Дочь Господня Устименко Татьяна

Глава 7

Человеческий мозг, напрямую управляющий всеми функциями нашего организма, и по сей день остается самым загадочным и малоизученным органом, усиленно сопротивляющимся многолетним изощренным изысканиям современной науки и медицины. Все эти сложнейшие спектральные анализы, томограммы и компьютерные сканирования так и не смогли пока дать полного и детального представления о потаенных нейролептических процессах, ежесекундно происходящих в губчатой массе, состоящей из нервов и кровеносных сосудов, находящихся под черепной коробкой любого живого существа. Неоспоримо лишь одно — именно там и обитает та незримая, не овеществленная субстанция, которую и принято называть человеческой душой. Те, казалось бы, столь малозначительные семь граммов, на кои каждый из нас становится легче сразу же после установления факта смерти. Человек способен перенести разрыв селезенки и удаление печени, перелом позвоночника и остановку сердца, но именно после угасания деятельности мозга процесс умирания становится окончательным и необратимым. Мозг, только он и именно он — дарует нам всю полноту физической и духовной жизни с ее поистине неограниченными возможностями и особенностями. Благодаря мозгу мы любим и страдаем, прощаем и ненавидим, возводим воздушные замки и пишем стихи, сочиняем музыку и создаем картины. Мы просчитываем и анализируем, совершаем ошибки и строим козни, раскрываем преступления и умалчиваем о грехах. Недаром даже самые яркие события земного существования во многом уступают богатой игре человеческого воображения, подкрепленного логикой, дедукцией и поистине дьявольской хитростью.

Приглушенный свет ночника, абсолютно не способный осветить все обширное пространство богато обставленной комнаты, давно сдался на милость непроницаемой тьмы, отвоевав у нее один крохотный уголок, ограниченный поверхностью письменного стола и круглой диванной подушкой, мягко прогнувшейся под небольшим весом стройной девичьей фигуры. Андреа всегда предпочитала темноту, словно по замыслу высших сил созданную специально для любви и размышлений. Скупой луч рассеянного света, едва пробивающегося через зеленый шелковый абажур, освещал ее длинные ноги, сплетенные в напряженной позе, наморщенный белоснежный лоб и гибкую руку, рассеянно сжимающую раскрытый блокнот. Стригойка думала. Тысячи разрозненных идей и сомнений бродили в ее проницательном мозгу, воплощаясь на бумаге в скупые строчки доводов и аргументов. Решительная, безупречно ровная линия перечеркивала страницу, деля ее на две равные половины, озаглавленные «да» и «нет». Под «да» Андреа записывала то, что ей уже стало известно, а под «нет» — то, что еще предстояло узнать в будущем, пытаясь построить связную картину происходящих событий. Девушка внимательно присмотрелась к исчерканной страничке, подставленной под свет ночника и принялась вполголоса перечитывать написанное, словно советуясь сама с собой.

— Так, что же мы имеем на нынешний день; надеюсь, я ничего не забыла? Соглашение между Церковью и советом «Совершенных» сильно ограничивает как власть, так и разрастание стригойских кланов. Ватикан не соглашается увеличить поставки крови или выдачу лицензий, сдерживая размеры нашей популяции угрозой банального голода. Поэтому, если мы хотим бороться за свое будущее, то пересмотр «Соглашения», составленного около двухсот лет назад, неизбежен. С этим мне все ясно! — Андреа ухмыльнулась, довольно блеснув клыками, и передвинула палец на следующую колонку букв.

— Второе, — продолжала рассуждать она. — Требование пересмотра условий перемирия неизбежно приведет к обострению отношений с церковниками. На нас начнут давить, а возможно, и вообще попробуют истребить всех стригоев по принципу: нет вампира — нет проблемы. Что же мы, в таком случае, можем противопоставить Ватикану? А вот что! — острый ноготок, почти прорвав бумагу, подчеркнул следующий написанный карандашом абзац. — Если мы разбудим первородного сына Тьмы и откроем врата Ада, то власть наша станет нерушимой. Для этого мне нужны три ключа, два из которых я уже имею: Атонор и хрустальный анх. Третий — Чаша Христа хранится в Салуццо, и добыть его я поручила графу Деверо. Но на этом, — тут стригойка недовольно качнула ногой, — все понятное заканчивается. Перейдем к области домыслов!

Грифель карандаша переместился ко второму столбцу, проведя жирную итоговую черту.

— Итак, у меня имеется сестра, именуемая также Дочерью Господней, и происходящая, как и я сама, из рода дель-Васто. С этим фактом связано какое-то древнее пророчество, но как подобное могло стать возможным — я не понимаю. Не понимаю, убей меня серафим! — Андреа грубо выругалась, чувствуя, как некоторое облегчение снисходит на ее воспаленный разум. — Так же вполне вероятно, что Ватикан не более моего осведомлен о загадочной личности сына Тьмы и о его нынешнем местонахождении, поэтому он и позволил действовать мне, для наживки передав в мои руки хрустальный анх. Надо признать — довольно ловкий ход! К счастью, вовремя подслушанный разговор Гонтора и папы позволит мне разрушить все планы врагов, воспользовавшись их же собственным оружием. Самое важное сейчас — заполучить Грааль, обезвредить девчонку и хоть что-нибудь да разузнать про этого легендарного сына Тьмы! Вот так-то, господа церковники. — Андреа злобно хохотнула и метко запустила блокнотом в стоящую возле стола корзину для бумаг. — Не знаю, как у вас, а у меня уже есть ценные идеи, которые я не замедлю привести в исполнение.

Внезапно тишину полутемной комнаты прорезал резкий телефонный звонок. Андреа неохотно извлекла мобильник, но недовольная гримаска, уродующая прекрасное лицо, сразу же разгладилась, как только она увидела, что источником несвоевременного вызова оказался Рауль Деверо.

— Я слушаю, говори! — властно произнесла стригойка, поднося трубку к уху.

Голос графа звучал глухо, отрывисто и часто перебивался каким-то посторонним шумом и отдаленными криками.

— Я в аббатстве, — рапортовал граф, — нам удалось установить, что Грааль используется для подготовки экзорцистов. Кардинал помог. Кроме того, здесь мне повстречалась одна нахальная девчонка, которую ангелы называют Дочерью Господней…

Услышав последние слова Рауля, Андреа даже подпрыгнула на диване от неожиданности и нетерпеливо вскрикнула:

— Я надеюсь что вы, конечно же, добыли Грааль и убили девчонку?

Граф злобно выругался.

— Мы разрушили монастырь и перебили почти всех его обитателей, но негодная девка пропала вместе с Чашей!

Минут пять Раулю пришлось выслушивать возмущенные вопли своей госпожи, несущиеся из телефона. Но затем Андреа взяла себя в руки и немного успокоилась.

— Я бы могла сурово наказать тебя за проваленную операцию, если бы не хорошая новость о том, что ты уничтожил это экзорцистское гнездо! — призналась стригойка. — Даю тебе последний шанс исправить допущенную промашку. Выйди на связь с Конрадом и сделай заказ от моего имени!

— Ты сама знаешь, какой платы потребует проклятый ликантроп! — недовольно буркнул Рауль, в глубине души понимая, что другого выхода у них нет.

— А мне наплевать! — звонко рассмеялась Андреа. — Пообещай ему любое вознаграждение, какое он захочет. Пропади оно все пропадом, пообещай ему даже амулет Луны в качестве оплаты. Действуй!

Она нажала кнопку отбоя и мысленно поздравила себя с правильным решением. «Отныне погоня за беглянкой станет проблемой наемника-вервольфа, потому что за амулет он согласится вырезать сотню людей, да еще отдаст в придачу свою мохнатую волчью душу. А от Конрада, — тут Андреа не сдержалась и азартно фыркнула от удовольствия, — еще никто и никогда не уходил!»

