Дело о полку Игореве Ван Зайчик Хольм

Апартаменты соборного боярина ад-Дина,

22-й день восьмого месяца, вторница,

ночь

Меч пропал.

Но ведь не сам же он удалился погулять?

Для очистки совести Баг сызнова погладил ладонью пространство над столешницей. Нету. Только медвежат чуть не задел. Глаза Бага быстро привыкали к темноте — покуда он прогуливался по карнизу, из безветренной пустоты под его ногами все же светили уличные фонари, а в кабинете их и в помине не было.

Что-то стало различаться. В глубине помещения угадывались очертания шкапов и тусклое поблескивание их стекол.

Ни звука. Ни движения.

Но тренированное ухо Бага все же засекло неподалеку сдерживаемое, едва слышное — но все же слышное — дыхание нескольких человек. И кто-то из них имел глупость прикоснуться к Багову мечу.

Это он напрасно сделал. Это он зря.

Баг начал сердиться.

«Подозрительно, — размышлял он, сидя на корточках и втянув голову в плечи, — что домой к сошедшему с ума соборному боярину ночью являются какие-то подданные. — Баг, чуть привстав, аккуратно и беззвучно снял с ближайшей стены пару длинных трубок. — Вон как над головой-то у меня просвистало. Еще Учитель говаривал: „Вглядись в те ошибки, которые человек делает, — и познаешь, насколько он человеколюбив“[37]. Швырять в живое ножиком — очень нечеловеколюбивый поступок, а уж упереть мой меч — редкостно большая ошибка. И зачем, спрашивается, такие нечеловеколюбивые и падкие до ошибок подданные сюда, в кабинет, являются? Уж ясное дело, не за кальяном с изумрудами, потому что он в прихожей. И не за романом „Шифу и Маргарита“, хотя это и дорогое издание, и даже в футляре. Они приходят за тем же, за чем и я — за „Словом о полку Игореве“, вот за чем!» — Баг взвесил трубку на ладони: вполне увесистая попалась трубка.

Слева послышался отчетливый характерный шорох.

«Ой, ползет!» — понял Баг, на мгновение высунулся из-за стола, метнул трубку на звук и исчез за другой тумбой стола. Кто-то хекнул от боли.

В стену над головой Бага снова пару раз увесисто стукнуло.

«Ну точно, ножами кидаются. Нехорошо…»

Баг коротко, без замаха швырнул другую трубку через весь кабинет; трубка врезалась в развешанных в темноте сестриц, и они все вместе, с радостным и бодрым деревянным стуком, осыпались на пол; метнулись смутные тени-силуэты.

«Кажется, четверо, — определил Баг, снова прячась за тумбой стола. — Четверо и с разных сторон».

— Вэйтухай[38], выходи… — вдруг предложил приглушенный голос.

«Уже бегу, — ехидно подумал Баг, добыв еще пару трубок. — Вот только халат поглажу».

— Отдай книгу, — раздался замогильный, явно измененный голос с другой стороны.

«Ну точно! Тридцать три Яньло, да что ж в этой книге такое?!»

И Баг собрался было швырнуть очередную трубку с целью более точного определения расположения противника перед неожиданным на оного нападением, как вдруг увидел два поразительно знакомых зеленых глаза — на шкапу, в противуположной части кабинета; глаза горели во мраке, как два огромных светляка.

«Что он тут делает?! Я ж его в повозке оставил!» — взволновался Баг и тут же понял, что именно делает в кабинете соборного боярина ад-Дина рыжий кот с зелеными глазами: охотится. Пара жутких светляков некоторое время перемещалась, потом оба замерли, даже как-то сжались на мгновение, и тут — темная молния с душераздирающим мявом пала со шкапа вниз, и там, внизу, кто-то тонко заверещал в ужасе; к визгу примешивалось боевое шипение.

— Ой, уберите его! Уберите! — в полный голос тонко орали в темноте. На крик метнулись тени.

«Ага, сейчас!» — подумал Баг со злорадством.

— Уа-а-а-а-у-у-у-у… — кровожадно завывал в ответ Судья Ди, и слышен был треск терзаемой материи.

Если бы Баг не знал, какого размера кот издает эти звуки, он решил бы, что где-то недалеко всерьез воюет средних размеров рысь.

— И вам не стыдно, подданные? — спросил Баг, перепрыгивая стол и тем самым сразу оказываясь в гуще событий. — Вчетвером на одного маленького кота?

Не дожидаясь ответа, он изгнал из головы мысли и нанес серию ударов по двум ближайшим черным силуэтам. Довольно юрким, надо признать.

Глухо звякнул упавший на ковер очередной нож.

Раздался звон бьющегося стекла: кто-то, сбитый кулаком Бага с неправедного пути, угодил в шкап.

А тут и Баг получил чувствительный удар в левое плечо; по чудесному наитию он успел уклониться, иначе угодили бы в голову.

«Амитофо…»

Справа воздух рассек меч. Баг от души заехал пяткой в живот тому, кто метнулся навстречу слева, — метнувшийся отлетел к стенке, с которой немедленно осыпались последние многострадальные трубки. Что-то не было видно конца потасовке, и Баг сосредоточился, настраивая себя не на мимолетную стычку, а на серьезное деятельное мероприятие: получить рану от собственного меча представлялось совершенно несообразным.

Глаза уже совсем привыкли к темноте. Баг стоял лицом к лицу с высоким нападающим; тот недвижно застыл, выжидая и держа меч над головой в поднятых руках.

Время работало против Бага: уже начали шевелиться поверженные, и каждую минуту можно было ожидать нападения сзади; но тут высокий дернулся, вскрикнул, забыл про меч и нелепо запрыгал на одной ноге, отчаянно встряхивая другой: в эту другую мертвой хваткой с горловым урчанием впился всеми когтями и зубами Судья Ди.

— Ах ты, вэйтухайский прихвостень! — выдохнул высокий, занося меч с явным намерением располовинить находящегося в боевом трансе кота, но Баг легко подпрыгнул, совершил изящный поворот в воздухе, и носок его кованого сапога вошел в соприкосновение с челюстью противника. Хрустнула кость, и высокий рухнул, как сноп.

Сзади раздался топот: противник спешно отступал в сторону балкона.

— Ди! Сторожи этого! — Баг подхватил с пола меч, ощупал рукоять: мой! — от души заехал в лоб лежащему — тот глухо охнул, и правильно, не зарься, скорпион, на фамильные мечи, — а потом метнулся к балкону.

Последний из убегающих обернулся, взмахнул рукой — звяк! — Баг легко отбил очередной метательный нож и, продолжая стремительное движение, ударом рукояти выбил черного на балкон, но не смог удержать полета лезвия меча: оно прошло наискось через грудь противника.

— Ып… — сказал тот и рухнул на перила.

«Намо Амитофо…»

Баг обернулся: оставшиеся двое проворно взбирались на близкую крышу по водосточной трубе. За спинами у них болтались мечи.

— Управление внешней охраны! — крикнул Баг. — Немедленно остановитесь!

Вотще — только еще быстрее руками-ногами заработали.

В кабинете утробно урчал Судья Ди.

Не остановятся, понял Баг, глядя на одетые в черное фигуры, и, сжав меч зубами, ухватился за трубу: крепкая труба, толстая, еще пятерых выдержит; стал карабкаться следом.

На крыше он оказался через несколько мгновений.

Перехватил меч в руку.

Черные фигуры громыхали кровельным железом в сторону Проспекта Всеобъемлющего Спокойствия, там старинные дома шли сплошной чередой, а многочисленные слуховые окна и выходы на чердаки давали столько возможностей улизнуть, что поимка, честно сказал себе Баг, сделалась бы сомнительной. Он стремглав кинулся следом.

Ветер пел в волосах. Баг уверенно нагонял бегущих.

— Управление внешней охраны! — еще раз гаркнул он им в спины. Исключительно для порядка. Подданным в черном, похоже, было глубоко плевать и на Управление в целом, и на ланчжуна Лобо в частности.

Один вдруг за что-то запнулся, полетел кувырком, а когда вскочил — Баг уже был рядом: стоял, держа меч лезвием вниз в правой руке. Второй обернулся.

Теперь, в льющемся снизу свете уличных фонарей, Баг ясно видел противников: одетые в черное с ног до головы, даже, если быть точным, до глаз — ибо лица человеконарушителей были закутаны черными платками, так что в узких прорезях лишь белки мерцали, — ночные незваные гости были людьми крепкого сложения, высокими и плечистыми. И не робкого десятка: один мгновенно выхватил меч и обрушил на Бага град ударов, слегка бестолковых, но мощных, а его приятель рванулся назад, на бегу тоже задирая руку к рукояти торчавшего из-за спины меча.

Баг легко парировал все удары первого, а когда тот по инерции проскочил мимо, несильным пинком свалил его и встретил второго.

Этот второй не стал бездумно кидаться, молотя мечом направо и налево, он был стремителен и быстр; он, переходя из стойки в стойку и легко играя клинком, попытался сблизиться с Багом, обманным выпадом желая поразить его в левый бок, но Баг отразил его атаку и, перекинув меч в левую руку, молниеносно рубанул нападающего по кисти. Отделенная от руки кисть, продолжая сжимать рукоять меча, упала, как сулящий райское наслаждение спелый кокос, меч лязгнул по кровле; нападающий отступил, глухо охнув и зажав изувеченную руку левой.

— Я же вас предупреждал, — укоризненно сказал Баг и развернулся к первому: тот, не меняя ошибочной тактики, вновь кинулся на него, рубя сплеча. Баг блокировал его удары и от души, с нешуточным раздражением заехал нападающему в подбородок.

И получил сильный удар в область почек: второй, хоть и лишенный правой кисти, продолжал наскакивать на Бага — безоружный на вооруженного мечом.

— Остановитесь, подданный… — хрипло посоветовал ему Баг, разворачиваясь. — Вы и так уже повреждены не в меру!

Но однорукий не внимал уговорам.

— Ивжо, мумун! — крикнул он, беспорядочно пинаясь. Баг еле успевал уворачиваться. — Инна![39]

«Да что же это!» — подумал Баг и с недоумением ударил его мечом плашмя по ноге; не в меру поврежденный упал на колени, и Баг стукнул его ребром ладони по шее.

Справа, гремя кровлей, гулко заворочался, поднимаясь, первый. Второй тоже шевельнулся.

«Железные они, что ли?» — ошеломленно подумал Баг. Обычно после такого удара рукояткой меча в челюсть или в шею человек лежит без сознания минимум несколько часов и еще седмицы две окончательно в себя приходит. А тут…

«Ничего не понимаю», — подумал Баг, в третий раз отражая бешеную атаку первого: казалось, все удары Бага на нем никак не сказались и сил у него совершенно не убыло. Баг даже отступил на пару шагов — таково было его удивление.

И высоко подпрыгнул: второй, несмотря на свои увечья, подполз, пачкая кровью крышу, к нему и попытался укусить за ногу.

— Ну, вы даете… — пробормотал Баг и, увернувшись от безумного мечника, — делать нечего! — длинным круговым движением снес ему голову.

«Намо Амитофо…»

Тело, дергая конечностями, осело на крышу, а голова мячиком проскакала несколько шагов и остановилась — затылком к полю боя, закутанным лицом — в сторону Проспекта.

Увидев это, второй нападающий горестно взвизгнул, сохранившейся рукой выхватил из-за пазухи тонкий нож и с триумфальным криком «Себе чести, а князю — славы!» полоснул себя по горлу, а потом в конвульсиях опрокинулся навзничь.

Баг недоуменно опустил меч.

— Кто бы мне объяснил, что тут произошло… О, да там же еще один, с Судьей Ди! Милостивая Гуаньинь! — Баг бросился назад.

Торопился честный человекоохранитель напрасно: когда он вошел в кабинет и ткнул пальцем в выключатель, в ярком свете ламп он увидел следующую картину.

Посреди разгромленного кабинета и беспорядочно рассыпанных трубок, вытянувшись во весь рост и раскинув руки и ноги, недвижно лежал облаченный в черное злодей, так легкомысленно схвативший не принадлежавший ему меч. Одежда на злодее была почти всюду равномерно разодрана, и кое-где проступали довольно серьезные раны, сочащиеся кровью. На груди у злодея рыжим взлохмаченным наростом возвышался Судья Ди; хвост воинственно ходил из стороны в сторону, слышалось приглушенное боевое урчание. Подойдя, Баг понял, почему его хвостатый приятель ведет себя тихо и не радует окрестности победным мявом и даже не шипит: у кота был занят рот. Судья Ди, вытянув шею, держал в своих немаленьких клыках кадык поверженного и урчал на полтона выше каждый раз, когда тот пытался пошевелиться. Кот добросовестно сторожил пленного.

— Ах ты, мой хороший! — умилился Баг, глядя на кота. — Ах ты, мой человекоохранитель хвостатый! Ты подержишь его так еще пару минут? Я сейчас Крюку позвоню.

Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю,

22-й день восьмого месяца, вторница,

ночь

Так и не удалось молодым супругам мирно посидеть рядышком перед экраном. Серия фильмы аккурат как кончилась: звезда уханьской сцены, народная лицедейка Люся Карамышева, игравшая отвратительную и злокозненную монахиню Ван, с неподражаемым артистизмом произнесла последнюю реплику: «Ну и шлюха! Сказала, что молебен шестого, а сама пятого пожаловала и денежки все прикарманила!» — и сей интригующий момент сменился титрами. Жанна, когда Богдан поведал ей о нежданных гостях, тоже лишь вздохнула. Некоторое время огорченно смотрела на мужа, а потом озабоченно качнула головой.

— Как ты переутомляешься, милый, — сказала она. — Что-нибудь разогреть? Или только кофей?

— Посмотрим, — ответил Богдан. — Но кофей — обязательно.

Несмотря на поздний час — а может, как раз благодаря ему, — от кофею оба научника и впрямь не отказались. Рудольф Глебович, потягивая волоски редкой седой бороды, спокойно прихлебывал живительный варварский напиток — Жанна делала отменный кофей; только по совсем уж бесстрастному, словно бы и не живому лицу великого лекаря можно было понять, что он пребывает в изрядном ошеломлении. Антон же Чу, не столь владевший собою, даже просыпал сахар из ложечки. Подмышкой он придерживал, словно боясь с нею расстаться, тонкую пластиковую папку, в коих обычно носят существенные документы; прямо себе под ноги он довольно несообразно поставил суму, снятую с плеча.

— Благополучно ли вы доехали? — спросил Богдан, когда гости расселись и чашки перед ними оказались полны. Начав обыденную беседу хозяина с гостями, он надеялся хоть немного успокоить обоих, помочь им перейти к делу: видно было, что Антон Иванович просто не знает, с чего начать.

— Да, вполне, — мрачно ответил Чу, держа чашку обеими ладонями. Густая, ароматная коричневая жидкость в чашке шла мелкими круговыми волнами. («Руки дрожат», — понял Богдан.) — Светофоры нам благоприятствовали.

Богдан решил не тянуть.

— Что же в таком случае так вас взволновало? — спросил он.

Хладнокровный Сыма коротко покосился на Жанну. Богдан понял и чуть распрямился в кресле.

— Жанночка… — сказал он с улыбкой.

— Да-да, — ответила она и тоже приветливо улыбнулась гостям. — Простите, драгоценные преждерожденные, я вас оставлю. — И встала. — У меня еще столько дел по хозяйству… Я такая нерадивая, ночь на дворе, а я не успела полить цветы и пришить мужу пуговицу.

Выйдя из гостиной, она плотно, тщательно притворила дверь за собой.

Чу, невольно проводив молодицу глазами, едва только дверь закрылась, кинул папку на стол и открыл.

— Полюбуйтесь, — негромко сказал он.

Это были четыре большие фотографии. Сразу не очень понятно было, что они изображают. Какие-то пятна с едва заметными прожилками или точками посредине… Почти одинаковые.

— Погодите… — пробормотал Богдан, присматриваясь.

Это были фотографии человеческого тела очень крупным планом. Похоже, первые две изображали левую и правую стороны груди человека. Мужчины, это наверняка. А вторые две — затылок и шею, тоже слева и справа.

— Что это?

— Это боярин ад-Дин, — ответил Сыма.

— Не понял.

— Эти фотографии входят в полный комплект документов, относящихся до текущего состояния боярина, — бесстрастно заговорил Рудольф Глебович. — Я, честно говоря, большого значения им не придал… Да и как было придать — легкие, уже почти зажившие кровоподтеки по обеим сторонам груди и по обеим сторонам подзатылочной части шеи. По сравнению с тем, что происходило с боярином… Порядка для мне сделали, разумеется, и эти фото — поскольку описание состояния делалось полное.

— И что вас тут… зацепило? Мало ли где мог человек ушибиться… тем более, что, как вы говорите сами, синяки уже давнишние и, стало быть, с последними событиями никак не связаны.

— По всему выходит, что так, — нервно вставил Чу. — А, может, и не так.

— Поясните вашу мысль, преждерожденный, — попросил Богдан.

— Сначала закончу я, если позволите, прер еч, — сказал Сыма.

— Да, разумеется, — сказал Богдан. — Простите.

— Мне покою не давало то, что у столь уважаемого, степенного и, насколько нам удалось выяснить, далекого от буйных телесных забав человека, каким был прер ад-Дин, обнаружилось на теле целых четыре синяка. Вот здесь, — лекарь большими пальцамирук показал себе на грудь, где-то под правой и левой ключицами, — и вот здесь, — заведя руки за спину, он коснулся шеи по обе стороны от ложбинки под затылком. Богдан моргнул: где-то совсем недавно он слышал рассказ о синяках на груди. — Причем именно давних, — продолжал лекарь, — почти уже рассосавшихся, то есть не связанных с его нынешним печальным состоянием и членоповреждениями, каковые он в этом помраченном состоянии действительно легко мог бы получить. Я человек дотошный…

— Знаю, — кивнул Богдан. И тут вспомнил: опять Елюй!

Ведь это Баг говорил ему о синячищах на груди сюцая!

— Я сделал, в частности, увеличенные снимки этих образований. Они перед вами. Вы ничего странного не замечаете?

— Для меня тут все странно.

Сыма длинным ногтем мизинца коснулся крапинок посреди одного из синяков.

— Видите? То ли царапинка, то ли… укус.

— Укус?

— От укусов, например, насекомых, особенно если у человека есть предрасположенность, могут возникать серьезные и долго держащиеся припухлости и отеки. Первые слепни подчас кусают так, что синий бугор на коже держится пару седмиц. Вот и тут… Но я не мог понять, чей это укус. И я не мог понять, каким это образом насекомые, или кто бы то ни было, научились кусать так… неестественно.

— Что значит — неестественно?

— То, что два пятна на груди расположены совершенно симметрично. И два пятна на затылке — тоже.

Повисла тягостная пауза. Богдан не мог понять, к чему клонит Сыма.

