Ребус Константинов Андрей

– Вот только не надо на вольнонаемных грешить! Они до такой наглости не додумаются! А стулья эти, мне так кажется, видел я в одном шалмане! – неуклонно подбирался Копытов к сути.

– Ну и что?! – выдал себя Каргин.

– А то, что в этом же заведении, где вы, кстати, постоянно пьете в долг, работает твоя пассия!!!

– Бред! – это было выдохнуто уже совсем неубедительно.

Эдик зыркнул на своих собутыльников – Нестерова с Пасечником. Те нервно заерзали и столь же нервно захмыкали, поддерживая Каргина. Получился эдакий неубедительный пересвист.

– А почему, собственно, двенадцать?! – снова воспрянул Эдик. – Что за приписки?!

Александр Сергеевич и Пасечник замерли. Это был провал.

– Так, мужики, мы что-то в сторону ушли… О тревоге договорились? Тогда все по местам. Пока время есть, подчистите сейфы. После тревоги не исключена выборочная проверка секретной документации. Завтра по Управлению дежурит начальник отдела кадров, а он у нас, как вы знаете, любитель… Короче, все. Давайте, займитесь чем-нибудь, – вовремя прервал разборки Нечаев, понимая, что вскрывается эпизод, который может потянуть за собой еще очень многое.

– Да, подчистить не мешало бы… – пробурчал себе под нос Каргин.

Уже дня четыре, как Эдик не открывал свой сейф, который согласно приказу с нулями должен был неуклонно опечатываться его личной печатью. Между прочим, приказ сей строго регламентировал вообще все, что только возможно регламентировать. Словом, незаменимый во всех отношениях документ, своего рода «Зерцало жизни». Там были даже следующие «вирши»: «…категорически запрещается хранение клея…» Клей в сейфе Эдик не хранил, потому что клея у него не было. Зато совсем недавно в нем лежала ржавая граната РГД-1, которую Каргин отобрал у своего алкаша-соседа и аккуратно положил в сейф. Примерно неделю назад бригадиры начали дурачиться в своем кабинете и слегка толкнули сейф – внутри что-то покатилось и щелкнуло.

– Это «ж-ж-ж» мне очень не нравится, – вспомнил о гранате Эдик и больше к сейфу даже не подходил. Однако в какой-то момент Нечаев срочно затребовал у него некую важную бумагу. Каргин загрустил, с лицом камикадзе взялся за металлическую ручку и задумался вслух:

– Надо бы саперов вызвать…

– Ага, а еще минеров и каскадеров! – разозлился присутствовавший при этом Нестеров. – …А если все-таки бумкнет, то репортаж назовем: «И на первый взгляд как будто не слышна!» Уйди с глаз моих!

В конечном итоге гранату достали и выбросили в ближайший пруд. Хотели сначала чеку рвануть, да по трезвости удали не хватило. А еще до этого хотели выцарапать взрывчатку и кинуть ее в канцелярию (в смысле шуткануть), но не знали, с какого бока она выцарапывается. Короче, не удалось посмеяться.

После совещания Нестеров направился прямиком в дежурку отдела. Сегодня здесь зажигал один из старейших дежурных Управы вечный прапорщик Прокопенко. Александр Сергеевич осведомился насчет лишней раскладушки и, получив положительный ответ, попросился оставить его в отделе на ночь. Вообще-то, подобного рода телодвижения руководством не приветствуются, но после разговора с женой ехать домой Нестерову решительно не хотелось. Бригадир корил себя за то, что поступает как последняя сволочь, поскольку дома ждала больная дочь. Но при этом Александр Сергеевич прекрасно сознавал, что именно сегодня общение с женой, подкрепленное артиллерийской канонадой тещи, могло обернуться куда большими неприятностями.

– С чего вдруг такая сознательность? – заподозрил неладное Прокопенко.

Он терпеть не мог любых представителей потенциально контролирующих органов.

– А куда ни кинь – всюду край! Если вставать по тревоге в пять, так лучше и не ложиться! – замахал руками Нестеров. – А за гостеприимство с меня пузырь.

– По мне хоть всю жизнь живи, раз хороший человек, – немедленно согласился прапор.

– Юр, я тогда пойду, проветрюсь немного. А часикам к девяти подгребу обратно. Лады?

– Без проблем, Сергеич. Если ворота будут закрыты, звякни прямо сюда – я спущусь.

Нестеров вышел на воздух и, малость поразмыслив, двинулся в направлении до боли знакомого заведения, благо сдача от накануне выданной Санычем пятисотки вполне позволяла не сильно, но расслабиться. В эту минуту бригадиру казалось, что сейчас он поступает назло жене, хотя на самом деле ему до банальности просто хотелось выпить. Кстати, «крепких, кумачовых» стульев в кабаке уже не наблюдалось. Похоже, предусмотрительный Эдик Каргин успел побывать здесь чуть раньше.

В это же самое время до боли схожее с Нестеровским желание испытывал и Паша Козырев. Загнав оперативную машину в гараж, он скоренько отписался, переоделся, вышел на улицу и первым делом набрал мобильный номер Полины. Ему не терпелось, как минимум, справиться о ее самочувствии, а как максимум – напроситься в гости.

На Пашин входящий ответили далеко не сразу:

– Да?!

– Игорь?… Игорь Михайлович?… А Полина?… Полину можно?

– Козырев, это ты, что ли? Дык, какой я тебе, на фиг, Игорь Михайлович?! Мы же, помнится, все вместе на брудершафт пили. Если забыл – повторим, не вопрос.

– Можно Полину? – тупо повторил Паша, демонстративно проигнорировав жизнерадостный ладонинский настрой.

– Слушай, тут такое дело – она сейчас спит.

– Как? До сих пор спит?

– Ее с утра осмотрел мой персональный врач и рекомендовал хорошее импортное снотворное, чтобы побыстрее снять последствия стресса.

– Она что, в больнице?

– Почему в больнице? Здесь, у меня, в Репино. Слушай, Пашка, а давай-ка ты лови тачку и подъезжай к нам сюда. Может, к тому времени Полинка оклемается, тогда и пообщаетесь. Ты же, насколько я знаю, один живешь?… Дома особо никто не ждет? А ближе к ночи можем на баркасе в залив выйти.

– Нет, спасибо. Мне завтра на работу рано вставать, – ответил Паша и, сухо попрощавшись, отключился.

Слова Ладонина «здесь, у меня» и «Полинка» моментально задели самую чувствительную струнку в Козыревской душе. Впрочем, какое там задели? Резанули ножом по самому сердцу. «Грусть, разочарование, пустота и крушение надежд», – так сказал бы романтик-поэт. «Да, жопа полная», – согласился бы с ним циник-прозаик.

Однако литературными талантами Пашу Козырева природа не наградила. Поэтому он зашел в ближайший гастроном, взял бутылку «бормотухи» (на водку денег не хватило) и полкило сосисок, после чего сел в подошедший трамвай и поехал к себе на Лиговку. «Топить грусть в вине», – прокомментировал бы поэт Серебряного века. «Нажраться и забыться», – подтвердил бы современный постмодернистский писатель…

К двадцати одному нуль-нуль Нестеров заступил «на тумбочку» вместе с дежурным Прокопенко. К этому времени оперсостав уже плавно вытек кто куда и в отделе наступила здоровая тишина. Имелись, правда, в работе две срочные точки, но их, согласно пожеланиям заказчика, сменные наряды должны были стеречь до утра.

Приблизительно с час Александр Сергеевич прокуковал в общей «оперской», наложив на себя своего рода епитимью – ему давно следовало привести в порядок дела, журналы и бланки строгой отчетности. Словом, навести марафет если не полностью (а на памяти Нестерова это еще не удавалось никому), то хотя бы частично. Дело это было муторным и непростым, ибо налить воды и насочинять бумаг «от фонаря» может каждый. А вот «с пальца», да с «кудыкиной горы», а заодно и «с потолка» – нуте-ка, сами попробуйте!

В какой-то момент бригадир вспомнил, что еще на прошлой неделе клятвенно заверял Нечаева, что его персональное инициативное сообщение будет предъявлено в течение ближайших двух дней. Василий Петрович был человеком незлопамятным, однако про этот их уговор мог вспомнить в любую минуту. Так что, вздохнув, Нестеров убрал папки обратно в сейф, достал оттуда же чистый бланк и со словами «трудно первые три строчки» начал строчить:

«Старший оперуполномоченный подполковник Нестеров А. С. в ходе личного сыска установил, что…»

На этом мысль обрывалась. Что именно он хотел сообщить представителям гласных служб криминальной милиции, бригадир, признаться, не имел ни малейшего понятия. Но что-то сообщать было нужно, поскольку в противном случае – незачет.

Нестеров взял в руки листок, внимательно перечел немногое написанное и в поисках вдохновения побрел в дежурку, в которой прапорщик Прокопенко вдохновенно возился с карбюратором от старого «Москвича».

– Как ты думаешь, Юра, что в приватной беседе, по-соседски, мог сообщить источник старшему оперуполномоченному ОПУ?

– …Что говно, а не запчасти продают, – буркнул о своем прапорщик.

– Фи, это же моветон. Как-то слишком общо… А что-нибудь поконкретнее?

– Говно, а не карбюраторы.

– Местечково мыслите, товарищ Прокопенко.

– Говно, а втридорога.

– Вот! Уже теплее. Разовьем вашу мысль и переведем ее в плоскость всесокрушающей борьбы с преступлениями в сфере потребительского рынка! Где брал?

– В палатке, на «Юноне».

– Почем? – спросил Нестеров. При этом он уже что-то крапал на бланке.

– Считай, три цены. Карбюратор – говно, а куда деваться? Под «мерсы» и «Тойоты» – сколько угодно. А на старого «Москвича» – днем с огнем не сыщешь.

– В магазине брал?

– Я ж тебе говорю – в палатке, на рынке!

В этот момент в дежурке задребезжал старенький телефон.

– Сергеич, возьми трубку, а то у меня руки грязные, – попросил Прокопенко. – Да не этот – вон тот, белый, местный.

По местному телефону звонил неведомый сотрудник, невесть как затесавшийся в покинутых кабинетах центральной конторы:

– Слушай, а где у нас набережная адмирала Пуговкина? – без предисловия начал он.

– Нет, это ты слушай, голос из склепа – очумел? – взорвался Нестеров и продублировал информацию Прокопенко.

– Не может быть такой набережной! – резонно отрезал прапорщик.

– Это почему? – поинтересовался бригадир.

– Потому что адмирала такого быть не могло.

– Это почему?

– Пуговкин потому что!

– Слышал? – фыркнул Нестеров в трубку и положил ее. – Дурка какая-то!

– Ничего особливого, – невозмутимо не согласился прапор.

– Ладно, черт с ним, с адмиралом. Продолжим. Значит, в палатке на рынке? Тогда пишем далее: как сообщил источник, на этом рынке он недавно познакомился с Валерой…

– Почему с Валерой?

– А ты знаешь имя?

– Нет.

– Тогда не мешай!.. Познакомился с Валерой, который занимается перепродажей краденых запчастей для отечественных автомашин… ля-ля-ля… три рубля… Приметы Валеры… Установить не представилось возможным, так как квартира съемная, а он сменил адрес… Посему хули ознакамливать… все!.. А стульев хозяйственникам не видать! – вспомнилось вдруг Нестерову.

– Какие стулья? – не понял Прокопенко.

– Крепкие, кумачовые, числом двенадцать, – задумчиво ответил бригадир.

– Н-да. Вас послушать со стороны нормальным людям – оторопь берет, – пробурчал прапор, отдуваясь от резких движений при починке карбюратора.

– А нормальные люди должны смотреть «Убойную силу» и умиленно сопеть в стенку носом. А для того, чтобы этот бред никому не был известен, я грифую бумаги. Так, ставим в уголке «секретно». Бамц – и таперича никто не имеет права знать! Ловко? Вот и славно. А теперь все, Юра, мне пора баиньки. Будут звонить из Министерства внутренних дел, скажи, что Нестеров Александр Сергеевич принять их сможет, но только завтра. Договорились?…

Нестеров накаркал: около пяти часов утра раздался звонок. Не из министерства, но из Главка. Хорошо поставленный и удивительно не сонный голос объявил:

– Минск-520!!!

Александр Сергеевич, который лежал ближе к телефону, а потому спросонья схватил трубку, на голос среагировать не успел – связь прервалась.

– Ты часом не знаешь, «Минск-520» – это что за зверь такой? – поинтересовался бригадир у одним глазом проснувшегося Прокопенко.

Раскладушка прапора заскрипела, и тот отвернулся.

– Спасибо, однополчанин! – кивнул Нестеров.

Он посопел, поглядел в потолок и понял, что теперь просто так заснуть не сможет – его не покидала рябь секрета.

– А может, это тревога тревожная такая?! – взорвался из-за безразличия коллеги Нестеров. – Может, наши батальоны в смертельной схватке…

– Ага, шас Молотов под утро громыхнет: «Граждане и гражданки Советского Союза!» – озверел Прокопенко. – Чего ты разошелся? Тебе что скомандовали?

– Минск-520!

– Ты – «есть» ответил?

– Практически!

– Тогда все – спим!

– Нет, мне интересно – что за команда такая?

– Команда секретная – мы ее не знать, а исполнять должны!

В этот момент вновь зазвонил прямой с ГУВД:

– Отбой Минску-520!!!

Это сказал тот же самый, правда, уже чуть подуставший голос, в котором бригадир, тем не менее, различил победные нотки.

– Во дела! – почесал затылок Нестеров. – Похоже, наши-то ядрену атаку отбили! Очередного Пауэрса прищучили! Отбой Минску!

– Во! А ты еще узнавать хотел! – ворчал Прокопенко, не слезая со скрипучей раскладушки.

– Может, кто к ордену приставлен? – ерничал Нестеров.

– Ага, с закруткой на спине, – уже сквозь сон парировал прапорщик.

Остаток сна был недолгим, ибо уже без пятнадцати шесть в отдел прискакал дежурный по Управлению начальник отдела кадров майор Шлемин. Майор был выбритый, строевой и резвый. Ужасом, летящим на крыльях ночи, он ворвался в дежурку и объявил тревогу.

– Что вы голос повышаете? Мне что, коней седлать?! – недовольно пробурчал Прокопенко и принялся искать журнал, по которому надо было обзванивать сотрудников. – Сергеич, ты случайно не в курсе, где наш главбух?

– Не главбух, которая с толстой жопой и в очках, а гроссбух, который прошитый и с пронумерованными страницами, – назидательно поправил Нестеров. – А я почем знаю?

– Вы что? Команду «Минск-520» не принимали? – ужаснулся Шлемин. – К шести часам все сотрудники должны быть на своих рабочих местах!

– Да принимали мы, и «Минск», и «отбой Минску», и город Брест «с боем брали», – проворчал прапор. – За сутки чего только ни напринимаешь… А, вот он, главбух, нашелся. За сейф, гад, завалился.

– Журнал должен храниться не за сейфом, а в сейфе. Вы, вообще, в этом году зачет по секретному делопроизводству сдавали?

– А сегодня тревога нейтронная, али так – пехотно-полевая? – поинтересовался Нестеров, просматривая сообщения телетайпа. И вслух, дабы перевести огонь проверяющего на себя, начал без разбору зачитывать сообщения с ночной сводки:

– …Неизвестный преступник открыто похитил с прилавка магазина, по адресу Космонавтов 28. корп. 1 коробку конфет стоимостью 36 рублей! Приметы: ХТС, 170 сэмэ! Что творят! Надо бы на контроль взять!.. Так. Во Всеволожское РУВД обратился гражданин Мурашкин Андрей Николаевич, 1962 года рождения, с заявлением о том, что, будучи в состоянии алкогольного опьянения, при переходе через реку Морья в районе деревни Леспари упал в реку Морья. Попытки извлечь из воды ружье положительных результатов не дали… Вишь, как обернулось! Сегодня тревога, а народ не вооружен!

– Вы глумитесь? – поднял брови Шлемин.

– Просто читаю информацию. Продолжить? Тут вон еще голень выловили, не поймут чью – видать, никому не подходит.

– Не надо читать! – отчеканил проверяющий.

Наконец в отдел потянулись сонные сотрудники, поднятые в ружье не тревожным зовом из Минска, а местной системой оповещения, накануне наспех разработанной подполковником Копытовым. Впрочем, к назначенному часу пришли не все, а лишь те, кто непредусмотрительно поднял трубки телефонов.

В результате вместо к 6:00 в полном составе отдел собрался лишь к 8:30.

– …Можно было и не тревожить! Все одно к девяти на работу, – ворчал Пасечник.

– Вот, вижу старые кадры! Опыт! И тревожный чемоданчик с собой! – обрадовался Шлемин, заприметив в руках Николая Григорьевича портфель. – Ну-ка, покажите молодежи, что там у вас? – чуть игриво и подобострастно начал проверяющий.

– Чего показывать-то? Знамо что – все необходимое для тревоги, как учили, – постарался отмахнуться Пасечник и с хрустом сжал ручку старого, потертого дипломата. Давным-давно опытным путем было установлено, что в этот самый дипломат влезало одиннадцать бутылок портвейна по 0,7 литра.

– Ну, не скромничайте, – Шлемин ловко и корректно выхватил дипломат и открыл.

В портфеле лежали: носки, толстые, шерстяные, давно не вонючие (одна пара), стухший огурец в полиэтиленовом пакете (одна штука), логарифмическая линейка (одна штука). Больше в дипломате ничего не было.

– А я предупреждал, – буркнул под дружный гогот Пасечник.

– А линейкой мы будем рассчитывать траекторию полета ракет пентагоновских стервятников, – пояснил Нестеров.

– Братцы, чего-то шмалью завоняло! – повел носом Эдик Каргин. – Признавайтесь, кого тревога с толчка подняла?

Руководство отдела пыталось сохранить лицо и наладить дисциплину. Поначалу получалось плохо, но затем за дело решительно взялся Копытов, и народ удалось утихомирить и построить. После этого слово взял шокированный столь откровенным разгильдяйством Шлемин, который оповестил народ, что тревога учебная, а район их дислоцирования…

– В Минске! – сообразил прапорщик Прокопенко.

– Слушайте, вы как ПФЛ прошли? – не выдержал Шлемин.

– А меня спросили, люблю ли я Родину и не ссусь ли по ночам? Первое – да, второе – нет! – отрезал Прокопенко и получил подзатыльник от Копытова.

– Район вашего дислоцирования находится не в Минске, а в Сосновом Бору, в тридцати километрах, деревня… – продолжил проверяющий.

– Большое Жабино, – послышалось из подобия строя.

– Деревня Кохрино!!! – взвизгнул Шлемин.

– А вы, товарищ майор, небось, как всегда, в бункере под Смольным? – опять раздался звонкий голосок.

– Кто говорит?! – сорвался майор.

– Все говорят! – парировали ему.

– У меня вопрос… – попытался взять себя в руки проверяющий, обращаясь в первую очередь к руководству отдела.

– Нет уж, это у меня вопрос! – вышел из строя Лева Трушин.

– Пожалуйста!

– При какой температуре зимой оркестр может не выходить на строевой смотр?

– Товарищ Копытов, вы можете унять личный состав?!!! – завопил майор.

Копытов схватил Трушина за шкирятник и потащил в свой кабинет.

– А что?! Это в уставе прописано! – отмахивался Лева. Дисциплина снова рухнула. Вокруг майора Шлемина сгрудился личный состав отдела. Прямо как перед эстрадной артисткой на фронте.

– Разрешите песню: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов…»

– А я вот тут стихи на злобу дня сочинил…

– Товарищ майор, как вы думаете, имеет ли моральное право служить в органах разведенный?…

Шлемин позорно бежал, а затем очень долго писал рапорт, на котором были поставлены угрожающие резолюции. Забегая вперед, скажем, что прапорщику Прокопенко не было ничего. А вот Леве Трушину было – его заставили мыть окна в дежурной части.

Зато Пасечник выкинул огурец. Он догадался, откуда такая вонь в коридоре…

Поскольку день был изначально скомкан тревогой, руководство отдела решило дать на сегодня отбой по всем объектам и вместо этого устроить массовые учебно-просветительские занятия для личного состава. Тем более, что в свете утренних событий вскрылись многочисленные пробелы в профессиональном образовании «грузчиков» – причем как молодых, так и заслуженных.

Запас учебных тем исчерпали к пяти часам, после чего окончательно раздавленный свалившимся на плечи непосильным грузом знаний личный состав был благополучно распущен на все четыре стороны вплоть до следующего утра.

Так рано в родные пенаты Нестеров не возвращался уже очень давно, а следовательно, сегодня его шансы на милостивое прощение были как никогда велики. По дороге к дому Александр Сергеевич заскочил на мини-рыночек на Казакова, купил у старух букетик чуть подвядших, но зато недорогих астр для жены и пару кило яблок для Оленьки и в самом прекрасном расположении духа двинулся заключать мировую со своими женщинами.

Нестеров открыл дверь своим ключом и вошел в прихожую. Здесь, вместо ожидаемой в столь «ранний час» тишины, бригадира встретили шум обитаемого помещения и очень завлекательные запахи. Определить территорию их обитания было нетрудно – кухня.

В Александре Сергеевиче вдруг проснулось озорство: ему захотелось пройти на кухню так, чтобы его не заметили, а потом басом (именно басом) поздороваться. Ему уже виделось, как жена сначала рассердится, а потом отойдет, шутливо треснет его полотенцем по спине и скажет: «Иди, мой руки». И все будет хорошо, как… в «раньшее» время.

Бригадир на цыпочках прокрался к обиталищу тепла и еды и уже даже раскрыл рот, но тут услышал обрывок фразы, и пожелание здравствовать застряло комом.

Судя по голосам, на кухне вместе с женой приготовлением яств земных занималась ее давняя приятельница – Люсьен. Александр Сергеевич никогда не понимал, что может связывать двух столь непохожих женщин. Рядом с его вечно подтянутой (работа обязывала) женой Люсьен (а в просторечии, Людмила Геннадьевна) смотрелась лет эдак на двадцать старше. После рождения двоих детей, мальчика и еще мальчика, Люсьен сильно расползлась. По дому и двору, а жила она в соседней с Нестеровыми парадной, она ходила в синем, в мелких красных цветочках, халате, по старинке выбивала во дворе ковры и гоняла этой же выбивалкой частенько приходящего под мухой мужа. И хотя такое поведение сильно противоречило всем устоям семьи Нестеровых, бригадир регулярно встречал Люсьен на семейной кухне.

– …Нет, точно надо разводиться, – спокойно говорила Ирина, помешивая густо пахнущую мясом гречневую кашу.

– Одинокая женщина – это неприлично, – флегматично комментировала высказывание подруги Люсьен.

– А я и так одинокая. Мужа дома никогда не застанешь. Нет, я, конечно, понимаю, «наша служба и опасна, и трудна». Вот только в последнее время мне все чаще кажется, что это было сказано о жизни родных и близких сотрудников милиции.

Нестеров чуть не задохнулся от возмущения. Он-то был уверен, что жена свято хранит тайну его работы, а та, оказывается, вот так спокойно, на кухне, за готовкой, каждому встречному-поперечному…

– Все равно, Ирка, мужчина в доме нужен. Гвоздь прибить, ночью приласкать!

К немалому удивлению бригадира, Люсьен продолжала отстаивать его незаменимость для жены и хозяйства.

– …Да какой гвоздь, Люся, какой гвоздь???!!! Все гвозди в этом доме прибиваю я и только я. А в постели, ты меня прости… Ты с винной бочкой спать пробовала?! Хотя, что я говорю, твой-то тоже не подарок. Но у твоего хотя бы запоями, а этот… Я уже забыла, когда он трезвый домой приходил. Я, конечно, все понимаю… Нет, это я раньше все понимала, а сейчас отказываюсь понимать. Я уже устала ждать, принимать и понимать. Может быть, «сейчас» и не сильно отличается от «вчера»… Но только «вчера» (которому лет эдак пять-семь!) я знала, ради чего жду этого человека, появляющегося на несколько часов в день. Ждала его за один взгляд, за одну улыбку… А как он радовался рождению дочери! А сейчас… Олька с ним разговаривает, только когда ей нужны деньги на новую модную фигню. И ведь играет, мерзавка, на его чувстве вины. А что я могу изменить, когда он сам устроил себе такую жизнь?… Да и не хочу я растрачивать последние силы на то, чтобы постоянно все нормализовывать! Какой во всем этом смысл? Ради чего?

– Но деньги он тебе регулярно приносит?

– Боже, Люся, ну о каких деньгах ты говоришь?…

…Слушать дальше Нестеров не стал. Он так же тихо вышел из квартиры и аккуратно закрыл за собой дверь. Букетик астр отправился в свой последний путь через люк мусоропровода, расположенного между четвертым и пятым этажом. В течение получаса этот же путь поступательно повторило все содержимое скуренной бригадиром пачки «Явы». После этого Александр Сергеевич принял решение, пешком поднялся на последний, девятый этаж и позвонился в дверь квартиры № 199.

– Ба-а! Сосед! Сколько лет, сколько зим! А я уж решил, что ты совсем нас, стариков, забыл. Подумывал даже через совет ветеранов ГУВД жалобу на тебя подать. Дескать, зазнался подполковник Нестеров, воспарил аки орел горный, пенсионеров уважать перестал.

– Витя, хватит тебе над человеком измываться!.. Не слушай его, Саша, проходи. Ты же знаешь, его хлебом не корми – дай только поворчать.

Нестеров улыбнулся и вошел. Вот сейчас он был по-настоящему среди своих.

С супружеской четой Голубевых Александр Сергеевич познакомился буквально через неделю после заселения в новый дом. Виктор Ильич, также как и мама Нестерова, умудрился вскочить на подножку безвозвратно уходящего социально-справедливого паровоза и получить ордер на квартиру по особому «милицейскому» призыву. То бишь – за заслуги перед Отечеством. Как известно, в наши дни такие заслуги ценятся гораздо скромнее. А то и вовсе не замечаются.

Еще десять лет назад Виктор Андреевич был Опером. Именно так, опером с большой буквы. Причем не простым, а опером «уличным». Людям знающим не стоит объяснять, что это такое, а вот для остальных, пожалуй, требуется некоторое пояснение.

Как и подавляющее большинство уличных оперативников, Голубев был рожден для подворотен. За годы службы, которая, в общем исчислении, насчитывала без малого тридцать пять годков, он всегда немного пасовал перед офисами, но зато на толкучке, не моргнув глазом, задержал бы хоть самого Березовского со всей охраной в придачу. Это была его земля, и никакие асы по особо важным делам не продержались бы здесь дольше пяти минут. Ведь и элитные подразделения «зеленых беретов» США, обмотанные экспериментальным оружием да радиотелефонами, и те мгновенно сдавали перед неграмотными вьетнамцами в гнилых джунглях. Что ж тогда говорить о Вите Голубеве, который в свое время в одиночку задержал шестерых гастролеров из Поти, скрутил руки самому Авроре и умудрился уберечь лицо от бритвы истеричного Хабарика.

Сотрудники оперативных подразделений по борьбе с карманными кражами всегда высокомерно относились к прочим сыщикам. «Ну, убийства тоже кому-то раскрывать надо», – снисходительно улыбались они. Это для гражданского населения и для ежедневных сводок ГУВД карманный вор – просто карманный вор, либо чуть пренебрежительно – «карманник». На самом деле карманный вор мог быть «верхушечником», «рыболовом», «хирургом», «ширмачом», «щипачом», «кротом», «женихом», «муравьем»… Уличные опера десятилетиями создавали сленг, не уступающий морским «компасам», а самые сумасшедшие из них абсолютно зависели от подобного образа жизни. То есть: если бы в свое время они не попали в уголовный розыск, то вполне могли стать виртуозами и авторитетами среди карманников. Словом, они по праву считали себя элитой сыска.

Как ни странно, но и жулики, зарабатывающие себе на жизнь из чужих карманов, придерживались аналогичного взгляда. Их язык тоже был по-настоящему жаргонным, сочным и едким – профессиональный филолог оценил бы его наверняка. (Тем паче что раскрученное СМИ хамское щебетание нынешних авторитетов если и представляет научный интерес, то лишь для социологии.) И вообще – скажите, как может сравниться «скокарь» со «щипачом», если карманник ворует постоянно, ежеминутно? Многие воры были в прямом смысле этого слова больны «кармано-манией». Между прочим, это термин психиатров, а отнюдь не литературный. Не случайно старая традиция ортодоксально утверждала: «Вор – синоним карманнику». О чем бишь мы это? Да о том, что личный сыск и воровство не противоречивы, а противоположны.

Виктор Ильич вышел на пенсию в 1998 году. Вернее, его торжественно ушли, ибо дольше, чем он, могут себе позволить служить лишь полковники и генералы – в конце концов, поставить свою подпись на приказе можно и артритной рукой.

Пока позволяло здоровье, пенсионер Голубев регулярно мотался в родное управление, где он на общественных началах барражировал в рейдах по Невскому и прилегающим к нему улицам, учил уму-разуму молодежь, «воспитывал» знакомых карманников и периодически пил водку с руководством и старожилами отдела. Столь активная пенсионная жизнь в одночасье прекратилась пару лет назад, когда у Голубева обострилась застарелая болезнь ног. После этого радиус его передвижений ограничился близлежащим универсамом и ларьком «24 часа». Но болезнь прогрессировала, и в последние месяцы Виктор Ильич из дома практически не выходил. Именно за эти пару месяцев он здорово сдал – кипучая оперская натура жаждала действий, простора, наконец, адреналина. А какие могут быть действия и адреналин в двухкомнатной «брежневке» на девятом этаже?

– …Вы уж меня, хозяева, извините, но я сегодня с пустыми руками. Разве что вот, – виновато улыбнулся Нестеров, выкладывая на кухонном столе купленные для Ольги яблоки.

– Ты эти свои церемонии, товарищ подполковник, брось. Мы с Петровной, хоть и не олигархи, но раз в месяц гостя принять в состоянии. Тем более вчера моя старуха пенсию получила.

– А я вот сейчас кого-то как шваркну половником да по-лбу, – шутливо вскинулась Алена Петровна.

– Это за что же?

– Да за старуху. Ты меня, Витенька, с собой не ровняй. Я – женщина видная. Мне, между прочим, до сих пор на рынке мужчины комплименты делают.

– На рынке – это черные, что ли?

– Разные. Ты, Саша, садись. И яблочки свои убери, дочке отнесешь. Кстати, на днях видела ее – такая красавица вымахала, вылитая мать… Значит так, господа офицеры: если чего-то существенного желаете, то надо полчасика подождать. А так, на скорую руку, можно яишенку сообразить, салатик зеленый.

– Нам, мужикам, Аленушка, желательно побольше витамина «Цэ». Сальце, маслице, винце.

– А я не тебя, я гостя спрашиваю. Про твои гастрономические вкусы я и так все знаю.

– Давайте яишенку, – из вежливости согласился Нестеров, который очень не любил, когда вокруг его скромной персоны начиналась нездоровая суета.

– Ну, эдакое мы и сами смастырить горазды, – сделал вывод Голубев. – Так что давай-ка ты, Аленушка, ступай в комнату, сериальчик включи, а мы уж тут с Сашей на кухне сами управимся. В кои-то веки по-холостяцки, как говорится, «раз в жизни спокойно», посидим… Только сначала вот что: ты нам сюда бутылочку, ту самую, принеси.

– Ишь, какой шустрый, «принеси». Саше-то, положим, можно и выпить чуток, а вот тебе… Сашенька, я очень тебя прошу, ты тут проследи за ним. Ему же врачи категорически запретили. Хотя бы месяц надо пару курсов прокапать.

– Начинается, – протянул Виктор Ильич. – И хочется, и чешется, но мама не велит. Ты, Алена, не анализируй, ты бутылку тащи. А мы тут с товарищем подполковником сами разберемся.

– Знаю я, как ты разберешься, – делая вид, что сердится, сказала жена и через пару минут вернулась с початой бутылкой дорогущего «Курвуазье».

Судя по времени отсутствия Алены Петровны, бутылка была спрятана со знанием дела.

– Получите, господа офицеры. И постарайтесь не злоупотреблять…

Чуть отстраненно наблюдая за разворачивающимся перед ним супружеским диалогом, Нестеров в очередной раз поймал себя на мысли, что завидует этой семейной паре. Черно-белой завистью.

Голубевы жили что называется душа в душу и на следующий год собирались отмечать серебряную свадьбу. Но не в дате было дело, хотя сама по себе она, безусловно, внушала уважение. Просто Алена Петровна, по мнению Нестерова, была образчиком настоящей милицейской жены. Такой, с которой не то что огонь и воду – космос пройдешь, походя оставляя следы на пыльных тропинках далеких планет. Самое удивительное, что, став однажды женой опера, Алена Петровна продолжала оставаться ею даже сейчас, когда оба супруга вышли на пенсию. Именно этот стаж дорогого стоил. Может быть, это чувствовала и Ирина, которая всякий раз находила тысячу отговорок, чтобы не идти с мужем в гости к соседям с девятого этажа?

Кстати, история знакомства опера «карманного отдела» Вити Голубева и тридцатидвухлетней «разведенки» Алены Морозовой заслуживает отдельного если не романа, то уж романа, точно.

17 августа 1980 года в служебной столовой Управления Октябрьской железной дороги Витя Голубев взял половинку горохового супа за 7 копеек, порцию сарделек счетом полторы и липкий граненый стакан напитка «Солнечный» противоречиво-светло-желтого цвета. Кинув на изогнутый алюминиевый поднос шесть кусков хлеба, он, чуть нахохлившись, уселся за одинокий в крошках стол. Разжевать кожу свиньи мужского пола Витя не смог и, оглянувшись градусов на восемьдесят влево, сплюнул ее обратно в тарелку. Щетина нырнула и тут же выскочила обратно – тонуть в гороховой похлебке свиная кожица категорически не желала. При ближайшем рассмотрении на ней явственно проступали пупырышки, из чего следовало, что после смерти хряка обжигали паяльной лампой. С сарделькой также пришлось помучиться: она никак не ломалась вилкой, а лишь тягуче плющилась, раздвигая стремящуюся на волю картофельную муку. Напиток «Солнечный» напомнил Вите теплую недокипяченую воду с остатками засохшего варенья в банке. Если бы Голубев учился в университете, то вкус этого «десерта» вызвал бы у него ассоциации со стройотрядом. Но Витя не учился нигде, кроме вьющихся проходных дворов с остатками затоптанных блокадных грядок. Изгнанный из ремеслухи, Голубев по комсомольскому призыву попал в рядовые милиционеры. Через полтора года ему присвоили звание сержанта, еще через год – старшего, а еще через семнадцать – старшины.

Витя заскучал и стал смотреть прямо. Но там не было ничего интересного, поскольку прямо он видел лишь опустевшую столовую да скучную документальную фильму. Дело было, конечно же, не в дохлом хряке! Гораздо хуже другое – за целый день, а сейчас часы показывали уже 18:03, в центре города он не увидел ни одного щипача. Сначала это его поразило, затем насторожило, а потом задело и травмировало. Представьте: Первомай, репродукторы, сбор у школы, кучи и кучки людей, размноженные портреты Политбюро, похожие друг на друга, дешевые бутерброды с редкой колбасой, переход через Дворцовый мост, взрыв блекло-розового надувного шарика в руках одноклассника. И вот вы на миг зажмуриваете глаза, затем раскрываете веки, чтобы улыбнуться, и – БАЦ!!! Ни одного человека на площади. Да что на площади – вообще вокруг ни одного! И как тут не вспомнить дьявола?… Точно такие же чувства колыхали сейчас и Витю.

За двадцать минут до этого перед подземным переходом к Гостиному Двору Витя нарочно наступил на ботинок спекулянту импортным «Мальборо» по прозвищу Шина:

– Шина, где весь честной народ?

В переходе под Невским было, как всегда, не протолкнуться.

– Вить, ты чего?! Все шебуршат.

Это заявление Шины повергло Голубева в ужас. Он что – никого не видит?! Вы когда-нибудь слепли?! Закройте глаза, быстро сделайте шесть шагов вперед, один влево, вытяните руку. Страшно? – То-то же! Вите вдруг подумалось, что именно сегодня он и умрет. Умрет пьяным и на раскладушке. «Попаду, наверное, в ад. Ну и хорошо, жулье ведь туда определяют? А они и в аду все равно не угомонятся. Вот я там в сыск и устроюсь».

К столику, стесняясь, подсеменила женщина. Звали ее Алена, и до этого она никогда сама не знакомилась с мужчинами. Алена была красивой женщиной. В данном случае прилагательное «красивой» – небанально и исчерпывающе. Алена работала инженером теплосетей и любила гладить женское нижнее белье. В данный момент она была одета с нуждающимся оттенком. Впрочем, оттенок этот бросился бы в глаза разве что такой же, как она, разведенке со вкусом и без лишних денег.

– Хотите винегрет с пивом?

Ничего удачнее Голубеву нельзя было и предложить. Ведь это так гармонировало с его сползшими в толстенький ободок носками неопределенного запаха.

– Хочу, но у меня нет денег. Но за ваш счет не стану. Но если вы из буфета, то в долг буду. Но могу забыть отдать, но не потому, что жадный.

– Я сейчас! – Алена выхватила тарелку и зеленую поллитра «Жигулевского» с буфетного прилавка с аналогичным замерзшим ассортиментом.

Она торопилась. Перед тем как подать, Алена умудрилась увидеть свое отражение в начищенной глади металла холодильника, одернуть юбку и дунуть на мешающую свисшую длинную волосинку.

– А вы давно были в театре? – сглотнула Алена, дождавшись, когда Витя после нескольких глубоких глотков пива перегрызет кусочек селедки поверх ярко-малинового винегрета.

Страницы: «« « ... 7891011121314 » ... »»