает купола.
Небо со стороны моря казалось бескрайним, подобно океану, от которого будто и оторвалось, поднявшись над горизонтом. За прозрачные буруны лёгких облачков цеплялись и ниспадали вдаль тяжёлые, неустойчивые нагромождения облаков: вздыбившиеся пирамиды, застывшие вздутия, причудливые животные. Та часть небесной путаницы, которая закрывала солнце, выдавала себя розово-красными тонами с редкими проблесками вверху, откуда вырывались языки пламени. Ближе к берегу светлые многоцветные полосы разматывались небрежными изгибами, казавшимися нематериальными и состоящими исключительно из светящегося воздуха.
Но вот постепенно солнце спустилось ниже, с моря потянуло холодом. Переменившийся ветер смёл тёплые прелые запахи вынесенных на берег и уже пересохших водорослей, принёс вечернюю свежесть. Ещё несколько мгновений — и солнечный свет окаймил небесные украшения багровым рубцом. Лишь последний луч разрезал облачную преграду, и на волнах моря пролегла золотисто-розовая дорожка. Один из мужчин, наблюдавших за закатом, высокий и широкоплечий, в котте, с накинутым поверх плащом, взял с земли плоскую гальку и кинул навстречу полосе света.
— Один, два… — начал он считать. — Семь! Неплохо. Счастливое число.
— Счастливое… — задумчиво протянул второй. Под его плащом виднелся бархатный пурпуан. — Дэноэль, ты всё-таки решил уехать. Иначе бы не загадывал на число. Скажи, почему?
— Почему… Почему?.. Ты мог бы и догадаться. Пойдём.
Дэноэль двинулся по пляжу в сторону старых причалов, где по вечерам продавали свежую рыбу. Не дойдя до толпы покупателей, мужчина махнул рукой, подзывая одну из торговок. Женщина торопливо, пока благородные господа не передумали, подхватила корзину и поспешила навстречу.
— Что ваша милость изволят?
— М-м-м… Пожалуй, вот эти три сельди.
Мужчина потянулся за кошельком и словно невзначай сбросил с головы капюшон. Закатное солнце обдало тёплым светом льняные волосы.
— Матерь Божья, спаси и сохрани, северный человек! — отшатнулась женщина. И уже себе под нос пробормотала. — Дьяволово семя!..
— Да как ты смеешь оскорблять благородного шевалье! — второй мужчина, чуть замешкался, высматривая что-то в море, и догнал своего спутника как раз вовремя, чтобы услышать слова рыбачки. — Плетей захотела!..
— Оставь её, Ратьян, — Дэноэль перехватил занесённую для удара руку. — Во время набегов викинги оставляют о себе не лучшую память. К тому же последний визит в город графа де Сен-Лоран хорошего отношения к детям фиордов не прибавил. Давай отойдём.
Дэноэль махнул рукой, чтобы женщина убиралась, забирая свою рыбу. После чего мужчины отошли в сторону причалов.
— Но тебя же признал хранитель рода и святой покровитель ордена! — возмутился младший. — А какие-то вонючие пейзане…
— То, что я являюсь полноправным рыцарем-Драконом, хотя мой отец и был с севера, что-то значит только для нас и для нанимателей. Остальные же всегда будут смотреть на меня вот так… Особенно потому, что я — Дракон.
— Но ведь наши способности признаны Церковью и приравниваются к Одарённым из числа бенедиктинцев. И даже Его святейшество патриарх издал соответствующий эдикт, который выводит нас из-под проверок ордена святого Доминика!
— Ну да, — еле слышно буркнул себе под нос Дэноэль, — и монахам нужны рыцари-Драконы, — после чего добавил уже в голос. — Простолюдинам этого не объяснишь, особенно когда они видят во мне потомка Севера. Я устал, Ратьян, я устал.
Он провёл рукой по лбу, как будто хотел смахнуть навалившуюся свинцовую усталость.
