Дикие лошади. У любой истории есть начало Уоллс Джаннетт

«Ты подумай о преимуществах! — убеждала ее я. — Здесь можно есть в кафе. И у нас в доме есть туалет с системой канализации».

«Тоже мне преимущество! — не соглашалась Роз-Мари. — На ранчо можно было где угодно присесть и пописать». Она даже сказала, что жизнь в Финиксе поколебала ее веру в Бога. «Я каждый день молюсь о том, чтобы вернуться назад на ранчо, — жаловалась она. — Бога нет, или он просто меня не слышит».

«Конечно, Бог существует! — горячо убеждала ее я. — Но ты пойми, что у Бога есть право не выполнить твою просьбу».

Я начала волноваться по поводу того, какое влияние оказывает Финикс на мою дочь. Она ставила под сомнение существование Бога, ей не нравились туалеты в домах, и она даже смущалась, когда я вынимала в ресторане свои вставные зубы и гордо демонстрировала их официантке.

Я не стала говорить об этом детям, но через несколько месяцев сама начала чувствовать себя словно в клетке. Поездки в автомобиле меня просто бесили. В округе Явапай можно было ездить как хочешь, где хочешь, с любой удобной для тебя скоростью, и съезжать с дороги там, где тебе заблагорассудится. В городе была масса светофоров, полицейских со свистками, желтых линий, белых линий и куча дорожных знаков, которые что-то приказывали, предписывали или запрещали. Мне всегда казалось, что машина — это символ свободы, но когда стоишь на улице с односторонним движением, забитой машинами, и даже не можешь развернуться через сплошную, чтобы оттуда уехать, то действительно начинаешь чувствовать себя как птица в клетке. Я постоянно вступала в пререкания с другими водителями, высовывала голову из открытого окна автомобиля и громко советовала всем этим идиотам побыстрее возвращаться назад на восток, где им всем и место.

Я некогда чувствовала себя совершенно свободной в небе, и мне, по моему мнению, оставалось всего несколько часов в воздухе, чтобы сдавать экзамен на получение лицензии пилота, поэтому я решила снова начать брать уроки управления самолетом. Я приехала в летную школу, и служащий выдал мне толстенную пачку документов. Он бубнил, что я должна пройти медосмотр, проверить зрение, знать максимальное ограничение высоты полета и области, в которых запрещены все полеты гражданских судов, а также приземляться только в отведенном для этого специальном месте на аэродроме. Я поняла, что горожане поделили небо точно так же, как они поделили землю.

Впрочем, в Финиксе было одно неоспоримое преимущество. Здесь работы было гораздо больше, чем в округе Явапай. Джим получил работу менеджера склада авиационных запчастей, а я начала преподавать в школе в южной части города.

Кроме того, в городе существовало много возможностей для дополнительного заработка. После оплаты стоимости дома на Третьей улице у нас еще остались деньги, которые мы вкладывали в приобретение квартир, которые потом сдавали. На рынке недвижимости всегда можно было найти квартиру или дом по очень приемлемой цене. Мы с Джимом ходили в суд на рассмотрение дел о продаже недвижимости за долги. И я даже начала носить в сумочке чек на десять тысяч долларов — просто на всякий случай, если встречу кого-нибудь, кто будет срочно продавать недвижимость по низкой цене. Впервые в нашей жизни мы стали жить за счет других, и это, как я поняла, является одной из важнейших особенностей городской жизни. Когда Джим сказал, что он чувствует себя словно стервятник, я заявила, чтобы он с такими мыслями завязывал. «Стервятники никого не убивают, они питаются падалью и существуют благодаря тем, кто умер, — заявила ему я. — Мы поступаем точно так же. Мы не являемся причиной того, что у людей произошли неприятности, мы просто используем ситуацию и на ней зарабатываем».

Я постоянно волновалась о том, что сумочку с чеком могут вырвать у меня из рук, поэтому ходила по улицам, крепко прижимая сумочку к груди. И это была не единственная вещь, по поводу которой мне в Финиксе приходилось постоянно волноваться. Мы купили радио, которое теперь можно было слушать постоянно, потому что в доме было электричество. Вначале я считала, что слушать радио — это здорово, но по нему постоянно передавали о происходивших в городе преступлениях. Оказалось, что людей постоянно не только грабили на улицах, но и забирались в дома, насиловали и убивали. В Финиксе жила женщина по имени Винни Рут Джадд, известная под кличками «Блондинка-убийца» и «Убийца с чемоданом». Дело в том, что она убила двух человек, расчленила их и положила в чемоданы. Она была сумасшедшей и периодически убегала из дурдома, в котором ее содержали. Время от времени по радио сообщали о том, что она в очередной раз сбежала, и просили граждан запереть все двери и закрыть все окна.

У меня под кроватью лежал мой револьвер с перламутровой рукояткой. Кроме этого я купила еще один пистолет, поменьше размером и калибром, чтобы было удобно носить в дамской сумочке. Каждый вечер я проверяла, заперты ли двери. Когда мы жили на ранчо, мы вообще никогда дверей не запирали. Я спала в одной кровати с Роз-Мари, которая ложилась ближе к стене, а я ближе к двери, чтобы в случае нападения дать дочери шанс уйти.

«Мам, ты слишком много волнуешься», — заметила однажды Роз-Мари.

Она была совершенно права. На ранчо я волновалась по поводу погоды, скота и лошадей, но никогда по поводу моих близких. Но в Финиксе все было по-другому, здесь приходилось беспокоиться о членах семьи.

В то время люди очень боялись возможных бомбардировок. Каждое воскресенье ровно в полдень раздавались сирены учебной воздушной тревоги. Если сирены звучали в любое другое время, то это была не учебная тревога, и всем надо было бежать в бомбоубежище. Звук сирен был душераздирающим. Роз-Мари очень не любила воздушную тревогу, и когда начинала выть сирена, со словами «Ненавижу этот звук» прятала голову под подушку.

«Учебная тревога звучит для того, чтобы в случае бомбового удара ты могла спасти свою жизнь», — объясняла я ей.

«Эта сирена меня только пугает, и поэтому я не вижу в ней ничего хорошего».

У этой девушки всегда было свое мнение, отличное от мнения окружающих. Однажды августовским утром мы с Роз-Мари, проходя по Ван-Бурен-стрит, заметили толпу людей, наблюдающих, как работает автомат по выпечке донатов.[32] Поблизости стоял газетный киоск. Я глянула на заголовки газет и прочитала о том, что американские ВВС сбросили на Хиросиму атомную бомбу. Я тут же купила газету и начала читать, а потом рассказала Роз-Мари о том, что произошло. Та не поверила, что одна бомба в состоянии уничтожить целый город с сотнями тысяч людей, среди которых были не только солдаты, но дедушки, бабушки, матери, дети, собаки, кошки, птицы, мыши и вообще все живое. «Бедные, ах, бедные существа», — всхлипывала Роз-Мари.

Я заявила, что не мы, а японцы начали войну, и, что бомбардировка Хиросимы поможет сохранить жизни тысячам американских солдат, но Роз-Мари не соглашалась и говорила, что атомная бомба — это ужасное зло. Казалось, что смерть мышей и птиц расстроила ее не меньше, чем смерть людей. Как она выразилась, «животные войны не начинали, их-то за что?»

Кроме этого она решила, что все американцы, которые могут спокойно стоять, разинув рот, смотреть на новую машину, которая сама изготовляет донаты, в то время, когда в мире так много страдании и боли, просто больные.

«Послушай, — посоветовала ей я. — Сосредоточься на хорошем. Теперь донаты необязательно лепить вручную».

С наступлением осени настроения Роз-Мари стали еще более пессимистичными. Мы записали ее в католическую школу Девы Марии, которая находилась поблизости от нас. Монахини говорили о том, что жизнь — это дар Всевышнего, и на одном из занятий показали ученицам японскую кинохронику, демонстрирующую масштабы разрушений в Хиросиме и Нагасаки. Ученицы увидели улицы, исчезнувшие после взрыва, пепел, оставшийся от сожженных трупов, и изувеченных последствиями радиации детей. После этого просмотра Роз-Мари долгое время снились кошмары. Монахини говорили о том, что надо молиться за японцев, потому что и они были созданы Богом и теряли в войне родных и близких. Я не разделяла мнения монахинь. «Вот что с тобой происходит, когда ты начинаешь войну», — сказала я. Однако Роз-Мари не успокоилась. Она говорила, что только Господь, а не атомная бомба, имеет право так быстро убить такое огромное количество людей. Ее пугало, что у нашего правительства есть такая практически божественная сила. У правительства теперь появилась атомная бомба, и кто знает, на кого оно решит сбросить ее в следующий раз. Может быть, правительство решит, что ее врагом является Роз-Мари?

Я устала объяснять Роз-Мари, что цель оправдывает средства, и твердо заявила, чтобы она перестала говорить о Хиросиме и Нагасаки. Если она перестанет говорить о разрушении этих городов, то постепенно перестанет о нем думать. Дочь действительно перестала говорить об атомных бомбардировках, но в один прекрасный день я посмотрела под нашу общую кровать и нашла папку рисунков, на которых были изображены животные и дети. У тех и других были раскосые азиатские глаза и крылья, как у ангелов.

Роз-Мари стала все больше и больше рисовать. Я поняла, что это ее единственный талант, потому что других способностей я у нее не наблюдала. Ее школьные оценки были ужасными. Я наняла ей преподавателя по игре на скрипке и пианино, но тот сказал, что у моей дочери не хватает дисциплины для того, чтобы научиться играть на музыкальном инструменте. Я старалась защитить дочь, и высказала предположение о том, что можно импровизировать и совсем необязательно заучивать гаммы. Тем не менее через несколько дней преподаватель наотрез отказался заниматься с Роз-Мари, сказав, что проткнет себе барабанные перепонки, если хотя бы еще минуту будет слушать, как Роз-Мари мучает несчастную скрипку.

«Что мы теперь с тобой будем делать?» — сокрушенно спросила я дочь.

«Я по поводу своего будущего не переживаю, — ответила она, — и другим не советую».

Многие симпатичные девочки теряют свою красоту, когда становятся девушками. Однако ничего подобного с Роз-Мари не случилась, и она оставалась красавицей. Я некогда дала себе слово никогда ей об этом не говорить. Но отсутствие талантов у дочери меня очень угнетало, и однажды, прочитав в газете статью о конкурсе красоты, я решила, что Роз-Мари все-таки стоит воспользоваться тем, что ей дано от Бога. «У меня появилась идея, — сказала я ей. — Ты можешь стать королевой красоты или моделью».

«Ты это о чем?» — с удивлением спросила она.

Я попросила ее надеть купальник и пройтись передо мной туда-сюда. Мне показалось, что из этого может что-нибудь получиться. Она была красивой, и у нее была изумительная фигура, но двигалась она не как королева красоты, а как ковбой. Роз-Мари ходила, так активно размахивая руками, что, казалось, она ездит на лыжах. Я записала ее в школу моделей, где учили ходить с книгой на голове и вылезать из автомобиля, не демонстрируя при этом своего нижнего белья. На первой фотосессии фотограф пытался ее красиво сфотографировать, но Роз-Мари была настолько зажатой и неестественной, что тот только покачал головой.

На самом деле Роз-Мари хотела стать художницей.

«Художники не зарабатывают денег, — сказала я, — и часто сходят с ума».

Но Роз-Мари не согласилась и заявила, что Чарли Рассел[33] и Фредрик Ремингтон[34] стали богатыми, рисуя сцены из вестернов. «Художник может заработать хорошие деньги, и зарабатывать искусством очень приятно», — говорила она. Роз-Мари заявила, что при минимальных вложениях в холст и краски можно нарисовать картину, которую купят за несколько тысяч долларов. В какой другой профессии есть такие заработки? Она все долдонила о том, что чистый холст — это сокровище, которое ждет того, кто его найдет.

Я взяла несколько ее работ, заказала для них рамки и поинтересовалась у продавцов багетных мастерских, есть ли у моей дочери талант. Те ответили, что ее работы неплохие и из Роз-Мари может что-нибудь получиться. Тогда я решила заплатить за уроки учителю рисования Эрнестине, которая носила берет, видимо, для того, чтобы доказать, что она француженка, всем тем, кто не слышит этого по ее акценту.

Эрнестина научила Роз-Мари тому, что белый цвет — на самом деле не белый, а черный — не черный, и в каждом цвете намешаны другие цвета. Она также научила Роз-Мари тому, что каждая линия состоит из множества линий, и тому, что сорняки надо любить не меньше, чем красивые цветы, потому что все на этой земле прекрасно своей уникальной красотой, и задача художника — эту красоту увидеть и показать. В общем, Эрнестина говорила, что не существует никакой определенной реальности, потому что мир такой, каким мы сами его хотим видеть.

Мне все эти разглагольствования показались бредом сумасшедшего, но Роз-Мари они нравились.

«Ты знаешь, в чем сила изобразительного искусства?» — спросила она меня.

«Нет. В чем?»

«Если тебе что-то в этом мире не нравится, ты можешь нарисовать картину, которая изменит мир и сделает все так, как тебе нравится».

Уроки Эрнестины привели к тому, что Роз-Мари стала рисовать все более беспредметно и абстрактно. Она пыталась изобразить и вылить на холст свои чувства. Приблизительно в это время она стала писать свое имя в два отдельных слова без дефиса «Роз Мари», потому что ей казалось, что так ее подпись выглядит красивее. Я продолжала платить француженке за уроки рисования, но не забывала напоминать Роз-Мари о том, что женщина, в конечном счете, имеет всего несколько выборов карьеры: медсестра, секретарь и учитель, и последняя профессия приносит больше всего денег.

Любопытно, что именно тогда, когда я говорила эти слова своей дочери, я сама впервые в жизни перестала получать удовольствие от преподавания. Я была учительницей английского и математики в большой школе. Многие ученики в школе выросли в богатых семьях, они красиво и модно одевались и некоторые даже приезжали в школу на собственных автомобилях. Такие ученики отказывались меня слушаться, если им не нравилось то, о чем я их просила. Впервые в жизни я работала не в маленькой школе, а в большой. В этой школе был директор, множество других учителей, масса анкет, которые надо было заполнять, и масса комитетов, на заседаниях которых надо было присутствовать. Половину своего рабочего времени я заполняла всякие бюрократические бумажки.

Казалось, что в школе существует больше правил для учителей, чем для учеников, бюрократическая машина заставляла следовать всем этим правилам. Однажды в учительской я имела неосторожность открыть свою сумочку, и одна из преподавательниц заметила лежащий в ней пистолет. Поднялся страшный крик и хай.

«Это же оружие!» — в ужасе кричали преподаватели.

«Да какое это оружие! — успокаивала их я. — Мелкашка».

О происшествии незамедлительно сообщили директору, который предупредил меня о том, что если я еще раз принесу оружие в школу, он меня уволит.

«А как я тогда буду защищать себя и своих учеников?» — задала я ему резонный вопрос.

«Для этого у нас существует полиция», — ответил мне директор.

«А как мне тогда защищаться от этой полиции?»

«Пожалуйста, оставляйте оружие дома».

Джим никогда ни на что не жаловался, но я заметила, что ему тоже в тягость его работа. Ему было скучно. Он был здоровым, сильным и широкоплечим мужиком, которому весь день приходилось сидеть за офисным столом и проверять по документам и спискам авиационные детали, которые вывозили со склада мексиканские рабочие. Ему не нравилось работать в офисе. У него было слишком много свободного времени, к чему он совершенно не привык. Большую часть времени ему приходилось болтать с коллегой — расфуфыренной и разведенной женщиной-бухгалтером по имени Гленда. Эта самая Гленда звала моего мужа «Смити» и просила зажигать ее сигареты.

Джим не понимал смысл жизни в городе. В его голове не укладывалось, почему люди хотят жить такой странной жизнью. Очень многое в городской жизни казалось ему неестественным. После нашего переезда в Финикс власти приказали вырубить дающие приятную тень посадки апельсиновых деревьев и тополей для того, чтобы построить парковки. «Мне кажется, что от этого больше теряешь, чем получаешь», — заметил Джим.

В общем, он заскучал по жизни на природе. Ему не хватало пыли, жары и пота тяжелой физической работы. Он скучал по запахам полей. Он скучал по внимательности, с которой сельский житель смотрит на небо и землю для того, чтобы понять намерения природы. По воскресеньям мы гуляли в парке в центре города, и по старой привычке Джим продолжал внимательно приглядываться к природе, пытаясь услышать, что говорят ему растения и животные. Той осенью он обратил внимание на то, что птицы полетели на юг раньше обычного, белки запасали много орехов, а их хвосты были очень пушистыми, желуди выросли крупные, кора на тополях и скорлупа на орехах-пеканах была толще.

«Зима будет суровой», — сказал Джим. Все признаки были налицо. Он надеялся на то, что и другие люди видят и замечают эти признаки.

И зима действительно выдалась суровой. Холода пришли рано, и в Финиксе в январе шел снег. Даже старожилы не помнили снега в Финиксе. На ранчо мы бы в это время бегали, как сумасшедшие. Мы бы собирали дрова, приводили в стойла лошадей и развозили сено по территории ранчо. Джим построил бы стену для защиты скота. Он бы вывел все повозки из гаража, поставил бы их в ряд между домом и сараями, накрыл бы их брезентом, одеялами, тулупами, которые потом придавил бы камнями, старыми чемоданами и всем тем, что бы не дало ветру их снести. Он бы загнал максимальное количество скота в сараи и амбары, а когда бы началась снежная буря, он бы верхом на лошади гонял скот, чтобы тот не стоял и не мерз. Каждые несколько часов он бы выгонял из амбаров, загонял внутрь скот, который был на улице за прикрытием стены из повозок, защищающей его от снега, ветра и стужи.

В городе во время снежной бури надо всего лишь сделать отопление посильнее и слушать, как вода журчит в отопительных трубах.

Снег шел не переставая. На следующий день губернатор штата выступил по радио и объявил чрезвычайное положение. Школы и большинство предприятий не работали. Были введены части национальной гвардии, которые помогали спасать людей в отдаленных уголках штата. Джим сказал, что надеется на то, что Сапоги из змеиной кожи и Гамаши не прошляпили ситуацию и сделали все, что нужно было сделать. Он надеялся, что скот перегнали с возвышенности плато на зимние угодья, и ковбои пробивали проруби во льду замерзших прудов. «Перво-наперво надо пробить полыньи, — говорил он. — Иначе скот умрет не от голода, а от жажды».

На третий день снежной бури в нашу дверь постучались. Я открыла, и на пороге стоял человек из департамента сельского хозяйства штата Аризоны. Он сказал, что скот мрет по всему штату. Рейнджерам нужна помощь, и многие говорили о том, что помочь им может именно Джим. Его долго искали, и вот, наконец, нашли. Людям нужна его помощь.

Не прошло и пяти минут, как Джим кинул в армейский рюкзак теплую одежду, схватил шляпу и вышел из дома.

Джим знал, что надо организовать сброс с самолетов тюков сена. Именно это он и сделал в первую очередь. Транспортные самолеты поднялись в воздух и выбрасывали над ранчо тюки сена. Военные выкатывали тюки из открытых транспортных люков самолетов, и тюки падали на землю и подпрыгивали.

Дороги были занесены снегом, и проехать по ним было невозможно. Джим попросил у властей штата дать ему небольшой самолет, на котором он вылетал в отдаленные ранчо и говорил их обитателям, большинство из которых еще никогда не видело таких сильных снежных бурь, о том, что надо делать. «Ломайте лед на поверхности прудов, — говорил он, — и перерезайте проволоку ограды на границах ранчо». Пусть скот бродит, как ему вздумается. Пусть находится в движении и согревается. Скот инстинктивно пойдет на юг, но, если ограду оставить, то стадо просто упрется в ограду и животные подавят друг друга. Пусть собираются большие стада, таким образом животные будут обогревать друг друга. Не стоит думать о клеймах и о том, кому принадлежит то или другое животное. С этим можно будет разобраться, когда буря закончится.

На одном ранчо не оказалось подходящего места, куда мог бы приземлиться самолет. Джим никогда в жизни не прыгал с парашютом, но это его не остановило. Он надел парашют и выслушал указания пилота: «Считай до десяти, дергай за кольцо, катись после приземления». Джим выпрыгнул из кабины самолета.

Джим попал на ранчо Showtime (наше бывшее ранчо), когда снежная буря закончилась, но температура продолжала оставаться низкой. Еще до приземления самолета Джим увидел, что никто не разбил лед на пруду Большой Джим, а на земле вокруг пруда лежали трупы замерзших животных. Когда Джим вошел в здание ранчо, то увидел, что Сапоги из змеиной кожи преспокойно пьет кофе со своими приятелями шоуменами, положив ноги на газовую горелку, чтобы было теплее.

Даже полный кретин может управлять ранчо тогда, когда природа не преподносит сюрпризов. Хорошего менеджера ранчо можно отличить от плохого только в период кризиса. Возможно, идиоты, собравшиеся у обогревателя и не умели предсказывать погоду по толщине коры на деревьях, но они точно могли бы включить радио и послушать прогноз погоды. Тогда бы они узнали, что из Канады идет снежная буря, и у них было бы 24 часа для того, чтобы к ней подготовиться. Я бы сильно выругала этих безмозглых дураков, но Джим просто сказал им, что нужно делать: сесть на лошадей, резать проволоку ограды, ломать лед, не давать скоту стоять на месте.

За время бури погибли тысячи голов скота. Замерзшие туши животных лежали вдоль южной ограды ранчо. Часть скота настолько ослабела, что не могла идти, и Джим сказал, чтобы ковбои принесли им сена и воды и кормили и поили из рук. Джим массировал ноги животных, порезанные об лед, который они сами пытались сломать, и помогал встать на ноги. Он знал, что если скот начнет двигаться, то выживет.

Джим отсутствовал две недели. Я не знала, где он и что с ним происходит. Это были две самые длинные недели моей жизни. Джим похудел на десять килограммов. Его лицо и руки были красными, как свекла. Он не спал несколько дней, и под глазами появились темные круги. Но он был счастлив. Он наконец чувствовал себя полезным. Он занимался тем, для чего появился на свет. Он снова стал Большим Джимом.

Через несколько дней после его возращения нам позвонил Гамаши. Когда Джим ездил по округу Явапай, люди рассказывали ему, что Гамаши за глаза называл его «бронтозавром» и «уставшим стариком». Это было прямо перед снежной бурей. Теперь Гамаши был настолько удивлен знаниями и эффективностью работы Джима, что решил предложить ему работу менеджера на своем ранчо. Он обещал Джиму построить ему новый дом из карликовой сосны. «Ты на самом деле отличный парень», — говорил Гамаши.

Мы с Джимом обсудили полученное предложение и пришли к выводу, что оно нам не подходит. При англичанах мы сами управляли ранчо и принимали все решения. Снежная буря немного привела в чувство Гамаши, но он все равно будет думать, что ранчо необходима «магия». Джим не хотел тратить время на споры с хозяином и отговаривание того от разных глупостей. Кроме того, у нас не было возможности приобрести ранчо или хотя бы его часть. Джим не хотел жить в новом доме для менеджера, доме из карликовой сосны, и ждать, пока приземлиться самолет хозяина и его друзей из Голливуда, чтобы потом вести их на прогулки. Я и сама была уже раньше прислугой, и мне этого опыта было вполне достаточно.

В следующем месяце начались школьные каникулы, и я ездила по городу по делам. Я решила заехать на склад к Джиму. В газете напечатали статью о том, как Джим спасал стада, и его фотографию, где он был изображен рядом с самолетом, из которого выпрыгнул с парашютом. Статья вышла под заголовком «Ковбой прыгает с парашютом, чтобы спасти стада во время бури». Мой муж стал героем. Его узнавали на улице и жали руку. Однажды при виде Джима прохожий закричал: «Ковбой-парашютист!»

Я считала все это смешным, но заметила, что женщины стали улыбаться и флиртовать с ковбоем-парашютистом Джимом, который вежливо приподнимал шляпу и открывал им двери.

В тот день Джим не ждал моего появления. Когда я вошла в здание его склада, прошмандовка-бухгалтерша Гленда стояла в дверях офиса Джима и что-то ему говорила. У нее были черные волосы, ярко-красная помада, тело плотно обтягивало платье фиолетового цвета, и она прислонилась к косяку, демонстрируя свою эффектную фигуру. На ней был лифчик, поднимавший и выталкивающий грудь, словно две ракеты, которые вот-вот оторвутся от земли.

Она посмотрела на меня, дерзко повела грудью и перевела взгляд на моего мужа. «О-о, Смити, — пропела она, — нас, кажется, застукали».

У меня руки зачесались, так захотелось ей влепить оплеуху, но я сдержалась и перевела взгляд на мужа в ожидании его реакции. Если он мне изменяет, от меня пощады не жди, но мне показалось, что Джим смущен не своим поведением, а поведением бухгалтерши. «Перестань, Гленда», — сказал он.

Мы пошли в кафетерий и пообедали, но не обсуждали то, что произошло. Я решила отслеживать ситуацию и не спускать глаз с Джима и Гленды.

Дни шли, а у меня из головы не шел тот случай. Я все думала, разводит ли мой муж шашни со своей бухгалтершей. Они весь день проводят в одном помещении, в котором есть масса тихих уголков для интимных встреч. А во время обеда они могут отъехать в какой-нибудь «мотель на час». У нее были все необходимые мотивы, и у обоих было свободное время. Интересно, как вел себя в этой ситуации мой муж?

Было бесполезно задавать Джиму прямой вопрос. Если он, в конечном счете, окажется не лучше моего первого горе-муженька, он просто соврет. Я думала, что знаю Джима, но при этом я была совершенно уверена в том, что не стоит доверять мужчинам. При появлении благоприятной возможности любой мужчина не побрезгует ею воспользоваться. В этом Финиксе, черт возьми, было гораздо больше соблазнов, чем в округе Явапай. Кроме того, человек может просто меняться со временем. Возможно, шумиха вокруг «ковбоя-парашютиста» вскружила Джиму голову. Кто знает, может, все эти хлопающие ресницами дамочки с приподнятыми бюстгальтерами сиськами довели его до мысли о том, что он — породистый жеребец-производитель? Может быть, латентный полигамный мормон все-таки поднял в нем свою непокорную голову?

Как бы там ни было, я поняла, что не успокоюсь, пока со всей этой историей не разберусь. Я должна была все узнать.

Я не собралась нанимать частного детектива, как это часто происходит в кино. Все детективы — мужчины, поэтому им тоже не стоит доверять. Я не хотела сама выслеживать Джима, как в случае с моим первым горе-муженьком в Чикаго. Тогда я точно знала, что он — лгун и обманщик, и мне были нужны доказательства. В случае с Джимом я должна была выяснить факты и сделать это максимально тихо. Кроме всего прочего, Финикс был гораздо меньше Чикаго, и многие меня знали. Я была преподавателем, и у меня была определенная репутация. Мне не хотелось следить за мужем на виду у всех.

Поэтому я решила привлечь Роз-Мари.

«Но, мама, я не хочу шпионить за папой!» — возмутилась дочь, когда я объяснила ей всю ситуацию.

«Мы не шпионим, а расследуем, — убеждала ее я. — Он, может быть, мне изменяет, а может быть, и нет. Кто знает? Мы надеемся выяснить то, что на нем нет никакой вины, вот и все».

При такой постановке вопроса Роз-Мари не могла отказаться.

Я решила, что если между Джимом и бухгалтершей что-то и происходит, то лучшее время для пылких свиданий — это время обеда. Они вряд ли бы стали рисковать и пускаться во все тяжкие на складе из-за боязни быть раскрытыми.

У Роз-Мари начинались весенние каникулы. Я решила, что всю неделю во время каникул она будет следить за отцом во время ланча. Если что-то происходило между Джимом и бухгалтершей, то, скорее всего, происходило не менее одного раза в неделю. Если за неделю не произойдет ничего подозрительного, то я отменю слежку.

В первый день нашего «расследования» было не по-весеннему жарко, а небо было иссиня-голубым. Я запарковала машину на некотором отдалении от склада. Я сказала Роз-Мари, чтобы она спряталась на другой стороне улицы и последовала за Джимом во время обеда, обязательно при этом держа между собой и им несколько человек на тот случай, если он повернется. Я выдала ей блокнот и ручку: «Делай записи».

Вид у нее был не самый веселый, но она, тем не менее, взяла блокнот и вышла из машины.

«Будет весело, — приободрила ее я, — мы же сыщики».

Полчаса я старалась читать газету, но в основном смотрела на часы и рассматривала прохожих. Потом вернулась Роз-Мари и села в машину.

«Ну и что произошло?» — спросила я.

«Ничего».

«Ну, что-то наверняка произошло?»

Роз-Мари принялась рассматривать свою обувь. «Папа ел ланч. В парке, один».

Она сказала, что он зашел в продуктовый магазин, вышел оттуда с бумажным пакетом, вошел в парк, сел на скамейку, вынул банку сардин, кусок вареной колбасы и сыра, а также пакетик молока. Перочинным ножом он нарезал колбасу и сыр на кусочки и потом ел его все с галетами. Молоко пил маленькими глотками, растягивая его как можно дольше.

На этом месте рассказа Роз-Мари улыбнулась, вспомнив, как видела отца, поедающим галеты с колбасой и экономно попивающим молоко. От этой мысли ей стало веселее.

«Что-нибудь еще?» — спросила я.

«Когда молоко закончилось, он смел с себя крошки и скрутил себе сигарету».

«Отлично, — продолжила я. — Завтра продолжим».

На второй день после того, как Роз-Мари ушла со своим блокнотом и ручкой, я сидела и барабанила пальцами по рулю. Но очень скоро из-за угла появились Роз-Мари с Джимом. Он держал ее за руку, а она выглядела гораздо более счастливой, чем когда уходила.

Джим наклонился к стеклу: «Лили, что, черт возьми, происходит?»

Я подумала, что надо бы придумать какую-нибудь лживую и запутанную историю, но потом поняла, что Джим все поймет. Я поняла, что не стоит отнекиваться. «Я пыталась доказать себе и Роз-Мари, что ты верный муж, что и доказала».

«Ага, — сказал Джим, — понятно. Давайте поедим».

Он отвел нас в магазин, где мы купили вареной колбасы, сыра, галет и молока и устроили в этом парке пикник.

В тот вечер, когда мы вернулись домой, Джим сказал мне: «Давай-ка поговорим».

Я налила себе виски с водой и вышла во двор за домом, где росли апельсиновые деревья, на которых только начали завязываться плоды.

«Я не шпионила, — объяснила я. — Просто хотела подтвердить, что в наших отношениях, между нами все правильно. Я не хотела, чтобы ты изменял мне с этой сучкой».

«Лили, я тебе не изменял. Просто в городе неизбежно периодически случается, что мужчины оказываются в компании женщин, которые не являются их женами. Ты можешь мне верить, мне незачем врать».

«Дело не в доверии, — говорила я. — Я не собираюсь сидеть и смотреть, как всякие пытаются украсть моего мужчину».

«Может быть, жизнь в городе нам не очень подходит. Может быть, от нее мы становимся немного не в себе».

«Тогда надо отсюда уезжать».

«Наверное, надо».

«Так и порешим».

«Теперь надо понять, куда ехать».

IX. Летун

Рекс и Роз-Мари после свадьбы

Хорсе Меса — это даже не просто маленькое поселение, а скорее лагерь, построенный для рабочих, которые строили плотину Хорсе Меса на реке Солт-ривер. После строительства плотины появилось озеро Апачи, а ГЭС вырабатывает электроэнергию, которая идет в Финикс. В Хорсе Меса жило всего 13 семей, но в этих семьях были дети, а детям надо ходить в школу, и летом я получила работу в этом поселении.

Мы поменяли красивый, но малонадежный Kaiser на добрый, старый, сделанный в Детройте Ford, и в одно прекрасное июльское утро уложили чемоданы в автомобиль и поехали сначала на восток, до развязки Апачи, а потом до равнины Тортилла, где асфальт закончился. Далее началась грунтовая дорога, которая, извиваясь, поднималась в горы Суперстишен. Окружающая местность радовала глаз даже больше, чем Гранд Каньон. Мы проезжали мимо огромных скал из красного и золотого песчаника, лежащего слоями, словно книги на полке. Склоны гор заросли кактусами. В этих растениях не было ничего красивого, но они поражали своей способностью выживать в неимоверно сухом климате, каменистой почве и на самых негостеприимных горных склонах. При этом некоторые из этих кактусов давали чертовски вкусные плоды.

Мы проехали несколько километров по тропе апачи и вышли на еще более узкую дорогу, которая шла на север. Мы «вписывались» в резкие и опасные повороты дороги, проезжали под нависшими над тропой скалами и мимо горных массивов самой причудливой и невообразимой формы. Джим был за рулем, машина ползла, как черепаха, прижимаясь к скале, чтобы не сорваться вниз. Край дороги не был огорожен и не имел бордюра. Одно неправильное движение — и машина в любую секунду может сорваться в пропасть. Дорога, по которой мы ехали, называлась «Агнесса плачет» и свое название получила после того, как ехавшая в эти края учительница школы Агнесса разрыдалась, поняв, в какую глухомань ее забросила жизнь. Мне, напротив, нравилось все то, что я видела. Я была рада подальше уехать от дорожных пробок, школьных информационных бюллетеней, бюрократов, сирен учебных тревог и запертых дверей в городе. Джим пошутил, что этой дороге надо дать новое название — «Лили смеется».

Дорога «Агнесса плачет» вывела нас на дно каньона. Мы повернули за угол и увидели темно-синее озеро в обрамлении скал из красного песчаника. Хорсе Меса прилепилась на склоне горы над озером. Это поселение состояло всего из нескольких домов и находилось далеко от цивилизации. Агнесса оказалась совершенно права — это была настоящая глухомань. Два раза в неделю сюда от плотины Рузвельта приезжал грузовик с продуктами. Здесь был только один телефон, который стоял в местном «клубе». Когда тебе надо было позвонить, надо было сообщить номер оператору на коммутаторе в Темпе, который назначал время соединения, шедшего через коммутатор в Мормон Флэтс. Телефон находился в общественном месте и не в будке, поэтому окружающие слышали, о чем ты говоришь.

Мы были очень довольны новым местом. Дети весь день провели на озере, ныряя со скал в прохладную воду. Здесь были река и озеро, куда на водопой собирались разные животные: толстороги, ящерицы-ядозубы, чаквеллы и гремучие змеи.

Джим нашел работу в бюро по землеустройству в качестве водителя грузовика, развозящего гравий. Этот гравий использовался для дорожных работ на всем протяжении тропы апачи. Джим был доволен своей работой. Он ездил на мощном грузовике, никто ему ничего не указывал, и работал он на природе.

И я наконец снова вернулась в школу, размещающуюся в одной комнате. Здесь не было холодных, как рыбы, бюрократов, которые контролировали меня и говорили, как и что я должна преподавать.

В школе Хорса Меса было всего восемь классов, поэтому осенью нам пришлось уже в третий раз отправить детей в интернаты. Роз-Мари пошла в школу Св. Джозефа — небольшое, но качественное учебное заведение в Тусоне. Я знала, что многие из ее одноклассниц выросли в обеспеченных семьях, поэтому перед ее отъездом сделала ей подарок.

«Жемчуг! — воскликнула Роз-Мари, открыв коробочку. — Наверняка очень дорогое ожерелье».

«Я купила его на зеленые марки S&H, — объяснила я. — И это не настоящий жемчуг, а искусственный». Тут я впервые для Роз-Мари рассказала историю о моем первом горе-муженьке и его семье. «— Этот козел подарил мне фальшивое кольцо. Несколько лет я свято верила в то, что оно настоящее. Ну, а потому, что я сама в это верила, то верили и все окружающие. — Я надела ожерелье и застегнула его на ее шее. — Главное — выше голову, — посоветовала я, — тогда никто даже не заподозрит, что это искусственный жемчуг».

Дети уехали в интернаты, и наша жизнь в Хорсе Меса шла тихо и спокойно. Тишина и спокойствие объяснялись во многом окружающей природой. Мы жили, словно в храме, который построила сама природа. Встаешь утром, выходишь на улицу и смотришь вниз на синее озеро, окруженное слоеным пирогом гор из песчаника, красные и желтые слои которого природа создавала на протяжении миллионов лет, и десятки темных впадин, которые после дождя превращались в водопады. Во время одного дождя я насчитала двадцать семь водопадов.

Жители Хорса Меса не ругались и умели находить общий язык. Мы должны были ладить, у нас не было другого выхода. Все мы зависели друг от друга, и споры были роскошью, которую мы не могли себе позволить. Никто не жаловался и не сплетничал. Радио в этих местах плохо ловилось. По вечерам дети играли, а взрослые ходили друг к другу в гости. Ни у кого из нас не было много денег, поэтому не говорили на темы, которые интересуют обеспеченных людей. Мы говорили о том, что важно для нас: о погоде, уровне воды в озере, о большом окуне, которого поймали под мостом, и о пуме, которую видели около ручья Фиш-крик. Жителям города могло бы показаться, что нам было нечем заняться и не о чем поговорить, но мы не разделяли это мнение. Наша жизнь была спокойной и размеренной.

Несмотря на то что все было тихо и спокойно, у меня иногда происходили случаи, когда я испытывала гнев и возмущение. Я уже давно интересовалась политикой, но после того, как департамент образования попытался закрыть в нашем районе пару школ, я связалась с национальным профсоюзом учителей и поняла, что у меня есть определенные способности для того, чтобы заниматься политикой. Я поняла, что при наличии острых локтей и громкого голоса очень легко привлечь внимание политиков, в особенности если хватаешь их за галстук и тычешь в грудь пальцем.

Чтобы заставить врунов-политиков выполнять свои предвыборные обещания, я начала регулярно ездить в Финикс. Однажды вместе с Роз-Мари я ворвалась в офис губернатора для того, чтобы сказать ему, что он обязан финансово поддерживать школы и выполнять нормы, гарантирующие гражданам право на получение образования. Когда тот пригрозил меня арестовать, я ответила, что я — налогоплательщик, любящая мать двоих детей и преподаватель. Я устрою пресс-коференцию и докажу, что он — сукин сын, который не выполняет свои обещания.

Я стала ответственной избирательного округа Хорсе Меса от партии демократов. Я всегда носила с собой регистрационные карточки избирателя и интересовалась у людей в очереди о том, зарегистрировались ли они для того, чтобы иметь право голоса. Если они еще не зарегистрировались, я давала им карточку. «Все, кто думает, что он слишком маленький и незначительный человек, пусть вспомнит, каким болезненным может быть укус комара», — обычно говорила я.

Взрослые члены всех тринадцати проживающих в Хорсе Меса семей в результате моей работы зарегистрировались. В день выборов Джим отвез меня в Тортилла Флэтс. Я вышла из машины, в одной руке у меня были бюллетени всех двадцати шести избирателей, а в другой револьвер с перламутровой рукояткой. Так, на всякий случай, если кому-то придет в голову встать между мной и избирательным участком. Войдя в двери избирательного участка, я громко заявила: «Внимание! Вот бюллетени избирателей из Хорсе Меса. У нас проголосовало сто процентов избирателей».

Мы с Джимом придумали себе новое хобби — поиски урана. Правительству нужен был уран для производства ядерного оружия, и было объявлено вознаграждение в размере ста тысяч долларов тому, кто откроет месторождение урана. Одна нищая семья в Колорадо нашла такое месторождение и уже получила свои деньги. Джим купил подержанный счетчик Гейгера, и по выходным мы выезжали в пустыню в поисках камней, на которые реагировал этот счетчик.

К моему удивлению, мест, в которых счетчик Гейгера показывал радиацию, оказалось довольно много. В этом смысле особенно удачным оказалось место под названием Французская равнина (Frenchman’s Flat). Там мы быстро насобирали несколько ящиков камней. Несколько камней мы отвезли химику-лаборанту в Мормон Флэтс, но тот сказал, что это не уран, а обычная радиация. Как он нам объяснил, эти камни находились поблизости от взрывов ядерного оружия, которое проводилось в тех местах.

Однако я не выбросила эти камни, решив, что когда-нибудь они чего-то да будут стоить. Мы поставили ящики с камнями в подвал и потом еще несколько раз выезжали на поиски урана.

После окончания школы Роз-Мари и маленький Джим поступили в университет штата Аризоны. «Маленький» Джим вымахал ростом 194 см и весил под сто килограммов. Он стал выше Большого Джима. Маленький Джим играл в американский футбол, съедал полпачки хлопьев на завтрак и не любил учиться. На первом курсе он познакомился с красоткой по имени Диана, отец которой был каким-то важным бюрократом в почтовой службе Финикса. Они поженились, Джим бросил университет и стал полицейским.

«Первый пошел, вторая на подходе», — подумала я.

Мне казалось, что мы с Роз-Мари достигли определенного взаимопонимания. По крайней мере, мне казалось, что это было понимание, хотя она сама упорно считала, что я навязываю ей свою волю. Как бы там ни было, мы договорились, что она может сколько угодно изучать в университете искусство, но специализироваться надо на предметах, необходимых для преподавания, чтобы получить диплом учителя. После войны бывшие солдаты вернулись домой, и Роз-Мари постоянно получала приглашения на свидания. Более того, несколько мужчин даже умудрились сделать ей предложение. Я говорила, что Роз-Мари не стоит торопиться и надо немного подождать. Я понимала, что ей нужен надежный мужчина, который мог бы ее поддержать. У нее был ветер в голове, но если рядом с ней будет рассудительный и спокойный мужчина, она сможет создать с ним семью, преподавать в начальной школе, вырастить пару детей и рисовать в свободное время, сколько ей вздумается.

Надежных мужчин, наподобие ее собственного отца, было достаточно, и я была уверена в том, что рано или поздно она такого найдет.

Летом после окончания третьего курса она вместе с подругами начала ездить и плавать в каньоне Фиш-крик. Однажды вечером она вернулась домой и рассказала историю, которая показалась ей веселой. В каньон приехала группа молодых пилотов. Когда она прыгала со скалы в воду, один из них был настолько поражен ее красотой, что прыгнул за ней в воду и сказал, что на ней женится.

«Я сказала ему, что мне уже делали предложение двадцать два мужчины, и я всем им отказала. Почему он считает, что я ему не откажу? Он тогда заявил, что не делает мне никакого предложения, а просто сообщает, что мы поженимся».

Такой уверенный в себе человек, подумала я, должен быть или прирожденным лидером, или мошенником. «И какое впечатление о нем у тебя сложилось?» — спросила я.

Роз-Мари на мгновение задумалась. «Он любопытный парень, — сказала она, — не такой, как все. Он не очень хорошо плавает, но все равно прыгнул в воду».

Парня, который прыгнул за Роз-Мари, звали Рекс Уоллс. Он вырос в западной Виргинии и служил на базе ВВС Люк. С первого свидания с ним Роз-Мари вернулась очень довольной. Они встречались в мексиканском ресторане, какой-то мужчина принялся с ней флиртовать, Рекс начал с ним драку, которая переросла в общую потасовку, и Рекс с Роз-Мари убежали до прибытия полиции.

«Он сказал, что мы с ним „слиняли“», — сказала Роз-Мари.

О, боже, подумала я. Хулиган. Только этого ей и не хватало.

«Очень многообещающее начало», — сказала я вслух.

Роз-Мари не заметила моего сарказма. «Он весь вечер проговорил. У него куча планов. И его очень заинтересовали мои картины. Мам, это первый мужчина, который приглашал меня на свидание и серьезно отнесся к моему искусству. Он даже попросил показать мои работы».

В следующие выходные Рекс появился в Хорса Меса, чтобы посмотреть на картины Роз-Мари. У него были узкие темные глаза, дьявольская ухмылка и зачесанные назад темные волосы. Его манеры были обходительными. Он снял фуражку, крепко пожал руку Джима и нежно сжал мою. «Вот откуда у Роз-Мари ее красота», — сказал он мне.

«Тебя не учить, как говорить комплименты», — заметила ему я.

Рекс закинул назад голову и громко рассмеялся.

«Теперь я вижу, от кого у Роз-Мари ее независимый нрав».

«Я всего лишь старая училка, — ответила я, — с хорошими зубными протезами». Я вынула протезы и продемонстрировала их Рексу.

Роз-Мари побледнела от ужаса и воскликнула: «Мама!»

Но Рекс снова рассмеялся. «Очень хорошая работа, — заметил он, — но у меня самого не хуже». Он вынул свои вставные челюсти и объяснил, что, когда ему было семнадцать лет, его машина врезалась в дерево. «Машина-то остановилась, а я нет», — добавил он.

«Парень действительно интересный», — подумала я. По крайней мере, тот, кто смеется над несчастным случаем, во время которого потерял зубы, должен быть смелым и открытым человеком.

Роз-Мари внесла в комнату несколько своих работ: пейзажи пустыни, изображения цветов, кошек и портреты Джима. Рекс брал картины одну за другой и хвалил яркость красок, удачную и выигрышную композицию, хорошую технику, уверенный мазок и так далее и так далее. Он нес полную, по моему мнению, ерунду, однако Роз-Мари слушала его, затаив дыхание, как в свое время слушала треп француженки Эрнестин.

«А почему эти картины не висят на стенах?» — поинтересовался Рекс.

В гостиной у нас висели две репродукции картин с изображением леса, которые я купила потому, что небо на них по гамме идеально соответствовало цвету ковра на полу. Недолго раздумывая и не спрашивая разрешения, Рекс снял картины и на их место повесил работы Роз-Мари, в которых не было и намека на голубой цвет.

«Вот, — сказал он, — здесь им и место».

«Картины хорошие, но под ковер не подходят, — заметила я. — Я долго искала их, потому что синий цвет на них точно соответствует цвету ковра».

«Да, к черту все эти соответствия! — ответил Рекс. — Иногда полезно все перемещать. — Он показал пальцем на картины: — Это всего лишь репродукции, — а потом на работы Роз-Мари: — А вот это оригиналы. Более того, это просто шедевры».

Я бросила взгляд на Роз-Мари. Она буквально светилась от удовольствия.

К концу того лета Роз-Мари и Рекс стали встречаться регулярно. Мне было сложно сказать, насколько серьезно Рекс относился к моей дочери, но одно было очевидно — он был упорным парнем. Мне казалось, что я вижу его насквозь. Он умел очаровывать, но этой способностью обладали все мошенники, которым надо сначала завоевать твое доверие, а потом обобрать тебя до нитки. Это я поняла по опыту общения с моим первым мужем. У этого Рекса всегда наготове была шутка, он мог разглагольствовать на любую тему, осыпал людей комплиментами, словно щедро раздавал жвачку, и делал все, чтобы ты чувствовал себя центром вселенной. Тем не менее я не стала бы подпускать его к себе слишком близко.

У него было много разных планов. Он постоянно говорил о новых источниках энергии: солнечной, термальной и энергии ветра. Джим считал, что Рекс — это просто трепло. «Если можно было бы использовать энергию воздуха, который он выталкивает из себя, то можно осветить весь Финикс», — сказал однажды Джим.

Я никогда не предостерегала Роз-Мари о возможных проблемах отношений с Рексом, потому что именно в таком случае эта своевольная особа точно сделала бы какую-нибудь глупость. Я просто говорила ей, что, возможно, Рекс в долгосрочной перспективе — не самый идеальный партнер.

«Я бы не назвала его надежным, как скала», — объяснила ей я.

«А я и не хочу выходить замуж за скалу», — ответила она.

Роз-Мари говорила мне, что ей в Рексе нравится то, что когда они вместе, что-то постоянно происходит. Рекс умел и любил завязать разговор с незнакомым человеком. Он действовал спонтанно и неожиданно. Он обожал розыгрыши и сюрпризы. Однажды он тайком пронес одну из небольших картин Роз-Мари в художественный музей Финикса, повесил ее на стене, а потом пригласил ее в музей. Она страшно удивилась и была польщена, когда Рекс подозвал ее к висящей на стене работе и произнес: «Ой, да ты только посмотри! Самая лучшая картина во всем музее!»

С Рексом постоянно происходили странные события. Некоторые из этих событий были смешными, некоторые пугающими, но все, чем бы он ни занимался, превращалось в приключение. Он был непредсказуемым и видел эту черту характера в других, словно масон, считывающий тайные сигналы. С ним можно было пойти в цирк и познакомиться с клоунами, наездницей и глотателем шпаг. После представления он в этой компании мог пойти пить в бар, в котором глотатель шпаг рассказывал о секретах своего ремесла, наездница-цыганка вспоминала времена, когда она сидела в нацистском концлагере, а один из клоунов, тот, у кого были самые грустные глаза, мог признаться, что поблизости живет девушка, которую он никак не может разлюбить, после чего все толпой садились в машину и в четыре часа утра стояли под балконом этой женщины, распевая серенаду Red River Valley — «Долина Красной реки», чтобы та снова полюбила клоуна с грустными глазами.

Однажды осенью, во время каникул Роз-Мари, в нашем доме в Хорсе Меса появился Рекс. На нем были ковбойские сапоги и огромная шляпа. Джим, Роз-Мари и я сидели за кухонным столом и доедали манную кашу. Я предложила Рексу каши.

«Нет, мэм, спасибо. У меня сегодня большие планы, и я не хотел бы есть слишком много».

«И что за планы?» — поинтересовалась я.

«Ну, я знаю, что все вы любите лошадей, — начал Рекс. — И я подумал, что, если собираюсь жениться на вашей дочери, то должен вам показать, что сумею ездить на лошади, хотя никогда раньше не сидел в седле. Так что сегодня я планировал найти где-нибудь лошадь, и если вы согласитесь присоединиться ко мне, выехать на прогулку и поделиться советами с начинающим ковбоем, то я буду вам крайне признателен».

Мы с Джимом переглянулись. Да, этот парень не хотел исчезать из нашей жизни. Роз-Мари начала объяснять, что у подножия горы живет семья Кребс, дети которых ходят в мою школу. У них есть лошади, и они с удовольствием разрешат нам на них прокатиться. Мы доели манную кашу, надели ковбойские сапоги, сели в машину и поехали к Кребсам.

Рэй Кребс сказал, что все лошади находятся в загоне, а седла и уздечки лежат в сарае. Правда, на лошадях уже не ездили пару месяцев, поэтому он рекомендовал нам быть поосторожнее. Мы выбрали четыре лошади, но они не хотели отходить от табуна, поэтому Джиму пришлось поймать их лассо перед тем, как вести в сарай и оседлывать.

Роз-Мари захотела прокатиться на самой быстрой лошади, поэтому выбрала себе небольшую гнедую кобылку. Для Рекса я приметила спокойного кастрированного мерина, но тот сказал, что ни за что не сядет на кастрированное животное, поэтому я дала ему кобылу, которую выбрала для себя, несмотря на то что выбранное им животное нервно переступало с ноги на ногу.

Мы оседлали лошадей и выехали в загон побольше размером, предназначенный для выездки. Джим и Роз-Мари пустили своих лошадей рысью, а я осталась сидеть на лошади в центре загона и стала давать Рексу советы. Он внимательно слушал и старался следовать моим советам, но с первого взгляда становилось очевидным, что он не прирожденный наездник. Он слишком напрягался и наклонялся вперед, от чего смещался центр тяжести и ему приходилось напрягать плечи. Я велела, чтобы он расслабился и сел поглубже в седле. Нет смысла хвататься за уздечку, она его не спасет.

Но Рекс не последовал моему совету и без умолку говорил, что нет ничего проще, чем кататься на лошади, и что ему это занятие нравится. Ему захотелось поехать быстрее, и он спросил: «А как тут на вторую скорость переключиться?»

«Сперва научись задницу от седла не отрывать», — порекомендовала я.

Через некоторое время Рекс перешел на рысь, но постоянно подскакивал в седле и дергал поводья. Потом он заявил, что пока не заставит лошадь пойти галопом, то не сможет считать, что вообще катался верхом.

«Пни ее, если хочешь, чтобы она галопом пошла», — посоветовала Роз-Мари.

И именно это Рекс и сделал. Лошадь начала бежать быстрее, но все-таки не перешла на галоп, видимо, решив, что шатко сидящий на ней всадник еще к такой скорости не готов. Обрадовавшись тому, что лошадь ускорилась, Рекс принялся радостно орать: «Воа! Воа!» и туда-сюда дергать поводья. Лошадь испугалась и понесла.

Лошадь неслась вдоль ограды загона, и я закричала, чтобы Рекс отклонился назад и держался за гриву, но он запаниковал и не услышал мои слова. Он продолжал кричать на лошадь и дергать поводья, но лошадь не сбавляла скорости.

Джим и Роз-Мари отъехали в сторону к центру загона. Лошадь Рекса сделала еще несколько кругов, не сбавляя скорости, и я увидела, что тот совсем хлипко держится в седле. По глазам лошади я видела, что животное не злится, а просто испугалось, что означало, что она хочет остановиться, но для этого ей нужно разрешение.

Я соскочила с лошади и встала на пути Рекса. Я была готова отскочить в сторону, если его лошадь не остановится. Лошадь быстро приближалась, я медленно подняла вверх руки и тихим голосом сказала ей «Прууу». Лошадь остановилась прямо передо мной.

Лошадь остановилась так резко, что Рекс не удержался, хотя пытался схватить лошадь за шею, и свалился на землю.

Роз-Мари соскочила со своей лошади и подбежала к нему.

«Ты в порядке?» — озабоченно спросила она.

«Он в полном порядке, — ответила я. — Может, чуть ушибся».

Рекс встал и отряхнул пыль со штанов. Я заметила, что он взволнован, но он несколько раз глубоко вздохнул и провел рукой по волосам. Потом на его лице появилась улыбка. «Педаль газа я нашел, — сказал он, — но с педалью тормоза были небольшие проблемы».

Рекс настоял на том, чтобы снова сесть в седло, что было для меня приятной неожиданностью, и мы проехали по участку земли Кребсов. Во второй половине дня мы вернулись в Хорсе Меса. Я разогрела бобы, и после того, как все поели, предложила сыграть в покер.

«Вот от такого предложения я никогда не откажусь, — сказал Рекс. — У меня в машине есть бутылка, сейчас принесу, и можем выпить по стакану».

Он принес из машины бутылку, Джим поставил на стол стаканы, не забыв поставить и себе. Сделал он это из вежливости, хотя сам не пил. Мы расселись вокруг кухонного стола. Рекс разлил всем по два пальца виски. Я раздала карты. Нет способа лучше узнать характер человека, чем сыграть с ним в покер. Некоторые играют для того, чтобы «остаться при своих», то есть сохранить то, что у них есть, а некоторые — для того, чтобы выиграть по-крупному. Для некоторых покер — это просто азарт игры, для других — это расчет с небольшим элементом риска, на который он готов идти. Некоторые просчитывают карты, а другие считают, что важнейший элемент игры — психологический фактор.

Вот Роз-Мари была нулевым игроком. Я даже и не знаю, сколько раз я ей объясняла правила, но она неизменно умудрялась задавать вопросы, которые раскрывали ее карты. Как только я раздала карты, Роз-Мари посмотрела на них и тут же спросила: «Что сильнее, флэш или стрит-флэш?»[35]

«Когда себя так раскрываешь, никогда не выиграешь», — сказала я.

«С тобой особо не выиграешь, — ответила Роз-Мари, — ты постоянно выигрываешь, поэтому никто не хочет с тобой играть».

Я не стала это комментировать и продолжать спор.

По ходу развития игры я увидела, что Рекс оказался хорошим игроком. Он концентрировался не столько на картах, сколько на понимании того, что думает его противник. Именно поэтому он знал, когда остановиться и сказать «пас», а когда поднимать ставки.

Бутылка виски стояла у локтя Рекса. Джим и Роз-Мари вообще не притронулись к своим стаканам, а я сделала несколько глотков из своего. Рекс постоянно себе подливал. По мере развития вечера он начал переблефовывать, играть необдуманно широко, делать слишком высокие ставки, зарясь на то, на что ему вообще не стоило бы разевать рот, и начал злиться на карты, когда проигрывал.

Через некоторое время он перестал наливать и пить свои шоты, а принялся пить «из горла». Вот тут-то я поняла, что у меня есть реальный шанс его «вынести». Я подождала, когда мне придет хорошая карта (у меня был фул-хаус[36]) и сделала вид, что у меня слабая карта. Он поднимал ставки, а я их уравнивала, и вскоре оказалось, что он поставил больше, чем, может быть, хотел.

Я положила свои карты на стол. Рекс внимательно на них посмотрел, и на его лице появилось кислое выражение, и он бросил свои карты картинками вниз. Через несколько секунд он ухмыльнулся и сказал: «У того мерина не было яиц, а у тебя, Лили, точно есть».

Роз-Мари захихикала. Мне показалось, что ей понравилось то, что ее парень повел себя слишком нагло и переступил черту в отношениях с ее матерью. Если честно, этот Рекс был первым парнем, которого она приводила домой и который меня нисколько не боялся.

Джим посмотрел на Рекса и поднял бровь. «Поосторожнее, летун», — сказал он.

«Без обид, брат, — ответил Рекс. — Это же был комплимент. — Он хотел сделать еще глоток из бутылки, но бутылка оказалось пустой. — Кажется, мы все выпили», — заметил он.

«Это ты все выпил», — сказала я.

Страницы: «« « 12345678 » »»