«Качай маятник»! Особист из будущего (сборник) Корчевский Юрий

– Идем со мной.

В другом кабинете, больше похожем на канцелярию, я написал автобиографию и заполнил еще несколько бланков.

– Ну вот, теперь в казарму. Будем ждать, когда Судоплатов приказ на тебя подпишет. А пока документов на тебя нет, никуда не выходи. Пропуск и увольнительная, только когда в штат зачислен будешь, да и то – выход в город здесь не приветствуется. Держи продовольственные талоны – в столовой питаться, она на первом этаже второго корпуса. Пойдем, я тебе все покажу.

Лейтенант показал мне вход в столовую, завел в казарму. Зал большой, у входа – дневальный.

– Командир здесь?

– Так точно.

– Вызови командира, курсант.

Дневальный крикнул на всю казарму:

– Рота, смирно! Командира роты – на выход!

Одна из дверей сбоку помещения открылась, подошел ротный.

– Новый курсант, Петр Колесников, – представил меня лейтенант. – Пока документы оформляются, к занятиям не допускать.

Ротный кивнул.

– С прибытием, товарищ курсант! Дневальный, покажи свободную койку новичку.

– Слушаюсь.

Лейтенант ушел. Второй, свободный дневальный подвел меня к застеленной койке на втором ярусе. Не любил я спать на втором – в училище таким макаром четыре года провел, но выбора не было.

В казарме было пусто, и я откровенно скучал, слоняясь по казарме и бытовке, но к вечеру сразу ввалилась толпа курсан-

тов в военной форме, и все без знаков различия. И что у них тут за мода такая? Секретность секретностью, но ведь курсанты в город не выпускаются, так зачем огород городить?

– О, у меня сосед появился! Давай знакомиться, меня Виктором звать.

Парень стянул с себя гимнастерку, аккуратно сложил ее на табурете рядом с койкой и протянул мне руку.

– Петр, – представился я в ответ.

Рука у Виктора была сильной, рукопожатие крепкое.

– Давно у нас?

– Только прибыл.

– Откуда? Можешь не отвечать, если секрет.

– Не секрет – с передовой, командиром взвода разведки был.

– Ух ты, здорово! А мне повоевать еще не пришлось. Что, и живого немца видел?

Я улыбнулся такой непосредственности:

– Не только видел, сам «языка» брал и не раз.

– И как они?

– В каком смысле как? Люди как люди, только форма другая.

Виктор удивился:

– Они же фашисты!

– У них что, рога должны быть? Воюют умело, в технике и вооружении недостатка нет.

– Ничего, подтянутся наши войска из тыла – Сибири, Дальнего Востока, сразу отбросим их к границе, а там и дальше погоним. Еще надаем им по мордасам!

Спорить я не стал, зная, что надаем по мордасам и не только, но будет это через долгих четыре года. Чего с Виктора взять? Парень молодой, боевого опыта нет, пороху не нюхал, да и мозги, похоже, идеологией большевистской заморочены до предела.

Уверенность в победе – непременное условие для воина, но без фанатизма. Видел я уже на фронте таких. Я был уверен: мастерство бойца заключается не в том, чтобы с гранатами под танк вражеский броситься и самому погибнуть, а в том, чтобы к этому танку умело подобраться, уничтожить его, а самому остаться в живых и продолжить бой.

Поужинали мы в столовой. Меню хоть и не отличалось щедростью и разносолами, а все же было сытнее, чем на передовой. Таких бы харчей ребятам в траншеи, а то бывали дни, когда и ржаных сухарей вволю не видели. Интересно, поче-

му в школе НКВД питание лучше? Потому что здесь дыхание войны не так остро чувствуется или нормы питания в НКВД выше?

На следующий день, уже после обеда, меня через дневального вызвали в штаб, зачитали приказ о зачислении в штат ОМСБОНа курсантом школы разведки и выдали документы.

Военный вышел из-за стола, пожал мне руку, поздравил с зачислением в бригаду и сказал:

– Пройди в третий кабинет.

Явился. За столом – военный, естественно, без знаков различия.

– Курсант Колесников.

– Садись, курсант.

Беседа шла на профессиональные темы – кем воевал, какое звание имею, каким оружием владею. Все, что я знал о боевом пути деда своего, Петра, рассказал без запинки. А дальше – о себе, ведь с момента гибели деда я воевал уже под его именем. Вскользь коснулись моих походов в немецкий тыл. Военный с интересом выслушал об операциях по взятию «языков», но как только пошла речь о выполнении совместного задания с «Ивановым» и «Сидоровым», он тут же прервал тему:

– Я об этом знаю, а больше никому не говори. С подрывным делом знаком?

– Не доводилось. – Он сделал пометку в блокноте.

Беседа длилась долго – часа три. Мне все время приходилось быть настороже, чтобы не проговориться об учебе в танковом училище или не проколоться на других подробностях моей прошлой офицерской службы в Российской армии, тем более военный периодически повторял вопросы, только задавал их по-другому.

«Перепроверяет, как на допросе», – подумал я.

Вышел из штаба весь мокрый от напряжения и выжатый как лимон. Но проверку, видимо, прошел, потому как со следующего дня меня зачислили в группу и я стал ходить на занятия.

Строевой не занимались, чему я был рад. Изучали радиодело, немецкое вооружение, структуру и состав немецких войск, знаки отличия военнослужащих вермахта и СС, минно-подрывное дело, маскировку, стреляли, учились водить машину и мотоцикл. И что мне не нравилось – постоянно промывали мозги: политрук проводил беседы о положении на фронтах, о правильности большевистской политики, о ге-

ниальности решений Сталина. Мне были интересны на этих занятиях лишь сводки Совинформбюро, хотя они и не радовали. Немцы захватили Киев, потом в Москве ввели осадное положение. Предприятия тоже вывозили станки и оборудование – оно эшелонами вместе с рабочими отправлялось в наш глубокий тыл, преимущественно на Урал и в Сибирь. Немцы несколько раз бомбили Москву, их бомбардировщики добирались уже до Горького. В начале ноября после ожесточенных боев пал Курск.

Я быстро втянулся в плотный график учебы, старательно дополняя свои практические навыки теорией. Конечно, интенсивная физподготовка выматывала, особенно марш-броски «с полной выкладкой» – я их еще по танковому училищу недолюбливал. А вот освоение приемов рукопашного боя и защиты давалось мне проще. Я часто ловил на себе завистливые взгляды курсантов, когда в учебной схватке после ловкой подсечки мой «противник» падал на пол с заведенной за спину рукой, а свободной спешил хлопнуть по полу – прекрати прием, больно же, сдаюсь!

Как-то вечером, после отбоя, в святое для курсантов время отдыха, ко мне подошел один из курсантов нашей группы, Евгений:

– Пойдем покурим, Петр.

– Не курю.

– Ну, тогда просто поговорим.

Я пожал плечами:

– Пойдем.

Мы вышли на широкую лестничную площадку с урной в углу.

– Ну, как тебе наша школа?

– В каком смысле?

– Ну, в общем.

– В общем, нормально, спецподготовка основательная.

– А преподавателями доволен? Ну, жмут!

– Это их работа. А довольными или недовольными здесь могут быть они – нами.

Евгений кивнул, а потом вдруг заметил:

– Что-то сводки тревожные. Смотрел по карте? На севере их 9-я армия канал Волга – Москва пересекла у Яхромы, западнее танковая группа прорвалась, наши Солнечногорск оставили, уже под Крюковом бой идет. И с юга до Мердвеса подошли, с трех сторон столицу окружают! Похоже, политрук

наш и сам-то не слишком верит, что одолеем немца. Ты как думаешь, Петр? – с тревогой глядел на меня Евгений.

– Не взять им Москвы, Женя, не дрейфь; не по зубам она им, подавятся. А вообще пошли спать. Завтра взводный зачет принимать будет на полигоне, силы понадобятся.

Я бы и не вспомнил о нашей беседе, если бы, возвращаясь из столовой, не столкнулся в коридоре с военным из «третьего кабинета». Он на несколько секунд задержал на мне свой цепкий взгляд, и я – больше интуитивно – понял, что интерес Евгения к моему отношению к школе и тревога за судьбу Москвы не случайны. Очень похоже, «стукачок» он, тайный осведомитель особиста. Без таких работа уполномоченного Особого отдела невозможна.

Поскольку в моей учебе все продолжалось нормально, я понял, что у ведомства Абакумова ко мне претензий нет. На фронте мне не раз приходилось слышать об «особистах», усердствовавших в выявлении «изменнических замыслов» комсостава. Если трибунал увидит «измену Родине», по статье 58–1 «б» – расстрел с конфискацией, за «пораженческую агитацию», по статье 58–10, части 2, карали большим сроком в исправительно-трудовом лагере.

А на днях из казармы исчезла группа курсантов. Поговаривали, что их забросили в немецкий тыл – помогать организовывать партизанские отряды, совершать диверсии, вести разведку. Только вчера они сидели рядом с нами в столовой, спали на соседних с нашими койках.

Как-то неожиданно это получилось. Наверное, так же и мы, когда придет время, покинем стены этой казармы. В ОМСБОНе – лишь небольшой постоянный штат инструкторов и преподавателей школы разведки. Остальные – курсанты. Проучились два-три месяца и – на задания.

А в ночь на первое декабря нас подняли по тревоге, раздали автоматы с боекомплектом, усадили в крытые брезентом грузовики. Никто не знал причины, некоторые курсанты предположили, что немцы прорвали фронт, и нас бросают заткнуть этот прорыв.

Ехали мы, впрочем, недолго. Машины остановились, последовала команда: «Выходить строиться».

Курсанты из местных, москвичей, сразу же узнали место. Так это же Нескучный сад! Воробьевы горы!

Было довольно морозно: градусов двадцать, а может быть, и больше – кто их измерял? Лежало много снега. Одеты мы были тепло: шапки-ушанки, полушубки, на ногах – вален-

ки. Руки грели рукавицы, причем армейские: они походили на варежки, но для большого и указательного пальцев были сделаны свои отделения, чтобы можно было стрелять, не снимая их.

Построились. Насколько я заметил, нас было около взвода – остальные машины с курсантами проехали дальше.

Перед нами выступил командир роты:

– Слушай боевую задачу. Перед вами – противник, парашютисты. Рассыпаться цепью, оружие – на боевой взвод. Огонь открывать без предупреждения и сразу на поражение. Об одном прошу – товарищей своих не перестреляйте. Вы все одеты в полушубки. Кто в них – свой, кто одет иначе – враг. Вопросы есть? Нет. Вперед – марш!

Мы рассыпались цепью, довольно густой – через пять метров друг от друга – и двинулись вперед. Где-то впереди, в полукилометре, послышалась автоматная стрельба. Мы передвигались медленно – мешал глубокий снег, да и соседей по цепи не хотелось упускать из вида, что немудрено. Полушубок – хорошая одежда, теплая и удобная, но в темноте его светлый верх сливался со снегом.

Впереди засверкали огоньки, ночную тишину рассек треск выстрелов. Я сразу упал, а нерасторопные были сражены пулеметной очередью. Я сразу узнал басовитый голос немецкого МГ-34. Сзади подгонял взводный:

– Вперед, ползком – вперед!

Поползли. Только в снегу, в валенках и полушубках, ползти непросто.

Раздалась еще очередь, и фонтанчики снега взметнулись перед цепью. Мой сосед по койке с нижнего яруса – Виктор – не выдержал, вскочил и, стреляя от живота, бросился вперед. Он успел сделать лишь несколько шагов и упал, сраженный.

Нет, хоть и неудобно, но лучше ползти. Надо подобраться поближе – на дистанции метров двести пятьдесят, как я оценил в темноте расстояние, автомат сильно уступает пулемету.

– Огонь! – скомандовал взводный.

Курсанты открыли огонь. Зачем?! Чего без толку жечь патроны, когда и цель-то в темноте не видна?

Где-то впереди грянуло «ура» и послышался густой автоматный огонь. Наша цепь поднялась и, как по команде, рванула вперед, проваливаясь по колено в снег. Я уже определил место, где залег пулеметчик, потому не побежал в цепи, а,

поднявшись, короткими очередями, выпустил весь магазин по позиции пулеметчика. Ответной стрельбы не последовало.

Я бросился догонять цепь.

Вот и позиция пулеметчика. На небольшом холмике лежал убитый пулеметчик – в коротких сапогах со шнуровкой, в суконных брюках и короткой меховой курточке. С головы его свалился стальной шлем, под ним виднелась черная вязаная шапочка.

– Прочесать лес!

Разгоряченные бегом и стрельбой, мы медленно пошли вперед, увязая в снегу. Однако метров через сто встретили другую курсантскую цепь, идущую навстречу.

– Кругом, все – к машинам!

По своим же следам мы потянулись назад, к грузовикам.

– Взвод, строиться в две шеренги! Командирам отделений проверить наличие людей.

Мы построились, посмотрели направо, налево… Да, многие остались лежать в лесу.

Сержанты доложили командиру взвода о наличном составе отделений и потерях.

– Командирам отделений выделить по четыре курсанта – помочь санитарам эвакуировать раненых и погибших. Остальным – по машинам!

Затемно мы вернулись в казарму.

На следующий день на построении нам объяснили, что был выброшен немецкий авиадесант, имевший цель захватить Кремль, даже конкретнее – товарища Сталина.

Все курсанты поразились услышанному. Однако не нам судить о происшедшем. Наверняка у убитых нашли карты, план. А может, и пленного взяли и допросили. Правда, в последнем я сомневался: немецкие парашютисты – люди подготовленные, умелые, с фанатичной верой в своего фюрера. Такие обычно отстреливаются до последнего патрона. Поистине бредовая идея – бросить парашютистов почти в центр Москвы – да здесь же войск полно, НКВД, милиция. А в Кремле – еще и кремлевский полк охраны.

Спустя неделю мне и еще полусотне курсантов объявили, что учеба наша закончена. Так я начал службу в Отдельной мотострелковой бригаде Особого назначения Особой группы НКВД.

Меня раздирали противоречивые, двойственные чувства. Все эти месяцы я сторонился, старался избегать контактов с особистами на фронте, как, впрочем, и все фронтовики.

В этот непростой для страны период Великой Отечественной войны, когда управление отступающими частями только начало складываться для организованного отпора агрессору, в окружении и котлах бились с врагом потерявшие связь со штабами дивизии, многие попадали в плен. Тех, кому удавалось вырваться, ждала жесткая проверка и фильтрация – под видом «окруженцев» на нашу территорию проникали тысячи диверсантов, вредителей, шпионов, и этому массовому процессу надо было противостоять специалистам. Для их подготовки и работали курсы разведчиков, пополнявшие Особую группу НКВД. Участие в захвате, уничтожение или передача «органам» матерых врагов – диверсантов, шпионов, агентов немецкой разведки я считал важным и необходимым делом. А вот от другой части системы безопасности НКВД, включая Особые отделы и карательные органы, мне хотелось быть подальше. От опричников Ивана Грозного до особистов ведомства Абакумова в их рядах всегда находилось много желающих, избегая опасности для себя, следить, чтобы это делали исправно другие.

Теперь я должен буду исполнять приказы этой системы, и я хотел одного – отважно бороться с хитрым и беспощадным врагом и не оказаться среди «санитаров» НКВД.

Поистине странная прихоть судьбы: я сам, добровольно стал частью системы НКВД. Как кролик, что боится, пищит, но безропотно лезет в пасть удава. Воистину, неисповедимы пути твои, Господи!

СМЕРШ времени. «Чистильщик» из будущего

Глава 1

И вот позади напряженные будни в Учебном центре подготовки специальных разведывательно-диверсионных отрядов для действий в тылу противника.

После окончания разведшколы нас перевели на базу Отдельной мотострелковой бригады Особого назначения – ОМСБОН НКВД СССР. Располагалась она в пригороде столицы – Мытищах.

Это было крупное войсковое соединение. В бригаду входили два полка и несколько отдельных подразделений – рота связи, саперно-подрывная рота, авторота, рота парашютно-десантной службы, минометная и противотанковая батареи. Одно это перечисление говорит о мощи бригады и ее тактических возможностях.

Что радовало – снабжение оружием, боеприпасами было значительно лучше, чем в действующей армии. В зафронтовых операциях использовалось и трофейное немецкое оружие – автоматы и пулеметы.

Я быстро перезнакомился с сослуживцами. Ну и парни здесь собрались! Все как на подбор крепыши, жилистые, спортивного вида, в недавнем прошлом пограничники, курсанты Высшей военной школы НКВД, милиционеры и пожарные, выпускники Центрального института физкультуры, лучшие спортсмены ЦДКА и общества «Динамо», в том числе – чемпионы по боксу и легкой атлетике. Среди бойцов бригады были и иностранцы, из числа добровольцев-коммунистов из Коминтерна. На борьбу с «коричневой чумой» встали немцы-антифашисты, австрийцы, испанцы, поляки, чехи, болгары, румыны…

В самый тяжелый, отчаянный период обороны Москвы подразделения Особой группы были единственными подразделениями НКВД, которые не были эвакуированы из Москвы в Куйбышев в связи с передислокацией аппарата

НКВД в октябре 41-го. В битве за Москву бригада в составе 2-й мотострелковой дивизии войск НКВД Особого назначения воевала на передовой. Но и в эти суровые зимние месяцы мобильные отряды ОМСБОН провели множество дерзких рейдов и налетов в тылу немцев.

В боевую группу входили командир, радист, подрывник и его помощник, снайпер и два автоматчика. В зависимости от поставленной задачи такие группы могли объединяться или дробиться.

С октября 41-го командовал бригадой полковник Михаил Орлов, а координировало всю разведывательно-диверсионную работу в тылу германской армии 4-е Управление НКВД– МГБ СССР, которое возглавлял комиссар госбезопасности Павел Судоплатов.

Я провоевал в бригаде около полугода, в основном – выполняя задания в немецком тылу. Нас группами забрасывали в тыл на самолетах, мы организовывали партизанские отряды, собирали и передавали по рации собранные разведданные, устраивали диверсии, минируя дороги и мосты. Наводили наши бомбардировщики на склады боеприпасов и топлива, на аэродромы и солдатские казармы. Одним словом, вредили оккупантам, как могли. И должен сказать, ущерба врагу нанесли немерено. Правда, и рисковать приходилось много и в непростых условиях – мерзнуть в лесах на партизанских базах, отбиваться от карателей, недоедать, уходить от преследователей через болота.

За полгода войны в новом для себя качестве был повышен в звании сначала до старшины, а потом получил лейтенанта. Даже две медали успел заработать – «За боевые заслуги» и «За отвагу». Среди своих сослуживцев, таких же, как и я, разведчиков – диверсантов и подрывников, – я заработал уважение, а за удачливость меня прозвали «везунчиком».

Я дважды успешно возвращался из немецкого тыла на свою территорию, переходя линию фронта. Да видно в какой-то момент удача от меня отвернулась. При очередном переходе линии фронта в немецкий тыл нашу боевую группу постигла горькая участь. Случайно или нет, я не знаю, но на нейтралке нас накрыло минометным огнем, и одна из мин взорвалась прямо посредине ползущей по-пластунски группы. Двоих – сразу наповал, а третьему оторвало руку. Я же получил осколочное ранение в живот и бедро. Когда стемнело, меня вытащили наши пехотинцы, перенесли в свою траншею.

Из санбата я был эвакуирован в глубокий тыл – в госпиталь в Коврове, что за Владимиром. Провалялся там с ранениями почти полгода – раны заживали плохо, и был выписан в конце декабря 1942 года.

Вышел я из госпиталя, вдохнул свежего морозного воздуха, и голова закружилась. Обмундирование на мне было госпитальное – старенькое, не раз стиранное и почти потерявшее изначальный цвет. В кармане лежала справка о ранении и документ на отпуск по ранению – на целый месяц. Деньги были – я получил их по денежному аттестату. Стоял вопрос – куда пойти, поехать? В этом времени близких знакомых и друзей у меня не было, кроме фронтовых. Да и где они сейчас? Может – в госпитале, может – убиты, а повезло избежать гибели или ранения – так живы и на задании. Вот ведь незадача: и отпуск получил, и деньги есть, и документы – в том числе и проездные, при мне, а поехать некуда и не к кому. К своему стыду, даже девушки у меня нет – не успел обзавестись. На фронте не до того было, да и женщин почти не было. В ОМСБОНе с женщинами тоже напряг был, а в город тогда не выпускали. Потом – задания, ранение. Когда в тяжелом состоянии в госпитале лежал, от боли скрипел зубами, – не до медсестричек было. А потом уж как-то не сложилось.

А не поехать ли мне в Ярославль? Адрес Лукерьи, жены моего погибшего деда, у меня есть. Расскажу, как он воевал и где погиб. А спросят меня ежели – кто, скажу – бывший однополчанин. Так и сделал.

Только вот выехать из Коврова на Москву оказалось непросто. Пассажирские поезда ходили редко. В основном – военные эшелоны, да в них не сядешь: во время остановки перед вагонами часовые ходят, близко не подпускают, ни на какие документы даже не смотрят.

Немало промучившись, с трудом влез в переполненный вагон пассажирского поезда. Накурено было в нем – хоть топор вешай. Мне удалось усесться в уголке; ничего, что неудобно, ехать недалеко – до Москвы, а там пересадка на Ярославль.

Прибыли в Москву уже ночью. В город я не пошел – задергают патрули проверками документов, с вечера до утра комендантский час. Решив провести ночь на вокзале, я сходил на продпункт, получил по продовольственному аттестату хлеб, селедку и банку американской консервированной колбасы, прозванной в народе «вторым фронтом». Хоть такой

прок от их второго фронта. Не спешили открывать американцы в Европе боевые действия, берегли людей, но поставляли в Советский Союз по ленд-лизу боевую технику, продукты, станки исправно.

Тяжелый для Советского Союза выдался второй год войны – оборонительные бои шли без продыху, Сталинград на волоске висел. Но понемногу поднималась и крепла промышленность за Уралом, начала во все больших количествах поставлять на фронт танки, пушки, самолеты, снаряды и патроны, обмундирование. Хуже всего приходилось с продовольствием. Немцы оккупировали самые урожайные районы – Украину, Молдавию, Поволжье, подобрались к Кавказу. На Сибирь в этом отношении надежды мало – хоть и крепкие люди сибиряки, но в короткое сибирское лето урожая там не вырастишь.

Я переночевал, сидя на жесткой лавочке в холодном здании вокзала. Утром взял посадочный талон в кассе и едва втиснулся в переполненный вагон.

А через несколько часов сошел в Ярославле.

Сердце захолонуло. Это же мой город, здесь мне суждено будет родиться через три десятка лет в той, мирной жизни, здесь жили мои дед и бабушка, мать и отец. Странное дело – дед погиб, бабушка мне ровесница, отец младенец, а матери и вовсе еще нет на свете.

Город узнаваем в своей старой части – кремль и прилегающие к нему улицы почти не изменились.

Я шагал, вертел головой по сторонам и не мог надышаться пьянящим воздухом родного города. И еще беспокоило – как встретит меня бабушка? Узнать не сможет – не видела она меня никогда прежде, но ведь женщины не умом – нутром своим женским, интуицией чувствуют родную душу.

Вот и улица Революционная. Я сразу узнал дом деда. При приближении к знакомой калитке сердце заколотилось, перехватило дыхание. Нехорошо как-то стало, ноги ослабели.

Я присел на заснеженную лавочку.

– Товарищ военный, вам плохо?

Передо мною стояла девочка-подросток.

– Нет-нет, извини, это я так. Не подскажешь – это дом Колесниковых?

– Да, а кого вам нужно?

– Лукерью.

Едва не вырвалось – бабушку.

– Да вы пройдите, дома она.

Я поднялся, на негнущихся ногах подошел к калитке и постучал. Во дворе залаяла собачонка. Стукнула дверь дома, потом распахнулась калитка. Передо мной стояла моя бабушка – еще молодая, точь-в-точь как у Петра на фотографии, только в валенках и наброшенной шали. В горле застрял комок, и я даже слова не смог вымолвить.

– Вы к кому?

Я взял себя в руки:

– К вам. Вы же Лукерья Колесникова?

Она кивнула, внимательно глядя на меня:

– Да вы проходите.

Мы зашли в дом.

– Раздевайтесь, чайку попьем.

Я сдернул шапку, снял шинель, повесил на вешалку. С любопытством огляделся. Бедновато дед жил. Печь посредине комнаты, кровать, застеленная лоскутным одеялом, стол с тремя стульями, за занавеской в углу – люлька с ребенком.

– Садитесь, я сейчас.

Луша достала из печи чайник. Похоже, чайник все время в ней стоял – один бок был закопчен. На стол поставила стаканы в подстаканниках, тонко нарезанный черный хлеб в вазочке. Я спохватился, достал из вещмешка банку консервированной американской колбасы и поставил на стол. Как я пожалел, что хлеб с селедкой уже съел!

– Извините, не получилось подарка.

Идиот, как я не подумал, что трудно Луше с ребенком. Можно же было отоварить весь продаттестат. Сам бы перебился как-нибудь, не впервой. В немецком тылу без аттестатов выживал, а уж на своей земле и подавно не умру с голода.

– Ой, это вы извините – война, не достать ничего.

Чувствовалось, что Лукерья ждет чего-то, тянет время, хочет услышать и боится.

– Простите, я не представился. – Я встал. – Сергей Колесников.

– Ой, вы же однофамилец моего Петра! – Луша всплеснула руками, залилась слезами. – Я сейчас. – Она утерла глаза, нос. – После похоронки как увижу военного в форме, так плакать хочется.

– Можно мне на похоронку взглянуть?

Лукерья даже не удивилась просьбе – встала, достала из-за иконы и протянула мне бумагу.

Я развернул. Бумага серая, буквы чернильные, корявые, неровные.

«…Ваш муж… пал смертью храбрых на поле боя с немецко-фашистскими захватчиками…»

– Это все, что от Петра осталось. И еще вот это фото.

Лукерья достала из буфета фотографию. На ней были дед

и бабушка – молодые и счастливые. Она сидела, он стоял рядом, в форме, положив ей руку на плечо. Смотрели в объектив напряженно, но чувствовалось – веселы оба, беззаботны.

– Это мы еще до войны снимались. А вы по какому делу? – спохватилась Лукерья.

– Воевал я в одном полку с Петром, даже в одном экипаже – мы же с ним оба танкисты. Сам я тоже из Ярославля, вот – по ранению отпуск дали, решил зайти, рассказать, как геройски Петр погиб, да где могилка его. Я же его хоронил и могилку приметил.

Лукерья слушала, приоткрыв рот.

Я рассказывал, каким простым и хорошим парнем был ее Петр, как воевал бесстрашно, как умело, по изрытому снарядами полю, вел танк в атаку, как погиб. Когда я закончил, по ее щекам катились слезы. Она бережно провела рукой по фото и убрала в буфет.

– Я ведь как похоронку получила, все не верила. Вдруг ошибка? Бывает ведь так. А тут – вы. Значит – погиб Петя…

– Погиб, – сказал я глухим голосом.

Я поднялся, надел шинель и вышел.

– Куда же вы, Сергей? Вы обиделись?

– Я сейчас вернусь.

Я нашел продпункт, отоварил все талоны, набив продуктами «сидор», зашел на рынок – он был ровно на том месте, где и сейчас. Купив у барыг водки, вернулся к Лукерье. Шагнул за порог и обомлел.

На полу, босоногий и в одной рубашонке, стоял малец лет двух. Сначала он глядел на меня удивленно, потом спрятался за юбку матери и выглядывал оттуда.

– Это все вам. Чем могу.

Я достал из карманов деньги – целую толстенную пачку, денежное довольствие за полгода, что провел в госпитале. Отсчитал себе несколько бумажек, остальное протянул Луше.

– Что вы, не надо!

– Надо! Бери! Тебе мальца поднимать, о нем подумай.

– И не знаю, как вас благодарить, Сережа. Наверное, хорошим товарищем был Петя, коли сослуживцы так уважают его.

– Хорошим, – подтвердил я. – Помянем.

Лукерья вытащила из буфета рюмки, мы налили, без тостов и чокания выпили.

– Крепкая! – Лукерья закашлялась.

– Как мальчонку зовут?

– Мишенька! – …Боже, передо мной стоял мой будущий отец!

Мое сердце забилось сильнее от нахлынувших воспоминаний. Вот я сижу на Первомайской демонстрации на крепких плечах отца, вот я без страха прыгаю с его сомкнутых рук в глубину озера, а когда выныриваю – вижу, как весело смеется отец, и капельки воды на его лице искрятся в солнечных лучах… Как же давно это было! И как же не скоро это еще будет!

– Иди сюда, Мишка! – Я достал из бумажного пакета кусок сахара и протянул его мальчонке. Тот радостно схватил лакомство и – в рот. Чокнуться можно! Даю сахар пацаненку, а он будет моим отцом. Бредни шизофреника!

Я начал собираться.

– Сережа, может, вам переночевать негде? Оставайтесь!

– Не могу, родные ждут, – соврал я.

На улице уже смеркалось. Я простился с Лукерьей, наклонившись, пожал ручонку малышу и выскочил за ворота. Чувствовал – уходить быстрее надо, иначе не выдержу и расплачусь. Это я-то, разведчик, видевший немало смертей за эти месяцы войны, терявший своих товарищей и сам убивавший врагов. Я думал, что заматерел, зачерствел душою, а оказалось – нет.

Ноги сами несли меня к вокзалу. Моего дома еще не было, а бродить в потемках не хотелось.

На путях стоял воинский эшелон. В голове состава пыхтел паровоз. До прихода пассажирского поезда ждать было долго, и я решил попробовать уехать. Прошел к головному вагону. Подошел к часовому, переминавшемуся с ноги на ногу.

– Браток, позови кого-нибудь из начальства.

Страницы: «« ... 1718192021222324 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Много лет назад еще юная тогда Наденька безнадежно влюбилась в собственного начальника, закоренелого...
Minecraft – одна из самых популярных игр. Она уникальна и универсальна: вы можете строить удивительн...
Григорий слушал доводы частного детектива и адвоката и спрашивал себя, возможно ли, чтобы короткая и...
«Муж и жена – одна сатана» – гласит народная мудрость. Евгений Вильский был уверен, что проживет со ...
Рассчитывая заключить выгодную сделку, Элиот, человек, раз и навсегда выбравший карьеру в качестве о...
Брайан Хэйр, исследователь собаки, эволюционный антрополог, основатель Duke Canine Cognition Center,...