Черные комиссары Сушинский Богдан

11

Предвечерье 21 июня капитан Гродов опять встретил на береговом пункте наблюдения старшины Булгара. Разведывать-высматривать здесь уже было нечего. Теперь враг не таился, так что капитану не оставалось ничего иного, как с чувством бессилия фиксировать, что румынская пехота в открытую накапливается в прибрежных оврагах и в плавневых затонах. И что у того берега все больше появляется новых плоскодонных рыбацких каюков, плотов и надувных шлюпок.

– Мыслю, что сегодня ночью они и пойдут, – сдавленным голосом произнес Булгар. – Завтра мы уже проснемся посреди войны.

– Хотя ведут себя румыны так, словно пытаются спровоцировать нас на конфликт, чтобы затем обвинить в агрессивности.

– Не-а, товарищ капитан. На сей раз каким-то там конфликтом, какими-то мелкими стычками не отделаемся. Не будет же румынское командование сутками мурыжить такую массу своей солдатни в прибрежных болотах только ради того, чтобы позлить нас.

– Не будет, – вынужден был признать комбат. – А коль так, до начала войны осталось всего несколько ночных часов. К тому все идет. Интересно только, понимают ли это, черт возьми, в штабе флотилии, флота, в генштабе?

– Вряд ли, – решительно повертел головой старшина. – У них там свое понимание и своя большая политика, а наше дело – солдатское. Как бы там ни было, а первыми встретить эту войну суждено нам с вами.

Они помолчали. Какая-то запоздалая стая диких уток пронеслась прямо над их головами и ушла в сторону озера Кагул, чтобы где-то там, в огромных озерных плавнях, отдохнуть от гула корабельных и прочих моторов, от людской суеты, а заодно и подкормиться. Еще одна стая, судя по всему, бакланов, ушла прямо на огромный красновато-желтый солнечный круг, который медленно догорал в плавнях за мысом Сату-Ноу.

– Какие же божественные здесь места! – мечтательно протянул Булгар и, забыв о предосторожности, широко раскинув руки, улегся спиной на бруствер окопа. – Не будь здесь границы, это был бы рай земной.

– Если бы только не было границы, – в тон ему вторил Гродов, наблюдая, как стая бакланов «сгорает» на предзакатном костре.

– Вас к телефону, товарищ капитан, – выглянул из небольшого блиндажа краснофлотец Воротов.

– Кто? – уже на ходу спросил Гродов.

– Адъютант командующего, старший лейтенант Щедров.

– Ясно. Жаль, что не сам командующий. А почему к телефону? У вас ведь действует рация.

– И рация есть, но с телефоном надежнее, меньше ушей. Подсоединились к ближайшей линии, а кабель – через протоку по дну. Ни один диверсант его там не нащупает.

Прежде чем взять телефонную трубку, Гродов с каким-то особым умилением взглянул на рацию. Это была уже знакомая ему установка прямой связи 6-ПК, с которой на курсах его знакомила Валерия Лозовская. Потому и микрофонную трубку он всякий раз взял с каким-то особым чувством, способным порождать давно призабытые воспоминания. Валерия… как же ее здесь не хватает! Однако, подумав о ней, капитан тут же спохватился, поблагодарив судьбу, что эта женщина осталась так далеко от границы, и что ей не придется пережить всего того, что, возможно, уже нынешней ночью придется пережить ему самому.

– Ну, что там, товарищ капитан, – услышал он вызывающе резкий голос адъютанта. – Что наблюдаете? Румыны уже всерьез готовятся или все еще пекут свою мамалыгу?

– Мамалыгу, адъютант, варят.

– Но все равно… мамалыгу.

– Передайте контр-адмиралу, что противник не просто готовится, а что теперь он уже окончательно готов. Причем приготовления эти явно велись не к какому-то там пограничному конфликту или к мелкой провокации.

– И это уже закоренелый факт?

– Считайте, что заякоренный.

– «Заякоренный» – тоже проходит. Однако командующий все слышит и сейчас будет говорить с вами. Передаю трубку товарищу контр-адмиралу.

– Продолжай, капитан, продолжай, – тут же услышал он в динамике слегка осипший голос Абрамова. – Какова у тебя реальная обстановка?

