Небесный летающий Китай (сборник) Смирнов Алексей

© Алексей Константинович Смирнов, 2014

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Башня для нерожденной

– Это кто?

И она прикоснулась к холсту, заехав пальцем в усы, слипшиеся от темного масла. В тот же момент я привычно уверился, что все пойдет, как шло всегда. Любопытство сгубило многих, но только случай привел в их компанию кошку. Собственно говоря, я ни в чем и не сомневался, иные сценарии не предусматривались, однако всегда существует трещина, ведущая в пропасть, что между Почти и Абсолютной Уверенностью в Ближайших Событиях. Противоречие в определении, наплевать.

– Скажи-ка мне, золотце, всегда ли ты лапаешь полотна?

Она притворилась нашкодившей школьницей и спрятала руки за спину.

– Извини. Она дорогая?

Я вздохнул.

– На портрете – мой пра-пра-пращур, своего рода информационный прах, в равной мере оскверненный и облагороженный субъективизмом живописца. Париж, восемнадцатый век, барон де Бро. Он дорог мне как всякому, кто чтит свои корни. Тебя, надеюсь, интересует именно эта дороговизна? Не пошлое золото?

Заминка, дело ясное.

Уворачивается:

– А этот?

– Мальбородатый герцог? Он – представитель побочной ветви, которая лет сто, как ослепла.

– Поня-а-атно… Серийная дурочка, водянистые извилины, меленькие бороздки – паутинка фальшивого ума.

– Поднимемся выше. Мы проведем ночь в шестой башне.

Наглое, самодовольное «ОК». Как если бы из ночи в ночь ты, золотце, порхала по башням и погребам. Тебя заметил мой ситроен, зоркий на зеркальце заднего вида; ты чуть не обмочилась от неверия в удачу. Дождь пропитал твою условную ночнушку, украсил капельками кожицу лица, рук и ног, по сути – пленочку, которую и счистить-то жалко, можно лопать так, тем более мытую. Глупые глазки с потекшей тушью, ужасная улыбка, вписавшаяся в оконце машины с невозможной формулировкой: «возьму минет за полсотни бачков».

Жду новых вопросов. Извольте, вот первый:

– А сколько здесь башен?

– Семь, золотце. Ты можешь их осмотреть при условии, что не станешь заглядывать в седьмую.

Вот второй:

– А почему?

– Потому что я запрещаю тебе туда заходить.

Вопрос номер третий, глупейший и оттого очень частый:

– А что в ней?

Боже, прости меня – что за идиотка.

– Запрет означает тайну. Ты что, никогда не думаешь, прежде чем сказать слово?

Надулась, но возражать не собирается. С этим у них полный порядок, здесь им ума не занимать.

Что мне стоило вовсе не говорить о седьмой башне и оставить безмозглую бабочку в невинном неведении? Только чистота замысла, которая требует честного оглашения правил. Но последнее, к несчастью, завершается казнями, к одной из которых я только что приговорил свою гостью. С некоторых пор для меня это – механическая работа, отчасти докучливая. О, черт бы побрал их зуд. Но черт не заберет себе того, чем сам же и наградил, вдохнул в их несносное любопытное племя.

…Мы лежим, роняя пепел в белый мех шкуры, чей бывший владелец хранит в изумрудных глазах отчаянную злобу. Он греет кого-то, чего никак не думал делать, бродя среди милых льдов.

– Мы поженимся, если ты этого хочешь, – я оглаживаю шерсть и пальцами левой ноги щекочу безответное медвежье ухо.

Нимфа заходится в приступе кашля – поперхнувшись? Ну да, необычная история, согласен. Странный поворот. Заманчивый оборот. И подозрительный, но что ей до подозрений! Она видит во мне скучающего, богатого самодура, объевшегося сладким и заболевшего острым расстройством филантропительного тракта.

– А не пожалеешь? – она, как ей мнится, кокетливо и соблазнительно выгибает спину. Ее не смущает дикость предложения, она согласна.

– Отнюдь нет – напротив, я не могу дождаться утра, чтобы узаконить наш стремительный союз. С твоего позволения, я немного посплю, пусть время пронесется, и та-ра-ра… Помни о башне, любимая.

