Добронега Романовский Владимир

– … дань удвоить!

Теперь все говорили одновременно, возмущаясь и доказывая друг другу то, с чем и так были согласны.

– Какой же выход? – воскликнул кто-то.

Задним числом Хелье вспомнил, что уже слышал этот голос – в начале речи Ярислифа. Неужели только я один это заметил, подумал он. Впрочем, я ведь свежий, приехал вчера. А ярислифовы спьены наверняка из тех же купцов, к ним привыкли, вот и не замечают, что реплики подаются одними и теми же людьми. Впрочем, может быть я слишком подозрителен. Мне это все говорят – подозрителен ты, Хелье. И Матильда говорила. И пока я тут слушаю все эти речи да толкусь среди купцов, она там в Киеве с греком.

Ярослав поднял руку. Стихло.

– Есть выход, – сказал он. – Один-единственный. Но чтобы им воспользоваться, друзья мои, нужно вам стать за меня горой. Перед всеми. Перед Киевом. Перед варангами. Даже перед Константинополем. Не только вы, но и простые ремесленники, и смерды, и духовенство наше – все должны быть со мною единое-целое! Тогда будет выход.

– Какой? – настаивал тот же голос.

Ярослав выдержал торжественную паузу.

– Независимость, – произнес он с оттенком небрежности. Мол, я знаю, что вы все равно не согласитесь, так хоть подумайте.

– Независимость?

– От кого независимость?

– Когда независимость?

Ярослав улыбнулся. Снова все притихли.

– Есть Киевская Русь, – сообщил он и подождал, чтобы все присутствующие представили себе – есть она, Русь Киевская, ненавистная. – И есть Новгородский Славланд.

Молчание.

– Есть так же Швеция и Польша, – проявил кто-то познания в географии.

– Вот об этом я и говорю, – резюмировал Ярослав.

Мысль повисла в воздухе. Собрание напряженно думало.

Действительно, Новгород отличается от Киева не меньше, а больше Гнезно. Другие люди, другие мысли, даже язык другой. Ну, не очень другой. Но разница есть. А что понимаем мы речь тупых толстых ковшей – так мы и шведов тоже понимаем. И многое называем теми же словами, что и шведы – крог, торг, хувудваг, хвита, хорла, сверд, кнут, книга, хавлебанк. Так зачем же не стать нам независимым вольным краем? Зачем быть вассалами, если можно ими не быть?

Киев рассердится, и Киев придет с войском. Так он и так придет! Не можем же мы в самом деле сорок тысяч сапов Киеву каждый год отваливать! По сапе с каждого жителя, включая холопов!

– Правду ли говоришь нам, князь? – спросил кто-то.

– Странный вопрос, – откликнулся князь. – Зачем мне вас обманывать?

– Тебе лучше знать, зачем.

Ярослав вздохнул.

– Хорошо, – пожав плечами сказал он. – Я докажу вам, что говорю правду. Но обещайте мне, что станете за меня горой, когда убедитесь. Как только я дам вам доказательство, обратного пути не будет. Либо мы выстоим, либо нас всех убьют. Ну, некоторые выживут, так их сразу в холопья, и детей их тоже. Ну же. Обещайте!

Опять последовал ропот, но был он на этот раз другого оттенка.

Да решайте же быстрей, холопьи дети, подумал Ярослав раздраженно. Торгаши паршивые, барышники никчемные. Сорок душ, да пять владимировых спьенов, да двое моих, да еще человека три – люди Марьюшки, сестренки моей ненаглядной, ведьмы киевской. В руках этих пятидесяти колченогих торгашей – моя судьба, да, собственно, и моя жизнь тоже. Обидно-то как.

– Посланцы Владимира ждут, – напомнил он мягко.

– Что же суть? – вопросил молчавший все это время председательствующий. – Если доказательство предъявлено быть, то нужно соглашать. Но только если доказательство.

– Да, – подтвердил Ярослав.

Еще немного посомневавшись, новгородцы согласились. В конце концов, если доказательство окажется несостоятельным – что же, можно будет обвинить князя в обмане. Или, в крайнем случае, уехать в Ростов.

– Идемте со мной. – Князь и зашагал к выходу.

Нестройной колонной собрание покинуло Готский Двор, прошествовало по улице вверх, мимо часовни, через вечевую площадь, и оказалось у ворот детинца. Входить не решались, и Ярослав знал, почему. За воротами была дружина, ворота запирались быстро, а убитых или закопанных заживо в землю в детинце хватало – об этом знали.

Правда, предположить, что Ярослав вознамерился разом уничтожить всю состоятельную верхушку города, было почти невозможно. Последствия такой акции – грабеж бесхозных домов и складов, пьяный разгул, и сразу следующий за этим голод – были слишком предсказуемы. Но как мало значит логика, когда у тебя за спиной – запертые ворота, а кругом ратники с обнаженными свердами!

Впрочем, сверды пока что находились в ножнах.

Увидев на лицах сомнение, Ярослав сделал вид, что колеблется, а затем жестом подозвал к себе одного из ратников. Когда ратник подошел, Ярослав протянул руку к его сверду. Ни о чем не спрашивая, ратник вытащил оружие и, держа его за клинок, вручил князю. Князь оглядел сомневающихся и совершенно наугад (во всяком случае, так всем показалось) показал свободной рукой на Хелье.

– Подойди.

Что это он задумал, размышлял Хелье, подходя к Ярислифу-Ярославу. Не рубанет ли он меня? Как бы половчее отскочить.

– Держи.

Рукоять сверда оказалась у самого живота Хелье. Вопросительно поглядев на князя и оглянувшись на толпу, Хелье принял сверд в ладонь. Сверд был обычный шведский. Новгородские клинки были, кстати сказать, лучше – прочнее и легче, как Хелье успел убедиться. Он распрямил и снова согнул руку в локте, определяя центр тяжести сверда. Попробовал лезвие ногтем. Снова вопросительно посмотрел на князя.

– Хорошо ли ты владеешь свердом? – спросил князь.

– Неплохо.

– Ты уверен?

– Да.

Ярислиф прищурился.

– А по-моему плохо. Да и хлипкий ты. Мне нужен кто-нибудь, кто хорошо владеет.

– Я хорошо владею.

– Сомневаюсь. Эй, вон ты там! – князь указал на какого-то купца. – Иди сюда.

– Я хорошо владею свердом! – возмутился Хелье.

– Да ладно, – князь пожал плечами. – Пусть хорошо. Но мы найдем того, кто владеет им очень хорошо.

– Именно. Я очень хорошо владею.

– Ладно, ладно. Не шути. Иди, парень, не задерживай нас тут.

– Я не шучу.

Раздраженный упорством Хелье, князь повернулся к нему лицом.

– Что ж! Покажи свое искусство.

Купец, указанный князем, как раз подошел и встал на расстоянии трех шагов от князя и Хелье. Хелье указал левой рукой на какую-то точку в небе. Князь и купец одновременно повернули головы и посмотрели в указанном направлении. В этот момент Хелье, подавшись вперед и вбок, махнул свердом. Клинок описал в воздухе замысловатый зигзаг – по диагонали слева направо, вертикально вниз, и снова слева направо. Проделано это было молниеносно. Князь заметил движение, но не понял цели – сперва. Тут же цель выяснилась – сленгкаппа и рубаха купца оказались разрезанными спереди, сверху до низу. Купец сделал движение, разрывая таким образом последнюю держащуюся нитку гашника, и порты его упали к коленям. Гости снаружи и дружинники внутри детинца захохотали. Князь, посмеявшись вместе со всеми, положил руку на плечо Хелье и посмотрел ему в глаза. Тут Хелье и понял, что он дурак и что его провели, как мальчишку. Из купцов, бывает, получаются хорошие воины, а некоторые купцы специально учатся владеть оружием, но редкий купец поедет для этого в Старую Рощу. Щенок я, подумал Хелье. Обиделся, расхвастался. Кретин.

– Как зовут тебя, удалец? – спросил Ярислиф, когда смех стих.

– Аскольд, – ответил Хелье.

– Вот и хорошо. Следуй прямо за мной, вплотную. Если заподозришь что-то неладное, можешь рубить меня свердом. – Он посмотрел на остальных. – Согласны?

Они были согласны. Представление, в которое Хелье попал на правах главного действующего лица благодаря хитрости Ярослава, расслабило их, сняло напряжение. Купцы вошли в детинец.

– Ворота не закрывать! – приказал Ярослав. – Эй, кто там! – крикнул он по направлению княжеского терема. – Приведите сюда владимировых послов. Живо!

Один из ратников рысцой кинулся в терем. Пока толпа гостей переговаривалась и волновалась, а дружина нарочито скучала. Ярислиф открыто рассматривал Хелье, стоя к нему боком. Хелье, со свердом в руке, чувствовал себя нестерпимо глупо. Следовало выпутываться из дурацкого положения.

– Князь, я…

– Потом, потом, – отрезал Ярислиф безапелляционным тоном.

Наконец появились послы. Их было двое. Ярослав жестом пригласил их приблизиться.

– Новгородцы! – обратился он к пришедшим с ним. – Вот к нам тут гости из Киева приехали. Я их тут от вашего имени напоил, накормил, в бане помыл, на перину уложил, покрывалом укрыл, и приемом они довольны. Впрочем, давайте их самих спросим. Довольны ли вы приемом, гости дорогие?

Гости недоуменно переглянулись и кивнули. Они видели, что князь что-то затевает, но не понимали, что именно, и для чего в детинце целая толпа купцов. Не убивать ли их тут собрались?

– А привезли нам гости грамоту красивую от повелителя своего, князя киевского. И настала наконец пора знать вам, новгородцы, что в грамоте сей начертано десницею бестрепетной.

Ярослав протянул руку. Поколебавшись, один из посланцев вытащил из-за пазухи грамоту и подал Ярославу. Ярослав развернул свиток, быстро пробежал глазами текст, и зычно объявил —

– А написано в грамоте, что должны мы теперь, новгородцы, платить Киеву не двадцать тысяч сапов, но сорок. Ибо цены выросли на жирное киевское сало. Киевляне жалуются. Так ли это, гости дорогие? Выросли цены? Говорите, не стесняйтесь.

– Но, князь… – начал было один из послов.

– Ты, гость, на вопрос ответь, да чтобы внятно, чтобы новгородцы мои слышали. Дорого нынче сало? Да или нет.

– Дорого, но…

– А платить нам вменяется сорок тысяч сапов. Вот. Да?

– Э…

Князь показал грамоту послу, ткнув пальцем в нужное место.

– Так?

– Так.

– Что ж мы князю киевскому на это ответим? – обратился Ярослав к новгородцам, комически изображая задумчивость. – Жалко киевлян, конечно. Похудеют ведь.

Новгородцы неуверенно захихикали.

– Ну, – размышлял вслух князь, – киевлян жалко, но самих себя все-таки жальче. А посему…

Он в два движения порвал грамоту и небрежно бросил обрывки на землю.

– Таков наш ответ. Но ведь этого мало. Князь киевский может неправильно понять нас, людей простых, особенно если объяснять вы ему будете сложно. Так чтобы он понял все, как оно есть, вот другая грамота, старинная.

Он вынул из-за пазухи другую грамоту.

Эка он все просчитал, подумал Хелье. Хорош конунг Ярислиф, хорош. Я вот стою рядом с ним, со свердом в руке, и выгляжу – глупее не придумаешь. Может, зарубить одного из посланцев? Можно и самого конунга, но он должен сперва жениться на дуре Ингегерд.

– Эта грамота вменяет нам платить Киеву то, что мы ему все это время платили. Двадцать тысяч сапов. И платили бы дальше, а только обидел нас князь киевский. Не хочет он с нами дружить. Холопами своими нас мнит. Так чтобы больше не мнил…

И Ярослав порвал и эту грамоту.

Новгородцы восхищенно ахнули, а дружина посерьезнела.

– Счастливого пути, – пожелал Ярослав послам. – На вашем месте я бы поторопился. Завтра утром пошлем мы гонцов по всем хувудвагам Земли Новгородской, оповещать города и веси, и народ честной, что законы киевские не распространяются на нас боле. И ежели киевский гонец в добром коне нуждается, то не может он брать себе коня даром, ссылаясь на Закон Олегов, а должен он платить столько, сколько спросят у него коня оного содержатели. А ежели, в силу упрямства своего, заберет гонец коня силою, то будет он преследуем, ловим, и наказан по законам новгородским как конокрад, а конокрадам в Новгороде полагается в кипятке быть сваренными.

Только теперь осознали полностью новгородцы, что сделал князь. Стараясь сохранять бодрый вид, они расступились в стороны, пропуская киевских послов.

– Хорошо ли мое доказательство, новгородцы? – спросил князь серьезно.

Ответили ему не сразу.

– Да, хорошо, – сказал наконец знакомый Хелье голос.

– Поняли ли вы, на что мы вместе идем?

Новгородцы застеснялись отвечать.

– Я за вас, новгородцы, жизнь отдам, – заверил Ярослав. – А только вот что. Ежели усомнитесь вы хоть раз, да помедлите, буду я считать себя от обещаний свободным, и уеду с дружиной и варангами в Швецию, и пусть Владимир делает с вами все, что сочтет нужным.

У Хелье начала потеть ладонь. Последнее дело – потная ладонь на рукояти.

– Но верю я, новгородцы! Верю! Верю, что люди вы храбрые, добрые, и, главное, честные. Сказавши раз да, переговаривать не будете. Идите же пока что по делам своим и да будет с вами Бог.

Обернувшись к Хелье, Ярослав добавил тихо, прозаическим тоном, —

– Сверд ратнику отдай, с собой не неси.

Ратник подался вперед, и Хелье нерешительно протянул ему оружие. Князь, усмехнувшись, повернулся к Хелье спиной. До этого, очевидно на всякий случай, не поворачивался, машинально отметил Хелье.

Выходя из ворот с остальными новгородцами, Хелье прикидывал, что ему делать дальше. Возвращаться на торг? В крог? Бежать из города? Без сверда, в купеческой одеже, Хелье чувствовал себя беззащитным.

Его хлопали по плечу и спрашивали, где он так научился махать свердом, и смеялись нервно. Он отвечал машинально, не обращая внимания на смысл слов, ища глазами – ладью? коня? Наездник он был никудышный, навигатор, как недавно выяснилось, плохой. Держась середины улицы, стараясь оставаться в логическом центре толпы, идущей к торгу, Хелье прекрасно понимал, что за ним следят, и следят давно, с того момента, как он присоединился к толпе, шествующей в Готский Двор.

Торг одним махом превратился в расширенное вече. Новости обсуждались горячо, предложения выдвигались непрерывно. Стоит ли верить князю? Да. Соединил князь с нами свою судьбу. Что же теперь будет? Не будем платить Киеву. Это хорошо. Не платить всегда лучше, чем платить. Но Владимир может придти с ратью. Да. И что тогда? Будем драться, где живем. Он нас всех в землю вобьет. Не вобьет – мы ему нужны живыми и платящими. В крайнем случае, если не выстоим, будем платить, как раньше.

К Хелье подходили, как к человеку, державшему острие сверда в непосредственной близости от ярославовой шеи. Ему задавали вопросы. Его благодарили. Его хвалили.

К пристани подошла ладья, за ней вторая. Очень соблазнительно выглядели несерьезные швартовы. В оружейной лавке напротив поблескивали клинки. Схватить сверд, перерубить швартовы, и отчалить! По течению! Но всего в пятидесяти шагах грозно покачивались на свинцовой пологой волне Волхова княжеские драккары. Несколько взмахов весел, один крепкий порыв ветра в парус, и киль драккара протаранивает насквозь жалкую купеческую скорлупку.

Захочет ли князь выяснить, кто Хелье на самом деле? Хорошо бы, если так. Тогда бояться нечего. А вдруг не поверит? А вдруг решит, что я и вправду подослан? Что я спьен, либо убийца? А если уже решил?

Ну, если уже решил, то после того, как подосланный падает за борт, в спину ему с драккара летит легкое но прочное копье дружинника.

Глупое какое положение, хорла.

Часа три провел Хелье на торге, слоняясь между лавками и следя, чтобы вокруг было людно. Но солнце клонилось к закату, и постепенно торг начал пустеть. Сперва пекари, а за ними торговцы квасом и пивом, погрузили пустую тару на повозки. Затем торговцы сукном, все еще обсуждая княжеское решение, разошлись по домам, заперев лавки. Тут уж и все остальные начали складывать и прятать утварь.

Хелье шагнул к оружейной лавке.

– Не одолжишь ли сверд до завтра, добрый человек? – спросил он хозяина.

– Я бы и рад, парень, – ответил хозяин, – но у меня очень строгий учет и плохая память. Ежели чего не учту – забуду, и тогда все пойдет прахом. Прости уж.

Хелье повернулся и пошел по протоптанному вдоль реки тракту по направлению к Евлампиеву Крогу. Ждать пришлось недолго. За первым же поворотом ему навстречу вышли четверо ратников.

– Сам пойдешь, – спросил один из них, – или тебя волочь?

Будь теперь июль, Хелье бы попытался – пробежать десять шагов до воды, прыгнуть, и проплыть под водой столько, сколько смог бы, а там – пусть стреляют. Но был март, и был вечер, и было холодно, и помнилась Балтика. Ратники глядели на него, держа в руках факелы.

– Сам пойду, – с тоской отозвался Хелье.

Кружным путем они привели его в детинец, втолкнули в какую-то пристройку, сарай, возле терема, захлопнули и заперли дверь.

В углу, успел заметить Хелье, было сено. Ощупью он добрался до сена и сел.

Прошел час, затем второй. Взошла луна, лунный свет влился сквозь щели в наружной стене. Хелье нехотя поднялся и без особого энтузиазма исследовал стены, пол, потолок, и дверь. Как он и ожидал, вариантов побега было немного, и все они предполагали наличие у пытающегося бежать какого-нибудь орудия – клина, сверда, ножа, топора. Люди, способные не выпускать тебя из виду в течении целого дня уж позаботятся, чтобы место, где они тебя до поры до времени оставили, было надежным.

Хелье снова сел и стал ждать. Прошел еще час. Наконец дверь отворили.

Вошли двое, один из которых внес зажженный факел и тут же воткнул его в стенное крепление. Был он доброго роста и крепкого телосложения мужчина с длинными, вроде бы каштановыми, волосами и мрачным взглядом. Тонкие губы сжались, глаза оставались спокойными.

Второй визитер оказался самим Ярислифом.

– Поговорим? – предложил Ярислиф, останавливаясь посреди помещения.

– Надо бы, – согласился Хелье, вставая.

– Как тебя на самом деле зовут и зачем пожаловал ты в Новгород? – спросил конунг.

– Зовут меня Хелье, конунг. А приехал я по поручению конунга шведского Олофа. Мне нужно говорить с тобою наедине.

Ярислиф склонил голову вправо.

– Плохо, – заметил он. – Лучше сразу скажи всю правду.

– Я говорю правду.

– Нет. Правда то, что ты приехал по поручению, а также, возможно, что тебе нужно видеть меня наедине, и желательно, чтобы в этот момент у меня не было сверда, а у тебя был бы. Поручение дал тебе вовсе не Олоф Шведский, который прислал бы обыкновенного посла с охраной, и зовут тебя вовсе не Хелье, хотя по-шведски ты говоришь чисто.

– Как это – не Хелье?

– Так. Хелье с такой мордой не бывают.

– Что такого в моей морде! – возмутился Хелье.

– Ничего особенного. Не обижайся. Но не шведская у тебя морда. Смоленская. Поэтому думается мне, что послал тебя не Олоф, а кто-то другой. Возможно, женщина. Возможно, очень молодая. Возможно, родовитая.

Хелье был возмущен до глубины души. Он хотел этого разговора, он не собирался врать или скрывать что-либо, он прибыл в Новгород, чтобы поговорить с Ярислифом о дочери конунга! Почему ему не верят? При чем тут смоленская морда?

– Как видно, ты не собираешься мне ничего рассказывать, – предположил конунг.

– Собираюсь. Хорошо, не хочешь наедине – не надо. У Олофа есть дочь, зовут ее Ингегерд, ей пятнадцать лет, и Олоф хочет, чтобы ты взял ее в жены.

Ярослав усмехнулся.

– И он послал именно тебя именно об этом мне сообщить?

– Да! Он предпочитает тебя Олафу Норвежскому, который хочет на ней жениться.

– Предпочитает?

– Он предлагает ее тебе.

– Точно мне? Не Папе Римскому?

– Не веришь – не надо! – огрызнулся Хелье, отворачиваясь.

Эка нескладно врет, подумал Ярослав. Молодой какой, совсем мальчик. Ну и стерва сестренка моя. Никого ей не жалко.

– Житник, – обратился он к подручному. – Поговори с человеком наедине. Узнай у него, чего именно добивается сокровище наше Марьюшка. А я покамест пойду полякам грамоту напишу.

Житник кивнул. Ярослав вышел.

– Ну, как дела? – спросил Житник, помолчав.

– Кто такая Марьюшка? – спросил Хелье.

Житник покивал с таким видом, будто ждал именно этого вопроса, и был уверен, что это не вопрос вовсе, а обходной маневр, что Хелье прекрасно известно, кто такая Марьюшка.

– Мы тебя целую неделю ждали, – сообщил он. – Припозднился ты. Планы поменялись. Что с тобой теперь делать – ума не приложу. Взял бы я тебя к себе в службу, но ты так глупо попался, что хуже некуда. И возраст тут твой не при чем, малоумие твое – врожденное.

– Не знаю я никакой Марьюшки, – сказал Хелье, глянув на дверной проем. Между ним и открытой дверью был только Житник. Рискнуть?

Он недооценил Житника. Обманное движение не произвело на последнего никакого впечатления. Уже вдыхая вольный воздух, в двух шагах от проема, Хелье ощутил резкую боль в предплечье. Он вскрикнул. У Житника была стальная хватка. Фаворит Ярослава вернул Хелье на место – перед собой – подержал, посмотрел пойманному в глаза, и нехотя ударил его в скулу.

Хелье упал навзничь. Его подняли, хлестнули по щеке, чтобы в голове было не так мутно, а потом ткнули в живот, и он сразу сел на корточки, ловя воздух широко открытым ртом.

– Куда это ты собрался, не спросясь? – осведомился Житник, возвышаясь над Хелье. – Дурак.

Взяв Хелье за волосы, он поднял его на ноги. Снова боль в предплечье. Житник повел качающегося Хелье вон из пристройки, пересек с ним детинец, подождал, пока дежурный ратник отопрет ворота, и вывел пленника на улицу. Ворота за ними закрылись. Житник, волоча Хелье, проследовал дальше, вниз, к Волхову. Не доходя до вечевой площади, они остановились возле какого-то дома с запертыми ставнями. Луна освещала покосившееся крыльцо.

– Следовало бы тебя утопить в речке, – сообщил Житник, ослабляя хватку. – Но зачем делать одолжение врагам? Они и сами с тобой прекрасно управятся. Далеко ты не уйдешь. Наверняка они где-то здесь, твои люди. Ждут. Эржбета тоже.

Он покачал головой, усмехаясь, повернулся к Хелье спиной, и проследовал обратно к детинцу.

Хелье не знал, что и думать, но был рад неожиданному освобождению. Что теперь? Добраться до Евлампиева Крога, помыться, поесть, и поспать. Кто это меня ждет? Где?

Стараясь держаться в тени стен, Хелье направился к Волхову. Хотелось побежать, но он сдерживался. Хоть бы облако закрыло луну, что ли. На улице было слишком светло, и белая купеческая рубаха выделялась на темно-сером фоне ночных теней.

Услышав топот копыт сзади, Хелье все-таки побежал, но бежать пришлось недолго. Вскоре его обогнали двое всадников с факелами и загородили проход, а третий всадник остановился у него за спиной. Двое спешились и, держа коней под узцы, приблизились вплотную, а третий вынул из ножен сверд.

– Повернись, – сказал голос за спиной.

Голос был женский. Хелье повернулся. Женщина поднесла факел к его лицу, но он успел разглядеть ее черты – красивые, тонкие, слегка восточные. Русые волосы, возможно с рыжиной. Большие, очень синие глаза. Презрительные губы. Безупречный овал лица. Тонкая рука, держащая факел. Мужская одежда.

– Совсем еще мальчишка, – определила женщина, воркуя низким, бархатным, слегка простуженным голосом, разглядывая Хелье. – Неужели нельзя было подобрать кого-то получше да поумнее. Даже жалко как-то.

Она убрала факел от лица Хелье и кивнула спешившемуся. Хелье почувствовал, как ему сзади на шею накидывают веревку. Он подался назад, обернулся, и схватил то, что было ближе всего – зажженный факел. Спешившийся попытался вырвать факел у Хелье из руки. Вдвоем они качнулись, сперва назад, затем вбок. Конник со свердом примеривался, как бы ткнуть Хелье клинком, но спешившийся мешал. Лошадь, которую женщина держала под узцы, подалась вперед. Хелье сделал отчаянное усилие, рванул факел за древко, и угодил им, факелом, лошади в глаз.

Обезумевшая от боли и страха, лошадь заржала и встала на дыбы, качнувшись в сторону и сбив женщину с ног. Спешившийся отскочил, чтобы не быть раздавленным копытами. Хелье упал и откатился в сторону. Вскакивая на ноги, он увидел прямо перед собой стремя. Лошадь полетела с места галопом, но он успел схватить – левой рукой стремя, а правой луку седла. Рывком он вполз на спину лошади, стараясь не выпустить луку, и оказался лежащим поперек на бешено подпрыгивающем седле. Если я не сумею удержаться и свалюсь, мне конец, подумал он. Яростно вскрикнув, он переместил плечи и голову к гриве, а ноги к крупу. Схватившись за гриву скачущей лошади, он утвердился в седле и нащупал повод.

– Подлец! – услышал он крик женщины. – Да езжайте же за ним, дураки! Живее!

– Стой! – закричал спешившийся. – Стой, приамова хорла!

Лошадь сама летела к воде, прямым, как ей казалось, путем. Хелье слышал за собой топот копыт – всадники устремились в погоню. Он попробовал управлять обезумевшей кобылой. Она не слушалась. Единственное, что он сумел сделать – не дать ей слететь по пологому склону прямо к Волхову. Вместо этого, натягивая повод, он заставил ее взять правее, к утесу, выступающему над берегом возле торга. У края утеса лошадь остановилась и, возмущенно заржав, начала разворачиваться. Конников отделяли от Хелье двадцать шагов. Хелье дернул уздечку и, притянув колени к подбородку и чудом не запутавшись в стременах, оттолкнулся от седла заваливающейся на бок кобылы, крутанулся в воздухе, и головой вниз полетел в воду.

Он проплыл под водой так долго и так далеко, как смог. Вынырнув, он оглянулся. Два факела над утесом. Видят? Не видят?

По тому, что стрела вошла в воду в двух локтях от его головы, Хелье понял, что видят, и снова нырнул. На этот раз он плыл под водой не прямо к середине реки, но по диагонали, используя для большей верности течение. Когда он снова вынырнул, факелы вдали превратились в едва заметные точки, медленно передвигающиеся вдоль берега. Вскоре на луну наконец-то наползло облако и поверхность реки стала почти черной.

Доплыв по течению до окраины, Хелье выбрался на берег даже не прислушиваясь. Ему было все равно, найдут его или нет. Он очень замерз, стучал зубами, устал, вымотался, и был абсолютно равнодушен к жизни. Он долго колотил в дверь Евлампиева Крога, пока наконец не услышал за дверью шаги. Испуганный голос Евлампии спросил —

– Кто там? Иди отсюда, а то сейчас сторожей подниму.

– Это я, – сказал Хелье хрипло. – Хелье.

Застучали засовы. Дверь открылась и Евлампия, простоволосая, в одной длинной рубахе, со свечой в руке, уставилась на Хелье испуганными сонными глазами.

– Ети хвиту мать! … – пробормотала она растерянно. – Заходи, чего встал.

Хелье шагнул в сени. Евлампия закрыла дверь, задвинула засовы, и еще раз оглядела гостя. Хелье стоял столбом, не чувствуя тела. Покачав головой, Евлампия взяла его за локоть.

– Пойдем, – сказала она. – Тебе в баню нужно. Иначе до завтрашнего вечера не доживешь.

Они пересекли крог и вышли к двери, ведущей на задний двор.

– Подержи, – велела Евлампия.

Хелье негнущимися пальцами взял у нее свечу. Евлампия отворила засовы.

Оставив Хелье в предбаннике, Евлампия пошла разводить огонь. Через полчаса Хелье, сидя на полке, начал медленно приходить в себя. Его оттирали какими-то тряпками и обмахивали веником, обливали водой и снова оттирали, по какой-то особой новгородской методе. Удивленно рассмотрели его серебряный нательный крестик и ничего не сказали. Его клали на живот, переворачивали на спину, мяли, терли ладонями, и в конце концов привели в осмысленное состояние. Голая и пышная, вовсе не плотная, Евлампия поддавала пару, меняла веник, поила Хелье водой и бодрящим свиром, выводила в предбанник остыть, и снова заводила в парную. У нее начисто отсутствовала талия, а ноги были коротковаты, зато полная грудь с большими сосками поразила возвращающегося к жизни Хелье совершенством линий, а щиколотки умилили неправильностью и беззащитностью.

Сидя в предбаннике, завернутый в простыню, Хелье глотал бодрящий свир, икая и тараща глаза. Он был очень возбужден, но двигаться уже не мог. На него надели сапоги и накинули сленгкаппу, и повели, шатающегося, через леденящий кожу воздух заднего двора в жилую пристройку. Видимо, он уснул на ходу, поскольку когда он в следующий раз открыл глаза, то обнаружил, что лежит на перине, под покрывалом, голый, в невиданном дотоле помещении, а рядом с ним примостилась, и легко поглаживает его по шее и безволосой еще груди радушная хозяйка. Очевидно, это была хозяйкина спальня. Хелье потянулся сладко, помычал носом, и перекатился на хозяйку. Пышное ее тело показалось ему удивительно мягким, податливым, теплым и уютным. Его, это тело, было очень приятно целовать. В нужные моменты оно становилось вдруг упругим и очень женственным – во всяком случае, ему так казалось. Хозяйка Евлампия постанывала неожиданно высоким, жалобным голосом, обнажая мелкие но крепкие зубы, и обнимала его пухлыми мягкими руками. В какой-то момент он проснулся полностью, задрожал всем телом, и крикнул протяжно юношеским ломким тенором, а через несколько мгновений сознание выключилось окончательно.