Ветер с севера Вилар Симона

– Я давно не видел его. Мы расстались, когда я оставил службу у Фулька Анжуйского.

Эмма опустила взгляд.

– При чем здесь граф Фульк?

Теперь Эврар насторожился.

– Простите, принцесса Эмма, возможно, я неверно понял ваши слова. О ком вы говорите?

– Как это о ком? Ты разве не понимаешь меня?

Она почувствовала, как кровь приливает к щекам. По-видимому, мелиту и в голову не могло прийти, что она интересуется пленником. Ему ли было не знать, что Эмма жаждет лишь одного – отомстить Ролло Нормандскому.

Овладев собой, Эмма гордо выпрямилась.

– Отвечай мне, Меченый, что ты имел в виду, толкуя о Фульке Рыжем?

Мелит оглянулся на проскользнувшего через неф бенедиктинца и тихо проговорил:

– Я имел в виду Ги Анжуйского. Разве вы не о нем спрашиваете?

– Ги?.. Мой жених Ги? Но разве он не…

Эмма не в силах была продолжать. Красивый юноша, с которым она так беспечно целовалась в лесах Гилария… Она видела своими глазами, как его навылет пронзила стрела.

– Разве вам неведомо, принцесса, что он жив?

Эврар внимательно наблюдал за ней, видя, как преображается ее лицо, как счастливо вспыхнули глаза.

– Творец небесный! Это же чудо, настоящее чудо! Благодарю тебя, Господи!

Она опустилась на колени, сложив руки, и стала горячо молиться.

Эврар нетерпеливо оглянулся.

– Выслушайте меня ради всего святого!..

Но Эмма была слишком возбуждена.

– Как мне благодарить тебя за эту весть, Эврар? О, небо! Как это вышло? Расскажи же, расскажи!

Она настаивала, и Эврар торопливо сообщил, как, ускакав от норманнов, он вернулся в Анжер и поведал графу Фульку о гибели его сына и Эммы. Фульк впал в страшный гнев, и Эврару пришлось взять в руку раскаленный металл, чтобы доказать, что он не предал его сына и сделал все возможное, чтобы спасти его, оттого-то у него на ладонях страшные следы ожогов. Уже тогда он решил, что его служба у Фулька Анжуйского окончена, но все же он принял участие в набеге Фулька на Сомюр, когда тот решил отомстить за гибель сына. Эврар не сказал Эмме, что сделал это с единственной целью – узнать, что с нею, жива ли она или погибла. У немногих попавших в плен норманнов он выведал о рыжей пленнице, которой удалось сбежать перед самым нападением франков. Тогда-то он решил задержаться при Фульке, надеясь, что, возможно, девушка вернется к графу. Рыжий анжуец был ранен, и какое-то время они оставались в Сомюре. Вот тогда-то появился Ги. Юноша оказался куда крепче, чем выглядел. После ухода норманнов из Гилария в разграбленное селение пришли лесные жители, чтобы похоронить погибших, но Ги еще подавал признаки жизни, и они выходили его.

– Как это хорошо, – улыбалась Эмма. – С моей души спала тяжесть, и теперь я не буду себя корить, что повинна в его гибели. Но как вышло, что ты оказался на службе у герцога Роберта, Эврар?

Мелит лаконично пояснил. Узнав, что герцог Нейстрийский движется в Бретань, он выехал к нему навстречу и обратился с просьбой о приеме на службу. Роберт тотчас вспомнил, что Эврар служил еще его брату, и с радостью принял его. Умолчал мелит лишь о том, что, прибившись к Роберту, он надеялся, что рыжая Эмма, бежав от норманнов, рано или поздно явится ко двору своего могущественного родственника.

– Но известно ли вам, принцесса, что герцог Гурмгайлон просил вашей руки у герцога Роберта?

– Что ты сказал, мелит?

Эмма спустилась с небес на землю.

– Когда? Что за безумие? И недели не прошло, как меня признали племянницей Нейстрийского герцога…

Эврар кивнул.

– Это так. Но Гурмгайлону необходимо заручиться поддержкой Роберта в борьбе за власть с родственниками Алейна Великого. К тому же он очарован вами. И не далее как вчера он просил у Роберта соизволения на брак с вами.

Эмма смяла в руке вышитый край шали.

– Роберт, как ближайший родич, имеет над вами верховенство, Эмма, но вы должны попытаться отговорить его от этого шага. Гурмгайлон – ничтожество, и он недолго останется у власти в Бретани.

– Бог мой, да у меня нет ни малейшего желания становиться женой этого борова, провонявшего луком и селедкой.

Эврар спрятал улыбку в усы. У этой дикарки еще не было почтения перед властью и родовитостью. А он-то опасался, что она запрыгает, узнав, что может стать супругой правителя такой земли, как Бретань.

– Я вас предупредил, госпожа. И учтите, на свете есть люди куда более достойные руки дочери короля Эда, чем глуповатый бретонец. Тот же герцог Лотарингский Ренье, который как раз сейчас подыскивает себе супругу. Попробуйте упомянуть о нем, если Роберт будет настаивать на союзе с Гурмгайлоном. Однако я буду искренне вам признателен, если вы не станете говорить с дядюшкой о нашей встрече.

Эврар хотел уже удалиться, но Эмма окликнула его.

– Меченый! Позволь-ка узнать – тебе-то какое дело до моего брака? И кто такой этот герцог Ренье, о коем ты толкуешь?

Эврар нетерпеливо зазвенел амулетами на наборном поясе.

