Тьма чернее ночи Коннелли Майкл

9

Процесс Дэвида Стори проходил в суде города Ван-Нуйса. Рассматриваемое на процессе преступление не имело никакого отношения к Ван-Нуйсу или к долине Сан-Фернандо, однако в окружной прокуратуре выбрали именно этот суд, потому что здесь был самый большой зал в округе: несколько лет назад пришлось объединить два зала, чтобы вместить два жюри присяжных, а также орду представителей прессы на процессе братьев Менендесов. Совершенное Менендесами убийство родителей было одним из нескольких рассматривавшихся за последние десять лет в лос-анджелесском суде дел, привлекших средства массовой информации и, следовательно, внимание общественности. По завершении процесса окружная прокуратура не потрудилась перестроить огромный зал. Кто-то прозорливо решил, что в Лос-Анджелесе всегда будут дела, которые смогут заполнить его.

И в данный момент это было дело Дэвида Стори.

Тридцативосьмилетний кинорежиссер, известный фильмами, раздвинувшими границы насилия и секса в рамках категории R[8], обвинялся в убийстве молодой актрисы, которую привез к себе домой с премьеры нового фильма. Тело двадцатитрехлетней женщины нашли на следующее утро в небольшом коттедже Николс-каньон, где она жила с еще одной начинающей актрисой. Жертва была удавлена, а обнаженное тело уложено на кровать в позе, которую следователи сочли частью хитроумного плана убийцы, направленного на то, чтобы избежать разоблачения.

Элементы дела – насилие, секс и деньги плюс связь с Голливудом – привлекли к процессу максимум внимания. Дэвид Стори работал не с той стороны камеры, чтобы считаться настоящей знаменитостью, но его имя было известно, и он обладал устрашающей властью человека, выпустившего семь кассовых хитов за столько же лет. Процесс Стори притягивал прессу, как молодых людей притягивает мечта о Голливуде. Предварительные публикации трактовали процесс как суд над необузданной алчностью и невоздержанностью Голливуда.

Дело также имело степень секретности, обычно не встречавшуюся в уголовных процессах. Чтобы выдвинуть обвинение против Стори, обвинители, назначенные на процесс, предъявили свои доказательства большому жюри. Такой ход позволил им обойти предварительные слушания, где большинство доказательств, собранных против обвиняемого, обычно становятся достоянием гласности. Без информации по делу журналистам пришлось разрабатывать свои источники в лагерях и обвинения, и защиты. Однако, кроме общих мест, в прессу просочилось очень немногое. Доказательства, которые обвинение использует, чтобы привязать Стори к убийству, оставались неизвестны и только усиливали интерес к процессу. Пресса неистовствовала.

Именно это неистовство убедило окружного прокурора перевести слушание в большой зал в Ван-Нуйсе. Вторую скамью присяжных также заняли журналисты, а свободная комната для совещаний превратилась в пресс-центр, куда транслировали картинку из зала для репортеров рангом пониже. Решение прокурора, которое давало всей прессе – от «Нэшнл инкуайрер» до «Нью-Йорк таймс» – полный доступ к процессу и его участникам, гарантировало, что разбирательство станет первым полнокровным СМИ-цирком нового века.

На основной арене этого цирка за столом обвинения сидел и детектив Гарри Босх, главный следователь по делу. Все предварительные статьи в прессе делали одно заключение: обвинение против Дэвида Стори завязано на Босхе. По слухам, улики, подтверждающие обвинение в убийстве, были косвенными; обоснование дела исходило от Босха. В прессу просочилось только, что Босх якобы утверждал, будто бы наедине, когда под рукой не было ни других свидетелей, ни записывающей аппаратуры, Стори самодовольно признался, что совершил преступление, и похвалялся, что ему ничего за это не будет.

Вот все, что знал Маккалеб, когда незадолго до полудня входил в суд Ван-Нуйса. Он встал в очередь, чтобы пройти через рамку металлоискателя, и это напомнило ему, как изменилась его жизнь. В прежние времена – когда Маккалеб работал в Бюро – достаточно было показать значок, и иди без очереди. Теперь он стал обычным гражданином. Приходилось ждать.

Коридор четвертого этажа был забит людьми. Маккалеб заметил, что у многих стопки больших фотографий кинозвезд, которые, как надеялись поклонники, будут присутствовать на процессе либо как зрители, либо как свидетели со стороны защиты. Маккалеб прошел к двойным дверям в зал, однако один из двух полицейских на входе заявил, что зал суда забит полностью, и указал на выстроившуюся вдоль веревки длинную очередь. Эти люди ждали возможности войти. Каждый раз, когда кто-то выходил из зала, другой человек мог войти. Маккалеб кивнул и отошел в сторону.

Немного дальше по коридору он заметил открытую дверь, у которой сновали люди. Среди них он узнал репортера местных теленовостей. Очевидно, это был пресс-центр, и Маккалеб направился туда.

Заглянув в открытую дверь, он увидел два больших телевизора, установленных высоко по углам комнаты, где несколько человек столпились вокруг большого стола для совещаний присяжных. Журналисты. Они печатали на ноутбуках, писали в блокнотах, ели сандвичи. В центре стола стояло множество пластиковых стаканчиков с кофе и газировкой.

Маккалеб посмотрел на один из экранов. Суд еще не закончился, хотя время уже за полдень. Камера показала Гарри Босха, сидящего за столом обвинения в компании с мужчиной и женщиной. Не похоже, что детектив обращал внимание на происходящее вокруг. На трибуне между столами обвинения и защиты стоял знакомый Маккалебу человек. То был Дж. Ризн Фауккс, главный защитник. За столом слева от него сидел обвиняемый, Дэвид Стори.

Маккалеб не слышал звука, но знал, что Фауккс не произносит речь: адвокат смотрел на судью, а не в сторону скамьи присяжных. Скорее всего юристы обсуждали поданные в последнюю минуту ходатайства.

Оба экрана переключились на новую камеру, направленную прямо на судью, который начал говорить – очевидно, объявлял свои решения. Маккалеб заметил имя на табличке – «Судья Высшего суда[9] Джон А. Хоктон».

– Агент Маккалеб?

Маккалеб обернулся. Стоявший рядом человек казался знакомым…

– Просто Маккалеб. Терри Маккалеб.

Мужчина протянул руку:

– Джек Макэвой. Я как-то брал у вас интервью. Короткое, по делу «Поэта».

– Ах да, теперь вспомнил. Это было довольно давно.

Маккалеб пожал ему руку. Он помнил Макэвоя. Тот впутался в дело «Поэта» и потом написал об этом книгу. Участие Маккалеба в том деле было в общем-то второстепенным – когда расследование переместилось в Лос-Анджелес. Он так и не прочитал книгу Макэвоя, но был уверен, что ничего к ней не добавил и скорее всего не упомянут там.

– Я думал, вы из Колорадо, – сказал он, вспомнив, что Макэвой работал на какую-то газету в Денвере. – Вас послали освещать процесс?

– Да. А у вас хорошая память. Я оттуда, хотя теперь живу здесь. Внештатник.

Маккалеб не знал, о чем еще говорить.

– Для кого вы работаете?

– Пишу еженедельные отчеты для «Нью таймс». Слышали о такой?

Маккалеб кивнул. Он знал «Нью таймс» – еженедельную газетку, специализирующуюся на разоблачениях всех и всяческих авторитетов. Существовала она в основном за счет рекламы развлечений – от фильмов до эскорт-услуг, – заполнявшей последние страницы. Газета была бесплатная, и Бадди вечно раскидывал по яхте ее листки. Маккалеб время от времени заглядывал туда, но имени Макэвоя не замечал.

– А еще я делаю материалы для «Вэнити фэйр», – сказал Макэвой. – Ну, отвлеченные рассуждения, теневая сторона Голливуда и все такое. И подумываю об очередной книге. Что привело сюда вас? Вы как-то причастны к…

– Нет. Просто был поблизости, а приятель как раз причастен. Я надеялся, что смогу воспользоваться случаем и поздороваться с ним.

Произнося эту ложь, Маккалеб перевел взгляд с репортера на установленные в пресс-центре экраны. На них сейчас была картинка с камеры, показывающей общую панораму зала. Было видно, как Босх собирает вещи в портфель.

– Гарри Босх?

Маккалеб снова посмотрел на Макэвоя:

– Угу, Гарри. Мы как-то работали вместе, и я… Что там, собственно, сейчас происходит?

– Последние ходатайства. Они начали с закрытого заседания и сейчас решают кое-какие организационные вопросы. Пока неинтересно. Судья, вероятно, объявит обеденный перерыв, а остаток дня отдаст юристам. Вам кажется, что сейчас здесь много народу? Подождите до завтра.

– Ну что же, хорошо. Э-э… приятно было снова повидаться, Джек. Удачи с материалом. И книгой, если до нее дойдет.

– Знаете, мне бы хотелось написать о вас. Ну, сердце и все такое.

Маккалеб кивнул:

– Что ж, я был в долгу перед Кейшей Расселл, и она хорошо поработала.

Из пресс-центра начали выходить люди. На телевизионных экранах было видно, что судья покинул свое место. Заседание суда закончилось.

– Лучше спущусь вниз и попытаюсь перехватить Гарри. Счастливо, Джек.

Маккалеб протянул руку, и Макэвой пожал ее. Потом пошел за другими репортерами к залу суда.

Двое полицейских открыли главные двери в зал, и оттуда хлынула толпа счастливчиков, получивших места на заседании, которое скорее всего было смертельно скучным. Те, кто не попал внутрь, проталкивались поближе, чтобы хоть мельком увидеть знаменитостей. Увы, их ждало разочарование. Знаменитости не покажутся до следующего дня.

В хвосте толпы шли юристы и персонал. Стори вернули в тюрьму, но его адвокат направился прямо к репортерам и начал излагать свое мнение о том, что происходило в зале. Высокий загорелый мужчина с иссиня-черными волосами и живыми зелеными глазами встал прямо позади юриста, прикрывая его спину. Поразительная внешность. Маккалеб его вроде бы уже видел, однако не мог вспомнить где. Этот тип походил на актеров, каких Стори обычно снимал в своих фильмах.

Вскоре появились обвинители, которым тоже надо было пообщаться со своей кучкой репортеров. Их ответы были короче, чем у защитника, и они часто отказывались от комментариев, когда их спрашивали об уликах.

Маккалеб высматривал Босха. Детектив выскользнул последним, обошел толпу, держась ближе к стене, и зашагал к лифтам. Одна журналистка направилась было в его сторону, но он отмахнулся. Та остановилась и, точно свободная молекула, двинулась обратно к группе, окружающей Дж. Ризна Фауккса.

Маккалеб пошел за Босхом по коридору и догнал, когда тот остановился, ожидая лифт.

– Привет, Гарри Босх.

Босх обернулся, и застывшее на лице выражение «без комментариев» сменилось узнаванием.

– Привет… Маккалеб.

Он улыбнулся. Мужчины пожали друг другу руки.

– Прямо как в дешевой газетенке, – заметил Маккалеб.

– И не говори. А ты что здесь делаешь? Надеюсь, не книгу пишешь?

– Что?

– В наше время все бывшие сотрудники Бюро пишут книги.

– Нет, это не для меня. Просто хотел угостить тебя ленчем. Надо перемолвиться.

Босх глянул на часы, что-то решая.

– Эдвард Ганн.

Босх посмотрел на него:

– Джей Уинстон?

Маккалеб кивнул.

– Она попросила меня просмотреть материалы.

Подошел лифт, и вышедшая из зала суда толпа внесла их в кабину. Казалось, все смотрят на Босха, стараясь не показывать этого. Маккалеб решил не продолжать, пока они не выйдут.

На первом этаже они направились к выходу.

– Я сказал ей, что составлю психологический портрет. Быстро. Для этого мне надо понять Ганна. Я думал, ты сможешь рассказать мне о том старом деле.

– Послушай, у меня максимум минут сорок пять. Я должен бежать.

– Хватит и сорока пяти. Есть тут поблизости место, где можно перекусить?

– Забудь о здешних закусочных – это ужас. Давай заглянем в «Купидон» на Виктории.

– Вы, копы, всегда едите в лучших местах.

10

Они ели хот-доги на улице, за столиком без зонтика. Маккалеб весь взмок. В Долине всегда градусов на пятнадцать – двадцать теплее, чем на Каталине, а он не привык к такому перепаду температур. Здоровье так и не восстановилось после трансплантации, и Маккалеба часто бросало то в жар, то в холод.

Сперва шел светский разговор о нынешнем деле Босха.

– Ты готов стать Голливудским Гарри?

– Нет уж, спасибо, – сказал Босх откусывая «Чикаго-дог». – Пожалуй, я лучше бы отработал ночную смену в семьдесят седьмом.

– Ну, по-твоему, все подготовлено? Ты прижал его?

– Кто знает. У окружной прокуратуры не было громких побед уже лет двадцать. Как пойдет… У нас говорят, что все зависит от присяжных. Я-то всегда считал, что главное – качество улик, но я просто тупой детектив. Джон Ризн привлек консультанта по присяжным[10], работавшего на процессе Симпсона[11], и они довольно удачно управляются с двенадцатью на скамье. Ч-черт, Джон Ризн!.. Слушай, даже я называю этого типа по имени, как репортеры, – видишь, как хорошо он умеет все контролировать, все подстраивать.

Босх покачал головой и откусил еще кусок сосиски.

– А что за здоровяк его сопровождает? – спросил Маккалеб. – Маячит за спиной, мрачный, как дворецкий Ларч из семейки Адамс.

– Это следователь Руди Валентино.

– Его и правда так зовут?

– Нет, зовут его Руди Таферо. В свое время он работал в полицейском управлении Лос-Анджелеса детективом в Голливуде. Его прозвали Валентино из-за внешности. Ему это страшно нравилось. Потом он ушел в частники. Имеет лицензию на поручительство[12]. Не спрашивай как, но он начал заключать контракты об охране с множеством людей в Голливуде. И объявился сразу после того, как мы забрали Стори. В сущности, именно Руди сосватал Стори Фауккса. И вероятно, получил за это неплохие комиссионные.

– А как насчет судьи?

Босх кивнул, словно нашел в разговоре что-то хорошее.

– Стрелок Хоктон. Это тебе не Ланс Второй Шанс. Не отстой. Он, если понадобится, заткнет Фаукксу рот. По крайней мере хоть он за нас.

– Стрелок Хоктон?

– У него под черным одеянием прячется кобура… так поговаривают. Лет пять назад он разбирал дело мексиканской мафии; когда присяжные вынесли вердикт о виновности, компания дружков и семья обвиняемых рассвирепели и чуть не устроили бучу прямо в зале суда. Хоктон выхватил «глок» и выпустил очередь вверх. Это довольно быстро всех успокоило. С тех пор его переизбирали почти единогласно. Сходи в зал и посмотри на потолок. След от пуль по-прежнему там. Не позволяет заделать.

Босх откусил еще кусок и посмотрел на часы.

– Ничего личного, но, насколько я понимаю, с Ганном они уперлись в стену, раз уж запросили помощи извне.

Маккалеб кивнул:

– Вроде того.

Он посмотрел на сосиску с соусом чили на тарелке и пожалел, что нет ножа и вилки.

– Что с тобой? Может, не стоило сюда приходить?

– Ничего Я просто думал. С оладьями в «Дюпаре» с утра и сосисками на обед мне может понадобиться еще одно сердце.

– Когда в следующий раз пойдешь в «Дюпар», загляни и в «Пончики Боба». Прямо на фермерском рынке. Возьми парочку – и почувствуешь, как артерии твердеют и ломаются, будто свисающие с крыши сосульки… Никаких подозрений у них нет, верно?

– Верно.

– Что тебя так заинтересовало?

– То же, что и Джей. Есть тут что-то. Мы считаем, что это может быть только начало.

Босх просто кивнул. Его рот был набит.

Маккалеб бросил на детектива оценивающий взгляд. Волосы короче, чем помнилось. Седины прибавилось, но этого следовало ожидать. По-прежнему усатый. Его глаза напоминали глаза Грасиелы – такие темные, что зрачок почти сливался с радужной оболочкой. Только у Босха глаза усталые и слегка прикрыты складками в уголках. Взгляд, однако, подвижный, цепкий. Он сидел, слегка подавшись вперед, словно готовый к броску. Маккалеб помнил, что Босх всегда казался каким-то пружинистым, будто в любой момент и по любой причине может сорваться с места.

Детектив полез во внутренний карман пиджака, вынул темные очки и надел их. Возможно, понял, что его рассматривают. Маккалеб наклонился, взял сосиску и наконец откусил. На вкус она оказалась восхитительной. Он положил истекающий соком кусок обратно на бумажную тарелку и вытер руку салфеткой.

– Расскажи мне о Ганне.

– Подонок. Хищник. Использовал женщин, покупал женщин. Я не сомневаюсь, что он убил ту девку в мотеле.

– Но окружной прокурор закрыл дело.

– Ага. Ганн утверждал, что это была самозащита. Кое-какие концы в его рассказе не сходились, однако их не хватило, чтобы поддержать обвинение. Он настаивал на самозащите, и противопоставить этому на процессе было практически нечего. Конец истории, переходим к следующему делу.

– А он знал, что ты не веришь ему?

– О, разумеется, знал.

– Ты пытался как следует допросить его?

Босх бросил на собеседника такой взгляд, что Маккалеб все понял и через темные очки. Последний вопрос задевал профессиональное самолюбие следователя.

– Я имею в виду, – быстро добавил Маккалеб, – что произошло, когда ты попытался допросить его?

– На самом деле, по правде говоря, мы этого так и не сделали. В том-то вся и штука. Понимаешь, мы все устроили. Взяли его и посадили одного в комнату для допросов. Мы с напарником планировали помариновать его там немножко, чтобы посидел и поразмыслил. Собирались оформить все бумаги, сложить в папку, а потом взяться за него и попытаться доказать ложность его рассказа. Но мы так этого и не сделали. В смысле так, как надо.

– А что случилось?

– Мы с Эдгаром – это мой напарник, Джерри Эдгар, – пошли выпить по чашечке кофе и обговорить, как нам все сыграть. Пока нас не было, лейтенант видит Ганна, сидящего в комнате для допросов, и не знает, какого черта тот там делает. И решает зайти и удостовериться, что парню должным образом сообщили о его правах.

Даже шесть лет спустя в глазах Босха горел гнев.

– Понимаешь, Ганна взяли как свидетеля и якобы жертву преступления. Он заявил, будто она набросилась на него с ножом, а он только направил на нее лезвие. Поэтому нам не требовалось ничего ему говорить. Мы планировали потрясти его и заставить сделать ошибку. Но говенный лейтенант не знал об этом, он просто зашел и забубнил. И с нами было покончено. Ганн понял, что мы хотим его прищучить. И потребовал адвоката, как только мы вошли в комнату.

Босх покачал головой и посмотрел на улицу. Маккалеб посмотрел туда же. На другой стороне бульвара Виктория была стоянка подержанных автомобилей; красные, белые и синие флажки хлопали на ветру. Для Маккалеба Ван-Нуйс всегда был синонимом автостоянок. Машины были повсюду, новые и подержанные.

– Так что ты сказал лейтенанту?

– Сказал? Ничего я не сказал. Просто вышвырнул его из окна его же кабинета. Меня из-за этого на время отстранили – отправили в принудительный отпуск. Джерри Эдгар со временем передал дело в окружную прокуратуру, там некоторое время волынили, а потом в конце концов отказали.

Босх кивнул. Его взгляд был устремлен на пустую бумажную тарелку.

– Я вроде как облажался. Н-да, облажался.

Маккалеб помолчал. Порыв ветра сдул тарелку Босха со стола, и детектив смотрел, как она несется по улице.

– Ты все еще работаешь с тем лейтенантом?

– Не-а. Вскоре он как-то вечером вышел из дома и не вернулся. Его нашли в машине в тоннеле в Гриффит-парке, возле обсерватории.

– Он что, покончил с собой?

– Нет. Кто-то помог ему. Дело еще открыто. Формально.

Босх посмотрел на Маккалеба. Маккалеб опустил взгляд и заметил, что серебряная булавка для галстука у Босха сделана в форме крохотных наручников.

– Что еще тебе сказать? – произнес Босх. – Все это не имеет никакого отношения к Ганну. Он был просто ложкой дегтя в бочке меда… если под бочкой меда понимать вздор, который называется судебной системой.

– Не похоже, чтобы у тебя было время покопаться в его прошлом.

– Совсем не было. Все, что я тебе рассказал, произошло за восемь или девять часов. Впоследствии – учитывая, что произошло, – я этим делом не занимался, а его отпустили.

– Но ты не сдался. Джей говорила, что ты посетил его в вытрезвителе накануне убийства.

– Верно. Он попался на пьянстве за рулем, когда пытался снять шлюху на Сансете. Его забрали и позвонили мне. Я пошел взглянуть, немножко потрясти его, проверить, готов ли он заговорить. Но этот тип был мертвецки пьян, просто валялся на полу в луже блевотины. Вот так. Мы, можно сказать, и не общались.

Босх посмотрел на недоеденную сосиску Маккалеба, потом на часы.

– Прости, но это все. Ты будешь доедать, или пойдем?

– Еще пару кусков, еще пару вопросов. Хочешь покурить?

– Бросил пару лет назад. Курю только в особых случаях.

– Неужели на Сансете повесили плакат «Ковбой Мальборо стал импотентом»?

– Нет, жена предложила бросить вместе. И мы бросили.

– Жена? Гарри, ты полон сюрпризов.

– Не волнуйся так. Она пришла и ушла. Зато я больше не курю. Не знаю, как она.

Маккалеб только кивнул, чувствуя, что вторгся в чужую личную жизнь. Он вернулся к делу:

– Есть какие-то предположения, кто его убил?

Маккалеб откусывал от сосиски, когда Босх ответил:

– Могу предположить, что он повстречал человека вроде себя. Человека, который где-то переступил черту. Не пойми меня неправильно, я надеюсь, что вы с Джей найдете его. Но пока что этот человек – будь то он или она – не совершил ничего, из-за чего я бы сильно расстроился. Понимаешь, что я имею в виду?

– Забавно, ты сказал «она». Думаешь, убийцей могла быть женщина?

– Я слишком мало знаю. Но, как я сказал, он охотился на женщин. Может быть, одна из них положила этому конец.

Маккалеб просто кивнул, не в силах придумать, о чем бы еще спросить. В любом случае на Босха он особо и не рассчитывал. Связь с ним хотелось восстановить по другой причине.

– Ты вспоминаешь девочку с холма, Гарри?

Он не хотел произносить вслух имя, которое дал ей Босх.

Босх кивнул:

– Она всегда со мной. Как и все остальные.

– Так ничего… никто так и не искал ее?

– Нет. Я еще раз пытался поговорить с Сегеном. Приехал к нему в прошлом году, примерно за неделю до того, как его посадили на электрический стул. Он лишь посмеялся надо мной. Словно знал, что это последнее, в чем он сильнее меня. Так что я встал и, уходя, пожелал ему греться в аду. Представляешь, что он мне ответил? «Я слыхал, это теплое местечко». – Босх покачал головой. – Ублюдок. Я ведь приехал в выходной. Двенадцать часов в машине, и кондиционер не работал.

Он посмотрел прямо на Маккалеба, и тот почувствовал тесную связь с этим человеком.

В кармане лежащей на соседней скамейке ветровки зачирикал телефон. Маккалеб поспешил развернуть куртку, отыскал карман и взял трубку. Это оказалась Брасс Доран.

– У меня есть кое-что для тебя. Не много, но хоть что-то для начала.

– Могу я перезвонить через несколько минут?

– Я в центральном конференц-зале. Мы собираемся устроить «мозговой штурм» по одному делу, и я лидер. Так что освобожусь, наверное, через пару часов, не раньше. Перезвони вечером мне домой, если сейчас…

– Нет, не отключайся.

Он опустил телефон и посмотрел на Босха:

– Важный звонок. Поговорим позже, если что-то всплывет, хорошо?

– Конечно.

Босх встал. Кока-колу он собирался забрать с собой.

– Спасибо, – сказал Маккалеб, протягивая руку. – Удачи на процессе.

– Пожалуй, удача нам понадобится.

Маккалеб смотрел, как он уходит по дорожке, ведущей к зданию суда. Потом снова поднес трубку к уху:

– Брасс?

– Здесь. Итак, ты говорил о совах вообще, верно? Это не особенный вид или порода, верно?

– Верно. Думаю, просто сова вообще.

– Какого она цвета?

– Э-э… в основном коричневая. Спина и крылья.

Он достал из карманов пару сложенных листочков из блокнота и ручку. Оставил недоеденную сосиску и приготовился писать.

– Итак, современная иконография. Сова – символ мудрости и истины, символизирует знание, общую картину в противоположность мелким деталям. Сова видит в темноте. Другими словами, видеть в темноте – значит видеть истину. Она изучает истину, следовательно, получает знания. А от знания идет мудрость. Уловил?

Записывать это Маккалебу не требовалось. Доран говорила очевидные вещи. Но просто чтобы не терять мысль, он записал строчку.

Видеть в темноте = Мудрость.

Потом подчеркнул последнее слово.

– Так, превосходно. Что еще?

– Это в основном то, что я наскребла по современному применению. Но если отправиться в прошлое, становится весьма интересно. Наша подружка сова раньше была плохой девчонкой.

– Рассказывай.

– Доставай карандаш. Сова неоднократно встречается в искусстве и религиозной иконографии с раннего Средневековья до позднего Возрождения. Ее часто изображали в религиозно-аллегорических произведениях: росписи, церковные витражи и тому подобное. Сова была…

– Хорошо-хорошо, Брасс, но что она означала?

– Подхожу. Иногда в ее значении возникали нюансы, но, по существу, она была символом зла.

Маккалеб записал.

– Зло. Хорошо.

– Я думала, ты обрадуешься.

– Просто ты меня не видишь. Я стою на руках. Что еще?

– Дай мне пройти по всему списку. Он составлен из фрагментов, критической литературы по искусству того периода. Встречаются ссылки на изображения сов как символа, я цитирую: рока, врага невинности, самого дьявола, ереси, глупости, смерти и несчастья, тьмы и, наконец, страданий человеческой души в ее неотвратимом пути к вечным мукам. Мило, а? Мне нравится последнее. По-моему, в четырнадцатом веке торговля чипсами с изображением совы на пакетах не пошла бы.

Маккалеб старательно записывал.

– Продиктуй еще раз последнее.

Она повторила, и он записал дословно.

– Так, теперь дальше, – продолжала Доран. – Есть еще кое-какие трактовки совы как кары за зло или кары за гнев. Так что в разные времена и для разных людей символ явно трактовался по-разному.

– Кара за зло, – повторил Маккалеб, записывая. – Он посмотрел на листок. – Что-нибудь еще?

– Этого недостаточно?

– У тебя там названы книги, где это как-то представлено, или имена художников и писателей, которые использовали так называемую птицу тьмы в произведениях?