Однажды вечером в Париже Барро Николя

13

^– Три вещи на свете совершенно точно существуют, – сказала Солен. – Любовь, смерть и папарацци.

Ее слова мне вспомнились, когда во вторник утром я, ни о чем не подозревая, шагал по бульвару Сен-Жермен. С утра пораньше я занимался некоторыми срочными делами и со всеми благополучно разделался. Отдал квартальные финансовые отчеты бухгалтеру, забрал в прачечной рубашки, купил большой пакет кошачьего корма. Вчера я в «Синема парадиз» не ходил, и если не считать того, что Орфей, улучив минуту, сбросила со стола в кухне и порядком обгрызла цыпленка, которого я собирался зажарить себе на обед, то понедельник прошел тихо-мирно, без каких-либо событий. Я почти забыл, как чувствуешь себя, когда по-настоящему выспишься.

День только начинался, солнце наколдовало весну на улицах Парижа. Идеальное утро, чтобы посидеть где-нибудь на улице с большой чашкой caf crme, почитать газеты. Я надел солнечные очки и лихо продефилировал мимо двух девушек – в легких пальтишках и больших шарфах, несколько раз обернутых вокруг шеи, они стояли возле киоска и листали иллюстрированные журналы.

Я подумал, что после обеда надо будет поговорить с мадам Клеман и Франсуа, сказать им, что через три недели к нам в кинотеатр пожалуют высокие гости и мы на несколько дней закроемся для публики, на время съемок… Тут я чуть не врезался в группу японских туристов; вооруженные фотоаппаратами и обвешанные пакетами с покупками, они, смеясь и шумно переговариваясь, семенили за девушкой-гидом, которая шествовала впереди и в такт шагам вскидывала над головой раскрытый красный зонтик.

Отскочив в сторону, я очутился у киоска, где продавались ежедневные газеты.

«Кольца от Картье – это ее новая страсть?»

Заголовок в «Паризьен» сразу бросился мне в глаза. Я ошарашенно уставился на фотографию. На ней темноволосый молодой человек, в ужасе вытаращив глаза, смотрел прямо в объектив. Он, как видно, не ожидал, что его сфотографируют. Рядом с ним улыбающаяся блондинка в черном вечернем туалете.

Лишь через несколько секунд до меня дошло, кто этот парень.

– Не может быть… – пробормотал я.

Продавец в киоске был очень предупредителен, предложил мне пакет. Я же купил не только «Паризьен», но еще и «Монд», «Фигаро», «Либерасьон», «Эко», «Экип» и на всякий случай последний выпуск «Пари матч». Нагруженный, как осел, пакетами с кошачьим кормом, свежими рубашками и свежими газетами, взволнованный, я бросился в кафе «Де Флор», благо бежать было недалеко, и поднялся на второй этаж.

В это время дня на втором этаже кафе немноголюдно, так что никто мне не мешал. Вообще-то, если ты парижанин, обходишь стороной такие заведения, как «Де Маго» или «Де Флор», потому что там с утра до ночи не протолкнуться от туристов, жаждущих вкусить от остатков былого великолепия, подышать воздухом старого Парижа. Но если другого варианта нет, лучше идти в кафе «Де Флор», оно все-таки подальше от церкви Сен-Жермен; ну а в самом кафе лучше подняться на второй этаж, куда туристы заглядывают разве только в поисках туалета.

Я пересек большое светлое помещение, где не было посетителей, кроме двух дам, увлеченно о чем-то беседовавших и почему-то показавшихся мне подозрительно похожими на сотрудниц редакции или издательства. Когда я вошел, они подняли головы, но тут же опять принялись штудировать какой-то список, лежавший перед ними на столике. Одна дама говорила, оживленно жестикулируя, другая, с сосредоточенным выражением, кивала и делала пометки в маленьком черном блокноте-молескине.

Я окопался в дальнем углу, у окна. Солнечные очки, осторожности ради, не снял. Подошел гарсон в темном жилете.

Заказав большую чашку кофе с молоком и яйцо всмятку, я ожидал услышать привычное: «Сию минуту, мсье Боннар!» Однако гарсон не сказал даже: «Хорошо, мсье». Буркнул что-то себе под нос, вроде «ага», и забрал меню.

Гарсонов кафе «Де Флор» ничем не удивишь, и, как правило, они не в духе. Ну да, ведь каких только знаменитостей не перебывало в этом кафе за многие годы его существования. Кто только не сиживал тут, не вел важных умных разговоров, не беседовал об искусстве, философии и литературе. Что уж там какой-то хозяин киношки, пусть даже и пробившийся на первую полосу «Паризьен», да кстати и там-то лицо у него не слишком умное…

– Папарацци, ч-ч-черт! – точно кошка, зашипела Солен, когда в воскресенье вечером на обманчиво пустынной Вандомской площади нас подкараулили у витрины ювелирного салона и ослепили блицами двух фотоаппаратов. – Идем, Ален! Только никаких эмоций!

Взяв меня за руку, она быстро направилась к подъезду «Рица», который, к счастью, был совсем рядом. Солен шла, не глядя на двух парней в черных кожаных куртках, хотя те буквально вертелись под ногами и наперебой выкрикивали вопросы, надеясь дождаться ответа от актрисы.

Я подивился независимости, с какой Солен игнорировала назойливых папарацци. Глядя перед собой, молча, она быстро подошла к дверям отеля и тут, вдруг повернувшись, холодно улыбнулась:

– Господа, если у вас есть вопросы относительно нового фильма, в котором я снимаюсь, приходите завтра. В два часа будет пресс-конференция. Доброй ночи.

Понятно, что эти «господа» охотились не за информацией о новом фильме Аллана Вуда. Гораздо больше их бы устроили сплетни, кто с кем спит.

– Оборотная сторона славы! – смеясь, сказала Солен, когда мы, точно два сорванца, запустившие мячом в окно, проскользнули мимо портье и решили еще пару минут посидеть в лобби. – О ней-то я совсем забыла. – Солен с шутливым отчаянием воздела руки. – Раньше я всегда жутко злилась, когда какой-нибудь идиот-фотограф вдруг вылетал из кустов со своим фотоаппаратом, а потом в бульварных газетенках печатали обо мне черт знает какую несусветную ахинею. Но лучшая тактика – оставаться невозмутимой. Паблисити – часть нашей профессии, ничего с этим не поделаешь. Если газеты перестают печатать о тебе всякий бред, значит ты уже не на подъеме, а катишься под гору, значит можешь отправляться на покой или… – она усмехнулась, – или заняться борьбой за охрану природы. Но если эти газетные шавки слишком обнаглеют, я натравлю на них моего адвоката. – Она сидела напротив меня, положив ногу на ногу, и задумчиво глядела на острый носок своей черной лакированной туфельки. – Вы и не представляете себе, каких только историй уже не насочиняли о моих якобы амурных похождениях. Три месяца назад писали про моего садовника. А заголовок! «Она называет его chri. Новый „любовник леди Чаттерлей“?» – Она неудержимо заулыбалась. – Мило, не правда ли? Газетки-сплетницы хватаются буквально за любую соломинку, лишь бы не пойти ко дну в конкурентной борьбе. Надеюсь, Ален, вы не очень испугались?

– Да нет, конечно. Ничего страшного, – ответил я с усмешкой.

По крайней мере, происшествие на Вандомской площади мгновенно вернуло Солен к действительности. Ее печальное настроение улетучилось. В общем, благодаря налету папарацци я довольно скоро отправился домой.

Итак, поднявшись на второй этаж кафе «Де Флор» и удобно устроившись в светлом кожаном кресле, я с веселым любопытством изучил первую страницу «Паризьен». В высшей степени странные истории сочинили журналисты, писавшие текст под фотографией, на которой были Солен и я:

Неужели прекрасная Солен изменила своему латифундисту из Техаса? В воскресенье вечером кинодиву видели вдвоем с привлекательным мужчиной – они стояли у витрины ювелирного салона на Вандомской площади.

Я самодоольно усмехнулся. Привлекательный мужчина – это обо мне.

Гарсон так треснул по столу подносом, что серебряный кофейник, стакан с водой, чашка и молочник с горячим молоком подпрыгнули. Налив себе кофе и молока, я поперхнулся и обжег язык, по рассеянности сделав слишком большой глоток, когда стал читать дальше:

Надо полагать, они выбирали кольца для своей помолвки. Голливудская звезда, владелица роскошной вилы в Санта-Монике (Калифорния), прибыла в Париж с режиссером Алланом Вудом, который в ближайшее время начинает у нас съемки своей новой картины. Входя вместе с неизвестным мужчиной в отель «Риц», актриса выглядела спокойной и счастливой.

Я оторопело потряс головой и ненадолго отложил газету, так как гарсон принес яйцо и белый хлеб. Поглощая свой завтрак, я не терял времени, просматривал другие газеты.

В них тоже напечатали кое-что о новом фильме Аллана Вуда и об исполнительнице главной роли. Писали, что она уже много лет живет за границей, что во Франции ее очень любят, прежде всего потому, что она является уроженкой Парижа и не забыла родной язык.

