Маленькие путешественники Бадэн Адольф
Приподнявшись на локте, он отогнул ветви олеандрового куста, скрывавшие от него реку. То, что он увидел, так поразило его, что он чуть не вскрикнул от удивления и радости. Шагах в двадцати от него, посередине речки стояла молодая аравитянка и стирала белье, как стирают его везде в южном Алжире – топая по нему ногами. Это-то и был тот шум, который привлек внимание мальчика.
Лицо молодой женщины было открыто, на голове – черный тюрбан, из-под которого на ее плечи спадало белое покрывало; стройную фигуру скрывало темно-красное арабское платье, называемое хаик.
Если Жан был удивлен, увидев ее, то и она, в свою очередь, была не менее поражена, когда он вдруг вышел из олеандровых кустов. В первую минуту она даже испугалась и наклонилась было, чтобы подобрать белье и убежать. Но, разглядев, что тот, кто напугал ее, еще ребенок, остановилась. Умоляющий взгляд Жана окончательно успокоил ее, и она ласково улыбнулась ему, показав ряд прекрасных белых зубов.
Ободренный ее улыбкой, Жан подошел ближе и, забыв, что она не понимает его, стал умолять ее сжалиться над его братьями и не дать им умереть. Но, видя, что она не отвечает, а только смотрит на него удивленными глазами, он спохватился и, раздвинув ветви куста, указал ей на Мишеля и на Франсуа, все еще лежавших без чувств.
На этот раз молодая женщина поняла его. Оставив свое белье, она подбежала к детям, взяла на руки Франсуа и перенесла его на берег. Там, встав возле него на колени, она смочила ему лоб и виски, растерла руки и таким образом вскоре привела его в чувство. Он раскрыл глаза и, увидев склонившееся над ним доброе смуглое лицо, не только не испугался, но ласково улыбнулся молодой женщине, машинально обхватив ее за шею. Тогда она подняла его на руки и стала укачивать, как грудного ребенка, и Франсуа вскоре спокойно заснул. Осторожно положив его на траву, она подошла к Мишелю, около которого суетился Жан, также стараясь привести его в чувство. Когда мальчик очнулся, сострадательная женщина взяла спящего Франсуа на руки и, не разбирая дороги, пошла с ним к своему жилищу, сопровождаемая остальными двумя братьями.
Через некоторое время они встретили группу женщин в темных, ветхих одеждах и в черных тюрбанах, шедших к реке за водой. Все они были еще молоды, но сильный загар, покрывавший лица, старил их на несколько лет. Они были одеты не только некрасиво, но даже неопрятно. У некоторых из складок хаика, как из карманов, торчали различные предметы. Две или три из них шли с детьми, посадив их верхом на левое бедро и придерживая рукой.
Все эти женщины обступили маленьких пришельцев с неприязненным любопытством и раскричались на их покровительницу, очевидно, браня ее за проявленное сострадание. Но она, по-видимому, нисколько не разделяла их неудовольствия.
Пройдя еще немного, они встретили нескольких собак, больших и тощих, с торчащими вверх ушами, с острыми мордами и лисьими хвостами. Собаки залаяли на них, особенно на Али, но аравитянка прикрикнула, и они убежали.
Наконец они подошли к довольно крутой возвышенности, по одному из склонов которой лепились, возвышаясь один над другим, домики из глины. Это было селение Эдиса – маленькая горная деревушка, состоявшая всего из нескольких мазанок, с узкими извилистыми переулочками между ними.
Появление детей в селении не произвело такого впечатления, какое можно было бы ожидать. Немногие туземцы, которых они застали у крайних домов, сидели на корточках, по-видимому, изнемогая от жары, и едва приподняли голову, чтобы посмотреть на пришельцев. Но по мере того, как они пробирались дальше, впечатление это становилось сильнее. Нагие ребятишки, увидев их, с визгом разбегались, а женщины с беспокойством выглядывали из домов и тут же прятались.
Молодая аравитянка остановилась в конце узенького переулочка, отперла калитку и вошла в маленький дворик, на который выходило ее жилище. В домике молодая женщина положила проснувшегося Франсуа на ковер и, отодвинув решетку, служившую дверью, прошла в соседнюю комнату. Через минуту она вернулась с несколькими пшеничными лепешками, испеченными на меду, и с небольшой связкой свежих фиников. Все это она раздала детям, которые с жадностью набросились на предложенное им угощение. Между тем из соседней комнаты вышла пожилая женщина в сопровождении двоих ребятишек – мальчика в рубашке и в бурнусе и девочки в желтом платьице с черными полосками. Дети подошли к маленьким пришельцам и начали с любопытством их рассматривать, тогда как старуха резким, неприятным голосом принялась говорить что-то молодой женщине, чаще всего повторяя слова «Урида» и «Али-бен-Амар». Жан догадался, что их покровительницу зовут Уридой и что старуха бранит ее за то, что она привела их сюда, грозя ей гневом Али-бен-Амара, вероятно, хозяина дома. Но добрая Урида, похоже, нисколько не робела перед старухой и отвечала ей очень решительно. Женщины долго спорили, а маленькие Кастейра с беспокойством прислушивались к их разговору, ничего не понимая и гадая, чем все это кончится. Наконец злая старуха, исчерпав все свои доводы или, вернее, выбившись из сил от крика, замолчала и ушла в соседнюю комнату. Урида вышла за ней и увела с собой детей.
Оставшись одни, мальчики опять улеглись – Франсуа на ковре, а Мишель с Жаном на полу. Вскоре все трое уснули глубоким сном.
Проснувшись несколько часов спустя, Жан не сразу вспомнил, где он находится: окружавшая его обстановка была до такой степени необычайной и фантастичной, что ему сначала казалось, будто он все еще грезит.
Уже наступила ночь. В углу с треском дымилась кабильская лампа, освещая хижину слабым, мигающим светом. Старуха, сидя на корточках возле лампы, молола зерна, перетирая их между двумя плоскими камнями арабского жернова. Возле нее негритянка, едва прикрытая несколькими лохмотьями красной и желтой материи, катала своими широкими руками шарики для кускуса, время от времени останавливаясь, чтобы раздуть огонь, разведенный тут же на земле, посреди комнаты. Урида и ее дети сидели немножко поодаль, не принимая участия в этой работе. Наконец, в нескольких шагах от себя Жан различил широкую спину рослого араба, который молча курил, сидя на рогоже. Время от времени струя голубоватого дыма медленно распространялась вокруг его головы, окружая ее как бы серебристым сиянием.
Несмотря на угрозы старухи, в этой странной семье, по-видимому, царило согласие. Глубокая тишина нарушалась только треском горевших углей и скрипом жерновов. Воспользовавшись тем, что никто из присутствующих не обращал на него внимания, Жан принялся с любопытством рассматривать окружавшую его картину.
Когда кускус был готов, негритянка вынула его из глиняной сковороды, в которой он варился, в большое деревянное блюдо и поставила его перед Али-бен-Амаром. Тот немедленно принялся за еду; он ел с крайнею жадностью, торопливо отправляя в рот горсти кускуса. Насытившись, он напился воды из лежавшего возле него меха из бараньей кожи и снова принялся курить, не произнеся ни слова. Тогда только Урида, которая до того времени почтительно стояла перед своим господином и молча смотрела, как он ел, в свою очередь, села на корточки перед блюдом вместе со своими детьми, девочкой в желтом платье и ее маленьким братом. Но перед тем как взять первую горсть кускуса, она вдруг, точно вспомнив что-то, встала и подошла посмотреть, спят ли еще маленькие чужестранцы. Увидев, что Жан лежит с открытыми глазами, она сделала ему знак разбудить братьев и идти ужинать. Дети не заставили себя упрашивать, так как они со вчерашнего вечера ничего не ели, кроме лепешек и фиников, которыми угостила их Урида и которые отнюдь не утолили их голода. Особенно сильно был голоден Франсуа, который, даже не посмотрев вокруг, жадно набросился на еду.
Кускус – главная и часто единственная пища араба. Это не что иное, как небольшие шарики из теста, величиной с горошину, скатанные руками и сваренные на пару над горшком, в котором варится кусок баранины или другого мяса. Недостаток у него один: он довольно тяжел для пищеварения, и им легко можно подавиться. Бедному Франсуа пришлось испытать это на себе. Он поторопился есть, что вполне понятно, но, сделав несколько глотков, вдруг покраснел, как рак, и выпучил глаза. К счастью, добрая Урида заметила, что он подавился, и подала ему жестянку. Малыш схватил ее и торопливо поднес к губам, посмотрев на женщину взглядом, каким смотрит собачонка на человека, который вытащил ее из воды, когда она чуть не утонула. Но невзгоды бедного мальчика на этом не кончились. Глотнув из жестянки, он поставил ее на пол и скорчил жалобную гримасу. В жестянке, как оказалось, была не вода, а сыворотка – питье, отлично помогающее пищеварению, но отвратительное для того, кто пробует его в первый раз; оно совершенно отбило у ребенка аппетит. Беда была невелика: блюдо уже почти опустело, а так как оно составляло весь скромный ужин этого небогатого семейства, то маленьким пришельцам оставалось одно – снова улечься спать.
Но тут случилось нечто вовсе для них неожиданное. Али-бен-Амар, который до тех пор, казалось, не обращал на гостей ни малейшего внимания, вдруг встал, подошел к ним, вытолкал всех троих за порог и запер за ними дверь.
Совершенно растерявшись от такого недружелюбного обращения, дети несколько минут стояли в темноте, не зная, что предпринять. Наконец, Жан решил, что им лучше всего просто лечь, где придется, и постараться поспать до утра. Они и улеглись тут же, прислонив головы к стене негостеприимного жилища Али-бен-Амара. Но едва они успели забыться первым сном, как дверь тихо отворилась и чья-то добрая рука бросила им на ноги какой-то сверток, после чего дверь так же тихо закрылась. Урида не смела остановить своего свирепого мужа, когда он вытолкал бедняжек из дома, но когда он уснул, она бросила им ковер, чтобы детям было хоть немного удобнее.
Глава 20
В детстве немного нужно, чтобы подкрепиться и ободриться. С первыми лучами солнца наши герои проснулись такими бодрыми и веселыми, как будто провели накануне спокойный и радостный день.
Жана так и тянуло поскорее пуститься в путь, чтобы не терять время, но он не мог уйти, не протившись с доброй Уридой и не поблагодарив ее. Поэтому он подождал, пока она выйдет, хотя ему очень не хотелось снова встретиться с негостеприимным Али-бен-Амаром. Ждать пришлось недолго. Молодая женщина рано вышла за водой, придерживая рукой на плече круглый кувшин. Проходя мимо детей, она улыбнулась им и подала Жану мешочек с лепешками и финиками. Не имея возможности выразить ей свою благодарность словами, Жан поблагодарил ее жестами и взглядами, и желая объяснить, куда ему надо идти, несколько раз повторил: «Бу-Изель! Бу-Изель!» – указывая рукой в том направлении, где, как он думал, находится эта гора.
Урида сделала знак, что поняла его, и, взяв Франсуа за руку, повела его по узким переулочкам деревни, часто оглядываясь, чтобы видеть, идут ли за ними Мишель и Жан. Выйдя на равнину, с которой было видно далеко во все стороны, она остановилась, показала Жану на гору в совершенно противоположной стороне и сказала:
– Бу-Изель!
Затем она наклонилась к Франсуа, поцеловала его в лоб, улыбнулась Жану и Мишелю и пошла дальше к реке. Жан проводил ее глазами, пока она не скрылась из виду, а потом, указывая братьям дорогу, воскликнул:
– Теперь в путь!
Прошло уже три дня с тех пор, как они ушли из форта Сен-Жермен. И хотя цель их похода была еще далека, Жан не терял бодрости. Как ни далеко был Бу-Изель, но он, по крайней мере, видел его и потому был уверен, что дойдет до горы. Ласковый прием, оказанный им доброй Уридой, ободрил его нравственно, так же как ее угощение подкрепило его физически.
Жан не понимал только, каким образом он до сих пор не встретил ни дяди, ни Шафура. Одно из двух: или солдаты уже нашли его дядю и тогда он, конечно, все бросил, чтобы идти им навстречу, или он уже ушел с Бу-Изеля, когда туда пришли Шафур с товарищем. Тогда они уже наверняка поторопились вернуться в Сен-Жермен. В обоих случаях Жан должен был бы встретить или их, или дядю, или всех троих вместе.
Рассуждая так, вполне разумно, мальчик не принимал в расчет, или, вернее сказать, просто не знал только одного – что он давно уже свернул с прямой дороги, которая ведет из Бискры на Бу-Изель. Дорога, выбранная им, была гораздо длиннее и к тому же гораздо хуже. К счастью, он не подозревал о своей ошибке. Если бы он знал, что у него нет ни малейшего шанса встретить ни дядю, ни Шафура, он, наверное, приуныл бы, но теперь он бодро и весело шагал вперед, не сводя глаз с Бу-Изеля, который, казалось, становился все ближе и ближе.
Местность, по которой они проходили, была такой же пустынной, как и вчера; на серой поверхности гор не показывалась ни одна тень, которая могла бы обозначить присутствие живого существа. Но Жан не очень тревожился об этом, зная, что арабы любят прятать свои жилища в ущельях и ложбинах, где их не видно издалека. Гораздо больше тревожило его то, что им нечего было пить и есть, а им уже сильно начинало хотеться и того, и другого. Утром они опрометчиво набросились на гостинцы Уриды и моментально их уничтожили, ничего не оставив про запас. А с тех пор как они покинули Эдису, им не встретилось даже крошечного ручейка, в котором они могли бы освежиться.
Между тем они все шли и шли вперед. Мишель и Франсуа уже начинали сильно уставать, и, чтобы ободрить их, Жан показывал им на Бу-Изель как на близкий конец всех их лишений. Этот вид всякий раз придавал им новые силы, и они вновь пускались в путь, пока опять не падали духом от голода, жажды и усталости. Наконец, когда они были уже не далее как в нескольких километрах от горы, бедный Франсуа, с трудом передвигавший ноги, споткнулся о камень, упал и остался лежать на земле без сознания.
Жан растерялся. Не имея никакой возможности привести брата в чувство, он в отчаянии сел около него, посматривая по сторонам, не явится ли ему на помощь, как вчера, добрая фея, но нигде никого не было видно. На этот раз они действительно были одни, брошенные на произвол судьбы в этой каменистой пустыне…
Мишель тоже упал на землю возле Франсуа. Измученный голодом и усталостью, ослабевший больше духом, чем телом, он вдруг начал горько рыдать:
– Мы никогда не доберемся до Бу-Изеля! – повторял он, всхлипывая. – Теперь об этом нечего и думать! Что с нами будет? Кто станет искать нас в этой глуши? Да если бы мы даже и дошли до Бу-Изеля, то что в этом толку? Дядя, верно, уже ушел оттуда, и мы опять не найдем его, как уже не раз бывало… И зачем только мы уехали от мадам Поттель? Ведь она готова была взять нас к себе! И вообще, зачем мы уехали из Оверни? Уж если мучиться, так мучились бы у себя дома, там нас все-таки не оставили бы умирать с голоду, а здесь мы непременно умрем! Я уже совсем ослаб, мне так дурно!..
С этими словами бедный Мишель закрыл лицо руками и остался неподвижно лежать возле своего бесчувственного брата.
Жану и прежде приходилось немало терпеть, но никогда еще он не страдал так, как в эту минуту, видя одного брата без чувств, а другого – доведенного усталостью и голодом до полного отчаяния. Он и сам теперь не чувствовал в себе прежней уверенности. Его убеждение, что все кончится хорошо, начинало колебаться. В особенности каялся он в том, что вопреки советам всех взрослых взял с собой братьев в это последнее опасное путешествие. Он очень хорошо понимал, что им не удастся пуститься в путь раньше, чем через несколько часов, и что ночь настанет прежде, чем они доберутся до Бу-Изеля и, как он все-таки надеялся, до дяди. Значит, им придется провести еще одну ночь под открытым небом, причем в гораздо худших условиях, чем две последние, так как поблизости не было не только жилья, но даже ни дерева, ни скалы, под которыми можно было бы найти убежище.
А что делал в это время Али? Верная собака, лежа у ног своего хозяина, смотрела на него умными глазами, как будто понимая, каково ему. Эти взгляды доброго животного облегчили страдания Жана; ему показалось, что он менее одинок.
– Не правда ли, Али, – сказал он, положив руку на горячую голову собаки, – мы скоро придем на Бу-Изель, найдем там дядю Томаса и заживем с ним спокойно и счастливо?
Собака отвечала ему по-своему тем, что замахала хвостом и принялась лизать ему руку своим пересохшим от жажды языком.
– Да, моя добрая собака, – продолжал Жан, – я уверен, что ты со мной согласен. Может быть, все устроится, и даже скорее, чем мы ожидаем. Может быть, не пройдет и нескольких минут, как к нам подойдет дядя Томас или этот старый ворчун Шафур. То-то удивится старина, когда нас увидит!.. Ну-ка, Али, будь другом, побегай вокруг и постарайся принести нам хорошую весточку.
Как ни странно может это показаться, но Али словно понял, о чем просил его мальчик; не успел тот договорить, как собака весело вскочила и убежала.
Конечно, Жан был не настолько прост, чтобы вообразить, будто собака в точности понимает его слова. Он говорил главным образом для того, чтобы развлечь и ободрить Мишеля.
Однако несколько минут спустя Али вернулся такой веселый, что в сердце Жана невольно пробудилась надежда.
«И в самом деле, – подумал он, – почему бы моим предположениям не сбыться? Почему бы моей славной собаке не принести нам хорошей весточки?»
Между тем Али подбежал к Жану и, приподнявшись на задних лапах, положил обе передние ему на руку.
О чудо! Лапы были влажные, как будто Али только что смочил их в воде. Значит, где-то поблизости есть ручей или какой-нибудь пруд. В таком случае они спасены! Имея под рукой воду, легче будет привести Франсуа в чувство, и тогда ничто уже не помешает всем троим, утолив жажду и освежившись, снова пуститься в путь и дойти до Бу-Изеля, до которого осталось всего каких-нибудь несколько километров…
– Видишь, ты напрасно отчаивался, – сказал Жан Мишелю.
– А ты уверен, что это вода? – проворчал Мишель. – Я поверю, только когда ее увижу.
– Хорошо, – ответил Жан, – подожди меня здесь. Через пять минут я принесу тебе столько воды, что ты поневоле поверишь.
Осторожно положив на землю голову Франсуа, которая покоилась у него на коленях, он встал и сказал собаке:
– Пойдем, мой славный Али, веди меня! Принесем водицы Мишелю.
Собака весело побежала вперед, радостно лая и временами оглядываясь, чтобы убедиться, что Жан идет за ней. Через несколько минут она остановилась, виляя хвостом, перед невысокими скалами, посреди которых Жан увидал природный резервуар со свежей и прозрачной водой. Вероятно, когда-то, во время сильного дождя, вода наполнила глубокую скважину в скале и, оставаясь в тени, не только не испарилась, но даже не запылилась, а осталась чистой и свежей, что большая редкость в этих краях.
Жан поискал глазами что-нибудь, во что бы можно было зачерпнуть воды, но не найдя ничего, смочил в ней платок и вернулся к братьям. Почувствовав свежий влажный платок на своем горячем лбу, Мишель поневоле вынужден был поверить, что вода близко, и мигом вскочил с места. Общими силами они притащили Франсуа к резервуару, зачерпнули воды в пригоршни, смочили ему голову и, к великой их радости, бедный ребенок вскоре очнулся.
Тогда, но только тогда Жан наконец подумал и о себе. Растянувшись на скале, он припал к воде и долго-долго то пил прохладную влагу, то обливал себе лицо и голову, то опять начинал пить и долго не мог оторваться. Братья его делали то же самое; вскоре все трое как будто переродились. Мишель забыл все свое уныние и отчаяние; как все эмоциональные натуры, он перешел из одной крайности в другую и стал торопить брата поскорее пуститься в путь, уверяя его, что теперь уж точно всем их испытаниям конец. Но Жан, со своей неизменной осторожностью, умерил его пыл:
– Подождем, пока спадет жара, – сказал он. – Отдохнув хорошенько тут, в прохладе, мы пойдем быстрее и наверстаем потерянное время. Много ли нам осталось? Да всего какой-нибудь часок!..
Но этот час, как уже бывало, оказался гораздо длиннее, чем думал мальчик. Обманутый прозрачностью воздуха, он считал, что Бу-Изель гораздо ближе, чем он был на самом деле. Было уже совершенно темно, когда они наконец пришли на эту долгожданную гору.
Но, увы, на этом их испытания еще не кончились…
Плоскогорье, на которое они взошли, было широким, с неровной почвой, так что пробираться по нему в темноте было очень трудно. Сколько ни вглядывались бедные дети в ночную тьму, они не видели нигде не только никого похожего на их дядюшку, но и вообще никого и ничего – ни деревушки, ни шалаша, ни живого существа. Ни один звук не указывал, чтобы поблизости были люди, только вдали слышались вой шакалов да зловещие крики сов.
Разглядев неподалеку жиденький кустарник, Жан хотел было добраться до него и расположиться там на ночь, но раздумал, опасаясь, нет ли там хищных зверей. Он решил заночевать прямо на том месте, где они находились, хотя и довольно открытом. Все трое растянулись на земле, измученные усталостью и впечатлениями после долгого перехода. Мишель и Франсуа обнялись и вскоре забыли в глубоком сне все свои невзгоды.
Но Жан не спал. Размышления бедного мальчика были далеко не отрадными. Он хорошо понимал, как опасно их положение в таком месте, где их легко могли заметить и злые люди, и хищные звери. К тому же от усталости и голода у него время от времени возникало что-то вроде бреда. То ему казалось, что перед ним проходят какие-то огромные тени, то слышался рев, от которого кровь застывала у него в жилах… А между тем он не мог дать себе ясного отчета, точно ли он видит и слышит все это, или это ему только чудится. Теперь, когда ему уже не нужно было показывать храбрость для ободрения братьев, он чувствовал, что им овладевает бессознательный и безотчетный ужас, против которого он уже не в силах был бороться. Под влиянием этого мучительного ощущения мальчик испытывал необходимость хоть в чем-то найти опору и поддержку. Взяв в руки голову Али, сидевшего возле него, Жан прижал ее к груди, и крупные слезы, которые он больше не считал нужным удерживать, потекли по его щекам. Верный Али начал в ответ лизать ему руки, как будто пытаясь сказать:
– Не бойся, я не сплю, я на страже!
Вдруг Жан почувствовал, что Али встрепенулся и, вскочив с места, глухо заворчал. Он стал прислушиваться и услышал слабый крик, раздававшийся не далее как метрах в ста от того места, где они находились. Крик этот не заключал в себе ничего ужасного, напротив, был скорее жалобный, словно блеяла овца или коза.
Некоторое время Жан продолжал прислушиваться. Крик повторился еще несколько раз. Теперь у Жана не было сомнения, что где-то поблизости блеяла коза: мальчик в детстве часто пас коз и хорошо знал их блеяние.
«Если здесь бродит коза, – подумал он, – значит, неподалеку находится какое-нибудь жилище или ферма. В таком случае нам нечего бояться. Нужно только сходить туда и попросить позволения переночевать. Наверное, нас там примут или во всяком случае не откажут в куске хлеба и в стакане воды».
Ободряемый этой мыслью, он быстро встал и нерешительно взглянул на братьев: ему не хотелось оставлять их одних. Но что же ему было делать?
«Ничего, пойду, – решил Жан, – авось они не проснутся до тех пор, пока я не вернусь, ведь я отлучусь всего на несколько минут. Надеюсь, их никто и не заметит».
Прислушиваясь к блеянию козы, которое громко раздавалось в ночной тишине, Жан быстро пошел в ту сторону, откуда оно слышалось. Но – странное дело! – Али, вместо того чтобы прыгать перед мальчиком, как он обычно делал, продвигался вперед словно нехотя, прижимаясь к мальчику, мешая ему идти и глухо ворча. Жан, пытаясь его успокоить, гладил пса и приговаривал:
– Полно, Али, не бойся, это коза, я точно знаю.
Между тем взошла луна и осветила невдалеке нечто белое, метавшееся в разные стороны.
Жан не ошибся: это была коза. Подойдя ближе, он увидел, что она привязана к вбитому в землю колу и рвется изо всех сил, пытаясь освободиться.
Малознакомый, или, вернее сказать, вовсе незнакомый с обычаями алжирских охотников, мальчик не мог представить себе, что коза привязана для приманки и что охотник прячется где-нибудь поблизости, держа ружье наготове; он думал, что ее просто забыли на пастбище.
Жан был от козы на расстоянии не более десяти метров, как вдруг, к его крайнему изумлению, в ее поведении произошла неожиданная перемена. Коза вдруг перестала рваться и блеять, сжалась в клубок и начала дрожать всем телом. Али, в свою очередь, тоже словно окаменел от ужаса. Он так крепко прижался к мальчику, что чуть не сбил его с ног. Жан провел рукой по спине пса и почувствовал, что тот весь дрожит и что шерсть у него встала дыбом. В то же время вокруг водворилась полнейшая тишина. Все неясные ночные звуки разом умолкли, как в ту тревожную минуту, которая предшествует удару грома.
Невольно потрясенный этим полным безмолвием и испытывая какое-то невыносимо тяжкое чувство, в котором он сам не мог дать себе отчета, Жан инстинктивно остановился, как будто предчувствуя, что должно случиться что-то ужасное.
В этом томительном ожидании прошла минута, показавшаяся ему вечностью. Казалось, все было тихо и спокойно. Но вдруг из кустов выскочила какая-то огромная масса и со страшным ревом остановилась шагах в десяти от мальчика. При бледном свете луны в этой массе можно было рассмотреть только два огромных сверкающих глаза.
Пораженный невыразимым ужасом, бедный ребенок почувствовал, что ноги у него подогнулись. Он стоял неподвижно, уже почти теряя сознание, помутившимися глазами глядя на страшное животное, которое чернело перед ним, выгнув спину, как кошка, готовая прыгнуть на добычу. Если бы даже у Жана и было какое-нибудь оружие, он все равно был не в силах предпринять что бы то ни было для своей защиты.
Лев как будто понимал беспомощность противника. Вытянув передние лапы и положив на них свою громадную голову, он, казалось, смотрел на несчастного Жана с каким-то презрительным любопытством.
Наконец он приподнялся и сделал несколько шагов вперед, не торопясь, как бы желая показать, что ему спешить незачем, что его добыча и так не уйдет от него.
На этот раз все было бы кончено для бедного Жана, но вдруг верный Али, преодолев каким-то чудом овладевший им ужас, храбро бросился прямо на льва.
Бесполезное самопожертвование! Одним ударом своей страшной лапы лев прикончил бедную собаку и отбросил ее на несколько шагов, а потом опять направился в сторону Жана. Он подходил тихо, медленно, неумолимо… Еще несколько секунд – и ребенка, полумертвого от ужаса, постигла бы та же участь, что и собаку.
Но вдруг раздался страшный взрыв, казалось, будто вся гора обрушилась. Это было уже слишком для бедного Жана; он упал на землю и лишился чувств.
Когда он очнулся, ему сначала показалось, что он грезит или сходит с ума.
Он увидел перед собой огромную неподвижную массу: это был убитый лев, плававший в луже крови. Возле него, опираясь на карабин, стоял человек и с гордостью смотрел на поверженного зверя.
Ужасный взрыв, так перепугавший Жана, был не чем иным, как двойным выстрелом. Пораженный в грудь двумя разрывными пулями, лев упал замертво, причем так близко от Жана, что совершенно закрыл его своим огромным телом, и охотник даже не заметил его присутствия. Можно представить себе, как он удивился, когда надо львом поднялась маленькая фигурка, которую трудно было рассмотреть в ночной темноте!
– Кто там? Кто это? – вскричал он, машинально схватившись за ружье.
Несмотря на суровость, с какой были произнесены эти слова, они все-таки успокоили Жана, убедив его, что он не бредит. И в то же время быстрая, как молния, мысль пронеслась в его уме: этот охотник на львов – не кто иной, как его дядя, которого он так долго искал и который только что спас ему жизнь.
– Дядюшка! Дядюшка! – воскликнул он, протягивая к охотнику руки над убитым львом.
Удивление охотника многократно усилилось, когда он услышал детский голос, называвший его дядюшкой.
– Вот так чудо! – вскричал он. – Откуда ты взялся, мальчуган, и почему ты зовешь меня дядюшкой?
– Потому, что я ваш племянник, – отвечал мальчик. – Я – Жан Кастейра, сын Антуана Кастейра, вашего брата.
– Что ты говоришь! Как мог сын Антуана очутиться здесь, в Алжире, в пустыне?! Должно быть, я брежу!
– Нет, нет, это сущая правда.
И Жан вкратце рассказал, как они уехали из Оверни два месяца назад после смерти матери, как гонялись за дядей по всему Алжиру и все никак не могли его отыскать.
Томас Кастейра не мог опомниться от изумления. Он засыпал племянника вопросами. Слезы навернулись на его глаза, когда он выслушал простодушный рассказ обо всем, что пережили бедные дети, разыскивая его, а потом он крепко обнял храброго Жана, осыпая мальчика похвалами за его энергию и мужество.
– Я не получил ни одного из писем, которые вы мне писали, – сказал он, – ведь я беспрестанно переезжаю с места на место. А где же твои братья? Ты, конечно, оставил их в форте Сен-Жермен?
– Нет, они здесь!
– Как, и они с тобой? Что же ты сразу не сказал?
– Я так обрадовался встрече с вами, что и забыл…
С этими словами мальчик взял дядю за руку и повел его туда, где спали Мишель и Франсуа. Они даже не проснулись от выстрела – до такой степени крепок был их сон после утомительного перехода. Жан хотел разбудить их, но дядя остановил его.
– Пусть спят, бедняжки, они так устали, – сказал он. – Завтра познакомимся. А мы с тобою закусим и потолкуем.
Дядя и племянник проговорили всю ночь; Томас не мог наслушаться Жана, не мог налюбоваться на него.
– Теперь все твои невзгоды кончились, мой славный мальчик, – сказал он, – ты и твои братья будете жить со мной, мы никогда больше не расстанемся, и я постараюсь заставить вас забыть, что вы перенесли.
– Дорогой дядюшка, – ответил Жан, бросаясь ему на шею, – правду говорила мама, что лучше вас нет на свете человека и что вы будете нам отцом!
Наконец стало светать, и вскоре взошло солнце. Можно вообразить себе удивление и радость Мишеля и Франсуа, когда они, проснувшись, увидели перед собой доброе лицо дяди, который ласково смотрел на них. Наконец-то их испытания кончились и они встретили своего неуловимого и недосягаемого дядюшку! Им не придется больше бегать по горам, разыскивая его!..
– Да, да, это я, дети! – говорил отважный охотник, обнимая и целуя их. – И не беспокойтесь, я уже больше никуда от вас не уйду!
Когда же Жан рассказал малышам, как он нашел дядю, бедняжки содрогнулись от ужаса при мысли, какой опасности они подвергались во время сна. Но страх их увеличился еще больше, когда они увидели огромную тушу убитого льва, добычей которого чуть было не сделались. Они оба были еще так слабы, что дядя не захотел вести их обратно пешком.
– Здесь неподалеку есть деревушка, Квур Ишурджет, – сказал он, – я пойду туда один и приведу оттуда мулов, чтобы забрать и вас, и льва. Тут ходьбы часа полтора, и дорога плохая, так что вам придется подождать меня часика три. Теперь день, и бояться вам нечего. Если даже кто-нибудь и вздумает вас побеспокоить, то, увидев вот этого гиганта, сейчас же убежит, – прибавил он, указывая на льва. – Он будет вам лучшим сторожем, даром что мертвый.
– Да, а скажите мне, дядюшка, – спохватился вдруг Жан, – почему вы так удивились, когда меня увидели? Разве капрал Шафур не сказал вам, что мы здесь?
– Я никого не видел.
Тогда мальчик рассказал, что вышло у них с Шафуром.
– Признаюсь, – сказал он в заключение, – я никак не ожидал, что приду к вам раньше его.
– Это значит, что твой Шафур не особенно торопился до меня добраться, – сказал, улыбаясь, дядюшка. – Молодец, должно быть, встретил по дороге приятелей и застрял с ними. Да нам он уже и не нужен, вы и без него нашли дорогу ко мне. Ну, до свидания! Сидите же смирно и ждите меня. А чтобы не было скучно, вот вам моя сумка, закусите хорошенько!
Предложение дяди было принято с радостью. Даже Жан успел уже проголодаться после ночи, проведенной в разговорах с дядей, а Мишель и Франсуа, как мы помним, ничего не ели со вчерашнего дня. Все трое с аппетитом поели говядины и хлеба, которых в сумке оказалось достаточно, и запили вкусный завтрак несколькими глотками воды с вином из дядюшкиной дорожной фляжки. Франсуа и Мишель совсем ожили и весело болтали. Один Жан был печален.
– Тебе жалко Али? – спросил Мишель.
– Бедная моя собака! – со слезами на глазах сказал Жан. – Я никогда не забуду, что он погиб, защищая меня. Если б не он, дядюшкин выстрел раздался бы слишком поздно: меня бы уже не было на свете. Али спас мне жизнь тем, что отвлек от меня внимание льва. Как жаль, что дядюшка не выстрелил несколькими секундами раньше! Мой славный Али, разделявший все наши беды, разделил бы теперь с нами и наше счастье. По крайней мере, я не хочу, чтобы его тело растерзали эти мерзкие шакалы. Помогите мне зарыть его поглубже, чтобы они не смогли до него добраться.
Дети набрали острых камешков, выломали в кустах несколько прутьев и с помощью этих незатейливых орудий выкопали, хотя и не без труда, довольно глубокую яму. Бедного Али положили туда, засыпали сначала листьями, потом землей и песком, утоптали землю как можно крепче и забросали могилку всеми камнями, какие только смогли найти поблизости. Когда все это было сделано, Жан печально сел возле могилы своего верного друга и мысленно простился с ним.
Возвращение дяди отвлекло его от грустных мыслей. Старший Кастейра пришел раньше, чем обещал. Ему не пришлось идти так далеко, как он думал: на полдороге ему встретились Шафур с товарищем, шедшие ему навстречу вместе со старшиной деревни Квур Ишурджет и большей частью жителей этого селения.
Шафур, которому охотник ничего не сказал о своих племянниках, ужасно сконфузился, когда увидел мальчиков, спокойно смотревших на него. Чтобы скрыть свое смущение, он рассыпался в похвалах их храбрости и упорству.
– Ты как есть молодец! – сказал он Жану. – Попроси дядю, чтобы он записал тебя в полк, когда вырастешь. Из тебя выйдет славный солдат!
С большим трудом удалось взвалить льва на двух крепких лошаков – он был страшно тяжел. Мишель и Франсуа также сели на лошака, и все отправились в деревню, куда и прибыли через час без всяких приключений. Там дядя Томас простился со старшиною и двинулся в обратный путь вместе с племянниками и солдатами.
Жан не мог не сравнивать это возвращение, такое удобное и приятное, с труднейшим путешествием, какое он с братьями совершил в последние дни. Тут только мальчик осознал, какую жестокую ошибку он совершил, выбрав неверную дорогу – самую длинную и к тому же самую неудобную.
На ферме Сен-Филипп все с восторгом встретили храброго охотника, избавившего округу от такого страшного врага. Дядя Томас согласился переночевать у фермера, который дружески побранил Жана за то, что он ушел и увел с собой братьев, даже не простившись с ним.
Но самый торжественный прием черному льву и его победителю был устроен на другой день в форте Сен-Жермен. Там Томасу Кастейра была устроена настоящая овация. Комендант вышел ему навстречу и осыпал его восторженными поздравлениями.
– Благодарю вас, господин комендант, – отвечал Кастейра. – Да, я могу сказать, что поход мой был удачен: на Бу-Изеле я нашел не только льва, но и свое семейство!
С этими словами дядя Томас указал коменданту на троих своих племянников, по радостному выражению лиц которых можно было видеть, что они уже забыли обо всех перенесенных ими тяготах и невзгодах.
Читать бесплатно другие книги:
