У обелиска (сборник) Кликин Михаил

Оля предложение тетки приняла кротко, послушно села, положив на колени грифельную доску. Нона села рядом, написала несколько примеров и принялась объяснять алгоритмы решения. Оля слушала внимательно, но решала так, словно нарочно пыталась рассердить Нону – цифры лезли у нее вкривь и вкось, переменные исчезали как по волшебству, знаки невзначай менялись, а минус легко становился продолжением черты между числителем и знаменателем. Нона принялась объяснять еще раз и едва не замолчала, когда Оля, стерев с доски числа, написала мелким аккуратным почерком: «Вы хотите поговорить. Скажите, чтобы я сама решала, а потом вопросы думайте. Я буду писать, а мама подумает, что это я так примеры решаю».

– Умница, – сказала Нона, и вышло очень искренне. Предложение девочки было логичным, а Нона считала логику основой порядка и покоя. – А теперь реши сама вот эти примеры.

Она написала на доске несколько уравнений, стараясь писать как можно убористей, чтобы осталось место для ответов, а потом подумала, стараясь проговаривать про себя каждое слово: «Мать не знает, что ты мысли читаешь? Почему?»

«Она и так за меня боится. Я же потенциальный шпион, агент врага, – Оля подчеркнула последние слова двумя жирными чертами. – Если майор узнает, что я мысли читаю, плохо будет. Я читала – правда, плохо».

– Да, так, – проговорила Нона, словно подбадривала племянницу за хорошо решенное уравнение. – Только вот здесь внимательнее.

Оля стерла написанное и принялась строчить снова:

«Она боится, что я узнаю, что немка, и мне больно станет. А я знаю. Только она моя мама, а где я родилась, дело прошлое. Вы ее любите. И я ее люблю. Если вы захотите ей плохое сделать или нас разлучить…»

Оля оборвала фразу и многозначительно посмотрела на тетку.

«А ты не думала, что ей без тебя лучше?» – подумала Нона, с удовлетворением заметив, как мелькнула во взгляде девочки настоящая искренняя боль, но Оля быстро справилась с собой и, старательно выводя слова, начертила:

«Земля и сила исконная знают, что кому лучше. Я маг, я знаю».

– Ну, как дела у вас? – спросила, подходя, Зойка.

Нона даже сморгнула изумленно, когда на доске вместо слов обнаружились ровненькие столбики цифр, идеально решенные уравнения.

– Старается, – выдавила из себя Нона. – Умница.

Оля просияла.

– А теперь и правда нужно мне за цифры сесть. Но мешать вам не хочу. Час поздний, все по комнатам уже, так что я на кухне посижу, вчитаюсь. Как ложиться станете, позовите.

Она не успела выйти. В дверь тихо постучали, заглянула Алевтина:

– Там майор ваш, Зойка. Нервничает очень, спрашивает, не спите ли.

– А что сам не вошел?

– Говорит, топать сапогами по чистому не хочет, – с каким-то странным выражением сказала Алевтина. – Просил срочно.

Зойка выскочила в коридор, набрасывая шаль. «Ох ты ж, матушки! – воскликнула тихо. – Это что ж у вас? Как?» – и крикнула громче: «Оля, скорее!»

Когда Нянька и Нона выбежали следом за девочкой, в коридоре уже не было никого. Только темные следы там, где стоял, дожидаясь, странный майор.

Нянька, бранясь, пошла за тряпкой. Пожалев старушку, Нона забрала у нее ведро и отправила всех по комнатам, пообещав, что уберет сама. Внизу под окнами, взвизгнув шинами, на полной скорости вылетел из двора военный фургон.

Даже при свете тусклой лампочки было видно, что с сапог военмага капала на пол не грязная вода, а что-то более густое, вязкое. Нона потрогала капли пальцами, понюхала, ощутила едва уловимый запах железа. Она тщательно оттерла с пола кровь и долго полоскала тряпку, меняя воду в ведре, а потом терла жесткой мочалкой руки, словно пытаясь выполоскать и смыть страх, который, казалось, въелся в руки и ядом поднимался от пальцев к плечам, заставляя дрожать, как от холода.

Дрожь не отпускала ее до утра. Цифры в бумагах, что дал Крапкин, плыли перед глазами, их заслоняло видение окровавленных сапог майора-колдуна. Отказавшись от завтрака, Нона устроилась у окна, наблюдая за въездом во двор. Отчего-то с каждой минутой крепла уверенность, что Зойка не вернется.

Но она вернулась – бледная, встревоженная, усталая, и все же живая и невредимая. Как и раньше, молодой незнакомый лейтенант внес Олю, уложил на постель и тотчас уехал, предоставив Зойке ухаживать за дочерью.

– У него с сапог кровью в коридоре накапало, – тихо произнесла Нона, когда сестра отошла от кровати, проверив все ремни и амулеты, а Нянька отправилась в магазин, купить «Олюшке» чего-нибудь «побаловаться» после тяжелой работы.

– Ты в институт не опоздаешь? А то мы явились, задержали тебя, – попыталась перевести тему Зойка. Подхватила узелок и направилась в ванную. Только теперь Нона заметила, что одета сестра странно – в новенькую гимнастерку, но размера на три больше, чем нужно, даже манжеты завернуты; галифе вроде бы впору, ношеные, но колени потерты на ладонь выше Зойкиных. «Уезжала-то Зойка в штатском», – припомнила Нона.

Вопреки бившему тревогу внутреннему голосу, она вошла в ванную вслед за сестрой. Зойка спрятала узелок за спину.

– У тебя там что?

– Оле плохо стало в госпитале. Вырвало ее прямо мне на платье, вот и переоделась во что пришлось. Дай, застираю, – Зойка попыталась вытолкать Нону за дверь ванной, но та нырнула сестре под руку и выхватила узелок. И развязывать не пришлось – пятна крови на узелке расплывались все шире.

Нона кинула его в ванную, торопливо вымыла руки и бросилась ощупывать сестру.

– Где?

– Да что где-то?! – рассердилась Зойка, отталкивая ее руки.

– Мучили они тебя? Пытали? – Перед глазами Ноны все поплыло, сдерживаемый много часов страх вырвался, захлестнув ее волной паники. – Это из-за Оли? – тараторила она, продолжая шарить руками по плечам сестры. – Зойка, брось ты ее, отправь куда-нибудь, в интернат, пусть маги за ней смотрят. Ведь ты не виновата ни в чем! Я и бобылихой проживу, мне не страшно, будем с тобой вдвоем. Все лучше, чем так мучиться…

Несколько мгновений Зойка стояла словно окаменелая, а потом размахнулась и со всей силы ударила сестру по щеке. Нона отшатнулась, но замолчать уже не могла:

– Не виновата ты в том, что это «слово Материнское» тебя выбрало. А я по глазам вижу, сколько ты уже из-за нее вынесла…

– Да нет на мне ничего. Ни одной царапины. Чужая это кровь, чужая! – крикнула Зойка сердито.

– Знаю я магов, они потом все замажут, заколдуют… – Нона ткнула в лицо Зойке руку, где не было и следа от заговоренного Крапкиным ожога. – Будь это чужая кровь, стала бы ты от меня прятать?

– Стала бы, – строго ответила Зойка. – Думаешь, отчего я, когда вы с няней Катей про фронт меня спрашиваете, рассказываю только веселое и хорошее? Именно это и делаю, Нонча, чужую кровь прячу, которой я реки видела. Думаешь, это кровь?

Повернулась к ванной, налила воды в таз, развязала узелок и вытряхнула платье в воду.

– Как-то раз везла полковника нашего, Романа Ивановича. – Зойка взяла деревянные щипцы и расправила платье в тазу. Вода тотчас стала бурой, по поверхности поплыли какие-то серые пятна. – Смотрим, у дороги «летучка» – девчонка-военфельдшер лежит раненая, шофера убило. Я под брезент, в кузов гляжу – там соломки чуток, семеро бойцов без сознания. Товарищ полковник говорит, давай в санбат, в соседнем селе стоит. Я в «летучку» – и повезла. Ухаб на ухабе, слышно, как ребят раненых в кузове подбрасывает и об пол грохает. А на них живого места нет. В санбате стали доставать, а из кузова кровь как вода льет, хоть ведро ставь.

– Выжили они? – стыдясь своей истерики, спросила Нона, подходя к сестре. Зойка не смотрела на нее – только переворачивала щипцами платье, наблюдая, как светлеет вода. Очень осторожно, чтобы не коснуться рукой поверхности воды, не плеснуть на себя или Нону. «Конечно, столько крови видеть – захочешь ли снова к ней прикоснуться сейчас, когда уж война кончилась и ты дома?» – оправдала странную брезгливость сестры Нона.

– Откуда я знаю, Нонча. Я выгрузила и назад рванула. «Летучку» санбату оставила, велосипед взяла у почтальонши деревенской – и обратного ходу. У меня посреди поля товарищ полковник на мертвеце сидит. Думала, все седло сотру, галифе-то в крови, засохло, как корка, но и километра не проехала – моя машина навстречу: полковник шофера похоронил и за мной едет… А еще в другой раз…

Зойка не отрывала глаз от завертей грязной воды, которая лилась через край таза, а все не становилась чистой – плавала по поверхности бурая с проседью пена, оседала на островках ткани. Зойка шевелила ее механическими движениями, сжав в руке щипцы так, что пальцы стали белые, а вены на руке вздулись синими нитками. Постращать хотела Зойка, объяснить, доказать, думала – выпустит из запертого дома своей памяти один крошечный призрак прошлого, напугает старшую сестру и замолчит снова. Но призраки рванулись к живому, и Зойка уже не в силах была их удержать.

– …это уж мы с Ольгой ездили. Нас к полевому госпиталю прикрепили, раз уж она лекарка, хоть и маленькая. Привозят раненого – обмороженный весь, но живой. А на нем медсестра мертвая. Видно, закрыла его собой в поле, убило ее, так и замерзла, а он отчего-то все живой. Как сейчас помню, ефрейтор Горелов, А-И. Говорят, не можем ей руки разжать, замерзли, у вас в тепле оттает, мол, и… Наш маг госпитальный, товарищ Костейко, говорит: давай я ее аккуратно выжгу, сметем, только парня погреем. Солдатик раненый в слезы – медсестричка героическая, много солдат спасла, как же ее – в совок и в ведро? Представь, стоит мужик перед магом, жги, говорит, меня, а ее похороним, как надо. А у самого слезы по лицу текут, от грязи серые. А Лев Сергеевич говорит: не будем жечь. Сломал ей руку, раненого на носилки, нас с Ольгой – за ним. Уж и не знаю, где и как похоронили ту медсестру. А ефрейтора Оля вылечила и не лежала потом, сразу к другим пошла. Она ведь лежит, только когда после маготравмы пациент или раны от заклятий. Там вроде как другая энергия требуется. А заговаривает колотые или сквозные ранения она так, что бывалые маги в ладоши хлопают, осколки, пули вытягивает – любо-дорого… Вот переломы сращивает не слишком умело – знаний не хватает, ее бы в медучилище. Лев Сергеевич говорит, чутье у нее хорошее, но чтобы кость дробленую собрать или орган разорванный, надо знать, как оно само по себе здоровое выглядит, а для того анатомию нужно изучить…

Видно было, как Зойка устала. По ее лбу катился пот, тени под глазами из серых стали сливовыми, как синяки. Может, сказывалась тяжелая ночь, а может, война, воскреснув в памяти, мучила ее, заставляя переживать заново то, что хотелось бы забыть. И еще казалось – щипцы в руках Зойки не деревянные, а свинцовые, с таким трудом она проворачивала их в тазу.

– Дай помогу, – нагнулась к тазу Нона, видя, как от горячей воды поднимается пар. – Нельзя кипятком, кровь не отстирается, желтые пятна потом будут…

Зойка попыталась оттолкнуть ее, но так слабо, будто не было сил в руках.

– Не тронь! – вскрикнула она. – Не тронь, пока не стечет!

Не успела – Нона лишь краешком указательного пальца коснулась воды, чиркнула ногтем, и тотчас неведомая сила отбросила ее к стене, впечатав спиной в плитку. В правом легком вспыхнула такая боль, что Нона не удержалась на ногах – упала, кашляя и хрипя, зажимая ладонью невидимую рану. В ушах стоял грохот, кто-то кричал сквозь него, звал чужим именем. Стало нечем дышать, наполнился железом рот, огнем горело правое плечо, а по ногам медленно полз вверх могильный холод. Она словно издалека услышала звон бьющегося стекла. Со всех сторон обступила горячая тьма, обволокла, поглотила…

Нона с трудом разлепила глаза, уставилась в потолок, пытаясь понять, как оказалась в комнате. Стоило пошевелиться, скрипнув панцирной сеткой кровати, и тотчас подскочила Зойка, бледная, напряженная. Стала заглядывать под веки, щупать пульс.

«Оставь ты меня», – хотела сказать Нона, но язык, рыхлый, как вата, облепленный какой-то дрянью, не подчинился, только горло булькнуло. Нона села, заметив у изголовья полотенце, взяла его и вытерла рот изнутри, снимая вязкую гадость с десен и языка. На ткани осталась длинная нитка. Красная.

Рядом раздалось шарканье и едва различимый скрежет – Нона даже удивилась, как обострился слух. Повернула голову: безмятежная Оля подметала с пола осколки стакана.

– Я уронила, когда тебя в комнату тащила. Извини, красивый был стаканчик. Мамин еще. Жалко. – Зойка покаянно развела руками.

– А оно. То… – Нона не знала, как назвать то, что случилось.

– Платье-то? Я выстирала уже. Сушится на улице. Ты почти полтора часа пролежала. Мы боялись, Нянька вернется с рынка, а ты еще не очнешься. Заболталась, видно, по счастью. Это вот она как раз. «Серая слизь». То, что ты считаешь. Из одежды остатки кипятком надо, я уж почти вымыла, когда ты сунулась.

– А узелок? От него почему ничего не было, хотя весь кровью пропитался? – спросила Нона, с трудом садясь на постели. Зойка помогла ей сесть, Оля подала чашку остывшего чая. Он показался Ноне слишком сладким, никак не желал течь в обожженное магией горло. Она закашлялась, отдала чашку.

– Узелок вот. – Сестра достала из кармана аккуратно свернутый квадрат ткани, снаружи совершенно белый, а изнутри исписанный мелкими рунами. Некоторые из них Нона знала и невольно ужаснулась того, что могло произойти, схватись она за платье всей рукой.

– Новый прорыв был. Под Москвой. Восемнадцать человек мирного населения погибло. На локализацию была брошена магогруппа… В общем, не очень хорошо справились. Очаг заморозили, но двое магов, один старший, генерал-лейтенант магии, подставились под «слизь». Генерала Ольга вытащила, а вот старлей… Не дай бог кому так умереть. Меня в бокс отправили ему нитку повязать, чтоб не мучился, вот и выпачкалась этой дрянью.

В голове Ноны роились вопросы. Не в силах выбрать, который задать первым, она подняла глаза на сестру, будто надеясь, что та, как бывало, без слов поймет и ответит.

– Да, не действует эта штука на меня, спасибо «Материнскому слову». Было время, меня на фронте в «Кровавую реку» посылали – раненых вытаскивать. Ах да, ты ж не знаешь, наверное, что за твоими цифрами. Я расскажу, а защитные заклятья сами в памяти секретное туманом замажут. От тумана, правда, голова побаливает, так что могу промолчать. В институте спросишь.

Нона замотала головой: нет, мол, рассказывай.

– В общем, там, где выступает «Серая слизь», через полчаса-час земля кровоточить начинает. Довольно редкое стихийное магическое явление. Как правило, появляется как след от застарелого проклятья, которое сдетонировало после долгих лет спячки. На «Кровавой реке» маги чаще всего и попадаются. «Слизь» плывет по крови островками не больше ладони, а бывает и крупинками размером с горошинку. И такая горошинка магу жизни будет стоить, если дать ей до живого коснуться. Так вот, как-то выяснил наш капитан Румянов, что меня «Серая слизь» не берет. Как именно выяснил, не скажу. Тут уж у меня в голове все туманом прошито.

Нона заметила, как Оля передернула плечами – видно, она-то как раз помнила, что произошло. Уж если видевшую всякое девочку тряхнуло от одного упоминания того дня, немудрено, что сестре память вычистили.

– В общем, хотели меня сначала к отряду приписать, который на локализацию очагов выезжает. Пока война шла – ездили. Но только что я могла вынести? Останки. Если уж «слизь» вцепилась, да во всю силу, а не как с тобой – после горячего пара слабая, разбавленная, там и от костей одна водичка. Вот и осталась у меня работа – нитки вязать. Магия черная все равно тело выест, а наговоренная нитка – она… разум выключает. Когда «слизь» по кровотоку в голову заберется, то заставляет верить, что ты – это не ты, а кто-то из тех, кто погиб, и ты гибель его заново переживаешь. Наверное, почувствовала ты, Нонча, что-то такое? Только маг привык своей волей в магическую материю вмешиваться, если поверит он, что умирает – сам себя начинает убивать. Ниткой этот процесс можно остановить, а потом включаются медики – пытаются последствия маготравмы убрать, восстановить системы. А Оля «Серую слизь» из тела тянет наружу, как осколок или пулю. Вот после такого она и лежит, пока ее магический иммунитет со «слизью» борется.

– То есть она, «слизь» эта, еще в Оле? – испугалась Нона, невольно отпрянув, когда девочка протянула ей носовой платок. Оля смутилась и отошла, Зойка взяла платок и вытерла с подбородка сестры каплю слюны.

– Нет никакой «слизи». Девается куда-то. Олю в институты, бывает, вызывают, замеры делают, анализы, и других детей исследуют, таких же, как она, а все еще понять не могут, как все это работает.

– Мой коллега, тот, с которым ты познакомилась, профессор Крапкин, он очень умный человек. Давай Олю ему покажем, может, придумает теоретик, до чего магопрактики не додумались? Нельзя допустить, чтобы она такое каждый раз переживала!

Сестра улыбнулась и обняла Нону за плечи. Тут же под руку сунулась и Оля, поняв, что несчастный случай обернулся ко благу – не станет тетка действовать против нее, почувствовав на себе, каково приходится, когда чужие смерти через тебя летят.

– Ой, да я же на работу опоздала! – воскликнула, внезапно вспомнив о времени, Нона. – Как я объясню?

Зойка еще крепче прижала ее к себе, поцеловала в висок.

– Лейтенант Зимин заходил от Юрия Саввича, справиться насчет Оли. Я с ним записочку майору передала, чтобы сообщили в институт – сегодня тебя на работе не будет. Поверь, руководство института знает о прорыве «слизи», и фамилия Румянова для них далеко не пустой звук. Помяни мое слово, завтра ни один не спросит, отчего тебя не было.

Отчасти Зойка оказалась права: на следующий день большинство коллег-немагов обходили Нону с почтительным молчанием, а маги уважительно раскланивались. Заговор молчания нарушил Крапкин.

– Какая вы, оказывается, смелая женщина, Нона Васильевна, – проговорил он, остановившись возле ее стола. Видно было, как Леонид Яковлевич смущен – картонная папка с бумагами в его руках чуть подрагивала, кончики ушей мага порозовели. – Не всякий колдун наберется смелости участвовать в операции Юрия Саввича. Я вот… все медлю, не решаюсь, хотя, казалось бы, кому, как не мне, ехать «Серую слизь» изучать. А я все малодушничаю, поводы нахожу.

Видя, как тяжело дается магу признание в собственной трусости, Нона чувствовала себя невольной лгуньей. Видно, среди магов любое участие в работе группы Румянова почиталось подвигом, и тень этого страшного героизма невзначай пала и на скромного математика Нону Волкову.

– Да что вы, Леонид Яковлевич, – попыталась утешить его Нона, невольно вставая из-за стола. Неудобно было от того, что половина отдела, отвлекись они от расчетов, могли слышать неуместную исповедь Крапкина. – Это сестра моя с майором работает. Сестра и племянница. Они еще на фронте с ним познакомились, а я только… так…

Не зная, что можно рассказывать, а о чем стоит умолчать, Нона сбилась с мысли.

– Вы, Нона Васильевна, в столовую нынче идете? – перехватил инициативу Крапкин. – Через четверть часа обед, а Иван Осипович говорил, сегодня котлеты манные с киселем очень хороши. Давайте я за вами зайду, вместе пообедаем, и вы мне о ней расскажете.

– О ком? – Нона моргнула, не понимая, о чем речь.

– О «слизи», – прошептал маг, еще больше краснея. – Вы ведь видели ее, как мне сказали. А я, представьте, ни разу. В институт образцов не привозят – слишком активные, а обезвреженная, она исчезает скоро. А мне так хочется знать… Ноночка Васильевна. – Леонид Яковлевич сжал ее руку в своих ладонях. – Я всегда видел, какая вы умница, но это… удивительно смелая женщина! Какая же вы… невероятная женщина!

Он собирался сказать еще что-то. Однако и того, что уже было сказано, оказалось достаточно, чтобы математики побросали свои формулы и теперь внимательно прислушивались к разговору. Девчонки помоложе хихикали, дамы смотрели с умилением.

– Совсем вы смутили меня, Леонид Яковлевич, – проговорила Нона сдавленным и каким-то чужим, преувеличенно бодрым голосом, – нехорошо. Мы ведь обедать собрались, а мне до обеда еще несколько отчетов с полей проверить и обсчитать нужно – все ли заклинания сходятся с суммой воздействия. Вы приходите через двадцать минут, я как раз все закончу. За обедом и договорим.

Говоря это, она едва не вытолкала мага за дверь.

– Ах да, я же… Вот, Елене Ивановне данные от полковника Егорьева. Он попросил зайти передать.

Девчонки снова захихикали.

– Давайте его сюда, товарищ Волкова, – сочным контральто велела замначальника отдела Елена Ивановна, протянула пухлую руку. – А вы идите, товарищ Крапкин, идите. В других отделах сердцеедствуйте. Подумайте только, какой донжуван!

Почувствовав, как запылали щеки, Нона прикрыла дверь за магом и подошла к столу старшей коллеги.

– И отчего вы все не выйдете за него, Ноночка? – звучным шепотом осведомилась Елена Ивановна, прикладывая ладонь к полной груди. – В возрасте Леонида Яковлевича в Ромео играть уже непристойно, а вы не замечаете.

– Так он не звал, – попробовала отшутиться Нона.

– Как не звал? – изумилась Елена Ивановна. – Непростительное упущение с его стороны. Полагаю, я намекну ему при случае, что непременно стоит это сделать. Вы, кажется, не против, а он, уважаемый человек, советский маг, церемонии разводит. Решительнее надо быть, знаете ли. Вот мой покойный муж Евгений, земля ему пухом, был решительный мужчина, воли удивительной. Я-то женщина мягкая…

Тут уже захихикали все. Внушительная, как линкор, Елена Ивановна наводила трепет на всех в институте. Даже старшие маги кланялись ей, не смея обойтись привычным легким кивком, чтобы не услышать вслед зычного, как пароходный гудок, голоса: «Нелюбезны вы нынче, уважаемый. Удивительно, как далеки бывают представители магического сословия от советского народа».

– Так вот. – Елена Ивановна обвела всех взором, полным укоризны. Девчата замолкли. – Мой покойный супруг предложение сделал мне тотчас, как увидел. В те годы я служила секретарем в штабе… Впрочем, туман мне в голову, без конкретики, все математики, знаем, где живем…

Елена Ивановна пустилась в воспоминания, а Нона прокралась на свое место и спрятала нос в бумаги. Голова неприятно закружилась от мысли о том, что линкор математического отдела может ухватить Крапкина за рукав и громогласно потребовать, чтобы тот, наконец, предложил руку товарищу Волковой – «математик и женщина, признайтесь, молодая, привлекательная, во всех отношениях репродуктивная». Нона мгновенно представила, как маг бормочет: «Перспективная – да, несомненно. А репродуктивная – это, знаете ли, нечто немного…», а Елена Ивановна машет рукой, грохоча на весь холл: «Ой, оставьте! Чудак человек! Маг, а мямлит, как школьник. Я сказала, вы меня поняли, вот и возьмите себя в руки».

Захотелось провалиться сквозь землю от стыда, но когда смущение немного отступило, Нона поняла, что неутешительная перспектива общения Елены Ивановны и мага – всего лишь статистически допустимое событие будущего, в то время как через считаные минуты ей предстоит нечто более страшное – ответить Крапкину на самый важный для него вопрос: «Как выглядит “Серая слизь”?» Что Нона могла рассказать? О крошечных серых комочках в тазу? О том, что комочки эти принесла на платье сестра, которую эта «слизь» не берет из-за заклятья «Материнское слово»?

Нона с досадой поняла, что ей жаль будет видеть, как маг переключит свое внимание на более интересные для него объекты – Зойку и Олю. Они действительно могут рассказать о «Серой слизи», они видели ее, не раз входили в «Кровавую реку». А что может предложить она сама? Рассказать о том, как сунулась в таз с грязной водой?

Нона совсем загрустила. Избегая взглядов, в которых сквозило уважение, она пробежала по коридору до лаборатории Крапкина, успев застать его в дверях.

– Я тут подумала, Леонид Яковлевич. Я обедать сегодня не стану. Лучше приходите к нам на ужин сегодня. Я… познакомлю вас с сестрой и племянницей. Они вам много могут рассказать. И… не думайте, что вы там должны быть – в поле, где «слизь» прорывается. Там сильные магопрактики гибнут, и это очень страшно. А вы такой…

– Растяпа? – грустно предположил Крапкин.

– …уязвимый, деликатный. Вы ученый, а не военмаг, и не укоряйте себя. Я вот тоже думаю иногда: Зоя, моя сестра, убежала на фронт, сражалась за Родину, мой… жених погиб в бою, а я сидела здесь, в институте. Но если бы мы с вами не рассчитали ту формулу, кто знает, когда освободили бы Смоленск? Может, мы нашими цифрами и лабораторными опытами больше людей защитили, чем тот же Румянов – боевыми заклятьями.

– Вы, Нона Васильевна, умная женщина, но так наивны и добры, что во всех одно хорошее видите. Не только людей надо защищать, но и врага уничтожить, потому что, сколько ни заслоняй, он все одно будет бить и бить, пока не улучит секунды, когда защита ослабеет. Юрий Саввич не побоится врага ударить, а мы с вами будем думать да рассчитывать потери, выбирать меньшее зло. Вот и получается, что майор бросает магов в «реку Кровавую», а я все циферки пишу, пытаюсь так их выстроить, чтобы не людьми магические бреши затыкать, а словами и рунами. Только получается, что Румянов спас уже не один город от разлития «Серой слизи», а я… в поле ни разу не был. Не в мире я с собой, Нона Васильевна, и утешать себя в том не могу и не стану, как честный человек. И добротой вашей не устану восхищаться.

В глазах мага за стеклышками очков было столько печали, что Нона не удержалась, коснулась рукой его руки.

– Вы приходите к нам ужинать, Леонид Яковлевич. Непременно приходите.

– Обязательно приду, Нона Васильевна.

Зойка стояла посреди кабинета, понурившись, и каждую секунду обещала себе, что сумеет поднять глаза на майора. Вот только досчитает до пяти, нет, до десяти, и обязательно посмотрит на него. Она слишком хорошо знала, что увидит во взгляде Румянова, поэтому все увеличивала счет. «Нет, двадцать пять – и все, посмотрю. Я фронтовик. Не смеет он распекать меня, как школьницу».

– Именно! – проговорил Румянов, спокойно сидя за столом и наблюдая за тем, как уши товарища Волковой становятся пунцовыми от стыда. Он выговаривал слова громко и четко, неясное эхо звенело в углах под потолком, словно от ударов плетью. – Вы поступили как школьница! Глупая, безответственная девчонка! Зачем вы потащили то платье домой?! Вам выдали обмундирование, а вы, как баба, с тряпками своими! Да, обошлось. Но ваша сестра могла умереть. Или еще кто-то из квартиры, кто сунулся бы в ваш узел или в ванную. Вы должны были отнести узел на термическую обработку после магической. Там бы обжарили при двухстах градусах…

– Так ей же немного надо. Девяноста хватит. Она же на платье была уже пассивизированная, только горячим сполоснуть…

– И такой хватило бы, чтобы пару штатских угробить, вздумай они копаться в ваших вещах! Что вам далось так это платье?!

– Оно… не мое, – совершенно смутившись, пробормотала Зойка. – Сестры. У меня только фронтовое… Нона мне свое платье дала, а я испортила. Подумала: отстираю и отдам.

– У вас что, одежды нет? Отчего не сошьете? Слава богу, мы своих сотрудников голодом не морим. Оля и продуктами, и деньгами не обижена. Материи надо – будет. Какую вам? Ситцу? Или хотите шелковое? Можем, через денек-другой сделаем.

– Это все Олино. Не буду я на дочери наживаться. Сама заработаю, – задрала подбородок Зойка. – Я стираю, шью. Пока мало выходит, да и сестре отдаю на хозяйство. А то и так живем у них, платья ее ношу…

– А вы гордячка, Зоя Васильевна, – сердито проговорил Румянов, но глаза его – впервые за два года видела такое Зойка – смеялись. – Фронтовичка, мать волшебницы на государственной службе и стираете белье по дворам? Однако – гонор. Даже удивительно, что при таком характере вы магом не родились, товарищ Волкова. Может, это оттого, что глупая, как гусыня. И корове, если бодливая, судьба рогов не дает. Не сопите так, Зоя Васильевна, на обиженных заговоренку возят. Если бы не ваше «Материнское слово», если бы можно было вас с Олей разделить без вреда ей – вас за ваши фордыбасы вечные уже давно… Эх, Зоя Васильевна, в рубашке родилась, а губой дрожишь. Все. Вольно.

Зойка осталась стоять, обиженно насупившись.

– Иди, тебе сказано! – прикрикнул Румянов, обходя стол, словно собирался и сам прочь из кабинета. Приблизившись, он не склонился, а скорее качнулся к ней, шепнув в ухо:

– Еще раз ослушаешься, Зойка, – посажу на десять суток. Вместе с Олей. И генералы мне не указ. – А потом громко добавил, придерживая дверь: – Привет сестре!

Едва Зойка выскочила, красная от стыда и унижения, из кабинета, как из-за угла вынырнула Оля, прижалась, обхватив за талию. На душе сразу стало легче.

«Ну, сглупила, – сказала сама себе Зойка. – Бывает. А Нонка вечно сунется во все».

– Оленька, ведь я Нону чуть не убила, – всхлипнула она, позволяя, наконец, себе расслабиться. – Она ведь как мать мне была после того, как родителей не стало. Замуж за Антона не пошла, потому что я у нее на руках была. А я вот как ей едва не отплатила! Как я людям-то в глаза бы глядела, если б Нонча умерла?! Словно прокаженная: куда ни сунусь – везде кровь, кровь… Умирают все, а я отчего-то живу, дура неуклюжая!

– На войне всегда кровь. И смерть везде. Не станет старуха с косой ходить по линии фронта и спрашивать: «Где моя Зоя Волкова?» – Говоривший вышел из того же укрытия, где дожидалась матери Оля – маленькой ниши с двумя скамейками для ожидающих приема.

Оля бросилась к нему, запрыгала, дергая мать за рукав.

– Здравствуйте, Зоя Васильевна, – сказал он с улыбкой. – Ни разу не видел вас за всю войну с мокрыми глазами, а тут нате, такая слякоть.

– Товарищ Рыбнев! Товарищ политрук! Костя! – Зойка почувствовала, как снова краснеют щеки, на этот раз не от стыда – от радости и смущения. Рыбнев смотрел так тепло, улыбался так искренне, что Зойка улыбнулась в ответ.

– А мы тут как раз с Львом Сергеевичем к нашему общему другу. Помощи просить. Организуем экспериментальный госпиталь для фронтовиков и тружеников тыла, подвергшихся магическим воздействиям. Оно же, сами знаете, какое дело – магическое ранение. Рецидивирует часто. Вот Лев Сергеевич и добился разрешения. Набираем персонал, толковых магов в исследовательский сектор. На самом деле, все, конечно, наш Лев пробивает, он у нас знаете каков. Думали, может, и вас у Румянова попросить с Олей?

Рыбнев подмигнул, но, заметив погасший взгляд матери и дочери, тотчас рассмеялся невесело:

– Да ладно, шучу я, девчата. Кто ж вас нам в глухомань рязанскую отдаст, таких ценных. Вы, говорят, в группе по борьбе с «Серой слизью»… Не пугайтесь, доступ у меня сейчас достаточный, чтобы так говорить, дурного не будет. Просто… чем леший не шутит, вдруг да отдадут вас Льву Сергеевичу? Поедете?

Оля закивала, схватив Рыбнева за руку.

– Эх, Олюнька, жаль «слово» материнское, а не отцовское. – Он поцеловал девочку в макушку. – Забрал бы тебя в Рязань, мамка и пискнуть бы не успела.

Он подмигнул Зойке, намекая: подыграй.

– Вот умеешь ты так, Оля. Все норовят удочерить. Если б не «материнское» – она бы от меня еще в Берлине на танке Саши Короткова укатила. Уж как дочку такую ему хотелось.

– Так, выходит, ты, Ольга, от мамки чуть в танкистки не подалась?! – расхохотался Рыбнев. – Лиха девка! Лет через восемь будет у тебя, Зоя Васильевна, не дочь, а беда. Станешь с винтовкой ухажеров гонять.

– Нет, ее Румянов заколдует – сами разбегутся. Или щит вокруг дома поставит…

Оля надулась обиженно. Веселая насмешливость политрука передалась и Зойке, она тоже поцеловала дочку в макушку и прижала к себе, тормоша.

– Товарищ Рыбнев, – раздался из приоткрывшейся двери голос майора, в котором прозвучал такой холод, что улыбки разом сошли с лиц всех троих. – Зайдите.

– Зоя Васильевна, – быстро проговорил Константин, уже повернувшись всем корпусом в сторону кабинета, куда его вызвали. – Где мне вас искать? Я еще два дня в городе. Давайте погуляем, вы мне все покажете с Олей…

– Идите, Костя, идите. Юрий Саввич ждет. Я вам внизу на вахте адрес оставлю. Мы у сестры моей живем.

Оля толкала и толкала мать под локоть.

– Да что такое? – рассердилась, наконец, Зойка, когда за Рыбневым закрылась дверь. Оля сердито указала пальцем вслед ушедшему политруку.

– Да, я не стану спрашивать, где они остановились. Мне и так в эту мирную жизнь никак не влиться, а ты… Пусть война в прошлом останется, Константин, Лев Сергеевич, все… Мы теперь с тобой другой жизнью живем. Теперь я не раненых вожу и не с магами во всякую дрянь лезу – белье стираю. Между прочим, Клавдия Ершова очень хвалила.

Зойка поволокла упирающуюся Олю вниз по лестнице, толком не понимая, от кого бежит.

– И, да, – ответила она дочери, безошибочно читая вопрос в ее взгляде, – я не оставлю на вахте никакого адреса. И без того все за спиной говорят, что я такая… нечестная, раз на войне столько была. А уж если товарищ политрук явится, в форме-то да с ямкой своей на подбородке, да с глазами этими своими синими – не будет мне житья во дворе, никто сорочки простирнуть не принесет. Разве кто поверит, что…. Эх, что говорю, – оборвала себя Зойка. – Нельзя тебе такое слушать.

Оля почти бежала за матерью, но все же умудрилась нырнуть ей под руку и встать на пути. Указала пальцем в сторону двери уборной.

– Да, верно. Умоюсь. Щеки еще горят – здорово приложил товарищ майор, думала, сквозь землю провалиться бы. Подожди тут.

Зойка, боясь взглянуть на себя в зеркало, открыла холодную воду и несколько раз плеснула в лицо, поправила воротничок, пригладила волосы. Когда она вышла, Оля мирно сидела на кушетке перед каким-то запертым кабинетом. Зойкины шаги гулко отдались в пустом коридоре.

От мысли, что придется возвращаться домой, объясняться со старой нянькой, смотреть в глаза сестре, которая – словно подменили – после случившегося буквально сдувала с Зойки пылинки, а на Олю смотрела со странной смесью восхищения и затаенного недоверия… От этой мысли становилось не по себе.

Дочь снова постучала по руке, прося внимания. Раскрыла перед собой ладошки, словно читает книгу, указала глазами куда-то себе за спину.

«Может, в чем-то и права Нона. Если и не читает Оля мысли, то что-то определенно чувствует, как маг, лучше других. А может, ей просто среди больных в госпитале привычнее и привольнее, чем дома, – подумала Зойка, мысленно признавшись с грустью: – Да и мне тоже».

Стирка еще с утра была разнесена – от ощущения вины и предчувствия расправы в кабинете Румянова Зойка стирала всю ночь, не чувствуя усталости, лишь бы не возвращаться в комнату к странно задумчивой Ноне. Новой работы никто не дал, поэтому они с Олей пробыли в госпитале до вечера. Зойке нравилось там. Среди бинтов и белых стен словно стиралась грань между мирным и военным. Большинство пациентов были фронтовиками, подобно Зойке с трудом учившимися договариваться с памятью и жить как раньше. Они по привычке обращались «сестренка» и вперед имени спрашивали новеньких в палате, где служили. Когда за окном раздавался резкий окрик автомобильного клаксона – вздрагивала невольно не одна только Зойка.

В больших палатах голос гулко отражался от стен, звенел. Редко кто-то из врачей, собираясь отчитать посетителей за нарушение больничного распорядка, заглядывал к ним – и останавливался в дверях послушать. Пока Зойка читала, Оля бродила по палате, подходя то к одному, то к другому – легко касалась повязок, обезболивая, помогая организму справиться с эхом войны, все еще бродившим в искалеченном теле. Но едва под глазами дочери появились тени усталости, Зойка закрыла книгу и, пообещав, что продолжит на днях, повела Олю домой.

– Ну, где вы ходите? – сердито бросила Нона, пробегая мимо них в ванную с ведром. Комната блестела чистотой, на комоде постелена была белая строченая салфетка, вешалка закрыта ситцевым отрезом.

На мгновение у Зойки упало сердце: Костя Рыбнев обещал прийти. Но она тотчас вспомнила, что сама не оставила ему адреса. Едва ли станет политрук возвращаться к майору и спрашивать, где они теперь живут. Да и Юрий Саввич, не будь дурак, ему не скажет – чтоб не переманили перспективную лекарку в провинциальный экспериментальный госпиталь. Ведь если Оля захочет уехать, никакой Румянов ее не удержит: лечит-то она не от страха и не под давлением – по собственной воле. Не захочет – и никакого толку никому не будет.

– И что у нас за сваты нынче? – пошутила Зойка, но сестре, видимо, было не до шуток.

– Товарищ Крапкин ужинать к нам придет, – бросила она на бегу. Заметалась по комнате, то поправляя и без того идеально лежащую салфетку, то по-новому расставляя чашки.

Зойка хмыкнула и, сполоснув руки, принялась помогать сестре. Оля забилась в угол с тетрадками, чтобы не мешать взрослым. Не надо быть магом, чтобы понять – тетка места себе не находит от волнения.

– Да успокойся ты, Нонча, все будет хорошо. Если уж решил он просить тебя стать его женой – не передумает, – попыталась утешить сестру Зойка и снова прогадала. Нона взвилась:

– Да при чем тут это?! Боже ж ты мой! К тебе он придет, не ко мне. Он «Серую слизь» исследует. Надеется, что ты ему хоть что-нибудь расскажешь.

– Я не могу, – отступила Зойка. – Мне нельзя. Это он с бумагой от Румянова прийти должен.

– Есть бумага, – обиженно всхлипнула Нона. – Я его на ужин позвала, постеснялась в столовую вместе идти, а он… подсуетился, съездил к твоему майору, все бумаги подписал за пару часов. Видимо, уж очень интересна ему «слизь».

Зойка обняла сестру, не позволяя вырваться и снова приняться за ненужную уборку.

– Ты ему интереснее.

Нона шмыгнула носом совсем по-девичьи.

– Я же видела, как он говорил с тобой, как смотрел. Не в «слизи» тут дело, не в магии и не в математике. И хватит салфетки трепать. Если с бумагой – расскажу все, что требуется, а потом просто забудем про это и чаю выпьем.

– Прости, – неожиданно горько прошептала Нона. – Прости, что я его позвала. Тебе переживать опять… те дни… то, что там было. Не хочешь – можешь не говорить с ним. Если будет надоедать расспросами, я его выставлю.

Зойка только рассмеялась и тотчас помрачнела, невольно задумавшись, что рассказать магу о «слизи». Ведь не нужны ему страшные Зойкины воспоминания – нечего и тревожить их. Можно рассказать, как кровь из почвы выступает, и не говорить о том, как от вида «Кровавой реки» бывалым магам нутро выворачивало. Можно описать, как закипает «слизь», и не вспоминать лейтенанта Швырина, который наступил на кочку – галифе в сапоге поправить, а серое закипело у него под ногами, и лейтенанта потом в ведро лопатой собрали, – едва половина получилась, вместе с обрывками кителя и лохмотьями от сапог. Можно начертить формулы воздействий, пассивизирующих эту дрянь, и не вспоминать, как у магов волдыри на руках вспухают с голубиное яйцо, а потом прорываются сизым гноем и сукровицей. Рассказать, как в отчетах пишут, – и ученому полезно, и вспоминать не больно.

Подошла Оля с грифельной досочкой, написала: «Я ему покажу». Потянулась пальцами к голове матери.

– Вот еще, – прошептала Зойка. – А если у него сердце не выдержит такое смотреть воочию? Нона, этот твой товарищ Крапкин, он служил?

– Недолго, пару месяцев. Получил тяжелую маготравму и был комиссован.

Оля пожала плечами: мол, чем не выход?!

Зойка задумалась. Очень хотелось согласиться. Как было бы проще – транслирует Оля в голову магу информацию из своей и материнской памяти, и не придется вспоминать. Уж выдержит как-нибудь теоретик, если хоть немного видел войну.

Стук в дверь был таким робким, что, не жди они его, не услышали бы. Леонид Яковлевич долго извинялся в коридоре за свое вторжение, заставив Нону несколько раз повторить, что он желанный гость и ни в коем случае их не стесняет. Зойка не хотела вмешиваться, но, слыша, как маг и математик соревнуются у порога в скромности и галантности, высунулась из двери и весело крикнула:

– Леонид Яковлевич! Вы как раз вовремя! Заходите скорее. Чайник закипел!

Маг вынул из-за спины какой-то сверточек и вручил Ноне, запустив звездочку под потолок в коридоре, чтобы было светлее, разулся и смешно, держа ботинки в руке, запрыгал по половицам в носках к двери комнаты.

Нона с криком: «Тапки, тапки!» – бросилась за ним.

Нянька, онемевшая от ужаса перед «живым ученым магом», замерла у стола в позе судорожного гостеприимства. Только Ольга не испугалась нисколько. Она и Румянова не боялась – лишь опасалась слегка, что тот может навредить матери. За себя девочка была совершенно спокойна. Она запустила рядом с маговой звездочкой свою и хлопнула в ладоши, заставив оба огонька рассыпаться серебристой пылью.

– Ты, верно, Оля? – спросил маг ласково. Протянул девочке свернутую ленту. – У меня для тебя подарок есть.

Оля с улыбкой приняла подарок. Потянулась пальцами ко лбу мага.

– Подожди, родная, – остановила ее Зойка, перехватив руку дочери. – Давай сперва чаю. – И продолжила, обращаясь к Крапкину: – Нона вашу просьбу передала. Вот Оля и хотела в ответ на ваш подарок свой сделать – передать память о том, что вас интересует…

Крапкин просиял, словно Оля обещала ему исполнить самую заветную мечту.

– …но уж раз гостем пришли, то, как говорится, отсиживайте. Сперва по чашечке…

– А может, и по рюмочке! Вечер добрый! – раздалось из дверей. Крапкин и Нона вздрогнули, Нянька охнула, а Оля радостно взвизгнула и бросилась на шею нежданному гостю. Рыбнев вошел, отрекомендовался магу, протянул Зойке букет лохматых астр, в котором торчало несколько золотых шаров. Преподнес, беспрестанно балагуря, старшим дамам свертки, в которых оказались чудесные платки. Один, с золотистыми ирисами точь-в-точь под цвет Зойкиных волос, достался Няньке. Та, не приметив этого очевидного сходства, кинулась к зеркалу примерять обновку. Нона, напротив, бросив быстрый взгляд на тотчас сникшего мага, отложила подарок, лишь мельком заглянув в сверток. Повела всех к столу.

Зойка стояла, не выпуская из рук астры. Они пахли так, что щипало в носу от сладости.

– А как вы нас отыскали? – спросила она тихо, прячась за цветами.

– Так вы же сами мне адрес обещали. Разве не Оля писала? – обезоруживающе улыбнулся Константин и протянул обрывок, на котором круглым неровным почерком были выведены адрес и имя «Зоя Волкова».

– Да уж, на мой почерк не похоже, – усмехнулась в ответ Зойка и тайком бросила на дочь испепеляющий взгляд. Оля только отмахнулась, продолжая виться вокруг гостя.

Если Леонид Яковлевич и надеялся провести вечер иначе, то ничем не выдал разочарования. Нежданный гость, Константин, фронтовой знакомый Зойки и Оли, словно заполнил собой всю комнату – смеялся так, что невольно срывался с губ ответный смешок, наливал всем чай, словно век сидел за этим столом, а глаза его, сияя невыносимой синевой, казалось, замечали все.

– …помните, Зоя Васильевна, верно ведь? Что от военмага остается, если его фриц убьет?

– Боевой дух, – словно нехотя ответила Зойка, смущаясь веселости гостя.

– А у нас в полку, – попытался в тон Константину рассказать Крапкин, – как новобранцы прибывали в магическую часть, так полковник всех строил в шеренгу. Сам идет и нарочно срамотищу всякую думает, ждет, кто проколется, – искал телепатов. Всем ведь юнцам на передовую охота, в бой – а телепат нужнее в другом месте – на дознании, еще где… – Маг смешался, не зная, как рассказать красиво.

– А вы где служили, Леонид Яковлевич?

Под лучистым взглядом Кости Крапкин понемногу оттаял, рассказывал, посмеиваясь над собой, о тех днях, что провел на фронте до ранения. Рыбнев подбадривал, примешивая к рассказу мага байки и фронтовые анекдоты, то и дело спрашивая прощения за излишнюю соль в шутке у женщин и Оли. Все хохотали до боли в животе и обижаться даже не думали.

– Хорошо у вас, но мне пора. Скоро поезд мой, поеду отчет держать, что вас к нам не заманил, только чайник кипятка извел, – насмешливо проговорил Рыбнев. – Зато с вами как хорошо свиделись. Проводите меня, Зоя Васильевна, а то заблужусь, да и останусь.

Зойка и ее гость вышли в коридор.

– И я, пожалуй, пойду, – принялся откланиваться Крапкин. Оля подошла к нему, коснулась рукой лба, подержала так с полминуты.

Ноне показалось, что времени прошло не больше мгновения, но за окном внезапно стемнело. Чай, только что бывший горячим, совсем остыл. Оля сидела на стуле, грустно опустив голову, и читала учебник. У окна стоял, ссутулившись, маг. В комнате чувствовался едва уловимый кислый запах, словно тошнило кого-то. Блестел свежевымытый пол.

– Вы простите меня, Нона Васильевна. Вы… спасибо вам. Тебе, Оля, спасибо. Видишь, вот… слаб я оказался для такого подарка. Да, пора мне… Вы… простите меня. – Леонид Яковлевич, бледный как мел, медленно, словно с трудом переставляя ноги, отошел от окна и побрел к двери.

Нона хотела проводить его, но Оля сделала знак: не надо.

Казалось, будто свинцовая тяжесть опустилась на плечи, придавила к полу.

– Вот и разошлись все, – зевая, сонно пробормотала Нянька. – Хорошие какие мужчины. Что бы им на вас с Зойкой не жениться. Давайте завтра все приберем. Уж больно устали.

Она, медленно раздевшись, забралась под одеяло и тотчас заснула.

Нона судорожно зевнула, чувствуя, что и сама едва держится на ногах.

– Мать-то где? – спросила она у сидевшей под лампой Оли. – Возвращалась?

Оля отрицательно покачала головой, смешно сморщила нос, подмигнув. Нона не стала думать, что бы это значило, – умылась, с трудом одолевая сон, и забралась в постель.