О привлекательном незнакомце, который покупает кольца от Картье, в этих газетах ничего не сообщалось, зато я прочитал, что несколько сцен нового фильма будут снимать в «Синема парадиз», – должно быть, Солен Авриль упомянула об этом на пресс-конференции, и журналисты записали: «В этом кинотеатре я не раз бывала в детстве, маленькой девочкой. Сниматься в его старых интерьерах – для меня совершенно особенный опыт. Ну а Париж – это Париж. Только теперь я поняла, как мне все это время не хватало родного города». Эту цитату привела «Фигаро». А «Монд» под броским заголовком «Париж, я люблю тебя! Солен Авриль и Аллан Вуд в „Парадизе“» поместила статью, в которой содержание будущей картины освещалось более подробно:

«Нежные воспоминания о Париже» – история Жюльетт, которая сопровождает будущего мужа Сэма (его будет играть Рон Баркер) в деловой поездке в Париж и случайно встречает в кинотеатре своего детства прежнюю любовь – Александра (Ховард Галлоуэй). В их распоряжении три дня, в течение которых они посещают любимые прежде места и воскрешают прошлое – дни, когда все в жизни казалось возможным и чувства отличались силой и яркостью, утраченной обоими с годами.

«Конечно, многое в жизни уходит без возврата. Однако „Нежные воспоминания о Париже“ – это фильм, в котором я покажу, что мечты прошлых лет не исчезают. Может быть, их оттесняют на задний план, от них отказываются, их забывают. Но мечты существуют. Как и любовь. Ее нужно только найти. А где же искать любовь, если не в Париже?» – поделился с нами Аллан Вуд. Застенчивый режиссер! Он появился на пресс-конференции буквально на одну минуту.

Некоторые натурные съемки будут проводиться в одном из старейших кинотеатров – «Синема парадиз», чему особенно радуется Солен Авриль, которой в новой ленте Аллана Вуда предстоит сыграть главную женскую роль.

«В США эти маленькие кинотеатры, к сожалению, почти исчезли, – сказала кинозвезда. – Мне кажется, мы можем быть спокойны, пока на свете есть такие люди, как Ален Боннар, кому дороги старые ценности и фильмы высокого художественного уровня, даже если подобные взгляды и не отвечают духу времени».

Тут же была помещена фотография – Солен Авриль и Аллан Вуд на фоне старинного камина. И даже в «Пари матч» напечатали фотомонтаж – Солен Авриль, Ховард Галлоуэй и Эйфелева башня. Под этой картинкой коротко сообщалось, что некоторое время актеры проведут в Париже, а под конец задавался вопрос: не станут ли красавица Солен и великолепный Ховард счастливой парой во внеэкранной, реальной жизни?

Я сложил газеты и сунул их в пластиковый пакет. Осталось дождаться гарсона, который довольно давно блистал своим отсутствием на втором этаже кафе «Де Флор». Наконец я положил двадцать евро и чек под блюдечко, забрал свою куртку, мешки и пакеты и ушел, спустившись по лестнице, где в витрине выставлены чашки и пепельницы с клеймом кафе «Де Флор», которые здесь можно купить. Внизу, возле кассы, стояли три гарсона, занятые беседой. Они равнодушно взглянули в мою сторону и продолжали разговаривать. Невежды, они и не подозревали, кто у них пил кофе! Ален Боннар, человек, которому дороги старые ценности и высокий художественный уровень.

Начитавшись газет и развеселившись, я начал чувствовать, что это значит – очутиться в поле зрения любопытной публики; меня впервые посетила мысль, что в течение нескольких недель мне придется пережить немало волнений. Я не ошибся.

Нагруженный мешками, я прошел пару шагов по улице Бонапарта, и тут зазвонил мой мобильник.

– Слушай, я потрясен, – сказал Робер. – Снимаю шляпу, мсье Боннар! Я всегда подозревал у тебя нераскрытый талант светского льва. Ты летишь со сверхзвуковой скоростью.

– И ты тоже, или я не прав? – сказал я. – Давно ли ты заделался читателем «Паризьен»?

– Да вот как только мой друг появился на первой странице сего достопочтенного издания! – Робер засмеялся, но как-то натянуто. – Правда, я не сразу узнал тебя на фотографии. Доводилось видеть твои снимки получше.

– Подстерегли и щелкнули. – Я усмехнулся, вспомнив свои вытаращенные глаза на той фотографии. – Папарацци не дремлют.

– И что теперь?

– Ничего. Был прекрасный вечер. После того мы вышли на улицу, выкурили по сигарете.

– Выкурили по сигарете – после того?

Я как наяву увидел осклабившуюся физиономию Робера. Он явно меня поддразнивал. Но я все же покраснел:

– Да. После того. После ужина. За которым последовал поистине сказочный час.

Робер вздохнул:

– Лишаешь друга последних иллюзий.

– Скорблю с тобой. А ты никогда не задумывался о том, что мог бы сделать карьеру в «Паризьен»? У тебя фантазия работает как раз в том направлении, которое у них там идет нарасхват.

– Сам знаю. – Робер принял мои слова за комплимент. – Но астрофизика мне все-таки больше по душе. В обед увидимся?

Я покачал головой:

– Нет, я занят. Позвоню тебе.

– О-о-о! Don’t call us, we call you[23]. Ты запел, как эти чертовы знаменитости.

Я засмеялся:

– Да, дружище. Я теперь, понимаешь ли, известная личность.

Клянусь, я просто пошутил, без всякой задней мысли. Но вечером в «Синема парадиз» я получил хороший урок.

– О мсье Боннар! Подумайте, нет, вы только подумайте, что творится! – воскликнула мадам Клеман, размахивая перед моим носом номером «Монд». – Из газеты приходили! Спрашивали вас. Хотят написать статью о «Синема парадиз». Вот карточка журналиста. Сказал, чтобы вы, как появитесь, сразу ему позвонили. А еще сказал, что от нашего старого кинотеатра он прямо-таки в восторге. Я его тут поводила, показала все, он очень внимательно все осмотрел. Какое волнующее событие! Теперь мы знамениты! – Она пригладила короткие седые волосы перед зеркалом в фойе и окинула себя довольным взглядом. – Бог мой! Непременно расскажу обо всем Габриэль… Солен Авриль и Ховард Галлоуэй в нашем кинотеатре!

Бог мой, и у меня в голове крутились те же слова. Должно быть, я колоссально недооценил скорость, с какой распространяется подобная информация. Во всяком случае, в «Синема парадиз» были уже неплохо осведомлены.

– Мсье Боннар, что же вы ничего не сказали нам о предстоящих съемках? – спросил Франсуа. Голос у него был спокойный, как всегда, и только потому, что он слегка поднял левую бровь, можно было догадаться, в каком он смятении.

Мой киномеханик, добряк и простая душа, принимает мир таким, какой он есть. Франсуа неколебимо спокоен, что бы ни стряслось. Вот и теперь он лишь вопросительно смотрел на меня, а мадам Клеман вполголоса все перебирала знакомых, прикидывая, кому непременно нужно сообщить наши потрясающие новости.

– Да я сам только на днях узнал, – сказал я, чувствуя себя немного виновато. – Собственно, все решилось только вечером в воскресенье. А сегодня я в любом случае поставил бы вас в известность. Но, видимо, газетчики меня опередили.

Я взглянул на визитную карточку. Журналист из «Монд», некий Анри Патисс, он нацарапал на карточке несколько слов – просил позвонить. Я наморщил лоб. Журналистами я был уже сыт по горло.

– А что именно интересовало этого господина? Если он насчет колец от Картье для помолвки, тут я ему ничем не смогу помочь.

– Кольца для помолвки? От Картье? – воскликнула мадам Клеман. – Мсье Боннар! Что это значит? Вы с кем-то обручились? – Она глядела на меня во все глаза. В отличие от моего друга Робера, мадам Клеман ничего не слышала о ночном эпизоде на Вандомской площади.

– Разве вы не читаете «Паризьен»? – Тон получился более циничный, чем я рассчитывал.

– «Паризьен»? За кого вы меня принимаете, мсье Боннар! – Мадам Клеман явно оскорбилась. – Неужели вы думаете, если я сижу за кассой и продаю билеты, то читаю только эти желтые листки? Я, мсье Боннар, из хорошей семьи. У нас в доме за завтраком читали «Фигаро». Я ведь не всю жизнь сидела за кассой – вы не знали? Раньше я работала в библиотеке, и, только когда умер мой супруг и мне пришлось одной поднимать детей, я устроилась кассиршей в «Бон Марше», да, я взялась за эту работу, потому что она лучше оплачивается, и в конце концов, тут нет ничего зазорного и…

– Прошу вас, мадам Клеман! – Я умоляюще поднял руки. Никаких сомнений – я наступил ей на любимую мозоль. – Это шутка, я просто пошутил. Давайте забудем это глупое недоразумение, ладно? На самом деле я очень рад, что вы не читали «Паризьен», поскольку чаще всего там печатают совершенно безобразную чепуху.

Мадам Клеман, оттаяв, кивнула.

– Итак, что нужно было этому Анри Патиссу?

– О, он очень солидный господин. – По лицу мадам Клеман расплылось выражение глубокого удовлетворения. – И такой обходительный, любезный. Он делал заметки в блокноте, пока я рассказывала все, что знала, – что раньше кинотеатр принадлежал вашему дядюшке и что он передал его вам и вы теперь хозяин, хотя вообще у вас университетское образование и другая специальность. – Она смотрела на меня как мамаша, гордая успехами сына, и мне поневоле вспомнилось, что моя мама иначе отнеслась к решению бросить хорошо оплачиваемую должность в компании, поставлявшей роскошные ванны в Объединенные Эмираты, и вернуться в любимый мир кино, – мама тогда сказала, это крайняя степень непрактичности.

«Ты витаешь в облаках. Все ли ты продумал? Уйти с такой замечательной работы ради какой-то старой, пропахшей нафталином киношки… Просто и не знаю, что тебе сказать…» Мама сомневалась, отец с важным видом ее поддержал: «В наше время от хорошей работы не отказываются, хорошая работа на дороге не валяется». И мне тогда впервые пришло в голову: стать взрослым – не означает ли это, что ты должен изменить своей мечте и зарабатывать как можно больше денег? Видно, так оно и есть.

Я вздохнул.

– Но я ведь правильно сделала, что рассказала об этом господину из «Монд»? Или нет? Мсье Боннар? – Она ждала ответа.

– Да-да, конечно. – Я кивнул. – Это же не секрет.

– Кстати, он восхищался нашей программой старых кинофильмов «Les Amours au Paradis». «Боже мой, – сказал, пролистав программу, – „Жюль и Джим“, я же тысячу лет не видел этой картины. Приду посмотреть, обязательно приду».

Мадам Клеман простерла руку к старому черно-белому плакату на стене: Жанна Моро, в смешной клетчатой кепке, с нарисованными усами, и два ее друга, смеясь, бегут по мосту.

– Он очень долго стоял тут, глядел на плакат и качал головой… Одним словом, обещал написать статью о «Синема парадиз» и о вас, мсье Боннар. Напишу, говорит, как непросто сегодня удерживаться на плаву хозяину кинотеатра, если у него настоящий, высокохудожественный репертуар. Это ведь и в самом деле далеко не просто, правильно я говорю? И мы все это понимаем!

Она оглянулась на Франсуа, тот пробормотал что-то одобрительное, потом оба уставились на меня так, точно я д’Артаньян. Еще немного, и я возопил бы: «Один за всех и все за одного!»

Мадам Клеман и Франсуа с самого первого дня всячески помогали мне, но то, что сейчас они прямо-таки встали горой за мой кинотеатрик, меня растрогало.

– Хорошо… Позвоню этому репортеру позже. – Я кивнул им и улыбнулся. В самом деле, быть хозяином маленького кино не всегда просто, и все-таки моя профессия обладала совершенно особенным шармом и, как выяснилось в последние дни, могла быть очень и очень увлекательной.

Однако я не был настолько наивен, чтобы поверить, будто неожиданное появление журналиста имело отношение к моей персоне или было связано с проснувшимся вдруг интересом прессы к «Синема парадиз». Даже такую газету, как «Монд», вряд ли привлекла бы история маленького старого кинотеатра. Разве что в августе, когда журналисты судорожно ищут сюжеты и темы, чтобы заполнить летний вакуум, в ожидании возвращения парижан из отпусков. Или в апреле – раз уж «Синема парадиз» назвала своим любимым кинотеатром, предавшись сентиментальным воспоминаниям, актриса, имя которой Авриль[24].

Прежде чем закрыть за собой дверь кабинета, находившегося рядом с будкой кассирши, я еще раз оглянулся:

– Ах да. Что касается киносъемок… В начале мая мы на одну неделю закроемся. Помещение будет предоставлено в распоряжение актеров. Сеансы отменяются. А в остальном все будет идти по-старому.

В этот момент я, конечно, сам верил, что так оно и будет. Но многое пошло по-другому. А лучше сказать – всё.

14

Сияющее синевой небо над Парижем увидел я на другой день утром, открыв окно. А в небе – белое облачко, парившее как будто прямо надо мной, и первая моя мысль была о Мелани: сегодня вечером я наконец снова ее увижу. Я вспомнил ее прелестные непослушные волосы, нежные губы и с тоской вздохнул. Ровно неделя с того вечера, когда мы целовались и прощались, прощались и снова целовались под старым каштаном, а мне показалось, с тех пор прошел целый месяц. Ведь много чего случилось за эти семь дней. У меня почти не оставалось свободного времени, чтобы предаваться новому любимому занятию – мечтать о девушке в красном плаще. Впрочем, благодаря бурным событиям мне не пришлось скучать в ожидании среды. Так что минувшие семь дней показались мне временем и более долгим, и более коротким, чем обычная неделя.

Но теперь в моей жизни не осталось ничего нормального. За один только вчерашний день позвонили еще три журналиста, собиравшиеся что-то написать о «Синема парадиз». Анри Патисс из «Монд», как и обещал, опять явился – вчера вечером он задал несколько вопросов, потом сфотографировал меня возле старого кинопроекционного аппарата, при виде которого у журналиста заблестели глаза: такое воодушевление мне доводилось наблюдать только у шестилетних малышей, впервые в жизни получивших в подарок игрушечную железную дорогу «Марклин».

«Великолепно, мсье Боннар! Просто чудо! – восклицал он, поглядывая на дисплей своей цифровой камеры. И я не мог понять, мной он так восхищен или старым проектором. – Отлично, теперь еще снимочек… Улыбнитесь!»

Мой престиж рос как на дрожжах. Робер – мы с ним вместе ужинали по его настоянию, причем ради такого случая он даже отменил свидание с сенсационной Мелиссой, – так вот, Робер, как я заметил, был под сильным впечатлением от волнующих событий, происходивших в моей жизни. И даже родители – наверное, прочитали статью в «Фигаро» – позвонили и оставили сообщение на автоответчике, поздравили меня с «впечатляющим успехом». «Это фантастическая возможность, мой мальчик, – сказал отец. – Добейся чего-нибудь». Я не очень-то понял, что он имел в виду. Что я теперь должен постоянно предоставлять свой кинотеатр разным режиссерам для съемок? Да разве от меня что-нибудь зависит в этих делах? Однако не скрою, похвала отца меня порадовала.

События последних дней вихрем ворвались в мое созерцательное существование, но, несмотря на это, меня не покидало чувство, что Мелани постоянно со мной, что она живет где-то в уголке моего сердца. Иногда, нащупав в кармане ее письмецо, с которым я не расставался, я задумывался: а что сказала бы Мелани об этих событиях? Сколько всего произошло, сколько всего я расскажу ей, и сколько еще впереди событий, в которых и она будет участвовать. Но с этим пока можно не торопиться.

Потому что главное, о чем я хотел ей сказать, касалось только нас двоих. За эти дни мое желание увидеть Мелани выросло неимоверно, мне приходили в голову тысячи слов, которые я хотел бы шептать ей на ушко, когда вечер сменится ночью, а ночь – утром.

Сварив себе кофе, я представил, как Мелани, в красном плаще, легкими шагами идет по улице к моему кинотеатру, высоко подняв голову, с улыбкой, полной радостного ожидания.

Я буду ждать ее у входа, обниму ее… Нет, не выдержу, брошусь навстречу. «Наконец-то ты вернулась, – скажу я. – Больше я никуда тебя не отпущу».

Как давно этого не случалось – чтобы я пел, стоя под душем. А в это утро вот запел! «Viens, je suis l, je n’attends que toi, – снова и снова заводил я припев старого шансона Жоржа Мустаки, – tout est possible, tout est permis»[25].

Я по-настоящему жил – редко я ощущал в себе такую полноту жизни, как в это утро. И ждал, ждал – ждал Мелани, которая придет сегодня вечером. Все было возможно, не существовало никаких границ, казалось, вся жизнь – это один-единственный бесконечный весенний день, обещавший столь много.

Мурлыча этот чудесный припев, я прибрался в квартире. Поставил свежей воды и насыпал корма Орфей, которая, почувствовав мое взволнованное состояние, крутилась под ногами, чего-то от меня ожидая. Потом я положил в холодильник две бутылки шабли и единым духом сбегал в цветочный на улице Жакоб, купил охапку роз и расставил их по всей квартире.

Я решил, что закажу сегодня столик в «Пти Цин» – хороший ресторан наискосок от церкви Сен-Жермен и в двух шагах от моего дома. Да, закажу столик у окна, в нише, там еще такие красивые нежно-зеленые колонны с росписью в стиле модерн, сидишь словно в садовой беседке.

Несколько роз осталось. Я поставил их в стеклянную вазу, а вазу на круглый стол вишневого дерева. Красные, розовые и нежно-кремовые розы, по-летнему пышные, тяжелые, склонили головки, свешиваясь через края вазы. Солнечный луч заиграл в воде, и на полированной столешнице заплясали светлые блики. В эту минуту мне подумалось – все в точности как в моем сердце: свет, тепло и радостное беспокойство.

Немного постояв у стола с розами, я пригладил еще влажные волосы, потом окинул комнату придирчивым взглядом – и остался доволен результатами своих трудов. Совершенство, да и только, ни к чему не придерешься. Я отлично подготовился к необыкновенному вечеру и к встрече с любовью, которая легкими шагами войдет сегодня в мой дом.

Позже, уходя в кинотеатр, я улыбнулся своей физиономии в зеркале. Еще никогда в жизни у меня не было такого явственного ощущения, что я на пороге счастья.

В «Синема парадиз» все билеты в тот вечер были проданы. Все до единого, они разошлись еще за полчаса до начала первого сеанса. Кажется, впервые за все время мне пришлось отказать маленькому толстячку с портфелем, когда тот, как всегда впопыхах, за минуту до начала сеанса вкатился в фойе, где было уже полно зрителей. Я был вынужден отказать и брюнетке, которая сегодня прикрыла свою черную копну волос изумрудно-зеленым шелковым платком; жаль, но ей, пришедшей без маленькой дочки, тоже не досталось билета. Я лишь развел руками, провожая взглядом моих постоянных зрителей, когда эти двое, обескураженные, направились к стеклянной входной двери. Выйдя, они, удивленно пожимая плечами, постояли у входа, обменялись какими-то репликами и вместе перешли улицу.

Они удивились не меньше моего. Или, как выразилась мадам Клеман, «удивились, как все мы тут».

Без сомнения, «Два дня в Нью-Йорке» с Жюли Дельпи – комедия во всех отношениях примечательная. А уж «Мелочи жизни» Клода Соте – картина, стоявшая в программе ночного сеанса, – это фильм, пересматривая который всякий раз заново открываешь для себя, чт в жизни действительно ценно. Но не этим объяснялся внезапный наплыв публики, вдруг повалившей валом и, хорошо еще, не сокрушившей «Синема парадиз».

Цунами – вот с чем бы я сравнил волну интереса к нашему кинотеатру, мощный вал обрушился и подхватил всё и вся, да и потом еще долго, не один месяц, не остывал интерес публики. Благосклонность капризной прессы, вдруг, разнообразия ради, избравшей своим фаворитом кинотеатр, в котором не продается попкорна, что, очевидно, расценили как оригинальничанье и особо лакомую приманку для высоколобых интеллектуалов, – это раз. Второе – предстоящие съемки картины «Нежные воспоминания о Париже», и, наконец, потрясающее предложение, обсуждавшееся в Академии киноискусства, – отметить «Синема парадиз» и его хозяина за «особые заслуги перед французским кинематографом». Все это привлекло массу зрителей.

От публики не было отбою, а сама публика изменилась: шли в основном люди, которых я никогда еще у нас не видел, и все они открывали в себе любовь к Cinema d’Art, покорялись волшебству старого, чуть нафталинного, почти забытого парижанами кинотеатра, места, где словно остановилось течение времени и на несколько часов можно выбросить из головы заботы монотонных будней.

Может быть, большинство зрителей приходили только из любопытства, может быть, к нам нахлынули любители сенсаций, в страхе как бы, не дай бог, не упустить что-то новенькое, а все-таки многие покидали «Парадиз» в совсем другом настроении, я видел это по лицам людей.

Магическое мгновение, которое есть в каждом хорошем фильме, оставляло свой след, изменив их глаза. Полные впечатлений от образов более значительных, чем сами зрители; от жестов, которые нежным и мягким прикосновением преображали сердца; обогатившие свою память фразами, которые уносишь домой, словно пригоршню сверкающих изумрудов, – вот какими уходили зрители из моего кинозала. И это было по меньшей мере так же прекрасно, как тот весьма приятный факт, что я вдруг сделался хозяином кинотеатра, имеющего успех, – меня подхватила и уносила все выше волна всеобщей симпатии и восхищения, за мной по пятам ходили журналисты, а под конец даже бизнесмены; владельцы крупной сети киноцентров заметили меня и предложили включиться в систему, посулив замечательные условия и заверяя, что под их протекторатом у меня «все останется по-прежнему».

Мало того, владелец элитарной парижской дискотеки высказал грандиозную идею: хорошо бы сделать из «Синема парадиз» кинотеатр премиум-класса и устраивать закрытые сеансы для привычной к роскошествам публики, во время которых избранное общество могло бы потягивать коктейли, отдавать дань кулинарным изыскам или покуривать…

Я всех поблагодарил и всем отказал, отлично понимая, что цена обещанного материального благополучия – свобода. В те суматошные недели «Синема парадиз», пожалуй, надолго обеспечил мне как финансовый успех, так и предпринимательскую независимость. А что может быть лучше для человека, который спокойно и последовательно воплощал свою идею, наконец начавшую приносить сладкие плоды.

«Алену Боннару удалось сотворить некое волшебство, редкое в наши дни чудо, владельцу такого кинотеатра остается только позавидовать», – написал в своей публикации мсье Анри Патисс.

Я давно сообразил, что вниманием, которого меня неожиданно удостоили, в первую очередь обязан Солен Авриль, ее прекрасному отзыву, ставшему пусковым механизмом успеха. Я вовсе не был в плену иллюзий, будто в Париже ни с того ни с сего грянула ностальгическая революция и мне выпало ее возглавить. Однако для любого успеха необходима капелька удачи. И удача выпала именно мне.

Вне всякого сомнения, это и была вершина моей профессиональной карьеры в кинобизнесе, как сказал бы мой отец.

Поэтому вторая среда апреля могла бы стать полнозвучным аккордом, открывающим прекрасную музыкальную пьесу – лучшие недели моей жизни… но тут кое-что случилось. Вернее, как раз не случилось.

В общем, стряслось. Стряслось то, о чем я не помышлял даже как о потенциальной возможности, когда утром в радостном легком настроении украшал свою квартиру цветами.

Девушка в красном плаще не пришла.

В вышине над старыми домами города висела луна. Ее круглый диск доверчиво прижался к облаку, одиноко парившему в темно-синем небе. И когда я наконец нерешительно наравился в сторону улицы Бургонь, мне подумалось, что эта ночь словно создана для двух влюбленных. Но я-то брел по узким улочкам один, и каменные стены тяжело отзывались эхом на мои шаги, и на сердце у меня было тяжело.

Мелани не пришла, а почему, я не знал.

В восемь часов, когда зрители, пришедшие на второй сеанс, уже уселись по местам и смотрели, как благополучная жизнь Жюли Дельпи вдруг затрещала по всем швам, когда в Нью-Йорк прилетела из Парижа родня во главе с экстравагантным папашей, я вышел на улицу встречать Мелани. Двадцать минут девятого ее все еще не было, но я подумал, она просто опаздывает. Может быть, Мелани из тех людей, которые по натуре не способны быть пунктуальными, я ведь еще совершенно не знаю ее с этой стороны. Я снисходительно усмехнулся – ну кто хотя бы раз в жизни куда-нибудь не опоздал? Ничего страшного. Бывает. Вероятно, ее задержал непредвиденный телефонный звонок, а может быть, поезд из Бретани пришел с опозданием. Или она решила навести красоту, вот и замешкалась.

Тысяча причин, и все возможны. Я вытряхнул из пачки сигарету, закурил и стал прохаживаться перед входом. Но когда прошло еще четверть часа, а потом еще, улыбаться мне расхотелось, я почувствовал беспокойство.

Если случилось что-то непредвиденное, то почему Мелани не позвонила в кинотеатр? У нее нет моего номера, но телефон «Синема парадиз» совсем не трудно узнать. Она могла бы позвонить.

Второй сеанс подходил к концу, всевозможные недоразумения и скандалы с ненормальной американо-французской семейкой в Нью-Йорке уже приключились, действие устремилось к финальной кульминации, я же, точно тигр в клетке, ни на миг не останавливаясь, кружил по фойе.

Может быть, Мелани вообще не приехала из Бретани? Предположим, у ее тетушки серьезное воспаление легких, и Мелани, дежуря у постели больной, за хлопотами просто позабыла о нашей встрече?

Вопреки здравому смыслу я вытащил мобильник и проверил входящие звонки. Ну вот же – три неотвеченных вызова. Три неизвестных номера. Я принялся торопливо нажимать на кнопки.

Два раза звонили журналисты, понятия не имею, где и как они раздобыли номер моего мобильника; третьим позвонившим оказалась очень вежливая пожилая дама, еще не научившаяся пользоваться своим новым телефоном, подарком от дочери на восьмидесятипятилетний юбилей. Старушка принесла мне тысячу извинений. «Кнопочки такие маленькие, я все время нажимаю не те, какие нужно», – объяснила она, смущенно посмеиваясь. «Пустяки, – сказал я. – Ничего страшного». И сунул мобильник в карман. Потом опять вышел на улицу – ждать. И вдруг я засомневался: в самом ли деле мы договорились с Мелани на эту среду?

Она же сказала, что уезжает на неделю к тетке в Ле-Пульдю… Или на две недели? Чепуха, у меня же ее письмо, ее маленькое письмецо, которое я семь дней ношу с собой и выучил уже наизусть до последней строчки. А там ясно сказано: «…но я так радуюсь следующей среде, встрече с тобой и всему, что еще случится в будущем».

Следующая среда – сегодня. Уж в этом-то сомнений нет. Вздохнув, я спрятал письмо. Сунув руки в карманы, подошел к стеклянной двери, посмотрел на улицу.

За кассой сидела мадам Клеман, читая газету, и всякий раз, когда я проходил мимо, стыдливо опускала ее на столик. «Паризьен», как я наконец заметил, да не все ли мне равно? А мадам Клеман посмотрела на меня озабоченно.

– Все в порядке, мсье Боннар? Мне кажется, вы нервничаете, – сказала она. – Верно, потому, что сегодня столько людей набежало?

Я покачал головой. Нет, не потому. Какое мне дело до всех этих людей? Мне была нужна только одна женщина – из-за нее я нервничал. Женщина, которая приходила сюда каждую среду, точно как по расписанию. А сегодня вот не пришла.