— А ещё я не хочу, чтобы мой сын, когда подрастёт, тоже слышал вслед «северное отродье». В Древлянье же даны и свеи частые гости. Завтра этот посланец герцога Медведя, «бо-яр-рин Матв-фей», — старательно выговаривая имя на чужом языке, произнёс Дэноэль, — придёт к капитулу ордена за ответом. И магистр скажет, что нашёлся Дракон, который согласен уехать вместе с ним и поступить на службу к герцогу Медведю…
Обоз ехал заброшенной дорогой, пробитой по водоразделу рек Случи и Ветлы. Конечно, по Моравскому тракту дорога в Шикшу-на-Случи была хоть и длиннее, но надёжнее. Лет десять назад владевший здешними землями боярин, вернувшись из Великого Рима и насмотревшись на дороги, которые до сих пор исправно служили со времён язычников, приказал на своих землях замостить тракт камнем и засыпать щебнем. Прадедовские дубовые мосты он тоже постепенно сменил на каменные. Поэтому все предпочитали сделать крюк в три с лишним десятка вёрст по твёрдой дороге, а не рисковать увязнуть в глине водораздела. Но купец самой Киевской торговой сотни[12] Харитон сын Емельянов обычно вёл свой обоз через водораздел. С одной стороны, за много лет торговли и поездок в земли Моравского княжества он точно знал, что уже к середине мая здешняя дорога полностью высыхала, а возможность сократить несколько дней пути окупала риск попасть в раскисшую колею. С другой же… Предприимчивый боярин надумал брать с путников и телег плату за проезд — и купеческая душа восставала против такого лихоимства. Ведь по дедовым, освящённым временем традициям все дороги ничьи! И плату дозволено собирать лишь тиунам на городских мытнях[13]. Но Великий князь, видно, про установления предков забыл, и по закону прав оказался боярин.
Дэноэль ехал на второй телеге, рядом с купцом. Там, в резиденции ордена, когда договор был торжественно подтверждён капитулом, Дракон рассчитывал, что к нанимателю они прибудут к Пятидесятнице, не раньше. Матвей, кроме поиска наставника для старшего сына своего господина, должен был решить какие-то вопросы с моравским князем Вацлавом Пржемысловичем. Но в столице Моравии, славном граде Оломоуце, Матвея встретило письмо, в котором помимо всего прочего Хотим Медведь требовал, чтобы Дэноэль прибыл к нему без задержек. Но бросить дела в Оломоуце казначей рода Медведей не мог, поэтому, посовещавшись, мужчины решили: до первого крупного города Древлянья, Шикши-на-Случи, Дэноэль доедет в караване надёжного купца, а там найдёт одного из вассалов Медведей. Семья же благородного шевалье останется вместе с Матвеем и, как они рассчитывали поначалу, в Борович-город приедет как раз на Крестителя Иоанна[14].
Первые дни Дэноэль опасался, что ему придётся ехать бирюком до самой Шикши, поскольку язык обозников-древлян он едва понимал. Да и не любят обычно с чужаками говорить. То, что едет не свой, было понятно сразу: менять котту на рубаху с портами Дэноэль не стал, разве что накинул не привычный плащ из грубого сукна, а по примеру Матвея отороченное мехом тёплое византийское корзно[15]. И Харитон явно чужака взял только по просьбе Матвея — оказать полезную услугу боярину да бесплатно получить в обоз ещё одного воина. Но вскоре оказалось, что Харитон хорошо знает латынь и побалякать в дороге не прочь. Поэтому умный, образованный выходец с берегов Западного моря стал для купца подарком небес.
Свернув с широкой прогалины, дорога вступила в лес и сразу оказалась зажатой со всех сторон то высоченными соснами и лиственницами, то густыми мохнатыми елями и стройными белоснежными берёзами вперемешку с осинником. Телега медленно покачивалась, скрипела в такт ухабистому пути, а воздух наполнялся новыми звуками: где-то деловито шуршали белки, шумливо переговаривались кедровки, шмыгнул за ствол и спрятался дятел, стремительно пролетели дикие голуби. Пахло хвоей, смолой, свежей листвой и муравейниками. Перекликались меж собой невидимые птицы, перелетали с ветки на ветку и посвистывали рябчики. На привале один из возчиков вспугнул куропатку, на которую тут же кинулся ястреб. Купец пояснил удивлённому Дэноэлю, что хищные птицы часто сопровождают людей в надежде на такой случай.
Дэноэль прикрыл глаза от слепящего солнца и не заметил, как задремал. Разбудил его окрик дорожного старшины.
— Обед!
Обоз въехал на просторную поляну с ручьём, и старший каравана решил сделать привал. Телеги встали, и началась деловая суета. Кто-то проверял коней, кто-то занялся костром и хворостом, а Вторуша — повар обоза, начал выкладывать продукты для обеда. Работали все: от купца до последнего возчика. Это в городе Харитон мог гонять прислугу, пока ничего не делает сам, а тайга лентяев не любит. Только Дэноэль и несколько охранников растворились в окружавшем их лесе: их черёд придёт позже, когда пообедают остальные.
Но вот рядом бесшумно возник сменщик, Дэноэль кивнул и поспешил к котлу: живот ворчал уже нешуточно. Взяв порцию каши, мужчина сел в тени ели и с наслаждением вдохнул аромат. Не зря его мать говорила, что вкусный запах — половина удовольствия! Тут рядом грузно плюхнулся дородный хозяин каравана. Обычно к моменту, когда менялась первая стража, Харитон уже заканчивал есть. Но в этот раз пришлось перебирать отсыревшие тюки и перекладывать их на другие телеги так, чтобы за оставшиеся полдня солнце всё просушило. Оставить столь важное дело без присмотра купец, естественно, не мог. Теперь же решил воспользоваться случаем и поболтать не только в дороге, но и за обедом. Харитон подул на кашу, поставил её в сторонку остывать и в задумчивости сказал:
— Плохой нынче год, а потом — гляди, и того хуже будет!
Болтливый спутник Дэноэлю уже изрядно надоел, но ехать молча было намного хуже. Оставалось только поддакивать время от времени, пропуская словесные реки мимо ушей. Только если речь шла о чём-то интересном, Дракон внимательно прислушивался.
— С чего вы взяли, Харитон?
— А притом, — продолжил купец, (опять взяв в руки плошку). — Великая княжна Ольга в конце зимы преставилась, да вместе с сыном! Царствие им Небесное! — резко произнёс купец и вдруг, словно после кружки крепкой браги, выдохнул, закусив кашей. — Бают, язва моровая. Да только не верю я. Потравили её.
Дэноэль пожал плечами: если и так, ну и что? Да, даже в Великом Риме женщина зачастую может значить в политике немало. Но она всегда останется лишь женщиной. Но купец, не обращая внимания, продолжил.
— Крута была баба, ой крута. Князь-то наш Великий годов шесть назад болгар воевать ушёл, и старшенький-то сын Святополк отпасть от власти отца-то решил. По наущению дядьки вдруг заговорил, что Ильмень-город в состав Древлянского княжества не по закону вошёл… А когда тамошнее вече его не поддержало, свеев позвал. Как на Неве-реке ярла Биргера-то со Святополком разбили, зачинщиков в Киев в цепях привезли. Так княжна Ольга, не дрогнув, под топор и сына, и брата отправила. Да и мужа держала в узде. А то князь у нас, — вздохнул Харитон, — хоть и воевода справный, и кривду всегда по государству-то видит и выпрямляет, в остальном меры да удержу не знает.
Дэноэль опять только пожал плечами. Нанимал его глава одного из Старших родов — хоть и родич Великому князю, но десятая вода на киселе, поэтому великокняжеские распри Дракона не касаются.
К вечеру про разговор Дэноэль едва помнил, а когда через неделю обоз подъехал к Шикше, то и совсем забыл. Первый встреченный им древлянский город нужно было рассмотреть повнимательнее — и как воину, и как путешественнику, и как человеку, которому предстоит здесь жить.
Как воина крепость впечатляла. И размерами — Шикша-на-Случи не зря слыла крупным торговым городом, один посад раскинулся на несколько перестрелов. Удивляли и укрепления — здешний торговый люд не пожадничал и валом да двойным частоколом не ограничился. И хотя сами стены, внутрь которых засыпался гравий и земля, были построены не как дома из камня, а из толстых дубовых брёвен — сруб за срубом в ряд, да и башни тоже красовались деревом, можно было не сомневаться, что пробить щит города не сможет ни одно стенобитное орудие. Морёный дуб прочнее гранита. Дэноэль даже начал подсчитывать в уме, насколько город богат, если позволяет себе не просто возвести столь могучую границу, но и поддерживать её в хорошем состоянии — стены и надвратная башня носили следы основательного и не такой уж давней починки… Но тут обоз доехал до площадки перед воротами и встал, дожидаясь мытника для проверки товаров и сбора пошлин. А значит, Дракону пора прощаться со словоохотливым купцом.
Харитон уже спешил навстречу тиуну, забыв про попутчика. Дэноэль решил не навязываться, подхватил с телеги свой мешок и зашагал туда, где на мосту, идущему к городским воротам, была отделена полоска для пеших гостей.
Пробившись сквозь толпу людей, которая всегда появляется рядом с любым входом в город, Дэноэль снова ненадолго остановился, глядя на улицу перед собой и вдыхая непривычные запахи прогретых солнцем брёвен стен и смолы еловой дранки крыш. Да, он не ошибся, согласившись поехать в Древлянье. Слухи ничуть не преувеличивали богатство страны. Одеты в дубовую мостовую не только главная дорога от ворот к детинцу, но и боковые улицы. Ближе к побережью Закатного моря кроме Рима, Венеции, Милана или Лютеции такое могли позволить себе не больше десятка городов. А ведь Шикша хоть и богатый торговый перекрёсток, по рассказам, уступает и Ильмень-городу, и Владимиру, не говоря о Киеве.
Читать бесплатно другие книги:
