До света (сборник) Столяров Андрей

Между прочим, на кухне также наличествовали следы досмотра: пачка старых салфеток переместилась с холодильника на буфет, а картинка Снайдерса на стене висела чуточку кривовато.

Значит, и здесь обыскивали.

Машинально, как посторонний, я поправил ее. Это все, разумеется, мне очень не нравилось. Я слегка передвинул чайник, который уже забурчал, и, вернувшись в комнату, посмотрел на Зоммера, вертящего в руках кубик Рубика.

– Послушайте, Зоммер, вы мне ничего не говорили про то, что последнее время нами кто-то интересуется. Вообще любопытно, как они вышли на нас? И кто именно – госбезопасность или просто милиция? Между прочим, не следует относиться к этому легкомысленно.

– Да? – сказал Зоммер, изучая сложившуюся на кубике компоновку. – Вы о чем? Любопытная, надо сказать, логическая штуковина. Сочетание цветности и пространственного измерения. Перебор вариантов, правда, несколько бедноват. Вероятно, здесь надо было включить фактор времени. Например, раз в минуту меняется произвольно один из цветов. Чтобы скорость решения была существенно ограничена. А так – слишком просто. – Он сделал несколько быстрых движений, и вдруг все грани кубика стали единообразными. Зоммер пощелкал ногтем по верхней из них. – Видите, удовольствия – никакого…

– Я, кажется, к вам обращаюсь, – сдержанно сказал я.

Тогда Зоммер со вздохом поставил кубик на полку.

– Честно говоря, меня это не волнует. Это ваши проблемы, зачем я буду думать о них? И к тому же детали общественных отношений мне все равно непонятны. Непонятны – и углубляться в конкретику я не хочу. Вы имеете собственные возможности, чтоб отрегулировать ситуацию. Так что, думайте, действуйте, я вас ничем не стесняю…

Он небрежно пожал плечами.

– И однако все трудности порождаются именно вами, – сказал я. – Остановка часов, спонтанное отключение электричества. Телевизоры в нашем районе показывают черт те что. А вчерашняя катастрофа в НПО «Электроника»? Взорвалось охлаждение в цехе, погиб человек. Вероятно, само присутствие ваше влияет на некоторые процессы…

Без особой цели я подошел к стеллажам. Книги и в самом деле стояли не в том порядке.

Это меня раздражало.

– Да, – сказал, поразмыслив, Зоммер. – Так оно, возможно, и есть. Но, заметьте, все это опять же – ваши проблемы. Меня они не касаются…

Он вдруг поднял голову, к чему-то прислушиваясь, и его розовощекая мордочка отвердела.

Безобразные пятна покрыли залысину надо лбом.

– Что такое?..

Ответить я не успел. Дверь квартиры с невероятным грохотом отлетела, и в гостиную ворвались трое рослых мужчин – приседая и сжимая в вытянутых руках пистолеты.

– Стоять!.. Не двигаться!..

Действовали они очень умело, сразу взяв нас обоих под перекрестный прицел, и по оскаленным лицам ясно было, что стрелять они готовы без промедления.

Я мельком глянул на Зоммера.

Тот, как будто медуза, растекся по креслу. Челюсть у него отвалилась, а живот занимал пространство от ручки до ручки.

Шевелились короткие пухлые пальцы на свешивающихся ладонях.

Вероятно, Зоммер находился в отпаде.

– В-в-ва… в-в-ва… в-в-ва…

Рот бессмысленно разевался.

Совершенно некстати я вспомнил, как он разъяснял мне свое теперешнее состояние: дескать, в качестве бога он, разумеется, неуязвим, но как смертный способен испытывать боль и страдания.

Он признался тогда, что мысль о боли его ужасает.

Сейчас это было заметно.

И такая горячая злоба перехватила мне горло – на вмешательство этого существа, на младенческую жестокую его безответственность, – что буквально стало нечем дышать, и, чтобы освободиться от этой злобы, я, не знаю уж как, вышвырнул ее из себя – выдрал с корнем, откинул, как будто что-то прилипшее.

На секунду мне даже почудилось, что лопаются какие-то соединения.

Тонкие какие-то ниточки.

Какие-то слабые нервы.

Острая мгновенная боль пронзила все тело.

Я вскрикнул.

И тут случилось невероятное.

Трое рослых мужчин, изготовившихся к стрельбе, тоже вскрикнули, как будто от внутренней боли, лица их потемнели, точно обугливаясь, ближний, что скомандовал нам насчет «стоять», вдруг весь выпрямился и вспыхнул, как сухая коряга. Желтое веселое пламя выскочило из-под одежды.

Загорелась рубашка, дохнули дымом синие джинсы.

И напарники его тоже вспыхнули – раскорячиваясь и падая на паркет.

Их раскрытые рты забило огнем.

Крик обрезало.

Три обугленных тела лежали в гостиной – спекшиеся лохмотья на них слабо дымились, а от дальнего, навалившегося на плинтус спиной, расползалось по цветастым обоям зловещее траурное кострище.

Миг – и загорелась салфетка под телевизором.

– В-в-ва… – тянул Зоммер беспомощно.

Колыхаясь как студень, он пытался выкарабкаться из кресла. Ноги его не слушались, а к дрожащей щеке прилипло перышко сажи.

– В-в-ва… Пожалуйста, осторожнее…

И тогда я понял, что сделал это не он, это все сделал я – выплеснул злобу наружу.

Значит, сродни богам.

Раздумывать было некогда. Я повел уверенным, твердым взглядом вокруг, и огонь, расползающийся по обоям, послушно остановился. А затем, пыхнув, сник, измазав копотью штукатурку.

Прекратили дымиться обугленные тела.

Только смрад горелого мяса распространялся в гостиной. И отчаянно тикал будильник, показывая четверть двенадцатого.

Зоммер наконец выкарабкался из кресла.

– Вы с ума сошли, – тонким голосом сказал он. – Вы рехнулись. Вы чуть меня не убили…

Он сейчас нисколько не походил на бога – рыхлый пожилой обыватель, скомканный потрясением.

Во мне словно умерло что-то.

Дым расползался по комнатам.

– Ладно, – сказал я. – Ладно. Пойдемте отсюда…

– А куда? – спросил Зоммер, отряхиваясь.

– Есть одно место. По-моему, вполне безопасное.

– Это к вашей приятельнице?

– Не хотите – не надо.

И тогда Зоммер стих – оглянулся, зачем-то ощупал себя от бедер до подбородка, а потом замычал и, как ребенок, неловко переступил через сгоревшее тело…

Семинар был назначен на половину двенадцатого. Я явился в одиннадцать двадцать пять и, войдя в коридорчик, простершийся от конференц-зала до лестницы, был немедленно перехвачен Баггером, который выступил из дверного проема.

Вероятно, он специально меня караулил – взял под локоть и, не давая пройти, завернул в ту часть холла, которая примыкала к буфету.

Крупный мраморный лоб прорезали две морщины.

– Мне надо с вами поговорить…

– Пожалуйста, Томас, – сказал я, незаметно отодвигаясь и пытаясь освободить зажатый пальцами локоть. Мне как-то не нравилось, что он меня держит. – Разумеется. Я в вашем распоряжении.

– Тогда пройдемте сюда, – сказал Баггер поспешно. И, затолкав меня за поднимающуюся выше роста горку цветов, разместил в закутке, который эти цветы образовывали. Журчала вода в фонтанчике, и сквозь декоративные камни высовывались глаза фиалок. – У меня есть для вас довольно неприятная новость…

Он облизал губы.

– Томас, слушаю вас… – я тоже начинал волноваться.

Новость заключалась в том, что сегодня утром к Баггеру, который был членом оргкомитета, неожиданно вперлись два человека в штатском и, предъявив удостоверения Второго бюро, целый час задавали вопросы, касающиеся моего пребывания. Откуда я взялся, каким образом, не получив визы, въехал в страну, посылалось ли мне официальное приглашение на конференцию? Кто меня из участников лично знает и какие у меня были ранее научные достижения? Причем дело этим не ограничивалось – их интересовали мои знакомства на конференции: с кем конкретно я последнее время общаюсь и какие при этом веду конкретные разговоры. И не видел ли Баггер, чтобы ко мне приходили какие-нибудь посторонние? Они дали довольно подробное описание Зоммера: то есть внешность, одежда, полный словесный портрет. И просили, если такой посетитель появится, чтобы Баггер их известил по соответствующему телефону. Баггер, разумеется, отказался. В общем, стороны разошлись при взаимном неудовольствии. Старший в паре даже холодно намекнул, что теперь и у Баггера могут быть определенные неприятности. Тогда Баггер вспылил и послал их к черту. На том и расстались. Представители Второго бюро зашли в номер к Дювалю, а взъерошенный Баггер поспешил, чтобы меня предуведомить.

– Это, конечно, полное безобразие! – нервно сказал он. – Я не знаю уж, за кого они вас тут принимают (да и если говорить откровенно, то лично мне все равно), но смешно же искать среди нас наркомафию и террористов. Даже если вы, предположим (простите меня ради бога!), агент КГБ, то и здесь они явно превысили свои полномочия. Конференция, в конце концов, не секретная. Все имеющиеся материалы будут опубликованы.

Баггер пригладил волосы. Было ясно, что он боится скандала, который бы мог разразиться. Член научного семинара – иностранный шпион. Все газеты, конечно, ухватились бы за такое известие. Пострадал бы престиж конференции и оргкомитет. Между прочим, сам Баггер в первую очередь.

Вероятно, поэтому он так и расстраивался.

– Заверяю вас, что к КГБ я не имею ни малейшего отношения, – сказал я. – Точно так же, как к наркомафии и к международному терроризму. Я действительно российский ученый, Санкт-Петербургский технологический институт. Ну а то, что вам не знакомы мои научные публикации, – так они в основном посвящены смежным вопросам. Я не чистый философ, я, так сказать, прикладник. Однако это не преступление…

Баггер наконец выпустил из пальцев мой локоть.

– Боже мой, мсье профессор, я, разумеется, верю вам. И не надо мне ваше удостоверение, оно все равно на русском. С визами произошла, конечно, какая-то путаница. Я бы лишь посоветовал обратиться в российское посольство в Париже. Кто их знает, быть может, потребуется юридическая защита… – важное сенаторское лицо его вдруг на секунду застыло, а затем умильно расплылось, изображая приветствие. Полные яркие губы сложились сердечком. – Рад вас видеть, мадемуазель. Вы, как всегда, ослепительны…

Он неловко посторонился.

– Здравствуйте, здравствуйте, господа, – сказал женский голос. – Вот вы где, оказывается, от нас скрываетесь. Любопытно, какие у вас секреты? Я, надеюсь, не помешала дискуссии? – тут же теплая, гибкая, уверенная рука просунулась мне под локоть, и Октавия, словно разъединяя нас, просочилась, представ во всем своем страстном великолепии: черные дикие волосы, как будто взъерошенные самумом, черные, полные вызова, блистающие глаза, черный брючный костюм из плотного бархата. Под костюмом на черной блузке светился в серебряной оправе топаз, а упругие алые губы были чуть-чуть приоткрыты. Она точно была готова к немедленному поцелую. – Что же вы, господа? Между прочим, семинар уже начинается…

Страстный взор ее обратился на Баггера. И почувствовалось в нем какое-то непонятное ожидание. Словно бы она давала ему что-то понять.

Баггер даже смутился.

– Да, конечно, пора идти, – с запинкой сказал он. Отступил и сдержанно поклонился, охватывая нас внимательным взглядом. – Мы вас ждем, господа. Какой вы все же счастливец, мсье Волкофф…

Ему, видимо, не хотелось оставлять нас одних. Тем не менее он вздохнул, показывая, как завидует, – отвернулся и пошел через громадную широту вестибюля. Его ладная, внушительная фигура привлекала внимание. Вмиг прилипли к ней какие-то участники конференции.

Баггер в качестве члена оргкомитета был нарасхват.

Его заслонили.

Встрепенувшаяся Октавия еще плотнее взяла меня под руку.

– Где ты пропадаешь? – капризно спросила она. – Почему я не видела тебя сегодня за завтраком? Мне пришлось провести это время с Бернеттами и Дювалем. Боже мой, они меня совершенно измучили!..

Выразительно просияли белки закатившихся глаз.

– Бедная, – сказал я.

Октавия притопнула каблуком.

– Ты не представляешь себе, какое это проклятие: и Дюваль, и Бернетты. Разговаривают они только по своей специальности, более ни о чем. И причем идет сплошной английский язык. «Микрохимия естественных социальных движений»… «Миф как косвенный смысл биологического в человеке»… И так – все время. Это были ужасные полчаса. Ты еще у меня за это поплатишься…

Она быстро подняла горячие губы, и я тут же склонился над ними, почувствовав запах духов. Знакомое гибельное ощущение встрепенулось во мне – с негой темного номера, с дурманным ароматом жасмина. Колыхалась от сквозняка паутинная штора, и шумели за открытым окном парижские улицы.

Это было вчера.

А сегодня тревожащий запах жасмина казался еще сильнее, и еще острее томила неизбежность прощания.

Все уже завершилось.

Октавия отстранилась разочарованно и сказала с упреком и с некоторым негодованием:

– Что-то ты сегодня какой-то отсутствующий, дорогой. Я тебе надоела, тебе вчера что-нибудь не понравилось? Знаешь что – давай поднимемся в номер. Ну их, этих Бернеттов. Пускай без нас обсуждают…

Она медленно, почти незаметно прогнулась и коснулась меня поднявшимися лацканами жакета. Вкус жасмина усилился. Я увидел себя как бы со стороны: озабоченный, хмурый мужчина, непрерывно зачем-то оглядывающийся – в чуть примятом костюме и галстуке, провисшем под горлом.

Зрелище было непривлекательное.

– Разумеется, дорогая, – примирительно сказал я. – Только мне не мешало бы позвонить по одному мелкому делу. Подожди здесь минуточку, я сейчас буду…

На мгновение мне показалось, что Октавия не хочет меня отпускать: мышцы левой руки ее как бы окаменели, враз и очень отчетливо затвердело плечо, пальцы стали вдруг – жесткими, цепкими, деревянными.

Однако продолжалось это недолго.

Уже в следующую секунду Октавия, видимо, смилостивилась:

– Ну иди. Ничего с тобой не поделаешь…

Я прошел к таксофону, прилепленному на шершавой стене. Таксофон был обычный, с прорезью для кредитных карточек. Карточки у меня, разумеется, не было, но за пару прошедших в Париже дней я уже научился справляться с подобной техникой. Резкое внутреннее усилие – и загорелся глазок, свидетельствующий о готовности. Раздался гудок в трубке. Я набрал длинный ряд цифр. Можно было, конечно, позвонить и из номера, но я чувствовал, что возвращаться в номер нельзя. В номере могла оказаться засада. Интересно, как все-таки они меня вычислили? Я ведь все же не Зоммер, картину мира не искажаю. Никаких аберраций быть не должно. Вероятно, ниточка протянулась сюда из Петербурга… Я спокойно и даже как бы лениво оглядывал вестибюль. В этот час народа тут было немного. Пребывал в столбняке за барьером лощеный портье, и топталась у скульптурной карты Парижа туристская пара. Пожилые, самодовольные, пестрые иностранцы. Более никого. Тишина, горка нежных фиалок у шепчущего фонтанчика. А в противоположном конце вестибюля – полуоткрытая дверь и внимательный Баггер, выглядывающий из нее напоследок.

Он заметил меня и укоризненно покачал головой. Мол, опаздываете, это не принято. Лишь вчера договаривались, что никаких опозданий на семинары.

Он даже прицокнул.

Я почувствовал внезапное раздражение. Сколько времени потеряно здесь впустую. В самом деле, сегодня уже третий день, а я так и не продвинулся ни на шаг в том, что требовалось. И нельзя утверждать, что все это время было потрачено зря. Нет, конечно, я услышал несколько удивительных сообщений. «Одомашнивание европейцев», доклад, например, или, скажем, «Культура письма как бремя цивилизации». Масса нового материала, множество парадоксальных гипотез. Я с такими проблемами еще никогда не сталкивался. Тут есть над чем поразмыслить. И тем не менее я не продвинулся ни на шаг. Разговоры, дискуссии, вечное сотрясение воздуха. Никакой практической ценности они не имели. Никакого конкретного смысла выудить не удалось. Разве что как исходный материал для последующих раздумий. Вот и все, что почерпнуто… Я прислушивался к гудкам, уходящим отсюда в Санкт-Петербург. К телефону на другом конце линии не подходили. Вероятно, квартира была в этот момент пуста. Почему-то и Зоммер, и даже Рита отсутствовали.

Пора было возвращаться.

Я бросил трубку, а неслышно приблизившаяся Октавия опять взяла меня под руку.

– Не дозвонился пока? Ничего, не расстраивайся, попробуем позже…

Она уже вновь подкрасила губы – потянула меня, вытаскивая из-под колпака таксофона, страстно-черные глаза ее просияли. И в этот момент я заметил двоих молодых людей, деловым быстрым шагом пересекающих ширь вестибюля.

Оба они были в приличных серых костюмах, в чисто-белых рубашках и даже при галстуках. И они отрывисто переговаривались на ходу, поглощенные якобы какими-то своими проблемами. Оба не обращали на меня никакого внимания, но я сразу же, как ударенный, понял, что это за мной. И Октавия тоже, наверное, поняла, потому что сказала казенным непререкаемым тоном:

– Спокойно! Не вырывайся!

И тогда я внезапно сообразил, что она не случайно просунула мне руку под локоть, что она очень мягко и незаметно согнула мне кисть руки и что я зафиксирован крепким профессиональным захватом.

В изумлении я посмотрел на нее, а Октавия, подняв брови, сухо предупредила:

– Гостиница окружена. Сопротивление бесполезно…

У нее даже лицо изменилось: то, что раньше я принимал за страстность, обернулось жестокостью, а сияющие колдовские глаза окатывали презрением. И держала она меня очень уверенно – надавила на кисть, и боль опоясала мне запястье. Вероятно, Октавия демонстрировала, что будет, если я начну вырываться. Вырываться поэтому было бессмысленно. Душная знакомая ненависть подступила мне к горлу. На мгновение перед взором мелькнуло: покрытый пламенем вестибюль, сизый воющий дым, прорывающийся сквозь окна и двери, и обугленная Октавия, как головешка валяющаяся у фонтанчика. Уголь вместо лица, запах горелого мяса. Я не мог сделать этого, что бы мне ни грозило. Предыдущего раза мне было вполне достаточно. И не знаю уж как, но я переплавил ненависть во что-то другое, и без всякого напряжения разогнул железную кисть, и легонько толкнул Октавию, чтоб она не мешала, и Октавия отлетела, ударившись о горку с цветами.

Мышцы у меня были словно из сверхпрочного сплава. Кто-то обхватил меня сзади и, как Октавия, – рухнул, шмякнувшись телом о стену.

Раздался сдавленный хрип.

Все произошло очень быстро.

Молодые энергичные люди, развернувшись на шум, разом сунули руки подмышки, наверное за оружием, а Октавия, даже не поднимаясь, выхватила откуда-то пистолет, и зрачок его глянул мне будто в самое сердце.

– Не двигаться!..

Мне нужны были две-три секунды, чтобы убраться отсюда. Трех секунд мне бы, пожалуй, хватило с избытком. Я уже представлял обстановку: огромный диван и комод. Возникала в груди знакомая тяга перемещения. И однако у меня не было этих двух-трех секунд. Нужная картинка квартиры почему-то не возникала. Расплывались детали, Октавия давила указательным пальцем курок, и, наверное, выстрел мог грянуть в любое мгновение.

– Руки за голову!..

Но как раз в это время дверь конференц-зала открылась и оттуда выскочил Баггер, также с пистолетом в руках, и, по-моему даже не целясь, выстрелил в распластанную по горке Октавию.

Пах!.. Пах!.. Пах!..

Правда, это было все, что он успел сделать. Молодой человек, который поближе, тоже выхватил пистолет, и на белой рубашке Баггера возникли кровавые пятна.

Пах!.. Пах!.. Пах!..

Грохот выстрелов наполнял вестибюль. Треснуло и вывалилось стекло, отделяющее террасу. Разлетелся плафон, бабахнули по стенам осколки.

– Бегите, Серж…

Баггер лежал на спине, и тупые ботинки его конвульсивно подергивались. И подергивалась обстановка квартиры, которую я пытался представить. Я не чувствовал, что способен через пространство шагнуть туда. Этот чертов конвейер пальбы, наверное, взбаламутил сознание. Я никак не мог по-настоящему сосредоточиться.

Пах!.. Пах!.. Пах!..

Как во сне я видел, что парни, застрелившие Баггера, поднимая свои пистолеты, медленно поворачиваются ко мне, а из узкого коридорчика выдвигаются еще, сразу трое, и такими же точно жестами засовывают руки под мышки.

У меня оставался единственный выход.

Я рванулся налево через выбитое пулей стекло и с размаху упал на железные перила террасы. Показались – веселая разнобоица крыш, трубы, трубы и Эйфелева башня над ними.

Это был десятый этаж.

Висело жидкое солнце.

– Стой!.. Куда?..

Молодые люди проламывались на террасу.

Однако я уже перевалился через перила, и меня подхватил теплый свистящий воздух…

Демонстрация свернула к Адмиралтейству и застопорилась на трамвайных путях, которые прижимались к саду. Леха сразу же опустил транспарант и сказал, оборачиваясь, недовольным голосом: – Ну вот, опять маринуют… – лицо его исказилось. Он подумал и сунул круглую палку Жаконе, который бессмысленно озирался; – На, пока подержи! – А почему это я? – резонно поинтересовался Жаконя. – А потому, что ближе стоишь. Держи, не качайся!.. – Жаконя обнял транспарант и двумя руками, как тонущий, схватился за перекладину. – Дык, это самое… Хорошо жить, ребята… – Он действительно ощутимо покачивался, и костыль, упирающийся в асфальт оказался не лишним. – Да здравствуют советские инженеры!.. – Между тем Леха извлек из внутреннего кармана бутылку, примерно ноль восемь, и умело, пройдя по пробке ключом, с хлюпом вытащил ее пластмассовую заглушку. Деловито повернул бутылку наклейкой вперед. – Так что, из горла примем или как культурные люди? – Есть, есть посуда! – немедленно откликнулся кто-то. Тут же образовались стаканчики, запахло отвратительным алкоголем, однако выпить не удалось – как из-под земли вырос встревоженный Хеня и сказал умоляющим голосом, где вместе с тем чувствовались и командирские интонации: – Ну ребята! Ну мы же вчера договаривались!.. – он насколько мог широко развел руками. – А что такое? – спросил недовольный Леха. – А такое, что договаривались, когда – выйдем с площади. – Дак застряли же, застряли – значит не виноваты… – Леха с тонким прихлебом высосал из стакана портвейн, крякнул, хмыкнул, выдохнул свежак перегара и с удовлетворением слил в стаканчик остатки. Лицо у него прояснилось. – Ну что, Хеня, будешь? – Чувствовалось, что Хеня заколебался, и тем не менее принял стакан в ладонь и втянул носом воздух, оценивая содержимое. – «Иверия», – уважительно констатировал он. – Раскопали «Иверию» – где это вы, ребята? – Места надо знать, – ответил Леха. – И между прочим, вот ты подумал бы как парторг: обеспечивать надо трудящихся, делать централизованно, вышел, значит, на демонстрацию – получи бутылек. Вот и явка тогда образуется стопроцентная… – Рита рядом со мной неожиданно засмеялась. – Ладно-ладно, ты эти шуточки брось, – официальным тоном посоветовал Хеня. – Надо все-таки разбираться, как можно шутить и как нельзя. – А что я такого сказал? – А – думать надо! – С оскорбленным достоинством Хеня выдул стакан, тоже крякнул и вдруг побледнел всем лицом, диковато оглядываясь. У него даже уши зашевелились. – А где транспарант?.. – Вонвон-он!.. – откликнулись сразу несколько энтузиастов. – Сохранили твою фанеру!.. Жаконя присматривает!.. – Мы слегка расступились, чтобы не загораживать фигуру Жакони, тот рыгнул, и в это время я вдруг заметил среди демонстрантов Зоммера. Зоммер стоял с рабочими Металлического завода и о чем-то с ними беседовал, держа в руках майонезную баночку. Вероятно, тоже расслабился по случаю остановки. С его правого локтя свисала авоська, а расстегнутый плащ обнаруживал светлый дешевый костюм. Мятый галстук у горла, старенькие ботиночки. Ни дать ни взять – бухгалтер среднего предприятия. Он почуял мой взгляд и тоже ответил взглядом, но – с тупым равнодушием, как будто бы не узнав. Тем не менее у меня пробежала холодная дрожь по телу. Я отступил на шаг. Рита, явно обеспокоенная, дернула меня за рукав. – Что случилось, вспомнил что-нибудь нехорошее? – Ничего, – отворачиваясь от Зоммера, сказал я. – Как это ничего? У тебя щеки позеленели… – Говорю тебе: ничего. Не трогай меня, не надо…

Кажется, Рита обиделась. К счастью, в эту секунду где-то впереди грянул оркестр, демонстрация зашевелилась и двинулась по направлению к площади. Плотные сомкнутые шеренги оттерли Зоммера. Я надеялся, что – навсегда. Сердце у меня ощутимо постукивало. И поэтому, когда из толпы вылез Хеня и плаксиво начал настаивать, чтобы я хотя бы немного понес транспарант: понимаешь, Жаконя нахрюкался, потеряет, мерзавец, я довольно-таки решительно ему отказал. Дескать, извини, дорогой, рука не сгибается. А слегка возбужденная Рита не к месту хихикнула. – Ладно, – сказал обиженный Хеня. – Будет обсуждаться твоя работа – припомним. – И, увидев Шаридова, шагающего с женой и с детьми, закричал, продираясь к нему через шеренги идущих: Подождите, Халид Ибрагимович, одну минуточку!.. – А вслед за Хеней вылез из толпы бодрый Леха и, потирая руки, со значением подмигнул: Ну что, деятели, сваливаем отсюда? – Неудобно, обещали пройти с коллективом, – сказал я. – Неудобно на потолке отдыхать – одеяло спадает. В общем, вы как хотите, а мы всей конторой фью-ить!.. – Леха сделал кому-то из задних призывный жест и, как лезвие сквозь кисель, рванулся поперек демонстрации. Мы с Ритой также начали диффундировать к краю. Праздничный громадный портрет вождя взирал на нас с ближнего дома. Занимал он пространство от крыши до первого этажа и, наверное, создавал полумрак в закрытых им помещениях. – Посмотри, – толкнула меня в бок Рита. – Что такое? – Ты – посмотри, посмотри! – Вероятно, материя на портрете была довольно плохо натянута, прямо посередине его вздувался пузырь, и от слабого ветра казалось, что вождь шевелит бровями. Зрелище было забавное. – Всего через год, – сказал я. – Через год он умрет, а потом это все начнет постепенно разваливаться. Исчезнут Партия, КГБ, а республики образуют самостоятельные государства. Вся жизнь переменится. – Я и сам едва верил своим словам. Слишком уж нереальным казалось такое будущее. Пучина времени, десять лет. – Ты меня, по-моему, все же разыгрываешь, – ответила Рита. – Ну откуда ты можешь знать, тоже мне – прорицатель… – она пожала плечами. – А чего бы ты хотела больше всего? – спросил я. – В жизни или прямо сегодня? – уточнила Рита. – Разумеется, в жизни… – Чтобы так было всегда… – Как сейчас? – Ну да, как в эту минуту…

Она тихо царапнула меня ногтем по ладони. Продираясь сквозь куртки, пальто и плащи, мы выбрались из демонстрации. Вероятно, в преддверии площади выходить уже было запрещено: вилась цепь ограждения и кучковались за ней наряды милиционеров. Двое тут же направились в нашу сторону, а один помахал рукой, приказывая вернуться. Рита в нерешительности остановилась. Однако Леха, подняв над головой пятерню, завопил что-то вроде: «Да здравствует наша доблестная милиция!..» – и сержант показал нам тогда, что, дескать, давайте быстрее. Им, наверное, лень было спорить по этому поводу.

На середине улицы я оглянулся: еле-еле бредущий Жаконя упорно пер транспарант, а его самого поддерживал Бампер из технического отдела, причем шли они оба как будто через болотную топь и башка у Жакони перекатывалась по груди, точно резиновая.

Он все же здорово нагрузился.

А с другой стороны к ним прислонился пухленький Зоммер – тоже, видимо, обессилев, отфыркиваясь и пыхтя, и его перекашивала раздутая посудой авоська.

Подготовился, значит.

Далее неторопливо подтягивались Валечка с Жозефиной.

Команда в полном составе.

– Нормально, – констатировал Леха, дождавшийся нас. – Пока обошлось без потерь. – И прикрикнул, наверное сжигаемый нетерпением: – Давай-давай, мужики, шевелите конечностями!..

Светило майское солнце.

– А что это за энтузиаст? – кивая на Зоммера, спросил я. – Что за тип? Он вроде раньше в наших мероприятиях не участвовал.

Леха осклабился.

– Кто – этот? Да, толковый мужик, у него с собой четыре фунфурика. Ну? Пускай посидит, что нам, жалко?..

Он с большим удовольствием потянулся.

Я смотрел на вязкие толпы людей, продавливающиеся в створе улицы. Колонна была бесконечной: она шла и шла под вопли диктора из репродукторов. В настоящий момент приветствовали славных советских ученых. «Рра!.. рра!.. рра!..» – доносилось с площади. Точно ревело слоновье стадо. Плескались флажки и гирлянды. Качались над головами воздушные шарики. Я почему-то вспомнил доклад Дюваля. Одомашнивание человека, создание новых инстинктов. Трансформация психики в систему примитивных рефлексов. Индивидуум исчезает, отсчетом становится популяция. Генетическое единство постепенно устраняет конфликты. Человечество замыкается в благостном оцепенении.

Как-то так. Во всяком случае, близко к тексту.

– Ну ты что, совсем отключился? – Леха двинул меня кулаком.

Жил он, к счастью, недалеко, и когда мы всей гурьбой ввалились в квартиру, то, конечно, первым делом разместили совершенно обеспамятевшего Жаконю. Положили его на диван, а заботливая Жозефина подоткнула подушку под голову.

Набросили на него покрывало.

Жаконя только мычал, бессмысленные бельмы закатывались, и даже телевизор, врубившийся вдруг на полную мощь, как ни рявкал, не мог его потревожить.

Он лишь вялым движением навалил на ухо подушку.

– Убавьте звук, – посоветовала Жозефина.

Я уже схватился за ручку, чтобы ее повернуть, и в это время женщина, появившаяся на экране, сказала:

– Передаем подробности катастрофы в Санкт-Петербурге. По предварительным данным, погибло около тридцати человек. Продолжается сильный пожар на заводе «Пластмассы и полимеры», от огня взорвалась батарея, обеспечивавшая производственный цикл, около трех тонн горючих веществ попало на землю. Жители ближайших домов эвакуируются. Район катастрофы блокирован. Вместе с городскими пожарными действуют воинские соединения…

После этого звук пропал. Появился из кухни Леха, сжимающий в руках два фужера, и, уставясь в дрожащее, прыгающее изображение, как ребенок, обалдело спросил:

– А разве телевизор работает? Он ведь уже неделю как хрюкнулся…

Экран тут же погас, и на нем проступила стеклянная, гладкая серость. Я заметил, что и вилка в розетку, оказывается, не была воткнута. То есть электричество не поступало. Тогда я тихо скользнул в соседнюю комнату и, дождавшись, пока Зоммер так же тихо просочится за мной, посмотрел на него, еле сдерживаясь и стараясь не выплеснуть раздражения:

– Это ваша работа?

– Они пытались меня захватить, – сказал Зоммер. – Они нас опять каким-то образом вычислили. Полагаю, что без поддержки церкви не обошлось. Подтянули военных, наверное особые подразделения. Между прочим, я там заметил какой-то чудовищный огнемет. Вероятно, они собирались залить квартиру напалмом. Извините, но как мне было еще отвязаться от них? Я ведь даже не защищался, я просто отодвинул их в сторону…

– Отодвинул? – с отчетливым клокотанием в горле переспросил я.

А задумчивый Зоммер похлопал мягкими веками.

– Вероятно, не стоит так волноваться по незначительным поводам. Если вас укусил, например, какой-нибудь муравей, то вы сами смахнете их всех, оказавшихся в это время на коже. Вы не будете разбираться, какой там именно укусил. Разумеется, всех – и половину при этом перекалечите. Понимаете, это чисто инстинктивное действие. – Он смотрел сквозь меня, как будто в какие-то дали. Было тихо, лишь раздавался за дверью негромкий звяк. Вероятно, накрывали на стол в смежной комнате. Что-то пискнула Валечка, что-то ответила Жозефина. Мерной поступью протопал Бампер на кухню. Зоммер сжал смешные маленькие кулачки. – Честно говоря, меня волнуют сейчас совсем другие вопросы. Если вы не вернулись, значит на квартире замок. Вероятно, вас именно потому и отбросило в прошлое. В то же место, но в совершенно другую точку отсчета. И вот это мне, извините, очень не нравится. Я уже когда-то сталкивался с аналогичной проблемой…

Он, по-моему, целиком погрузился в воспоминания. У него даже дернулась, как будто от тика, щека, а зрачки блеклых глаз необыкновенно расширились.

Я безнадежно сказал:

– А быть может, вам лучше вообще оставить меня в покое? Десять лет в своем прошлом я уж как-нибудь проживу. Осторожненько так проживу, высовываться не стану. Но зато и гарантия, что здесь-то меня не найдут. А там, в будущем, вы ко мне просто не явитесь. Вы же видите, как-то не складывается у нас. Все, что я предлагаю, вам не подходит: голод, войны, а также ненависть и любовь. Почему-то вы это все безоговорочно отвергаете. Я уже и не знаю, что можно еще предложить. Семинар в этом смысле ничуть не облегчил ситуацию. Там – теория, а тут – реальная жизнь. Вам, наверное, следовало бы выбрать кого-то другого. Вы подумайте, время, по-моему, еще есть. И, наверное, вы согласитесь, что так будет значительно проще…

Зоммер, однако, меня не слушал, осторожно втянул в себя воздух, повел, как локатором, головой и расставил ладони, точно принимая сигналы.

– Нет, – сказал он после длительного молчания. – Нет, по-моему, здесь все в порядке. Извините, меня насторожил эпизод с телевизором. – И, наверное успокоившись, весьма снисходительно объяснил. – К сожалению, тут все не так просто, как кажется. Вы однажды уже просили хлеба, и тогда начался поворот к земледелию и ремеслу. Вы просили любви и мира, и вам – со всей атрибутикой – дана была Нагорная проповедь. Вы просили затем личной свободы – началась Реформация, приведшая к множественности конфессий. К сожалению, все это уже было опробовано. А каковы результаты? Хлеба, чтоб накормить голодных, по-прежнему нет, войны стали ожесточеннее, особенно за последний век, а дарованная свобода приводит к затуханию личности. Человек растворился в среде вещественных благ: погружается в быт, превращается в окультуренное животное. Искра божьего духа в нем медленно угасает. Вы, по-моему, слышали об этом на семинаре. Нет, здесь требуется что-то иное. – Зоммер неожиданно замолчал и вдруг, сморщившись, сунул руку куда-то за ворот рубашки – с наслаждением почесался и выпрямился, несколько обескураженный. Мордочка его слабо порозовела. – Пррроклятье!.. – смущенно сказал он. – Досаждают слабости человеческого организма. То одно отвлекает внимание, то другое. Между прочим, как вы полагаете, нас здесь покормят?..

– Наверное, – сказал я.

И тут дверь открылась и просунулась из гостиной раскрасневшаяся Жозефина.

– Тебя к телефону…

– Меня, точно? – одновременно тревожась и изумляясь, спросил я.

– Тебя, тебя, такой вежливый голос…

И Жозефина исчезла.

Я глянул на Зоммера, который пожал плечами, а затем переместился в прихожую и взял со столика трубку.

– Сергей Петрович, вы нашу передачу смотрели? – сразу же спросили меня. – Вот сейчас, она прошла по первой программе?

– Кто это? – выдавил я, внезапно похолодев от предчувствия.

А серьезный вежливый голос в трубке сказал:

– Неважно. Просто мы хотели увидеться с вами. Возвращайтесь обратно, ваша квартира свободна. Мы восстановили там всю прежнюю обстановку. А теперь – дополнение к показанному материалу.

В трубке что-то негромко щелкнуло, и Рита, как будто из могилы, произнесла:

– Сережа, я тебя жду. У меня все в порядке, но ты поторопись, пожалуйста. Я тебя очень прошу: приходи обязательно…

И опять внутри что-то щелкнуло.

– Эй!.. – растерянным шепотом сказал я. – Подождите минуточку, не разъединяйте!.. – из прихожей я видел Риту, раскладывающую в это время салфетки. Она чуть прогибалась так, что обрисовывалась фигура. Чувствовалась в ней некоторая оживленность. И одновременно она находилась за десять лет от меня и безжизненным ровным голосом говорила, точно под чью-то диктовку.

Повеяло сквозняком.

– Алло! Я вас слушаю!..

Трубка, однако, молчала – не было ни обычных легких потрескиваний, ни гудка. И только когда я положил ее обратно на аппарат, что-то слабенько тенькнуло, свидетельствуя, что линия заработала.

– Все в порядке? – спросил Зоммер, появляясь в прихожей.

– Да, – надеясь, что он не прислушивался, кивнул я.

– Ну и отлично! Зовут…

Зоммер что-то жевал, равномерно двигая челюстью, – проглотил и понюхал затем следующий кусок колбасы. И лицо его выразило очевидное наслаждение.