Черные комиссары Сушинский Богдан

28

Несколько минут Гродов сидел напротив радиста, задумчиво глядя на приготовленный к работе аппарат. Ему было обидно, что об отводе стрелкового полка он узнает случайно. Как понимал и то, что просить у штаба флотилии подкрепления – так же бессмысленно, как и просить, чтобы ему с десантниками позволили вернуться на свой берег. У него вдруг появилось ощущение человека, которого в чужом краю бросают на произвол судьбы, на гибель. Причем на самом деле это был не страх обреченного, а обида коварно обманутого. Именно так, обманутого.

– Хорошо, что вы вышли на связь, Гродов – с тревогой проговорил Григорьев, не очень-то обрадовавшись на самом деле его появлению в эфире.

– Что, черт возьми, происходит в районе Килии-Веке, товарищ капитан второго ранга?

– А что там происходит? Мне доложили, что значительных румынских сил на подходе к городу нет.

– Пока еще нет. Но ведь вы же оголяете всю южную часть плацдарма.

– Ах, вы о передислокации стрелкового полка на восточный берег?! – притворно удивился начштаба.

– Ни фига себе – «передислокация»! Вы снимаете целый полк, удерживающий плацдарм на румынской территории! Губите единственный плацдарм на вражеской территории, само существование которого еще хоть как-то поддерживает престиж отступающей на всех фронтах армии.

– Положим, я озабочен этим не меньше, чем вы, капитан. Только что ситуацией на плацдарме интересовался сам командующий флотилией, – тут же заторопился Григорьев. – Кстати, сейчас вы получите возможность поговорить с ним.

Контр-адмирал, очевидно, находился рядом, потому что слегка сипловатый голос его возник мгновенно и как бы на вздохе начальника штаба.

– Слушайте меня внимательно, капитан. Мне понятно ваше состояние, но… По приказу командира корпуса известная вам воинская часть действительно перебрасывается туда, где она сейчас, по мнению комкора, крайне важна. Никаких подкреплений корпус не получил и, судя по обстановке, уже не получит. Флотилия – тем более. Но и приказом на отход нас тоже никто не «осчастливливал» и в ближайшие дни вряд ли «осчастливит». Что же касается общей ситуации на фронтах, то она вам, капитан береговой службы, ясна.

– Так точно. Яснее некуда. Каковы мои действия в этой ситуации, товарищ контр-адмирал?

– До сих пор, во всем, что касается плацдарма, вы проявляли неуемную инициативу. Неужто теперь выдохлись?

– Она бурлила до тех пор, пока я верил, что этот плацдарм необходим.

– Он и сейчас не лишний.

– Что он необходим не для докладов наверх, а для спасения флотилии и неприкосновенности береговой границы.

– Вы получили приказ и выполняете его. Какая еще аргументация нужна вам как офицеру?

– Я не хочу, чтобы мои моряки подозревали, что на том берегу все собираются драпать, а нас оставляют на произвол судьбы.

Командующий как-то возмущенно хмыкнул, давая понять, что не одобряет тона подчиненного. Тем неожиданнее оказалась его реакция на происходящее.

– До меня, Гродов, дошли слухи, что вы намеревались вести свое воинство на столицу Румынии, – если бы не эта усталость в голосе командующего, в нем наверняка проклюнулись бы иронические интонации.

– «Поход на столицу» – это пока что преувеличение. Но если бы та стрелковая часть, которую вы перебросили в район Килии-Веке, была придана мне, – портовую и насквозь военную Тульчу мы уже наверняка взяли бы. Причем взяли бы еще в день высадки полка – сразу, с ходу, на плечах вояк, панически бегущих из Сату-Ноу, при минимальных потерях.

Контр-адмирал мечтательно вздохнул.

– Когда при всеобщем отступлении мы стали расширять плацдарм на румынском берегу, меня тоже кое-кто пытался обвинять в излишнем «романтизме с налетом бонапартизма». Причем первыми это заподозрили в штабе 14-го стрелкового корпуса, где никто не желал отдавать под нашу с тобой «румынскую авантюру» ни одного взвода. Конечно, в принципе, штабистов корпуса можно понять. У них там сугубо степной фронт, притом что в резерве – ни одного танка, ни одного естественного рубежа, за который можно было бы зацепиться. Да и в штабе флота сейчас, кажется, того же мнения. Скажу больше: не исключено, что вскоре сухопутные части вообще уйдут из Придунавья. И скорее всего сразу за Днестр.

– А флотилия как же? Все-таки более сотни речных кораблей…

– В том-то и дело, что нам предоставят право самим выбираться отсюда как сумеем, насколько хватит ума и опыта.

Гродов не знал, как следует реагировать на это удручающее признание контр-адмирала, и поневоле наступила вынужденная пауза.

– Но плацдарм мы все-таки захватили и отстояли, товарищ контр-адмирал.

– Твои десантники, и сам ты, капитан… Вы сделали то, на что никто, по большому счету, и не рассчитывал. И, попомнишь мое слово, этот десант неминуемо останется в истории войны как самое мужественное исключение из ее трагического и бездарного – да простят меня все прочие командиры – начала.

– Но ведь действительно, какой мощный плацдарм! Да к тому же – на территории противника, на его земле. И вот уже которые сутки держимся.

– Не скрою, такое твое настроение мне нравится больше, комендант плацдарма. А потому слушай приказ. В Пардине оставь небольшой пост, который будет поддерживаться двумя бронекатерами. Не думаю, что румыны станут перебрасывать туда по болотам какие-то крупные силы. Всех остальных бойцов отводи на мыс Сату-Ноу и зарывайся там в землю. Если мы сейчас потеряем мыс, мы тут же поставим под удар Измаил, порт, флотилию. Впрочем, ты и сам все это знаешь.

– Увести корабли с этого участка границы сейчас вы тоже не имеете права, – напомнил ему Гродов.

– Потому и прошу: зарывайся в землю и держись. Я приказал проложить на мыс, к твоему штабу, прямую телефонную связь, по дну реки. Так будет надежнее, особенно, когда дело дойдет до вашей эвакуации.

– Особенно, когда дойдет… – как-то механически подтвердил Гродов.

– В одну из ночей наши бронекатера при поддержке двух мониторов выставили минное заграждение в районе Тульчи; еще одно заграждение – ниже по течению. Все попытки румынских мониторов вырваться из Галаца мы пресекаем артиллерийским огнем. На этом участке реки, от Рени до Килии-Веке, хозяева – все еще мы. Это я к тому, что при любом развитии событий береговой артиллерией и корабельными орудиями мы тебе поможем. Пару пулеметов и боеприпасов тоже подбросим, а вот помочь людьми… Извини.

– Сколько же еще суток нужно будет продержаться на мысе? Вот так, без какого-либо подкрепления.

– Этого я, честно говоря, не знаю.

– Но это первое, о чем меня спросят десантники, как только я вернусь на Сату-Ноу.

– Сколько надо будет, сколько сможете, сколько будет приказано. Но помни: если ты, капитан береговой службы, не сможешь удержаться на мысе, мы здесь, в городе, тоже не продержимся.

– Очень доходчиво вы все объяснили, товарищ контр-адмирал, – иронично заверил его комендант.

– Авиаразведка доложила, что противник накапливает пехоту в районе Тульчи. Отдельные подразделения его уже выдвигаются в направлении мыса Сату-Ноу. Не исключено, что первые атаки тебе придется выдерживать уже завтра.

– Наконец-то хоть одна приятная новость.

– Капитан Хромов рядом с тобой?

– Рядом, конечно.

– Пусть подтягивает своих бойцов к Пардине, сейчас туда подойдут два бронекатера и пограничный сторожевик; срочно перебрасываем вас на мыс.

– Но хотя бы этот батальон, Хромова, от меня не заберут? – спросил Гродов, наблюдая за тем, как комбат потянулся поближе к рации. Комендант прекрасно понимал, что оставаться на плацдарме оторванным от своих комбату не хотелось. Но понимал и то, что вольничать ему на плацдарме он тоже не позволит.

– Честно говоря, тоже хотели забрать, но у меня состоялся принципиальный разговор сначала с начальником штаба корпуса, а затем и с его командиром. Как видишь, пока что батальон в твоем распоряжении.

– И на том спасибо генералу.

Командующий опять сипловато вздохнул. Всякий раз, когда он таким образом вдыхал воздух, Гродову казалось, будто он только что вынырнул из воды.

– Видно, так уж тебе по жизни выпало, капитан береговой службы, что и по судьбе и по войне берега родные оборонять суждено.

Когда катера уже были на подходе к поселку, Дмитрий зашел к Терезии попрощаться.

– Может, тебе, украинке, лучше перебраться туда, на украинский берег? – спросил он после того, как была отдана дань сдержанным прощальным объятиям. – Я слышал, что здесь у многих есть родственники по обе стороны реки, ведь до недавнего времени вы жили в одном государстве.

– У меня они тоже есть и в Измаиле, и в Килие. Я знаю, почему ты заговорил об этом: опасаешься, как бы сигуранца не арестовала меня за связь с советским офицером.

– Считаешь, что такого не может произойти?

– Нет, просто я настолько глупая баба, что за две ночи с таким мужчиной, как ты, готова терпеть муки всю оставшуюся жизнь. И говорю это искренне. А еще запомни, что всю оставшуюся жизнь я буду надеяться… хотя бы издали увидеть тебя.

29

Контр-адмирал оказался прав: уже на следующий день, ближе к обеду, румынская артиллерия осуществила мощный артналет на плацдарм Сату-Ноу. Но по опыту предыдущих обстрелов десантники знали, что цели у артиллеристов пристреляны в основном в центральной, холмистой части этого, довольно обширного, крутым изгибом реки образованного мыса, да еще – на северо-восточной части его, самой близкой к Измаилу. Поэтому после первых же взрывов основная масса бойцов окопами уходила к небольшим щелям, пещерным методом отрытым, или же выдолбленным, по береговой, в некоторых местах скальной, линии, чтобы отсидеться там, никаких особых потерь не неся.

Когда же две пехотные роты противника бросилась на штурм передовых позиций десанта, организованных в виде опорных пунктов, с дотами в центре, к горловине мыса тут же устремились монитор и четыре бронекатера. Неуязвимые для стрелкового оружия, они своим перекрестным орудийно-пулеметным огнем основательно проредили волну румынской пехоты. А те, кому удалось прорваться сквозь их огонь, тут же попадали под очереди трофейных пулеметов.

В тот день артиллерийские атаки трижды сменялись пехотными, и трижды бронекатера, уходившие на время из-под батарейного огня, возвращались затем к изгибам реки у мыса, в то время как дальнобойные береговые батареи прощупывали румынские тылы, вплоть до причалов Тульчи и Галаца.

В течение четырех последующих дней румыны лишь дважды пытались идти в атаку, но это скорее напоминало разведку боем, нежели серьезное стремление прорвать оборону десантников. На рассвете четвертого дня они попытались на шлюпке и двух плотах подойти к мысу с южной стороны, чтобы закрепиться там и создать свой собственный плацдарм буквально в двадцати метрах от штаба плацдарма. Однако одна из патрульных групп морских пехотинцев, которые постоянно рейдировали вдоль побережья, подпустила их к берегу, а затем забросала гранатами и накрыла ружейным огнем. Последних десантников Гродов, который подоспел на помощь вместе с тремя морскими пехотинцами, сбрасывал в воду в яростной штыковой контратаке.

– Вас к телефону, товарищ капитан, – позвал Гродова связист, который дежурил в одной из оборудованных под штаб пещер. Командующий свое слово сдержал: кабель по дну реки был проложен, и теперь у коменданта плацдарма существовала телефонная связь не только с четырьмя наблюдательными пунктами, расположенными в разных концах мыса, но и с подземным флагманским командным пунктом флотилии.

– Как обстоят дела на плацдарме? – поинтересовался адъютант командующего Щедров.

– Держимся. Если бы не июльская жара и тучи комаров, жизнь вообще показалась бы райской.

– Главное, что держитесь, и это – закоренелый факт, который удивляет не только румын, но и командование флота. Кстати, вы знаете, что после отвода стрелкового полка на восточный берег и переброски его на северный степной участок фронта контр-адмирал запросил подкрепления у Севастополя, у Военного совета флота?

– Подобные сведения я могу получить только от вас.

– Так вот, пришел ответ, который мне, со всевозможными извинениями, поручено зачитать вам, капитан.

– Окажите любезность, старший лейтенант, – иронично попросил Гродов, не сомневаясь в том, что ответ будет лаконичным, что-то в роде того, что, мол, свободной живой силой флот не располагает. Однако то, что он услышал на самом деле, буквально сразило капитана.

– Зачитываю, – произнес Щедров, но с условием, что комментировать этот ответ штаба флота не стану, поскольку не уполномочен. Вот текст шифрограммы: «На вашу просьбу о посылке подкрепления отвечаем. Можем послать из Севастополя до тысячи краснофлотцев, если найдете чем вооружить. Штаб флота»[53].

– И это все? – как-то не сразу уловил комендант подноготную флотских штабистов.

– Наш начштаба Григорьев специально связался со штабом флота, чтобы уточнить, о каком именно вооружении идет речь. И узнал от заместителя начштаба, что о самом обыкновенном – хотя бы о винтовках, не говоря уж о гранатах, пулеметах и всем прочем.

Не дослушав его последних слов, Гродов расхохотался так, что привел адъютанта командующего в полнейшую растерянность. Тот несколько раз пытался угомонить капитана, однако всякий раз наталкивался на естественность его реакции.

– Ответьте командующему флота, что я пришлю ему в подарок две трофейные румынские винтовки, которые лично добыл сегодня утром в штыковом бою.

– Но-но, капитан… – примирительно пробормотал Щедров. – Не надо лишних эмоций. Мы все понимаем, что служба у вас нервная, но, как говорит один наш командир минного тральщика, «со словами следует обращаться так же трогательно, как и с минами». И в нашей действительности это закоренелый факт.

– Это уже не эмоции. Передайте контр-адмиралу, что я действительно готов послать в Севастополь с оказией две румынские винтовки, а заодно поинтересоваться у штаба флота, каким же образом они готовились к возможной войне, если просят, чтобы тысячу краснофлотцев, из Севастополя присланных, мы вооружали на «румынском плацдарме» за счет трофейных румынских «дробовиков»? К слову, после двух десантов мы действительно переправили на левый берег около десяти сотен трофейных винтовок. Может, стоит выяснить, где они?

– Никаких выяснений не понадобится. Все пошли на вооружение местных новобранцев стрелкового корпуса и городских народных ополченцев.

Гродов вновь грустно рассмеялся.

– Полковник Матвеев с текстом этой шифрограммы ознакомлен.

– С какой стати? И вообще, при чем здесь полковник Матвеев?

– Просто он назвал бы все это «штабной дикостью» и впервые за все время нашего знакомства оказался бы прав. А если серьезно… Ответьте штабу флота, пусть все-таки присылают тысячу своих краснофлотцев. Я по частям, отдельными подразделениями стану вооружать их винтовками своих десантников, поскольку трофейных у меня маловато, и водить в контратаки, дабы добывали себе трофейное оружие в бою.

Щедров дипломатично помолчал, а затем со свойственной ему адъютантской мудростью объявил:

– Зато сегодня, комендант, вам подбросят боеприпасов и продовольствия. Вплоть до командирских «НЗ» спирта. Лично позабочусь, чтобы снабженцы наши не поскупились.

– Что касается меня, то я могу не «поскупиться» разве что на шестерых раненых и тела двух убитых. Их надо срочно переправить на ваш берег.

– Убитых-то зачем переправлять? До сих пор вы хоронили их на плацдармах.

– Чтобы живые знали, что в случае чего хоронить их станут на своей родной земле, а не на чужбине.

– Тоже верно, – тяжело вздохнул адъютант. – В своей родной земле – оно как-то по-людски. Хоть мы и партийно-безбожные, а все-таки… христиане.

В последующие дни румынские батареи, сменяя друг друга, обстреливали мыс Сату-Ноу с таким остервенением, словно артиллеристы получили приказ стереть его с лица земли как памятник национального позора. И лишь девятого июля утром наступило некое орудийное затишье, во время которого Гродов мог наблюдать в бинокль, как к северо-западу от мыса, у селения Чаталкьой, и к юго-востоку, по линии плавней, накапливается пехота противника.

Но как раз во время этого затишья последовал «удар в спину» со стороны своих же. Как только связистам удалось обнаружить в прибрежных камышах и срастить концы разорванного снарядом кабеля, на связь тут же вышел начальник штаба флотилии Григорьев.

– Мы отслеживаем обстановку в районе и мыса Сату-Ноу и Тульчи, – произнес он, даже не поздоровавшись и явно давая понять, что доклада от коменданта плацдарма не требуется. – Так вот, слушайте меня внимательно, капитан Гродов. Полчаса назад со мной связался начальник штаба стрелкового корпуса полковник Рыбальченко. Он официально уведомил командование флотилии, что все остававшиеся на дунайском рубеже сухопутные части отходят, ставя, таким образом, нашу флотилию перед необходимостью удерживать этот рубеж собственными силами. Все стрелковые подразделения направляются на «степной» фронт, чтобы прикрывать приморскую часть по линии Рени – Болград – берег Днестровского лимана.

– Это какими такими «собственными силами» нам велено держаться? – вновь сорвался комбат. – Силами полка морской пехоты, который пока что не только не перебросили сюда из Севастополя, но даже не вооружили?

Начштаба выдержал небольшую паузу, покряхтел так, словно копировал дипломатическое кряхтение своего патрона-командующего, и как можно спокойнее произнес:

– Командование флотилии понимает сложность вашего положения, комбат. Но положение на Южном фронте таково, что командир стрелкового корпуса всерьез опасается, как бы его части не оказались в окружении, отрезанными от своих.

– Пусть перебрасывает их к Дунаю. Будем контролировать оба берега, поддерживая связь со своими через устье реки. Причем предлагаю это без какой-либо иронии. Рени пришлось бы при этом оставить, чтобы уменьшить протяженность фронта, а реку, ниже по течению, основательно заминировать. Имея поддержку бронекатеров и береговых батарей, мы способны держаться здесь до глубокой осени.

– Я знаю, что о твоем авантюрном безумстве, Гродов, уже ходят легенды. Однако оно далеко не всем понятно, а главное, не всем доступно.

– Это не безумство, а жесткий командирский расчет. В нашем распоряжении резервы нескольких городов и сел, река и более сотни боевых плавсредств – с их орудиями, пулеметами и автономностью существования. Разве в степях, где приходится окапываться в эти дни полевым стрелкам, условия для обороны более приемлемы? Так почему бы нам не создать здесь некий дунайский укрепрайон?

Логика комбата вновь заставила Григорьева задуматься. А ведь десантник прав: достаточно удерживать линию фронта хотя бы в пределах трех-пяти километров от реки и можно сковывать значительные силы противника, отвлекая их от натиска на Одессу и Николаев.

– Жаль, что мы не позаботились о создании подобного укрепрайона раньше, – вздохнул он.

– Но что мешает создать его сейчас? Позиции у нас все еще прочные; авиаподдержкой и поддержкой корабельной артиллерии нас можно обеспечить…

– Хватит фронтовых грез, капитан. Правда жизни слишком сурова, чтобы предаваться им. Не исключено, что в ближайшие дни части корпуса вообще отойдут к Днестру. Во всяком случае, мы уже получили упреждающий приказ прикрывать отход сухопутных частей на всем протяжении дунайского участка границы.

Капитан второго ранга многозначительно умолк, предоставляя коменданту возможность осмыслить услышанное.

– Тогда не совсем понятно, какими это силами ваша флотилия, лишенная пехотной поддержки, способна удерживать сотни километров речного и сухопутного рубежей?

– Этим вопросом мы как раз и задавались только что с командующим.

– И получается, что для вас этот приказ командира стрелкового корпуса означает…

– …Что сегодня вечером мы должны незаметно снять с мыса стрелковый батальон капитана Хромова. На мысе остаются только твой батальон и отдельная рота морской пехоты Кощеева.

– Вернее, то, что осталось от моего десантного батальона и роты морских пехотинцев, – жестко уточнил Гродов.

– Однако снимать весь десант мы не имеем права, – Дмитрий почувствовал, как голос начальника штаба дрогнул, и, чтобы восстановить его сухость, тому пришлось артистично кряхтеть и прокашливаться. Причем в кряхтении своем Григорьев явно, хотя и невольно, не замечая этого, подражал контр-адмиралу. – Если бы мы решились на это, мы уже не смогли бы увести суда не только из ренийского порта, но и отсюда, из основной базы. Противник просто не позволил бы нам уйти без серьезных потерь.

– Оно и понятно, – посочувствовал начальнику штаба Гродов, забывая, что его оставляют на чужой земле в ипостаси смертника. Или жертвенного барана – это уж кому как. И все же… Не хотел бы он оказаться сейчас на месте этого капитана второго ранга – с его штабной картой и с его грузом ответственности.

– Тем более что у селения Переправа, неподалеку от Вилково, румыны и так уже ждут нас с мощной восьмиорудийной батареей. И что в озере Кагул нам уже пришлось затопить два сильно поврежденных тральщика и такой же бронекатер из ренийской группы судов. Пусть полежат там до лучших времен.

Гродов мельком взглянул на лежавшую рядом с керосинкой карту. Он знал, что на Кагуле, как и на прочих больших, соединенных с рекой проливами, придунайских озерах – Кугурлуй, Ялпуг и Котлабух, катера флотилии не базировались. Но мысль припрятать на дне поврежденные суда капитану понравилась. Не исключено, что в них придется затапливать и остальные катера флотилии, если ей окончательно перекроют выход в море.

– Однако приказа на отход флотилии пока не было?

– Еще два дня назад штаб флота предупредил нас о возможности ухода флотилии с Дуная и потребовал провести все необходимые мероприятия, не ослабляя при этом боевых действий по защите наших рубежей. А как их ослабишь, если разведка доносит, что в районе Тульчи уже сосредоточено до шести тысяч вражеских штыков, части которых перебрасывают теперь на левый берег Тульчинского гирла[54], в район поселка Тудор-Владимиреску?

– И нацелены все эти штыки, прежде всего, на мыс Сату-Ноу, – уточнил Гродов.

– Поскольку так географически складывается. Но огневую поддержку твоему плацдарму бронекатеров и береговой батареи штаб флотилии гарантирует.

А спустя час после этого разговора на связь вышел начальник крохотного гарнизона поселка Пардина мичман Мищенко.

– В поселок ворвалось около роты румын, – взволнованно прокричал он в радиомикрофон. – Ведем бой в районе пристани. На подходе два бронекатера. Мои потери: один убит, трое раненых. Вместе со мной в строю семь человек при двух пулеметах. Гранат нет. Патроны на исходе. Принимаю решение перебазироваться на мыс Сату-Ноу. Жду приказа.

– Приказываю перебазироваться! Благодарю за службу, мичман. Твою личную и всех твоих десантников.

– Так ведь старались же! – пробубнил Мищенко, вместо положенного в таких случаях уставного ответа. И тут же воскликнул: – Вижу катера! Они открыли огонь по поднимающимся в атаку румынам!

– Подтверждаю. Приказываю: ввиду сложившейся обстановки совершить посадку на катера и прибыть на мыс в мое распоряжение. Сейчас здесь каждый штык – на особом счету.

– Есть совершить посадку и прибыть. Вот только противника еще раз остужу.

30

На борт «Дакии» Штефана Олтяну доставили буквально за пять минут до того, как прозвучала команда капитана судна «Поднять трап!».

Капитана уже допрашивали в сигуранце, но все солдаты и жандарм, которые присутствовали в Пардине во время сдачи ее небольшого гарнизона, подтверждали: ситуация была безвыходной. К тому же они спасали не только свои жизни, но и мирных жителей. Поэтому ни в трусости, ни в предательстве обвинять капитана артиллерии агенты политической полиции не решались. А тут еще этим офицером сразу же заинтересовались в «СД-Валахии», причем от имени самого бригадефюрера СС фон Гравса.

А поскольку оставаться в Сулинском гирле бригадефюрер уже не решался – слишком уж заметным и заманчивым становилось его штабное судно для авиации и даже дальнобойной артиллерии противника, – то и капитана было приказано доставить на его борт немедленно. Тем более что из Сулины уже прибыл тральщик, который должен был проложить для «Дакии» путь до Галаца, очищая русло от вражеских мин.

– Признаюсь, что у нас было желание каким-то образом подставить вас русским: то ли в качестве перебежчика, то ли пленного, которому затем наши агенты помогли бы вырваться из лагеря, – попыхивал испанской сигарой фон Гравс, придирчиво осматривая офицера, представшего перед ним с изжеванным лицом и в таком же изжеванном мундире. – Но тот вариант знакомства с комендантом русского плацдарма, который был предложен судьбой, нас тоже устраивает.

– Лично у меня никакого восторга это знакомство не вызывает.

– В контрразведке, господин Олтяну, вообще мало чего случается такого, что способно вызывать восторг. Говорят, этот русский капитан, по фамилии Гродов, вел себя по-рыцарски. Он не только сдержал слово отпустить вас из плена, но и приказал перед этим перевязать. Это правда?

– Перевязка, господин бригадефюрер СС, происходила на глазах у всех моих солдат. Однако я категорически отрицаю, что при этом русский пытался каким-то образом завербовать меня или завести знакомство со мной. Нашим уходом мы спасали жизнь себе и нескольким десяткам гражданских лиц, нашедшим приют в церкви. Ну, а русские десантники всего лишь хотели установить полный контроль над поселком, чтобы обезопасить свое судоходство по реке.

Гравс глубоко затянулся, медленно выпустил несколько колец дыма, и только тогда холеное лицо его передернула снисходительная улыбка.

– Вы не в сигуранце, капитан. Я ни в чем не пытаюсь заподозрить вас, а посему не пытайтесь оправдываться в том, чего не совершали. К тому же прошу учесть, что это не допрос, а просто разговор, и что, извините, в данном случае меня интересуете не вы, а русский капитан.

– Ну, слава богу, – облегченно вздохнул Олтяну. – А то мне стали угрожать военно-полевым судом.

– Вы рано вздохнули, Олтяну. Сигуранца вновь примется за вас, если только выяснится, что вы отказались сотрудничать с «СД-Валахией».

– Но я же не отказываюсь от сотрудничества, – богобоязненно заверил его капитан.

– Вот и я уверен, что не отказываетесь. А куратор сигуранцы штандартенфюрер Кренц поддает эту мою уверенность сомнениям. – Он нажал кнопку, и в каюте тут же появился сам штандартенфюрер. – Итак, продолжим… К чему вас привели сомнения, господин куратор сигуранцы?

– Вот к этому письменному обязательству, текстом которого господин капитан Олтяну уверяет нас, что и впредь намерен сотрудничать с СД, – отточенным движением провинциального чиновника, он извлек из папки листик бумаги с отпечатанным на машинке текстом. – Здесь всего четыре пункта, каждый из которых продублирован на румынском.

– Только-то и всего?! Четыре пункта?! – артистично удивился фон Гравс. – Тогда о чем мы здесь говорим?

– Как только господин Олтяну подписывает это обязательство, СД тут же берет его как агента под кодовым псевдонимом Центурион, под свою защиту.

– Так подпишите же эту ничтожную бумажку, капитан! – возвел руки к небесам фон Гравс. Он воскликнул эту фразу с таким возмущением, словно устал уговаривать непонятливого, упрямого румына. – В чем дело?! Какого дьявола, во имя каких идеалов вы так долго упрямствуете?!

– Но я впервые слышу о каком-либо обязательстве, – нерешительно попытался оправдаться Штефан, однако германцы попросту не слышали его.

– Подайте капитану ручку, штандартенфюрер, пусть он подпишет ваше «чистописание» и покончим со всеми этими чиновничьими формальностями. Нам еще есть о чем поговорить, впереди у нас важная операция, впереди – сама война.

Олтяну прошелся взглядом по румынскому тексту, с тоской посмотрел на бригадефюрера, затем в иллюминатор, за которым все еще медленно проплывал ивовый берег реки, и, словно смертный приговор самому себе, подписал подсунутую ему бумагу.

– Вот, видите, штандартенфюрер, а вы сомневались в том, что капитан Олтяну подпишет вашу «купчую».

– Потому что подписывать бумагу о сотрудничестве с сигуранцей он отказался.

– Что вас удивляет, Кренц? Ну, какой порядочный офицер королевской армии станет сотрудничать с сигуранцей? – поморщился фон Гравс. И легкомысленным движением руки выставив Кренца за дверь, как ни в чем не бывало, продолжил прерванный разговор: – Наши агенты, капитан, уже выяснили, что ваш коллега Дмитрий Гродов предстает перед нами потомственным военным и что настоящее место его службы – береговая батарея под Одессой, командиром которой он является.

– Хотите, чтобы я заставил его подписать такую же бумаженцию, какую только что подписал сам? – прямо поинтересовался Олтяну.

В глазах бригадефюрера вспыхнул, но тут же погас какой-то недобрый огонек. Однако видно было, что свое презрение к этому унтерменьшу он гасил так же долго, как и сигару, которую в эту минуту старательно и зло ввинчивал в фарфоровую пепельницу.

– В принципе, именно этого мы от вас и потребуем, агент Центурион. На допросе в сигуранце вы показали, что общались с русским капитаном. О чем? Как он вел себя? Какое впечатление производит? Если в воспроизведении разговора с русским вы станете злоупотреблять некоторыми длиннотами, я вас прощу. Поэтому изощряйтесь в красноречии, у вас еще никогда не было столь заинтересованного слушателя.

Олтяну и в самом деле изощрялся в своем повествовании. Теперь он уже не сомневался: его карьера, само отношение к нему сигуранцы, зависят от того, насколько убедительным и важным покажется пересказ встречи с русским офицером, которого СД тоже, очевидно, намеревалось завербовать.

– Так он что в самом деле свободно владеет румынским? – спросил фон Гравс, когда красноречие капитана стало истощаться.

– Не хуже любого бессарабца. И с тем же акцентом.

– Но если бы он являлся сотрудником разведки, то не стал бы столь быстро и бесплодно прощаться с вами.

– Я подумал о том же. Офицер разведки под любым предлогом захотел бы поговорить со мной более основательно.

– Разве что рассчитывает, что вскоре опять встретится с вами? – провокационно поинтересовался бригадефюрер.

– Но и тогда русский офицер попытался бы хоть как-то намекнуть на продолжение знакомства.

– В логике вам не откажешь, – проворчал фон Гравс, чувствуя, что разговор опять зашел в тупик.

Интуитивно бригадефюрер чувствовал, что за этим жестом капитана Гродова скрывается нечто большее, нежели обычное фронтовое рыцарство, и что сам этот офицер способен вызвать значительно больший интерес у германской разведки, нежели обычный артиллерист. Однако все эти предположения основывались пока что только на интуиции.

– Хорошо, капитан, идите. Пока что возвращайтесь в свою часть, когда нам понадобится лицезреть капитана Олтяну, мои люди вас отыщут.

– А что… сигуранца?

– С каких это пор сигуранце позволено заниматься агентами СД? – удивленно пожал плечами бригадефюрер, закуривая новую сигару. Но все-таки, на всякий случай, запомните, что в СД складывать оружие по первому же требованию русских не принято. СД – это служба безопасности войск СС, в которых заведено сначала складывать голову, а уж затем оружие, а не наоборот, как это повелось в этой вашей, – с вальяжной презрительностью взмахнул он изнеженной кистью, – румынской королевской армии.

31

Когда катера с «пардинцами» прибыли на мыс, бойцы радовались им так, словно это было какое-то крупное пополнение. Но коменданта плацдарма ждал особый сюрприз: на палубе судна, приставшего к берегу вторым, он вдруг увидел… Терезию!

– Это еще что за видение? – как можно суровее поинтересовался он у сошедшего на берег Мищенко.

– Теперь это – санитарка морской пехоты Терезия Атаманчук, – вежливо объяснил ему мичман. – Если бы не она, двое из троих моих раненых вряд ли выжили бы. Она же всех троих перевязала, за всеми ухаживала.

– Но по гражданству своему она – иностранка.

– По гражданству своему она – настоящая украинская казачка, – возразил мичман. – Причем от деда-прадеда, потомственная. Я уже написал записку для начальства о том, как она помогала нашим бойцам, как одного из раненых вытащила из-под огня. Да что там, геройская баба. Вы от своего командирского имени тоже напишите какое-то поручительство перед начальством.

– Если вы так настаиваете, мичман, – саркастически улыбнулся Гродов.

– Кстати, родом она из-под нашего, советского теперь уже, Измаила. В доме сестры ее и можно будет, суетой нашей военной воспользовавшись, прописать, – объяснял моряк, приближаясь вслед за капитаном к трапу БКА-134. – Но лучше всего попросить командование флотилии, чтобы ее тут же зачислили санитаркой к наш лазарет, а значит, и на довольствие поставили.

– Ты – настоящий мужик, мичман, – едва заметно тронул он за предплечье Мищенко. – Я и раньше не сомневался, но теперь… Ты же знаешь, как для меня важно помочь этой женщине.

– Разве трудно было догадаться? Тем более что оставаться в поселке ей уже нельзя, сигуранца тут же арестовала бы ее. А знаете, кто предупредил нас о приближении подразделения противника и вообще помог добраться до причала, когда румыны уже были в поселке?

– Жандарм, которому я в свое время помог?

– Точно, жандарм. Он уже получил приказ арестовать всех тех, кто «активно сотрудничал с советскими оккупантами». И первой в этом списке, согласно чьему-то доносу, значилась она, Терезия Атаманчук. К слову, он велел кланяться «господину капитану».

– По крайней мере, этот жандарм умеет быть благодарным. Что тоже немаловажно.

Женщина сошла по трапу на берег, и несколько мгновений они стояли, скрещивая взгляды. У Терезии хватило выдержки не броситься в его объятия на глазах у всех, и уже за это Гродов был признателен ей.

– Я хочу остаться с тобой, здесь, на мысе, – едва слышно произнесла женщина.

– Ни в коем случае.

– Но я ведь специально…

– Даже не уговаривай. Благодари Бога, что позволил тебе вырваться из одного ада, второй тебе не нужен. В Измаиле, уверен, тебе тоже оставаться нельзя, очень скоро там уже будет сигуранца. Сейчас я напишу письменное ходатайство командующему флотилией и начальнику городской милиции, чтобы выдали тебе документ как жительнице этого города и оставили в госпитале. По телефону тоже переговорю с начальником штаба флотилии. Он наверняка поможет. Все, возвращайся к раненым, санитарка.

– Раз ты так приказал… – покорно согласилась Терезия. – Ты лучше понимаешь, что здесь, на этих берегах, сейчас происходит. К тому же нам обоим так будет спокойнее, правда?

Едва он проводил женщину взглядом, как у плацдармного причала появился комбат полевых стрелков.

– Коль уж катера подошли сюда, – проговорил он, глядя куда-то в сторону, – я отправлю взвод своих бойцов на тот берег.

– Не слишком ли торопимся, капитан?

– Выполняю приказ. Все равно дело идет к вечеру. Ночью суеты будет меньше.

– Ну-ну, только сам не вздумай садиться на катер.

– Почему? Именно это я и намеревался сделать.

– Не советую.

– Это что, запрет, угроза? Я буду встречать своих бойцов на том берегу. Тех, кто остается здесь, посадят на катера мой заместитель и комиссар.

– Там тебя под трибунал могут отдать или же просто заподозрят в трусости. Неужели ты этого не понимаешь? По военной традиции и по совести, ты не имеешь права оставлять плацдарм, пока не снимешь с него последнего своего бойца.

– Что-то в уставах РККА я такого пункта не припоминаю.

– Такого предписания для командиров – пускать себе пулю в лоб за проявленное малодушие – уставы тоже не предусматривают, а, поди ж ты, офицеры нет-нет, да и стреляются…

Как раз в это время по трапу БКА-134 спускался на берег один из раненых моряков с перевязанным предплечьем.

– Я лучше останусь здесь, с вами, товарищ капитан. Рана у меня пустяшная, дня через два забудется.

Гродов окинул взглядом невпечатляющую фигуру парнишки и слегка похлопал его по здоровому предплечью.

– Ты – настоящий морской пехотинец, парень. Только поэтому приказываю: марш назад, на катер. На том берегу, после того как рана заживет, будешь нужнее. Да и войны на тебя хватит.

На листиках из командирского блокнота Гродов быстро набросал два коротких письма, и, пока первый взвод полевых стрелков подтягивался к причалу и погружался, даже успел позвонить начальнику штаба флотилии.

– Это личная просьба к вам, товарищ капитан второго ранга, – завершил он короткий рассказ о судьбе Терезии Атаманчук. – Мы не имеем права оставлять сигуранце на расправу украинку, которая родилась здесь, в Украине, и которая, добровольно вызвавшись стать санитаркой, уже спасла нескольких краснофлотцев.

– Понял. Поручу. Твоей красавицей займутся, – отстреливался лаконизмами начальник штаба. – Санитарок в нашем лазарете как раз не хватает. Да еще таких, уже побывавших в настоящем бою.

Вручив письма Терезии, капитан, вместе с еще несколькими морскими пехотинцами, наблюдал, как совершали посадку бойцы Хромова. Все они чувствовали себя неловко, как обычно чувствуют себя люди, которые оставляют своих друзей на произвол судьбы. Хотя и десантники, и морские пехотинцы флотилии понимали, что отбывавшие с плацдарма полевые стрелки всего лишь подчинялись приказу.