Чучельник Менка Мила

Проснулся я от того, что кто-то гладил меня по щеке. Сквозь приоткрытые веки я увидел Альжбету. Она была так прекрасна в лучах яркого солнца. Через секунду, поняв, что это не сон я вскочил на кровати:

– Альжбета?!

Она, улыбаясь, приложила пальчик к губам:

– Тише, тише, я ненадолго к Вам, граф.

От волнения я долго не мог попасть рукой в рукав халата, отчего ужасно нервничал и не мог вспомнить заранее заготовленную для такого случая речь. Много раз, воображая себе, что встречу Альжбету в парке или заграницей на водах, где она будет инкогнито, я никак не мог предположить, что она придет ко мне домой.

– Не угодно ли Вам что-нибудь? Кофий? Легкий завтрак? Пойду, распоряжусь. – суетился я.

– Не стоит беспокойства, дорогой Алексей Леонидович, все, о чем я хотела просить Вас, так это не гневаться на меня. Всё что я сделала, я сделала в Ваших интересах, я дала Вам зелье, запах которого отпугивает… – она долго подбирала слово – смерть. Вы понимаете, о чем я?

– Гневаться? На Вас? Помилуйте, но чтобы не говорили о Вас, мне Вы не сделали ничего дурного. Пожалуй, благодаря Вам я жив теперь. Мне искренне жаль Вашу тетушку, примите мои запоздалые соболезнования.

Прелестница приложила кружевной платочек к сухим глазам, и молча кивнула.

Было слышно, как бьется о стекло большая муха, да тикают напольные часы, которые я привез из Ганновера.

– Значит, Вы обещаете мне, что сохраните дружеское ко мне расположение? – улыбнулась Альжбета через минуту. – И Вам все равно, что обо мне говорят?

– Я слышал о Вашей гибели, но не верил слухам. Надеюсь, что и остальное не более, чем…

Она приложила палец, но на сей раз не к своим, а к моим губам, и я невольно поцеловал его.

Отчего-то я сразу понял, что она собирается уходить, и мне стало так невыносимо тоскливо, что я был готов сделать что угодно, лишь бы она осталась, хотя бы ненадолго.

– Хотите, я покажу Вам свою библиотеку? – сделал я робкую попытку задержать гостью.

– Вы очень милы! Но книги наводят на меня скуку. Я без ума от театра, оперу люблю.

– Тогда я покажу Вам свою оранжерею. Вы любите розы? А оперу я Вам обещаю, если скажете, куда прислать билет.

Она засмеялась, ничего не ответив, и я повел её в розарий. Пока была жива матушка, она самолично ухаживала за цветами, сейчас это делал Федор, и я боялся, что хвастаться будет особо нечем. Но я ошибся, все было точно так, как при матушке. Мы вошли в благоухающий цветочный рай, сели на лавочку у старого фонтана и молчали. Девушка сидела так близко, что я чувствовал своим бедром тепло её бедра, и, повинуясь скорее инстинкту, нежели чувству, двигался всё ближе, пока Альжбета не оказалась в моих объятьях. Потом мы целовались, пока всё не закружилось вокруг. – Сказать, что я потерял голову, значит не сказать ничего.

– Мне пора – с сожалением прошептала она, отстраняя меня. Грудь её вздымалась, глаза горели лихорадочным блеском, а губы припухли. Я не узнавал своего белокурого ангела – это была женщина из плоти и крови, возбуждающая, опасная. Я понял, что пропал окончательно.

Мы шли по прохладной аллее, туда, где её дожидалась легкая коляска. Кучер, соскочив с козел, подал хозяйке руку, но я отстранил его, и сам помог ей сесть.

– Альжбета! Когда мы увидимся вновь? – голос мой был ровным, мне удалось, скрыть отчаяние, бушевавшее в моем сердце.

– Вы обещали сводить меня в оперу, Алексей! – со смехом отвечала она.

– Но сезон в опере начнется только с осени! Это невыносимо долго! – скрывать отчаяние мне становилось все труднее.

– Как знать, может быть, провидение сведет нас и раньше. А пока, возьмите на память обо мне, но пока я не уеду, не открывайте, прошу Вас – и она протянула мне небольшой сверток, перехваченный алой лентой.

– Поехали! – хлопнула она ручкой по дверце, и кучер щелкнул кнутом. Едва коляска скрылась из виду, я с нетерпением стал разворачивать сверток. Я был уверен, что это её портрет: мои глаза уже снова жаждали созерцать лик моей возлюбленной. Предмет был упакован основательно: за рогожей, шла папиросная бумага, в неё было завернуто нечто круглое. Сердце мое забилось сильнее, я разорвал бумагу и застонал: в руку мне легло наследство графини Херциговой. Сначала я побежал к дому, чтобы поскорее удостоверится в том, что меня провели, но потом, сел на землю и рассмеялся: я знал, что подвал пуст, знал, кто выпустил пленника. Будь я внимательнее, я бы разглядел, что кучером Альжбеты был Архип, до носа замотанный в шотландский шарф. Но я был ослеплен любовью, ничего не видя вокруг кроме прекрасной польки.

Но зачем она вернула мне артефакт? Я внимательнее присмотрелся к папиросной бумаге – так и есть, на ней было нацарапано короткое послание:

«Не сердитесь, Милостивый государь мой Алексей, но я должна была освободить своего отца. Он нанялся к Вам с одной лишь целью: защищать Вас от произвола Охотников – ведь для вас не секрет, что за Вами теперь тоже идет Охота. Единственный шанс для Вас это стать одним из них, чему способствует медальон, принадлежащей моей тетушке. У Вас есть время все обдумать, не пытайтесь меня догнать, это бесполезно – я сама Вас найду.

Ваша Альжбета».

Я покрутил в руках серебряный диск, который всегда принимал за часы, ведь графиня назвала мне время, когда мой взгляд был пойман в гипнотический силок. Я надавил на кнопку, и с легким щелчком крышка отскочила, явив моему взгляду портрет Государя… в волчьем обличии. Сам не знаю, как так можно изобразить человека: я сразу его узнал, несмотря на черную мантию и выступающие клыки.

Вспомнил, что Фрол говорил про медальон, что внутри портрет главного врага. Главного! Теперь мне стала понятна жестокость членов охотничьего клуба. Иначе они бы просто не выжили среди бесчисленного множества шпионов. Но как возможно… неужели Государь …? Мне не хотелось в это верить.

Но какова Альжбета! Провела меня, как мальчишку! А я то, идиот, уши развесил, ручки ей целовал, оперу обещал! Едут сейчас со своим папашей, смеются надо мной, и поделом!

Разозлившись не на шутку, я размахнулся и со всей силы метнул медальон в болото, в котором, по слухам, мои предки топили бракованных щенков. Вернувшись домой, я понял, почему с такой настойчивостью гостья не хотела ни кофию, ни легких закусок – Марфа с Федором лежали связанные спиной друг к другу, в кладовке. Я развязал их, но на попытки Федора оправдаться, махнул рукой: мол, сам опростоволосился не меньше твоего. Отдав распоряжение собирать чемодан и закладывать лошадь, я побрел назад, к болоту.

Успокоившись немного, я сожалел о вспышке гнева, стоившего мне ценного артефакта. Сшибая ботфортами осоку, я встал, как вкопанный: недалеко от меня, шагах в десяти, качаясь на ветке, висел на цепочке диск. Медальон зацепился за болотный куст, никчемный настолько, что, пожалуй, даже профессора ботаники вряд ли вспомнят его название. Но я был готов расцеловать это незатейливое чудо природы, сохранившее для меня медальон. Выбравшись из болота, я вернулся домой в отличном расположении духа, чему слуги, видевшие меня полчаса назад в мрачнейшем состоянии, никак не могли найти объяснения.

Я собирался ехать куда угодно, лишь бы подальше. Обладая смертельной тайной, я прекрасно понимал, что за жизнь мою теперь никто не поставит и ломаного гроша. Я рассматривал отъезд не как бегство, но как отступление, которое позволит мне выиграть время и хорошенько обдумать свое решение вступить в эту опасную игру.