Охота на волков Соболев Сергей

Глава 10

Около десяти утра в самом центре станицы Мещерская, на рынке, в базарной толкучке, была убита местная жительница, тридцативосьмилетняя Наталья Агафонова.

Наталья, бывшая учительница, мать троих детей, лишилась мужа года два назад. А старшая дочь, шестнадцатилетняя Даша, в один из ноябрьских дней отправилась к подруге, проживающей на другом конце станицы, и с той поры Дашу больше никто не видел.

По поводу пропажи дочери Агафонова не раз обращалась к местным властям. Она написала заявление на имя начальника временного РОВД, несколько раз посетила комендатуру, где просила помощи у военных, даже добилась личной аудиенции у главы местной администрации Ильдаса Искирханова.

Во всех инстанциях пообещали разобраться. Но если сотрудники милиции предположили, что девушка скорее всего находится среди других заложников на занятой боевиками территории, то Искирханов позволил себе еще и грязный намек: «Может, Агафонова, ваша дочь в проститутки подалась? Тогда вам лучше искать ее не здесь, в Чечне, а в Москве, на Тверской…»

Женщина с раннего утра заняла место на бывшем колхозном рынке. Конечно, такой оживленной торговли, как лет восемь-десять назад, сейчас не было и в помине. Хотя военные действия в станице не велись, как в первую чеченскую, так и в ходе нынешней кампании, все же у местных с наличностью было туговато – где ж взять живые деньги, если платить пенсии и пособия стали только последние два месяца? Но станица после прихода, вернее, возвращения федералов стала постепенно оживать, поэтому и на базарчике кое-какая торговлишка наладилась.

Агафонова принесла из дома для продажи почти новый ковер, мужнин костюм, который долгое время не решалась продавать – надеялась получить хоть какую-то весточку от мужа, – пять упаковок «сухпая», презентованных ей сердобольными солдатиками на железнодорожной станции, и еще кое-что из «гуманитарки», которую она получала на двух своих младших детей.

Наталья опасалась, что ее девочку похитили местные чеченцы, а затем перепродали в горную Чечню. Там ее могли превратить в рабыню, в наложницу одного из наемников-арабов или перепродать дальше, в турецкий либо саудовский бордель.

Агафонова решила продать самое ценное из сохранившегося имущества, чтобы выручить хоть какие-то живые деньги. Для начала ей нужна была сумма в четыре тысячи рублей, чтобы заплатить посреднику, одному из чеченцев, который взялся навести справки о судьбе ее пропавшей дочери.

…Женщину несколько раз ударили ножом в спину. Какое-то время она лежала на земле, в жиже из взбитого ногами снега и грязи, напитавшейся кровью. Ее бледное лицо было запрокинуто к угрюмому свинцовому небу; она лежала недвижимо до тех пор, пока труп не обнаружили омоновцы, появившиеся на рынке, чтобы выяснить, почему вдруг опустела площадь.

Федералы, обнаружив такого рода находку, мрачно переглянулись: еще одно бессмысленное убийство, еще одно жертвоприношение ичкерийскому Молоху.

За несколько часов до этого, в предрассветные часы, неизвестными лицами был открыт огонь по наряду милиции, патрулировавшему железнодорожные пути в районе депо, но, к счастью, на сей раз обошлось без человеческих жертв.

На днях были похищены двое солдат срочной службы из состава комендантской команды. Кто-то зашвырнул в окно райотдела милиции гранату, и лишь неопытность метателя – в корпусе «РГД-5» вместо запала в трубку была ввинчена предохранительная пластмассовая пробка – уберегла жизни трем сотрудникам милиции.

Такого рода ЧП происходили в станице Мещерской, в этой важной для федералов точке на карте Чечни, почти каждый божий день.

Вдобавок ко всему население стало пополняться за счет чеченских юношей призывного возраста и зрелых мужчин. О недавних же занятиях вновь прибывших нетрудно было догадаться по их обветренным лицам, по их глазам с волчьим высверком и по тем отметинам, которые оставляют на коже пороховые газы. Что это за публика, почти всем было понятно, но большинству боевиков, прибывших в эти края на отдых – или с какой-то другой целью, – удалось успешно пройти процедуру регистрации и легализоваться в Мещерской.

В местной больнице почти в открытую проходили лечение нохчи с огнестрельными и осколочными ранениями. Как только их раны заживали, как только врачи ставили их на ноги, они тут же куда-то бесследно исчезали, а в больницу невесть откуда прибывали новые «пациенты».

Более половины населения станицы составляют вайнахи, что же касается остальных жителей, то это преимущественно терские казаки, давно уже через смешанные браки породнившиеся с чеченскими кунаками.

Крупный железнодорожный узел был заставлен эшелонами с самым разнообразным грузом, а также топливными цистернами. Именно здесь в последние недели разгружались многие из прибывающих в Чечню частей и подразделений, кроме того, еще немаловажно: через Мещерскую проходит нефтепровод, через который качают не только местную, но и бакинскую нефть.

Напряжение в станице и соседних населенных пунктах нарастало, и не замечать этой опасности мог только дурак или слепец.

– Надо ср-рочно проводить профилактику! – сказал Заруцкий, обращаясь к местной «тройке». – Причем немедленно, потому что завтра уже придется здесь делать жесткую зачистку!

«Тройка», составлявшая местное руководство – военный комендант, начальник райотдела милиции и глава администрации Искирханов, – хотя и понимала правоту вэвэшного полковника, но все еще колебалась: стоит ли им принимать сторону Заруцкого, человека очень влиятельного, но склонного к жестким поступкам?

– Мне понадобится от трех до четырех часов, – проинформировал их полковник. – Я гарантирую, что местные нохчи после моей профилактики станут шелковыми! Не то что выстрелов, даже чиха чужого вы в станице не услышите!

Через два с небольшим часа после начала акции, для проведения которой Заруцкий задействовал батальон внутренних войск, ожидавший погрузки в вагоны на станции, а также подразделение ОМОНа и одну из подчинявшихся ему напрямую мобильных бронегрупп, были созданы все предпосылки для намеченного полковником мероприятия воспитательного характера.

Три десятка нохчей в возрасте от пятнадцати до сорока лет стояли со связанными сзади руками, на самом краю глубокой траншеи, которой вскоре предстояло стать могильником.

Кто-то из местных авторитетов явно намеревался присосаться к «большой трубе» и распорядился сделать ответвление для нужд собственного нефтеперегонного заводика, но приход федералов спутал ему карты, а уже вырытую траншею никто не удосужился засыпать.

Пятерых чеченов из числа выздоравливающих выхватили прямо из больницы, остальных брали из домов, в темпе прочесав несколько кварталов. Потом связали руки, охаживая прикладами и дубинками, утрамбовали в старенький «ПАЗ», вывезли за околицу и выстроили на краю траншеи.

Вэвэшный подполковник в маске, заместитель Заруцкого, стал проводить с понурившими головы абреками воспитательную работу. Смысл его речей сводился к следующему: если в станице и ее окрестностях произойдет еще хоть одно ЧП, если не прекратятся ночные обстрелы и будет убит еще хоть один человек, тогда все регистрации аннулируются, в населенном пункте будет по-новому произведена зачистка, все мало-мальски подозрительные субъекты будут отправлены в фильтры, а смутьянов, кто по ночам бродит с оружием, а днем прячет его в «нычки», – ждет этот вот глубокий ров.

Пока подполковник «воспитывал» чеченов, Заруцкий делал выговор Искирханову в его служебном кабинете, расположенном на втором этаже Управы.

Поскольку они общались наедине, то полковник особо не стеснял себя в выражениях.

– Тебя зачем на это место поставили, Ильдас?! Чтобы ты следил здесь за порядком! А ты вконец распустил своих нохчей! Какого лешего?! Зачем пускаешь боевиков в Мещерскую?! Не хрена им здесь делать! Пусть воюют в Джохаре, в горах, а здесь им не место! Почему я должен этим дерьмом заниматься? А ты тогда на что сдался? Думаешь, у меня других забот нет?!

Говорил он медленно и веско, чтобы каждое слово втемяшилось в башку чечена. Да еще вдобавок приставил к его груди указательный палец и долбил, точно дятел, чтобы «управленец» надолго запомнил урок.

Ильдас, крепкий и коренастый мужчина лет тридцати пяти, с с хитрющими глазами-буравчиками на смугловатом, выбритом до синевы лице, то пытался что-то сказать, то тут же, словно осознав свои промахи, принимался угодливо кивать головой.

– Должен быть порядок, понял?! – жестко сказал полковник. – Чтобы впредь у тебя здесь было тихо и покойно, как на сельском кладбище! А то твои же кунаки, если ты нам дело сорвешь, из тебя сделают виноватого.

Местный «голова» хотел что-то сказать, но Заруцкий вспомнил, о чем намеревался расспросить Искирханова.

– Ильдас, недавно здесь был Латып, так?

– М-м… Латып? – Искирханов отвел глаза. – Он сам тебе рассказал?

– Я тебе, кажется, задал вопрос.

– Да, заезжал ненадолго. Не знаю, какие-то дела у него здесь были… А что случилось?

Заруцкий еще раз с силой ткнул чечена пальцем в грудь.

