Дневник бывшего коммуниста. Жизнь в четырех странах мира Ковальский Людвик
Введение
Это книга о моей жизни. В ней я использовал записи из своих личных дневников, которые начал вести еще будучи подростком в СССР и Польше, а затем продолжил во взрослом возрасте, проживая в Польше, Франции и США. По этим записям можно проследить, как из убежденного сталиниста я превратился в активного антисталиниста. Я также делюсь в ней своими романтическими увлечениями и другими событиями из моей биографии.
Мои дневники хранились в старом зеленом металлическом сундуке. В конце 2009 года, в возрасте 78 лет, после долгих колебаний я решил открыть его. До этого времени я никогда не перечитывал их. И как только я начал читать, мне стало совершенно очевидно, что включать дневники в книгу в полном объеме не имело смысла, так как иногда стиль изложения оказывался не безупречным, кроме того в них было множество повторений, и они были перегружены мелкими деталями. Но я как будто увидел свою жизнь со стороны, и у меня появилась уверенность, что она может быть интересна другим людям. Конечно, моя жизнь – это только маленькая часть из огромной мозаики, которая представляет картину жизни бесчисленного числа людей, сметенных идеологией 20-го века.
Я должен с благодарностью отметить вклад моей жены Линды, которая помогала мне при редактировании моих переводов с польского языка на английский. Перед тем, как воспользоваться ее помощью, я задал ей один вопрос: «Не будешь ли ты смущена, читая эпизоды с описанием моей сексуальной жизни?» «Мы уже в достаточно взрослом возрасте», – резонно ответила она. Иногда мне кажется, что описание моей необычной жизни способно вызвать такие вопросы, на которые даже мне трудно найти ответы.
В нескольких словах моя история выглядит следующим образом. Родился я в Польше в 1931 году. Раннее детство, до 15 лет, провел в Советском Союзе. За это время мой отец, идеалист и убежденный последователь коммунистического движения, был арестован и сослан умирать в Сибирь. Моя мать и я вернулись в Польшу после окончания Второй мировой войны. Там я и получил высшее образование. В 1957 году я уехал во Францию учиться в аспирантуре. Во Франции я защитил докторскую диссертацию в области ядерной физики и в 1963 году возвратился в Польшу. Вскоре меня пригласили на научную конференцию в Соединенные Штаты, и моя дальнейшая научная деятельность с тех пор была связана с Колумбийским университетом. Моя преподавательская карьера началась в 1969 году.
Дальнейшее краткое изложение моей жизни я описал в Главе 1. В остальных семнадцати главах – записи из дневника с необходимыми комментариями.
а) Для обеспечения неприкосновенности частной жизни большинство имен, упомянутых в моем дневнике, обозначены одной заглавной буквой (например, Л, К или Р). Эти буквы не всегда совпадают с инициалами их владельцев и потому могут привести к некоторой путанице. Однако эти люди не являются главными персонажами описываемых событий. Те же, которые сыграли по-настоящему важную роль в моей жизни, названы их собственными именами (Аня, Жолио-Кюри, Павловский или Радвани). Я, к сожалению, просто не смог найти лучшего компромисса между сохранением права на частную жизнь и достоверностью изложения.
б) Любой, у кого есть доступ к Интернету, может начать чтение этой книги (английская версия), набрав следующий адрес в поисковой системе:
Извините, ссылки запрещены
в) Глава, которую вы читаете сейчас – это Вступление. Как и все другие главы, она дает возможность связаться с другими частями книги. Из любой главы вы можете вернуться назад к Вступлению или перейти к дальнейшему чтению. Вы научитесь переходить от одной главы к другой в течение минуты.
г) Текст, который вы увидите, напечатан либо голубым курсивом для подлинных записей дневника, либо стандартным черным шрифтом для включенных комментариев. Многоточие в квадратных скобках […] обозначает, что часть текста пропущена (причем, это может быть как одна маленькая фраза, так и десять и более страниц). Большинство отрывков из дневника не имеет даты, однако их календарная последовательность в тексте книги сохранена.
д) Замечания и комментарии от читателей приветствуются
Людвик Ковальский Профессор Эмеритус
Монтклер, Штатный Университет, США
Извините, ссылки запрещены
Глава 1А: Два Письма от Моего Отца
В предыдущей главе я кратко обрисовал историю моей жизни. Большинство ранних воспоминаний – это переплетение моих собственных впечатлений и рассказов моей мамы. Отрывки из моих дневников появятся в следующих главах книги. Они прерываются комментариями и сокращениями, сделанными позднее.
В этой части я делюсь с вами двумя письмами, которые отец написал нам в 1939 году из концентрационного лагеря на Колыме. Вы можете прочитать их позже, после прочтения книги. Его письма (выделенные голубым шрифтом) были написаны по-русски. Я перевел их на английский в 1978 году. На письмах был обратный адрес: «Ударник, ДВК, Колыма, Берелек, Бухта Нагаево». Я не знаю, что такое «ДВК», но «Ударник» – вероятнее всего название лагеря. Берелек – название небольшого поселка около Магадана; Бухта Нагаево – это небольшой порт, принимавший корабли с заключенными. Многочисленные книги и документы (в том числе, и моя книга, опубликованная в 2008 году) описывают те нечеловеческие условия, в которых арестанты находились при транспортировке.
(Гари Ру, читатель моей книги из России, написал мне в постскриптуме своего письма: «ДВК в адресе вашего отца, по всей видимости, означает Дальневосточный Край – федеральный округ Советского Союза. «Ударник» был местом по добыче золота, сейчас там небольшой поселок».)
Письмо № 1 (начато 11.9.1939):
Мои дорогие и самые любимые Хела и Людвик, Вы, вероятно, уже получили мое первое письмо, посланное 9 сентября авиапочтой. Я все еще не знаю вашего адреса. Я знаю два почтовых отделения: одно – из вашей телеграммы от 9 июня – Москва 45, и второе – из вашей открытки от 11 июля – Москва 92. […] Хотя мы уже нашли друг друга, самое главное сейчас – это наладить переписку, а для этого мы должны знать точные адреса. Твоя телеграмма, моя дорогая, посланная через Северо-восточные лагеря, путешествовала 2 месяца вместо 10 дней, а открытка также 2 месяца вместо одного.
Посылки иногда идут очень медленно (вплоть до 9 месяцев), а если нормально – то 2–3 месяца. Поэтому, чтобы помочь мне, используй, если можешь, перевод денег по телеграфу. Прошлой зимой за деньги можно было купить немного масла и сахара. Но я не знаю, в каких условиях вы живете. Если в трудных, тогда давайте поддерживать друг друга, по крайней мере, морально. А это, прежде всего, наша переписка. Пиши систематически, чаще, чем тебе бы казалось нормальным, потому что письма идут очень медленно, а зимой доставка писем прекращается вообще, и некоторые не доходят совсем. Я был бы безмерно счастлив, если бы смог получить ваши фотографии. Сейчас я по нескольку раз в день достаю из кармана твое письмо и телеграмму, и хоть я давно уже выучил их наизусть, я все равно читаю их опять и опять…
Сейчас я напишу о своем деле. Было бы хорошо, если бы ты смогла найти хорошего адвоката и вместе с ним провести расследование, которое привело бы к моему освобождению. Я послал жалобу в Президиум Верховного Совета СССР. Если бы тебе удалось ознакомиться с ней, ты была бы в курсе всех деталей. Я не знаю, правда, сколько времени есть в твоем распоряжении, потому что для того, чтобы добиться слушания, нужно потратить огромное количество сил и времени. А ты, моя бедная Хела, вероятно очень занята на работе и дома, воспитывая нашего Людвика. А сейчас, поверх всех этих дел, еще и мои проблемы. Я представляю, как тебе тяжело одной… Если в конце концов я буду освобожден, мы сделаем все, чтобы на какое-то время освободить тебя от всех забот хотя бы один раз в твоей жизни… дать тебе отдохнуть, как ты этого заслуживаешь.
Людвик, мой дорогой, мой единственный сын. Ты получил мое письмо к тебе. Попроси маму прочитать его тебе, если ты не сможешь это сделать самостоятельно. И в любом случае ответь мне. Послушай! Будь внимателен к своей маме. Помогай ей. Ей очень трудно одной. Ты уже достаточно взрослый и многое понимаешь. Может быть, я скоро вернусь, и мы сможем жить, как прежде. Хорошо? Я снова буду гулять с тобой и рассказывать всякие истории, и ты тоже расскажешь мне о своих делах, и мы опять станем друзьями. Хорошо? Пожалуйста, ответь мне, а я буду писать тебе. Пошли мне свою и мамину фотографию. Напиши о своих друзьях. О своих игрушках. О своих книжках. Школе. Спрашивай меня, если тебе что-нибудь непонятно, и я отвечу тебе.
Продолжение того же письма 23.9.1939
Мои дорогие и любимые,
Прошел месяц с тех пор, как я послал вам телеграмму, и никакого ответа. Следовательно, адрес Москва 45 – неправильный. Поэтому я посылаю это письмо на адрес Москва 92. Мое первое письмо, датированное 10 сентября, было заказным, но не послано авиапочтой. Поэтому оно дойдет до вас не раньше, чем через несколько месяцев. Единственная возможность установить переписку – это писать и писать, не дожидаясь ответа. Думаю, что второе письмо пошлю на адрес Москва 92. А пока, моя дорогая, до свидания. Делай, как я делаю: пиши и пиши. Крепко обнимаю и целую.
Твой Марек
Письмо № 2 (21 октября 1939 года)
Мои дорогие и любимые Хела и Людвик:
Вчера я получил две телеграммы от вас. Первую, более раннюю, которую вы послали на Хабаровские Лагеря от 19 августа, посланную очевидно еще до получения ответа на ваше письмо от 9 июня, а также открытку от 11 июля. Вторая телеграмма от 3 октября, в которой ты спрашиваешь, когда и кому я отправил мое дело для пересмотра. Отсюда я понял, что ты еще не получила мои письма, посланные на 92-е почтовое отделение Москвы: одно от 10 сентября и второе от 15 сентября. В этих письмах я писал, что послал жалобу в Президиум Верховного Совета СССР, которая была отправлена отсюда 20 сентября.
Если тебе удастся ознакомиться с этой жалобой, ты найдешь там все детали и сможешь предпринять соответствующие шаги для моего освобождения и возвращения домой. (Может быть, с помощью адвоката). Правда, я не знаю, когда жалоба дойдет до назначения; часто это занимает время (четыре месяца или дольше). Кроме этого, 5 октября я послал телеграмму на 45-е почтовое отделение, которую, как видно, ты тоже не получила. В твоей телеграмме ты, наконец, сообщаешь адрес для нашей переписки: 58 Советская улица, Турист, Дмитровский район Москвы. Я понятия не имею, где это. Что это за место «Турист»? В каком качестве ты там работаешь?
[Адрес, приведенный выше, был правильным. «Турист» – это название железнодорожной станции в поселке Деденево, где мы жили. Мой отец оказался среди тех заключенных, которым формально было предоставлено право обжаловать приговор. Были ли эти жалобы отправлены в Москву или уничтожены еще в Колыме? Я подозреваю, что большинство из этих жалоб не покидало стен тюрьмы.]
Дорогие мои, я действительно не знаю, как вы сейчас живете, и почему не пишете мне письма. Оттуда, где вы находитесь, вы, вероятно, можете посылать письма авиапочтой. Но кроме телеграмм и нескольких слов на почтовой открытке, я ничего не получил от вас. И у меня нет ни малейшего представления, как вы выживали эти два года нашей разлуки… и как вы живете сейчас. Получение этой информации для меня сейчас самое главное. Что касается меня, то в своих двух письмах (о которых я упоминал ранее) я писал настолько подробно, насколько это позволяют обстоятельства. Надеюсь, что, в конце концов, вы их получите. С тех пор у меня произошли небольшие изменения. Сейчас временно я не работаю, так как у меня нарывает рука.
Мой дорогой и любимый Людвик. Прежде всего, я поздравляю тебя с твоим восьмилетием. Независимо от того, в каких условиях я буду находиться, я никогда не забуду дату твоего рождения – 24 октября 1931 года. Даже время – 2 часа дня. Спасибо, что ты заботишься о маме, которая с самого момента твоего рождения посвятила себя тебе, заботилась о тебе и защищала тебя в самых трудных условиях – и ты благополучным и здоровым встречаешь свой восьмой день рождения! Это уже достойный возраст – начало юности, размышлений и самостоятельного образа мыслей.
Как много бы я дал, чтобы иметь возможность поговорить с тобой о твоих мечтах и, как прежде, прогуляться по улицам Москвы и рассказать тебе разные истории, которые ты так любил – о скрипаче Янко, о путешествиях Гулливера и другие. А потом зайти в магазин и купить твои любимые конфеты «Грибы». Я думаю, что скоро мы будем вместе опять, а пока будь благоразумным и смелым мальчиком. Помогай маме в такое трудное для нее время, когда она должна быть и папой, и мамой одновременно. Учись. И самое главное, будь здоровым и сильным, чтобы насладиться всем многообразием открывающейся перед тобой жизни. Попроси маму сделать ваше общее фото. И пришли его мне. Ты должен писать мне в каждом письме. Подарок на твой день рождения не будет потерян и забыт.
Хела, моя дорогая и любимая! Ты имеешь право гордиться нашим сыном. Скоро он начнет помогать тебе. И с избытком отплатит за твою заботу, которой ты его окружала долгие годы. Он очень милый и хороший мальчик. С нетерпением, с огромным нетерпением я буду ждать от вас письма, в котором, наконец, я хоть что-нибудь узнаю о вашей жизни. Будьте смелыми, оба. Оставайтесь в согласии с собой и героически преодолевайте трудности жизни, как внешние, так и внутренние, которые формируют наши чувства…
Сильно, очень сильно я обнимаю и целую вас обоих. Марек.
Я помню эти дни очень отчетливо; особенно длинные очереди на почте в Москве. Мы безуспешно ждали вестей от него, в то время как он отчаянно ждал писем от нас. Мы также посылали продуктовые посылки. Но по каким-то причинам они не принимались из Москвы, и нам приходилось ездить на поезде в отдаленные почтовые отделения. Я часто мечтал о его возвращении домой. Перечитывая письма сейчас, я понимаю, что мой папа знал о цензуре, которой они подвергаются. Я уверен, что если бы у него была возможность эту цензуру обойти, содержание этих писем могло бы быть другим.
Глава 1: Краткое Описание Моей Жизни
1.1. Построение первого в мире социалистического общества
Я родился в Польше, за восемь лет до начала Второй мировой войны. В то время многие западные интеллектуалы верили в необходимость активного участия в построении первого в мире социалистического общества. Поэтому мои родители, польские коммунисты, взяли меня, тогда грудного младенца, и уехали в Советский Союз. Ослепленные идеализмом, они даже представить не могли, с какой жестокостью Сталин относился к собственному народу. За свою наивность им, увы, пришлось заплатить очень высокую цену. Многие иностранные волонтеры, принятые вначале с распростертыми объятиями, вскоре были объявлены «врагами народа» и либо расстреляны, либо отправлены в тюрьмы. Как это можно объяснить и понять?!
Мы приехали в Советский Союз в 1932 году и поселились в коммунальной квартире. Большинство жителей нашего дома были такими же восторженными идеалистами из западных стран, включая Германию, Венгрию и Соединенные Штаты. В двухкомнатной квартире, которую нам предоставили, одну комнату занимала наша семья из трех человек, другую – семья из Венгрии. Кухня, которая одновременно служила и общей столовой, была настолько мала, что наши две семьи не могли пользоваться ею одновременно.
Мой папа был инженером, а мама работала медсестрой в 39-ой московской поликлинике. Из самого раннего детства я помню московский детский сад. Мне было четыре или пять лет, и девочка Ирма из моей группы «просветила» меня, в чем разница между мальчиками и девочками. Я также помню огромный портрет Сталина, держащего на руках маленькую девочку. «Он наш великий вождь, – говорили нам воспитатели, – он отец всех советских детей. Он любит нас, а мы любим его».
В 1938 году, когда мне было семь лет, мой папа был объявлен «врагом народа» и арестован. Его забрали ночью, когда я спал. Мы с мамой никогда его больше не видели. Наша комната была опечатана, и мы остались без жилья. Нам некуда было идти, и невозможно было возвратиться в Польшу: границы к тому времени были надежно закрыты. Однако, как бы это ни выглядело парадоксально, именно это, возможно, спасло нам жизнь. В Польше, вероятнее всего, мы бы погибли в Холокосте, в котором бесследно исчезло большинство наших родных.
1.2. Бездомные
Очень недолго мы «жили» в поликлинике. Днем моя мама работала, а я играл в приемной. Ночью я спал на кушетке в кабинете врача. На противоположной стороне улицы находилось здание НКВД. Я помню, как мы с мамой ходили туда, пытаясь что-нибудь выяснить о папиной судьбе. Я также помню, как мы выстаивали длинную очередь в тюрьму. Какая это была тюрьма, у меня в памяти не осталось. А, может быть, я этого и не знал.
Позднее мы переехали в небольшой поселок Деденево в 40 километрах от Москвы. Там мама работала в доме для престарелых. А я в возрасте 8 лет поступил в начальную школу, в которой меня приняли в пионеры. Я до сих пор помню слова из присяги «… обещаю, что буду верно служить делу Ленина-Сталина».
Мама объясняла папин арест ошибкой, которая должна быть исправлена. «Папа скоро вернется», – часто повторяла она. Долгое время я верил ей. Несколько раз мы получали письма от папы с почтовым штемпелем Магадана. В одном из них папа выражал надежду, что его дело скоро будет пересмотрено в Москве. Мы жили мечтой на встречу. Но ей не удалось осуществиться. Папа умер в сибирском лагере приблизительно через два года после ареста.
«Был ли ты травмирован этим?» – спросил меня один из читателей. Мой ответ был отрицательным. Как можно объяснить отсутствие болезненных воспоминаний? Я никогда не думал об этом до сих пор. Может быть, я страдал, но подавил в себе это чувство? Если бы я был психологом, я бы поразмышлял на эту тему. Но моя роль – описать то, что происходило, и не задумываться над теми вопросами, которые могут возникнуть у читателя. Мне кажется, что мемуары, как и сама жизнь, должны способствовать возникновению вопросов. Другими словами, именно это и есть «пища для ума». Моя роль сводится всего лишь к нахождению способа передачи моего личного опыта и многолетних наблюдений «на суд» читателя. Я не психолог.
Почему Сталин убивал преданных ему людей, которые с открытым сердцем приезжали ему помогать? Частично ответ на этот трудный вопрос может быть спрятан в советских архивах. А, возможно, кроется в его личных качествах и мотивах.
Советский Союз и нацистская Германия стали политическими союзниками в конце тридцатых годов. Дружба эта закончилась в июне 1941 года, когда Германия напала на СССР. Мне было почти 10 лет. Спустя пять месяцев в течение недели мы находились между двумя армиями. Красная Армия отступила из Деденево (после взрыва железнодорожного моста через канал), а немецкая не вошла. Немцы остановились приблизительно в трех километрах от нашего поселка и бомбили нас с воздуха. Взрывной волной выбило стекла и в доме для престарелых, в котором работала мама. Из-за холода там умерло много жителей. Некоторых из них мама на своей спине перетащила в близлежащую больницу.
Потом она работала в этом госпитале, а я скрывался в подвале церкви, расположенной как раз напротив больницы. Церковь была разрушена еще во время революции и использовалась в качестве овощного склада. В ее подвалах хранились тонны моркови и картошки, свезенные из близлежащих колхозов. Потом эти овощи увозились из церкви по разнарядке правительства. Вот на этих мешках и скрывались от бомбежки около ста человек. Я был среди них.
1.3. Между двумя армиями
Я помню и другой драматический момент. В короткое затишье между бомбежками мама пришла ко мне в убежище и сказала, что было бы лучше, чтобы я был в больнице вместе с ней. Только мы приготовились покинуть церковь, как вновь началась бомбежка. Одна бомба попала прямо в больницу, под обломками которой погибли около ста человек. Мы слышали крики о помощи, но ничего не могли сделать. В начавшемся пожаре сгорели заживо те, кто выжил при бомбежке.
Первая победа советских войск во Второй мировой войне, когда немцы были вынуждены отступить от Москвы, произошла именно там, где мы жили. Через неделю после их отступления я пешком дошел до брошенного немецкого танка и взобрался на него. Со временем канонада становилась все слабее и слабее.
Но в нашей жизни начался трудный трехгодичный период голода и лишений. Как и большинство наших соседей, мы выращивали картошку, а летом я ходил за грибами и ловил рыбу. Зимой мы страдали от холода. Иногда мне удавалось стащить немного дров с лесопилки. И это позволяло хоть ненадолго согреться. Мы жили в большом бараке, на каждую семью в нем полагалось по одной комнате. Половину комнаты мы использовали как хранилище для картошки, распределяя ее таким образом, чтобы ее хватило до следующего лета. Весной мы иногда питались птичьими яйцами, разоряя их гнезда. Выручала также свежая крапива, из которой можно было варить суп. При возможности мы ели птиц (когда удавалось их поймать), а также ягоды и грибы. Летом было легче. Но я помню ощущение постоянного неутолимого голода. Это воспоминание прошло со мной всю жизнь.
1.4. Возвращение в Польшу
В 1943 году мама начала работать в польской организации в Москве. Так я попал в летний лагерь для польских детей. Оказалось, что я с легкостью перешел на польский язык, на котором мы всегда говорили дома до папиного ареста. Потом мама перешла работать медсестрой в Польском детском доме, а я поступил в польскую начальную школу. Там я узнал, что большинство детей в школе пережили вместе со своими родителями депортацию из восточной Польши прямо в северный лагерь (Коми) в России, когда советские войска в 1939 году оккупировали Польшу. Большинство родителей там и погибло. Весной 1946 года весь детский дом, включая нас, был репатриирован в Варшаву.
Основная часть города была разрушена и лежала в руинах. Мы стали частью сиротского приюта под названием «Наш дом», который расположился в одном из немногих не разрушенных домов. Мама там работала, и мы жили там же в крошечной комнате. Как и большинство детей, я поступил в гимназию. Потом я вступил в прокоммунистическую организацию Польской молодежи. Мама стала членом польской Рабочей партии, напоминающей советскую коммунистическую. Она часто говорила мне, что некоторые жертвы сталинской чистки были невиновны, включая моего отца. Она также предупреждала меня не обсуждать эти вопросы с посторонними. «Это может быть опасно», – объясняла она. После окончания школы я поступил в Политехнический институт. А через два года вступил в только что созданную коммунистическую партию.
После получения диплома инженера я увлекся медицинским электрооборудованием. Моя диссертация основывалась на исследованиях, проведенных в Варшавском научно-исследовательском институте Радия. После защиты диссертации я подал заявку на аспирантуру в ядерную лабораторию в Советском Союзе. Это было в 1956 году. Но моя просьба была отклонена. Мама была очень довольна. Она не хотела, чтобы я переехал в Советский Союз. К счастью, мне представилась другая возможность. Директор Института Радия, Цезарь Павловский (пусть будет благословенна его память) до войны был ассистентом Марии Кюри. Он дал мне рекомендательное письмо для продолжения учебы во Франции.
1.5. Французско-американские связи
Сестра моего папы Туниа пережила войну в Париже, и по приезде туда я пошел ее навестить. Она организовала мне встречу с Жолио Кюри (нобелевским лауреатом 1935 года). Он принял меня в своей университетской лаборатории. Я был очень счастлив стать его студентом и помогать ему в одном из его проектов. К сожалению, этот легендарный учитель через год умер. Но я оставался в его лаборатории еще шесть лет. После защиты докторской диссертации в 1963 году я вернулся в Польшу и приступил к работе в академической научной лаборатории.
Годом позднее я принял участие в научной конференции в Соединенных Штатах и остался там заниматься научной работой под руководством профессора Джека Миллера на факультете химии Колумбийского университета. Моя преподавательская карьера началась в 1969 году в штатном колледже в Монтклере, штат Нью-Джерси, и продолжалась вплоть до ухода на пенсию в 2004 году. Всё это будет описано в следующих главах.
Глава 2: Спор с Мамой – Поляк или Еврей?
2.1. Слава нашему вождю (до 1950 года)
Первая запись в моем дневнике датирована 21/1/1946 и посвящена годовщине смерти Ленина. Мне было тогда 15 лет. Это было стихотворение, написанное по-русски. В нем я вспоминал день смерти Ленина и упоминал Сталина как его великого последователя. Стихотворение было написано в Загорске, в небольшом городе севернее Москвы, где находился приют для польских сирот.
«Сегодня умер Ленин» —
Так называлась в газете статья.
Молча читал ее Сталин,
Вспоминая умершего вождя.
«Но Ленин не умер. Нет!
Он живет в каждом из нас», —
Говорил он сам себе,
А слезы сами текли из глаз.
1945 год, Загорск, польский Дом сирот. Людвик – третий справа.
А весной 1946 года мы репатриировались в Польшу. Несколько дней мы ехали поездом, проезжая разрушенные украинские города и деревни. В Польше мы начали жить в доме для сирот Наш Дом, который был расположен в северной, менее разрушенной, части города. В этом доме еще до войны работали два известных польских педагога.
Следующая запись в дневнике относится к 1.8.1946 и описывает наш отъезд из Польши в летний лагерь в Югославии. Это было потрясающее путешествие. Месяц мы провели на острове Хвар в Адриатическом море. Я приспособился общаться с местными жителями, подражая их акценту, но используя либо польские, либо русские слова. В своем дневнике я ежедневно записывал свои впечатления. Хотя они довольно интересны, я решил не отвлекаться на них в этой книге.
Я помню, что повсюду были портреты Сталина и Тито. А через год отношения между Югославией и СССР прервались. Нам объяснили, что Тито – главный враг СССР и агент американского империализма.
1946 год, Югославия. По дороге на пляж.
25.12.1947 в моем дневнике появился чертеж поршневой машины, для работы которой использовалось ядерное топливо. Заголовок к чертежу и описанию принципа действия этого механизма гласил: «Применение U-235 в мирных целях». Нет сомнения – я становился физиком-ядерщиком. Вероятно, я был воодушевлен нашим учителем математики, который любил фантазировать о развитии технологии будущего и хотел нас подготовить к новым открытиям.
В дневнике также есть довольно длинное стихотворение (из восьми строф), которое я написал в 1948 году – последнем в моем школьном обучении. Из него видно, с каким восторгом я мечтал о построении коммунизма в Польше. Фотография этого стихотворения на польском языке приведена ниже. Первую строку можно перевести, как «Мы из РТПД», а РТПД – это Рабочая Организация Друзей Детей. Эта социалистическая организация шефствовала как над нашей школой, так и над варшавским детским домом для сирот. Кстати, наша поездка в Югославию была также осуществлена с их помощью.
Русский перевод (дословно) двух последних строф приведен внизу под фотографией. Это стихотворение в школьном соревновании заняло первое место, а я получил в подарок книгу.
Не будет голодных детей,
Дрожащих от холода в зимние дни.
Все дети будут ходить в школу.
И все это будет в действительности, а не в мечтах.
Тяжело работая все вместе:
Студенты, рабочие и крестьяне —
Мы создадим силу и единство
Из книг, серпа и молота.
2.2. Второй год в Варшавском Политехническом институте (1950 год)
Наша победа в Корее – это триумф марксизма. [Эта запись относится к войне (1950–1953) между Южной Кореей, поддерживаемой США, и Северной Кореей в союзе с Китаем.] Сверхоружие не поможет капиталистам. Результат войны предрешен исторической необходимостью. Партия предвосхищает события. Если потребуется, она создаст Интернациональные бригады. Я обязательно запишусь туда. А пока мое место здесь, продолжать учиться. […]
Моя мама.
Сегодня Ж сказал, что он поддержит меня, если я подам заявление о вступлении в Партию. Почему мне следует стать членом Партии? Я нахожу в себе много не коммунистических черт. Поэтому сначала я посмотрю, как пойдут у меня дела в ZMP[Польская коммунистическая молодежная организация].Сегодня мама сказала, что она сожалеет, что мы не эмигрировали [в Израиль], как Ева [жена маминого брата].Как она может быть из-за этого расстроена? Наша ситуация должна вызывать зависть. Мы свободны, чтобы строить социализм. Мама не может почувствовать ощущений нового времени. Я понимаю ее (она так много страдала); но я был удивлен. Я не представлял себя в Израиле или в США; я – поляк, и мое место в Польше. […] Во мне нет ничего еврейского; я не знаком с еврейской культурой или языком, как моя мама
Почему во мне не возник положительный отклик на идею эмиграции? Бытовой антисемитизм я давно ощущал на себе. Еще в Деденево мальчишки часто били меня из-за того, что я еврей. То же случалось и в польском приюте. Польские дети обвиняли меня во всех бедах, которые свалились на них в 1939 году, когда восточная Польша была оккупирована Россией. Но в то время я искренне верил, что антисемитизм будет исчезать по мере построения бесклассового общества.
Под «бытовым антисемитизмом» обычно подразумевают столкновения на национальной почве в среде необразованных людей. Его невозможно сравнить с той злобой и враждебностью, которые появились в Польше позже, когда я уже был в США, – с антисемитизмом «сверху», когда евреи подвергались гонению правительственными органами. Целью такой политики обычно является переключение внимания народа от тех, кто действительно виновен в различных политических злоупотреблениях. При этом следует иметь в виду, что официально организованный антисемитизм «сверху» и ненависть на бытовом уровне «снизу» обычно взаимосвязаны и зависят друг от друга.
Большинство ранних записей в моем дневнике вообще не затрагивали тему расизма; они были посвящены учебе и моим взаимоотношениям с Аней – моей первой любимой девушкой. Первые два года в Отделе Связи при варшавском Политехническом институте я учился средне. Аня училась лучше; мы брали одни и те же курсы и часто занимались вместе. Сейчас, спустя много лет, я понимаю, что наши отношения были более сложными, чем я осознавал тогда. Моей характерной чертой было постоянное стремление все анализировать (как бы наивно ни выглядел этот анализ сейчас). Я был критически настроен по отношению к себе и к другим.
Мои цели были четко определены. Все детали моего дневника очень интересны мне и сейчас, но я не думаю, что ими стоит делиться с широкой публикой. Согласно Т, во время революции или войны, все, кто не с нами, те против нас. Я думаю, что это слова Ленина в оправдание террора, развязанного сразу после революции. Но в те дни я был настоящим коммунистом; я верил, что жестокость и террор, направленные против классового врага, были оправданы. Какая цель нашего общества в долгосрочной перспективе? Построение коммунизма во всем мире. А какая сегодня должна быть цель каждого отдельного человека? Строить социализм. Все наши усилия должны быть направлены на достижение этой цели. Я хочу стать инженером и служить обществу. […]
2.3. Кто я – еврей или поляк? (1951 год)
Моя мама на конференции; она разочарована во мне. Онахотела,чтобы я принял участие в еврейском собрании, но мне это неинтересно. Кто я – еврей или поляк? Мне следует посвятить какое-то время изучению национального вопроса. Потом я решу, как мне относиться к своему еврейству. […] Недавно К сказал, что те люди, которые не могут быть плодотворными, становятся учителями. Мне нужно обдумать это. […] Ленин умер 27 лет назад. Минута молчания на ZMP[молодежная организация] собрании, посвященном этому дню. Затем М представил отчет о проделанной работе. Он вызвал интересную дискуссию. Наши основные недостатки – это отсутствие планирования, слабая организационная эффективность и недостаточная активность в политическом просвещении. Наша группа станет примером во всем, что касается политического образования. […]
Я закончил читать роман [ «Звезды смотрят вниз» А.Д. Кронина]. Это хорошая книга, описывающая реальности капитализма. Она показывает, как выигрываются выборы в Англии. Джо, один из современных западных лидеров, был плохим человеком. Дэвид – хорошим. Но добрых намерений недостаточно; только поддержка шахтеров не поможет разрушить существующую действительность. Дэвиду нужно обратиться в партию; партия помогла бы ему более эффективно работать с шахтерами. […] Прошлой ночью я начал читать «О способности восприятия». Человек, который хочет стать хорошим инженером или физиком, должен знать марксистскую философию. […]
Написание комментариев полезно для всех. Маркс тоже вел свое рода дневник. Оба – и Маркс, и Ленин – записывали краткое содержание тех книг, которые они изучали. Сталин просматривал ежедневно не менее 500 страниц. Мои знания, в основном, поверхностны; в дальнейшем мне необходимо заниматься более тщательно. Мне только 20 лет. Сначала мне надо углубиться в математику, потом выучить английский. И однажды количество накопленных знаний перейдет в качество. […]
Аня. Вероятно 1952 год
Скоро мне надо будет выбрать специализацию. Вероятно, это будет электромедицинское оборудование. Профессор Павловский произвел на меня большое впечатление. […] У Ж странное отношение к организации политической работы. […] Почему он не понимает, что в настоящее время мы именно там, где должны быть. Мы должны быть там, где мы нужнее. Сегодня это лаборатория, завтра – поле битвы, а днем позже это может быть колхоз. […]
2.4. Через два года после того, как я влюбился
Сегодня я ходил на собрание районного комитетаZMP [Союз польской молодежи] Он был посвящен сотрудничеству с фабрикой Л13 [Потом она стала фабрикой имени Розы Люксембург]. Нашей задачей было помочь им организовать дискуссионный клуб, поговорить о правильном выборе книг для чтения и повысить нашу совместную активность. Ж и А вместе с П выразили готовность сделать это. Один молодой человек назвал меня «товарищ», как если бы я уже был членом Партии. […] Еще одной задачей было повлиять на наших собственных студентов, которые еще не присоединились к ZMP. Это не просто; я имею в виду Д и Б. […]
Описания нескольких групповых собраний ZMP, состоявшихся в 1951 году в Политехническом институте, показывают, что проблемы накапливались и что я не был достаточно эффективным секретарем группы. Большинство предложений исходили от Ф, который был немного старше нас.
В дневнике также описан мой разрыв с Аней, два года спустя после того, как мы влюбились друг в друга. Причиной разрыва послужила религия. Я знал, что Аня посещает церковь, но я предполагал, что в скором времени это прекратится, так как она также была членом Союза польской молодежи. Но она сказала, что католическая церковь всегда будет важной частью ее жизни и что ее дети будут крещеными.
Другой отрывок описывает, как я встретил Ику и как мы сблизились. Ика очень отличалась от Ани; она была убежденным коммунистом. Аня и я продолжали учиться в том же колледже, но на разных направлениях. Она стала инженером по звукозаписи и вышла замуж. Жива ли она сейчас? Если да, то ей уже тоже должно быть 78 лет. Мне бы очень хотелось встретиться с ней и ее семьей.
Вчера трактор подвез нас на PGR[государственная сельскохозяйственная ферма]. Мы проработали там целый день. Все там очень запущено; повсюду сорняки, как будто их кто-то посеял. Не хватает рабочей силы – только 24 человека на 600 гектаров земли и 1000 гектаров пастбища. Рабочие жалуются. Их привезли сюда под фальшивым предлогом. Им обещали частное владение собственностью, а не рабство. В некоторых местах можно еще увидеть следы высокоорганизованного немецкого хозяйства. [Этот район был частью Германии до Второй мировой войны.] Молодой член ZMP, которого послали сюда после окончания сельскохозяйственной школы, сказал мне, что продуктивность могла бы быть увеличена, если бы немецкие фермы были отданы в частное владение. Было бы это лучшим решением? Я очень мало знаю о сельском хозяйстве. […]
2.5. Что она думает о нашей политической деятельности? (1952 год)
Я предложил, чтобы Д представляла нас от электромедицинского направления. Она очень сообразительная девушка, но не член ZMPи религиозная. Я думаю, что Д будет счастлива стать электромедицинским представителем. Что она думает о нашей политической деятельности? Она, вероятно, одобряет нашу борьбу со списыванием, нашу целенаправленную организационную последовательность, наше стремление быть хорошими студентами, и т. д.
