Замок на скале Вилар Симона

9

Древнее цистерианское аббатство Риво, в котором Ричард Глостер провел ночь, осталось далеко позади, а герцог все погонял и погонял своего белого скакуна, наслаждаясь прекрасным аллюром, хлещущим в лицо ветром, безлюдьем этого первозданного уголка северного Йоркшира. Зеленая тропа вилась среди густого вереска и папоротника, кружила среди пологих длинных холмов, сверкающих изумрудной зеленью, пестреющих язычками дрока, желтеющих колеблемыми ветром звездочками нарциссов. Кливлендское нагорье простиралось впереди во всем своем великолепии. Пришпоривая коня, Ричард галопом пронесся по крутому склону одного из холмов и на вершине с силой натянул шитые золотой канителью поводья, заставив коня подняться на дыбы.

Здесь, на вершине, ветер почти ревел. Обжигающий йоркширский ветер, вечно бегущий волнами по траве, обдающий своей хрустальной чистотой. Ричард вдыхал его глубоко и страстно, наслаждаясь колдовским одиночеством этих мест, оглядывая мили и мили простиравшегося вокруг волнистого пространства, сливавшегося вдали с голубоватой дымкой небес.

Ричард любил этот пустынный дикий край. Здесь он любил бывать еще подростком, когда, убежав от улюлюкавших вслед несчастному калеке сверстников, он уединялся на этих склонах, где вечно бежали гонимые ветром волны травы, где среди бескрайних просторов стояли призраками минувших веков громадные кромлехи[59], где тени облаков проносились по вершинам холмов, словно погружая в сумерки россыпи у песчаниковых обрывов, глубокие ложбины и овражки, рощи дубов или сосен на склонах и звенящие водопады ручьев, а потом вновь озаряя их нестерпимым сиянием солнца, когда все вокруг искрится чистым простором, а из вышины льется и льется нескончаемая песня жаворонка.

За спиной Ричарда под напором ветра, как стяг, развевался алый плащ. Конь храпел на ветру, перебирал ногами. Ричард, откинув за плечи капюшон, предоставил солнечному ветру трепать смоляные пряди волос. Еще мгновение, еще короткий миг он не хотел думать ни о событиях в Лондоне, ни о том, что привело его в этот дикий край. Сейчас он не хотел быть ни принцем, ни властителем этих мест, ни государственным мужем – лишь ветром, стихией, порывом…

Набежавшая тень накрыла холм, на котором находился Ричард. Откуда-то долетел слабый благовест колоколов. Он словно напомнил, что миг блаженной свободы краток. Слишком много дорог уводило герцога из края его одинокого детства, слишком много было дел и начинаний, которые теперь он не променял бы на все просторы Кливлендских холмов.

Его конь уже остыл и, звеня удилами, тянулся к кустикам вереска под ногами. Ричард огляделся еще раз, тронул скакуна шпорами и легкой рысью спустился в долину меж холмов. Здесь было относительное затишье, блестя на солнце, по мелким валунам бежал прозрачный ручей, пахло свежими травами. В дальнем краю долины виднелись какие-то строения, ветер доносил сладковатый запах древесного дыма. Ричард решил двинуться в объезд. Он не опасался людей, хоть и был один, оставив свиту в аббатстве. Ему хотелось еще раз все обдумать.

Он вспомнил казнь в Тайберне, на которую сошлись толпы лондонцев и прибыл король со двором. Приговоренных доставили к виселице в тележке, в какой обычно вывозят мусор. Джон Стэси лежал на дне, на грязной соломе, и стонал. У него были раздроблены кости обеих ног. Томас Бардет стоял, вцепившись в борт тележки, со спокойным лицом взирая на беснующуюся вокруг толпу. Уже тогда Ричард заподозрил неладное и ощутил смутное беспокойство. И, как оказалось, не зря. Кто мог подумать, что этот седой изможденный старик, когда к нему поднимется священник, начнет во весь голос каяться в том, что не вынес пытки и оклеветал себя и своего господина!

Ричард сделал быстрый жест в сторону палача, чтобы тот ускорил казнь, но старик Бардет принялся неистово вопить, что невиновен, что оговорил герцога Кларенса под пыткой, ибо этого потребовали от него палачи в угоду королю и герцогу Глостеру.

Толпа невольно притихла. Такое поведение в смертный час свидетельствовало, что осужденный либо законченный мерзавец и безбожник, либо и в самом деле невиновен. Поэтому и после того, как тело Бардета забилось в петле, народ не приветствовал это событие, как обычно, ликованием. Глухой гул стоял в толпе, иные горожане стали расходиться, несмотря на то, что палачи едва приступили к казни Джона Стэси.

А спустя два дня в Лондон как вихрь примчался Джордж Кларенс. Король с младшим братом и двором отправились охотиться в Виндзор, когда им сообщили, что Джордж ворвался на заседание совета, волоча за собой известного законника доктора Джона Годдарда, и приказал тому зачитать отказ Бардета от показаний. Теперь Джордж требовал нового расследования в парламенте, обвиняя братьев в том, что они хотят оклеветать его, дабы он не сумел добиться руки наследницы Бургундии.

Когда Эдуард узнал о своеволии Джорджа, он выслал в Лондон отряд вооруженных стрелков, чтобы они доставили герцога Кларенса в Виндзор. Однако люди короля опоздали. Проворный Джордж, успев взбаламутить весь Лондон, ускакал вместе со своими приверженцами в свои владения в центре Англии, простиравшиеся вплоть до северного Йоркшира, где он – господин и сеньор – был недосягаем, и изменить это положение можно было, лишь захватив Джорджа силой, то есть развязав новую войну, а Йорк, как известно, никогда не шел против Йорка.

После всех этих событий король Эдуард тяжело запил. Ричард пребывал в ярости.

– Почему ты прощаешь ему? Сделай же что-нибудь! Ты король Англии или всего лишь брат Кларенса?

Согнувшись в кресле и упершись локтями в стол, Эдуард молча глядел в пустой бокал. Ричард бушевал, пока не заметил, как чеканные стенки кубка прогибаются во все еще сильных руках короля. Тогда он умолк. Этот изувеченный кубок как нельзя лучше свидетельствовал о том, что сейчас творится в душе старшего брата. Ричард ждал, что скажет Нэд.

– Я думаю, следует еще раз попытаться договориться с Джорджем, – медленно проговорил Эдуард. Его лицо было обрюзгшим и свинцовым, однако глаза оставались скорее печальны, нежели отуманены вином.

Ричард постарался сдержаться и бесстрастно сказал:

– Клянусь Святым Крестом, это не поможет. Джордж, чувствуя свою вину, может натворить все, что ему придет в голову. Проявите же волю, государь! Конфискуйте владения Изабеллы Невиль – и он тотчас утратит половину своего влияния. После этого вы сможете ввести войска в его владения, и Джорджу придется, как барсуку во время травли, бегать с места на место, из замка в замок, пока его не обложат в последнем. И тогда он предстанет перед судом за все свои преступления, и за вами будет решение – достоин ли он тяжкой кары или милосердия.

Эдуард наконец опустил свой бокал на стол.

– После предсмертного заявления Томаса Бардета и требования нового следствия по делу об отравлении это не так уж просто сделать. А наш Джордж таков, что, не раздумывая, развяжет новую войну, он ведь и без того считает, что более остальных достоин трона. Того и гляди он приколет к груди алую розу, и тогда страна захлебнется кровью. Ведь у Джорджа в руках вся сердцевина Англии – земли, крепости, замки. Что бы ни натворил в своей жизни Джордж, сколько бы безумств ни совершил, одно он сделал верно – женился на дочери Уорвика, человека, ставшего легендой…

Ричард нетерпеливо перебил:

– Да, Джордж любит поболтать о своей дружбе с Делателем Королей и даже, беря пример с Уорвика, бражничает с крючниками в портовых тавернах. Но при чем здесь это? Вы опасаетесь, Нэд, что Джордж может поднять против вас свои владения, но не делаете ничего, чтобы обезвредить его. Вы говорите о новых попытках переговоров с ним – и это когда при всех дворах Европы уже смеются над тем, что творит с вами Кларенс. Что ж, извольте снова идти на соглашение с ним, если такова ваша королевская воля. Однако меня увольте участвовать в этом.

Он повернулся и направился к двери.

– Дик! – окликнул его брат. – Не уходи, мне нужна твоя поддержка.

Ричард криво усмехнулся.

– Зачем? У вас есть Гастингс, Риверс, Вудвили, наконец. Они составят внушительный эскорт, когда вы отправитесь на переговоры к Кларенсу. Меня же ждут дела на Севере.

– Дик! – В глазах короля светилась мольба. – Дик, но ведь мы Йорки…

– Да-да, а Йорк, как известно, никогда…

– Не в этом дело!

– А в чем же?

Ричарду на миг показалось, что он близок к тайне, что Эдуард сейчас о чем-то поведает ему. И, наверное, он ошибся: слишком торопливо вернувшись к королю, он не сумел скрыть жгучего любопытства. Ибо Эдуард вдруг отшатнулся, и лицо его стало непроницаемым. Так ничего и не сказав брату, он прервал их встречу. Ричард тут же велел своим людям собираться и отбыл в Йоркшир.

Однако мысли о тайной власти Кларенса над братом и о доставшемся Джорджу громадном наследстве Уорвика, делавшем его почти неуязвимым, не давали Ричарду покоя. Было и другое. Порой ход его размышлений приводил к загадочной леди из Пограничья. Анна ли это Невиль или нет, но по крайней мере то, что младшая дочь Уорвика не утонула в заводи близ Барнета, больше не вызывало у него сомнений.

Да, она вполне могла скрыться и, найдя Филипа Майсгрейва, уехать с ним в дикий угол Мидл Марчез. Одно обстоятельство по-прежнему не укладывалось в голове герцога. Он собственными глазами видел, как сражались Майсгрейв и Делатель Королей, как Уорвик рухнул с лошади. Хотя что, собственно, он видел? Туманное утро, ожесточенная схватка среди кустарника в болотистой низине. Но ведь рядом с Майсгрейвом и Уорвиком был и его человек, его оруженосец, а вернее – его оружие, преданный пес.

Уже в Йорке, принимая в своих дворцовых покоях многочисленные депутации от корпораций этого города, он выбрал время, чтобы с глазу на глаз переговорить с Джеймсом Тиреллом.

– Вспомни бой под Барнетом, Джеймс, – сказал он, увлекая помощника в нишу оконного проема и делая знак стражникам, чтобы они преградили путь очередной толпе цеховых старшин. – Если не ошибаюсь, я приказал тебе нечто перед тем, как мы ввязались в сечу.

Лицо Тирелла, как всегда, оставалось бесстрастным. Его словно и не удивил вопрос Глостера.

– Я все помню, милорд. Перед битвой вы приказали мне убить барона Филипа Майсгрейва. К сожалению, меня преследовали неудачи и нанесенный мною удар оказался не смертельным. Этого не случилось бы, если бы внезапно не поднялась паника и конь барона не сделал резкий скачок в сторону. Я бил наверняка и…

– Неважно, теперь все это неважно, Джеймс. Мне нужно, чтобы ты вспомнил нечто иное. Как был убит Делатель Королей? Ты ведь был рядом и мог видеть.

– Граф Уорвик был убит стрелой в горло, – холодно проговорил Тирелл.

– Ты уверен? – подавив спазм в горле, спросил горбун.

– Я был в двух шагах. Я следил за ними обоими и все отчетливо помню. Вы сказали, что Майсгрейв – предатель, и я поверил в это, когда заметил, что он со своими людьми стремится вытеснить Уорвика с поля боя. Один из людей Майсгрейва даже добыл Делателю Королей коня. Но спустя полминуты Уорвик вдруг схватился за горло, хотя Майсгрейв и не наносил ему удара. Я видел, как герцог из последних сил пытался вырвать стрелу, застрявшую в отверстии набородника. Что-нибудь еще, милорд?

Ричард покачал головой и отпустил Тирелла. Он был поражен тем, что запамятовал о подозрении, возникшем у него во время битвы при Барнете. Он ведь тоже видел, как люди Майсгрейва окружили кольцом двух сражающихся рыцарей и эти двое, звеня мечами, искусно продвигались из самой гущи боя в сторону леса. Как мог он забыть! Наверное, на него подействовала всеобщая убежденность, что именно от руки Филипа Майсгрейва пал великий Делатель Королей.

В нишу ступил его секретарь Джон Кендел с напоминанием, что герцога ждут старейшины корпорации каменщиков по вопросу обновления городской стены. Ричард сердито взмахнул рукой.

– Пусть убираются! Разве у этих ослов нет мэра? Почему они всегда и все хотят взвалить на меня?

– Ваше высочество, многие гильдии недовольны мэром, они ожидали вашего прибытия.

– Пусть сменят своего мэра, а мне сейчас не до них.

В тот вечер он долго мерил шагами освещенный лишь одной свечой длинный покой. Его горбатая тень то увеличивалась до чудовищных размеров, преломляясь под сводом потолка, то вовсе исчезала, когда он уходил в сумрачный дальний угол и там останавливался.

Все части головоломки сложились, и он словно воочию проследил всю жизнь Анны Невиль. Действительно, причудлива судьба младшей дочери Уорвика, однако Ричарда сейчас занимало не это. Кларенс! Лишенный половины своих владений, он не будет стоить и ломаного фартинга. Он станет слаб, как полевая мышь в холодную зиму.

Но какова Анна! Отказаться от бескрайних земель ради этого рубаки из Пограничья! Ее странный брак с ничтожным дворянином, ее жалкое существование в Мидл Марчез могут вызвать только недоумение, если не презрение. Это дает Кларенсу шанс отстоять свои земли и остаться по-прежнему могущественным. Значит, никто не должен узнать об этом союзе опальной принцессы.

Придется изрядно потрудиться, чтобы придумать нечто особенное… Ричард резко остановился, глядя на одинокий огонь свечи. Дьявол и преисподняя! А не лучше ли для начала убедиться, что леди Майсгрейв и дочь Делателя Королей – одно и то же лицо? Не посетить ли под предлогом инспектирования приграничных крепостей Гнездо Орла?

Впрочем, так он может вспугнуть Анну, и она снова вырядится крестьянским парнем, служанкой или коровницей и ускачет куда глаза глядят. От этой особы только и жди нелепых выходок. Что ж, остается ввести в Нейуорт своего человека, который не спугнул бы Майсгрейвов и убедился бы, что Анна Невиль жива. Это должен быть тот, кто хорошо помнит ее, но останется неузнанным. Кто бы это мог быть? Кто?

Ричард еще долго не ложился. Поздно ночью во дворе раздался шум, замелькали блики факелов. Оказалось, с юга приехал Роберт Рэтклиф. Он привез свежие новости – король Людовик Французский переправил в Англию перехваченное его шпионами письмо герцога Кларенса к Марии Бургундской, в котором Джордж умолял ее стать его супругой, и тогда, при поддержке ее войск, он сможет начать войну с братом Эдуардом, который, как бастард и узурпатор, имеет куда меньше прав на трон, чем он – Джордж Плантагенет, наследник и Алой, и Белой Роз. Кларенс клялся Бургундской леди в любви и клятвенно обещал увенчать ее хорошенькую головку короной Альбиона.

Выслушав Рэтклифа, Ричард лишь пожал плечами.

– Все это забавно, но не интересно. Король, брат мой, как водится, простит Джорджа. Все это мне надоело и раздражает, как, к примеру, хвастливые речи старых рыцарей или мошкара после грозы. Сейчас меня интересует нечто иное. Мой дорогой сэр Роберт, хорошо ли вы помните Анну Невиль?

Тяжелая челюсть Рэтклифа на мгновение дрогнула, но уже через минуту он взял себя в руки и спокойно ответил:

– Я помню принцессу Анну.

Он перекрестился.

Ричард, не глядя на Рэтклифа, медлительно снял нагар со свечи.

– А как вы считаете, она могла бы помнить вас?

На этот раз Рэтклиф промедлил с ответом, и Ричард нетерпеливо оглянулся. Сэр Роберт глубоко вздохнул.

– Даже если она меня и помнит, то вряд ли замолвит перед Господом Богом словечко за человека, который был ее тюремщиком в старом замке Хэмбли.

Ричард захохотал так, что пламя свечи заметалось, отбрасывая на недоумевающее лицо Рэтклифа причудливые тени. Любопытно, какие мысли роятся сейчас в голове его приближенного? Ричард еще пуще расхохотался, пока, обессиленный, не упал в кресло, едва сумев проговорить:

– Ступайте с миром, сэр Роберт.

Но, когда за ним закрылась дверь, смех Ричарда тотчас утих. Вот оно! Нашел! Джон Дайтон, простолюдин, поднятый Ричардом за верную службу из положения йомена до оруженосца, а затем получивший рыцарский пояс и звание камердинера. Когда-то именно он упустил Анну Невиль, бежавшую с рыцарем Бурого Орла во Францию, и разгневанный Ричард прогнал его с глаз долой, пригрозив, что немедленно разделается с Дайтоном, если тот осмелится хотя бы напомнить о себе. Но сейчас герцог думал не об этом – он напрягал память, перебирая в мельчайших подробностях события семилетней давности, и неожиданно пришел к выводу, что Джон Дайтон именно тот человек, который ему нужен.

Он много раз видел и наверняка сможет узнать дочь Уорвика, несмотря на годы и изменившийся, должно быть, облик Анны. У Джона Дайтона всегда была цепкая память, и, когда герцог Глостер изгнал его, ему порой не хватало этого верного, готового на все слуги. Потом появились новые помощники, и Ричард начисто забыл о поверенном своих былых тайн. Он был спокоен, интуиция подсказывала ему, что Дайтон – из той породы, что хранит верность до конца.

Джон Дайтон охотился за Анной и бился с людьми из отряда Майсгрейва, но, как он уверял Ричарда, делая при этом все возможное, чтобы они не могли узнать, кто их таинственный преследователь. Он утверждал, что никто из преследуемых не видел его лица, ибо он никогда не поднимал забрала.

Анна либо Филип могут узнать его лишь по голосу, но это само по себе маловероятно, так как невозможно помнить голос человека на протяжении стольких лет. Итак, ничто не препятствует ему послать сэра Джона соглядатаем в Нейуорт. Ведь, даже если тот назовется собственным именем, вряд ли кто припомнит служившего некогда у Ричарда Глостера нелюдимого рыцаря.

На следующий же день герцог призвал к себе Кендела и велел собрать сведения о своем бывшем камердинере. Он помнил лишь, что отдал Дайтону в жены дочь местного рыцаря, но даже не мог припомнить, из какой семьи, так как делал это впопыхах, желая наградить Джона за какую-то услугу.

И Кендел вскоре принес необходимые сведения герцогу: Джон Дайтон, ставший по жене рыцарем Миддлтоном, проживает в северном Йоркшире среди Кливлендских пустошей и занимается разведением скота. Порой он участвует в набегах Перси на шотландцев, но в остальное время это обычный землевладелец, посвящающий всего себя своему имению.

Выслушав все это, Ричард поначалу хотел было вызвать Дайтона к себе, но вскоре передумал. Для осуществления задуманного герцогу было необходимо, чтобы Дайтона не заметили в связях с ним. И тогда он решил сам посетить северный Йоркшир, тем более что давно следовало осмотреть гарнизоны тамошних замков, а также навестить своего духовного наставника – настоятеля аббатства Риво. К тому же он чувствовал, что стосковался по Кливленду – этой продуваемой всеми ветрами зеленой крыше Англии, краю, где прошло отрочество нелюдимого, затравленного сверстниками принца из рода Йорков.

И вот теперь, оставив свиту в аббатстве и погоняя коня по взволнованному морю трав, среди которого бродили лишь стада скота да кое-где вился дымок на ферме в одиноком монастыре, Ричард вдруг ощутил себя вернувшимся в прежние времена. Как и тогда, его пленяли безлюдье и красота этих мест; как и тогда, ему было легко и привольно под бодрящим йоркширским ветром; как и тогда, он был одинок и вынашивал великие планы, мечтая отомстить за себя и превзойти тех, кто его унижал, начиная от рослого придурковатого сына псаря его отца, которого позднее Дик приказал бросить в колодец, и кончая собственными братьями.

Теперь же он собирался отомстить и Анне Невиль – жестокой, избалованной всесильным отцом девчонке, издевавшейся над увечным кузеном, а позднее ставшей для него и настоящим врагом. Ричард усмехнулся, вспоминая, что после того, как он взялся за расследование обстоятельств «гибели» Анны, при дворе утвердилось мнение, что он все эти годы тайно был влюблен в младшую дочь Уорвика, а Эдуард даже поддерживал эти слухи, повествуя за чашей, что во время битвы при Тьюксбери герцог Ричард неспроста искал встречи с Эдуардом Ланкастером.

Ричард не стал опровергать эту болтовню. Пусть лучше думают, что он верный рыцарь Анны Невиль, давший обет чистоты и безбрачия, нежели Эдуард навяжет ему какой-нибудь нелепый брак из политических соображений. Когда король заводил разговор о том, что люди, стоящие у власти, не могут по собственной воле решать свою судьбу и должны исходить из выгоды государства, Ричард начинал ухмыляться и напоминал Нэду про его брак с леди Грэй, а также, дабы навсегда отвадить Эдуарда от подобных мыслей, историю, как коннетабль Франции Сен-Поль с презрением отверг навязанную ему в родственницы вдову мелкопоместного уэльского дворянина, а ныне – королеву Англии.

Бегущий по долине ручей обрывался небольшим водопадом. Ричард миновал еще одну долину, где на тучных пастбищах бродили коровы, а лохматые шотландские овчарки караулили стада глупо блеющих остриженных овец. В зеленой складке между холмами виднелись деревянные хозяйственные постройки, однако его внимание привлек крутой склон холма напротив, уходящий ввысь и белеющий обнажившимся известняковым обрывом. На самом верху холма виднелось неуклюжее каменное строение, воздвигнутое там словно из упрямства и презрения к бесконечному буйству ветров. Лишь небольшая роща искореженных стихией сосен защищала замок с востока, и Ричард, глядя на его темные осыпающиеся стены, невольно подумал о том, какая стужа должна царить за ними в пору бесконечных зимних метелей. Однако именно это и был Миддлтон-холл, к которому Ричард стремился.

Копыта коня звонко защелкали по известняковой тропе, ведущей к замку. Ричард миновал гудящую под порывами ветра рощу на вершине холма и подъехал к стенам. Вблизи замок казался далеко не таким величественным и грозным, как из долины: всего лишь потемневшие от времени невысокие стены с зубчатой башенкой на углу, покрытые мхом. Перед ним оказались огромные, открытые настежь ворота, а вокруг не было ни души. Герцог въехал во двор, защищенный от свистящего в ушах ветра, где огромные псы, гремя цепями и заливаясь лаем, заметались у стен. Ричард огляделся. Двор был неприбран, все здесь свидетельствовало о запустении. На веревке, протянутой от створки ворот к деревянной галерее, полоскалось на ветру белье, сквозь растрескавшиеся плиты двора росли травы, которые никому не приходило в голову выполоть.

На деревянной галерее показались четыре женщины и рыжий подросток и застыли, с недоумением глядя на вельможу на сказочном белом скакуне, в алом плаще поверх серебристой кольчуги, с длинным изукрашенным мечом за поясом.

– Я хочу повидать сэра Джона! – перекрывая лай собак и треск белья на ветру, прокричал Ричард.

Одна из женщин что-то сказала, и остальные, сбежав по лестнице, кинулись успокаивать псов. Говорившая последовала за ними и опустилась в низком реверансе. Ричард узнал ее. Десять лет назад он отдал ее, двенадцатилетнюю девочку, в жены Джону Дайтону. Десять лет назад он сам был почти мальчишкой, она же была совсем дитя с едва начавшей оформляться фигурой, но ей принадлежали этот замок и земли, а Ричард имел права опеки над ней и мог распоряжаться ее судьбой.