– Я служил у герцога Лотарингского Ренье до того, как вернулся во Франкию. И поверьте – он куда более достоин обладать супругой вашего рода, чем этот бретонец. Я слишком почитаю вас, принцесса, чтобы желать вам несчастья.

– Позволь мне самой позаботиться о моей судьбе, мелит. Однако погоди. Ты ведь являешься начальником стражи, охраняющей язычника Ролло. Мне известно, что к нему приказано никого не допускать. Но я надеюсь, что ты сделаешь для меня исключение.

– Полагаю, вам лучше испросить на это соизволения вашего дядюшки, – хмуро пробормотал Эврар. – Он не откажет племяннице в такой пустяковой просьбе.

Эмма не могла признаться Эврару, что обращалась к Роберту, но тот отказал, причем столь пренебрежительно и раздраженно, что она больше не смела и заикнуться об этом. Не могла она признаться и в том, что ей крайне необходимо увидеть Ролло, поскольку она не находит места без своего норманна. Как, когда, каким колдовством она оказалась в такой зависимости от Ролло, что не могла и помыслить существования без него? О нем была ее первая мысль, едва она проснулась на своем роскошном ложе в отведенных ей во дворце покоях; о нем она беспрестанно расспрашивала слуг и охранников. По вечерам, когда герцог Роберт приглашал Эмму к себе и расспрашивал о прежней жизни, она помимо воли сводила разговор к Ролло. Именно его недоставало ей в ее новом положении, несмотря на всю новизну впечатлений. Эмма бранила себя за это, но ничего не могла поделать с собой. Ей не хватало его насмешек, его силы, его надежного спокойствия. Да, она стала его пленницей, но она была и под его покровительством. Даже сейчас, когда, казалось, она достигла всего, к чему стремилась, Эмма не чувствовала себя в такой безопасности, как тогда, когда рядом с нею шел этот рослый норманн. Варвар словно похитил ее душу.

Все это в мгновение ока пронеслось у нее в голове, и, вскинув подбородок, она решительно спросила:

– Я хочу видеть падение того, чьей пленницей так долго была. И если ты, Эврар, и в самом деле не желаешь, чтобы я поведала о том, как ты прельщал меня герцогом Лотарингии, ты устроишь мне эту встречу, будет на то позволение Роберта или нет.

Мелит прищурился. Эта девушка достаточно умна, но не слишком проницательна. Что ж, дабы она и в самом деле не повредила ему, следует уступить. Если она нашла способ повлиять на него, чтобы поглазеть на пленника, то, возможно, сумеет отговорить Роберта выдавать ее за бретонца. А Эврару вовсе не хотелось вернуться к своему герцогу несолоно хлебавши с известием, что он присутствовал при свадьбе принцессы Эммы и Гурмгайлона Корнуайского.

– Хорошо, – произнес он. – Когда герцоги с двором отправятся в этот храм на вечернюю молитву, останьтесь у себя под каким-либо предлогом. И я покажу вам Ролло Нормандского.

Покачиваясь в носилках по дороге во дворец, Эмма размышляла о предстоящей встрече. Даже известие о том, что Ги жив, не так волновало ее, как предстоящее свидание. Весь день она была молчалива, задумчиво перебирала струны арфы, установленной в ее покое. Арфа была позолоченная, со множеством регистров и сильным мелодичным звучанием. По вечерам герцог Роберт приходил в ее покой, и она пела для него. Он рассказывал о ее предках, об отце – короле Эде, дяде Роберте Сильном, погибшем от руки норманнов, о бабке, принцессе Аделаиде, которая также была музыкальна и часто пела. У Эммы голова шла кругом от этих имен. Оказывается, она потомок легендарного Карла Великого и знаменитого Людовика Благочестивого!.. Но сегодня ей было не до этого.

Чтобы понять, как глубоко вошел в ее жизнь Ролло, ей надо было остаться без него.

В сумерках, когда двор отправился к мессе, Эмма вышла на деревянную галерею, где условилась встретиться с Эвраром. Кутаясь в темное покрывало, она мерила ее шагами, прислушиваясь к гулу колоколов. Где же Эврар? Ведь ей стоило огромного труда отделаться от придворных дам, которых к ней приставил герцог.

Она вздохнула облегченно, лишь когда в тени деревьев сада увидела Меченого. Он сделал ей знак приблизиться, и девушка едва не бросилась к нему.

– Сейчас сменяется стража, – пояснил Эврар, пока они обходили затейливые постройки дворца. – Я оставил на страже тех вавассоров, которым не придет в голову доложить Роберту, что его племянница пожелала взглянуть на пленного норманна. Но и на них нельзя полностью положиться, и я рискую, согласившись исполнить вашу просьбу.

– Да-да. Я очень ценю то, что ты для меня делаешь, Эврар.

У Эммы гулко стучало сердце. Следуя за мелитом, она могла получше разглядеть дворец. Когда-то это было обширное поместье какого-то римского аристократа. До сих пор сохранились несколько башен из красного римского кирпича и портик с колоннами, но большинство построек было из дерева, оштукатуренные и выбеленные, с соломенными кровлями и резными деревянными башенками. Над покатой крышей стоявших поодаль кухонь вился дымок, доносились запахи стряпни.

Эврар обогнул груду развалин еще одной башни и указал девушке темный проход, ведущий в подземелье. Ступени были скользкими от плесени, горели факелы, пузырясь, капала смола. Здесь было промозгло и сыро, узкий переход напомнил Эмме коридоры пещер, где они бродили с Ролло и где так неожиданно ее охватила истома в его объятиях… Она тряхнула головой, прогоняя это ненужное видение. То была лишь минутная слабость, в которой она винила себя.

Они миновали несколько пролетов, зарешеченных или запертых дверями, сколоченными из тяжелых брусьев.

– Святые угодники, да вы бережете его, как чудовище из преисподней!

– Он и есть чудовище. Разве Эмма из Гилария-в-лесу забыла, на что он способен?

Да, она все помнила, и это дало ей силы не броситься к Ролло, когда они под защитой трех вооруженных до зубов стражников оказались в глубокой яме, сырой и холодной, где земляные осыпи скрывали каменную кладку первоначальных стен. Под ногами зачавкала вязкая глина, и Эврар удержал Эмму на последней ступеньке, дабы она не увязла в жидкой грязи подземелья. Он поднял факел повыше, в его дымном свете Эмма с замиранием сердца увидела Ролло.

Он сидел в знакомой позе, облокотясь о стену и небрежно уронив скованные руки между согнутых колен. Викинг был перепачкан глиной, его длинные волосы сосульками свисали на глаза. Лицо было темным, он щурился от света, но у Эммы дрогнуло сердце, когда она поймала знакомый серо-стальной взгляд. Ролло был унижен, но ни в его небрежной позе, ни в глазах, ни в повороте головы не было затравленности. Скорее пренебрежение и достоинство.

Душа Эммы непроизвольно рванулась к нему. Ей пришлось взять себя в руки, чтобы остаться стоять с выражением брезгливого любопытства.

Ролло скривил рот в усмешке.

– Принцесса франков! Ты прекрасно выглядишь, Эмма. Надеюсь, теперь твоя душа довольна и ты счастлива, созерцая меня здесь.

У девушки задрожали губы. Но, когда она заговорила, голос ее звучал твердо:

– Да, Ролло. Многое изменилось, и теперь ты пленник, а власть над тобой – у меня.

– Власть? Что ж, возможно. Хотя она и прежде принадлежала тебе. Однако ты не понимала этого.

Она молчала, оглушенная. Ролло больше не смотрел на нее. Звякнула цепь, когда викинг отвернулся к стене.

– Пора уходить, – напомнил Эврар. – Надеюсь, вы достаточно насмотрелись на норманнского волка?

Эмма молча последовала за ним и спустя несколько минут уже была в своих покоях, где было сухо, тепло и уютно. Пучки свечей потрескивали на высоких кованых треножниках, источая благоухание чистого воска. Суетливо забегали встревоженные долгим отсутствием принцессы прислужницы, придвинули к ее ногам резную скамеечку, когда она опустилась в тяжелое дубовое кресло, принесли кубок с подогретым вином. Однако девушка отказалась от питья и попросила оставить ее одну. Сидя неподвижно и не отводя взгляда от трепещущих языков свечей, она думала об оставшемся во мраке подземелья норманне.

Поздним вечером к ней явился герцог Роберт, поставивший себе за правило перед сном навещать племянницу. Эмма пела ему, и это доставляло герцогу огромное удовольствие. Сейчас она также села за арфу, стараясь держаться как можно более непринужденно. Однако Роберт вскоре заметил ее возбуждение.

Эту песню когда-то пел друид-оват. Сейчас Эмме казалось, что это было в какой-то иной жизни.

Она умолкла, и звук струн замер в полутемном покое.

– Что случилось, Эмма? – негромко спросил герцог.

Она повернулась, тяжелые подвески заколебались у висков. Роберт сидел, небрежно уронив красивые руки на резные подлокотники, изображавшие крылатых грифонов. Весь в темном, только на плече и запястьях поблескивают драгоценные каменья. Эмме не хотелось говорить о Ролло. Герцог не поймет, да и сама себя она не вполне понимала.

– Мне стало известно, что герцог Гурмгайлон просил моей руки.

– Вот как? Кто же тебе это сообщил? Или ты внезапно стала понимать бретонский язык своих дам?

– Некоторые из них неплохо изъясняются на латыни. Однако о Гурмгайлоне я услышала сегодня в соборе, после исповеди.

Здесь она почти не солгала.

Роберт коснулся своей золотистой холеной бородки.

– Ты хотела бы стать супругой Гурмгайлона Корнуайского?

– Разве это так необходимо?

Роберт молча смотрел на нее. Эмма отвернулась, теребя кончик косы, и продолжала:

– Он мне противен. К тому же я невеста Ги Анжуйского, старшего сына графа Фулька.

– Забудь об этом.

– Мы помолвлены.

– Забудь. Женщины нашего рода не выходят за сыновей вассалов. Фульк – наглый выскочка. Пипина из Байе наверняка поведала ему, кто ты, и он попросту пытался возвыситься, породнившись со мной и нынешним королем. Хвала Господу, вас не успели обвенчать. Я прикажу расторгнуть вашу помолвку.

– Но мне любезен Ги! Я хочу быть его женой.

Эмма впервые возвысила голос, сама испугавшись своей дерзости. Роберт удивленно поднял брови. Взгляд, устремленный на девушку, стал жестким.

– То, что ты говоришь, Эмма, имеет только одно объяснение – ты не получила должного воспитания. Однако тебе следует запомнить – франкские принцессы не выдвигают условий, когда речь идет об их браке. Высокое положение обязывает их ко многому. Правитель живет по иным законам, чем обыкновенный смертный, и наши женщины выходят замуж по иным соображениям, нежели продолжение рода и исполнение своих прихотей. И уж коль ты вошла в мою семью – изволь не прекословить. Теперь я решаю твою судьбу.

Он говорил спокойно, как и всегда, но интонация была новой. Эмма невольно поежилась. Герцог казался бесстрастным, но слова его прожгли ее насквозь. Так он мог бы говорить с рабом, совершившим проступок, с вассалом, но не с ней. Обычной приветливой мягкости не было и в помине.

И тем не менее она решилась задать вопрос:

– Значит, решено – вы отдаете меня Гурмгайлону Корнуайскому?

– Во всяком случае, не Ги Анжуйскому.

Увидев, как поникла голова девушки, герцог немного смягчился:

– Я отказал Гурмгайлону. Он не настолько могуществен, к тому же из него никогда не получится второй Алейн Великий. Я сказал тебе это, чтобы ты немного успокоилась, но впредь помни – тебе никогда не придется решать самой, кто станет твоим супругом.

– Но ведь моя матушка сама решила связать себя с вашим братом, графом Эдом Парижским! И сделала это вопреки воле Каролингов. Пипина Анжуйская рассказывала мне о королеве Теодораде.

– Это был редчайший случай. Теодорада взяла на душу тяжкий грех, пойдя против воли своих опекунов. И все несчастья, что выпали на твою долю, – расплата за проступок твоей матери.

На какое-то время в покое повисла тишина. Эмма молчала, глядя на пол, устланный тростником. На резном столике подле Роберта, источая пар, стоял кубок с подогретым густым вином, к которому он так и не прикоснулся. Наконец заскрипело кресло, когда герцог поднялся. Эмма тоже встала. Роберт, не глядя на нее, поправил фибулу на плече.

– Через пару дней мы отбываем в Париж. Разумеется, я беру тебя с собой в город твоего отца, и ты явишься всей франкской знати.

Его отчужденный взгляд неожиданно смягчился от какой-то мысли.

– Я представлю тебя своей супруге – Беатрисе Вермандуа. Вот у кого тебе следует поучиться покорности и благопристойным манерам. Клянусь Крестом, во всем франкском королевстве нет женщины, равной ей. Ты войдешь в нашу семью, Эмма. Кстати, мою старшую дочь зовут так же, как и тебя. Ей тринадцать. А сыну Гуго нет и десяти.

Герцог забросил полу плаща через плечо и направился к выходу.

Эмма догнала его уже возле двери.

– Только минуту, светлейший герцог. Если мы отбываем так скоро, я хотела бы знать, что вы велите сделать с вашим норманнским пленником?

Роберт поморщился.

– Я вижу, тебя по-прежнему волнует Ролло, Эмма?

– Да. Он причинил мне немало зла, но и много раз спасал жизнь.

– Знаю, ты уже поведала мне об этом.

– Тогда что удивительного в том, что я интересуюсь его судьбой?

Роберт посмотрел на нее так пристально, что девушка смешалась, вспыхнула и отвела взгляд. Герцог проговорил негромко:

– Ролло Нормандский отправится с нами в Париж. Я выкупил его у Гурмгайлона, он будет отвезен на Остров франков, Ситэ, дабы там при стечении народа подвергнуться казни за все зло, что причинил нашей земле. Взглянуть на казнь будут приглашены даже некоторые из его соплеменников, дабы яснее уразуметь, что ожидает их в землях франков, если они не примут святое крещение…

– Крещение? Разве можно крестить этих язычников?

– Можно. Некоторые из них, правда, крестятся по нескольку раз, и это не мешает им оставаться язычниками и поклоняться своим богам. Однако каждый крещеный норманн может рассчитывать на то, что ему будет позволено поселиться и мирно жить в наших краях.

– И Ролло, приняв крещение, также будет помилован?

– Нет. Такого закоренелого грешника невозможно заставить поклоняться Спасителю. Мне нередко доводилось спорить с ним по этому поводу.

«Мне тоже», – печально подумала Эмма, понимая, что ничто уже не спасет викинга.

Дядя недоволен ею – это она поняла, когда он не дал ей обычного благословения на ночь и не поцеловал в лоб. Но это было теперь совершенно безразлично Эмме. Они были кровной родней, но по сути оставались совершенно чужими. Ей очень хотелось верить, что когда-нибудь это изменится. Герцог возвысил ее и окружил заботой, но за это потребовал полной покорности. Что ж, придется учиться быть благодарной. Она не была таковой в отношении Ролло, и теперь ее мучили угрызения совести. Хотя и Роберт, и Ролло схожи в одном – оба они пытаются по своему усмотрению распорядиться ее судьбой. Но Роберт имел на это право, а Ролло – нет.

Герцог не заходил к ней на следующий день, весь погрузившись в хлопоты по сборам в дорогу. А на рассвете следующего дня Эмму подняли спозаранку и велели собираться. Во дворе ожидал огромный нескладный дормез – целый покой на колесах с устланным множеством шкур днищем, дабы не так ощутимы были толчки при движении. Эмма всегда мечтала путешествовать именно с такими удобствами, тем более что путь безопасен и их охраняет целое войско. Девушка оживилась, болтая и пересмеиваясь с выбранными ею в дорогу попутчицами из числа придворных дам, укладывавшими в ящики дормеза тюки с одеждой, посудой, туалетными принадлежностями. Но это настроение вмиг улетучилось, когда она увидела клетку из прочных дубовых брусьев, скрепленных железными скобами. Ее установили на одной из повозок, вокруг столпились стражники, которых возглавлял Эврар Меченый. Эмма тихо приблизилась и взяла повод его коня:

– Это для него?

Мелит кивнул.

Поглядеть на легендарного Ролло перед дворцом собралась толпа. Она завопила, засвистела, завыла, когда закованного в цепи норманна вывели на площадь. В него полетели камни, тухлятина, навоз. Воинам Роберта пришлось потеснить весь этот люд, дабы охранить пленника. Толпа продолжала реветь издали, проклиная покрытого грязью, изможденного гиганта, который олицетворял собой все, чего она так боялась и ненавидела.

Эмма стояла близ дворцового крыльца, когда мимо нее провели пленника. На девушке был широкий бархатный плащ с меховой опушкой, волны ее волос, струящихся по плечам, пламенели особенно ярко. Норманн не мог не заметить ее, однако глядел как бы сквозь Эмму. Заросший, спотыкающийся, гремящий цепью – он тем не менее держался с непринужденным достоинством, что еще более распаляло гнев толпы. Мальчишки в лохмотьях, пробравшись сквозь цепь стражников, стали швырять в него пригоршни нечистот. Толпа хохотала, приветствуя их громкими возгласами. Ролло остановился, вытер предплечьем лицо и спокойно продолжил свой путь к клетке. Эврар Меченый, щелкая хлыстом, прогнал мальчишек, и Эмма была благодарна ему за это.

Она видела, как Ролло втолкнули в клетку и заперли, повесив на дверь массивный замок. Клетка была так тесна, что Ролло не мог ни встать в полный рост, ни прилечь, вытянувшись. Не в силах выносить это зрелище, Эмма скрылась и уселась в углу дормеза на груде мехов, уткнув лицо в колени. Ей было больно и стыдно. Она едва дождалась, пока воинство герцога покинуло Рейн.

Герцог Гурмгайлон с пышным эскортом проводил их до опушки леса далеко за пределами города. С самим Робертом они простились, как закадычные друзья, осушив напоследок огромную чашу вина и обнявшись. Затем Гурмгайлон подъехал к дормезу и обратился к сидевшей у окошка экипажа Эмме на латыни – скверной и корявой. Девушка едва разобрала прощальную похвалу ее небесной красе и дивному голосу. Эмма любезно отвечала, зная, что Роберт Нейстрийский пристально наблюдает за ней.

Потянулись долгие дни пути. Дормез трясло на ухабах дороги, от которых не спасали и меха. Фонари, подвешенные на цепях, раскачивались, бросая тени на обитые пестрой тканью стены дормеза. Эмма грызла сладости, глядя в окно, где медлительно проплывали подслеповатые часовенки, бревенчатые частоколы усадеб, темные тростниковые кровли хижин. Сервы трудились на полях, останавливаясь, чтобы поглазеть на движущуюся мимо кавалькаду. Близ селений возвышались древние кельтские кресты, иные были установлены прямо на менгирах, и склонившие голову перед крестом невольно склонялись и перед камнями язычников. Нередко возникали силуэты виселиц у дороги, на иных перекладинах болталось до двух десятков тел: франков, бретонцев, норманнов – всех, для кого находилась веревка.

Дорога шла под уклон. Леса сменились полями. Лишь изредка возникали окруженный насыпью бретонский кер или ощетинившееся частоколом аббатство. По ночам войско становилось лагерем близ таких усадеб. Стреноживали лошадей, жгли костры, забивали овец и наскоро варили похлебку. По рукам ходил мех с вином.

Эмма вдыхала сырой лесной воздух, глядела на усыпанное звездами небо с тонким лунным серпом. Одна из ее служанок целовалась с молодым вавассором в тени дормеза, томно забрасывая слабо белеющие руки на его сверкающие металлом плечи. Из монастыря доносилось пение мужских голосов… Мир был прекрасен, несмотря на вонь этой вооруженной толпы. Порой Эмма, дабы развлечься, подходила к кострам. Ей уступали лучшее место, и она пела под зачарованными взглядами мужчин. Иногда на глаза ей попадался силуэт Эврара, держащегося поодаль. Он тоже слушал, а потом шел туда, где в тесной клетке, как зверь, томился Ролло. Эмму охватывала тоска, и она умолкала.

Воины шумели, требуя, чтобы она пела еще и еще, но девушка отказывалась, ссылаясь на усталость, и уходила в темноту, чтобы, стоя на расстоянии, слушать звон цепей пленника.

Теперь герцог Роберт чаще навещал Эмму. Похоже, он больше не гневался на нее. Порой она пела и ему, пока он отдыхал в дормезе, растянувшись на мягких мехах. Обычно же он ехал во главе войска, зорко вглядываясь в окружающую местность.

В один из дней Эмма из окна своего экипажа увидела известковые скалы, громоздящиеся на холме. Именно оттуда они с Ролло наблюдали за блистательным войском. Здесь норманн приставил к ее горлу нож, а она гонялась за Ролло с его же мечом. Эмма слабо улыбнулась этому воспоминанию, но в сердце стояла горечь. Она устремила взгляд туда, где за вереницей всадников ползли в тучах пыли телеги обоза. Вспомнил ли Ролло это место? Думает ли он о том же, что и она?

Чтобы девушка могла немного развлечься, ей предоставили коня – крупного темно-рыжего жеребца с мохнатыми бабками и длинной, падающей на глаза гривой. Несмотря на свою мощь, жеребец был послушен и привязчив. Эмма кормила его с ладони овсом, поджаренными хлебцами, листьями салата и порой проезжалась рысью вдоль кавалькады или же скакала с охраной далеко вперед. Но чаще, сдерживая жеребца, отставала, оказываясь среди повозок обоза.

Ролло по-прежнему не замечал ее, а если и глядел в ее сторону, то так же равнодушно, как и на придорожные камни.

«А ведь я нравилась ему, – думала Эмма. – Он хотел меня!..»

Словно стыдясь этих воспоминаний, она уносилась вперед. Плащ развевался за ее спиной, сдерживаемый у горла двумя круглыми застежками, соединенными цепочкой. Волосы Эммы были перевиты нитями речного жемчуга, пышные, как хвост ее жеребца.

Копыта коней вздымали пыль. Пронзительно скрипели огромные колеса, сплошные, как днища бочек. Реяли на пиках многочисленные вымпелы. Указывая на пестрые стяги, Роберт пояснял Эмме:

– Синее полотнище с фигурой святого Мартина – знамя Нейстрии, алая хоругвь с кораблем – герб моего города Парижа. Когда ты увидишь Остров франков на широкой Сене, то поймешь, почему его именуют кораблем. Он узок, точно ладья, стремящаяся по течению. Девиз Парижа – «Качается, но не тонет» – сложился по слову твоего отца короля Эда. Он бился за него с превосходящими силами северных разбойников, когда же город выстоял, эти слова стали его девизом.

Он охотно рассказывал Эмме о своем брате, и она с жадностью внимала его речам. Поведал он и о ней самой, когда она была еще ребенком.

– Я тогда и сам был еще безусым мальчишкой, и дети моего брата меня не занимали. Но я помню, как ты однажды кубарем скатилась с высокого каменного крыльца, и все думали, что ты расшибешься в лепешку. Однако ты даже не заплакала. Лишь заметив, какой вокруг тебя поднялся переполох, ты разревелась – но без слез.

Эмма смеялась, слушая его. Роберт порой ловил себя на том, что глаз не может отвести от лица племянницы. Да и не он один. Герцог видел, как лица его воинов светлеют, когда девушка проезжает вдоль движущегося мерным шагом войска. В седле Эмма держалась не слишком уверенно, но словно задалась целью овладеть в совершенстве верховой ездой. А по вечерам, у костра, мужчины – от утомленных дорогой прелатов до бывалых мелитов – глядели на нее, как на изображение Богоматери. О, Роберт понимал их. Кто бы мог подумать, что в глуши Бретани он обретет столь прекрасную родственницу! У нее были такие же губы, как у Теодорады – на них невозможно было взглянуть без мысли о поцелуе. А глаза принадлежали его брату – такие же живые и полные непокорного огня. В этой девушке сидит бес неповиновения и строптивости, унаследованный ею от своенравных родителей. Герцогу вовсе не нравилось, что она часто бывает там, где везут в клетке пленника, и он указал ей на это. Но Эмма не послушала его, даже когда Роберт повторил приказ. Ничего удивительного в том, что ей хочется лицезреть пленного норманна, но Роберт видел, что отнюдь не злорадство и любопытство написаны на ее лице, когда она глядит на смирившегося варвара. Когда же в одном из селений местные жители, дознавшись, что франки везут пленного предводителя норманнов, стали забрасывать Ролло камнями и черепками битой посуды, Эмма стремительно повернулась к герцогу и едва ли не приказала:

– Прекратите это, ваша милость. Ролло заботился обо мне, когда я была пленницей. И я не могу этого видеть.

Роберт словно пропустил эти слова мимо ушей. Но когда в следующем селении повторилось подобное, он проговорил, глядя в искаженное болью лицо племянницы:

– Ты не должна судить этих людей. Они слишком долго страдали от норманнов, и я не могу запретить им отвести душу хотя бы сейчас.

Дабы Эмма не столько внимания уделяла пленнику, Роберт приставил к ней своего секретаря, каноника Седулия, чтобы тот посвятил девушку в тонкости придворного этикета. Однако Седулий вскоре пожаловался, что при первой же встрече Эмма отняла у него кинжал, который ему подарил герцог Роберт. Этот кинжал был отобран у пленника. Когда же каноник повел речь о смирении, Эмма оттолкнула его, повалив на меха, сорвала с него оружие и, помахав клинком перед носом оторопевшего священнослужителя, заявила, что духовному лицу оружие к лицу еще меньше, чем зайцу шпоры. И лишь после этого соизволила начать слушать все еще ошарашенного Седулия. С тех пор она не расстается с кинжалом, он и сейчас с нею – в золоченых ножнах на поясе, скрытый широкими складками синего бархатного плаща, окутывающего девушку до подошв маленьких мягких сапожек.

– Зачем ты отняла у брата Седулия нож?

Выбившиеся тонкие пряди волос ветер бросал ей в лицо. Даже в грубой походной обстановке девушка оставалась неотразимо привлекательной. Странно, что Ролло не тронул ее в их скитаниях. Роберт знал, что обычно этот левша весьма и весьма неравнодушен к женской красоте. Эмма же утверждала, что он всячески берег ее для своего брата Атли.

– Зачем этому монаху такое хорошее оружие? – вопросом на вопрос ответила Эмма.

– А высокородной принцессе для чего понадобилась норманнская сталь?

– Это славный клинок, – через какое-то время сказала Эмма. – И я умею им пользоваться. Этот кинжал помог мне убить бисклавере – волка-оборотня. С ним я чувствую себя надежнее.

– Разве тебя плохо охраняют? Кого тебе опасаться?

Эмма не отвечала. Она не могла сказать, что взяла кинжал потому, что вещь принадлежала Ролло и ей хотелось иметь ее у себя. Ибо так и не смогла отделаться от постоянной, изнуряющей, как изжога, тоски. Едущие с ней женщины не понимали, почему их госпожа, разговорчивая и оживленная минуту назад, становится вдруг задумчивой и глядит на все отрешенным взглядом. В такие минуты Эмма забывала обо всем, погружаясь в воспоминания и задумчиво водя пальцем по вырезанной на стали руне. Ей виделось, как Ролло спас ее от лесных бродяг и, рискуя жизнью, вытащил ее, едва не сорвавшуюся с корней сосны над кручей. Как нес ее на себе, выхаживал, когда она болела, делился последним. Он был весел и шутил с ней, но она не замечала этого, озлобленная, замкнувшаяся в себе, исполненная лишь слепой ненависти. Сейчас же, когда она лежала на груде мехов, разглядывая качающийся над головой светильник, ее охватывали стыд и угрызения совести. «Власть всегда была у тебя», – сказал ей Ролло, и теперь, кусая губы, она понимала, что он не солгал. Он вел ее, приказывал ей, но терпел ее непокорность, ярость и оскорбления. Когда же она уставала, он делал привалы, когда хотела есть – кормил ее. Он был добр и защищал ее, рискуя собой. Она же ни разу не поблагодарила его, злобная, неблагодарная тварь. Ролло целовал ее, был ласков, и эти цветы… И сколько раз она была обязана ему жизнью! Эмма сбивалась со счета, начиная вспоминать с той минуты, как он не дал ей утонуть в трясине, а до того… До того было нечто, положившее начало ее ненависти. Как много времени прошло с тех пор! Прежние боль и обида, которые она с наслаждением снова и снова воскрешала в себе, теперь иссякли. Новые чувства заняли их место, и образ Ролло также стал иным. Теперь она знала, что викинг вел себя в набеге так же, как любой другой норманн, франк или бретонец. Такова была жизнь, и Ролло был лучше иных, как бы долго ни пыталась Эмма убедить себя в обратном. И разве он не искупил свою вину, рискуя из-за нее жизнью? Он был Эмме добрым другом все это время и стал ей необходим. А теперь его истязают, и эти страдания отдаются в ней раздражающей, тупой болью. Но она не в силах помочь ему, не может облегчить его страдания. Порой ей казалось, что сейчас она гораздо в большей степени в плену, чем будучи невольницей норманна. Тогда она могла открыто протестовать, теперь же ее ждало за это только всеобщее осуждение….

Не выдерживая тоски, не находя места, Эмма садилась на рыжего коня и ехала к Ролло. Ее тянуло к нему незримой, но прочной нитью. Викинг, не глядя на нее, спокойно дремал, опустив голову на скрещенные в коленях руки. Эмма подолгу ехала рядом с его клеткой, но он ни разу не проронил ни слова.

Как-то Эмма не выдержала:

– Ролло! Тебе известно, что тебя ожидает казнь в Париже?

На его потемневшем, осунувшемся лице появилось подобие усмешки. Теперь он наконец-то смотрел на нее.

– Ролло, это не моя вина, что ты оказался в плену.

Ничего глупее нельзя было придумать. Спустя мгновение Ролло пожал плечами и равнодушно отвернулся.

Вокруг его клетки всегда держались несколько вавассоров. Пленника не выпускали из нее даже справить нужду, а пищу просовывали сквозь прутья на острие дротика. Порой стражники, желая позабавиться, обмазывали ее нечистотами и лишь тогда отдавали Ролло.

– Жри, язычник! – хохотали они. – Тебе следует набираться сил перед предстоящими пытками, а то, что мясо смердит, это неважно. Ты и сам воняешь, как свиной навоз.

Ролло молча принимал пищу, очищал ее и принимался есть, не сводя глаз с хохочущей стражи.

Эмма не выдержала и, хлестнув коня, ускакала. Забившись в свой дормез, она рухнула лицом в меха. Хотелось заплакать, но слез у нее не было.

Погода начала портиться. Прошли чередой сильные грозы с градом. Во время одной из них на обоз войска герцога было совершено нападение.

– Норманны! – взвился дикий вопль над войском.

Ролло распрямился как пружина, вцепившись в решетку. Глаза его по-волчьи загорелись.

Однако оказалось, что это всего-навсего отряд разбойников, попытавшихся отбить отставшие повозки с фуражом. Их быстро рассеяли, так и не разобрав, были ли это франки, бретонцы или действительно норманны. В этих необжитых местах засада могла ожидать на склоне любого оврага или среди остатков того, что раньше служило жилищем людям, а теперь представляло собой руины, где гулял ветер да хоронились от света совы и летучие мыши. Поросшая вереском и дроком равнина уходила за горизонт и казалась особенно пустынной при вспышках дальних зарниц.

И тем не менее на следующий день нападение повторилось. Роберт забеспокоился. Он ехал со слишком большим отрядом, чтобы опасаться серьезных стычек, однако его лазутчики доносили, что на равнине все чаще попадаются небольшие группы вооруженных людей. Роберт запретил Эмме удаляться от войска, а повозку с Ролло переместили в середину колонны. Теперь Эмма все время видела его, скорчившегося на дне клетки или стоящего, вцепившись скованными руками в брусья…

Кортеж встал лагерем между двух пологих холмов. Было душно, рано стемнело. Низкие грозовые тучи висели над землей, раздираемые отдаленными зигзагами молний. Слышалось пение литаний – монахи служили молебен. Плыл легкий дым от кадильниц, воины причащались. Эмма, устав от вынужденного бездействия в дормезе, объезжала лагерь верхом. Воины не разводили больших костров, ожидая ливня с минуты на минуту. Неторопливо двигаясь в полумраке, Эмма обогнула лагерь и остановила коня неподалеку от клетки Ролло. Язычник смутной массой виднелся в ее глубине.

Загрохотал гром. И в тот же миг из-за каменных глыб, серевших на склоне, вылетела горящая стрела и вонзилась в крытый возок со святыми мощами, сопровождавший войско. Холст вспыхнул моментально, и тотчас рядом загорелась кровля кибитки одного из аббатов.

– Это там! – указал Эврар на отдаленную скалу, где шевелились какие-то тени. Но сейчас же с другой стороны послышались крики, вой, раздался боевой клич. Поднялся переполох. Возле шатра герцога началась во мраке настоящая свалка. Здесь же воины тушили повозку с мощами и занявшийся было фургон с провиантом. Голосили куры в клетках, испуганные пожаром лошади ржали и метались, ревели обычно невозмутимые волы.

– Это всего лишь разбойники! – воскликнул Эврар. – Они разделились и напали сразу с нескольких сторон. Негодяи, они угоняют лошадей! Эй, Аврик, останься с норманном, пока мы выбьем лучников из-за тех камней.

Эмма растерянно оглядывалась, машинально оглаживая волновавшегося рыжего. Внезапно на лагерь потоком хлынул ливень. Сплошная пелена воды размыла все вокруг, погасила пожар. И в этот миг при вспышке молнии Эмма вдруг отчетливо поняла, что, кроме нее и воина-бретонца с длинной косой, возле клетки Ролло никого не осталось. Сердце у Эммы прыгнуло и стремительно забилось. Она слышала, как звенят ключи от клетки на поясе охранника.

Оглушительно ударил гром, словно толкнув Эмму изнутри. Тронув коня шенкелями, она приблизилась к стражнику и, бросив повод, свесилась с седла. Одной рукой девушка схватила его за косу и резко запрокинула голову бретонца, другой приставила к его подбородку кинжал Ролло.

– Открой клетку, падаль! Живо, если не хочешь, чтобы все узнали, что разбойники перерезали тебе горло.

Стражник сдавленно крякнул и трясущимися руками стал снимать с пояса ключи.

– Меня же колесуют…

Он так и не смог попасть ключом в скважину, лишь охнул, когда сквозь прутья просунулась сильная рука и, вырвав у него ключи, принялась отпирать замки. Лязгнул засов. Тяжелая дверь распахнулась. Загремели цепи.

Мгновение, в течение которого Эмма ничего не слышала, кроме ударов сердца, она видела перед собой огромный силуэт норманна, застывшего в проеме клетки. Она все еще удерживала стражника.

– Убирайся, Ролло! Беги и помни, что я тебе больше ничего не должна.

Охранник вдруг рванулся и завопил, но викинг перехватил застывший у его горла нож и заставил его крик захлебнуться в бульканье крови. Эмма ахнула и отшатнулась.

В следующий миг случилось невероятное. Стремительным прыжком Ролло вдруг оказался на крупе коня позади нее. Рыжий жеребец испуганно присел на задние ноги и шарахнулся. И тут же его бока сжали сильные ноги. Рванув поводья, Ролло стал разворачивать коня и наконец пришпорил его, пустив с места в карьер.

– Нет! – закричала Эмма, рванувшись в объятиях норманна. – Нет! Оставь меня!

Но Ролло сжал ее так, что она застонала. Конь набирал ход. Отовсюду неслись крики, замелькали фигуры бегущих в их сторону франков. На полном скаку конь сшиб с ног одного из них.

– Отпусти меня, варвар! Это невозможно!

Сквозь завесу ливня они уносились все дальше от лагеря герцога Роберта Нейстрийского. Эмма почти лежала в седле, придавленная к холке коня телом Ролло. Жеребец неистово ржал, несясь бешеным галопом.

Снова и снова гремел гром, и ему вторил хохот Ролло. Не замедляя хода, они все глубже погружались в ночь и неизвестность…

Нормандия… Имя, оставшееся на карте Франции как память о суровых завоевателях с севера. И ее первому правителю ярлу Ролло еще предстояло утвердить свою власть, начертать законы, сокрушить врагов. Ибо это время, названное историками Темными веками, было временем смелых, беспощадных и дерзких, и под клинками их мечей старая Европа обретала новые очертания. Викингу из Норвегии суждено было неслыханно возвыситься, войдя в королевский дом франков, отречься от своих богов и принять святое Крещение в городе Руане, который долгое время был известен ближним и дальним сеньорам как усадьба Ролло Рухам.

Ролло Нормандский так и не смог отделаться от унаследованного им прозвища Пешеход, но со временем это перестало его беспокоить, ибо более не могло повредить его славе. Он исполнил все, что задумал, – укротил недругов, приручил соперников, разгадал интриги и коварные ловушки на пути, ведущем к трону. И тем не менее сам оказался в плену, угодив в силки, сплетенные из блистающих красной медью волос той, что затерялась во мраке варварских времен, оставив о себе лишь детское имя – Птичка…

Теперь же, когда полунагой викинг, гремя оковами, нахлестывал коня, уносясь со своей добычей во тьму сквозь непроницаемую стену рушащейся с небес воды, – все это было еще впереди.