– Пока ничего не случилось, Ильдас. Но если ты, дорогой кунак, будешь за моей спиной какие-то козни строить, с тем же Латыпом без моего ведома и согласия какие-то делишки прокручивать, то случиться может всякое и разное…

В этот момент включился «Кенвуд». Заруцкий, выслушав сообщение, которое ему передали по рации, вполголоса выругался.

Дверь за полковником захлопнулась с такой силой, что с притолоки посыпалась штукатурка.

«Ми-8 Салон», рассчитанный на перевозку высокого начальства, приземлился на площадку рядом со станцией. Когда к вертолету подкатил пятнистый джип, по площадке уже вышагивал генерал-лейтенант Карабанов, рядом с которым держалась добрая дюжина «навороченных» спецназовцев.

Карабас очень беспокоиться за свою драгоценную жизнь, поэтому повсюду, где бы он ни появлялся, даже в Москве, его прикрывала охрана.

Вместо приветствия генерал проворчал:

– Что ты себе позволяешь, Заруцкий? Кто дал тебе добро на зачистку?

Наверняка уже кто-то «стукнул», продумал вэвэшник. Но сказал совсем другое:

– Да нет никакой зачистки. Небольшая профилактика, не более… Задержали несколько чеченцев, сейчас им прочитают «лекцию», потом отпустят по домам. Так что я не вижу оснований для… беспокойства.

Приблизившись к Заруцкому вплотную, генерал негромко проговорил:

– Я смотрю, ты слишком много стал брать на себя. В последнее время ты уже несколько раз крупно меня подставил. Особенно когда подписал меня на авантюру с наездом на гэрэушников. Смотри, Николай… Мое терпение не безгранично.

Заруцкий молчал, никак не реагируя на выговор начальства.

– Я здесь не задержусь, – продолжал Карабанов. – Мне в Гудермес надо наведаться, но тут услышал о чинимых тобой безобразиях, решил сделать остановку в пути… Вот что, полковник. Все «мероприятия», ну, ты понимаешь, о чем я, временно сворачиваем. Ты меня понял?

Заруцкий, все так же молча, кивнул.

– Не позднее двадцать седьмого чтобы был в Москве, – сказал генерал. – Будем менять одну из наших бригад, так по этому поводу решено в Подмосковье устроить показательное мероприятие.

Бросив пристальный взгляд на подчиненного, он сказал напоследок:

– Что-то, Николай, ты какой-то подозрительный стал… Ладно, не буду больше читать тебе мораль, в Москве обо всем поговорим.

Проводив взмывшую в небо «вертушку» недобрым взглядом, Заруцкий вернулся в джип, где его дожидался ближайший помощник Авдеенко.

– Я был, товарищ полковник, в Ханкале. Потом проехал по трассе, переговорил с командирами «блоков»… Показывал им фотоснимки, которые нам коллеги передали… – Он вытащил из внутреннего кармана бушлата пачку фотоснимков. Отобрав с полдюжины, передал их Заруцкому, остальные сунул обратно.

– А у этого… у оператора, который на гэрэушников как почтальон работал, кроме этих фото, при себе больше ничего не было? Письма какие-нибудь, видео– и аудиозаписи?

– Да, он вез с собой несколько кассет, – сказал Авдеенко. – Все это дело, конечно, изъяли, но просмотреть записи как-то не было времени… Короче, опознали сразу несколько человек, но главный у них… Вот этот!

Внимательно рассмотрев все фотоснимки, в особенности же тот, на который было обращено его особое внимание, Заруцкий удовлетворенно кивнул:

– Я хоть без маски его не видел, но чую хребтом: это он! Оч-чень хорошо…

– Старлей с «блока» возле Ассиновской уверенно его опознал. Они под видом «антиснайперов» там и еще в других местах отирались.

– Борец, говоришь, со снайперами? – в задумчивости проговорил полковник. Затем, немного помолчав, повторил: – Оч-чень хорошо…

Глава 11

День выдался какой-то неудачный, наполненный суетой и неприятностями, так что Искирханов добрался до дома лишь поздним вечером. Двое вайнахов из числа дальних родственников, которых он временно взял к себе на постой – заодно они охраняли домовладение, – дождались, когда джип проедет во двор. Затем закрыли массивные створки ворот и заперли их на ночь.

Потом один из вайнахов выпустил из вольера свирепую кавказскую овчарку. После чего принялся возле гаража наводить глянец на бока джипа, поскольку машина была заляпана грязью по самую крышу. Другой же вайнах последовал за хозяином в дом.

Хотя еще не все работы были закончены и не все помещения обставили мебелью и украсили коврами и шелками, все же трехэтажные хоромы, которые выстроил недавно для себя Искирханов, уже сейчас казались настоящим дворцом.

Хитрый и осторожный Ильдас не стал строить для себя новый дом в станице, где могут иметь место и зачистки, и все что угодно, вплоть до артобстрелов и бомбометаний, а возвел свой «замок» километрах в четырех от околицы.

Конечно, по нынешним лихим временам жить в уединенном месте небезопасно, но, с другой стороны, кого ему здесь бояться? Кто посмеет тронуть его хоть пальцем, тот не проживет и одного дня.

Навстречу ему вышла шестидесятилетняя вдова и приживалка тетка Зулейка, обряженная во все черное. Она и стряпуха, и стиркой-уборкой занимается, и за наложницей приглядывает, чтобы та не сбежала ненароком.

Свою семью, жену и двух детей, Ильдас еще пять лет назад переправил к родственникам в Турцию. Там они и прижились.

Поскольку мужчине нельзя без женщины, а старая карга, которую все здесь кличут «женщина», таковой, по сути, давно не является, то Ильдасу приходится содержать еще и наложницу, а случалось и так, что и двух наложниц сразу.

Вот как сейчас, когда у него в доме живут две русские девчонки, одну из которых должны на днях переправить в горы. Днем их держат взаперти в хозпостройке, возле собачьего вольера, а ночью, когда у хозяина есть соответствующее настроение, они делят с ним пустующее в отсутствие жены ложе.

– Я не буду ужинать, женщина, – нахмурился Ильдас. – Приведи девчонок ко мне в спальню. Умар, ты мне тоже не нужен, я устал и хочу отдохнуть.

Старуха, по обыкновению не произнося ни слова, отправилась выполнять хозяйское распоряжение.

Искирханов был зол и мрачен, как грозовая туча. Сейчас он стал самим собой, ему не было нужды скрывать свое истинное лицо – он не на людях, а у себя дома, где каждое его слово – закон.

Ох как нелегко лавировать между своими братьями вайнахами, среди которых уже давно нет единства и духовного братства, и российскими военными, которые тоже частенько не могут поладить друг с другом – так свора собак грызется за кость! Вот и сегодня ему пришлось выслушать упреки сразу с двух сторон. Одни попрекают – почему, мол, позволяешь так измываться над нами русским собакам? Другие бранятся: держи своих нохчей в крепкой узде…

Кое-кто забывает, а возможно, просто не знает, что «нохчи» в дословном переводе означает «волки».

В отличие от собачьего племени, к которому принадлежат в первую очередь «русские люди», волки не поддаются никакой дрессуре, их невозможно заставить служить, а вернее, прислуживать, потому что эти гордые и мощные существа признают лишь две вещи – волю и дикую стихию охоты.

Как и все истинные чеченцы, Ильдас в душе люто ненавидел русских, но, вынужденный считаться с реальностью, с выгодой для себя и для своего тейпа, сотрудничал кое с кем из них. А когда случались такие неприятные эпизоды, как нынешний, он с огромным удовлетворением отыгрывался на русских наложницах, насилуя их и всячески унижая их человеческое достоинство.

Хозяин взял из бара бутылку и толстостенный стакан – к черту нормы шариата! Налил почти полстакана неразбавленного скотча, затем, запрокинув голову, одним махом опорожнил емкость.

Поднялся по лестнице на второй этаж, ощущая, как по телу разливается тепло, как на смену раздражению и усталости приходит приятная истома. Следом за ним в хозяйскую спальню поднялась и Зулейка, толкая впереди себя двух юных наложниц с заспанными лицами.

– Оставь нас, женщина, – распорядился Ильдас. – Разбудишь в семь утра. Все, иди…

Усевшись на край своего ложа, он вперился тяжелым взглядом в заспанные лица юных наложниц. Той, что уже около месяца находилась в его доме, было лет шестнадцать. Лицо – с россыпью веснушек, вздернутый носик, по-детски припухлые губки, ямочки на щеках. Такой она была раньше… А сейчас на лице девушки застыло выражение тупой покорности. Другая – чуть постарше, ей лет восемнадцать, и у нее уже развитая, как у взрослой женщины, грудь с выпуклыми темно-коричневыми сосками и крутые бедра.

– Что застыли? – проворчал Ильдас. – Раздевайте меня и сами раздевайтесь.

Девчонки стали медленно освобождаться от одежды: вот одна сбросила наброшенное на плечи пальтецо, затем другая. Потом так же неторопливо избавились от остальной одежды. После чего принялись разоблачать строгого хозяина.

– Что вы возитесь! – прикрикнул Ильдас. – Живее! Мне еще нужно время, чтобы выспаться!

Он рывком привлек к себе младшенькую. Для начала больно куснул ее за сосок, а когда она, взвизгнув, попыталась отстраниться, одной рукой облапил ее за ягодицы, а другой забрался в промежность.

– Ну что?! Зажила твоя задница? Нет? Ну так это твои проблемы.

Новенькая, исполняя прихоть хозяина, присела перед ним на корточки и принялась обихаживать его мужское достоинство. Она, хотя возрастом постарше и выглядит, как зрелая женщина, действовала не слишком умело, возможно, сказывался недостаток опыта в таких забавах. Ну да ладно, он и эту обучит, как обучил в своей жизни немало малолетних шлюх.

– Теперь меняйтесь… Вот так… По очереди!

Чувствуя, как подступает миг разрядки, Ильдас Искирханов блаженно смежил тяжелые веки.

– Ну что же вы? Не останавливаться! Кому сказал?!

Он еще не успел раскрыть глаза и понять, что происходит, когда над ухом прозвучал резкий мужской голос:

– Счас, чеченская падла! Счас ты у меня покайфуешь!

Мокрушин, схватив пятерней копну жестких волос, приподнял чечена, а потом коротко, без замаха, треснул другой рукой по роже.

– Уберите девушек, – процедил он сквозь зубы. – А ты, гребаный козел, чего разлегся?! Вставай, сучара!

Он пнул ботинком хозяина, который от полученной затрещины растянулся на полу кверху своей мохнатой, заросшей курчавой шерстью спиной.

Он еще раз пнул хозяина носком ботинка.

– Поднимайся! Я, что ли, одевать тебя должен?! А впрочем, хрен с тобой, не хочешь одетым, так пойдешь с нами голышом!

Мокрушин уже хотел уйти, предоставив одному из бойцов возиться с Искирхановым, но тот вдруг заголосил:

– Я представитель власти! Что вы себе позволяете?! Я…

– Дерьмо ты! – бросил через плечо Рейндж. – А кто мы такие, урод, тебе объяснят уже на том свете.

С минуту Мокрушин стоял посреди просторной гостиной на первом этаже особняка. Потом, плюнув на зеркальный паркет, заявил:

– Ерунда, Тимоха, мы с тобой еще и не такие хоромы видели, верно?

– И не такие крепости брали, – вторил Рейнджу его заместитель. – Сколько у нас времени?

– Пятнадцать минут вполне достаточно. Спросите у девчонок, может, еще кто из заложников в доме обнаружится… Подвалы надо осмотреть… Сейф у хозяина выгрести. Не только бумаги, но и бабки, и прочие ценности – изъять! Чтобы на грабеж и вооруженный разбой смахивало, вкупе с похищением хозяина для получения выкупа. Ясна задача, бойцы? Тогда действуйте!

Мокрушин и сам прошелся по дому. Затем, несколько секунд безмолвно постояв над мертвой чеченской женщиной – старая карга что-то почуяла, выперлась в коридор с охотничьей двухстволкой, пришлось ее застрелить, – вышел на свежий воздух.

Собаку же приговорил одним точным выстрелом снайпер, стрелявший метров с восьмидесяти, взобравшись на высокое дерево, росшее за забором. Овчарка к этому моменту уже несколько раз подала голос, видно, что-то учуяла, и тот чечен, что возился подле гаража, уже начал беспокоиться. Но не очень долго беспокоился: почти одновременно со снайпером, стрелявшим из малошумного винтореза, сработал боец, вооруженный боевым арбалетом с мощной ночной оптикой.

Еще одного чечена, помимо Искирханова, взяли живьем: видимо, судьба такая у гэрэушников – таскать чеченов не перетаскать, и все парами попадаются.

Вертолет «Ми-8МТ», оборудованный аппаратурой для ночных полетов, спустя час с небольшим доставил всю компанию в Гудермес.

К сожалению, ни Умарова, ни того субъекта, которым так заинтересовался Мануилов, в Мещерской не оказалось – они покинули станицу примерно за сутки до появления там мокрушинской команды.

Понятно, что Искирханова и его дальнего родственника уже дожидались в застенке. На него даже не пришлось особо давить; Ильдас, не чувствуя за собой никакой вины, – ведь он не совершал ничего противозаконного? – согласился рассказать о том, какие гости побывали в его усадьбе прошлой ночью, кто с кем контачил и когда они уехали.

Относительно наложниц он все отрицал: несколько дней назад, мол, подобрал девчонок на улице, приютил-накормил-обогрел, собирался передать федералам, но вот… не успел.

Одну из этих русских девушек звали Дарьей Агафоновой.

Глава 12

После начала боевых действий в Чечне станица Слепцовская превратилась в прибежище для тысяч и тысяч беженцев. Чеченцы, русские, даргинцы, авары, люди других национальностей, кто спасаясь от авианалетов и артобстрелов, жестких зачисток и произвола российских спецподразделений, кто, наоборот, опасаясь массового террора со стороны озверевших «воинов ислама», кто потеряв кров над головой или близких, – вся эта масса бедствующих, смертельно уставших людей была сорвана войной с обжитых мест, и теперь они вынуждены были тесниться на крохотном пятачке ингушской земли.

Они жили, вернее сказать, выживали, где придется и как придется. Беженцы ютились в едва отапливаемых походными печками эмчеэсовских палатках, в землянках и поставленных на прикол вагонах, в автобусах и наспех сколоченных бараках, а также в частных домах, если их хозяева соглашались потесниться, в школах, общежитиях и даже в административных зданиях – здесь каждый квадратный метр жилья ценился на вес золота.

Помощник коменданта, сидевший за рулем белой «Нивы», сверился с записанным на бумажке адресом.

– Тут, в этом доме, их контора… Мне дожидаться вас или могу быть свободен?

Бушмин прикинул, что от «Северного», где в одном из плацкартных вагонов разместилась его команда, они проехали всего ничего – минут пятнадцать ходьбы, а потому задерживать местного сотрудника не было особой необходимости.

– Спасибо, майор, что подбросил. Дорогу мы теперь знаем, так что обратно пешим порядком доберемся.

В двухэтажном здании, некогда занимаемом местным райсобесом, теперь размещались представительства организаций гуманитарного характера: «Врачи без границ», «Хьюман райтс» и миссия МККК. Именно филиал «Красного Креста» и нужен был Бушмину, надеявшемуся навести здесь справки об одной интересующей его личности. Письмо, отправленное Дольниковой в адрес самой близкой подруги, было послано из Слепцовской 27 ноября, а в качестве обратного адреса указан местный филиал МККК; причем послание шло из Ингушетии в Москву две с лишним недели.

Обнаружилось еще с полдюжины писем, одно из которых было адресовано мачехе, с более ранней датой отправления.

Своему телохрану Ивану Гарасу, дабы тот не смущал местных жителей своей внушительной гвардейской статью, Бушмин велел дожидаться на улице. А самому Андрею, чтобы попасть в Миссию, пришлось пройти в здание через двор, воспользовавшись черным ходом.

Поднявшись по лестнице на второй этаж, Бушмин сунулся в первую же дверь. Небольшое помещение было заставлено какими-то ящиками, коробками и упаковками. На краешке стола примостился мужчина лет сорока с небольшим; он, просматривая содержимое одного из разукомплектованных ящиков, что-то отмечал шариковой ручкой в своих бумагах.

– Чем могу быть полезен? – спросил он, глядя на незнакомца – крепкого рослого мужчину лет тридцати, одетого в куртку «пилот».

Продемонстрировав одну из своих ксив, Бушмин сказал:

– Подскажите, где я могу найти Анну Дольникову?

– Дольникова? Гм… – Мужчина на несколько секунд задумался. – Пожалуй, вам лучше по этому вопросу обратиться к Вере Николаевне. Ее кабинет напротив.

Женщине, которая до появления Бушмина рылась в груде накладных, было лет тридцать пять. Открытое, приветливое лицо, ни грамма косметики, русые волосы собраны на затылке в пучок и туго стянуты резинкой. Письменный стол, за которым она сидела, установлен возле окна. Судя по интерьеру, помещение это является не только кабинетом, но и местом для отдыха и ночлега.

– Старший оперуполномоченный Васильев, – представился согласно легенде Бушмин, подкрепив сказанное демонстрацией служебного удостоверения. – Северо-Кавказский РУОП, отдел по борьбе с бандитизмом и похищением людей.

– Моя фамилия Аксенова, – сказала женщина. – В настоящий момент я исполняю… временно исполняю обязанности руководителя Миссии в Слепцовской… Чем могу помочь?

Она указала визитеру на свободный стул.

– Вера Николаевна, скажите, когда вы в последний раз видели Дольникову? – спросил Бушмин. – Вы не против, если я сниму верхнюю одежду?

– Да, конечно. – Женщина кивнула в сторону вешалки у двери. – А что, собственно, случилось?

Бушмин повесил куртку. Затем, поправив наплечную кобуру, опустился на стул, слегка развернув его, чтобы сидеть к даме лицом.

Как всякому мало-мальски информированному человеку, поварившемуся какое-то время в чеченском котле, Андрею было хорошо известно, какие силы и чьи интересы в большинстве случаев стоят за различными «миссиями» и «представительствами», работающими от имени международных гуманитарных и правозащитных учреждений. Многие являются «крышами» для лиц, занимающихся шпионажем в пользу Запада и прочеченской пропагандой. Но правда заключается также и в том, что многие десятки людей приезжают в эти неспокойные края, движимые лучшими побуждениями души и сердца, либо потому, что сами потеряли кого-то из близких, а значит, им ведомо и горе, и сострадание.

Интуиция подсказывала Андрею: эта женщина, с которой ему следует установить доверительный контакт, – чистой воды гуманитарий.

– Вера Николаевна… – Бушмин обратил внимание, что и начальница тайком изучает визитера. – Кое-что действительно случилось, в противном случае я не имел бы удовольствия беседовать с вами… Но вначале ответьте, пожалуйста, на мой вопрос. Когда вы видели Дольникову в последний раз, что вам известно об Анне Сергеевне?

– Гм… Сегодня какое у нас число?

Обернувшись, женщина посмотрела на настенный календарь.

– Надо же… – удивилась она. – Двадцать первое число уже… Три недели точно прошло… Пожалуй, в последний раз я видела Анну двадцать девятого ноября. Да, именно так, потому что в этот день мы отправили две наши машины в составе конвоя, который направлялся в Надтеречный и Шелковской районы… Этим рейсом, насколько я помню, в Чечню отправились также Дольникова и еще две женщины, из числа солдатских матерей – они искали своих пропавших без вести сыновей.

– Так это ваша организация командировала Дольникову в Чечню? – уточнил Бушмин. – Я вас правильно понял?

– Нет, неправильно, – ответила женщина. – Анна не числится у нас в штате, так что при всем желании мы бы не смогли оформить для нее документы, необходимые для поездки в Чечню. Дольникова около месяца или чуть дольше помогала Миссии на добровольных началах, этот факт я подтверждаю. Уехала в Чечню она по своей доброй воле, воспользовавшись какими-то своими связями и возможностями, а заодно и тем обстоятельством, что в республику отправлялся гуманитарный конвой.

– Но вы были в курсе, что Дольникова намеревается отправиться в Чечню? И, должно быть, знаете, зачем, с какой целью она туда выехала?

– Только в общих чертах, – после небольшой заминки сказала Аксенова. – Но я до сих пор не поняла, какова причина вашего визита?

– Начиная с конца ноября от Анны Сергеевны нет никаких известий, – пристально глядя на начальницу, сказал Бушмин. – Следы Дольниковой обрываются здесь, в Слепцовской. Теперь вот, благодаря вам, мы знаем, что Анна Сергеевна последние три недели находится на территории Чечни.

Отвернувшись, он уставился в окно, за которым уже начали сгущаться вечерние сумерки.

– Вера Николаевна, у нас есть все основания предполагать, что жизни Дольниковой грозит серьезная опасность. Мы с вами, по существу, делаем одно дело: помогаем людям, попавшим в беду. Мы будем благодарны вам за любую информацию о Дольниковой. Поверьте, мы действительно заинтересованы в том, чтобы поскорее ее разыскать и помочь в трудном положении, а если понадобится, готовы осуществить специальные спасательные мероприятия…

Еще не дослушав речь визитера до конца, Вера Николаевна занялась какими-то приготовлениями: включила электрический чайник, выставила на стол кружки, выложила чай в пакетиках, сахар и печенье. Затем достала из нижнего ящика стола пепельницу и начатую пачку сигарет.

– Вы сами курите? – спросила она. – Гм… Как врач, я должна предупредить вас о вреде никотина… И… пожалуйста, откройте форточку, иначе мы здесь угорим.

Передавая Бушмину кружку со свежезаваренным чаем, она с озабоченным видом проговорила:

– Признаюсь, у меня у самой душа не на месте… Я уже не раз задумывалась: не приключилась ли с Аней какая-нибудь беда?

Вера Николаевна действительно оказалась добросердечной и отзывчивой женщиной. К тому же она была наделена такими качествами, как наблюдательность и умение разбираться в людях, поэтому информация, которую она решилась доверить собеседнику, носила весьма содержательный характер.

– Честно говоря, если бы не мои собственные дурные предчувствия, я бы не стала ничего этого вам рассказывать, – завершая свой монолог, призналась Вера Николаевна. – Из этических, понятно, соображений. Оправдывает меня лишь то, что на карту сейчас поставлена человеческая жизнь. К тому же, если вы занимаетесь розысками Дольниковой, то вам и без меня многое известно о ее прошлом.

– Вам незачем оправдываться, Вера Николаевна, – сказал Бушмин. – Вот если бы вы отказались помочь нам, к примеру, сделали вид, что незнакомы с Дольниковой, то это действительно было бы «неэтично»… С вашего позволения, я хотел бы задать несколько уточняющих вопросов… Кстати, насколько я понял, вы какое-то время проживали с Анной Сергеевной в одной комнате?

– В этой самой комнате, – кивнула женщина. – Ночевали на раскладушках, сами видите, какая в Слепцовской ситуация с жильем. Да, забыла сказать… Анна взяла с собой только часть вещей, одну дорожную сумку она оставила здесь, в Миссии. Я к ее вещам не притрагивалась, а сумку она сама поставила в кладовку…

– Иными словами, Дольникова все же намеревалась вернуться в Слепцовскую? – спросил Бушмин. – Что она вам говорила по этому поводу?

– Сказала, что будет отсутствовать две или три недели, – немного подумав, ответила Аксенова. – Да, она собиралась на обратном пути на день или два завернуть к нам в Слепцовскую. Но если по каким-то причинам не получится, то Аня пообещала позвонить мне.

– Вещи Дольниковой, скорее всего, мы заберем с собой, – сказал Бушмин. – А вам взамен выдадим официальную бумагу… Но сейчас меня интересует другое. Анна Сергеевна рассказывала вам что-нибудь о тех обстоятельствах, при которых она… потеряла ребенка?

Аксенова с печальным видом покачала головой:

– Подробности мне неизвестны. Сама она ничего об этом не рассказывала, ну а я не решилась бередить ее душевные раны… Аня ведь не сразу открылась мне. Знаете, у нас здесь почти у каждого в жизни что-то случилось, какие-то личные трагедии и переживания, что-то такое, что заставляет людей заново переосмыслить свое прошлое, изменить свое отношение к жизни… Если бы у человека все складывалось благополучно, вряд ли он решился бы сорваться с насиженного места, покинуть, к примеру, благополучную Москву и оказаться здесь, чтобы тратить свои силы, время, зачастую собственные средства, рисковать жизнью – и все ради каких-то совершенно незнакомых тебе людей…

– Дольникова примерно год назад перенесла тяжелую психическую травму, – сделав над собой усилие, сказал Бушмин. – Как вы полагаете, она способна адекватно оценивать действительность? Вы не заметили у нее каких-то… отклонений?

Женщина опять покачала головой.

– Во-первых, я не психиатр, а врач-терапевт. Ну а во-вторых, не всегда мотивы собственных поступков ясны даже тому человеку, который их совершает. Не только женщины, но даже более рациональные мужчины порой решают свои проблемы не серым веществом, а сообразуясь вот с этим…

Она приложила руку к груди.

– Так вот… Конечно, утверждать, что Аня в полном порядке, я не могу, потому что такие трагедии, как случилась с ней, даром никому не проходят. Она очень цельная и достаточно сильная личность, поэтому ей как-то удавалось держать себя в руках и не показывать своего горя на людях… Я заметила почти сразу, что наша новая девочка, извините, что так назвала ее, но она еще очень молода… Так вот, я обратила внимание, что Аня очень и очень переживает по какому-то поводу. Однажды у нее ночью был нервный срыв. Она все плакала, плакала, да так горько-прегорько… Вот тогда она и призналась, что сравнительно недавно погиб ее муж и что она потеряла ребенка на восьмом месяце беременности…

Бушмин с трудом проглотил подступивший к горлу ком. Только сейчас он начал в полной мере осознавать, насколько сильно задевает трагическая история, случившаяся с Дольниковой, его самого, как неумолимо и точно проецируется судьба ранее незнакомого ему человека на те далеко не простые жизненные обстоятельства, в которых существует не только он сам, Андрей Бушмин, но и один очень близкий ему человек.

И даже не один, а два, потому что под материнским сердцем бьется уже сердечко маленького существа – это ведь тоже его родная плоть…

– Даже не знаю, как точно сформулировать следующий вопрос, – продолжил он после довольно продолжительной паузы. – Вы говорили, что Дольникова хотела взять в одном из сиротских приютов ребенка – с тем, чтобы усыновить его и в дальнейшем воспитывать как собственного… Я правильно вас понял?

– Да, именно по этой причине, как мне сдается, Аня и приехала в Слепцовскую. – Вера Николаевна задумчиво покивала головой. – Она довольно подробно расспрашивала меня об этом – и в плане юридической процедуры, и просто по-житейски… Например, какого возраста предпочтительнее брать ребенка, разрешат ли ей взять грудничка или на этот счет существуют какие-то запреты. Намерения, насколько я поняла, у нее были самые серьезные. И еще… Она хотела непременно мальчика.