— Сегодня вечером, в восемь, если быть точным, я зашел посоветоваться к ечу Чу. Я ведь всего лишь лекарь, а он — обдумыватель и следознатец. Я показал ему эти фотографии.

— А я сказал, что не имею ни малейшего представления, чьи это могли быть зубки. Следы уже почти зажили, и прикус, если это прикус, не виден целиком. Да и форма… размер… ничего не приходило в голову. Для насекомого — крупно, для грызуна — мелко и форма не та, овальная, а не продольная… А потом… потом я вспомнил про вашу розовую пиявку.

«О Господи!» — подумал Богдан; еще ничего не было толком сказано, но он чутьем ощущал, куда клонится дело, и ему сделалось совсем не по себе от тревоги и смутного, нехорошего предчувствия.

— Уверенности у меня нет и по сей миг, — продолжал научник. — Но… — Он вдруг вспомнил о своем кофее и механически сделал несколько больших глотков. — След действительно уже, в сущности, пропал, остались отдельные участки… Но если по ним пытаться восстановить форму прикуса — это как раз могла бы быть пиявка невероятных размеров. Такая, что вы принесли… так и не сказав мне, откуда она у вас взялась, между прочим…

— Вы проверили? — затаив дыхание, спросил Богдан.

Антон Иванович судорожно вздохнул и со стуком поставил пустую чашку на блюдце. Сыма вновь взялся за волоски бороды.

— Попытались, — отрывисто отвечал Чу. Нагнулся к своей сумке, неловко раздернул молнию и достал пластиковую банку с крышкой и ручкой, которую несколько часов назад вручили ему Баг и Богдан. Сначала Богдану показалось, что банка пуста. В ней не было даже воды.

Потом он увидел, что по дну расплывается тонкий слой почти прозрачной, отвратительной на вид слизи.

Чу водрузил банку прямо на стол. Прямо подле своей чашки. Богдана слегка затошнило.

— Вы помните, я сразу предположил, что это ни много ни мало — неизвестный науке вид. Ошеломляющий размер… цвет… Мы с прером Сыма сперва просто осмотрели ее — и, в общем, убедились, что она могла оставить на коже человека те самые следы, остатки которых мы наблюдаем на фотографиях. Просто по размеру. Но затем мы попытались тщательно исследовать ротовую полость пиявки… — Богдан заметил, что руки у Антона Ивановича опять задрожали. Чу помолчал, нервно пожевал губами. — Словом, так. Первая же попытка прикоснуться к телу животного инструментами и взять крохотный образец ткани — привела к полному саморазрушению пиявки. Она немедленно обернулась комом бесструктурной массы. Вот, вы видите ее перед собой. Эта слизь — все, что осталось.

Богдан уставился на банку.

— И что это значит?

— Это значит, что мы столкнулись с положением особой важности, — бесстрастно сказал лекарь Сыма. — Это значит, что наступают новые времена, а мы к ним не готовы. Открыть посреди Александрии в обыкновенной банке новый вид пиявки — это бы еще куда ни шло. Но то, что пиявка не позволила себя изучить, однозначно свидетельствует… — Он огладил бородку. — Это искусственно выведенное существо. С совершенно неизвестными нам и, возможно, очень опасными свойствами. Во всяком случае, саморазрушение при угрозе исследования посторонними — явно запрограммированное свойство. — Он запнулся. — При укусе пиявка выделяет в кровь жертвы множество веществ и ферментов. Как правило, полезных человеку. Недаром пиявки так широко используются в лекарском деле. Но кто знает, что выделяет такая вот пиявка? Может, вещества, вызывающие безумие? А теми средствами, коими мы располагаем, их в принципе невозможно обнаружить. И уж тем более им противустоять.

В гостиной стало тихо. Шум ночных повозок на улице Савуши тоже уж затих; тишина наступила мертвая.

— Кто и как мог вывести такую пиявку? — спокойно спросил Богдан.

— В Ордуси — никто, — решительно ответил Чу. — Это, несомненно, результат работы генно-инженерных дел мастеров, а в Ордуси подобные исследования девять лет назад были запрещены как богопротивные и человеконарушительные.

— А у варваров?

— С подобными вопросами, — кривовато усмехнулся Сыма, — не к нам.

— На теле погибшего Ртищева подобные следы не были обнаружены?

Сыма задумчиво покивал.

— Мне эта мысль тоже пришла в голову. К сожалению, от удара сначала о стекла, потом о брусчатку тело так искалечено…

— Так, — Богдан встал. Неторопливо прошелся по гостиной. Обернулся к напряженно ждавшим научникам. — То есть, называя вещи своими именами, против нас начата биологическая война?

— Да, — сказали Чу и Сыма в один голос.

— И мы даже не знаем, кем?

— Да, — сказал Чу.

— И у нас нет никаких средств защиты?

— Нет, — сказал Сыма. Богдан сглотнул.

— Спасибо, единочаятели, — сдержанно проговорил он. — Это очень существенные и очень своевременные сведения.

Научники как по команде встали.

— Надеюсь, вы понимаете, что все это должно остаться между нами.

— Поэтому я и не хотел говорить по телефону, — заметил Чу.

— Последний вопрос. Кто у нас занимался подобными исследованиями до их запрета?

— Крякутной, главным образом, и его институт, — не задумываясь, отвечал Чу. — Полтора десятка лет назад мы были первыми в этой области. Но когда наметились явные возможности прикладного применения генно-инженерных дел, началось широкое обсуждение… И за воспрещение исследований решительно высказался именно сам Крякутной. Сколько я помню, это и оказалось решающим.

— Где он теперь?

— Ни малейшего представления. Вам нужно, еч Оуянцев, поговорить со специалистами. Мы ведь только прикладники…

— В таком случае — еще раз спасибо. — Богдан коротко поклонился обоим научникам сразу. Те ответили сообразно и двинулись к двери в прихожую. И тогда Богдан, не сдержав брезгливости, напомнил:

— Банку заберите. Тут она уж совсем ни к чему.

Проводив гостей до выхода из апартаментов, Богдан вымученно улыбнулся выглянувшей в прихожую жене, сказал: «Ты ложись, если хочешь. Я еще немножко поработаю…» — виновато пожал плечами в ответ на ее надутые губки и, вернувшись в кабинет, взялся за телефонную трубку. На душе визжали и скреблись когтями черти. Богдан вспомнил, где сам видел такие же синяки. Не просто слышал о них, но — видел сам.

— Рива Мокиевна, добрый вечер, — поспешно проговорил он, заслышав в трубке девичий голос. — Это Богдан, простите, я так поздно…

— Я всегда вам рада, Богдан Рухович, — напевно отвечала девушка, — и папенька, я уверена, тоже. Что-то случилось?

— Да нет. Просто проведать Мокия Нилыча…

— У нас все хорошо.

— Он уже спит?

— Нет, что вы! Читает что-то… Хотите поговорить?

— Да.

Раби Нилыч ответил почти сразу.

— Шалом! — бодро, хоть и по-прежнему чуть хрипловато, пророкотал он в трубку. — Все трудишься?

— Нет, что вы, Раби Нилыч… Наоборот. Притомился нынче, вот и думаю, а не последовать ли мне и впрямь вашему примеру? Только очень уж я всяких тварей недолюбливаю…

— Ну, там же не всех тварями лечат, — Мокий Нилович сразу понял, о чем пошел разговор. — Широчайший выбор способов и средств…

— Выбор-то выбор, а вдруг предложат именно животворное общение? Я хотел спросить…

— Ну?

— Они, пиявки-то эти, очень большие?

— Богдан, смешной ты, ей-богу. Ты что, пиявок не видал? Да они в любом болотце кишмя кишат, у меня в пруду и то, верно, есть…

— Что, самые обыкновенные?