Напрасные тревоги, она не забудет. Утром, не сомкнув за ночь глаз, ибо я напряженно вслушивался в шаги, которые приближались и удалялись по галерее, подходя к первой двери… полчаса, час на осмотр экспозиции… ко второй, к четвертой… Я встретил ее на пороге. Она как раз выходила из башни под номером семь.

– Ты ослушалась, – я взял ее за плечи.

– Прости, но мне не спалось… я заблудилась в твоем замке, здесь столько ходов…

Я развернул ее голову на двести семьдесят градусов. Моя несостоявшаяся невеста, пролившись вялой струйкой мочи, отдававшей ацетоном, упала к моим ногам. Я ощупал лицо: щетина, как всегда по свершении казни, кололась особенно остро.

Алчная тварь. Очередная претендентка на владение всем и вся, но где все, там и ничего.

…Я жгучий брюнет. После бритья мои щеки отливают синим. А борода отрастает с удвоенной скоростью после каждого деяния, доказывающего мою верность идеалу. Я думаю, что в ней знак из будущего, она прекрасна. Синий цвет – пустяки, сейчас по-всякому ходят и красятся, кто во что горазд. Это цвет удачи, на которую мне, впрочем, рассчитывать не приходится. Должны сложиться биллионы случайностей, чтобы явилась та, в ком воплощается моя мечта. И рано или поздно она родится, но я ее, конечно, не увижу. Задача моей жизни – подготовить здание, в двери которого она когда-нибудь войдет, как в свой дом, и стены которого сегодня ловят каждое невысказанное желание моей несуществующей любимой.

Я создал совершенный образ, не дожидаясь его земного воплощения. Отсутствие объекта еще не означает невозможность его прозреть. Но прежде я выстроил замок о семи башнях. Как и моя борода, строительство не собрало большого числа любопытствующих – да что там, их не было вовсе. В наши дни состоятельный человек не только может, но и должен позволить себе замок. Конечно, для грядущей богини я задумал нечто особенно грандиозное и выложил немалую сумму за одно только право возвести свое здание на живописной возвышенности, которая так удачно возвысилась сразу за городской чертой. Я знал, что рано или поздно меня вычислят и возьмут. Но, с другой стороны, еще По обратил внимание на то, что самое тайное это самое явное. Я искренне радуюсь цветным газетам, полным бреда, в которых фотографии разрубленных мною тел выносятся на первую страницу, а слабоумные предложения под общим заглавием «как нам всем миром поймать маньяка» вынуждают меня считать себя здоровейшим из людей.

Когда храм построили, окрестный люд немедленно прозвал его владельца «семибашенной гадюкой».

Я не замечал косых взглядов, потому что ни с кем не общался, да это было бы и трудно с моим-то седаном среди их пьяных тракторов и дачных шестерок-девяток – «69», так я величал завистливый сброд, платя презрением за презрение. Днем я запирался в башне, общаясь с любимой, которая для меня подобна премудрой Софии – тоже женщина, если разобраться. Голубка отвечала мне взглядом Джоконды и молча благословляла на умное деланье. Вечером, ближе к ночи, я отправлялся на какой-нибудь вокзал или к шлюхам, в центр, надеясь подобрать там хоть кого-то приличного внутренне. Позорная деятельность не всегда истребляет живую душу. Я, конечно, не рассчитывал найти земной аналог моей возлюбленной, но мне было нужно продолжить род и подыскать себе подходящую супругу. Мои маслянистые, копченые предки не фикция; потратившись на содействие архивных теней, я разузнал свои корни; я списался с антикварами едва ли не всего мира и выкупил родовые портреты, но все перечисленное не стоило продолжения. Смысл в другом. Я смертен, но мои далекие потомки дождутся счастливого мига ее рождения. Я опять же смертельно устал от нескончаемых поисков достойной партии, но испытания не выдерживает никто. Каждая спешит наложить на меня лапу, как давеча на портрет; каждая поражена прожорливым червем распоясавшегося бабства. Ходи, где хочешь, бери, что хочешь, но только не суйся в святая святых! У всех у них одна судьба, вот почему я не рискую подбирать себе жен из приличного круга – ведь дело скорее откроется. А этих не ищет никто.

Жен не жаль, Господь даст новых жен и детей, как дал Иову, им просто не повезло.

Их было мало, настоящих жен. В большинстве случаев до брака не доходило. Я женился только на тех, кому удавалось пережить ночь, вернее – утро.

В самой первой, помню, чувствовалась порода. Рыжие волосы, лицо королевы Елизаветы.

Это не мешало ей приставать к прохожим, бросаться то к одному, то к другому. Она немало выпила и в результате сломала каблук. Я подъехал и поманил ее пальцем.

У нее профессионально напряглось лицо, когда она всматривалась в полумрак салона. А ноги шли сами; она прихрамывала и трогательно прижимала к груди изувеченную туфлю.

Ее расценки вызвали у меня беззвучный и горестный смех.

Дорогой она держалась заносчиво, хотя это стоило ей великого труда.

Любуясь ею, я все устроил, и нас расписали на следующий день.

Весь гонор слетел, когда через сутки она валялась у меня в ногах и клялась, что ей же богу не хотела заходить в проклятую, как она выразилась, седьмую башню, «так ничего ж там и нет – пустая комната с дисплеем, в нем что – государственные секреты? я ничего не включала, я не касалась клавиш!» «Секреты не хранятся в дисплее», – возразил я мягко и с большим удовольствием сломал ей шею. И даже не за то, что ослушалась, а за это ее «ничего ж там нет».

Тогда как там есть.

Там живет совершенство – образ, сотворенный по последнему слову компьютерной графики. Любой непосвященный при виде его скажет, что совершенством не пахнет, но я старался этого не допускать. Невежество можно простить, но оно остается оскорбительным. Красота и не должна быть совершенной, иначе она омерзительна. Идею воплотил уродливый идиот, чьи услуги обошлись мне весьма недешево. «Система „Карла“» – так, будучи спрошен, я уклончиво именовал свой процессор, приводя в недоумение высоколобых и высокомерных юзеров. Я приобрел идиота в одном из гаремов во время турне по Востоку. Уродец оживал лишь после подключения к трехсотому Пню; без этого он не был способен ни к речи, ни к счету, ни к чему-то вообще, но стоило встроить сей удивительный контур в сеть, как его мутные глазки зажигались, свойства сказочно расширялись, просыпался зуд навигатора, распахивались кладовые памяти, доверху набитые терабайтами, и даже просыпался снулый, вечно подтекающий курсорчик. Он и сотворил идеал. Он не был зодчим, не писал икон, и за окном у нас не Древняя Русь, поэтому я не стал его ослеплять, а просто упрятал в раствор формалина. Банка стоит в подвале, и в ней стоит он, таращась на меня незрячими очами в круглых очках со сложными линзами.

Дураки, даже гениальные, мне отвратительны.

У новенькой, которую я подцепил в аэропорту, в лице есть нечто порочное и возбуждающее. Но главное, в ней живет ум. Он улавливается даже в походке, в манере прикуривать, в покрое одежды. Я решил сперва, что она держит в сумочке клофелин, но после украдкой проверил и ничего не нашел.

Встретившись с нею глазами, я поиграл связкой ключей.

Она не назвала цену – спокойно уселась рядом, попросила включить музыку. Я настроился на классическую волну, исподтишка оценил ее лицо и обрадовался, обнаружив искреннее довольство.

– На ночь? – осведомилась она, щелкая зажигалкой.

– Посмотрим, – я вывернул руль.

– Если меньше, мне нужно вернуться сюда. Придется оплатить дорогу.

– Может быть, больше.

Она смерила меня внимательным взглядом.

– Вас нужно сопровождать?

– Разве что в загс.

Еще произнося эти слова, я ужаснулся их глупости и пошлости.

– Остановите машину, я выйду.

– Простите меня. Это вырвалось нечаянно. Я не хотел вас унизить.

– Меня нельзя унизить. Но желание настораживает.

Осталась. Я прибавил скорость и почему-то всмотрелся в услужливое зеркальце: чисто. Мы были одни на трассе.

– Мне надо как-то загладить вину. Удваиваю ставку.

Пусть разговор вернется к деньгам. Я чувствовал, что ненароком насторожил это нелепо гордое создание.

Она пожала плечами и подчеркнуто профессионально улыбнулась. Сотни других на ее месте издали бы какой-нибудь курлычаще-мурлычащий звук, закатили глаза и распространили вокруг себя ауру лживой томности. Или, что еще хуже, сказали бы «oго» с неизбежными последующими вопросами: не халиф ли я, ибо черен, а те Гарун и Рашид, что были вчера, тоже черны, но я на них не похож, так кто же я буду – простой бандит или рангом повыше? Может быть, дипломат?..

Хищница, которой и семьдесят семь башен – на один зуб. Не хватит ли поисков? Достойная личность. Тренированная фигура, пепельная стрижка под мальчика, чистые ноздри – в том смысле, что без сережек. Посмотрим.

– Полторы тысячи долларов, – вот, наконец, объявлена и цена.

Именно долларов – не баксов, не зеленых, не гринов. Отрадно слышать. Я согласно киваю и вновь говорю:

– Удваиваю ставку.

Ага, удивляется. Верит, подозрений не видно, и все-таки огорошена.

Мы прибываем в замок. Она ведет себя сдержанно и корректно. Не спрашивает, «что там висит за мужик», не разваливается в кресле и не кладет на валик ног. Не хлещет спиртное, как бочка.

Я присел рядышком, на полу. Сбросил бархатный пиджак, театрально отшвырнул галстук: явление второе, «будем проще».

Разговор о башнях она не поддержала, и вышло неуклюже. Получилось так, что я запретил ей входить в седьмую при полном ее безразличии к замковым тайнам. Состоялся скверный, надуманный монолог, в конце которого я с ужасом почувствовал, что краснею.

– Ты не похожа на путану, – я нахмурился, вызывая ее на откровенность.

– Это приятно слышать, я не путана. Мне просто нужны деньги. Вот оно как. Неизвестная и, вероятно, благородная цель – болеет кто-то, или что еще. Сосредоточенность и целеустремленность. Уловив мое настроение, она вздыхает и начинает отрабатывать гонорар. Заводит якобы игривую беседу:

– А почему у тебя синяя борода?

Я машинально погладил подбородок.

– О чем ты говоришь? Я гладко выбрит… золотце.

– Все равно видно.

Пускай понимает, как шутку:

– Ты наблюдательна! Все дело в редком гене, который наследуется по материнской линии, но проявляется только у мужчин. Как гемофилия.

Странное дело – она, оказывается, не знает этого слова. Но разложить умеет:

– Гемо-филия? Это что же – любовь к крови?

– Нет, золотце. Это королевская болезнь, при которой не сворачивается кровь.

Она ерошит мне волосы, я напрягаюсь. Не люблю, когда прикасаются к моей голове.

– Мы останемся здесь, на ковре?

– Если захочешь. Замок твой, ты можешь пойти, куда тебе вздумается. За исключением седьмой башни.

– Я не хочу никуда идти. Мне нравится быть с тобой.

Держа в обеих руках наполненные бокалы, я пополз на коленях и очутился прямо перед ней, изображая раба. Она вынула бокал из моей ладони и поставила рядом с креслом. Соскользнула в ковер, обвила мою шею руками.

– Ты слишком беспокоишься о ненужных вещах. Выброси из головы свою башню. И не пей, тебе это ни к чему.

…Редкое замечание, но все-таки я, как уже говорил, проверил ночью ее сумочку. Таблеток не оказалось. На любовь ушел час, и гостья, никуда не выходя, проспала до утра.

Солнце взошло; я сидел и смотрел, как она спит. Во мне просыпалась досада. Я вдруг понял, что просто хочу ее убить. Проклятье, она даже не попыталась проникнуть в башню! Как она посмела, негодница? А я хочу крови. И что мне до башни, когда загвоздка в бороде, вот что я понял, глядя на эту кроткую дрянь с пятеркой по поведению.

Я огляделся и решил воспользоваться шнуром от портьеры. Попытаюсь растянуть удовольствие, а то чики-брыки вручную слишком стремительны, сколько потом ни трудись тесаком.

Наверно, я заподозрил подвох уже с первой минуты знакомства, но щеки меня отвлекали, пылая после бритья бесцветным жаром, и осознание непозволительно затянулось. Проблемный узел развязался, едва я успел соорудить другой, на шее спящей. Не зря я отметил ее спортивное сложение. Она ударила меня так, что хрустнуло в лице, а витражи, застилавшие окна, осыпались со звоном, и в колотые дыры попер черномасочный люд.

Комната заполнилась хамами, которые, как явствовало из их дружного появления, давно пасли меня и еще вечером окружили замок тройным кольцом.

Меня швырнули на пол, вниз лицом, заковали в наручники. Какой-то гневный особо праведным гневом пинал и пинал меня под ребра, я молчал.

– Проверьте подвалы! – послышалась команда.

Давайте, проверьте. Там чистенько, но где-нибудь я наверняка наследил.

Они сразу нашли мою компьютерную приставку, приволокли жбан – я слышал, как булькнуло, когда они его ставили. И врезали мне еще.

– Посмотрите в седьмой башне, – распорядилась гостья.

Меня взяли за волосы, поставили на ноги.

Минут через пять вошел пятнистый потный жлоб со словами:

– Там ни черта нет, командир. Компьютер стоит включенный, и на экране рожа страшная – ужас, меня чуть не вывернуло.

Этого я не мог снести и рванулся к нему, метя теменем в зубы.

Меня удержали, согнули в рог и погнали вниз, к машинам.

Во дворе я дернул ногой, отгоняя журналиста. Подбежал второй.

Мне уже стало наплевать, и я замкнулся в восьмой, самой надежной башне. Действительность утратила краски. Но возникло одно обстоятельство, и я на миг очнулся. Рядом с водителем в газике сидел один человек в чине старшего сержанта. У него было лицо… Если бы там был не он, а она, в смысле женщина, а не мужчина, я решил бы, что сбылось невозможное.

© июль 2001

Девять принципов Камамбера

Светлой памяти Роджера Желязны

А также посвящается Александру Житинскому и его роману про «Потерянный Дом»

1

…Первый принцип Камамбера: Камамбер – это не только сыр, но и его запах.

Я проснулся от сильнейшего запаха Камамбера.

Если бы не этот запах, я бы и не вспомнил о Камамбере, ибо не помнил ничего и совершенно не понимал, где нахожусь. Ноздри мои раздулись, обоняя волны настолько густые, что сразу же и опали, как опадает предсмертный пакет, надетый на голову и втянутый в приоткрывшийся рот задохнувшегося юнца, любителя клея. Клубился тяжелый туман цвета несвежего хлора; в нем, будто в бане, прохаживались дьявольские существа.

Я пошевелился и выяснил, что лежу в постели.

Ко мне явился инопланетянин, но я не пошел с ним на контакт, потому что я был мирный пододеялолежанин; тогда он ушел, вернулся и привел с собой яйцекрутянина.

– Вставай же! Вставай! – захрипели оба. Их страшные лица то сливались, то разъезжались.

Под мое одеяло – я не заметил, как и когда – скользнула рука, и я вздрогнул.

– Вставай, братишка, – стонало ужасное существо. – Очнись! Нам нельзя оставаться в этом месте… Посмотри, что у меня есть!

Ничего не разумея из сказанного, я натянул одеяло, пытаясь подобраться под него ртом, и впился глазами в тусклое серебро, сверкавшее в руке ночного мучителя. Стояла ночь, и мой рассудок был в этой ночи луной. Луна светила достаточно, чтобы я сориентировался во времени суток. Но я еще не узнавал запаха. Вернее, он был мне знаком, но я никак не находил ему названия.

Инопланетянин сверху, яйцекрутянин снизу поднес к моему лицу блестящий металлический предмет. Я тупо смотрел, не понимая. Адская комната полнилась бормотанием, всхлипами и бессвязными выкриками.

– Первый принцип Камамбера! – в отчаянии проскрежетал мой мучитель. – Бесплатный Камамбер бывает только в мышеловке! И ты в эту мышеловку попал!

Сознание дрогнуло, отступило, шагнуло вперед, присмотрелось и вдруг просияло горьким восторгом:

– Тем Пачино! – выдохнул я, тараща глаза.

