Дорога без возврата Васильев Ярослав

Глава 6

• Величье владыки не в мервских шелках, какие на каждом купце,
• Не в злате, почившем в гробах-сундуках, — поэтам ли петь о скупце?!
• Величье не в предках, чьей славе в веках сиять заревым небосклоном,
• Не в лизоблюдах, шутах-дураках, с угодливостью на лице.
• Достоинство сильных не в мощных руках — в умении сдерживать силу,
• Талант полководца не в многих полках, а в сломанном вражьем крестце.

Небольшой отряд всадников ехал спокойной рысью по неширокой лесной дороге, меся копытами коней грязь и жухлую ноябрьскую листву. Летом и зимой здесь было бы не протолкнуться от телег или саней, но за последнюю седьмицу земля раскисла от дождей, а мороз землю ещё не застудил. И до первых холодов торговый люд перебрался на главный тракт. Всаднику же распутица была не помехой, потому княжич Яромир любил ездить из города в дальний терем на охоту именно здешним, самым коротким путём.

Монотонная лошадиная поступь убаюкивала, мысли становились медленными, тягучими, растворялись в напоенном влагой воздухе. Дэноэлю в голову пришёл давний разговор. Он потёр переносицу, этот жест всегда помогал ему вспомнить… Но нет, лицо и имя случайного попутчика за несколько лет стёрлись. Но вот слова неожиданно вспомнились. Прав был тот купчина, ох как прав. Князь Игорь воевода хороший, и в управлении государством умеет находить и слушать полезных людей. Слухов про то, что канцлер, или как его здесь называли на византийский манер великокняжеский префект, в казну лапу запускает, ходило много. Чуть не каждый месяц баяли, мол, скоро Игорь кривду-то вызнает да и загонит Ярослава в опалу. А только купцы, старейшины городских концов и старшины торговых и ремесленных сотен не зря за здравие великокняжеского префекта свечки ставили каждое воскресенье. Ведь Ярослав измыслил как податей собирать меньше, при этом за последнюю седьмицу лет подвал-сокровищницу князя расширяли дважды. Всё бы прекрасно, вот только отцом Игорь оказался никудышним, последнего оставшегося сына баловал не зная меры. Конечно княжич пока на хлебных полях зверя не травит и девушек силой в постель не ведёт — ему только пятнадцать. Древлянье давно перестало быть для гостя с берегов Закатного моря чужой страной, оно подарило ему дочь, подарило спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Полгода назад Хотим Медведь позвал Дэноэля наставником к своему младшему сыну, а перед отъездом в Киев предложил стать боярином на его землях. Обязался сразу отдать во владение целых три или четыре деревни. Дэноэль обещал подумать, но для себя уже решил, что согласится.

Но, размышлял Дэниэль, когда на Киевский стол усядется Яромир, дела в стране пойдут неважно. Княжич в отца горяч, да не в родителя самоуверен. Хорошо бы, если Ярослав, Хотим и остальные Старшие бояре смогли заставить Яромира жениться на подходящей девушке, да обуздали нрав молодого правителя… Дракон, словно увидел в первый раз, всмотрелся в скачущего впереди остальных худощавого отрока в малиновой свите, украшенной жемчугами и золотым шитьём, и подпоясанной золочёным же поясом. И сказал сам себе, что в свадьбу и советников не верит. Уже сейчас княжич больше прислушивался не к умудрённых опытом и годами наставникам, а к своим приятелям. Даже сегодня, ухмыльнулся Дэноэль, понабирал с собой в основном таких же пятнадцатилетних вчерашних отроков, только недавно получивших право носить меч. В бронях и при луке только сам Дэноэль, младший сын Хотима — хотя приятели и смеялись, опекавший юношу Дракон был неумолим — да сын префекта Александр со своим побратимом Глебом. При этом двадцатипятилетнего «старика» Александра княжич с вовсе хотел оставить в городе, но Ярослав недавно начал переговоры с великим князем о помолвке его племянницы Ирины со своим сыном, и отказать почти родичу Яромир не смог. Вот только пусть сам Дэноэль без преувеличения в бою стоил троих, Александр только-только вернулся из похода на степняков, а Глеб, хоть и всего на год старше побратима, уже получил кольцо ратника[17] — напади кто сейчас, четверых оборонить княжича может и не хватить. Остальной десяток разряженных сопляков будет только мешать, неприятностями же так и пахло. Дракон вспомнил свару с воеводой тайного приказа перед отъездом и поморщился. Старик Ратмир зазря настаивать на охране не будет, но и против слова княжича не пойдёт, потому надеяться, что следом на всякий случай едет пара десятков дружинников, нельзя.

— Стой!

В воздухе вдруг повеяло холодом, и разлился запах грозы: чтобы остановить скачку, Дэноэль воспользовался своими способностями Дракона. добавивИ мысленно добавил: «Накликал».

— Да что ты!..

Лицо княжича начала заливать краска гнева, но Дэноэль, не обращая внимания, выехал вперёд.

— Я — шевалье ордена Дракона. И впереди что-то не так.

Александр и Глеб отреагировали мгновенно. Растолкав остальных, они тут же сдвинули коней ближе к Дэноэлю, вставая между княжичем и предполагаемым врагом. Широкоплечий и высокий Александр закрыл собой Яромира от случайной стрелы, с другой стороны жилистый и худощавый Глеб поднял щит, а сам приготовился метнуть малую секиру. Чуть замешкавшись, присоединился и младший Медведь — его конь замер позади княжича так, чтобы если придётся прорываться назад, пробить Яромиру дорогу через нападающих. Остальные загомонили ничего не понимающей бестолковой толпой.

Дэноэль спрыгнул на землю, сделал несколько шагов вперёд и замер, будто вслушиваясь в какой-то только одному ему заметный звук. Не показалось! В осенние ароматы влаги, прелой осыпавшейся листвы и мокрой после дождя коры отчётливо вплетался аромат имбиря. Лишний аромат… Именно так Дракон привык определять действо чужого Одарённого. Тем временем среди отроков раздались насмешки и шутки над франком, который мышей в прошлогодних листьях испугался. Подзуживаемый приятелями, один из парней, несмотря на предостерегающий окрик, хлестнул коня и бросил его вперёд. Всадник успел промчаться меньше сотни шагов, когда раздался противный свист, и в грудь коню вонзилась толстая стрела. Бедное животное завизжало от боли, захрипело и завалилось набок. Александр заставил княжича пригнуться, вместе с Глебом они сомкнули поверх него щиты, опасаясь нового выстрела навесом. Отроки загомонили, кто-то бестолково обнажил меч. Спокоен остался лишь Дэноэль. Он неторопливо подошёл к упавшему коню, ловким движением добил животное, после чего помог подняться с земли всаднику: парень хоть и успел спрыгнуть, но зашибся.

— Всё спокойно, — сказал Дракон. — Дальше никого нет, это был самострел. Но я думаю, княже, лучше возвращаться домой. Ловушка была на тебя.

— Скажешь тоже, — фыркнул Яромир. — Тут ещё недавно телеги ходили. Мог лихоимец какой и на них сладить, высотой-то как раз на пешца летело. Да дожди на седьмицу раньше пошли, вот и бросили затею.

— Нет, — покачал головой Дэноэль. — На торговых людишек такой самострел не ставят. И стрела против пешца слишком тяжёлая. Да и не от жилы сработало. Одарённый самострел ладил, потому нитка поперёк дороги невидимая обыденному глазу была. И не убить хотел, а попугать, потому и на коня стояло. Не зря воевода Ратмир тревогу думал.

— Вот пусть он и дальше думает! — скривился княжич. — Раз, говоришь, только пугать хотели — значит, нечего и бояться. Но ты прав, по этой дороге ехать не годится. С загубленного коня дело начинать — вся охота не так пойдёт. Обратно, а там по тракту. А ты, — презрительно обратился Яромир к незадачливому спутнику, — пойдёшь к Ратмиру и всё ему доложишь. Пусть он, — ухмыльнулся княжич, — и дальше думу думает.

После чего развернул коня и галопом, не глядя — успевают остальные или нет — помчался в сторону тракта.

Что случилось в охотничьем тереме, Дэноэль узнал с чужих слов. У его воспитанника захромала лошадь, слишком уж неопытен был всадник, чтобы мчаться в доспехе такой бешеной скачкой. И чтобы не сгубить коня, последние несколько перестрелов пришлось ехать шагом. Но по рассказам, Яромир, разгорячённой поездкой, потребовал ледяного вина и, несмотря на возражения Александра, выпил две чаши. Результат был предсказуем: горячий лоб, одышка, кашель и головная боль. А вот дальше…

И лекарь, и знахарка больного перевозить запретили, поэтому встревоженный Игорь не медля примчался сам. С ним приехал и митрополит Древлянский. Тут же пошли шёпотки: лебезит, княжьего расположения ищет. Ведь отец Гумберт мало того что был чужаком из земель франков, так ещё и главой древлянской митрополии стал в обход обычая. После смерти старого владыки новым митрополитом всегда становился епископ главного столичного храма Апостола Андрея Первозванного — но в этот раз решением Синода и патриарха на кафедру первосвященника княжества из Рима прислали своего человека.

Уже на следующий день пересуды смолкли, а от охотничьего терема жадным алчущим зверем пополз страх: митрополит раскрыл заговор с целью убийства княжича! Врач, приехавший вместе с отцом Гумбертом, поклялся своим дипломом Университета Лютеции и Священным Писанием, что причиной недуга княжича стало чёрное колдовство и яд! Дэноэль, услышав об этом, только выругался: таких вот целителей, диплом заработавших доносами на своих товарищей университетскому цензору, он навидался. Но ни его, ни тех, кто тоже заметил интригу, не спрашивали. Знахарку вздёрнули на дыбу, где она померла раньше, чем сказала хоть слово. А лекарь-Одарённый бежал. Впрочем, для его святейшества отца Гумберта это стало лишь подтверждением заговора. Мол, и воевода Ратмир как раз доложил о покушении… в котором самострел ладил кто-то из Одарённых. И неважно, что лекарю такое не по способностям!

Княжич всё же остался жив, но от цветущего отрока остался лишь бледный призрак. И как ни старался Гумберт изгнать из него остаток чёрного колдовства постом и молитвами, получалось плохо. Зато куда лучше получалось искать заговорщиков. Сразу трое Старших бояр из дальней родни князя угодили на плаху. За ними последовали их сыновья, а за теми — ещё несколько десятков посадников, бояр и воевод. Гумберт не останавливался, не обращая внимания на людское недовольство, ведь никогда прежде духовный владыка не вмешивался в светские дела открыто. Ходили даже слухи, что Гумберт попытался было заговорить о том, чтобы снять с поста великокняжеского префекта Старшего боярина Ярослава, но испугался недовольства купеческих и ремесленных сотен. У остальных такого оберега не было, поэтому кто поумнее от греха подальше решил покинуть столицу.

За владетельными боярами понемногу начали уезжать и ближники[18]. Но Дэноэль в Борович-городок отправился не сразу, хотя не видел семью уже несколько месяцев. Его по просьбе Матвея отправили вместе с ним. И поехали мужчины только вдвоём, и не на север, а на северо-восток.

Матвей молчал о цели поездки до самого конца. И лишь когда лесная дорога вывела путников к небольшой деревне, на окраине которой стояла добротная, хотя и небольшая боярская усадьба, остановил коня, принюхался к пробившимся сквозь мороз запахам дыма и свежего хлеба, и принялся объяснять:

— Плохие времена настали. А дальше хуже будет.

— Почему?

— Что почему? Хуже? Так Яромир-то не жилец. Гумберт, — тут старик сплюнул, — сведёт его на погост. Кто-то из тёмных целителей бы ещё и вытащил… Да ты, поди про такого и не слышал? Помочь он может, когда больной к самому краю заглянул. Вот только и раньше-то на них косо смотрели, а доминиканцы, которых Гумберт с собой притащил, если тёмного целителя увидят — сразу в подвалы Тайного приказа отправят.

Спутник Дэноэля ненадолго притих, будто пытаясь услышать в загудевших от налетевшего ветра соснах ответ на какие-то свои мысли, затем тяжко вздохнул.

— А я, вроде, перед тобой виноват. Я ж тебя к нам зазвал, а случись чего с Хотимом… В общем, есть человек у меня надёжный. У него можно деньги схоронить на тот день, когда совсем худо будет.

Матвей замолчал, тронул поводья коня и поехал вперёд.

Едва мужчины въехали, на подворье тут же поднялась суета. Было видно, что Матвея здесь хорошо знали: холопы уважительно кланялись, выбежавший седой ключник просветлел лицом, потом посетовал, что хозяйка на дальних выселках и пир быстро устроить не получится… Матвей лишь отмахнулся, сказал, что он проездом, а сам вместе с Дэноэлем поспешил в горницу, где уже ждал хозяин. Навскидку — ровесник Матвея, вот только нет правой ноги ниже колена, поэтому мужик раздобрел от привычки всё ч делать сидя.

— Здравствуй, Филипп.

— И тебе не болеть, Матвеюшка. По делу, али так? Хотя чего я, — усмехнулся боярин, — ты последние года просто так к нам не заглядываешь.

— По делу, по делу. Скажи Филина позвать. Да так, чтобы не видел никто.

— Вот оно как… — протянул мужик. — Понятно. В Киеве всё так плохо?

— Даже хуже, чем бают люди.

— Вот оно как… — опять протянул мужик. — Спасибо. За весть. Только подождать придётся.

За окном уже побежали первые розоватые отблески, когда в горнице появился смерд: из зажиточных, но не очень богатых. Даже на ногах не сапоги, а лапти. Ещё не старик, но крестьянская жизнь уже разрисовала лицо и руки морщинами, а в волосах пробилась седина.

— Здравствуй, Филин, — с порога начал Матвей. — Я к тебе. С просьбой.

На несколько мгновений время словно замерло, а потом в лице гостя что-то неуловимо переменилось. Смерд исчез, проступил кто-то другой: жестокий и привыкший повелевать. В ответе Филина отзвуком боя покатились стальные нотки.

— Должок… за тот случай. Добро. Помню и обещаю.

— Тогда держи, — Матвей вынул два мешочка. — Один мой, второй его.

Филин взял, не сказав ни слова, кивнул головой и вышел. Дэноэль молчал всё время, соглашаясь с Матвеем. За годы, проведённые рядом, Дракон давно понял — казначей Медведей ничего просто так не делает и не ошибается. Но когда мужчины уже отъехали от усадьбы, всё же не выдержал и спросил:

— Ты так в нём уверен? Гумберт чуть что не по нраву, в связях с Нечистым обвиняет. А от страха перед чёрными братьями Святого Доминика забывают даже родство с отцом или сыном.

— Филин не забудет, — усмехнулся Матвей. — Он ведь когда-то лекарем был. Одарённый, да не из последних. Только хоть и родился в Ильмень-городе, в Карантанскую марку уехал. На западе, сам знаешь, любят приглашать мастеров из наших земель. В графские дома вхож был, жену знатную имел. Зим двадцать прошло уже, как известный мастер не поделил что-то с настоятелем одного из аббатств под Вельсом. Тот его и оболгал. Причём так кривду сплёл, что отказались от Филина и жена, и друзья лучшие. А братья Святого Доминика даже на миг не усомнились в вине. Как из Филина выбивали признание — сам можешь представить. Все думали, что живым опального мастера не увидят. А мы случайно тогда в городе оказались. Куда моложе были, кровь кипела… В общем, бежал лекарь. Привезли мы его сюда, да вместе с Филипом выходили. Оказалось… У многих после пыточных подвалов и дыбы дар или уходит, или слабеет, а у Филина — сильнее разгорелся. Вот только был светлый целитель, а стал тёмный. Поэтому и сидит он здесь смердом на землях Филипа.

— Добро, — согласился Дэноэль. — Но надеюсь, что смилостивится над нами Отец Небесный и ниспошлёт здоровья княжичу Яромиру, а страхи и приготовления останутся напрасны.

Молитвы Дэноэля и остальных пропали впустую. Вскоре после Пасхи колокола храма Апостола Андрея Первозванного, а за ним и остальных столичных церквей заплакали траурным звоном. Княжич скончался.

Киев тревожно замер. Если уж до этого князь отдал поиск недругов на откуп митрополиту, а тот и рад стараться — то теперь отец Гумберт начнёт лютовать вдвойне. Впрочем, для остальной страны печальные события в столице прошли почти незаметно. Всё также трудились на полях крестьяне, так же зазывали купить свой товар ремесленники и продолжали задирать нос бояре. А что воеводу в каком-то городе вдруг назначили другого или податные грамоты всё чаще не с великокняжеской печатью идут, а за подписью префекта Ярослава, ни смердов, ни горожан особо не занимало. Ворчали только купцы — на границе ограбили чужеземный караван, и маркграф Карантанской марки потребовал за них несусветную виру и пригрозил войной. Хотя пока Игорь был в силе, маркграф Леопольд боялся в сторону Древлянья даже взглянуть. Но ворчали вполголоса, больше по привычке: в то, что чужеземец рискнёт ввязаться в свару с Киевом, никто не верил.

Не было покоя и посаднику Залесья, хотя дождь, бушевавший всю ночь, под утро затих и оставил бодрящую свежесть. Наоборот, к главной проблеме добавилась ещё и головная боль от перемены погоды.

— Ну могли этого проклятого торгаша зарезать не в моём городе?! — в сердцах стукнул он по столу кулаком, отчего стоявшая на краю чернильница лихо подпрыгнула, а свеча упала. От удара разболелась рука, затлел и зачадил резким запахом фитиль недавно погашенной свечи, а решение проблемы в голову так и не приходило.

Достопочтенный ростовщик и купец сотни киевских ювелиров Северьян сын Панкрата был убит на гостином дворе три недели назад. Редкие рифейские самоцветы, естественно, пропали. В городе пошли слухи, что купца задрал упырь, но посадник от этого только морщился: зачем упырю камни и золото, тем более что убили купчину ножом в спину? Да и случай похожий год назад был. Тогда вся округа шепталась про оборотня, нападавшего на одиноких прохожих. Когда мерзавца словили, при нём нашли искусно сделанные волчьи челюсти.

После убийства купца город перерыли сверху донизу, всех подозрительных хватали и запирали в городской тюрьме, через дыбу пропустили половину главарей банд и булыней[19]. И выяснили, что налётчиков было трое или четверо, а один из грабителей — свей с явным пристрастием к ханьскому порошку-дурману. Последнее вытрясли из Таракана, крупнейшего в Залесье скупщика. Северянин вместе с невысоким чернявым подельником пришёл к булыне вечером в день ограбления, чтобы продать один из камней. Выглядел он плохо: глаза налиты кровью, кожа как от дурной болезни, пальцы подёргиваются. Все это выдавало в нём любителя отравы, который давно не пробовал порошка. Камень свей продал не торгуясь, и поспешил в одну из забегаловок, где могли снабдить зельем. Хозяин притона опознал посетителя, но сказал, что забрав шкатулку с порошком, свей поспешил поскорее убраться.

Нащупав ниточку, люди посадника и дознаватели Тайного приказа ещё раз перевернули вверх дном город и окрестности. Но банда словно сквозь землю провалилась. Новость уже дошла до столицы. И княжеский казначей, разъярённый смертью родственника, добился, как написал посаднику знакомый в Киеве, отправки целого воеводы с проверкой. Всё бы ничего, но этот жирный боров — местный воевода Тайного приказа — вдруг решил перевалить всю ответственность на посадника. Скотина! Сначала неделю сидел в своём поместье, скинув расследование на помощников, а теперь пытается копать под городского голову: не уведомил митрополита о диавольских происках и не пригласил к следствию священников! А кто должен был этим заниматься? Не городская же стража и не сам посадник. И вообще, если отожравшийся вислоухий козёл Гостибыл хочет искать упырей — пусть сам за ними по буеракам и бегает!

Последняя мысль так понравилась посаднику, что он наконец-то взял себя в руки. Оглядев стол, на котором валялись сломанные перья и порванные пергаменты, мужчина вдруг злорадно подумал: «А про упыря-то, Гостибыл, ты зря заговорил. Я тебе его припомню, и те недели, когда кое-кто отсиживался после ограбления — тоже. Выжидал, как повернётся, на нас хотел промах повесить? А вот тебе! И виноватым со всех сторон выйдешь именно ты!»

Присланный полгода назад из столицы воевода с первого дня не вызывал у посадника ничего, кроме глухого раздражения. Столичный бездельник, получивший должность по чьей-то протекции. Особых занятий в Залесье у него не было: охотников нападать на вооружённых до зубов охотников и рудокопов находилось мало — такие сами кого хочешь ограбят. А границу со Степью издавна стерегли княжеские витязи да нанятые хирды викингов. Вот и оставалось Гостибылу вытрясать деньги с купцов, брать взятки, да набивать поместье холопками и дорогими степными коврами. Посаднику, искренне радевшему за свой город, такой образ жизни был откровенно противен. Да, он, конечно, и сам не гнушался подарками. И в казну лапу запускал, чего греха таить. Но пять лет назад в трудный год страшной засухи не он ли выложил большую часть своего состояния в помощь городу? И до сих пор об этом ни дня не жалел.

Посадник позвонил в колокольчик, вызывая секретаря.

— Пиши. «Воеводе тайного приказа Ратмиру и его светлости высокочтимому великокняжескому префекту Ярославу…»

Ярослав устало отложил письмо из Залесья и посмотрел на сидевшего по другую сторону стола митрополита. Голова от бессонной ночи была тяжёлой, к тому же душный запах свечей, горевших до самого утра, до сих пор так и не выветрился. Хотя солнце за окном уже миновало полдень.

— Всё, отче. Это уже шестая жалоба. И все — на твоих выдвиженцев. Больше никого по твоей просьбе я назначать не буду. И княжеский суд по твоему желанию на каторгу и плаху никого больше не пошлёт.

— Ярослав, друг мой, — голос Гумберта был полон мёда, — мы же с тобой договаривались…

— Я помню наш разговор. Но, по-моему, этих месяцев вполне достаточно, чтобы ты получил свою долю. А я на время забыл, что если князь болен, а наследника нет, то опекает его префект и столичный посадник. Хватит. Мне умные нужны, и не для того, чтобы камни на каторге ломать. Ты разгромил уже немало боярских родов. Хватит, так и до бунта недалеко. А нам, похоже, вскоре Земский собор придётся собирать.

С каждым словом между собеседниками ощутимо нарастало напряжение. Казалось, ещё немного — и они вцепятся друг другу в бороды. Это было бы смешно: брызжущий слюной, невысокий, полненький, с оттопыренными ушами и лохматой курчавой бородёнкой митрополит в богатой рясе — и напоминавший собаку-овчарку спокойный, статный префект в простой рубахе небелёного полотна, без вышивки. Смешно, если бы не грозило перерасти в усобицу самых влиятельных людей страны.

Внезапно в горницу ворвался Александр:

— Отец!

— Мы продолжим позже, ваше преподобие!

— Как изволите, — сквозь зубы процедил священник и вышел.

В соседней горнице никого не оказалось: охрану при себе Ярослав никогда не держал. Поэтому, едва дверь захлопнулась, митрополит замер, воровато оглянулся и прильнул ухом к щели в дверном косяке. Слышно было глуховато, но вполне отчётливо.

— Зачем? Сядь. Сядь, я сказал. Ты не понимаешь, почему я приказал везде говорить о твоей свадьбе? Почему терплю этого напыщенного индюка? Мы — бояре, и принадлежим не себе, а княжеству. Всё, что идёт на благо княжеству — хорошо, всё, что во вред — плохо. Старый князь совсем плох, лекари говорят, хорошо, если протянет до Крестителя Иоанна. Что нас ждёт потом? Усобица? Когда забывшие о своём долге будут рвать страну на части? Ты подумал, сколько горя это принесёт простым людям, которых ты, боярин, целовал крест защитить? Твоя свадьба — это жертва, которую ты принесёшь за своё положение. А моя жертва — терпеть оскорбления этого надутого индюка и слухи за спиной.

— Но…

— Забудь её. А свадьбу сыграете через месяц. Родители Ирины согласны. Да, как там матушка…

Остальное было неинтересно.

— Значит, Ярослав, говоришь, всё на благо княжества? — негромко прозвучало в тиши горницы. — Тем лучше. Перестал ты меня слушаться, пора поискать какого-то другого радетеля за Отечество. Посговорчивее.

Митрополит довольно улыбнулся, подобрал полы рясы и поспешил во двор, где его дожидался возок. «А индюка я тебе припомню отдельно! — мелькнуло у него в голове. — Стерегись сколько угодно. Зря я, что ли, прятал от доминиканцев тех двух Одарённых из Милана?»

Едва усевшись, Гумберт махнул вознице, и возок понёсся по улице. Резиденция митрополита располагалась в Среднем городе, но быстро добраться не получилось. Упряжка встала, упёршись в развороченную дорогу. Посадник давно уже мечтал заменить хотя бы часть дубовых мостовых каменными, подражая Константинополю и Вечному городу. Естественно, когда митрополит ехал в Княжий город, никто из работников не сказал ему, зачем нагнали столько мастеров с инструментом и телег. Доски возле княжеских палат выломали как раз в тот момент, когда отец Гумберт был у Ярослава.

Объехать по соседним улицам возница даже не пытался: на узких, полутёмных переулках богатых кварталов едва расходились всадник и пешеход — что уж говорить о роскошном возке. Пока все дома в городе строили из дерева, каждый год по улицам ещё проезжали люди посадника с особым мерным шестом. Теперь же, вместе с модой на каменные хоромы, пропало и правило измерять все новостройки: городские богатеи не желали ломать дорогие дома. Широкими остались только главные улицы да улочки в районах победнее, их по-прежнему осматривали ежегодно.

Пришлось возку возвращаться и ехать через Южные ворота, откуда до нужного места ещё полгорода. Выбравшись, наконец, на Купеческую улицу, лошади помчались, распугивая прохожих, но Гумберту всё равно казалось, что они едут слишком медленно. Он не любил столицу Древлянья. И хотя земли германцев или франков даже близко не могли сравниться по богатству с Киевом, с каким удовольствием Гумберт перебрался бы поближе к патриарху, а то и в Вечный город Рим. Где устремляются ввысь шпили древних соборов, где дома утопают в зелени палисадников…

— И где все улицы покрыты булыжником! — с раздражением ругнулся митрополит, чуть не прикусив язык на очередной выбоине.

К резиденции возок добрался только ближе к вечеру. Гумберт второпях написал несколько строк и вызвал секретаря: пока не закрылись на ночь ворота, надо было срочно отправить гонца.

Следующей ночью двое мужчин сидели в одном из домов Княжеского града. Весело играл огонь в жаровне — не для тепла, а просто так, для настроения. По стенам небольшой комнаты плясали причудливые тени, а свечи рядом с креслами выхватывали из полумрака только лица сидящих. У окна стоял резной столик драгоценной ханьской работы, на нём расположились византийское вино и дорогие южные сладости, а воздух вокруг был наполнен причудливыми ароматами.

Ярослав посмотрел сквозь бокал на сына. Куда делся усталый человек, который спорил с митрополитом? Или возвышенный патриот? В комнате сидел хищник: сильный, решительный, в глазах играло веселье.

— Александр, он проглотил наживку?

— Да, отец. Уже послал письмо Хотиму Медведю, что готов поддержать притязания на великокняжеский стол. Мол, согласно древним обычаям, отменённым ещё Владимиром Великим. И уже интересовался холопкой, от которой я якобы без ума.

— Черновик письма, надеюсь, твой человек забрать сумел? Пригодится для Земского собора или церковного суда. Заигрался, отче, заигрался.

Александр разлил по бокалам остаток вина, и какое-то время оба сидели молча, наслаждаясь ласкающим язык напитком. Допив свою часть, младший из собеседников на несколько секунд прикрыл глаза от удовольствия, а затем вернулся к разговору:

— Скажи, зачем? Неужели мы не могли обойтись без него? К чему такие сложности?

Ярослав лишь усмехнулся. Сын у него умён, но вот мудрость, которая приходит с годами, проявляет ещё не всегда.

— Когда я узнал, что Яромир слёг с горячкой, а лекарей отправили на дыбу… Шанс, который выпадает раз в жизни! Пусть не я сам, но ты! Но я не хочу оставлять тебе выжженную пустыню, обломки от страны. Сколько Старших родов не согласилось бы со мной? Они ведь тоже дальняя родня княжескому роду. И сколько из них попыталось бы оспорить решение Земского собора силой… У тебя должно быть спокойное наследство. Как раз и подвернулся этот спесивый дурак. Когда Гумберт только-только приехал, я поинтересовался, — мужчина усмехнулся. — Сирота, их сеньора обвинили в богомильской ереси, округу сожгли. Бродяжка прибился к одному из монастырей, как-то сумел добраться до чина аббата. Затем влез в какую-то интригу Синода, и по слухам сам патриарх Григорий даровал ему кафедру митрополита. Вот только уже здесь Гумберт с удивлением узнал, что в Древлянье слово князя выше слова пастыря. Теперь и старается… А мы — в стороне. И твоё правление начнётся с милостей невинно осуждённым. И ещё. Как Глеб?

— Хоть и пошёл только по моей просьбе, уже стал одним из секретарей в Казначейском приказе. Я хотел сразу же после Собора предложить ему место казначея.

— Великокняжеского префекта, — вдруг резко отрезал Ярослав. — Если со мной что-то случится, он сразу должен стать префектом. Глеб — единственный их твоих ближников, кто не предаст никогда. И не только потому, что ты вынес его из сечи со свеями… Ладно, помечтали и хватит. Что с войском?

— Всё давно готово, — хищно оскалился Александр. — Не только сотники, но и десятники готовы присягнуть мне сразу после свадьбы. Даже не дожидаясь, пока мои права подтвердит Земский собор. Отца Гумберта ждёт сюрприз, да и наших друзей Медведей тоже.

— Надеюсь. Как только Медведи выступят — начинай.

Вестей не последовало ни через неделю, ни через месяц, Хотим словно замер. Причём, как докладывал Ярославу поддержавший его воевода Ратмир, Медведи не просто ждали смерти князя — они даже не стали собирать под свои хоргуви сторонников. Праздник Преображения Господня[20] страна встретила радостно, особенно гуляла столица. Хотя официально княжеский двор и находился в печали из-за болезни Игоря, свадьбу княжьей племянницы Ирины и Александра отмечали широко. Молодые проехали через весь город, для жителей на берегу реки устроили пир и пляски скоморохов. Вечером сверкали дорогие ханьские фейерверки, приглашённые чудодеи показывали удивительные картины в небе и на воде. Городская стража получила строгий наказ: пьяных тащить не в холодную, а по домам. После гуляний горожане были готовы носить Александра на руках: хоть и боярин, и сын префекта — а совсем свой.

А к Воздвижению Креста Господня в столицу начали съезжаться самые уважаемые люди со всей страны. На Великий Земский собор. Ехали бояре, ехали купцы, приходили ремесленники и смерды. И пусть Ярослав сопротивлялся — мол, негоже при живом-то князе — простой люд его убедил, что нельзя страну оставлять без твёрдой руки. Вон, маркграф Карантанской марки прислал намедни послов. Возводит хулу, мол, его купцов не просто ограбили — а подпалили бороды. И виру выставил такую несусветную… Войны ждать можно со дня на день, поэтому подтвердить права ближайшего родича на великокняжеский стол нужно как можно скорее. И то, что Игорь испустил дух за день до Собора, все восприняли знаком свыше: даже Господь помог избежать кривотолков о наследовании. Столица ждала ещё одних гуляний… Но едва на чело Александра легла украшенная каменьями шапка Владимира Великого, а город и войско присягнули новому правителю на верность, пришли тревожные вести. Прознатчики доложили, что маркграф собрал армию на границе с Валахией: в тамошних землях уже не первый год шла усобица, и пересечь владения Цепешских королей, отделяющие Карантанскую марку от княжества, труда не составляло. Поэтому войско, даже не успев прогулять полученные от Александра подарки, спешно двинулось на юго-запад. Вроде всё выходило правильно… но на душе у молодого правителя скребли кошки. По закону новый великий князь имеет право покинуть столицу не раньше, чем через год… Или если начнётся большая война. Верный закон, без него не раз во времена дедов усобица начиналась. Вот только плохое дело, когда войско выступает без князя.

Александр ходил чернее тучи, его не могла развеселить даже Ирина. Хотя за год между свадьбой и помолвкой девушка своего будущего мужа успела понять очень хорошо, знала, чем и когда ему угодить… Да и Александр давно уже заметил, какое сокровище ему досталось. И пусть их брак стал свадьбой по расчёту, молодой женой князь был очень доволен. Настолько, что время от Преображения до Воздвижения для него пролетело словно один день. Зато теперь, словно возвращаясь на круги своя, солнце пересекало небосвод невыносимо медленно. Каждый день обещал подвох… Но до самого Введения во храм Пресвятой Богородицы[21] ничего не произошло. Неизвестность и ожидание вытягивали силы не хуже самой лютой сечи.

Поэтому, когда к Александру вдруг прибежал посыльный монах от настоятеля собора Апостола Андрея, молодой князь почувствовал какое-то облегчение. Наконец-то! Накинув поверх рубахи только корзно, Александр поспешил на зов священника… Он было удивился воинам личной дружины, последовавшим за ним, но потом заметил Глеба и только усмехнулся. Друг с первого дня всерьёз занялся охраной молодого князя и княгини, перещеголяв с опекой даже старика Ратмира. Спорить не было смысла, так как Глеб был прав. Это Яромира могли пугать, Александра станут убивать.

За месяц, пока они не виделись, и так невысокий священник словно стал ещё ниже, а лоб прорезали несколько новых морщин. В первый момент князь не понял, что епископ Илларион не один, что на лавке, укрытый одеялом лежит…

— Отец! — Александр бросился вперёд — и словно наткнулся на стену, увидев в руках священника серебряную чашу, украшенную змеями. Илларион хоть и был Одарённым, но, поскольку не принадлежал к числу братьев Святого Бенедикта, считал, что пользоваться своим талантом ему негоже. Исключение было только когда…

— Да, — подтвердил священник. — Свечу назад твоему отцу неожиданно стало плохо. Хорошо, сразу поняли, что дело неладно, что не просто яд — и догадались позвать меня. Возможно, я ещё сумею его спасти. Тёмное его поразило колдовство. От получившего дар Христовый, но употребившего его на дело врага рода человеческого.

— Ворота! — вдруг крикнул Глеб. — Если твой отец болен, ты рядом, значит в это время…

— Десяток со мной, второй с тобой. Я — Речные, ты — Восточные! — мгновенно отреагировал Александр. Отче, бейте тревогу! — и выбежал из кельи.

До Восточных ворот, которые на ночь запирались лишь на брус, Глеб и его десяток бежали так, словно за ними гнались все демоны ада, не чувствуя, как от бега морозный воздух рвал грудь. Они успели! На земле лежали три тела стражников, а изменники уже готовились снять запоры, когда на них вихрем налетели дружинники. Много лет назад наставник учил Глеба — не жди, а нападай, пусть твой взгляд не будет устремлён на одну часть нежели на другую, дабы противник никогда не мог отгадать твоё намерение. Встретившись с равными, получив кольцо ратника, Глеб вроде бы забыл уловки новика, которые опытный ветеран разгадает сразу. Но сегодня будто вернулись времена учёбы, когда лучший воспитанник мастера Ньёрда выходил один против десятка отроков и побеждал их простой наукой старого викинга. Удар, достать кончиком клинка, отступить назад, сделать финт в сторону дальнего противника и ударить ближнего!.. Свалка боя длилась недолго. Медведей оказалось ненамного больше, они рассчитывали резать сонных, а не драться с доспешными витязями. Глеб устало отёр пот и прислушался: по городу плыл тревожный набат, но со стороны реки «все сюда» колокола не вызванивали. Значит, и побратим успел.

Захватить ворота не получилось, ждавшие снаружи отряды отошли сразу, едва убедились, что мосты через ров обрушены[22]. Но через три дня подошло остальное войско Медведей, и начался первый штурм. Его отбивали только княжеские дружинники с немногочисленными добровольцами, остальные горожане рассудили, что особой разницы меж тем, кто сядет на великокняжеский стол, нет. А коли город не окажет сопротивления, то и жечь его сильно не будут. И защитников едва хватало занять стены. Но и нападавшие не были готовы совсем. Ни одной осадной башни. Медведи пошли к стенам, таща за собой только лестницы, связанные кожей из нескольких коротких тесин, плохо сбитые сосновые лесины с перекладинами или просто длинные бревна с двусторонними зарубками. К тому же осадного припаса не хватало, стены атаковали только с двух сторон. Грубо же сколоченный таран, который отвлекал защитников у дальних ворот, быстро подожгли. Сам Александр с десятком телохранителей появлялся в самых опасных местах, подбадривая защитников и помогая отбить немногих прорвавшихся врагов. Стараниями молодого князя и чудом город выстоял.

Утром первого дня после штурма лёг густой туман, залепил глаза, нос и рот сырым молоком, заставил ёжиться от холода, старательно закутываться в плащ и натягивать шапку. Приметы обещали, что даже когда встанет солнце, видно будет едва ли на половину перестрела. Пока же сквозь толстое белое одеяло с трудом пробивался розовый восход, можно было легко потерять идущего всего на десяток шагов впереди. Поэтому именно сейчас через тайный ход уходили гонцы к войску. Четверо, лучшие, кого смог найти князь. Вот только и Медведи всё понимали, и кольцо стражи наверняка сковало город тяжкими оковами. Сумеют смельчаки проскользнуть? Александр думал об этом и когда за последним гонцом засыпали подземный ход, и весь день, вглядываясь в даль со стены. Крики и факелы там, внизу: просто обход постов, просто какие-то свои дела — или заметили, и шумит погоня? И пусть ни назавтра, ни через седьмицу враг не хвалился мучениями пленников, не бросал к воротам головы посланцев — неизвестность стала самой страшной пыткой.

Тем временем обозлённые неудачей, Медведи готовились к следующему штурму. Собирали стенобитные машины, возводили обтянутые сырыми кожами осадные башни и ладили надёжные лестницы. Не желавшие работать сами, солдаты пригоняли мужиков и баб из посадов и окрестных деревень. Ободранных, избитых, по малейшему подозрению в нерадивости селян стегали плетьми, самых слабых или упрямых забивали насмерть на глазах остальных работников. Угрюмые пленники молча разыскивали в брошенных избах топоры и пилы, выламывали из домов бревна и доски и ладили лестницы. Через несколько дней выстроили первый камнемёт. С грохотом он начал метать большие и малые глыбы, дробя стену. Другая машина, когда её ставили на берегу Днепра, соскользнула, проломила тонкий декабрьский лед — и на глазах горожан, изумлённых жестокостью, полуголых работников заставили лезть в студёную воду. Время от времени кто-то проваливался на глубину реки, его сразу же сносило течением. Помочь не разрешали. А все попытки вырваться, сбежать пресекались плахами и виселицей. После этого на сторону князя Александра встал весь Киев: отдавать родных на милость такого победителя не желал никто… Грохот от падавших камней не смолкал даже в темноте. И едва осадные орудия сумели повредить одну из башен и ближний к ней участок стены, начался второй штурм. К наметившемуся пролому поползла пехота. Одновременно, чтобы раздробить силы защитников, началась атака с других сторон. Вот только в этот раз, помня о судьбе посадов, горожане стояли как один: на стене смешались кольчуги дружинников, кожаные доспехи и толстые стёганки ополченцев.

Для витязей и ополченцев всё спуталось в кровавом хаосе битвы, никто из выживших на стенах потом так и не сумел рассказать о сражении складной историей. Только рваные куски, даже не поймёшь, что было раньше, а что — позже. Вот карабкается по лестнице молоденький парнишка с блестящей саблей: не успев спрыгнуть на стену, он падает вниз с рассечённой головой, увлекая за собой лезущих следом. Вот ополченцы сталкивают рогатками лестницы, а стоящий рядом старый лесоруб уверенно, как привык рубить в лесу вековые ели, рубит топором ползущего по лестнице врага. Вот угодила в воронку и застыла одна из осадных башен: её закидали смолой и подожгли. А дальше сразу две башни подъехали к стене, оттуда посыпались вражеские солдаты. Им на встречу кинулись ополченец и дружинник, стараясь даже ценой жизни задержать врага у спуска в город, пока спешит подмога. Повсюду кипел отчаянный бой!

Несмотря на сопротивление защитников, Медведи закрепились на стене. Загудел рог, призывая бросить отвлекающий штурм и спешить к месту прорыва. В этот момент Александр показал не только храбрость, но и выдержку с точным расчётом полководца. Едва враг чуть отошёл от ворот, спеша к захваченной стене, как личная дружина великого князя неудержимой волной ринулась на врага. Свежие воины конной лавиной понеслись по округе, сметая попавших под копыта, сея панику и угрожая ворваться в лагерь. И резервы мятежников вместо штурма поднялись в седло, попытались перехватить дерзких воев… Момент был упущен! Небольшой заминки атакующих хватило, чтобы помощь с других концов города успела подойти к опасному месту и нападавших отбросили. Когда же в городе узнали, что смельчаки вернулись почти без потерь, за молодым князем потянулась слава счастливчика. Каждый хотел подойти к нему, потрогать и получить от него хоть капельку удачи. А осада продолжилась.

Как будто понимая, что в случае поражения пощады не будет, Медведи воспользовались тёмным искусством. Вражеское чародейство не давало обороняющимся обстреливать бегущих к городу солдат — выпущенные из луков и скорпионов стрелы пролетали не больше десятка шагов, а огонь под котлами со смолой бессильно гас. Это был акт отчаяния: за такое братья Святого Доминика отыскивали и жгли виновных вместе с семьёй и роднёй до десятого колена. И даже киевский князь, инквизицию на своих землях обычно не жаловавший, в подобных случаях помогал розыску. Вот только Хотим, судя по всему, рассудил, что решать — дьявольское колдовство или божье чудо — будут победители. Горожане дрались с отчаянием обречённых. То тут, то там над стеной поднималась новая лестница, летели, хватаясь за зубцы, петли верёвок, по которым неутомимо, словно не люди, а муравьи, лезли враги. Вот где-то удалось запалить костёр и в лицо Медведям плеснули смолу, жидкую как вода, дымно-пламенную. А чуть дальше, разметав ополченцев, участок стены отгородили два ежа мечей, между которыми подкатила башня и в город штормовой волной хлынули вражеские солдаты…

Сотня пешего войска медленно вышла из дальнего леса на истоптанное пепелище посада. В городе сильнее ударили колокола, зовя на помощь. А Медведи словно и не сразу заметили дерзкую горстку, они продолжали неторопливо мостить вязанками хвороста ров и толкать осадные башни. Пешцы отошли от опушки на расстояние половины выстрела из лука, когда встречная полусотня конных нацелились в их тыл. Лихие всадники были похожи на соколов, которые заходят косым полетом, чтобы ударить сверху на утиную стаю. Тогда вторая сотня пеших вышла из леса, а первая остановилась. Неожиданность лишила всадников порыва. Конница замялась перед копьями, из-за которых густо посыпались стрелы. Стало понятно, что перед ними не кучка воев, жертвующих собой, чтобы продлить агонию града, обречённого на поругание волей Старшего боярина. Пронзительно свистали дудки десятников, ревели рога сотенных начальников. Коноводы гнали лошадей прямо ко рву, и Медведи, бросив осаду, садились в седло. Внезапно еще один отряд пеших витязей вышел из лесу, и ещё один. Не разрывая строя, будто скованные цепью, подобно железным полкам знаменитых легионов латинов, они спешили к городу — и над всё новыми и новыми полками реяли княжеские хоргуви. Кто-то из гонцов всё же добрался до подмоги!

Глава 7

• Блажен, кто посетил сей мир
• В его минуты роковые!
• Его призвали всеблагие
• Как собеседника на пир.

• Он их высоких зрелищ зритель,
• Он в их совет допущен был —
• И заживо, как небожитель,
• Из чаши их бессмертье пил!

Закат давно отгорел, час был поздний, но воевода Богодан никак не мог заставить себя лечь. Пожилому воину не спалось, уж больно дурные вести пришли из Киева. «Правы в чём-то были деды, — размышлял Богодан. — Правы, когда требовали от князя силу показывать каждый год. А если не можешь — уступи». Сам он с нынешнего лета так и хотел. Это сейчас зима, и на рубежах тихо, не воюют обычно по холодам. Как появится свежая трава, да зазеленеют листья, так сразу и навалятся. Если не поганая чудь или пруссы[23] начнут деревни жечь, так гнесинская шляхта опять в набег за холопами пойдёт. И заполыхает пограничье. Особенно сейчас, когда Игоря вынесли на погост, а новый великий князь ещё не показал, что и его надо бояться. Поэтому едва зазеленеет трава, пусть на границу полки поведёт кто помоложе… Гонец от передовой заставы примчался ночью. С вестью, что идёт не просто большой отряд набежников, а войско гнесинского короля перешло границу. И всем, от воеводы до отрока было понято, что просто стоянием друг напротив друга да угрозами в этот раз не кончится. Король Казимир, судя по всему, решил, пока в Киеве неурядица, взять на щит, а то и попытаться захватить спорные земли вдоль границы.

Богодан встретил врага на равнине, в удачном для себя месте. Вроде и ровное поле, но за спиной холмы, где, если что, легко оборониться. И куда враг, не зная тайных троп, не доберётся. И теперь гнесинские шляхтичи крутили круг[24] перед строем пехоты, а закрывшиеся чешуёй щитов древляне отвечали. Длинный пехотный лук бил дальше конного, всадники были чуть быстрее — но существенного значения это не имело. Потери с обеих сторон всё равно будут невелики. Вот пешие стрелки выбьют то одного, то другого налётчика, вот упадёт пронзённый стрелой щитоносец и в рядах древлян образуется брешь. А его товарищи плотнее сомкнут щиты, защищаясь от обстрела. Ещё несколько минут — и под прикрытием стрелков в атаку пойдут рыцари, а дальше всё будет завесить от искусства пехотинцев. И пусть своя конница почти вся ушла вместе с княжеской армией против карантанцев. Если древляне сумеют быстро перестроиться, когда стрелы уже не летят, а бронированный клин ещё не ударил — всадники увязнут на копьях, а строй пехоты перемелет и их, и легковооружённых кнехтов, бегущих следом. Не сумеют — рыцарская масса разорвёт линию обороняющихся, ударит в спины, а подоспевшие кнехты довершат разгром.

Впрочем, небольшой сюрприз Богодан подготовил. Полесское княжество, расположенное между землями Великого князя и гнесинским королевством, было небольшим, но драчливым. Тамошняя вольница любила ходить в набеги и на гнесинов, и на древлян, и на не признававших Христа пруссов. Впрочем, с древлянами уже давно был мир, а вот ненависть к гнесинам последние десятилетия, когда шляхтичи надумали расширить границу державы на восток и принялись разорять полесские деревни и угонять селян в холопы, разгорелась буйным пожаром. Потому-то и откликнулось на призыв воеводы больше двух сотен лихих набежников. Когда тяжёлая конница только-только начнёт свой разгон, в неё из засады ударят полесские латники. Встречная лавина замедлит атаку, заодно потреплет лёгкую конницу и примется резать кнехтов, пока древляне добивают рыцарей.

Всё вышло совсем иначе. Воевода дал сигнал, полесцы помчались навстречу шляхтичам… Только вместо встречной сшибки конный вал ударил в спину правому флангу пехоты и разметал ставку воеводы: золото маркграфа Леопольда оказалось сильнее ненависти к давнему врагу. В замешательстве драгоценные секунды были потеряны, и рыцари прорвали центр строя, а кнехты начали смыкать окружение. Опытные воины, не раз бившиеся на границе, не растерялись. Бросив тех, кого не могли спасти, они сгруппировались вокруг уцелевшего левого фланга и ощетинившееся копьями каре начало отступление. Ещё немного — и хотя бы остатки армии вырвутся из ловушки. Внезапно на холмах показался новый отряд: яркие знамёна и разноцветные одежды, сияющие пики и алебарды… Швейцарская пехота! Неизвестный предатель провёл непонятно откуда взявшийся отряд горцев-наёмников тайными тропами в тыл! Всё, что оставалось древлянам — продать свои жизни как можно дороже. Но силы были неравны, древлян засыпали стрелами, а отчаянные попытки вырваться раз за разом натыкались на плотную стену швейцарской пехоты. К ночи всё было кончено. Лишь победители ходили по полю, искали своих раненых и добивали чужих. Из древлян не спасся никто, дорога на восток была свободна…

Гонец с плохими вестями примчался на рассвете, когда Александр собрал воевод обсудить штурм Борович-городка, где укрылся Хотим Медведь с остатками мятежников. Ильмень-город не смог прислать ополчение в помощь Великому князю: в море заметили драккары, готовые к набегу. Кто-то знал о мятеже и предупредил северных ярлов, и теперь викинги только и ждали, пока войско уйдёт из города. Александр вместе с воеводами в ответ на новость только выругался от души. Увы, ильменский посадник выходил со всех сторон прав. Вместе с Псковом ильменцы были щитом от вторжения язычников. А если викинги сожгут Ильмень, то Псков границу не удержит, и весь север зальёт кровью. Но едва князь закончил ругаться, к нему подвели нового гонца. Рубаха и свита у парня оказались заляпаны грязью, под глазами легли чёрные тени усталости от долгой скачки. Увидев правителя, гонец кинулся к нему:

— Беда, князь! Карантанцы напали! — парень вдруг пошатнулся и ухватился за плечо сопровождавшего его гридня, чтобы не упасть. Было видно, что держится гонец на одной воле.

— Горячего вина! — крикнул князь. — Выпей, — лично подал он чашу, — и рассказывай, — сердце вдруг тревожно сжалось: Ирина осталась в Киеве. А укрепления повреждены, столицу же маркграф Леопольд наверняка осадит. Устоит ли Киев ещё раз, пока князь спешит на помощь?

После вина гонец порозовел, чуть пришёл в себя и поведал подробности. Враг перешёл границу севернее, чем ожидали — со стороны гнесинов, а не через Валахию. Судьба войска воеводы Богодана неизвестна, Смоленск пал, Шикша и Полоцк в осаде. Когда вестник уезжал, до столицы враг ещё не добрался, но ждали его под стенами Киева со дня на день.

— Князь, медлить негоже… — обратился один из воевод.

Александр ощерился в кривой ухмылке: после разгрома под столицей он пообещал вогнать бунтовщиков живьём под землю. Но терять время на штурм Борович-городка теперь нельзя. Вот только Медведи об этом не знают…

— Пусть объявят! Если город в течение дня выдаст зачинщиков мятежа, то я обещаю прощение всем, кто только выполнял приказ. Если же откажут… Через седьмицу здесь будет пепелище, на котором люди побоятся селиться до скончания веков!

Город принял условия. И всего через пятнадцать дней Александр смотрел, как на широком поле засыпанных снегом остатков посада, топча свежий утренний снег, из походных колонн разворачивались войска. Князь подхватил с земли пригоршню белого пушистого снега, смял в руке холодный комочек, глубоко вдохнул морозного воздуха. И вдруг подумал, что отсюда, с холма, люди кажутся ненастоящими. Яркий блеск полуденного солнца слепил глаза, съедал цвета и делал предметы внизу какими-то неживыми. Отчего сходство с серебряными солдатиками тонкой византийской работы, которых в детстве подарил Александру отец, становилось ещё сильнее. Вот только боль и смерти грядущего сражения будут настоящими. Если бы там было только войско маркграфа… Но даже издалека заметны вставшие отдельным лагерем солдаты в двухцветных штанах и роскошно отделанных камзолах, украшенных всюду буфами, разрезами и нашитыми пёстрыми лентами. Проклятые швейцарцы! Про которых не зря говорят — нет швейцарцев, нет победы.

Размышления прервал гонец, примчавшийся от войска: оказывается, в стан маркграфа несколько дней назад приехал посланец патриарха, и теперь легат под угрозой отлучения от церкви и интердикта на обе стороны настаивает на том, чтобы князь и маркграф сначала попытались договориться. Мол, худой мир лучше доброй ссоры. Александр в ответ только усмехнулся: добро. Хорошо бы переговоры затянуть подольше, тогда к нему успеет подойти ополчение рифейских мастеровых, а может и ильменцы. После этого ещё посмотрим, кто сильнее — швейцарец или древлянин!

Они встретились на поле между укреплёнными лагерями — два отряда человек по десять, в схожих зимних плащах, и легат патриарха, в белом плаще с большим красным крестом. Обе группы спешились, предводители вышли вперёд. Между ними судьёй встал священник, вдруг напомнивший князю ворону, прилетевшую поживиться падалью. Даже чёрные волосы и чёрные одежды под плащом отдавали сизым. И, словно продолжая мысли, внезапно переменился ветер и принёс откуда-то запах гари.

— Войдя ко второй половине жизни своей и предвидя уже закат своего греховного существования, в сединах подобно этой земле, в ожидании, когда припаду к стопам Господа нашего, — сухим каркающим голосом начал легат, — обещаюсь, буде спросят меня о делах, каковым выпало ныне мне свидетелем быть, повествовать только о доподлинно виденном и достоверно слышанном, без упования проницать сокрытый смысл событий, и дабы лишь передать события сии. Все мы дети Господа нашего, и как отцу многие печали, если ссорятся чада его, так и Отцу небесному тяжело, если забывают сказанное Сыном его в Нагорной проповеди: «Вы слышали, что сказано: „око за око и зуб за зуб“. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щёку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два». Поэтому, прежде чем лишать жизни ближнего своего, пусть каждый из вас скажет, что на сердце у него и попытается решить дело миром.

— Пока жгут наши веси, пока… Богом вручено хранить мне землю мою. И как заповедовал первый из князей земли нашей, кто с мечом к нам придёт, от меча пусть и погибнет, — первым высказался Александр, мысленно считая: три дня, переговоры надо затянуть самое большее на три дня.

В ответ маркграф Леопольд начал длинную речь об обиде, причинённой его купцам. И что сам он не возьмёт себе ни одной медной монеты… Вот только его расходы, включая найм швейцарцев и выплаты родственникам обиженных, должны быть возмещены. Едва прозвучала сумма, которую должны будет отдать каждый город и каждая весь «с дыма[25]», Александр не выдержал:

— А не рановато ли кабальный договор выдвигать начал? У нас говорят, пока белку не стрелил, шкуркой не торгуй.

В ответ прозвучали холодные слова церковника:

— Как пастырь несёт ответственность за стадо, так и овцы принимают болезнь пастуха своего. Митрополит Древлянский Гумберт уличён был в чёрном колдовстве, но братьям Доминика его не передали. И потому со смертью отступника его грех перешёл на страну.

Александр заиграл желваками: хорошо хоть крыса римская не догадывается, что пытал Гумберта лично князь вместе с Глебом. И за убитого отца… И слишком много погань могла рассказать посторонним. Вот только если бы знать, как его на этом словят… Выдал бы с отрезанным языком и переломанными руками чёрным братьям, а там пусть что хотят, то и делают.

Тем временем представитель патриарха продолжил:

— Требования маркграфа Леопольда и забота о ближнем праведны. Потому, дабы избежать кровопролития, вы примете их. Под угрозой отлучения страны.

Слова прозвучали. Александр сжал рукоять меча так, что побелели пальцы… И пусть после встречи на заснеженном поле переговоры длились целых две седьмицы, итог остался прежним. Из-за Рима князь проиграл войну без единого сражения. Вдвойне горько было говорить об этом ополчению из Рифейских гор и особенно дружине Ильмень-города. Северяне, разгромив в кровопролитном сражении десант с драккаров, без роздыха кинулись на помощь столице. И оказалось, что жертва напрасна… Хотя и не совсем: едва в свите молодого князя появились суровые кузнецы Рифеи и жилистые ильменцы, аппетиты Леопольда и патриаршего посланника поубавились. Александру даже удалось договориться, что половину виры за Рифею и Ильмень-город внесёт патриарх, а оставшуюся часть княжеская казна. И на долю в княжеских богатствах маркграф не претендует, ведь князь за мифических разбойников не ответчик… Вот только за это чёрные братья ордена Доминика получат право выискивать уличённых в колдовстве по всему княжеству, князь отдаст патриарху право инвеституры[26]. А города и веси всё равно будут обязаны выплатить грабительскую дань.

Год спустя полуденное солнце лениво играло на зимних улицах столицы, сквозь переплетение веток бросая ломаные тени в комнату, затерянную между каморками прислуги и бесчисленными кладовыми в доме Глеба. Время от времени ветки качались — отчего тени прыгали, рисуя невидимой кистью тёмные и светлые полосы по брёвнам стен, столу и сидящим мужчинам. Маленькая неприметная комнатка… только здесь Александр хоть ненадолго мог ощутить, что они по-прежнему близкие друзья, а не князь и префект. Здесь же обсуждались и самые важные дела, иногда довольно горячо. Но всегда без старшинства. Вот и сегодня Александр показал на разложенные по столу листы дорогой папирусной бумаги и с ненавистью произнёс:

— Глеб, ты понимаешь, что нас обложили со всех сторон? Рим потихоньку вводит своих людей в городские вече. Ещё вёсен десять — и люди Григория будут не только запрещать неугодные решения, но и указывать, кого ставить посадником.

Друг усмехнулся:

— А есть выбор? Либо соглашайся на такого вот советчика, либо сдохни от голода, пытаясь выплатить виру карантанцам или возвращая долг монастырским ломбардам.

На несколько минут в комнату вернулась тишина. Затем Александр постучал ногтем по разложенным бумагам:

— Нас затравят, как тура или медведя. Всё было подстроено заранее. А мы-то думали, что удачно воспользовались этим дураком Гумбертом. Уверен, кирос Григорий задумал всё заранее. Когда вместо отца Иллариона назначили …

— Теперь уже всё равно, — пожал плечами друг. — Отцу Иллариону надо бежать, — вдруг резко сказал Глеб. — Скоро истекает срок, когда должны рукоположить нового митрополита. И по обычаю должен им стать настоятель храма Апостола Андрея. Разжигать недовольство слуги кироса Григория не станут, и так ставленниками Рима полны все монастыри и церкви. Отца Иллариона или убьют…

— Добро. Ты ведь всё уже решил и подготовил. Только куда?

— На север. Есть у меня там небольшой купеческий городок на Москва-реке. Место удобное… и глухое. Я считаю, что мы должны порвать с Римом.

Александр печально улыбнулся:

— Раструбить глашатаи могут хоть завтра, меня поддержат и бояре, и мастеровые, и смерды. И интердикт никого не остановит, даже по церквям не обратят на него внимания. Только дальше? После отлучения на нас объявят крестовый поход. Сколько мы удержимся, особенно теперь?

— А мы пригласим на подмогу Великого Хана. И попросим помощи у родни с Севера. Многие боярские роды в родстве с ярлами — те не откажут.

— Сажать вместо одного ярма другое?

— Зачем? — Глеб вдруг снял кольцо воина и положил на стол. — Я давно говорил, что неплохо бы нам, по примеру степняков, создать не только Университет, как в Лютеции или Болонье — но и школу для воинов. Собрать в наставники витязей с кольцами. Собрать тех, кто готов драться. Тогда лет через пять у нас будет сила на равных говорить с послами Великого Хана. А уж тот будет только рад отодвинуть вечные стычки с наёмниками патриарха на нашу западную границу. Отец Илларион считает также.

Князь ответил не сразу. Некоторое время молчал, потом вдруг снял с шеи медальон, где носил миниатюру-портрет жены. И с ненавистью произнёс:

— Я не хочу, чтобы Ирина вдруг силой ушла в монастырь, потому что так захотел кто-то в Риме. Я согласен. Делай, как считаешь нужным. Делайте вместе с отцом Илларионом. И пусть если не успею я, то мой сын мечом вернёт то, что принёс Древлянью маркграф Леопольд и патриарх Григорий.

Глава 8

• Тот, в чьём сердце — ад пустыни, в море бедствий не остынет,
• Раскалённая гордыня служит сильному плащом.

Доски пола загрохотали под тяжестью сапог, с первого этажа послышался звук споткнувшегося обо что-то человека и ругань:

— Куда запряталось это тёмное отродье!

Услышав гнусавый солдатский голос, Эффламина испуганно обхватила худенькие плечи и прижалась к брёвнам стены, а Керидвен покрепче сжал нож и чуть сдвинулся, чтобы встать между сестрой и входом в комнату. Парень взглянул на свои смуглые руки и вдруг подумал: «Тёмное отродье… сколько раз за свои четырнадцать лет я слышал эти слова? Ну что же, теперь нас и правда можно называть именно так. Интересно, а там, у Закатного моря, отца звали светлым отродьем? Хотя вряд ли… „Светлый“ не ругательство…»

Шум внизу прекратился, и подростки услышали, как кто-то выходит на крыльцо, пнув носком сапога остатки двери. Их не найдут! Их не должны найти! Удачно, что старая лесная дорога привела именно сюда, в один из заброшенных домов бывшего митрополита. Говорят, старик баловался чёрным колдовством, и, вспоминая рассказы, как бессильно падали стрелы и гас огонь во время штурма столицы, Керидвен охотно в это верил. Да и сам он чувствовал, как по подвалу ещё бродили остатки мрачных теней. Поэтому и стояли хоромы нетронутые. Даже нищие бродяги — и те обходили их стороной. Керидвен и сам бы не стал здесь прятаться, вот только когда стало ясно, что уйти от погони они не смогли, парень потащил сестру именно сюда. Каморки прислуги и бывшие кладовые второго этажа напоминали перепутанный клубок. И обыскивать дом ночью, как надеялись беглецы, солдаты побоятся.

Внезапно из отверстия под потолком раздались спорящие голоса. Эффламина вздрогнула, но Керидвен закрыл ей рот ладонью и, прижавшись губами к самому уху сестры, еле слышно прошептал:

— Это внешняя стена, посмотри, какие толстые брёвна. Будем сидеть тихо — мы их услышим, они нас нет.

Тем временем спор набирал силу. Высокий аристократичный голос настаивал немедленно обыскать всё от крыши до подпола, а второй — басистый и слегка хрипловатый — отказывался. Мол, никуда щенки от них не денутся. А до заката всего два часа, и ночью рисковать своими людьми в проклятом доме он не собирается. «Доминиканец-ищейка, — подумал Керидвен. — А второй — командир дружинников». Перепалка длилась недолго. Слышно было, как подошли солдаты, искавшие в доме, и хриплый рявкнул:

— Я княжий человек, а не твой цепной пёс. И если князь помогает Пресвятой Церкви в искоренении колдунов — это ещё не значит, что мои люди должны рисковать душами!

С улицы донёсся звон сбруи и топот лошадиных копыт.

— Уехали, — одними губами выдохнул Керидвен. — Ждём до ночи и уходим. А пока поспи.

После чего уселся на пол в дальний угол и, дождавшись, пока Эффламина поудобнее устроит голову у него на коленях, укрыл девочку своей свитой. Хорошо сейчас начало лета, а крыша устояла — в доме сухо и тепло. Хотя после трёх суток погони они уснут даже в луже грязи — лишь бы не просыпаться от каждого шороха да не ждать каждую секунду окрика и свиста аркана.

Спи… — чуть слышно шепнул парень сестре. — И пусть тебе приснится море.

Керидвен плохо помнил море — ему не было и трёх, когда родители покинули ласковые берега, чтобы поискать счастья в самой восточной из стран, признававших слово и закон Божий. Но детская память сохранила океан зелени, где утопали небольшие белые домики, почти скрытые садами и виноградниками. И безбрежную лазурную гладь, с шипением бросавшую белые барашки пены, от которых мальчик убегал и прятался в золотистый песок. А вот Эффламина росла уже здесь. И море для неё только рассказы мамы и брата, да пара картинок, привезённых с собой…

«Зачем… — с горечью подумал Керидвен, — зачем вы уехали в эту далёкую и холодную страну?»

Впрочем, он знал почему. Отец слишком устал слушать разговоры за спиной. Что, мол, и мать нагуляла ублюдка с викингом, и что жену себе взял такую же странную. В лицо бросить оскорбление никто не решался — ведь «беленького» признал сам покровитель рода Конлетов и капитул ордена Драконов. Но сплетни иногда ранят больнее стали. Потому-то, когда Старший боярин Хотим Медведь решил взять для сына в учители и телохранители настоящего шевалье из драконов, Дэноэль размышлял недолго.

«Если бы отец знал», — от горькой мысли парень вздрогнул, но тут же замер, испугавшись разбудить сестру. Четыре года назад Медведи подняли мятеж… И, несмотря на помощь самого митрополита, проиграли: свирепого и жестокого хозяина Борович-городка поддержали немногие, остальная страна встала за молодого правителя. Князь Александр простил родню мятежников, заявив, что «стадо за паршивую овцу не в ответе». Вот только не смогло его милосердие ни возродить сожжённые поля, ни остановить дожди, смывшие большую часть уцелевшего урожая… «А деньги, оставшиеся у мамы, помогли пережить два голодных года, но не вернули сгинувшего в сече отца…» Эта мысль стала последней перед тем, как вслед за сестрой парень провалился в сон.

Мальчику десять, а девочке шесть. Они сидят вместе с мамой в небольшой комнатке доходного дома, куда переехали сразу после смерти отца. За окном гудит вьюга, и тепла от идущей с нижнего этажа трубы очага хватает только чтобы согреть кусочек комнаты рядом с собой. Поэтому и придвинули к трубе большую спальную лавку. Рядом на старом сундуке сидит женщина. На улице уже собираются сумерки, но немного света сквозь маленькое оконце ещё проникает. И мама плетёт тонкое иберийское кружево для очередного заказчика… Вот только мало кто нынче может позволить себе такую роскошь. Усталые глаза слипаются, и чтобы не уснуть женщина рассказывает детям легенды и истории, одну за другой.

— Далеко-далеко в небе живут дети первого дня Творения, когда отделена была твердь от воды и воздуха…

— Длаконы?

— Да, лучик, драконы. И нашёлся как-то дракон, который поспорил с архангелом Рафаилом, что познал крылатый мудрец природу человека до самого дна. И поселился дракон в море. Долго он жил на самом дне морской пучины, лишь на закате поднимаясь к берегу, чтобы погреть сверкающую чешую под алым солнцем, а потом искупаться в лунном сиянии. И узнали об этом люди, и пошёл среди них разговор, что если поймать дракона, прикоснувшись к нему — он обязан будет исполнить любое твоё желание. А сын Вечности потешался над глупыми созданиями, время от времени позволяя «поймать» себя, а потом исполняя требования людишек — но так, чтобы возжелавший проклял миг, когда встретил чудовище. И смеялся дракон, и лишь грустно улыбался Рафаил.

Много прошло годов, много желаний исполнил живущий-на-дне-моря, и много слёз пролили жадные люди — но не иссякали желающие. А он лишь смеялся. В один из дней случилось невозможное. Дракона «поймала» совсем ещё юная девушка. Усмехнулся мудрец, и такое было не раз, да прогрохотал: «Говори, чего хочешь — и я выполню любое твоё пожелание!» Но девушка лишь сказала: «Ты самое прекрасное, что я видела. Нельзя запирать красоту в клетку. Я только хотела попросить — останься со мной, если сможешь. Пожалуйста!»

Удивился дракон — от него много раз требовали, но ещё никогда и никто не просил. И поклонился архангелу, и сказал: «Признаю неправоту свою. Вели, исполню, что скажешь». Ничего не ответил на это Рафаил, лишь благословил и девушку, и дракона, да попросил крылатого смирить гордыню свою. И исчез. А живущий-в-морской-глубине пообещал именем архангела, что будет с необычной девушкой до дня Страшного суда. Но короток человеческий век, а слово, данное архангелу — нерушимо. И стал дракон покровителем детей той, что сумела подарить всемогущему чудо. А потом и ордена рыцарского, основанного сыном девушки. Как только проявит себя сын или дочь рода доблестью, силой, волей и решимостью плести свою судьбу — дарит мудрый свой знак. Каждый не похож на остальные. А капитул и глава рода по знаку выбирают цвет для нового брата ордена.

— А какой дракон был у папы?

— Белый… — голос вдруг дрогнул, и женщина умолкла. А потом повторила почти шёпотом. — Ослепительно белый…

Керидвен проснулся от металлического звука, который, как ему почудилось, раздался откуда-то снизу. Какое-то время беглец напряжённо вслушивался, сжимая в руке нож и стараясь при этом не разбудить сестру, но звук не повторился. «Показалось, — парень ощутил, как напряжение, сковавшее руки, отпускает, и внезапно понял, что глаза полны слёз. — Мама, — вспомнил он свой сон. — Ты так и не увидела, как мудрый-из-моря признал одного из нас…» Мама пережила отца всего на два с небольшим года.

От голодной смерти на улице детей спас Жанвье, такой же выходец с Закатных берегов, как и отец. Хозяин трактира много лет назад тоже перебрался в окрестности Киева в поисках лучшей доли — но до сих пор помнил откуда он, и считал, что земляки должны помогать друг другу. Дядюшка Жанвье приютил сирот в своём трактире… Работать за кров да еду — но по нынешним временам и это было неслыханной роскошью.

…роды длились почти десять часов, шли тяжело, и у девушки, лежащей на лавке, не осталось сил криком разгонять влажный воздух бани. Будущая бабушка давно уже отослала в дом младшую дочь, и с удовольствием отправила бы к остальным Эффламину, чтобы и девочка хоть немного отдохнула — но лекарка Калерия запретила. Её тоже проверяли в десять: хватит ли сил выдержать чужую боль, сумеет ли она остаться с пациентом до конца. Целитель — не сапожник и не гончар, он не может отложить свою работу «на завтра». И если помощница сегодня выдержит, Калерия продолжит учить дальше.