Черные комиссары Сушинский Богдан

6

Прибрежная степь, камышовые островки и даже сама река – все казалось застывшим, и, если бы не царящее над всем этим марево, должно было бы плавиться от необычной, даже для этих южных мест, жары.

Контр-адмирал Абрамов только что завершил обход на сторожевике точек базирования и временных стоянок бронекатеров и тральщиков флотилии. Впечатление было удручающим. Когда-то, пребывая в должности командующего Днепровской военной флотилией[39], он время от времени проникался осознанием бесполезности этого подразделения, базировавшегося в водах внутренней реки, за сотни километров от ближайших границ. А посему приказ о расформировании этой флотилии воспринял, хотя и не без горечи, но с осознанием своей правоты, а главное, целесообразности.

Теперь же ему приходилось с горечью отмечать, что весь Измаильский порт и все места базирования судов флотилии находятся под прямой наводкой румынских батарей, а это значит, что база и часть судов могут быть поражены в первые же минуты артналета.

– От самолетов противника мы еще хоть как-то можем прикрыться огнем зениток, от вражеской же артиллерии прикрываться будет нечем, – сабельным ударом подытожил его сомнения и раздумья начальник штаба флотилии Григорьев.

– Потому что право открыть огонь по румынской территории, – согласился командующий, – мы получим только после того, как высшее командование и руководство страны убедятся: на сей раз речь действительно идет не о какой-то там мелкой провокации, подобно тем, какие устраивают нам румынские и немецкие пилоты.

– А значит, теперь уже нужно огрызаться по настоящему, как это положено делать на войне.

Поднявшись в свой кабинет на втором этаже небольшого особняка, он швырнул фуражку на стол и нервно расстегнул ворот кителя. Коренной уралец, он в свои сорок четыре так и не сумел адаптироваться к южному климату и в разгар лета всегда чувствовал себя отвратительно. Причем определялось это не состоянием здоровья, а тем физическим дискомфортом, в который его постоянно загоняли палящие лучи солнца и соленый пот.

Выйдя на балкон, контр-адмирал несколько минут пытался уловить хоть какое-то дуновение прохлады, которую должна была подарить близость реки, однако ничего такого не происходило. Стоя под лучами палящего солнца, моряк задумчиво всматривался в просвет между крышами соседних зданий, портовым элеватором и кронами старых кленов.

Даже не все штабисты флотилии знали, что, в отличие от многих своих подчиненных, кадровым речником адмирал не был, хотя и прибыл к ним из точно такой же речной флотилии. И что, ступая на командирский мостик флагманского монитора «Ударный», адмирал видел себя на командирском мостике то канонерской лодки «Красная Грузия», или эскадренных миноносцев «Быстрый» и «Шаумян», то флагманского линкора «Харьков», с которым его разлучила неожиданная командировка в охваченную войной Испанию.

Исходя из условий Гражданской войны, доверить ему, тогда еще капитану второго ранга, один из своих кораблей республиканское командование не решалось, хотя Абрамов всячески настаивал на этом. Вот так и сложилось, что в течение почти трех лет Абрамов оставался военно-морским советником командира соединений эскадренных миноносцев, ведая в основном доставкой необходимых испанскому флоту грузов из Советского Союза и конвойным сопровождением в Средиземном море советских судов.

…Пилот самолета, появившегося над румынским берегом, вел свою машину прямо на порт. Буквально в течение минуты преодолев пространство над рекой, летчик теперь нагло нацеливал свой самолет на корабельную стоянку, на позиции береговой артиллерии и зенитной батареи. По опыту подобных полетов он уже знал, что ни одно орудие на вражеском берегу выстрелом не отзовется, ни один истребитель в схватку с ним не вступит, ни один сигнал воздушной тревоги в городе подан не будет. Там, на румынском берегу, все – от главнокомандующего Антонеску до последнего обозного тыловика – знали: за любой выстрел в сторону их королевского вояки русского командира тут же отдадут под трибунал. И наглели, с каждым днем все больше наглели…

Пока румынский пилот испытывал нервы зенитчиков, в том числе и корабельных, неуклюжими фигурами пилотажа, контр-адмирал бессильно постукивал кулаками по балконному обводу. Если бы кто-то из его зенитчиков прошил этого летуна-мамалыжника, Абрамов наградил бы его, чем только мог, и, хоть перед командованием, хоть перед суровым трибуналом, предстал бы с чувством исполненного долга.

Думал ли он, оставляя в недалеком тридцать девятом израненную Испанию, что очень скоро над его головой вновь будут проноситься вражеские самолеты, но уже здесь, на родине? Да в сонном бреду предположить такого не мог! Другое дело, что, находясь в воюющей стране, он так ни разу и не оказался на командирском мостике военного корабля, так ни разу не принял участия в настоящем морском бою. Как профессионала его это до сих пор задевало, ведь возвращавшихся из Испании в Союзе воспринимали как фронтовиков, прошедших настоящую боевую закалку. Но…

В свое время он уже нес службу и военного комиссара на канонерской лодке «Беднота» и помощника командира на канонерской лодке «Красная Аджария»; наконец, старшего помощника капитана – на крейсере «Червона Украина». То есть у него были все основания считать себя настоящим военным моряком. Но получалось так, что за время всей своей службы на семи современных боевых кораблях он так ни разу и не побывал в бою.

Зная, как остро вставал в его стране вопрос о корабельных командирах с опытом боевых действий (почти все остававшиеся в Совдепии старые русские офицеры были расстреляны), Абрамов считал, что испанская война дарит ему, тридцатидевятилетнему, прекрасную возможность вернуться в Севастополь истинным боевым офицером. А случилось так, что после возвращения он оказался в должности начальника группы для особых поручений при Военном совете Черноморского флота. Кое-кто даже завидовал ему, понимая, что должность эта сугубо карьерная. Но, получив звание капитана первого ранга, а вместе с ней и должность заместителя начальника штаба Черноморского флота, Абрамов лишь острее почувствовал свое отлучение от корабельного бытия.

– Товарищ командующий, – возник у него за спиной голос адъютанта Щедрова, – разрешите доложить?

– Что у тебя? – поморщившись, спросил контр-адмирал, с трудом вырываясь из своих мысленных странствий.

– Первое. Все, кому следует быть на совещании, предупреждены. Комендант дунайского сектора береговой обороны полковник Просянов и начальник противовоздушной обороны дунайского участка полковник Матвеев уже прибыли. Остальные прибывают. Начало совещания через тридцать минут.

– Как на совещание, так зенитчик наш прибывает первым, – резко повел подбородком командующий. – А самолеты противника уже садятся ему на голову. Причем полковник уже настолько привык к этим воздушным нарушениям границы, что даже не всегда считает нужным докладывать о них, дескать, командование флотилией само все видит.

– Потому как приказ есть приказ, – попытался старший лейтенант оправдать обычно такого добродушного полковника. – Закоренелый факт.

– Иногда от офицера требуется не только умение тупо выполнять приказы, но и мудро их не выполнять, – возразил контр-адмирал, возвращаясь в кабинет. – Даже если приходится рисковать головой и в стычках с противником, и в стычках с командованием. Впрочем, у меня у самого подобной смелости пока что не хватает, – заключил он, садясь за стол. – И ничего с этим не поделаешь.

– Потому как приказ есть приказ, – вновь глубокомысленно остепенил его адъютант, не по возрасту оказавшийся в старлеях. – И это – закоренелый факт.

Во время службы в штабе флота Абрамов добился, чтобы этого земляка-уральца произвели в лейтенанты из мичманов, а затем забрал его с собой в Днепровскую флотилию. Произведя этого малообразованного, но смышленого человека в адъютанты, будущий адмирал руководствовался сугубо житейским девизом: «Простоват, но честен и… предан».

– Капитана, который отрядом десантников командует, пригласить не забыли?

– Глиссером в острова доставлен на базу мониторов, а потому обязан быть. Закоренелый факт.

– Почему с острова? – не понял контр-адмирал. – Разве его отряд расположили на острове?

– Это он сам расположился. Вместе с нарядом берегового поста службы наблюдения и связи старшины[40] Булгара, несколько часов изучал позиции румын в районе мыса и поселка Сату-Ноу.

– Именно в районе мыса Сату-Ноу? – оживился командующий.

– Так точно. Капитан Гродов – он ведь из наших, из артиллеристов береговой обороны, а значит, понимает, что служба есть служба. Тут уж – закоренелый факт.

– Только сегодня я подумал, что, прежде всего, следует подавить румынские огневые точки на этом мысе, иначе его батареи будут расстреливать порт, город и наши стоянки прямой наводкой, в упор, и из всех видов оружия, вплоть до пистолетов. Очевидно, капитан думал о том же. А еще о том, что облегчить участь города можно будет только высадкой десанта и захватом самого мыса.

– Но румыны и немцы чуть ли не каждый день подтягивают к берегу новые батареи и пехотные части, а мы, кроме десантного отряда Гродова, не получили ни одного подразделения поддержки. Закоренелый факт. Поэтому в случае чего десантников придется бросать в бой чуть ли не с первого часа.

– Это ты так решил, старший лейтенант?

– Так ведь ситуация подсказывает. Закоренелый факт.

– Куда я попал? Что это за флотилия такая?! – проворчал Абрамов. – Что ни ездовой – то великий стратег.

– Да, тут хочешь – не хочешь… – в том же тоне ответил адъютант, однако благоразумно прервал себя на полуслове, чтобы не испытывать терпение контр-адмирала, нервы которого в последнее время и так были на пределе.

Щедров умолк, но не потому, что обиделся за «ездового». Он был бесконечно признателен командующему за подаренное ему офицерское звание. Для Абрамова не было тайной, что об офицерской портупее «пролетарский мичман», как называли этого уральца в его береговой интендантской базе, мечтал чуть ли не с той поры, как осознал себя. Не знал он только о том, что точно так же этот «пролетарский мичман» изводил себя мечтаниями о славе флотоводца.

К счастью, не знал, хотя и замечал, что в кое-какие тактические прожекты адъютант все-таки время от времени ударяется. И это тоже, как он любит выражаться, давно «закоренелый факт».

7

Этот поздний телефонный звонок застал Бекетова уже в проеме двери. Никаких спешных дел в этот вечер у него не предвиделось, и полковник вознамерился поехать в Аркадию, чтобы хоть немного посидеть на берегу, «подышать морем». Туда же, в точно назначенное время, должны были подъехать его жена и двенадцатилетняя дочь. Этот благословенный Богом курортный район города полковник открыл для себя только неделю назад и был настолько поражен красотой прибрежных холмов и морским заливом Аркадии, что теперь уже мечтал о том, чтобы где-нибудь поблизости построить небольшой рыбачий курень и завести лодку. Причем Бекетов был так увлечен этой мечтой, что совершенно не заботился о реальности ее осуществления: главное – породить идею, чтобы затем увлечься ее «призрачными замками».

Как оказалось, на проводе секретной связи был комендант дунайского сектора береговой обороны полковник Просянов. Вот уж чей голос он услышать сегодня не надеялся.

– Кажется, в наших руках оказались как раз те, кто вам нужен, полковник, – раздался в трубке низкий, прерывистый голос Просянова.

– Конкретнее, – суховато потребовал Бекетов.

– Контрабандисты. Отец, Прокопий Анкудинов, и два сына. Из липован, то есть местных русских старообрядцев, когда-то давно расселившихся по обе стороны устья.

– Но эти – с нашего берега?

– С румынского. Это худший вариант? Насколько я понял, вам нужен был человек с того берега.

– Это лучший из возможных вариантов, – по слогам произнес Бекетов.

– Я предложил Анкудинову-старшему выбор: то ли смерть в каком-то из сибирских лагерей, то ли он контрабандно переправляет одного человека на тот берег, пока его сыновья будут у нас в заложниках. После чего он прибывает на наш островок, забирает своих сыновей и свой товар, а также получает две суммы денег. Одну – дабы не возвращался домой с пустыми карманами, а другую – для взятки офицеру-пограничнику, который «держит» эту контрабандистскую тропу.

– О деньгах я завтра же поговорю с начальником разведуправления флота и с представителями других компетентных органов, – заверил его Бекетов.

– Надо бы, надо. Не каждый день представляется такая возможность – проложить тропу через границу. Кроме того, я взял на себя смелость заверить Прокопия, что у него появился выбор: оставаться вместе с сыновьями у нас, – к слову, жена его погибла от укуса змеи, – или же возвращаться в Румынию. Но в любом случае его контрабандную тропу мы будем использовать на общее благо.

– И вновь ход мысли верный.

Бекетов и в самом деле был доволен миссией Просянова. Когда после совещания в штабе базы он излагал «дунайцу» свой замысел, то не ожидал, что тот отнесется к нему настолько ответственно, а главное, станет лично столь настойчиво заниматься его заботами.

– Как он настроен по отношению к России?

– Сказал, что власть у нас безбожная, а Россия святая. Но ведь таким подходом не удивишь, разве не так?

– Его политические взгляды меня мало интересуют. Важно, чтобы не предал.

– Вообще-то, старообрядцы – мужики суровые. Если уж они дают слово, то придерживаются его. Тем более что к румынской власти он относится с откровенным презрением, как, впрочем, и к самим румынам.

– Но мы с вами простим ему этот грех. Для нас важно, чтобы Прокопий Анкудинов честно и праведно послужил своему историческому отечеству. Кстати, где он сейчас находится?

– В Килие, на местной базе катеров флотилии. Но сама «тропа» проходит южнее, ближе к Вилково.

– Завтра к восемнадцати ноль-ноль я со своим «контрабандным товаром» постараюсь прилететь в Килию. С вами и с ним встречаемся в отделе контрразведки базы.

– Значит, уже завтра? – озабоченно уточнил Просянов, не ожидавший, что события будут развиваться с такой стремительностью.

– А времени у нас почти не осталось. И вы понимаете, о чем идет речь. У вас возникают сомнения?

– Надо бы еще раз переговорить с Анкудиновым, теперь уже зная ваши возможности и намерения.

– Желательно, чтобы послезавтра к ночи его лодка ушла к западному берегу. Наши пограничники будут предупреждены и всячески поспособствуют. Все, завтра – в Килие.

Времени слишком мало, как бы оправдывался Бекетов перед самим собой и перед Валерией Лозовской, которой как раз и надлежало стать тем «контрабандным товаром», коего нужно будет переправить на румынский берег. Он понимал, что само развертывание операции происходит в суете и спешке. Но слишком уж важно было, чтобы Баронесса как можно скорее оказалась на том берегу вместе с рацией, усиливая тем самым позиции лишь месяц назад появившегося там советского резидента.

Причем с недавнего времени в переброске Баронессы оказались заинтересованными не только в разведке Черноморского флота, но и в Главном разведывательном управлении армии, для которого появление на румынском направлении такого «агента с перспективой», как Валерия, стало настоящей находкой. А все потому, что в былые времена самому этому направлению никто особого внимания не уделял: другое дело – рейх, Франция, Британия…

Как бы там ни было, а полковник все явственнее ощущал ответственность, которая наваливалась на него, и за судьбу операции, и за судьбу Валерии. Впрочем, предаваться страхам и чувственным самобичеваниям уже некогда. Маховик операции «Последний гонец», как предложила назвать ее сама Лозовская, давно запущен, и, казалось, теперь уже не существовало такой земной силы, которая в состоянии была остановить его.

А что касается поездки в Аркадию… Все те последние события, которые происходили в приграничных районах, и все те сведения, которыми полковник Бекетов обладал, подводили его только к одной здравой, но страшноватой мысли: «Война грянет со дня на день!». А значит, его личные и семейные планы относительно того, чтобы взять хотя бы недельный отпуск и в свое удовольствие поблаженствовать на море, вновь превращались в романтический бред.

8

Контр-адмирал развернул карту дунайского участка границы и, навалившись на нее обеими руками, на какое-то время коршуном завис над городом и мысом.

– Ладно, ты свободен, адъютант, – запоздало вспомнил о Пролетарском Мичмане.

– Я ведь еще о командном бункере флотилии не доложил.

– А что ты можешь доложить о бункере?

– Оборудование его полностью завершено. Сыровато в этом подземелье – закоренелый факт. Зато чисто, подштукатурено, в отсеках установлены каменные и деревянные перегородки. А главное, налажена прямая телефонная и радиосвязь со штабом стрелкового корпуса в Болграде, с нашими базами в Измаиле, Рени и Килие; с береговыми батареями и зенитным дивизионом…

Командующий знал, что адъютант уже давно и самозванно присвоил себе должность коменданта бункера, но еще до этого завладел правом инспектора тыловой службы, причем вошел в эту роль так, что даже заместитель командующего по тылу был уверен, что полномочиями «государевого ока» наделил его сам контр-адмирал.

– Вот и служить тебе, адъютант, по совместительству, комендантом штабного бункера, – теперь уже официально объявил командующий. – Чтобы от безделья не маялся.

– Потому что так оно надежнее будет, – охотно согласился Пролетарский Мичман. – Закоренелый факт. Только надо прямо сейчас пойти и, пока есть время перед совещанием, принять работу мастеров.

О строительстве на берегу Дуная настоящего штабного бункера в штабе флота никто не позаботился. Да и время, очевидно, не позволяло штабистам флота заняться этим, поскольку со дня ухода румын с восточного берега прошел всего лишь год. Зато уже на второй день после прибытия командующего в Измаил адъютант доложил ему:

– Под зданием имеется большое подземелье. Судя по всему, винный погреб – каменный, мощный, с прекрасно выложенными сводами. Вход – прямо из здания. О запасном, конечно же, строители позаботятся.

– Предлагаешь заняться виноделием, адъютант? – отшутился командующий. – В таком случае назначаю тебя главным виноделом флотилии.

– Предлагаю оборудовать в нем бункер. С узлом связи и всем прочим. Только запасной выход надо будет пробить так, чтобы в сад выводил, как можно дальше от здания, которое противник тут же постарается превратить в руины.

– Ты что, уже воевать собрался?! – изумленно уставился на него командующий.

– Не я собрался, а румыны во главе со своим генералом Антонеску.

– Узнают в штабе флота, что мы с тобой бункера роем, засмеют или сразу же обвинят в паникерстве.

– И узнают, – не мог не согласиться с ним Пролетарский Мичман, – и обвинят. Зато, когда жареный петух начальство наше в одно место клюнет, – мы с вами уже в бункере сидим, и никакие артналеты и бомбежки нас не берут.

Командующий не ответил и вообще к теме этой длительное время они не возвращались, тем не менее Щедров передал заместителю по тылу «приказ командующего» очистить подвал, чтобы не разводить в штабе антисанитарию. А перед выездом вместе с командующим в Одессу, где тот принимал бронекатера, прибывающие из Шхерного отряда Балтийского флота[41], приказал устроить всеобщий воскресник, привлекая для него и часть моряков мониторных команд.

Однако все это в прошлом. Теперь же, спустившись в подземелье, командующий прошелся по отсекам бункера, осмотрел и проверил на готовность узел связи и запасной ход, который действительно выводил в небольшой, но охваченный каменной оградой сад.

– По ночам дежурство по штабу уже надо бы нести здесь, в бункере, – как бы между прочим, молвил Щедров. – Нападать румыны, конечно же, решатся по-волчьи, ночью, ближе к рассвету. А значит, наземный штаб могут разнести во время первого же артиллерийского налета. Во всяком случае, снарядов для этого не пожалеют.

Командующий снова взглянул на Пролетарского Мичмана как на несостоявшегося стратега, но, вопреки его ожиданиям, ставить на место не стал.

– Со следующей ночи так оно и будет, – проворчал он.

Каждый из прибывших командиров прекрасно знал ситуацию, которая сложилась на дунайском участке границы, и поскольку никаких важных приказов ни из Москвы, ни из штаба флота не последовало, то и обсуждать, собственно, было нечего. Кроме разве что одного вопроса: как спасти суда флотилии во время первого, самого массированного, неожиданного удара румыно-германских войск. Если, конечно, таковой последует.

– В течение нескольких последующих дней, – обратился контр-адмирал к командирам дивизионов, – все катера в районах Измаила, Килии и Рени должны находиться на ранее определенных стоянках. Выходить в рейды и демонстративно возвращаться из них катера должны только на эти стоянки. Пусть наземная и авиационная разведки твердо убедят свое командование: когда настанет «ночь Х», артиллерия и авиация должны наносить удары именно по этим базам. Но когда штабом флота будет подан заранее обусловленный сигнал «Ураган», ни одно судно на месте стационарного базирования остаться не должно.

– Начальник штаба, – обратился он к худощавому, подтянутому капитану второго ранга Григорьеву. – Какие-то принципиальные замечания по представленным вам командирами трех групп катеров схемам у вас появились?

– Были некоторые уточнения, но они согласованы с командирами измаильской, ренийской и килийской групп бронекатеров в рабочем порядке, товарищ командующий, – проговорил начштаба, стремясь отсутствие командирского голоса компенсировать твердостью и четкостью доклада. – Общие же замечания следующие. Каждому командиру катера нужно продумать систему маскировки судов в местах рассредоточения и скрытно заготовить маскировочный материал. Поскольку в ходе первого ночного удара артиллеристы и пилоты врага могут использовать осветительные ракеты и снаряды, на местах стационарного базирования следует оставить вместо себя старые рыбачьи баркасы, позаботившись о камуфляжных надстройках.

– Они и сейчас уже устраивают нам ночные фейерверки, – подал голос командир дивизиона мониторов капитан-лейтенант Крынов, воспользовавшись паузой в докладе начштаба. – Понятно, что в «ночь икс» они будут стараться вовсю. Так что камуфляж понадобится, это без вопросов.

– Надо поговорить по этому поводу с рыбаками, – посоветовал Григорьев, – среди которых немало плотников, а также с рабочими судоремонтных заводов и артелей. Уверен, что они помогут. Другое дело, что это должны быть проверенные люди, а сами камуфляжные настройки заготавливать вдали от мест базирования, чтобы скрыть назначение сбиваемых плотниками коробов. В местах рассредоточения определить и зафиксировать на картах глубины, продумать систему маневров, а главное, условно «пристрелять» оттуда все мыслимые цели противника, в первую очередь, его стационарные береговые батареи.

Поскольку никаких вопросов к начальнику штаба не возникло, командующий ознакомил командиров с последними, уточненными, сведениями о силах вероятного противника.

– Как известно, – сказал он, подходя к карте «Нижнего Дуная» – на плаву нашей флотилии противостоит румынская речная дивизии. По последним данным стратегической разведки, главной ударной силой ее по-прежнему остаются семь мониторов, доставшихся румынскому флоту в наследие от Дунайской флотилии Австро-Венгерской империи. Особое внимание обращаю на флагманский монитор «Ион Братиану»[42], – он отодвинул занавеску на демонстрационной доске, на которой были фотографии некоторых румынских кораблей и многих пограничных участков.

– Знакомое корыто, – скептически проворчал командир отдельного зенитного артдивизиона капитан Шило. – Когда-нибудь пройдусь по нему прямо из зенитки.

– В моем присутствии о боевых кораблях противника подобным образом прошу не отзываться, – сурово остепенил его командующий. – Их возможности следует знать и оценивать по достоинству. Напомню, что монитор «Ион Братиану» обладает мощной бортовой и башенной броней, при скорости тринадцать с половиной узлов и дальности плавания в тысячу двести километров. Его вооружение: три 120-мм орудия главного калибра, пять 37-мм пушек, четыре пулемета и два зенитных автомата. Понятно, что при длине корпуса в шестьдесят два метра и осадке сто семьдесят сантиметров командир его в нашем, Килийском рукаве, особо не разгуляется. Тем не менее будем помнить, что этот монитор – серьезный противник. Приблизительно такие же характеристики у всех остальных мониторов. Их фотографии вы получите в штабе, сразу же после совещания.

– Они уже розданы, товарищ командующий, – уточнил начштаба.

– Тем предметнее будет наш разговор, – ответил контр-адмирал. – Кроме того, на вооружении дивизии находятся тринадцать сторожевых катеров, три плавучие батареи и несколько десятков бронекатеров, глиссеров и вспомогательных судов, с базированием в Галаце, Исакче, Чатале и Переправе. Все эти базы прикрываются береговыми стационарными, а также передвижными батареями и всевозможными противодесантными заграждениями.

– Перед нами действительно серьезный противник, командиры – заметил полковник Матвеев, давно завоевавший себе негласное право комментировать высказывание контр-адмирала. – Так что шапкозакидательскую психологию нужно изживать. Хватит, в свое время Русско-японская нас научила.

– Правильно, полковник, – неожиданно поддержал командующий, который обычно игнорировал его замечания и реплики. – Самонадеянное: «Япошку шапками закидаем!» мы на полях битв уже проходили. Но главная опасность таится даже не в плавсредствах противника, а в том, что, как стало известно нашей разведке, в случае агрессии речную дивизию будут поддерживать около шестисот пятидесяти румынских и порядка четырехсот пятидесяти немецких штурмовиков, бомбардировщиков и истребителей.

9

Бекетов был почти уверен, что к идее «контрабандной» переброски баронессы Валерии в румынский тыл заместитель начальника контрразведки Рабоче-Крестьянского Красного Флота Рокотов отнесется с недоверием. Тем более что контр-адмирал, с недавнего времени базировавшийся в Севастополе, лично знал Валерию Лозовскую, лично симпатизировал ей и был уверен, что девушку ждет большое агентурное будущее, но… В этом-то «но» все и заключалось: будущее Баронессы виделось адмиралу от контрразведки исключительно на разведывательно-дипломатической стезе. Однажды он даже воскликнул: «Так ведь в стенах нашей флотской контрразведки может появиться новая Коллонтай[43]». И если учесть, что Рокотов был лично знаком с этой соратницей Ленина, то становилось очевидным: в какой-то степени он даже рассчитывает на ее покровительство. Одно мешало: закладывать карьеру Лозовской как разведчицы с работы в Швеции было нерационально. Впрочем, кто знает…

Каковым же было удивление полковника, когда он вдруг получил шифрограмму: «Операцию “Контрабандист” разрешаю. Всякое появление на том берегу нашего человека воспринимается в Центре как явление Мессии. – Полковник уже знал, что “Крымский Канарис”, как порой называли контр-адмирала его же штабисты, обожал прибегать к броским выражениям, точно так же, как ценил их в донесениях подчиненных. – Продумайте форму сопровождения. Решите вопрос о судьбе ее нынешнего румынского окружения».

Поняв, что в рамках операции руки у него развязаны, полковник тем не менее тут же споткнулся о последнюю фразу шифрограммы. Что значит «решить вопрос о судьбе ее нынешнего окружения»? Прежде всего, не касается ли это капитана Гродова? Уточнять у Крымского Канариса было бессмысленно. Контр-адмирал не так уж и много знал о комбате, а называть его имя в предвоенной суете было опасно: вдруг начальник контрразведки что-нибудь недопоймет в этой комбинации и в спешке так… распорядится, что потом не расхлебаешь?! А комбата он решил не отдавать никому. Это его находка, он «разработал» этого сотрудника и он же доводит его до совершенства, проводя через все круги ада. Кто посмеет?..

Нет, комбата Бекетов исключил сразу же, решив остановиться только на завсегдатаях салона Волчицы и ее «тайных гостях из-за реки», как именовались в этом кругу все, кто появился из-за Дуная, а значит, имел отношение к румынской военной разведке и сигуранце.

Сложность заключалась в том, что переправлять Баронессу нужно было срочно, причем по его, полковника, замыслу – вместе с бывшим поручиком Петром Крамольниковым. Переманивать его на свою сторону было бессмысленно, а отправлять с «засвеченной» агенткой на тот берег – еще и крайне опасно. Особенно теперь, когда Лицедей убежден, что со дня на день Совдепия падет и он снова окажется в Белой России.

Оставалось одно – использовать его «втемную», но для этого нужно было вынудить Лицедея бежать из страны. Не уйти в глубокое подполье, чтобы дождаться теперь уже скорого прихода румын и немцев, а именно бежать, причем с помощью такой же обиженной и гонимой, как и он, баронессы Валерии. Кое-что в этом направлении уже было предпринято. В течение нескольких дней Волчица находилась под домашним арестом, ее телефон прослушивался, а на квартире была устроена засада. В эти же дни асы наружного наблюдения, которых полковник занял у местных энкаведистов, внаглую прессовали Лицедея, даже не пытаясь скрывать своей слежки.

Поручик понял, что находится на грани ареста; он метался, как затравленный волк, и никак не мог понять, в чем смысл этой травли? Не ожидают же в НКВД, что при такой очевидной слежке он поведет его агентов по своим явкам? А во всем остальном… Чекисты уже знали, где он живет, в какой столовой питается, в какие часы и куда выходит на прогулку. Тогда, как все это понимать? Ждут, что он, поручик Крамольников, пустит себе пулю в лоб? Но, во-первых, какой прок чекистам от его убийства, а во-вторых, еще не вечер. Поручик Крамольников и не из таких передряг выбирался.

Правда, подобным прессом можно вынудить его явиться с повинной. Но в чем смысл подобной явки для контрразведки и для него самого? Чекисты в одночасье лишались славы разоблачителей «матерого шпиона из бывших», как любили сообщать о таких, как он, в советской прессе, а значит, не резон. Он же при любом контрразведывательном раскладе лишался жизни, а значит…

Несколько раз ему все же удавалось на какое-то время избавляться от «опекунов», и тогда он, «как мужчина мужчину», просил парнишку-молдаванина из соседнего дома позвонить со своего квартирного телефона Волчице, которую выдавал за любовницу, пребывавшую при ревнивом муже. Поскольку услуга была платной, Феликс, как звали этого парнишку, дважды с удовольствием выполнял ее, и тогда оба они слышали в трубке веселый голос хозяйки квартиры, которой столь же радостно сообщали, что «тетя Мария все еще не выздоравливает». Такой же кодовой фразой Волчица отвечала, что нужные лекарства она уже достала.

После беседы с Крымским Канарисом полковник понял, что игру с Лицедеем следует доводить до конца, и даже сумел мысленно увидеть ее финал. Другое дело, что его еще нужно было воплотить в жизнь.

В тот день поручик на удивление легко ушел от слежки и, пройдя несколько кварталов, вновь оказался у дома, где жил парнишка, отец которого работал каким-то районным начальником. Тот долго упрашивать себя не стал, однако на сей раз трубку подняла не Волчица, а баронесса Валерия.

– Подруга-телефонистка помогла мне выяснить, откуда вы звоните, – поспешно произнесла она. – Рядом с этим домом, в глубине двора, есть неплохо замаскированный вход в катакомбы. Феликс, парнишка, из дома которого вы звоните, покажет его. Войдите туда и ждите меня, постараюсь быть в течение часа. Там абсолютно безопасно. Справа от входа, в нише, вы найдете керосиновый фонарь, благодаря которому в случае опасности можете уйти в глубь катакомб.

– А если я не появлюсь там?

– Другого выхода у вас нет, – решительно молвила баронесса. – Если откажетесь от моей помощи, сегодня ночью вас арестуют на любой из трех ваших явочных квартир. На улице вас тоже возьмут.

Вход в катакомбы открывался в виде небольшой дыры, расположенной в закутке за дворовыми сараями. На первый взгляд, он казался обычным провалом, каких на Молдаванке и Слободке немало. Но стоило пройти на полусогнутых метров десять, как взору открывалась небольшая выработка, штрек от которой уводил куда-то в глубину подземелья.

– Спасение наше вижу только в одном, – проговорила Валерия, ослепляя поручика лучом карманного фонарика: – мы уходим отсюда катакомбами к известному мне выходу, где садимся в машину моего знакомого сотрудника КНВД и направляемся в сторону Дуная. Там, в условленном месте, будет ждать шлюпка одного местного контрабандиста, который переправит нас на румынский берег.

– Почему ты решила спасать меня? – спросил поручик, пытаясь увернуться от назойливого луча и догадываясь, что в другой руке у баронессы пистолет.

– Потому что надо мной нависла такая же опасность, как и над вами, поручик. И если бы не мой энкаведист, который таким образом зарабатывает себе не только прощение, но и чин в германской разведке, мы с Волчицей уже дуэтом выли бы в одной из камер НКВД. – Так он уже знает, что русской разведке тебя подставила сигуранца?

Когда поручик произнес это, у Валерии мороз пошел по коже. Только теперь она поняла, как близко находится от провала, от гибели.

– Нет, он помогает мне как дворянке, поскольку сам происходит из дворян, хотя и выдает себя за «безотцовщину», воспитанную чужими людьми.

– Хочешь сказать, что русские до сих пор не сумели разоблачить тебя?

– Представь себе, нет, – Валерия даже не пыталась отрицать то, что отрицать уже было бессмысленно. Но тут же мысленно добавила: «Хотелось бы знать, кто выдал тебе эту тайну. Но коль уж так случилось… Отсюда может выйти только один из нас. Приговор себе ты, поручик, уже подписал».

– Тогда ты действительно неплохой агент, как о тебе, собственно, и говорят.

Поручик все еще оставался в форме офицера НКВД. Маскарад этот можно было бы считать бессмысленным, однако он позволял свободно носить пистолет в кобуре.

– Вам-то откуда стало известно о моей службе в сигуранце? Ведь, прибывая сюда, вы этого не знали.

– Все просто: по моей просьбе радист запросил сведения о тебе, поскольку я сразу же учуял, что работаешь на русскую разведку и что русские собираются внедрить тебя в сигуранцу, а возможно, и в абвер. Правда, по радио об этом речи не было, я всего лишь запросил сведения, стараясь быть при этом осторожным.

– Оказывается, иногда даже вы умеете оставаться осторожным, поручик, – холодно оценила его достоинства баронесса.

– Поскольку румынские и германские войска уже близко, в абвере и сигуранце испугались, как бы я тебя не ликвидировал как агента НКВД или контрразведки флота.

– И все же хотелось бы услышать, – не сдержалась Валерия, – какой именно кретин решил предстать перед вами в ипостаси информатора. Вы, случайно, не знаете его имени?

– Кто бы мне назвал его?!

– Кто-то еще кроме радиста знает о моем сотрудничестве с сигуранцей? Только правду, поручик, правду.

Крамольников понял, что вторгся в ту зону деятельности агента, вторгаться в которую ни в коем случае нельзя было, но изменить что-либо уже не мог.

– Ни радист, ни связной тоже ничего не знают. Радиограмма была шифрованной, а шифр известен только мне. Может, ты и права, румынам не следовало сообщать мне о твоем сотрудничестве с сигуранцей, но кто-то же решил организовать эту утечку информации. Наверное, рассчитывал, что те несколько дней, которые остались до входа румынских войск в город, мы как-нибудь продержимся.

– Ничего, выясним, – спокойно, почти буднично, произнесла она и дважды подряд нажала на курок пистолета. Причем первый выстрел прозвучал как раз тогда, когда в руке поручика тоже оказался пистолет.

С тем же спокойствием она обшарила убитого, изъяла из-за брючного пояса еще один, совсем маленький, швейцарский пистолетик, который у них в разведшколе называли «дамским», а затем – из кошелька, из карманов галифе и кителя, а также из командирской сумки – запасные обоймы и пачки советских денег. Все это еще могло ей пригодиться.

Вернувшись на квартиру Феликса, мать и отец которого были на работе, она тут же позвонила Бекетову.

– Рандеву состоялось, товарищ полковник. – Парнишку она выставила из квартиры и приказала до конца разговора держаться подальше от двери.

– И что, поручик согласился бежать вместе с вами?

– Он пытался изобличить меня как агента НКВД, которого эта служба пытается внедрить в сигуранцу; требовал, чтобы я в этом призналась, иначе угрожал тут же пристрелить меня. Я успела нажать на курок на мгновение раньше и до сих пор считаю, что спаслась только чудом.

Бекетов озадаченно что-то проворчал, недовольно посопел в трубку и обронил:

– За ликвидацию опасного агента сигуранцы объявляю благодарность. Хотя стоило бы тебя по-отцовски выпороть ремнем, чтобы лучше подстраховывалась. Какого дьявола ты потащилась на встречу одна, да еще и в катакомбы? Это можно было сделать на квартире у Волчицы.

– Неужели не ясно, что заманить поручика в логово этой фурии нам уже не удалось бы? – холодно парировала баронесса Валерия. – А вот продолжать операцию «Контрабандист» или нет – это вам решать. Лично я готова.

Она вдруг услышала позади себя шаги и ощутила, как руки Феликса легли ей на бедра, а затем поползли вверх, к груди; в то же время она почувствовала, как своими ногами парень пытается обхватить ее бедра. Она помнила, что несколько дней назад парень застал ее в точно таких же сексуальных объятиях своего отца, и теперь, очевидно, решил, что имеет право следовать по его стопам.

– В таком случае будем продолжать, – молвил тем временем полковник. – Хотя на вашем месте я бы, наверное, отказался.

– На моем месте вы уже давно пустили бы себе пулю в лоб, – почти проворковала баронесса.

– Вряд ли я стал бы прибегать к таким крайностям. Скорее всего предложил бы оставить меня в Одессе до прихода румын. Кстати, меня удивляет, что вы сразу же согласились на переброску через Дунай, не предложив нам оставить вас в Одессе, ведь это уже вопрос нескольких недель.

– Во-первых, это выглядело бы неромантично, во-вторых, я привыкла выполнять приказы, в-третьих, не забывайте, что на Дунае сейчас готовится к сражениям капитан Гродов. Продолжать перечисление?

Валерия почувствовала, что руки Феликса уже хозяйничают у нее под платьем, довольно опытно оголяя бедра, и подумала: «Господи, чтобы в такие годы!.. И никакого трепета перед женским телом? Никакого страха?! Кстати, сколько ему в действительности лет? Исполнилось хотя бы шестнадцать? А с другой стороны, не отбиваться же от этого юного наглеца с телефонной трубкой в руках, когда на проводе полковник контрразведки!»

– Не утруждайте себя, баронесса, достаточно, – сказал Бекетов, позволив Валерии облегченно вздохнуть.

Если бы она действительно хотела продолжить это перечисление, то назвала бы истинную причину, по которой согласилась на рисковую ночную переправу в челне какого-то проходимца от контрабанды. А заключалась она в том, что когда сигуранца и абвер обнаружат ее оставленной русской контрразведкой в городе, то как же трудно будет убедить их руководителей, что по-настоящему русским она так и не продалась, а всего лишь добросовестно выполняла порученное ей задание: «Во что бы то ни стало внедриться. Причем как можно глубже и надежнее».

– Где вы сейчас находитесь? – спросил полковник.

– Если хотите прислать машину, то через час буду ждать ее у входа на слободской «Базарчик». Заодно надо бы убрать тело поручика.

– Об этом позаботятся. Будем считать, что ему еще и повезло: умереть от руки такой прелестной женщины!

Только положив трубку, баронесса слегка расслабилась и почувствовала, что юный кавалер уже почти оголил ее и помышляет об умопомрачительном подвиге, как первопроходец, нацелившийся на Южный полюс.

– Тебе сколько лет, кавалергард?

– Три дня назад исполнилось семнадцать.

– Согласна, это увеличивает шансы на взятие твоей первой Бастилии, – признала Валерия. – Но уж слишком ты бесцеремонно приступил к осаде.

На отца Феликса баронессу навела Волчица, убедив ее в том, что этот партийный служащий способен пойти очень далеко, но в то же время в душе он остается истинным молдаванином, а значит, можно попытаться завербовать его или хотя бы завязать тесное знакомство. Авось пригодится. Она же со временем подсказала Крамольникову, что он может рассчитывать на парнишку. Ну, а затем случилось так, что Феликс застал их в минуты, когда партработник районного масштаба и по совместительству его отец, брал ее здесь же, на этом столе и в этой же позе.

Встретившись с ним после этой «сцены у фонтана» на улице, Валерия выяснила, что помогать ей в «кое-каких деликатных вопросах» парень согласится только при условии, что «научит его, как нужно ласкать женщин». Теперь она поняла, что длительная наука этому кавалергарду не понадобится, а вот услуги самого парнишки, как, впрочем, и его отца, могут понадобиться ей в любую минуту.

10

Услышав из уст командующего флотилией эти новые для себя данные, командиры судов и береговых батарей многозначительно переглянулись.

– Сколько же в таком случае всего самолетов у румын, если такую армаду они сумели выделить только для прикрытия своей речной дивизии? – мрачно задался вопросом начальник противовоздушной обороны дунайского района полковник Матвеев. Этот всегда мрачный, молчаливый человек еще в Гражданскую умудрился командовать дивизионной артиллерией и по возрасту превосходил все остальных командиров, кроме разве что самого контр-адмирала. – Мы-то считали, что авиации у нее с гулькин нос.

– Это оно и есть – «япошку шапками закидаем…», – назидательно напомнил ему полковник Просянов, а вдобавок опасно съехидничал: – «Шапкозакидательство-с, господин полковник, шапкозакидательство-с…».

– Общая численность румынского воздушного флота нас не интересует, – сухо заметил Григорьев, стараясь погасить перепалку. – Важно знать, какими силами противник намерен угрожать нашим судам и береговым сооружениям.

– Да сколько есть у них самолетов, столько и будем сбивать, и вся печаль! – беспечно улыбнулся командир зенитного артдивизиона капитан Шило. – А если бы мне еще пару тысяч штук снарядов подбросили да батарею новых зениток…

Обычно во время совещания командующий жестко пресекал подобные дебаты, но в этот раз терпеливо дождался, пока страсти угаснут, и невозмутимо продолжил:

– К сожалению, в воздухе нам почти нечего противопоставить такой массе самолетов. Известно, что наше воздушное прикрытие пока что возложено только на 96-ю отдельную истребительную эскадрилью, – контр-адмирал задумчиво пожевал нижнюю губу и, задернув занавеску демонстрационной доски, точно так же задумчиво подтвердил: – Да-да, все еще одна-единственная эскадрилья. И это несмотря на все мои рапорты с просьбой усилить воздушное прикрытие района действий флотилии. Поэтому особые надежды на зенитное вооружение самих наших судов и, конечно же, на зенитный дивизион.

– Мои хлопцы, товарищ командующий, не подведут, это ясно, – отозвался полковник Матвеев, по привычке пытаясь подкрутить едва наметившийся ус. Очевидно, забыл, что прежние, основательно прокуренные, недавно сбрил. – Хотя, понятное дело…

– И наконец, последние сведения, связанные с мысом Сату-Ноу, – не стал выслушивать его объяснения командующий. – Для нас он представляет особый интерес, так как географически нацелен на Измаил, – контр-адмирал несколько раз пытался пронзить указательным пальцем то место на карте, на котором был очерчен аппендикс злополучного мыса, за пределами которого ждал своей фронтовой судьбы небольшой одноименный рыбацкий поселок.

Все молча и почти отрешенно проследили за его стараниями.

– Условно говоря, гарнизон мыса составляют две артиллерийские батареи и батальон пехоты. Как ни странно, это все. Есть еще, правда, небольшое сводное подразделение, состоящее из граничар, то есть румынских пограничников, служащих жандармерии и местных ополченцев. Однако на него возложены сугубо охранные и полицейские функции, а также борьба с диверсантами. Между тем все сведения, которые поступают с того берега, а также визуальные наблюдения убеждают нас, что румыны готовятся не к обороне, а к наступлению. Точнее, они вообще не нацелены на усиление своих оборонных рубежей. Вас это настраивает на какие-то воинственные мысли, капитан? – неожиданно обратился командующий к доселе молчаливо сидевшему в заднем ряду стульев Гродову.

– Настраивает, – поднялся капитан.