– Румынскому комбату осталось только скомандовать посадку в шлюпки и на плоты. Признаться, я с удовольствием скомандовал бы то же самое своему батальону.

– Ну, ты азарт свой десантный пока что уйми. Тем не менее прикидывай, как выдвигаться и куда приставать. Каков твой прогноз, комбат? Полагаю, что твоему чутью время от времени можно доверять.

– Пойдут скорее всего завтра, на рассвете. Я бы так и доложил командующему флотом, ничуть в своем прогнозе не сомневаясь.

Контр-адмирал недовольно покряхтел. Не потому что этот береговой капитан подсказывал, как ему поступать. Просто всякий раз, когда он направлял в Севастополь очередную шифровку о приготовлениях вероятного противника к войне, там воспринимали его предположения как некое проявление паникерства.

Причем самое страшное, что так относились не только к нему, и не только в штабе Черноморского флота. Николай Абрамов знал это из сдержанных бесед с командованием стрелкового корпуса, из зубовного скрежета командира катеров пограничного отряда КНВД, из того, что ему пришлось слышать в штабе Одесской военно-морской базы. «Когда же там, наверху, – не раз вопрошал он себя, – откажутся от этого страшного и срамного ярлыка “паникеров” в отношении людей, которые изначально не способны паниковать, тем более – в подобных ситуациях, в состоянии безвольного ожидания?»

Ну а командир десантников… Его можно понять. Капитан попросту опасается, что и завтра, когда война уже будет в разгаре, командование флота в своем далеком тыловом Севастополе все еще будет воспринимать происходящее как небольшой пограничный конфликт, как провокацию, на которую – о чем сто раз было говорено – поддаваться не стоит.

– Ну, если действительно пойдут… Твои десантники к отражению готовы?

– Окопались, зарылись в землю вместе с отдельной ротой морской пехоты и взводом сухопутной пограничной заставы. Главное – не понести ощутимых потерь во время первого налета. Правда, было бы куда лучше нанести сейчас упреждающий артиллерийский и пулеметный удар по прибрежью мыса, чтобы истребить часть десанта еще на берегу.

– Ну да!.. – саркастически хмыкнул командующий. – Хотел бы я видеть, как бы ты принимал подобное решение на моем месте.

– Трудно. Но даже если после этого пришлось бы пустить себе пулю в висок…

– Отставить, капитан, – устало проговорил командующий. – Отставить и забыть. Пуля в висок – дело нехитрое. Вопрос в другом. Мы же не махновцы. За нами престиж армии, флота, страны. А еще существуют дисциплина, приказ и присяга.

– Я имел в виду, – Гродов почувствовал себя мальчишкой, которого отчитали за то, что он сидел на заборе соседского сада, – что нанести удар следовало бы после приказа, которого мы, конечно, не получим.

Контр-адмирал помолчал и вдруг спросил:

– Так, говоришь, снаряды на грунт складируются на срок не более трех суток?

– Инструкции так велят.

– Значит, на рассвете могут оказаться в стволах.

– У артиллеристов обычно все по науке. Надеюсь, даже у румынских.

– Кстати, наш радиоперехват подтвердил донесение агентов о том, что артиллерийскую обслугу румынских батарей немцы заменяют на своих пушкарей. Получается, что немцы их же, румынские, орудия румынам уже не доверяют.

– На Руси немецкие канониры тоже славились еще во времена Петра I и императрицы Екатерины.

– Не торопись расхваливать, – проворчал контр-адмирал. – Со старшиной Булгаром и его краснофлотцами сработался?

– Так точно.

– Значит, будешь просить, чтобы отдал их тебе в отряд.

– Уже прошу.

– Ладно, подумаем. А пока что смотрины свои затянувшиеся прекращай, сейчас за тобой придет глиссер. После того как побываешь в отряде десантников, направляйся на флагманский командный пункт. В бункере комендант организовал небольшую офицерскую казарму, так что можно будет пару часов подремать. Всему личному составу твоего батальона – до двух ночи отбой. А там – по ситуации. Но помни, капитан: готовность номер один.

– Готовность – это святое, – признал Гродов.

– Замечу, что у тебя на позициях побывал начальник оперативного отдела штаба и остался доволен ими. Хотя помни, что на отведенном тебе участке основная линия обороны будет проходить по береговой паводковой дамбе.

– Помню, товарищ контр-адмирал. Круговая линия обороны у казармы – это последний рубеж, с которого ни шагу. Пограничники к нему уже тоже присматривались. Казарма расположена на плато, рядом руины еще одного строения, да в придачу – подвал в качестве бомбоубежища.

– И два оврага: один в сторону реки, другой в степную долину. Знатное место для обороны, сам давно приметил.

Вернувшись в расположение батальона, Дмитрий еще раз осмотрел замаскированные старыми рыбачьими сетями окопы, с казармой в центре, которые вместе со щелями и двумя дотами-блиндажами рассчитаны были на круговую оборону; глубокий каменный подвал у казармы, тоже расчищенный и превращенный одновременно и в штаб, и в санчасть.

Маскировочные сети уже были утыканы живыми кустиками или просто замаскированы ветками и камышом, а брустверы усеяны степной травой, так что с воздуха окопы вряд ли могли быть замечены пилотами. В то же время почти от самой казармы в сторону реки действительно уводил овраг, по которому морские пехотинцы могли скрытно выходить на прибрежные рубежи и также скрытно оставлять их.

– Занятия по рукопашному бою в батальоне проводили? – поинтересовался он у своего заместителя, старшего лейтенанта Владыки, когда собрал командиров рот в штабном отсеке казармы.

– В течение четырех часов. И до четвертого пота, – доложил тот своим архиерейским басом.

– Но все было профессионально и максимально приближено к реальной рукопашной, – признал старший лейтенант Кощеев, чья отдельная рота морских пехотинцев была подчинена теперь Гродову, превратившись, по существу, в одну из рот его десантного батальона. – Еще бы недельку таких занятий – и можно в любой рукопашный бой.

– Похоже, что времени для обучения у нас будет предостаточно, – заверил его Гродов. – Только противник уже будет вполне реальный, а схватки – кровавыми.

– Дык, тренируйся там, сколько захочешь, – попытался Владыка окончательно доконать командира третьей роты.

12

Заброска баронессы Валерии была назначена в ночь с 20 на 21 июня. Бекетов решил воспользоваться случаем, чтобы наконец-то побывать на Дунае, поэтому полетел в Килию на приписанном к военно-морской базе небольшом самолетике, способном садиться на любом степном поле. Вместе с ними летел радист – бессарабец лет сорока пяти, одетый так, что его легко можно было принять за местного рыбака или чабана. В объемных рюкзаках, которые везли с собой эти двое, были рация, взрывчатка, патроны и более чем солидная сумма румынских лей и германских рейхсмарок – Бекетов сам удивился такой щедрости своего командования.

– Товарищ полковник, лодка осмотрена, на веслах пойдут двое: Прокопий Анкудинов и его старший сын, – доложил заместитель начальника дунайского отделения контрразведки флота Конопатов. – У островка будут дежурить два бронекатера, готовые в случае неудачи прийти нашим сотрудникам на помощь. Понятно, что приставать к тому берегу они не смогут, открывать огонь тоже…

– На пограничный конфликт мы не пойдем, это понятно, – кивал полковник, осматривая в бинокль небольшой осколок суши, возникавший между пограничными берегами. – Этот остров еще наш?

– Наша землица, наша, кровная, – с какой-то потайной грустью смотрел на остров майор Конопатов. – Не потерять бы, ведь только недавно вернули себе, и остров этот, и реку.

– Для того и на службу эту, «государеву», поставлены, чтобы не потерять.

– Тоже уверен, что теперь уже не должны, выстоим.

– Ты лучше скажи мне, майор, как переправлять думаете? Сам процесс, в деталях?

– Ваших людей мы доставим туда на катере, считайте, полпути уже будет пройдено. Ну, а дальше – на рыбацком каюке, который уже ждет их в островной бухточке вместе с гребцами, теми самыми…

– В таком случае молитесь, Валерия, – обратился полковник к баронессе, – чтобы все пошло по разработанному плану.

– Пусть молятся враги, и все, кто окажется на моем пути, – холодно ответила Лозовская с непонятным офицерам-контрразведчикам презрением, которое в устах это миловидной девушки граничило с цинизмом.

– Мы тут особо уточнили, – поспешил замять ситуацию майор. – По данным другой группы контрабандистов, в отведенное время местность будет контролировать именно тот наряд пограничников, который связан с ними.

– Связной, который обязан встретить их на том берегу, тоже предупрежден и обязан встретить их, припрятать часть багажа и дать взятку офицеру-пограничнику, который уверен, что речь идет об очередном багаже контрабандистов.

– Значит, считаем, что все предусмотрено, – бодро завершил майор. – На душе, правда, все равно муторно, словно бы предчувствие какое-то, но перед подобными операциями так и должно быть.

– Не должно, – отрубил Бекетов. – Должна быть полная ясность и уверенность.

Майор виновато передернул плечами:

– Я что? Уверенность – так уверенность, разве майор Конопатов когда-нибудь паниковал?

– Другое дело, что в подобных операциях всего не предвидишь, поэтому пока что будем считать, что сделали все, что могли, – задумчиво подытожил полковник. – Вам не страшно осознавать, что через несколько часов вы уже будете на чужой земле, старший лейтенант Лозовская?

– На этой «чужой земле», господин полковник, – упрямое употребление слова «господин» полковник уже приписывал стремлению баронессы входить в образ, – мне куда менее страшно, чем вам – на своей, родной…

Бекетов понял, что она имеет в виду все те чистки и аресты в армии и во всем обществе, через которые страна прошла в тридцатые годы и о которых у них зашла речь во время недавнего разговора. Он тогда сказал, что, вернувшись вместе с оккупантами в город, она может застать здесь немало предателей, которые изъявят желание служить новой власти. – Значит, вы все-таки допускаете, что румыно-германские войска способны оккупировать этот край? – лукаво уточнила баронесса Валерия.

– У наших рубежей стоит огромная сила, и все может случиться. Мы с вами всего лишь пытаемся моделировать события по худшему варианту их развития.

В отличие от Крымского Канариса и некоторых других офицеров, Бекетов долго пытался избегать интимной близости с баронессой Валерией, и все же то, что неминуемо должно было случиться, в конце концов, случилось. Они лежали у нее в квартире, в кровати старинной работы, вполне достойной аристократических запросов новой хозяйки и, казалось, в двери вот-вот должны появиться слуги с каталкой, уставленной винами и яствами: «Кушать подано, барон и баронесса». Но к действительности полковника вернула сухая и жестокая, как щелчок белоказачьей нагайки, фраза:

– Мы с вами, полковник, даже не представляем себе, сколько их появится, этих самых предателей. Не потому, что они будут гореть желанием служить новой власти, а потому что ненавидят ту власть, которая тысячами загоняла их родных и близких в сибирские концлагеря. И вот к этому мы, контрразведчики, действительно должны быть готовы.

Помнится, тогда он еще подумал: «Черт возьми, кого мы засылаем на ту сторону?! Вместо того чтобы основательно допросить и расстрелять». Но, во-первых, полковник знал, что через все мыслимые допросы и ловушки эта женщина уже прошла, а во-вторых, он понимал: баронесса Валерия так повязала сладостными постельными узами его начальство, что первым может полететь его собственная голова, а затем уж баронессы. К тому же он сказал себе: «Когда чекисты пускали под нож сотни твоих сослуживцев и знакомых, тебе разве не приходили в голову те же самые мысли?»

Вот и сейчас полковника покоробила бестактность девушки, однако он не только мужественно сдержался, но и попытался оправдать ее: «А чего ты ждал от нее, от женщины? Нервы!..». И пожалел, что ни эту, ни много-много других ночей подарить ему эта женщина уже не сможет. Хотя и вела себя в постели баронесса так, как, наверное, и должна вести себя аристократка, даже нежностью душевной бросающая подаяние влюбленному монаху.

В это утро он решил отоспаться и вообще весь день провести, грешным делом, так, словно уже находился в отпуске.

Конечно, все это было бы замаскировано под знакомство с удивительной местностью – огромным устьем пограничной реки, с условиями работы флотской контрразведки. Но всего лишь замаскировано. Лето, как-никак, которое, как ему сказали, здесь, на юге Буджацкой степи, приходит на неделю раньше, нежели в Одессе. Поэтому, засыпая в крохотном номере гарнизонной гостиницы, убаюкавший себя мечтаниями полковник уже готов был признать, что несмотря ни на что жизнь по-прежнему прекрасна.