Я слышал, что ее родители жалуются на повседневную действительность; она, вероятно, постоянно находится под влиянием реакционных взглядов. Как она на это реагирует? Она слишком застенчива, чтобы обсуждать это. Но я видел, как она обсуждает эффективное обучение со своими сокурсниками. Она не хочет быть вне общества, и мы должны использовать это. Мы должны помочь ей стать более активной. Мне кажется, что Д будет согласна обсудить роль отдельной личности в обществе, цели в жизни и т. д. Что скажут Е и Л, когда я предложу это им? […]
Активная деятельность в Союзе польской молодежи стала хорошей подготовкой для моей дальнейшей жизни. Я научился организовывать проекты, проводить собрания и критически мыслить. Такие навыки, как я теперь понимаю, важны в любом обществе. Привычка к чтению, умение вести беседу, способность правильно писать, занятия спортом и самоорганизация не связаны ни с какой политической идеологией.
2.6. Сталин был целенаправленным большевиком
Став кандидатом в члены Партии, я начинаю новый период в своей жизни. Я буду бороться со всем, что тормозит наш прогресс. Требуя больше от себя, обращая внимание на свои собственные ошибки, я смогу бороться с ними в других людях. Я никогда не отступлю с этого пути. Товарищ Сталин определенно одобрил бы это. Он, вероятно, делал то же самое в годы своего становления, но с большим успехом. […] Я читал «Вступление» Сталина к ленинизму. Сталин – наш любимый вождь и учитель. Для меня это не пустые слова. Он – целенаправленный большевик во всем. Но он не повторяет, что это его цель. Это становится очевидным для тех, кто внимательно изучает его работы. […]
Ика очень эрудированный человек. Ее собственная специализация – полонистика, но в педагогическом училище она ассистент по марксизму-ленинизму. Она член комитета ZMP; она знает, что такое кардиограмма или как образуется туман. Я нахожусь под впечатлением от того, как много она знает об электричестве и биологии. […] Что она думает обо мне? Как мне следует себя вести, чтобы показать свое уважение? Одна вещь очевидна: Ане не следует знать об Ике, пока она не найдет себе друга. Я не хочу причинять ей боль. […]
Глава 3: Почему Министерство Безопасности Допрашивает Меня?
3.1. Коммунистическая этика
Сегодня я начал готовиться к моей речи о коммунистической этике. Мне интересны теоретические проблемы социалистического образования и самосовершенствования. Вначале я соберу цитаты и информацию, потом я подготовлю чёткий план. […] Ика сказала, что образованный человек не должен ограничиваться своей специальностью и марксизмом. Хотя бы поверхностное знакомство с литературой, музыкой, искусством и спортом – тоже важно. Зачем, спросил я её, а что если человеку это не интересно? Наша цель, сказала она, требует этого от нас. Те, кто строит новое общество, должны быть культурными.
Как бы я хотел, чтобы план выступления, к которому я готовился в 1952 году, был у меня сейчас. Насколько по-другому я понимал коммунистическую этику в то время. Как изменились мои взгляды, когда я писал на эту тему в моей книге 2008-го года! В этой книге я цитировал старого большевика, Юрия Пятакова, который сказал: «Мы – не обычные люди. Мы – партия, которая делает невозможное – возможным. […] Если партия потребует, если это необходимо и важно для партии, мы сможем усилием воли за 24 часа изгнать из наших умов идеи, в которые мы верили годами. […]
Да, я увижу чёрное там, где я всегда считал, что видел белое, даже если я все ещё возможно вижу белое. Для меня нет жизни вне партии или в разногласии с ней». Ирония состоит в том, что в 1937 году Пятаков, депутат министерства тяжёлой промышленности, был обвинён в антипартийной деятельности и вскоре казнён. То же самое случилось с другим старым большевиком, Николаем Бухариным, в 1938 году. На показательных судебных процессах они оба во всем сознались. Пытали ли их, или возможно убедили добровольно взять на себя вину, чтобы послужить своей партии в последний раз?
Возможно, в записках 1952 года я не имел в виду ту покорность, которую проявил Пятаков. Более вероятно, что я придерживался концепции «подчинения с пониманием» и необходимости «задавать вопросы», если приказы не понятны (за исключением необычных ситуаций, где вопросы практически невозможны). Эти важные темы, вероятно, часто обсуждаются лидерами больших капиталистических корпораций. Почему бы и нет; в конце концов, это больше связано с эффективностью, чем с идеологией. Но как найти компромисс между чрезмерным сомнением в авторитетах и слепым подчинением им?
Решено, я стану инженером. Пока я знаю слишком мало, чтобы добиться успеха. Но это цель моей жизни. Я должен подготовиться, особенно по физике и математике, чтобы успешно продолжить образование. Мне нужно выбрать место для практики, возможно, на заводе, а, может быть, в институте. […] Ещё было бы полезно стать лаборантом на физическом факультете. […] Может быть, начать с Варшавского завода по производству рентгеновских аппаратов. Там много рабочих, интересная жизнь, и я могу стать её частью. Я не буду терять связи с Политехническим институтом, останусь там лаборантом и, кто знает, может быть, когда-нибудь стану преподавателем. Я никогда не должен останавливаться на достигнутом. Я должен читать профессиональные журналы, я должен быть в курсе всего нового в электромедицинских технологиях.
Более того, я должен расширять свои общие знания. Я должен читать книги, общаться с интересными людьми, ходить в кино и в театр. Делая это, я не могу себе позволить увязнуть в деталях; я всегда должен помнить основную цель, которой мы все служим. […] Вчера меня приняли в члены партии; мой партийный билет будет готов завтра. К тоже приняли. […]
Сейчас 9:30 утра. Всё утро читаю “Анну Каренину”. Какими же аристократы были нахлебниками. Паразитизм до сих пор существует в нашем обществе. Мы называем его пережитками капитализма. Исчезнут ли они через несколько поколений? Я думаю, да. Мы придём к чему-то значительно лучшему. Пережитки капитализма исчезнут, когда люди научатся управлять своей жизнью разумом.
3.2. Пережитки капитализма
Пережитками капитализма называли все: от антисемитизма и шовинизма до краж, проституции и алкоголизма. Сильно ли изменились эти социальные язвы с отменой частной собственности в СССР? То, что предсказал Маркс в своем «Коммунистическом Манифесте» надо сравнить с реальными фактами. Это то, что сделал бы я, если бы хотел проверить истинность коммунистической идеологии сегодня. Но современные западные коммунисты смотрят на этот вопрос иначе. В блогах, которые я недавно посетил, превалирует мнение, что «сталинизм – это не марксизм». Это всё равно, что сказать: «Давайте вышвырнем все экспериментальные данные, которые не подтверждают теоретических предсказаний».
А как же эмоции? [Они что – тоже пережитки капитализма?]Исчезнут ли они? Возможно, нет. Эмоции будут основаны на разуме. Самое важное – это единство эмоций и разума. Это позволит людям творить, наслаждаться своими творениями, получать вдохновение. Я ошибался, когда думал, что будет только разум. Толстой был удивительной личностью. Он писал, что счастье – это «постоянная тревога, борьба и работа, основанная на любви». Эгоизм и покой, добавлял он, не могут заменить счастье. […]
Мама принесла мне завтрак в постель. От этого тоже надо отказаться? Почему я должен испытывать вину, когда получаю от этого удовольствие? Нельзя позволять, чтобы это происходило каждый день. Чем мне сейчас заняться: пойти побегать на лыжах или начать учиться? […] Завтра я получу свой партийный билет. […] На последнем партийном собрании я узнал о новой политике в отношении профессионалов. Старых специалистов надо заменить. Это как раз совпадает с моими планами, но не значит, что мне надо меньше учиться. Наоборот, профессионализм всегда будет очень для меня важен. […] К, Е, Т и Ф тоже приняли кандидатами в партию. […]
3.3. Разумное решение
Р не одобрил мое отношение к Ане. Он тоже порвал с Н, но они остаются друзьями. Он прав. Сегодня я подошёл к Ане. «Что с тобой случилось?» – спросила она. Я ответил вскользь. Я не жалею о том, что произошло между нами. Я принял разумное решение. […] Сегодня я опять встретил Аню. Она плакала, говорила мне, что я был часто несправедлив, что наши проблемы были не только из-за идеологических разногласий. […] Она сказала, что очень несчастна, что она совсем не спит. Мне захотелось обнять её и попросить прощения. Но я не дал себе это сделать, подумав об Ике. Аморально это или нет? Что мне делать? […]
Два дня назад, я встретил Аню в библиотеке. Она сказала, что теперь поняла, что виновата в том, что произошло между нами. А потом сказала, что всё можно исправить, что она изменится, что будет меня любить по-настоящему. Я сказал, что это невозможно. Она заплакала, сказала, что больше никогда не будет счастлива. Я колебался. Это повлияло на мое вчерашнее поведение у Ики. Я был опять очень сдержан; Ика поняла, что что-то не так. Я думал, не вернуться ли к Ане. Но нет, это не должно произойти. Наши отношения никогда не будут прежними. Я хочу найти партнёра на всю жизнь, а Аня – неправильный выбор. Жаль, что для того, чтобы понять, что ты нашёл свою половину, нужна настоящая близость. При ошибке в выборе все слишком страдают. Честные случайные отношения – абсолютно другая вещь.
3.4. Капитан министерства безопасности (1952 год)
Мама в своем кабинете медсестры пишет какой-то отчет. На ней много партийной работы. Я ею горжусь. Несколько дней назад она рассказала мне о своей юности. Как она агитировала за забастовку, распространяла листовки, спорила со своей мамой о том, как важна помощь политзаключенным. У меня замечательная мама, она – мой друг. Мы больше не спорим. Я помню последнее письмо моего отца. Он писал, что я должен заботиться о маме, ей сейчас очень тяжело. Я перечитал это письмо недавно, и оно многое во мне изменило. […]
Сегодня мы с Мишей смотрели французский фильм. Миша самый образованный студент в нашей группе. После фильма ноги сами привели меня к Ане. Я переживал из-за нашего разрыва. Мы были бы хорошей парой, если бы Аня была другой. Аня страдает. Я вижу, как она плачет. Я хотел, чтобы мы вместе занимались. Я думал о наших объятиях, поцелуях и о других, более интимных отношениях. К счастью, я смог себя остановить. Мы должны оставаться друзьями. […]
Что-то важное произошло вчера (20.3.1952). Я был на собрании Союза Польской Молодежи, когда меня срочно вызвали к начальнику особого отдела. Сам начальник и капитан Министерства Безопасности уже ждали меня. Меня попросили рассказать свою биографию, особенно они интересовались обстоятельствами смерти отца. Я рассказал им все, что знал. Капитан сказал, что эти важные факты не были занесены в мое личное дело. Он ошибался. То, что отец был членом компартии, упоминалось в моем деле. Я также писал, что он умер в Советском Союзе, где мы жили с 1932 года. В официальной форме не спрашивалось, как умер мой отец.
Единственный, кто знал историю моего отца, был В – человек из партийной верхушки Политехнического института. Я спросил его, что мне делать. Он посоветовал не упоминать, что отец был несправедливо обвинен. Я, в общем, так и думал. Капитан считал, что я что-то скрываю. Это естественно для человека из наших органов безопасности. [Слово «наши» здесь очень важно. Оно показывает парадоксальность ситуации. Ко мне относились как к врагу, а я оправдывал своего обвинителя. Сталин учил, что мы должны быть всегда бдительными. Я понимал необходимость проверки на благонадёжность будущих инженеров. Подобные действия органов безопасности не казались мне неправильными.]
Но я был расстроен; я ведь не классовый враг, а капитан обращался ко мне, как к врагу. Дома я рассказал обо всём маме. Она предложила мне идти напрямую в центральный комитет партии. […] Я пошел туда сегодня, чтобы поговорить с начальником отдела кадров. Секретарь передал мою просьбу, и товарищ Аделинская приняла меня. Я ей всё рассказал. Она слушала и делала какие-то пометки. Она сказала, что я получу ответ через неделю. Я понял, что ей что-то не понравилось.
Я пошел к Аделинской опять. Она сказала, что я всё делал правильно и что мне не надо больше беспокоиться. Она сослалась на то, что мама писала об отце. (Возможно, это хранилось в партийных архивах).
Мой отец в нижнем правом углу. Он один из товарищей, отдыхающих на горном курорте. Кто из них прожил следующие десять лет?
Она также сказала, что опасность троцкизма была тогда велика и что было допущено много ошибок. Это я понимаю. Маме было гораздо тяжелей согласиться с этим. Этот эпизод её очень расстроил, и она собралась идти в центральный комитет сама. Она хотела начать процесс формальной реабилитации немедленно. Меня это не удивило: мама очень любила отца. […] Я должен объяснить маме, что формальная реабилитация не нужна. Это мне сказала Аделинская. […]
Глава 4: Смерть Нашего Дорогого Товарища Сталина
4.1. М-Л обозначает марксизм – ленинизм (1952 год)
Сегодня Р сказал мне, что меня назначили представителем от партии в комиссию, распределяющую рабочие места (после окончания института). Эта работа мне не по душе. Но кто-то должен её выполнять. […] Что это был за день! Мы с Икой были вместе всю вторую половину дня до 9 вечера. Сначала мы были совсем одни у меня дома, потом мы пошли к реке. В этот день мы очень продвинулись в наших отношениях. […] В какой-то момент я рассказал ей об Ане. […]
Вчера Икина мама сказала мне, шутя, что я плохо влияю на Ику, и она стала меньше заниматься. […] Я учусь хорошо; если повезет, то в этом семестре впервые все мои оценки будут только хорошими. […] На улице сильная буря с громом и молниями. Какая красивая весенняя гроза! […] Как я и предполагал, я получил высший балл по физике рентгеновских лучей. […] Мои оценки по военной подготовке даже лучше, чем я ожидал. Я пошел к армейскому врачу, чтобы получить освобождение от летнего военного лагеря по состоянию здоровья. Он только улыбнулся и сказал, что в лагере у меня всё само пройдет. Мне не хотелось к нему идти, но мама настояла. Она считает, что мои симптомы (головокружение при подъеме по лестнице) нельзя игнорировать. […]
Вчера я был у З и его жены. Они убедили меня стать ассистентом преподавателя на новом курсе по марксизму-ленинизму. Этот курс стал обязательным для всех инженеров. Это работа на полставки: 10 часов преподавания и, возможно, 15 часов подготовки к курсу. Я должен с этим как-то справиться, совмещая с учебой. З сказал, что знать М-Л так же важно, как знать свою специальность. Это основа нашей идеологии, всего, к чему мы стремимся.
4.2. Что важнее – любовь или общее дело
Проблема личных взаимоотношений не проста. Несколько дней назад Р рассказал мне, что К женился. Почему он не пригласил меня на свадьбу? Я был очень рад, когда в конце военного лагеря он сказал: «Ковальский – мой настоящий близкий друг». Пригласил бы я его на свою свадьбу? Наверное, нет. Почему нет? Кого бы я пригласил? Ика пригласила бы Т и Б. Единственный человек, кого бы я точно пригласил, это Ж.
Очень важно иметь близких друзей, людей на которых можно положиться, что бы ни случилось. Но как заводить друзей? Статья о коммунистической морали дала ответ на этот вопрос: общие цели – главный фактор в дружбе. Но это означает, что общее дело важнее, чем каждая отдельная личность. А какую роль тогда играют эмоции?
Иметь общее дело недостаточно. Нужно проводить время с потенциальными друзьями, обращать внимание на их нужды, обсуждать личные проблемы и так далее. Ика сказала, что Т её близкая подруга; между ними нет секретов. Но у них нет общей цели. Ика сказала, что убеждения Т основаны на религии и что иногда она мыслит, как наши враги. Означает ли это, что их дружба ненастоящая? Что она непрочная? Я не знаю, но я не буду спрашивать Ику. Почему нет? Потому что ещё слишком рано, наша дружба только началась. Кто может быть моим настоящим близким другом? Где мне его искать? Я должен думать об этом, не забывая, что моя главная цель – коммунизм. […]
Сегодня начинается 19-й съезд советской Коммунистической партии. […] Я показал Л черновик моего эссе про счастье. Он сказал, что оно очень одномерное, что жизнь намного сложней. Человек, сказал он, рождается с задатками многостороннего развития. Поэтому у разных людей разные нужды. […] У меня всего две недели, чтобы выбрать тему для своей дипломной работы. […]
Мне надо каким-то образом отказаться от работы ассистентом на курсе М-Л. Я не могу совмещать эту работу со своей учебой. Одного семестра вполне достаточно. […] Отношения с Икой портятся по ее инициативе. […] Я сейчас работаю на фабрике Розы Люксембург. Это мой второй рабочий проект, связанный с дипломом. Я познакомился здесь со многими интересными людьми. […] Берлер принял мой отказ от работы ассистентом на курсе марксизма-ленинизма. Смогу ли я найти должность ассистента в своей области? […]
4.3. Тираническая природа нашей политической системы
В Советском Союзе, Польше и других коммунистических странах все должны были учить марксизм-ленинизм. Нас учили, что человеческая история развивалась по законам детерминизма и что решения коммунистической партии морально оправданы. Тем, чьи родные стали жертвами диктатуры пролетариата, внушали, что ошибки на пути к «светлому будущему» неизбежны. Так было до того, как Хрущев в своей речи в 1956 году разоблачил сталинские преступления. Эта речь и книги Солженицына шокировали и стали драматическим откровением. Многие люди впервые увидели тираническую природу нашей политической системы.
До Второй мировой войны Солженицын тоже был ярым коммунистом. Он, как и все, был порождением сталинского режима. Но как можно понять западных интеллектуалов, которые защищали Сталина? Они, наверное, верили, что послереволюционное развитие было выбрано на основе открытых прений партийных вождей. Это было, конечно, не так. Начиная с 1930-х годов, Сталин взял контроль и над партией, и над государством. Идеология перестала управлять политическими решениями, а стала средством их оправдания.
Западные интеллектуалы принимали сталинское утверждение, что классовая борьба только обостряется после революции. Этот ничем не оправданный тезис использовался, чтобы объяснить террор; миллионы кулаков (зажиточных крестьян) были либо убиты, либо сосланы умирать в концентрационных лагерях. Большинство большевистских вождей, включая близких друзей Сталина, были обвинены в шпионаже, названы врагами народа и казнены. То же самое произошло с высшим составом Красной Армии; из 286 человек казнили 214. Кто из них был действительно врагом народа? Это – одна из загадок 1930-х годов.
Сталин скрывал свое личное участие в кровавых преступлениях диктатуры пролетариата, претендуя оставаться на стороне справедливости и морали. Многие его жертвы верили, что преступления против советских людей совершались у Сталина за спиной, в то время как в действительности Сталин активно участвовал во всех действиях «карательных органов». Согласно Хрущеву, Сталин собственноручно подписывал многочисленные смертные приговоры. Но я не знал всего этого в 1952 году. Сталин умер в 1953 году, а его преступления были разоблачены в 1956 году.
В 2010 году произошло удивительное совпадение; в нашей университетской библиотеке проходила книжная выставка. На ней были представлены 70 книг, включая мою собственную, написанных преподавателями нашего университета. На том же столе я заметил одну книгу на русском языке, изданную в этом году. Две статьи в ней принадлежали российским авторам, М и Г, а одна статья была написана Ф, преподавателем нашей кафедры английского языка. Все три автора утверждали, что Хрущев очернил и оболгал Сталина.
Неужели они считают, что то, что писал Солженицын и другие, чудом уцелевшие в сибирских лагерях, тоже ложь? Однако мы с Ф обменялись книгами. Его книга называлась «Загадочный 1937: Обесславленный Сталин». Согласно предисловию этой книги: «Критика Хрущевым Сталина была первым залпом атаки на социализм». Я не могу с этим согласиться. Хрущев подтвердил то, что говорила мне мама об отце, что говорили своим детям миллионы советских матерей. Наши отцы стали жертвами всеобъемлющего террора.
Завтра будет первый день работы комиссии по распределению тех, кто решил не идти в аспирантуру. Меня назначили в эту комиссию представителем от партии. У меня нет никакого разумного плана действий; некоторые студенты будут вынуждены работать не по специальности. Комиссия, состоящая в основном из профессоров, имеет право заставить студентов согласиться на работу, имеющуюся в наличии. Но разве это морально или экономически оправдано заставить кого-то работать не по специальности? Я думаю, что это не правильно. Вот почему я определенно буду против такого принуждения. Председатель комиссии, профессор К, тоже член партии. Если будет необходимо, я скажу ему, что экономика будет страдать, если люди, назначенные на работу, не будут к ней подготовлены. Человек должен любить свою работу, тогда он будет работать хорошо. Большинство этих студентов – мои друзья. […]
4.4. Дело Врачей (1953 год)
Так называемое «дело врачей» несколько раз упоминается в моем дневнике. Вот как это известное событие описано в Википедии. «4 апреля 1953 года газета «Правда» поместила важное сообщение Лаврентия Берии, печально знаменитого главы сталинской секретной полиции (НКВД). В этом сообщении 9 советских врачей (семь из которых – евреи), которые ранее были обвинены «во вредительстве, шпионаже и террористических действиях против лидеров советского правительства» были оправданы. Советские люди, особенно евреи, были поражены, когда узнали, что всего через месяц после смерти Сталина новое руководство признало, что все обвинения врачам были полностью сфабрикованы Сталиным и его соратниками. Все врачи были немедленно освобождены, кроме двух, которые умерли в застенках тюрьмы. В своем дневнике я писал, что арест врачей не был судебной ошибкой, а был частью сталинской антисемитской политики.
Завтра начинается весенний семестр. Я должен учиться только на отлично. Смогу ли я? Возможно, нет. Я знаю свои интеллектуальные ограничения. М лучше, чем я, подготовлен стать ученым. Однако я все равно планирую поступить в аспирантуру в СССР. Мне необходимы глубокие знания и хорошие оценки. […] Вчера Ика очень точно проанализировала наши отношения. Мы решили оставаться друзьями. Меня это не радует. […]
Товарищ Сталин серьезно болен. Когда Миша мне это рассказал, я уже не мог сосредоточиться на лекции. Новость подействовала не только на меня. Я заметил, что даже в трамвае люди молчаливы и настороженны. Когда я был ребенком, я часто задавал себе вопрос – могу ли я отдать жизнь за Сталина? Сейчас я бы не колебался ни секунды. Над чем Сталин работал последнее время? Если он переживёт этот удар, это будет настоящий триумф современной медицины. Что бы ни случилось, он всегда будет жить в наших сердцах. […]
Из моего дневника (на польском языке):
После смерти Сталина всем раздавали красные шелковые ленточки с его портретом.
Я носил свою на груди несколько дней.
Термин «культ личности», относящийся к Сталину, был впервые произнесен Хрущевым через три года после смерти Сталина. Советская пресса действительно безостановочно прославляла Сталина. Вот начало популярной Советской песни:
- «Сталин – это слово боевое,
- Сталин – это гордость и оплот.
- С песнями, борясь и побеждая,
- Наш народ за Сталиным идёт».
Сегодня умер Сталин. Мы должны быть верны его учению. […] Интересно, какие из его заметок или писем опубликуют? Писал ли он дневник? Все это помогло бы нам понять, как он размышлял и работал. […] Заговор врачей против Кремля объявили фальсификацией. Еврейские врачи, обвиненные в заговоре против советских вождей, были объявлены невиновными. Очень жаль, что Сталин не дожил до этого момента.
Почему я написал «жаль»? Потому что я не знал, что Сталин лично сфабриковал это дело. Безвинных врачей и, возможно, многих других спасла смерть Сталина.
Мама вернулась от Т, которая слушает по радио Голос Америки. Они узнали, что между Маленковым и Молотовым [высшие Советские руководители]существуют разногласия. Это вражеская пропаганда, которая пытается смутить нас и посеять в наших рядах панику. Дело врачей показало, что Советский Союз не боится признать свои ошибки. В капиталистических странах такие вещи скрывают и замалчивают. Наши враги попытаются использовать этот эпизод против нас. Завтра партийный комитет, наверное, объяснит, как нам к этому относиться. […]
Пришла весна; по вечерам я люблю гулять по темным улицам, чувствуя мягкий теплый ветер, дующий мне в лицо, и вдыхать запах свежих листьев. […] Моё партийное задание – проводить идеологическую работу с первокурсниками отделасвязи. Я там уже встретил много интересных ребят. […]
4.5. Служить партии до конца жизни
На завтрашнем партийном собрании я стану постоянным членом партии. Вот мое заявление: «Я хочу быть удостоенным чести стать членом PZPR[Польской Коммунистической Партии]. Я знаю устав партии и обещаю придерживаться партийной дисциплины, всегда подчиняться приказам, ничего не скрывать от партии и никогда не запятнать честь партийца». […] Заслужил ли я это? Я все еще вижу в себе отрицательные черты. Но они не существенны; я готов служить партии до конца своих дней. […] Партийная работа станет моим главным приоритетом; все остальное будет второстепенно. […] Моё отношение к коммунизму начало меняться после 1956 года. Но в описываемое время я ещё свято верил в коммунизм.
Я закончил семестр на хорошо и отлично, со средним баллом 4.25. Я был так занят экзаменами, что забыл про партийное заседание. Как мне признаться в этом? Они скажут, что я игнорирую партийные обязанности. Я могу сказать, что плохо себя чувствовал. Но это невозможно: это была бы ложь своим товарищам. Однако есть еще одна возможность. Я постараюсь создать ситуацию, при которой никто ничего не спросит. […]
4.6. Чуть не исключен из партии
Летняя военная служба (3 месяца в Кожалине) начнется только 4 июля. Мы с Х уедем из Варшавы раньше. Он пригласил меня к своим родителям в Гданьск. У нас будет два дня отдыха. […] В Кожалине мы будем учиться в Офицерском артиллерийском училище противовоздушной обороны. Это не логично: нас три года учили служить в пехоте. […]
Следующая запись в дневнике появляется уже после того, как я вернулся из военной школы. Я ожидал найти описание важного события, которое произошло в Кожалине. Но, наверное, в Кожалине со мной не было дневника. Вот, вкратце, что произошло. Между мной и капитаном С, армейским политработником, возник конфликт. Была ли в этом замешана девушка, которую я встретил воскресным днем в городе? Я не уверен. Это было связано с тем, как я носил свою форму.
На армейском партийном собрании он обвинил меня в недостойном поведении в общественном месте. Я не помню подробностей, кроме одной. Он сказал что-то вроде этого: «Представь себе, что какой-нибудь иностранный журналист сфотографировал бы тебя в таком эксцентричном виде и опубликовал это в какой-то капиталистической стране. Что бы говорили про польских офицеров?»
Мои попытки оправдаться были безуспешны. Меня решили исключить из партии. Окончательное решение должен был принять Варшавский Политехнический Институт. К счастью, большинство моих сотрудников проголосовали против исключения. Но некоторые считали, что я совершил серьезный проступок. Не трудно представить себе, как бы исключение из партии повлияло на меня и мои планы. Мне очень повезло. За исключением этого случая, в Кожалине мне понравилось. Меня подготовили руководить батареей, состоящей из четырех 88-мм противовоздушных орудий.
Глава 5: Отношение к Религии
5.1. Мои заграничные родственники (1954 год)
В этой главе я пишу о своих родных, живущих за границей. У моего отца было три сестры, которые покинули Польшу перед Второй мировой войной. Мы потеряли с ними связь, когда родители эмигрировали в СССР. Но в 1945 году США и СССР были союзниками, и я решился послать письмо Бронке, обосновавшейся в Америке. Она очень обрадовалась моему письму, тут же ответила, и мы переписывались регулярно после нашего возвращения в Польшу. Она помогла нам наладить контакт с еще двумя сестрами: Франкой – в Италии и Туньей – во Франции. Их мужья были депортированы, но им удалось выжить.
Яков Гутерман мой двоюродный брат в 1946 году – единственный родственник, который остался в живых в Польше. Почти все остальные погибли в Холокосте. Его отец погиб борясь в Польском сопротивлении.
Я всегда во всех документах указывал своих родственников, проживающих заграницей, включая тех, кто уехал в Израиль в 1948 году. Это были Франка с семьёй и Ева (жена маминого брата) тоже с семьёй. Симха, муж Евы, участвовал в польском Сопротивлении и погиб во время Варшавского восстания в 1944 году. Дневники, которые он писал во время немецкой оккупации, были опубликованы на нескольких языках, но на английский они ещё не переведены. Я знаю это от его сына Якова, с которым у меня очень продуктивная переписка. Вот и всё о моей родне. Дальше я буду ссылаться на С, друга семьи, который по работе много путешествовал за границей. Вот выдержки из моего дневника:
Сегодня утром я ходил к С. Он сказал, что семья Туньи прекрасно живёт в Париже. У них удобная квартира, хорошо оборудованный врачебный кабинет и собственная машина. У мужа Туньи, Генри, обширная медицинская практика. Тунья симпатизирует коммунистам, а Генри либерал. Они счастливы. Тунья учится опять, чтобы стать врачом радиологом.
Как мне к ним относиться? Они – моя родня. Они прислали мне подарки: часы, три логарифмические линейки и ручку, которой я сейчас пишу. Они не буржуазия, ведь они работают. Это хорошо. Они прогрессивная интеллигенция, которая борется за свободную Францию. Генри также работает в Красном Кресте. Я хочу им написать. Но что если мои партийные товарищи узнают, что я переписываюсь с французской буржуазией? У Бронки – два сына; у Франки – сын и дочь.
Я знаю, что делать. Я напишу им и расскажу о наших успехах встроительстве социализма. […] Тунья и Генрих вступили во французскую коммунистическую партию, но не благодаря нашей переписке. Мы с Линдой перевели на английский неопубликованные воспоминания Генри о Второй мировой войне. Это, возможно, подтолкнуло меня написать свою собственную историю.
Сложнее всего мне даётся высшая математика. А без неё я не могу выучить электродинамику. […] На собрании нашей группы мы обсуждали научные исследования. Но еще более интересный разговор состоялся уже после собрания в группе из пяти человек. Д критиковал кафедру Павловского. «У вас так много помещения, – сказал он, – а ваши три лаборанта не сделали никакого существенного вклада в науку». […]
Этим летом у меня новое партийное задание. Три месяца я буду секретарём в приёмной комиссии отдела Связи. Ф тоже будет работать в этой комиссии. Из-за этой нагрузки я никуда не смогу поехать на каникулы. Но это важное задание, и я буду стараться его выполнить. Хорошо, что комиссия начнет работать после окончания экзаменов. Это будет не только секретарская работа. В отдел примут только 25 % абитуриентов. И мы должны быть уверены, что отобраны самые лучшие. Термин «лучший» в данном случае подразумевает не только академическую успеваемость, а также «нет – классовым врагам или детям классовых врагов». […] У меня не осталось воспоминаний о работе в комиссии. Возможно, меня кто-то заменил во время моего отсутствия.
5.2. Отношение к религии (1954 год)
Предположим, что человек женат. Он куда-то уезжает и знакомится с привлекательной девушкой. Может ли он податься искушению и воспользоваться ситуацией, надеясь, что его жена ничего не узнает? С точки зрения универсальной морали (нашей и капиталистической) нужно отказаться от соблазна в пользу сохранения семьи. Но что, если оба супруга имеют склонность к адюльтеру? Тогда это тоже аморально? Я не знаю. Как рационально объяснить, почему это аморально? Я знаю, как религиозный человек ответил бы на этот вопрос. Но как на него должен ответить коммунист? […]
Отношения с К [другая девушка],наверное, подошли к концу. Она поехала в свой родной город и задержалась в нём еще на один день, чтобы встретиться с друзьями. Когда она уже собралась возвращаться, к ней подошла монашка и спросила об ее отношении к Богу. У них был долгий разговор, и К поняла, насколько далеко она отошла от религии. Она сходила на исповедь и теперь призналась мне: «Я стала совершенно другим человеком». Я ничего не могу с этим поделать. […]
Вчера на собрании нашего исполнительного комитета произошел интересный случай. Ф рекомендовали кандидатом в члены партии. Но он венчался в церкви, а его ребенок был крещен. После долгого разговора с ним, а потом и без него, мы поддержали рекомендацию. Ф очень честный человек и активный член ZMP. Что может быть важнее этого? Он не верующий, но его жена верит в Бога. Это она настояла на церковном обряде. Ф сказал, что попробует изменить её отношение к религии.
Вот еще один подобный пример. Мы рекомендовали С в кандидаты в партию. Он тоже преданный активист, надёжный и думающий человек. С сказал, что порвал с религией несколько месяцев назад. Но он продолжает ходить в церковь со своей семьей. Он материально зависит от родителей и знает об отношении к религии своей матери. «Я хочу оставаться хорошим сыном», – сказал он. Я повторил эти слова на собрании, и в результате узнал, что два преданных члена ZMP, Р и К, находятся в подобной ситуации. Люди обычно не любят обсуждать свои личные дела публично. […] Утром у меня был приятный сюрприз. М сказал, что моя агитация сработала и что он записался добровольцем в колхоз на это лето. Он убедил еще пятерых присоединиться к нему. Все они с электромедицинского факультета и на год старше меня. […]
Оглядываясь назад, я думаю, что «историческая необходимость» придавала сталинизму научность. Все были согласны, что «Сталину видней», и подчеркивание его непогрешимости приравнивало сталинизм к определенного рода религии. Это было одно из многих противоречий советской системы. В 1956 году был введен термин «культ личности», который еще раз подчеркнул религиозную сторону сталинизма. Естественно, что в то время я был атеистом. Религии должны были исчезнуть, и я должен был активно этому способствовать.
Студенты и ассистенты Политехнического Института на первомайском параде в 1951 году. Моя рубашка расстегнута.
Я опять обидел маму сегодня. Мне очень жаль за все, что я наговорил ей. Я не имею права кричать и обзывать ее. Этого, возможно, не случилось бы, если бы у меня была своя квартира. Но мы живём в крошечной комнатушке. Там только мамина и моя кровать, шкаф, два стула, и один стол. Мама не разговаривает со мной. Я знаю, что она простит меня, но ей больно. У неё достаточно проблем на работе, зачем же я добавил ей еще повод для огорчения? […]
Я на две трети готов к экзаменам. Все идет в точности по плану. […] Я получил отличную оценку по кристаллографии. Это хорошее начало. […] Я узнал сегодня, что в Москве начала работать первая атомная электростанция [5 мегаватт]. Это наш ответ на водородную бомбу. Теперь все узнают, что мы хотим мира, а не войны. […]
5.3. В ожидании аспирантуры в СССР (1954 год)
Работница архива Политехнического института рассказала мне, что в нем хранятся личные дела студентов, учившихся здесь до войны. Мой отец тогда учился здесь. Я спросил, не может ли она показать мне его личное дело. Мы спустились в подвал, и она нашла покрытую пылью папку факультета гражданского строительства. Я взял оттуда только папину фотографию; на ней он был примерно моего возраста. Но я перечитал множество документов. В одном из них говорилось, что вера отца – «Моисеева» [от Моисея]. Имя отца было Меир, а не Марек. Он не мог даже представить, что его сын будет учиться в том же институте. Мне было интересно, какие он получал оценки. В основном «отлично» и «хорошо», но было и несколько «удовлетворительно». […]
Читать бесплатно другие книги:
