Жемчуг покойницы Менка Мила

© Мила Менка, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Скучно, Берков!

Однажды ненастным ноябрьским вечером 18.. года, в имении моего отца за ужином собралась компания молодых людей, которых я пригласил в надежде поразить их воображение обстановкой старинного поместья. По молодости казалось, что это поможет мне, робкому и стеснительному по натуре юноше, заручиться их дружбой и расположением.

За окном моросил противный, холодный дождь, в камине потрескивали угольки, большой круглый стол был сервирован безукоризненно, да и наш повар постарался на славу. Отец был в отъезде, но дал согласие на то, что мои приятели проведут в усадьбе несколько дней, и ко всему распорядился, чтобы гости были размещены по высшему разряду.

Когда ужин был закончен и нерасторопная, угловатая Берта стала собирать со стола, один из приглашенных, по фамилии Хвостов, откинулся на высокую спинку стула и произнес:

– Ну, Берков, ужин был превосходен. Давно я не испытывал столь разносторонних гастрономических ощущений. Надеюсь, что и развлекательная часть вечера будет на высоте?

Я покраснел, и на ходу соображая, какое развлечение могло бы прийтись по вкусу моим гостям, пообещал:

– Не сомневайтесь, Александр. Сейчас Берта принесет нам десерт и портвейн, а затем мы сможем сыграть в покер, или, если хотите, в вист.

Молодые люди переглянулись, и от меня не скрылось разочарование, промелькнувшее на их лицах.

– Я же говорил, что нужно было взять с собой дам! – протянул Ивлев, самый смазливый из всей нашей компании. – А вы меня не послушали! Напрасно-с!

– Да ну вас! – прервал его Роман Ледак, известный женофоб и единственный из нас, носивший бороду и усы. – От этих дам одни неприятности! Дайте хоть пару дней прожить без этих капризных и притворных созданий!

В этот момент Берта повернулась к столу спиной – в руках у нее был поднос с грязной посудой, и шутник Недыбайло стукнул ее по жилистому заду. От неожиданности служанка выронила поднос, посуда же с громким звоном рассыпалась на черепки.

Мне стало неловко. Я подошел к Берте и, отведя ее в сторону, извинился за выходку своего приятеля. За столом послышался одобрительный гул.

Вернувшись на свое место, я снова стал напряженно думать, чем мне развлечь столь притязательную компанию. Конечно, стоило бы составить некий план заранее, но мне казалось, что все сложится само собой: у моего отца была прекрасная библиотека, а наверху был просторный игральный зал с карточным столом и бильярдом.

Мои гости меж тем стали обсуждать возможность посетить один из публичных домов, ближайший из которых находился в двух часах езды от усадьбы, в захудалом городишке Ульно. Пока они спорили, мне пришла в голову спасительная мысль, и я призвал к тишине, постучав десертной ложечкой по бокалу:

– Господа! Позвольте слово!

Все взоры устремились в мою сторону, и я, прокашлявшись, совсем как наш профессор истории Франковский, начал:

– Ехать сегодня куда-либо – не лучшая из затей: плохая погода, да и номера в доме мадам Гуржук, наверное, уже все заняты. Предлагаю подумать об этом завтра… А сегодня… почему бы нам не закончить вечер в турецкой комнате?

– What’s this? – вскинул брови Недыбайло.

– Это специальная комната, отделанная на восточный манер, с подиумом, пушистыми коврами, массой подушек и курительными принадлежностями со всего мира – каждая является частью обширной коллекции моего отца. Возляжем на подушки, выпьем хереса и будем рассказывать друг другу диковинные истории, ведь наверняка у каждого есть такая.… А, господа?

…Когда через полчаса вся компания расположилась вокруг наргиле, привезенного отцом из Константинополя, я наконец-то почувствовал себя хозяином положения. Выпуская кольцами дым, я поинтересовался:

– Ну, господа, кто готов первым рассказать нам нечто любопытное?

Все молчали. Пришлось взять инициативу в свои руки: я решил поведать гостям историю, которую слышал в детстве от няни, а потом неделю вскрикивал во сне от страха.

– Ну что же, если желающих нет – придется самому…

Поудобнее устраиваясь на подушках, я передал свой чубук Недыбайло, и начал рассказ:

– Когда-то в этих местах жил некто граф Суравов. На месте этого особняка стоял его дом, окруженный со всех сторон высоченным забором. Граф был несметно богат и хорош собой – но ему фатально не везло с женитьбой: как только ему удавалось найти подходящую девушку, и назначалась дата свадьбы – невеста исчезала, словно растворяясь в воздухе.

– Поясните, мосье Берков, – подал голос Хвостов. – Как это – растворяясь? Без следов?

– Абсолютно, – кивнул я. – Но попрошу не перебивать. Итак, все невесты графа пропали каким-то непостижимым образом, всего четыре девушки.

Я обвел глазами четверых своих приятелей, но они не обратили внимания на мой намек.

– Последнюю звали Елизавета – она была единственной дочерью главного егеря. Ее отец, к сожалению, узнал о проклятии, преследующем графа, слишком поздно – когда дата свадьбы уже была определена и ничего нельзя было изменить. Все, что егерь мог сделать, это закрыть свою дочь в ее опочивальне, приставив к ней кормилицу.

…Наутро, отперев дверь, он увидел страшную картину: ветер играл занавесками распахнутого окна – дочери в комнате не было, а мертвая кормилица сидела на полу, прислонившись к стене. Егерь был раздавлен горем – ведь кроме дочки у него никого не было, он уже пятнадцать лет жил вдовцом. Написав письмо самому императору, и умоляя его разобраться в загадочном исчезновении своей единственной дочери, он, однако, дожидаться ответа не стал. На его месте никто бы не стал сидеть сложа руки, господа. И поэтому егерь собрал с десяток крепких мужчин, пообещав напавшему на след солидную награду, и сам отправился разыскивать дочь.

Дом и все окрестности были тщательнейшим образом обысканы – но, увы, поиски не увенчались успехом. Тогда обезумевший от горя отец решился искать помощи у… ведьмы. Во всяком случае, иначе эту женщину никто не называл, так как имя ее давно было забыто крещеными людьми.

Эта женщина жила одна в ветхой избенке на краю деревни, и суеверные крестьяне оставляли ей на крыльце еду – из страха, что старуха может наслать порчу на птицу и скот.

Егерь тоже пришел к ней не с пустыми руками: за ним, вертя головой и упираясь, шел полугодовалый бычок.

Ведьма, даже не взглянув на егеря, взяла из его рук веревку и забормотала:

«Лизанька, кожа белая, ножки стройные. Кто ж тебя так, кто тебя, деточка? Ты одна была для отца отрадушка. Ты – его любимая кровиночка. А что теперь старику останется? Его ждет лишь могила холодная!»

Егерь перекрестился и глухо спросил: «Что это ты каркаешь, старая?»

Ведьма отбросила капюшон, и на егеря внимательно посмотрели большие зеленые глаза, принадлежавшие отнюдь не старухе. Егерь был так изумлен, что едва успел отставить ногу в сторону, чтобы не упасть. Ведьма кивнула на открытую дверь и снова накинула капюшон, скрыв лицо.

Мужчина вошел в хижину и огляделся по сторонам: убранство было убогим, если не сказать большего – создавалось впечатление, что тут давно никто не жил; печь – холодная, в углах паутина, стол треснул пополам, на полу – мусор, черепки…

Привязав бычка в прилепившемся сбоку дома сарае, вернулась хозяйка. Она села на лавку за уцелевшую половину стола, егерь же сел напротив.

«Жаль мне тебя, мил-человек. Ведь один-одинешенек остался ты на свете!» – прошептала она, отстукивая длинными ногтями по столешнице.

«Что с дочкой, где она?» – на глаза егеря навернулись едкие слезы, дурное предчувствие сдавило сердце.

«Ждет смерти неминучей. Ждет ее как избавления…» – голос ведьмы торжественно зазвенел.

Старик подскочил с места, схватил её за плечи и начал трясти:

«Говори, где моя дочь? Отвечай, кикимора болотная!»

Но чем сильнее он ее тряс, тем сильнее хохотала злая женщина. Выбившись из сил, егерь сел на лавку и опустил голову.

«Как разыщу я свою Лизаньку? Как спасу? Проси все, что хочешь! Ничего не пожалею!» – Егерь, плюхнувшись перед ведьмой на колени, стал целовать ее холодные, пахнувшие прелой травой руки…

…Я прервался и оглядел собравшихся – похоже, мой рассказ заинтересовал их: Ивлев молча разглядывал узор персидского ковра, водя по нему отполированным ногтем мизинца; Ледак, попыхивая трубкой, смотрел на меня не мигая; и даже на лице Недыбайло обычная циничная улыбка уступила место крайне заинтересованному выражению.

– Ну? – с нетерпением произнес он. – Продолжайте же, Берков. Не терпится узнать, чем закончится эта ваша сказка!

– Но, господа, – пожалуй, несколько самодовольно произнес я, наслаждаясь всеобщим вниманием, – мы подходим к самому интересному в этой истории, и можете поверить мне, что не лишенная вымысла, она имеет под собой основу отнюдь не вымышленную.

– Полноте, не смешите! – вмешался Ледак. – Неужели в наш просвещенный век найдутся такие, кто верит в избушку на курьих ножках?! А, впрочем… впрочем, все бабы – ведьмы. И это чистая правда, господа.

– Итак… – я отпил из своего бокала ливадийского хереса, и он освежил мою память и смазал горло самым приятным образом. – Ведьма сказала егерю, что все, что она может сделать, это дать ему возможность в последний раз увидеть дочь – ибо спасти девушку уже невозможно.

Отчаявшись, егерь было сжал в руке охотничий кинжал, чтобы вспороть мерзавке брюхо, но ведьма, распахнув свои лохмотья, сама подставила обнаженную грудь под лезвие и прошипела:

«Убей! Давай!.. А я-то хотела сделать тебе милость, глупый человек…»

Егерь убрал кинжал в ножны и, не выдержав, разрыдался. Ведьма взяла с него обещание, что ни при каких обстоятельствах он не должен будет упоминать ее имя. Никогда. И он дал слово.

Под покровом ночи она повела его на старое кладбище. Там, заваленный прошлогодней листвой, был вход в подземелье, глинистые стены которого вскоре сменились стенами известняка. Остановившись в одной из пещер, ведьма натерла кожу лесника снадобьем, имевшим резкий неприятный запах, и заставила выпить из своей фляги настой, от которого в глазах у старика все раздвоилось и ему показалось, что он оторвался от земли и повис над подземным озером, вместе с испарениями, исходящими от безмятежной глади воды.

«Потерпи… осталось недолго», – донесся до его сознания далекий голос, и он поплыл за ним, минуя длинные сырые коридоры.

Он увидел свою Лизаньку посреди небольшой комнаты – девушка была бледна и лежала на низкой кровати, заправленной шелковым покрывалом. Егерь поспешил к дочери и сжал ее прохладную ладонь в своей. Лицо несчастной дернулось, она не сразу, но открыла глаза…

«Отец… – прошептала она чуть слышно. – Об одном жалею, что никогда не говорила, как сильно люблю тебя.… И теперь уже не скажу… Я умираю».

«Лиза! Лизанька! Ты не умрешь! Я здесь… я спасу тебя! – крикнул во все легкие егерь, но девушка, похоже, не видела его – она смотрела в потолок. – Лиза! Слышишь ли меня? Я тоже люблю тебя, доченька… Я вытащу тебя отсюда!»

Он подошел и попытался поднять ее, но у него не было сил даже на то, чтобы откинуть тончайший батистовый платок, которым было накрыто ее исхудавшее тело…

От стены, точно привидение, отделилась ведьма и прошептала егерю на ухо:

«Нам пора! Он возвращается. Если нас заметят, мы пропали!»

«Иди в ад, чертова кукла!» – рявкнул на нее несчастный отец и опять повернулся к дочери, к ее бледному, но все еще прекрасному лицу.

«Как странно… батюшка… мне кажется, что ты слышишь… Прости свою неразумную, глупую дочь! Я хотела бежать… но люблю его больше жизни…» – тихо произнесла Елизавета и закрыла глаза.

Егерь едва успел ее поцеловать, как почувствовал хлесткие удары – это ведьма била его по щекам.

«Очнись же, дубина! – зло сверкала она зелеными очами. – Еще бы чуть-чуть – и пропали бы ни за что! Расчувствовался, распустил сопли! Слышал, что сказала твоя дочь? Она любит его!»

«Кого?» – переспросил егерь, глядя перед собой в одну точку.

«Его! Своего убийцу и мучителя, – устало выдохнула ведьма. – Ладно, пора возвращаться… Я выведу тебя к реке. А ты смотри – помни свое обещание…»

За окном раздался грохот, словно разорвалась бочка с порохом, и вся компания вздрогнула. Дождик, моросящий за окном, превратился в ливень – то и дело сверкали молнии, отбрасывая решетчатые блики на персидский ковер. Внезапно мне стало жутко и тоскливо – виною, несомненно, была непогода. Я снял со стены лютню и стал наигрывать забытый мотив, ожидая доказательств того, что рассказ заинтересовал моих гостей. Первым не выдержал Ледак.

– Ну-с? – спросил он, выпуская облачко сизого дыма и глядя на меня с некоторым раздражением. – И чем же сия история закончилась? Кем оказался таинственный похититель невест?

– Вы сильно забегаете вперед, милый Роман! – продолжая перебирать струны, улыбнулся я. – Впрочем, если благородному обществу интересно, я готов продолжить рассказ. Но, может быть, перейдем в зимний сад?

Друзья охотно приняли предложение, и я, захватив с собой лютню, повел их в место, пугавшее меня с тех пор, когда я был маленьким ребенком, а именно – в оранжерею матушки.

Мы разместились на плетеных диванах, причем Недыбайло ухитрился опрокинуть кадку с редкой пальмой. На шум явилась заспанная Берта и спросила, не нужно ли чего. Все захотели чаю, я же попросил себе кофе – он всегда бодрил меня, и сейчас это было бы не лишне: глаза начинали слипаться…

– Послушайте, Берков, – зевая, сказал Ивлев, лицо которого при свете свечей казалось совсем юным, – может быть, вы опустите подробности и просто расскажете нам, кто был убийцей и как егерь отомстил ему за дочь?

– Отчего же?! – возразил Недыбайло. – По-моему, Берков хороший рассказчик – и подробности весьма уместны. Не так ли, господа?

Ледак и Хвостов дружно согласились с ним, и я, благодарно посмотрев на Недыбайло, сказал:

– Однако Ивлев прав – время позднее, и я не стану томить вас излишними мелочами, тем более что рассказ уже подходит к концу.

…Егерь наутро чувствовал себя совершенно разбитым, а бледное лицо дочери постоянно стояло перед его взором. Поэтому, подкрепив силы нехитрым завтраком и стаканом крепкого вина, он, взяв с собою верного товарища, отправился на кладбище – чтобы самому найти вход в подземелье. Об этом стало известно со слов мальчика, служившего у егеря, потому что ни самого хозяина, ни его приятеля никто больше не видел – они сгинули в катакомбах.

По оранжерее пронесся вдох разочарования.

– И это все? – спросил Ледак. – И стоило ради этого тащить нас сюда, в этот цветник?! Мой чай даже не успел остыть!

Мне подумалось, что действительно зря, наверное, я привел приятелей в оранжерею, эгоистично решив, что шумная компания поможет разогнать мои детские страхи, связанные с этим местом.

– Господа! Я сказал, что егерь пропал, но история на этом не закончена! – попытался я спасти положение, решив продолжить известную мне историю новыми, пусть и вымышленными фактами.

– Вот как?! Тогда мы все внимание. Продолжайте, просим! – подал голос Хвостов.

– Да, Берков, продолжайте, – поддержали его Ивлев с Недыбайло.

– Исчезновение егеря не осталось незамеченным, и из города вскоре прибыл тайный советник Моршанский, которого к тому же связывали с пропавшим егерем добрые отношения. Две недели этот достойный человек с отрядом жандармов и добровольцев из числа местных жителей прочесывал местность и, в частности, злосчастное подземелье. Особенное рвение в поисках проявлял тот самый граф Суравов, который считал для себя раскрытие этих исчезновений делом чести. Ни егеря, ни его друга найти не удалось, но Моршанский выяснил нечто такое, что заставило его отправить в свой департамент срочное донесение. Через несколько дней граф Суравов был арестован как главный подозреваемый в похищении и убийстве всех пропавших. Граф, разумеется, все отрицал. В закрытой карете, под конвоем солдат, он был отправлен в острог для дознания, но и там упорно продолжал уверять всех, что произошла чудовищная ошибка и настоящий убийца на свободе.

– Так зачем ему было убивать своих невест? – не выдержав, спросил Ивлев. – Он что, этот граф, полоумный был?

– Да, весьма любопытно – зачем? – послышались возгласы.

– Терпение, господа! – торжественно сказал я. – Граф никого не убивал. Тайному советнику подкинули доказательства его вины, и он поверил, что граф виновен. К тому же оказалось, что из катакомб, которыми продолжалось кладбищенское подземелье, можно было попасть в подвал дома, хозяином которого был Суравов. В подвал этого дома, где мы с вами сейчас находимся, господа! Ибо впоследствии дом был перестроен, но фундамент, равно как и подвал, остался прежним!

На самом деле, известная мне легенда закончилась арестом графа, но я просто не мог разочаровать своих гостей и завершил ее по-своему. Как я и предполагал, последняя фраза произвела на моих гостей ошеломляющий эффект. Молодые люди открыли рты, чашка в руках Ивлева дробно застучала по блюдечку.

Насладившись произведенным на моих гостей впечатлением, я продолжил:

– Вы забыли про ведьму, господа. И егерь забыл свое обещание на следующее же утро. Но именно ведьма и поставила точку в этой истории. Дело в том, что рассказав о происшедшем своему приятелю, чтобы заручиться его поддержкой, егерь навлек тем самым на ведьму гнев убийцы. Откровения егеря подслушал тот самый мальчик, который рассказал потом всем, куда и зачем отправился хозяин, и вскоре эта новость облетела всех соседей. С приездом полицейского чиновника из города, ситуация только усугубилась. Десятки людей были опрошены – все, кроме ведьмы, которая бежала, бросив даже полученного от егеря бычка.

Однако убийце удалось-таки выследить ее. И чувствуя, что дни ее сочтены, ведьма ухитрилась передать в тайную полицию письмо, в котором указала его имя. Убийцей оказался управляющий графа, немец по фамилии Копхаут. В те времена любой иноземец звался «немцем», так что откуда он появился в здешних местах – никто не знал.

Я сделал многозначительную паузу, мысленно извиняясь перед бедным управляющим – за то, что наделил его демоническими свойствами, которыми он, скорее всего, не обладал…

– Впрочем, фамилия, скорее всего, была фальшивой, как и человек, носивший ее.… Все, господа, на этом месте моего повествования реальность граничит с мистикой, и я заранее прошу простить меня, если конец моей истории не оправдает ваших ожиданий.

Так вот. Копхаут, по словам ведьмы, был черным колдуном, и, как я уже говорил, никто не помнил, когда и откуда появился он в наших краях. Проклятый немец служил еще родителям графа, и те считали его незаменимым – так хорошо вел он хозяйство: овцы Суравовых были самыми тучными, коровы давали самое жирное молоко и достаток не покидал графский дом даже в голодные годы. Несомненно, и здесь не обошлось без колдовства. Но самым страшным было не это. Далее ведьма писала, что для поддержания жизни в своем бессмертном, но подчиняющемся законам природы теле, Копхаут был вынужден пить кровь девственниц. И долгое время ему удавалось выслеживать свои жертвы на почтительном расстоянии от хозяйской усадьбы. Известно, что раз, в год управляющий отсутствовал в поместье несколько дней. Доказательством его вины может служить то, что отлучки эти прекратились, когда хозяин, молодой граф Суравов, стал предпринимать неудачные попытки женитьбы – четыре попытки за последние пять лет…

Я сам удивился, сколь складно получалось у меня сочинять – будто я рассказывал то, что было мне известно, но по какой-то причине забыто… Друзья слушали меня, жадно ловя каждое слово, и готов поклясться, никому из них не было скучно!

Воодушевленный успехом, я продолжал:

– Копхауту пришлась по вкусу кровь невест графа, агонию которых ему иногда удавалось растянуть на несколько дней, а то и недель. Он поил своих жертв специальным зельем, позволявшим видеть все в ином свете. Благодаря этому снадобью жертва получала наслаждение тогда, когда эта мерзкая тварь мучила ее, по капле высасывая из нее жизнь…

– Ну, это уж слишком! – вдруг брезгливо сконфузился Ивлев. – Что вы такое говорите, Берков? Неужели, в самом деле, верите в эту чушь?

– Действительно, – потер переносицу Хвостов, – вы допускаете, что здесь, в какой-то богом забытой деревушке на юге России, объявился свой Петер Благоевич?

Мои гости пытливо смотрели на меня, ожидая объяснений. А я не мог оторвать глаз от страшного зрелища: поверх их голов яркая вспышка молнии осветила закутанную в белое покрывало фигуру.

Я не любил оранжерею не оттого, что это было любимое место моей покойной матушки, а потому, что именно здесь когда-то лежало ее тело, готовое к погребению, среди обожаемых ею цветов и экзотических растений. Как любой ребенок, лишенный материнской любви я тосковал по матери, и хотя в кабинете отца висел ее портрет, в моей памяти она сохранилась именно такой – неподвижной и строгой.

Сейчас она стояла в отблеске молний и смотрела на меня с какой-то невыразимой тоской. Мне показалось, что она покачала головой, как будто укоряя за что-то. Но сморгнув, я увидел на том самом месте, где она стояла, лишь тень от карликового платана. Дрожащими руками я взял чашку с кофием и жадно проглотил остывшую жижу вместе с гущей.

– Мы должны спуститься в подвал, господа! – внезапно предложил Ледак. – И своими глазами убедиться, что тайный ход существует!

– Ну вот, а ты говорил, что будет скучно! – Недыбайло поддел локтем Ивлева, который еще недавно клевал носом, а сейчас горящими глазами смотрел на кофейное пятно, испачкавшее мою манишку.

– Ну, а что думает об этом наш дорогой друг? – обратился ко мне Хвостов, и эти слова, словно волшебный бальзам, вывели меня из оцепенения.

«Дорогой друг!» Недурно! Однако… как же мне теперь выпутаться из этой пренеприятнейшей истории? Как же я не подумал о том, что они захотят своими глазами убедиться в том, что вход в подземелье существует! Мысли мои путались – воображение живо нарисовало мне насмешливые лица друзей, я уже слышал их упреки…

Но, не подав вида, я произнес, как ни в чем не бывало:

– Господа… если вам будет угодно, мы осмотрим подвалы завтра утром, выспавшись и хорошенько подкрепившись. Тем более что если этот ход и существует, он надежно скрыт: прошло много времени, и его, скорее всего, замуровали. Во всяком случае, я ничего о нем не знаю.

– Как это? – разом воскликнули мои друзья.

– Будьте последовательны, Берков. Вы же сами уверяли нас, что подвал графа Суравова остался прежним. Следовательно, ход существует, или же мы будем вынуждены признать, что весь ваш рассказ – выдумка и чепуха! – от волнения Хвостов даже встал с дивана.

– Да! – хором подтвердили остальные.

Я с тоской посмотрел на тень платана, на пустую чашку из-под кофе – и согласно кивнул.

– Как вам будет угодно, господа. Обсудим за завтраком, а сейчас… сейчас пора спать. Утро вечера мудренее, – говорил я, подходя к двери, но, не слыша шагов за собой, обернулся.

Мои приятели сидели на своих местах и словно заговорщики обсуждали что-то шепотом, склонившись над кофейным столиком. Нехорошее предчувствие шевельнулось у меня в душе, но было слишком поздно.

– Вот что, Берков… Мы хотим осмотреть подвал сию минуту! – громко объявил Недыбайло. – В конце концов, простучим стены, обнаружим вход в подземелье, а завтра отправимся в путешествие по коридорам, по которым тащил несчастных девушек мерзкий вурдалак.

Все встали с мест и смотрели на меня, даже не предполагая услышать отказ. Я почувствовал на лбу липкую испарину, сердце бешено застучало – нечеловеческих усилий стоило мне не выдать охватившее меня смятение. Гости мои между тем, окружив меня, стали уверять, что никто из них не сможет сомкнуть глаз, пока не удостоверится в том, что подземелье существует.

…Мне ничего не оставалось, как согласиться. Недыбайло, расчувствовавшись, обнял меня, Ивлев пожал мне руку, Хвостов дружески похлопал по плечу; и даже суровый Ледак выразил мне свою приязнь, предложив нюхательного табаку.

Друг за другом мы осторожно спускались в подвал. Я шел впереди, освещая себе путь масляным светильником, за мной – остальные. Настроение мое было – хуже некуда. Разоблачение было неизбежно, и я всячески пытался оттянуть этот момент. Очутившись внизу, мы зажгли принесенные с собой лампы, отчего помещение наполнилось тусклым светом, позволявшим созерцать мокрые стены подвала с наростами мха и пятнами плесени. По одной из стен сочилась вода, стекаясь в небольшое озерцо, – вероятно, такое случалось, когда шли затяжные осенние дожди.

Недыбайло первым начал простукивать стену. Он выбрал для этой цели небольшой молоток, которым обычно крестьяне выправляли колеса телег, и вскоре остальные последовали его примеру.

– А вы что отлыниваете, Берков? – со смехом спросил Ивлев, который делал вид, что стучит по стене, однако стоял от нее на почтительном расстоянии – чтобы, не дай бог, не испачкать модный сюртук.

– Черт! Я насквозь промочил ноги! – выругался Ледак, которому досталась та самая, сочившаяся водой стена.

С досады он сильно стукнул по стене молотком и выбил в ней основательную брешь.

– Господа! – радостно закричал он, тут же забыв про мокрые ноги. – Я нашел!

Все тут же ринулись к пробитой Ледаком дыре. Недыбайло грубейшим образом выдернул у меня из рук лампу.

– Нам везет! – сообщил он. – Там действительно что-то есть!

Что касается меня, то я не был готов к такому повороту событий – и чуть не сошел с ума от радости, не особо задумываясь над тем, что может скрывать за собой фальшивая стена и сколько ей лет.

Возбужденные, мои приятели потребовали вина. Бочки стояли здесь же, на пролет выше, ибо вино не терпит сырости и для них нарочно на высоте человеческого роста была сооружена деревянная площадка. Сделав вид, что меня находка товарищей особо не удивила, пожав плечами, я пошел наверх, к бочкам.

– Кружка только одна! – крикнул я, оглядывая большую дубовую кружку, в которую наливали вино, чтобы потом отнести наверх и, процедив его, разлить по бутылкам.

– А? – раздалось снизу. – Наливайте, Берков, выпьем за вас! Вы оказались честны – вот что важно! – крикнул Ледак, увлеченно орудуя киркой.

Вино тонкой струйкой бежало в кружку, а дыра в стене уже была внушительна настолько, что, хорошенько изловчившись, туда мог пролезть даже здоровяк Недыбайло, что он и сделал.

– Эй, Берков, где вы там! Идите к нам! – крикнул Ивлев, оставшийся снаружи.

– Вина удалось нацедить с два пальца! – отозвался я. – Еще немного, и я к вам присоединюсь!

– Несите, сколько есть! Хвостов с Ледаком уже пытаются открыть заржавленный замок! – крикнул Ивлев, и его кудрявая голова скрылась в черном проеме.

Я продолжал держать кружку, пытаясь вслушаться в глухие голоса, раздававшиеся снизу из разлома, и тут мне показалось, что доски, на которых я стою, пришли в движение. С ужасом я обнаружил, что вода прибывает, внизу не осталось ни одного сухого места. Подпорки, на которых держалась деревянная площадка с бочками, шатаются, размытые водой, и вот-вот обрушатся вниз вместе с бочками.

– Господа! – истошно завопил я. – Срочно выходите наружу, сейчас может произойти обвал!

Ответом мне был гомерический хохот, раздавшийся снизу.

– Идите сюда, Берков! Нам почти удалось открыть дверь! – услышал я, но не смог определить, кому из приятелей принадлежал голос.

В следующую секунду раздались громкий лязг и многоголосое «Ура!», которые тотчас заглушил шум воды, буквально хлынувший из проема. Я едва успел отбросить кружку – и повис на уцелевшей балке, болтая ногами над летящими вниз бочками…

Все произошло мгновенно. Не помня себя от ужаса, я, точно заправский циркач, перебрался по балке на руках к открытому люку и стал громко звать на помощь. Внизу меня была кромешная тьма. Было слышно, как плещется вода и стукаются друг о друга те бочки, что остались на плаву. Я не помню, как меня доставали из этого ада. Почти неделю я пролежал в горячке, в бреду звал своих друзей и умолял их не открывать дверь…

Даже обширные связи не помогли моему отцу замять разразившийся скандал, который повлекла за собой страшная гибель четверых молодых людей: тогда все газеты считали своим долгом осветить это происшествие с самой неприглядной для нас стороны. Вскоре от нас отвернулись все знакомые и друзья. Это сильно подорвало здоровье отца – он заболел и вскоре умер. Я, считая себя виноватым в случившемся, жалел, что не разделил участи своих гостей, и жестоко страдал.

***

Я давно потерял счет времени и путался в днях недели. Был сырой ноябрьский вечер. Я сидел в оранжерее, накачиваясь портвейном и пытаясь читать одну из книг, взятую наугад из обширной отцовской библиотеки. Это был тяжелый фолиант – довольно-таки сносный перевод одного древнего философа. По нескольку раз вчитываясь в одно и то же предложение, я с трудом пытался осилить смысл. Наконец, с раздражением захлопнув книгу, я уставился в окно, испещренное ручейками дождевых капель.

…Мне подумалось, что подвал нашего дома превратился в большую могилу, ведь тела моих товарищей так и не были найдены. Возможно, они до сих пор покоятся там, вынесенные в известковые тупики, или гниют под завалами. Вскоре, после того как вода схлынула, была приглашена специальная комиссия, целью которой было объяснить случившееся. Было исписано немало бумаги, с чертежами катакомб и подземных озер. Стрелками были обозначены течения грунтовых вод.

Как я уже сказал, тела моих друзей обнаружить не удалось, но их гибель косвенным образом помогла раскрыть преступление, ставшее легендой, а главное – восстановить доброе имя графа Суравова. За таинственной дверью действительно оказалась разветвленная система коридоров. И на одной из стен, под сохранившимся факельным кольцом, было обнаружено признание некоего Копхаута, замурованного здесь родителями пропавших девушек, во главе с графом Суравовым, узнавшим правду из некоего письма, полученного им в тюрьме. Здесь и была неточность, которую я допустил в своем рассказе: ведьма отправила свое послание не в тайную полицию, а самому графу! Как могло случиться, что я сочинил то, что уже случилось много лет назад? Эта мысль не давала мне покоя, но решение сей задачи оказалось не под силу моему воспаленному разуму…

Останки управляющего, скорее всего, тоже унесла вода, но послание осталось. Стена, испещренная полустертыми латинскими буквами, так и осталась бы необнаруженной, если бы не мое тщеславие. Я хлебнул портвейна и закрыл отяжелевшие веки.

– Скучно, Берков… – послышался издалека до боли знакомый голос.

От неожиданности пальцы мои разжались – и стакан, упав на мозаичный пол, разбился. Меня колотил озноб. Я резко встал и пошатнулся, почувствовав головокружение… Стены, деревья, цветы, лианы – все закружилось вокруг меня в диком темпе.

– Скучно, Берков! Скучно! Нам скучно! – неслось со всех сторон.

И внезапно все погрузилось во тьму…

Я открыл глаза, лежа одетым поверх одеяла в собственной кровати, – должно быть, слуги перенесли меня сюда. Чувствуя ломоту во всем теле, я с трудом дотянулся до шнурка, висевшего слишком высоко над кроватью, и позвонил в звонок. Явилась Берта.

– Вы уже проснулись? Доброе утро! – пробасила она, ставя на тумбочку поднос со стоявшим на нем кофейником, молочником, чашкой и оладушками, от которых шел пар.

– Доброе… Берта, какой сегодня день? – спросил я.

– Сегодня шестое ноября, – не задумываясь, ответила она.

– Шестое?

Я потер виски, взъерошил волосы и попытался посмотреть на служанку, но она стояла против окна, а дневной свет нестерпимо резал мне глаза.

– Ну да! – сказала Берта. – Годовщина того… происшествия… – Она умолкла.

– Спасибо, Берта, ступай…

Едва дверь за ней закрылась, я встал с кровати и подошел к зеркалу. Оттуда на меня смотрел человек с взъерошенными волосами и серым опухшим лицом – мало напоминавший того застенчивого юношу, каким я был когда-то.

– Что же делать? – спросил я у него.

Человек из зеркала криво ухмыльнулся:

– Сам знаешь. – И запустил в меня тяжелым подсвечником, отчего поверхность стекла тотчас покрылась паутиной трещин, изуродовавшей и без того непривлекательный образ.

…Я пишу эти строки шестого ноября 19.. года. Годы сомнений и угрызений совести подточили мое здоровье – меня мучают мигрень и одышка. Слуги один за другим оставили этот дом – все, кроме Берты: она одна из всех сумела приспособиться к моим слабостям. Год назад и ее не стало.… Но не надо меня жалеть, господа! Я не одинок! В оранжерее, среди высохших растений, которые после смерти Берты некому стало поливать, сегодня накрыт стол на пять персон. Горят свечи, здесь тепло и уютно – а за окном как всегда бушует непогода.

…Но, чу! Слышите шаги? Это начинают собираться мои друзья, в отличие от меня, молодые и красивые, как в тот вечер. И я сделаю все, чтобы они не скучали!

***

Александр Антонович Берков умер в субботу шестого ноября тысяча девятьсот четвертого года в своем поместье в возрасте двадцати девяти лет.

Вдова Пейца

Солнечным утром, когда солнце еще не успело как следует нагреть крыши домов и осушить росу в садах и палисадниках, в город въехала повозка, запряженная парой вороных коней. Прогромыхав по брусчатке городской площади, она свернула вниз, на улицу Ткачей, и сопровождаемая лаем бродячих собак, остановилась, наконец, у заколоченного дома Пейца, в котором вот уже года два никто не жил: хозяин в один прекрасный день исчез и до сих пор о нем не было никаких известий.

В окошках соседних домов немедленно показались лица любопытных горожан. Возница был нездешний – это они сразу определили по крою штанов и чудным сапогам с большими отворотами и коваными мысами.

Соскочив с козел, кучер обошел повозку сзади и помог выбраться женщине, которой, судя по осанке, было лет около двадцати пяти. Несмотря на июльскую жару, с утра дававшую о себе знать, женщина была одета в черную юбку, заметавшую ее следы, когда она шла к дому по пыльной дороге, и черную же блузку, с рукавами длинными настолько, что были видны лишь кончики ее тонких пальцев. На голове дамы красовалась шляпка с вуалеткой, скрывавшей лицо наполовину и оставлявшей для обозрения лишь великолепно очерченный рот и подбородок с ямочкой посередине. Волосы были зачесаны и убраны под шляпку. Величественно, словно королева, она вошла в дверь, которую распахнул перед ней, предварительно содрав доски, извозчик.

– А она хорошенькая! – закручивая ус, сказал Райда, отвернувшись от окна, но столкнувшись с сердитым взглядом жены, поспешил добавить: – Правда, худа – может, болеет?! Да и лица не видать…

Женщина презрительно фыркнула и отняла у мужа пивную кружку, которую тот любовно прижимал к животу.

– С утра залил глаза свои бесстыжие! – прошипела она и, обтерев кружку передником, поставила ее на полку.

– Ну что ты, что ты, Мария, взъелась?! Ты же знаешь: из-за проклятой жары я чувствую себя совершенно ни на что не годным. И лишь глоток холодного пива…

– Хватит болтать, Райда… – перебила его жена. – Скоро обед, иди работай.

– Но жена… Всего лишь кружечку, а? Жарко…

– Ну уж ладно, – смягчилась Мария, – что с тобой сделаешь, старый ты черт!

Райда мигом добрался до кружки и спустился в подвал, где в холодке стоял вожделенный жбан превосходного пива, насыщая влажный воздух запахом солода и хмеля. Мужчина втянул носом и, зажмурив глаза, покрутил головой от удовольствия.

Между тем его жена, повязав на голову пеструю косынку и схватив корзину, вышла из дома. В это время она обычно отправлялась на базар, но сегодня повернула в противоположную сторону. Пройдя несколько шагов, она столкнулась с соседкой Петрой, к которой направлялась, для того чтобы поделиться последними новостями. И как оказалось, Петра сама спешила к ней.

– А у нас напротив, в дом Пейца, вселилась какая-то женщина вся в черном! – выпалила Мария.

– Да. Мой младший сынишка тоже ее видел! – закудахтала Петра. – Вот, иду к тебе спросить: что за особа, откуда свалилась на нашу голову?

Мария подняла вверх брови:

– А мне почем знать? Она только приехала… И кучер у нее… такой чудной! Но он почти сразу уехал, как только содрал доски, которыми был заколочен дом.

– А может нам… – неуверенно начала соседка.

– …Зайти? – продолжила Мария. – Не думаю, что сейчас это удобно, дорогая… Эта дама, должно быть, устала с дороги – ей надо разложить вещи… Впрочем…

Возможность увидеть содержимое чемоданов странной незнакомки так понравилась Марии, что спустя мгновение, переглянувшись, они с Петрой направились к дому Пейца, по дороге обсуждая, кому стучать в дверь.

Однако на подходе к дому женщины замедлили шаг: у редкой ограды был привязан мерин, принадлежавший полицмейстеру Самсону Казимировичу Дыбенко, – поэтому в дом кумушки зайти не посмели. Испытав жесточайшее разочарование, они направились на рынок, где местные старухи уже вовсю промывали кости незнакомке и строили самые разные предположения относительно ее появления в городе.

***

Самсон Казимирович был неприятно удивлен оказанным ему прохладным приемом. Будучи одним из отцов города, он привык к совершенно иному обращению. Вдова же не предложила ему даже чаю! Бумаг, подтверждающих ее личность и право на дом, у нее не оказалось, но она заверила Самсона Казимировича, что к вечеру все документы доставят. К большому неудовольствию Дыбенко, никакого повода задержаться он не обнаружил, к тому же по всему было заметно, что хозяйка тяготится его присутствием: она поминутно смотрела в окно, словно ожидая кого-то, и на все вопросы отвечала только «да» или «нет».

– Так значит, Эва Пейц… Я мог где-то видеть Вас раньше? – сделав последнюю попытку завязать сколько-нибудь содержательный разговор, спросил Дыбенко.

Вдова, несмотря на жару, плотнее закуталась в шаль – и отрицательно покачала головой.

– Ну что же… – полицмейстер окинул влажным взором черную стройную фигуру и с сожалением поднялся, – думаю, что скоро у нас с Вами будет случай познакомиться поближе.

– Несомненно… – рассеяно пробормотала Эва, с облегчением подавая ему фуражку.

От вдовы Самсон Казимирович сразу же направился в трактир. Настроение его было препоганым – он чувствовал себя оскорбленным.

«Да кто она такая, эта Пейц? Что о себе возомнила?!» – думал он.

Вспомнив ее мужа, Йозефа Пейца, которого считал полным ничтожеством, он в очередной раз удивился: что такая цаца, как Эва, могла в нем найти? Выпив подряд две кружки холодного пива, полицмейстер поспешил к губернатору, чтобы доложить о подозрительной вдове.

По дороге Дыбенко встретил Панкрата Сиза, работавшего у него писарем, и грубо отчитал его за то, что тот посмел отлучиться из участка. Выпустив пар, полицмейстер почувствовал себя значительно лучше. Проходя торговыми рядами, он выбрал букет белых роз в подарок жене губернатора и, ущипнув цветочницу, ответившую ему смущенным хихиканьем, вновь ощутил себя хозяином города.

***