Еще прекраснее она представала перед ним в сладостном сне, переносившем его в одну из тех двух ночей, которые он провел с баронессой Валерией. Причем даже в полубредовом «ложе сна» Бекетов воспринимал, чувствовал, осязал эту женщину с такой непосредственностью, словно все это происходило с ним наяву.

– Товарищ полковник, у нас ЧП, – ворвался в его благостный сон какой-то мужской голос. – Это майор Конопатов. Просыпайтесь, полковник, у нас серьезные неприятности.

– Румыны накрыли наших агентов? – сонно, с непостижимым спокойствием поинтересовался Бекетов, с трудом открывая глаза.

– Если бы… накрыли. Тут все сложнее, тут такое…

Только теперь полковник сумел вернуть свое восприятие в реальный мир и подхватился.

– Что ты мычишь, майор? – срывающимся полушепотом поинтересовался он, с быстротой старого солдата надевая галифе и облачаясь во все прочее одеяние. – Война, что ли?! В городе уже враг?

– На самом деле ваша баронесса Валерия оказалась румынским, а может быть, и немецким агентом.

– Всего-навсего? – прилаживал полковник портупею. – В чем это проявилось?

– Уже на берегу, на румынском, естественно, Прокопия Анкудинова баронесса тяжело ранила, а сына его убила. Причем обоих – ножом. А ведь планом операции убийство их предусмотрено не было.

Полковник исподлобья взглянул на Конопатова и нервно передернул подбородком. Он уже понял, что произошло, он уже все понял, тем не менее медленно, четко, почти по слогам, проговорил:

– Что было предусмотрено планом операции, а чего не было – знать положено только мне и заместителю начальника контрразведки Военно-Морского Флота.

– Тогда кое-что прояснилось бы. Но дело в том, что под дулом пистолета она заставила радиста лечь на землю и сдала немецким офицерам, которые приехали за ней на трех мотоциклах. К счастью, она не добила Прокопия, и тот все слышал и видел. На одном из мотоциклов уехала она, на другом увезли радиста. Где-то неподалеку их, очевидно, ждала машина.

– Не «очевидно», а в самом деле ждала, – медленно, на ходу придумывая новую легенду перехода баронессы в абвер, объяснил полковник.

– Как только они отъехали, Прокопий сел в лодку и, используя течение, каким-то чудом сумел догрести до острова, возле которого его заметили с пограничного катера.

Выслушивая его, полковник нервно прохаживался по комнате. Спросонья легенда явно не «вязалась», однако Бекетов понимал, что с версией тянуть нельзя. Если ему тотчас же не удастся запудрить майору мозги, тот превратится в такого же опасного свидетеля, как и ждущий спасительной операции рыбак-контрабандист.

– Тут вот в чем дело, майор, – как мог, тянул время Бекетов. – Я не должен был тебе этого говорить, а ты не должен был слышать. На самом деле этот радист был агентом сигуранцы, которого мы использовали втемную. Словом, с его помощью баронесса должна внедриться в абвер как аристократка, которую мы пытались заставить работать на советскую разведку. Удастся ей это или нет – увидим, но пока что все идет, как и было задумано. Что же до контрабандистов, то их, так или иначе, следовало убрать. Если бы на это не решилась баронесса, заниматься пришлось бы вам, майор. Ведь это же ваши люди, и за их ответственность, за их молчание – отвечаете вы. Но была ли у вас, майор, стопроцентная уверенность, что эти контрабандисты, по которым давно плачет «вышка», решились бы вернуться на советский берег?

– Риск, ясное дело, существовал. Однако здесь оставался второй сын Прокопия, поэтому…

– Вот и у нас, майор Конопатов, – начальственно повысил голос полковник, – уверенности в этих непонятно каким образом добытых вами уголовников-контрабандистов не было. А рисковать столь ценным агентом ради сохранения этим уголовникам жизни до приговора суда мы не могли.

Майор открыл было рот, чтобы как-то возразить или что-то сказать в свою защиту, но полковник еще резче осадил его.

– Я сказал: не могли! И хватит разговоров на эту тему. Ваши трогательные связи с местными контрабандистами меня не интересуют. Однако не интересуют они только меня… Улавливаете, о чем я?

– В таком случае вас можно поздравить с успехом, – неуверенно молвил майор, в голосе которого явно улавливалось только одно – дрожь.

– Почему поздравлять нужно только меня? Вас, майор Конопатов как офицера, обеспечившего успешное проведение важнейшей фазы внедрения нашего сверхсекретного агента, тоже следует поздравить. Орден не гарантирую, но о повышении в чине обязательно похлопочу. Знаю, что в майорах вы засиделись.

Только теперь Конопатов облегченно вздохнул. Не менее облегченно вздохнул и полковник. Если бы майора не удалось убедить таким, словесным, образом, пришлось бы убеждать по-иному, а не хотелось бы.

– Выходит, что контрабандист Анкудинов сумел вернуться на наш берег, – не спросил, скорее констатировал полковник, – пытаясь вернуть разговор в нужное ему русло.

– Он-то обо всем и рассказал, – неохотно подтвердил майор то, что и так уже было ясно.

– И где он сейчас находится?

Бекетов уже осознал весь ужас того, что произошло: эта стерва переиграла их всех! Когда именно немцы завербовали баронессу – еще до того, как она оказалась в поле деятельности контрразведки флота или потом, – это уже особого значения не имело. Важно, что до конца, до последнего дня, она сохраняла свой канал связи с германской разведкой, а значит, и свой план операции «Контрабандист», только разработанный уже где-то в абвере. Словом, все выглядело настолько провально и гибельно, что самое время было взяться за пистолет и подумать о «выстреле чести». Но, во-первых, с этим всегда успеется, а во-вторых, майор Конопатов не должен был догадываться, в каком положении все они, причастные к операции, только что оказались.

– В больнице лежит Анкудинов. Я только что оттуда. Хорошо, что пограничников, которые его выловили, Анкудинов тут же попросил позвонить мне. Лейтенант принял его за нашего разведчика и поторопился поднять меня с постели.

– Надеюсь, о своих похождениях контрабандист рассказывал в отсутствие лейтенанта?

– В отсутствие. Лейтенант благоразумно удалился. Ну а рыбак этот рассказал, что мог, и тут же потерял сознание. Теперь ему вот-вот должны будут сделать операцию.

– Стоит ли утруждать медиков? Но даже если сделают… О том, что произошло на западном берегу, не должен знать никто, причем с этой минуты – даже вы, майор Конопатов. Суть улавливаете?

– Кажется, улавливаю.

– Терпеть не могу этого «кажется», майор. И сегодня же сделайте так, чтобы контрабандист замолчал, причем надежно и навсегда, не втягивая в это дерьмо ни медиков, ни своих подчиненных. Если же этим займется какой-то проходимец, о нем тоже позаботься. Как только вернусь к себе, доложишь.

13

На «Дакию» баронессу Валерию доставили уже утром. К тому времени она успела выспаться в доме старосты поселка, позавтракать с бокалом хорошего вина, привести себя в порядок и даже переодеться в совершенно новую, специально для нее пошитую, – как заверил девушку ефрейтор, пытавшийся играть роль денщика, – форму лейтенанта вермахта.

– Признаюсь, когда в свое время мы начинали готовить вас к внедрению в разведку русских, то особых надежд на эту операцию не возлагали, – галантно поцеловал ей руку бригадефюрер фон Гравс, встречая на верхней палубе судна. – Кое-кто даже сильно сомневался в ее необходимости.

– Тогда уж признайтесь и в том, господин генерал СС, что сами вы тоже принадлежали к сонму сомневающихся, – снисходительно ослепила его белизной своих зубов Лозовская.

– О, нет, я верил, баронесса. Видит Бог и командование – верил. Вопреки опыту и логике, как обычно верят в своих женщин очень влюбленные мужчины.

Полковник умиленным взглядом прошелся по ее фигуре, стараясь не обращать внимания на то, что китель офицерского мундира, который он приказал пошить к ее возвращению, оказался немного тесноватым. Все равно после небольшой проверки ей предстоит надеть мундир оберштурмфюрера, то есть старшего лейтенанта СС, на котором к тому же будет красоваться Железный крест.

– Штандартенфюрер, – обратилась баронесса к барону фон Кренцу, – вы тоже слышали, как господин бригадефюрер объяснялся мне в любви, или это всего лишь слуховые галлюцинации?

– Я и сам не прочь был бы объясниться, если бы не боялся накликать гнев бригадефюрера, – сдержанно ответил куратор сигуранцы, почтенно склонив голову. – Причем мое признание прозвучало бы галантнее.

– Не сомневаюсь. Кстати, что вы так умиленно осматриваете, господин бригадефюрер: очертания моей талии или неудачно подогнанный мундир?

– То и другое. Вам не нравится мундир? Извините, шит не в Париже, но меня уверили, что портной, к которому я обратился, слывет лучшим в этой части Румынии.

– Никогда не славившейся ни тканями, ни портными, – обронил штандартенфюрер.

– Лично мне не нравятся погоны. Получается, что русские ценили меня выше, у них я дослужилась до обер-лейтенанта. – И если фон Кренца немного удивило, что баронесса произнесла все это без намека на шутку, то лишь потому, что он плохо знал характер Валерии.

– Если на службе в абвере вы проявите такую же старательность, как и на службе в советской разведке, – тоже без особого намека на шутку ответил бригадефюрер, – это упущение очень скоро будет устранено.

– Открою вам секрет, барон: и там, и здесь я служу своей собственной идее.

Услышав это, оба эсэсовца напряглись.

– Какой именно?

– Ну-ну, это уже любопытно…

Валерия подошла к фальшборту судна и несколько мгновений наблюдала, как по проложенному неподалеку от яхты понтонному мосту, рота за ротой, проходит пехотный полк румынской армии. Навьюченные рюкзаками, не умеющие держать ни строй, ни выправку, они нескончаемым потоком плелись по болотистому прибрежью к этому мосту и ступали на него, словно африканцы – на борт рабовладельческого судна. И присутствие конных офицеров, которые окружали колонну, как надсмотрщики – толпу невольников, лишь усугубляли это восприятие. Баронесса вдруг представила себе на несколько мгновений, что перед ней проходят закованные в доспехи легионы римлян, и разочарованно покачала головой: «Нет, не то! Ни в какое сравнение…».

Особого желания возвращаться к разговору об идее у Валерии уже не было, но она понимала, что эсэсовцы ждут, и пренебрегать их любопытством и терпением не могла.

– Я помню, помню о том, что обязана сформулировать свое собственное житейское кредо, господа. Так вот, уведомляю, что намерена пройти через все испытания временем и событиями, чтобы вернуться в высший свет Европы той аристократкой, каковой завещано быть самой моей родословной. Свой замок и прислуга, свои предприятия и банковские счета; участие в светских раутах и приемы при монархических дворах… Кстати, вы не в курсе дела, возрождение монархии в Австрии, Венгрии или Польше не планируется? Охотно выставила бы свою кандидатуру. Если не планируется, придется устраивать заговор против короля Михая здесь, в Румынии.

– Не завидую юному королю Михаю, – горестно покачал головой штандартенфюрер фон Кренц. Однако Валерия не обращала на него внимания. Войдя в поток своей фантазии, словно в мощное течение реки, она закусила удила и неслась, гонимая ветром судьбы, к своим неведомым причалам.

– Словом, я хочу в тот мир, в мир XIX века, господа. Я – женщина той эпохи, тех нравов, того склада мышления. Мне так и хочется объявить: «Извините, господа, по какой-то дикой случайности я родилась не в то время, пришла в будущее человечества, не попрощавшись с его прошлым. Сжальтесь надо мной, верните меня назад, в отведенную мне судьбой эпоху!». Впрочем, нет, «сжальтесь» – это не из моего лексикона.

– Правильно подмечено: не из вашего, – признал штандартенфюрер СС, взявший на себя обязанность комментатора.

– Но вы ведь тоже происходите из аристократических родов и должны понять меня.

– В Третьем рейхе, где у власти находится Национал-социалистская рабочая партия, – «рабочая», обратите внимание! – аристократичные манеры и замашки не приветствуются, – напомнил ей фон Кренц. – Принципиально и категорически, в соответствии с идеологическими постулатами – не приветствуются.

– Позвольте, барон, штандартенфюрер!.. – поморщился фон Гравс, никогда не поощрявший излишней смелости своих подчиненных. – Баронессе Валерии, столько времени проведшей на советской территории, подобное вольномыслие еще простительно, но не вам же, полковнику СС!

– Вы правильно подметили, господин бригадефюрер, – продолжила свою мысль баронесса. – Пролетаризация, повальная нищета и столь же повальное хамство; культ городского и сельского быдла, ненависть ко всему возвышенному, всему аристократическому, царящие в Совдепии, неминуемо накладывают свой отпечаток на характеры дворян. Тех дворян, которых, по странной случайности, до сих пор не удалось уничтожить их ГПУ-НКВД.

– Существенное уточнение, – поддержал ее штандартенфюрер.

– Но именно поэтому я ни при каких обстоятельствах не смирилась бы с этим обществом, даже если бы обречена была провести в нем весь остаток своей жизни. Считаю, что мне очень повезло: еще до начала войны я сумела вырваться из этой коллективизированной богадельни, именуемой Советским Союзом. Доведите это до сведения тех ваших подчиненных, которым будет поручено проверять меня на лояльность.

– Проверять вас так или иначе будут, – произнес бригадефюрер, продолжая наблюдать за переброской на восточный берег дунайского рукава румынских частей. Сейчас по понтонному мосту проходила кавалерия, к которой он питал особое пристрастие. – Причем будут уже хотя бы потому, что мы намерены ввести вас в офицерский корпус СС, чтобы сделать затем сотрудником отдела разведки и диверсий СД. То есть вы будете подчинены, как оно официально называется, «Управлению VI S» Главного управления имперской безопасности[47].

– Пока в России и в Молдове будет вестись борьба с жидо-коммунистическим варварством, я, пожалуй, соглашусь носить форму СС и пребывать в рядах офицеров ее службы безопасности, поскольку все равно не в состоянии буду оставаться в стороне от важнейших событий века. Вы же понимаете: с моим-то характером…

– В чем я никогда не сомневался. Кстати, уже сейчас мы со штандартенфюрером воспринимаем ваши слова как принципиальное согласие найти свое место в рядах «черного ордена» СС, – благосклонно улыбнулся фон Гравс, приглашая Валерию к столу, который двое солдат накрывали прямо на палубе.

Сидя с бокалом кроваво-красного вина под парусиной, которая спасала палубу от жарких лучей солнца, рядом с колоннами солдат, переходящими по наплавному мосту через Дунай, баронесса Валерия чувствовала себя так, словно восседала в лагере командующего римскими легионами, направленными императором к Трояновому валу, к границам Римской империи… А еще она чувствовала себя счастливой и свободной, и приближение войны нисколько не тревожило ее.

– Прежде всего, попытаемся предопределить вашу дальнейшую судьбу, баронесса фон Лозецки. Отныне и до решения вопроса о дальнейшем использовании вас в качестве агента разведки вы назначаетесь моим экспертом-помощником по России, а также личным переводчиком, – вопросительно уставился фюрер «СС-Валахии» на Валерию. – А поскольку местом и службы, и проживания вашего отныне становится это судно, то таким образом решаются все жизненные проблемы. Стоит ли сомневаться при этом, что краткосрочный отпуск для поездки в Австрию для ознакомления со своим родовым замком вам будет предоставлен? Правда, чуть позже.

– Считаю это идеальным решением, господин бригадефюрер. Можете быть уверены, что ни как офицер, ни как женщина особых проблем доставлять вам не стану.

– Учитесь, штандартенфюрер: вот она, реакция истинного служащего СД.

– А главное, реакция женщины, – уточнил фон Кренц, не отнимая ото рта бокала. Уж он-то знал, что моральные запреты, связанные с сексуальными связями с нужными людьми, баронесса Валерия изъяла из своего нравственного багажа давно и решительно.

– Поскольку замок расположен неподалеку от Дуная, предлагаю отправиться туда всем вместе, прямо на этой освященной Богом яхте.

Брови фюрера «СД-Валахии» поползли вверх, а губы растянулись в улыбке.

– Даже так? Прекрасная идея!

– Ваше согласие, бригадефюрер, и вместе с фон Кренцем вы становитесь гостем баронессы фон Лозецки в ее родовом замке.

Валерия помнила, что с передачей замка в ее владение еще предстоят хлопоты, в том числе, возможно, и судебные, но в том-то и дело, что с ее переходом на службу в СД да при таких покровителях, которые у нее теперь появляются, многие проблемы будут решаться значительно проще.