Стоявший у моего ложа залился слезами:

– Узнал, узнал, – приговаривал он. – Скорее подымайся, они сейчас придут… Они никогда не уходят надолго…

Я сделал над собой усилие, выдрался из-под капельницы и сел. Меня качнуло; по локтевой ямке расползался чернильный синяк. Я порядком ослаб, но чувствовал, что справлюсь и встану на ноги. Возможно, при поддержке Тем Пачино.

– Где мы? – я огляделся, на сей раз пристальнее и зорче. Мрачное помещение, наполненное равнодушными фигурами, погруженными в странные дела. Вспыхивали разноцветные зарницы; из-под двух десятков пружинных кроватей летел визг, мешавшийся с писком. Комнату то и дело пересекали, а может быть, и не пересекали, крылатые твари, похожие на летучих собак. Кто-то лежал, завернувшись в тонкое и бедное одеяло; кто-то сидел, другие, как уже было сказано, бродили в проходах.

– Слуги Хаоса заманили нас в западню, – объяснил Тем Пачино. Приземистый, рыхлый, с пепельным распухшим лицом он смахивал на верного оруженосца из старинной повести, популярной в здешних краях – я, похоже, припоминал все больше и больше. – Они построили иллюзию, внушив нам ложную видимость Камамбера. Спасаясь и думая, что цель близка, мы перелезли через ограду – и очутились в ловушке. Мы – воины Порядка, если ты помнишь. Когда мы доберемся до истинного Камамбера, будет полный порядок.

Я достаточно освоился, чтобы спросить о предмете, который он настойчиво совал мне под нос.

– Это ключ! – выдохнул мой доброжелатель. – Не спрашивай, какими трудами я его взял. Мне пришлось…

Воспоминание далось ему тяжело, Тем Пачино схватился за сердце и поморщился.

Я внимательно смотрел на то, что он называл ключом. Это был полый четырехгранный стержень, которым в этом мире отмыкают не то купейные вагоны, не то вагонные купе… или? В мгновение ока я понял все.

– Это лечебница, – выдавил я, потрясенный.

Тем Пачино кивнул:

– Да, это она. И не самая хорошая!

Вдруг он повел носом:

– Ты чуешь? Каша! Кашу несут! Мы больше не можем медлить!…

Мы выскользнули в дверной проем, предназначенный для неусыпного наблюдения и не знавший створки. Коридор был пуст и освещен покойницким светом. Дыбился линолеум, каркали пересохшие голоса. Воздух гудел низким гулом, оседая в инфразвук. Тем Пачино, не выпуская рукава моей пижамы, метнулся за угол. Десять шагов, отделявшие нас от выбеленной двери, мы преодолели единым прыжком. Прыгающие пальцы Тем Пачино вложили ключ в квадратную выемку. Раздался щелчок, дверь отворилась, и мы шагнули в новый Слой, где было темно. Запах Камамбера усилился…

2

Постепенно мне пришло на память, кто же такой был Тем Пачино, мой добрый ангел. Во всяком случае, я помнил его существом неопознаваемой биологической принадлежности, но не из высших. Он относился к незаменимой категории Вечных Спутников, которые в разных пластах реальности сгущаются в заботливых дядек и денщиков. Одновременно я вспомнил и все обстоятельства, приведшие нас в это мрачное заведение, где нас, задержись мы еще на несколько часов, непременно бы искалечили. Наша память, претерпевши воздействие местных ядов, пришла бы в полную негодность, и мы навсегда увязли бы в этом скверном Слое, далеком от Слоя первичного, заветной мечты любого странствующего героя.

Летя по ступенькам и чувствуя, до какой степени мне не хватает привычного развевающегося плаща, я с силой втянул в себя воздух. Камамбер активно проталкивался сквозь гречневый аромат, но теперь, когда я совершенно пришел в себя, в нем ощущалось очевидное несовершенство.

– Тем Пачино! – проскрежетал я торжественно, вращая глазами. – Назови мне второй принцип Камамбера!

– Настоящий Камамбер ни с чем не спутаешь, – ответил тот со смешком.

– Стойте! – закричали голоса за нашими спинами. – Вернитесь немедленно! Держите их!

На бегу обернувшись, я увидел их – прислужников Хаоса, обрядившихся в обманчиво белые одежды, небрежно застегнутые, а то и вовсе распахнутые; стуча каблуками, меняясь в лицах, эти коварные существа поставили себе целью настигнуть нас и навсегда разлучить с первородным Слоем, где Камамбер.

Я запустил руку в карман больничных штанов – пусто.

– Держи, – Тем Пачино в очередной раз пришел мне на помощь. Он протягивал мне колоду игральных карт, которую чудом спас в момент моего пленения. Колода обладала магическими свойствами – еще бы не обладать, когда ее рисовали в Закрытом Профилактории при первородном Слое; рисовал и крапил человек, отведавший Камамбера под напиток напитков. Напиток, который не чета здешней губительной субстанции: только ее одуряющим качеством я мог объяснить тот факт, что принял за врата, ведущие к ближним Слоям, обыкновенную дыру в проволочном заборе, за которым меня уже поджидали враги.

Я выщелкнул двадцать одно: его составили Бубновый Туз, частый спутник жаждущих Камамбера; пиковый король Дядя Женя – резидент благородных Слоев, прочно обосновавшийся в несовершенной реальности; да пара чернявых дам: бабы, как всем известно, спиваются надежнее. Им легче принять на грудь, потому что их две, груди.

Преследователи отпрянули, прикрываясь руками. Повалил дым. В следующую секунду мы с Тем Пачино облегченно вздохнули, ибо увидели, что мчимся, что было сил, по пустынному проспекту: это был новый Слой, очень похожий на предыдущий, но все же другой. Лечебницы не было и в помине, погоня растаяла. На мне были плащ, широкополая шляпа и высокие ботинки с металлическими набойками. Тем Пачино кутался в неброский зипун и мягко топотал валенками.

Падал снег.

3

– Третий принцип Камамбера, – потребовал я, останавливаясь, чтобы отдышаться.

– Бесплатный Камамбер встречается лишь в Слоях, используемых под ловушки, – повиновался Тем Пачино. – Вариант принципа первого. Повторение – основа всего?

– Повторение укрепляет кю и ци, – констатировал я с необязательной назидательностью, так как Тем Пачино и без меня преотлично разбирался в живительных силах, вызываемых повторением азбучных мантр.

Впереди замаячило мелкое казино. Я не игрок и достаточно зрел, чтобы знать: мы еще очень, очень далеки от истинного Слоя, породившего все остальные Слои, которые суть его несовершенные эманации. Я понимал, что в наметившемся притоне мне не найти настоящего Камамбера, который, согласно легенде, подается к настоящему Пиву, оно же Эль, оно же Пьяный Мед – вересковый, должно быть, о котором слагали стихи, секрет которого унес с собой в могилу стивенсоновский карлик, маг и колдун.

Но мне хотелось пить.

– Послушай, Господин, – обратился ко мне Тем Пачино. – Наше странствие затянется на долгие годы, если мы ограничимся поисками Камамбера и не станем обращать внимания на напитки, к которым он подается. Может быть, нам временно перенастроить наше обоняние?

– Отягощать свой состав низкими сущностями, летучесть которых… – я нерешительно и уже колеблясь поморщился, направляясь к казино и щупая в кармане уцелевшие карты. Но тут в мои ноздри ударил сильнейший запах, как никогда прежде близкий к Камамберу.

– Стоять! – скомандовал я. – Мы, несомненно, приблизились. Если это и не истинный Слой, то Слой, весьма к нему близкий. Поспешай за мной!

Забыв про казино с напитками Слоя и думая о меде и Камамбере Слоя Обнажения, куда я давно стремился – куда каждый стремился в желании обрести своеобразный Грааль – я побежал к какой-то ограде.

– Не спеши, сударь! – упрашивал меня чуть поотставший Тем Пачино. – Это снова ловушка! Вспомни, мы только что чудом сбежали из подобного места!

Я же улыбался, на бегу ощупывая в кармане сохранившихся карточных женщин, дядей Жень и Бубновые Тузы. Пахло Камамбером. Известно ли вам, как благоухает истинный Камамбер? Он пахнет грязными носками в сочетании еще с чем-то затхлым; ароматы, плывшие из намеченного здания, соответствовали этим требованиям.

– Четвертый принцип Камамбера! – выкрикнул мой оруженосец. – Не все Камамбер, что им пахнет!

Но я уже видел себя близ первородного Пивного Ларя, водруженного на пень с миллиардом годичных колец, а рядом стоит и улыбается отпускной резидент дядя Женя в лакированных ботинках; он разворачивает тряпицу, вынимает кусочек сырной плоти – и я умираю от достигнутого… «Можно ведь и вовсе не закусывать», – лукаво улыбается дядя Саша. Он помнит времена, когда ларьков было много, но все они вдруг повывелись, и только один остался где-то, на бергмановской земляничной поляне, и я спешу к нему, вычерчивая наново пивную карту этого мерзкого, низкого Слоя в поисках лазейки, где он, Ларек с подачей Камамбера, остался и ждет утомленного жаждой рыцаря.

Я вбежал в какие-то воротца.

– Стуй! Стуй! – загукал кто-то.

Сзади охнул Тем Пачино, ему заломили руки.

Но какой запах! Я жадно принюхивался.

– Тормотычинов! Папахонов! – позвали из небольшого кирпичного здания в два этажа. – Кого это вы крутите?

– Ты сам посмотри, – пропыхтел, видимо, Тормотычинов, схвативший меня в стальной захват.

– Хули мне смотреть, веди сюда, – распорядился человек в расстегнутом мундире и заломленной фуражке.

– Пятый принцип Камамбера! – вопил, вырываясь, Тем Пачино, а я и сам уже припомнил этот принцип: Камамбер не идентичен своим псевдохудожественным созвучиям, милым сердцу романтических книгочеев. Но руки мои были скованы, я не мог дотянуться до карт. В Амберовской же, рифмующейся с Камамбером хронике, данный Слой, а точнее – Отражение, относился бы к самым ничтожным и варварским.

– Пошли, мужик, в вытрезвитель, – сказал, отдуваясь потно, Тормотычинов.

– От второго не пахнет, – крикнул Папахонов.

– Веди-веди, сейчас фельдшер разберется.

Старшина Гржейба, что любопытничал на крыльце, и присоединившийся к нему старший сержант Саидов с надменностью взирали на ведомых.

– Ну и уроды, – отметил Гржейба – долговязый, скуластый, с потухшим лицом волка, поруганного стадом овец. – Сбежали, что ли, откуда? Документы есть?

– У вас сильно пахнет Камамбером, – не без достоинства ответил я.

– У нас такие, как ты, всяким говном пахнут, – кивнул старшина. – Ну, так что – нет документов? Давайте на освидетельствование; койки им подготовь, Саидов. Не хер бегать, где не попадя.

Вновь заклубились сущности.

4

– Я даже не знаю, – покачала головой дебелая сущность женского пола. – Это какие-то неполноценные, уро… лилипуты. Присядьте! – приказала она. – Вытяните руки! Пройдитесь!

Мы с Тем Пачино попытались выполнить ее указания все сразу, и она махнула рукой: оформляйте!

– Тттаа-к, – протянул Гржейба и взялся за наши карманы. – Пишите! – бросил он кому-то назад. – Плащ-палатка… Карты… игральные… смотри-ка, и города карта, с маршрутами! По всем пивным точкам, какие были – помнишь, Папахонов? У тебя такая висела. Молодцы… Брючремень. Ломрасческа. Носплаток. Разные бумажки. Мелочь… двадцать… сорок… пять копеек…

– Там деньги были, – шепнул мне Тем Пачино. – Не меньше сотни в местной валюте. Где же они?

– Молчи, – прошептал я в ответ. – Лишь бы они вернули карты….

– Командир, – Тем Пачино схватывал на лету и немедленно взялся ныть. – Командир… картишки-то оставь… перекинуться…

– На что тебе перекинуться? – ухмыльнулся Тормотычинов. – На жопу твою?

– Да забирай, – махнул рукой старшина. – Убогие какие-то. Чтоб тихо у меня сидели! Не то в обезьянник закрою!

В ту же секунду из невидимого обезьянника заскулили:

– Ууу, что же у вас тут так паскудно?…