Я потратила часа два, почти свихнула себе мозги и исчеркала пару листов бумаги. Очень удобный способ, кстати; недаром нам его так советовали мудрые учителя: если хочешь разобраться в собственных мыслях — выпиши на листок все соображения по требуемому вопросу и составь схему их взаимодействия. Проблема тут же выкристаллизуется. В принципе, почти так оно и случилось в моем случае — проблема обрела объемность, но ясности по большинству интересующих меня пунктов от этого не прибавилось. Я задумчиво таращилась на измятый обрывок тетрадного листа и усиленно грызла ни в чем не повинный карандаш. Обида на друзей и монастырское начальство, скрывших от меня столько тайн, давно прошла. В конце концов, намерения у них были самыми что ни на есть благими. А правда и откровенность — совсем не то блюдо, которое все воспринимают спокойно и адекватно. Чистую правду — ее, как ректификат, перед употреблением водой, то есть болтовней разбавлять требуется. Но сейчас правда впервые предстала передо мной без прикрас, во всей своей с трудом усваиваемой форме, совершенно парализовав мои и без того, признаться, скудные умственные способности. Вот поэтому и сидела я с замороченным видом перед листком с записями, схватившись руками за голову, что, впрочем, еще не значило взяться за ум. Как известно, все самое худшее в жизни происходит в далеко не самый подходящий момент. Так случилось и со мной. То, что мы видим, зависит от того, куда мы смотрим. Я пыталась заглянуть в будущее, но оно казалось мне в высшей степени расплывчатым и неопределенным. Поэтому я растерянно хмыкала и переводила затуманенный тяжелыми умственными раздумьями взгляд на предмет куда более реальный и объективный, а точнее — на листок с собранными мной фактами. Через два часа напряженной работы мозга я получила следующую картину.

— Хоть стой, хоть падай, — неразборчиво бубнила я, рефлекторно почесывая всклокоченную макушку в надежде немного промассировать кипящие от напряжения мозги, — по словам Гавриила выходит, что я — архангел. Хм, свежо, конечно, предание, да вот что-то верится в него с трудом. Крыльев у меня даже в младенчестве не водилось, матушку свою — Амелию дель-Васто, скончавшуюся десять лет назад, я пусть смутно, да помню. Серьезно моим воспитанием матушка и не занималась никогда, но, руку даю на отсечение, к небесным чинам никакого отношения не имела. Кстати, почему это стригойская повелительница носит мою фамилию? Она мне кто — сестра? Разрази меня гром, я уже сомневаться начинаю — не кровососка ли я тоже? — и я с некоторым опасением потрогала свои клыки. — Да вроде бы все в порядке! В чем же тогда здесь загвоздка? Чудеса, да и только! А впрочем, после Грааля я, кажется, готова поверить во что угодно. Нет, придется, наверное, взять кого-нибудь из ангелов за грудки, притиснуть плотненько к стенке, приставить к носу дуло «Глока» да выспросить самым подробным образом. Авось сразу перестанут хвостом вертеть и расколются. А то ишь, обрадовались, осознала я, мол, самостоятельно судьбу свою и готова теперь возглавить воинство Божие в праведной войне со стригоями! — Я возмущенно сплюнула себе под ноги и растерла слюну носком кроссовки, медитативно наблюдая, как плевок бесследно впитывается в серый песок, устилающий не шибко чистый закуток заднего двора.

Я сидела на крылечке аббатской поварни, пребывая в неприятном соседстве с мусорными бачками, доверху наполненными кухонными отходами, овеваемая не очень-то аппетитными запахами. Но зато, как я справедливо рассудила, в столь замечательном месте меня уж точно искать не станут и от стратегически важных размышлений не оторвут. Но, наверное, дурной пример оказался на редкость заразительным, потому что мои мысли особой оригинальностью не отличились и, по образу тупикового дворика, пришли в подобное же безрадостное состояние — в тупик, выхода из которого не предвиделось. Я скомкала листок с записями и запустила им в ближайший помойный бак. У меня покамест не находилось достаточно веской причины не верить собственным предчувствиям. А предчувствия говорили об одном — стригои несомненно предпримут наглую попытку силой добиться того, в чем не особенно преуспели на дипломатическом поприще сорванных мной псевдомирных переговоров. В конце концов, война есть не что иное, как продолжение политики, только другими средствами. А единственной целью войны всегда является мир. Но мир, созданный по замыслу кровососов, меня не устраивал ни в коей мере. «Хочешь мира — готовься к войне!» — любит повторять сенсей Кацуо, нещадно гоняя меня по тренировочной площадке. И судя по интенсивности занятий боевыми искусствами, именно к войне меня и готовили!

«К войне! — я мгновенно прозрела и даже звучно хлопнула себя по лбу. — К ней он меня и готовил. Конечно, а как же иначе! Значит, старый японец обязательно должен знать что-то важное!»

Я как ошпаренная вскочила с крылечка и, чуть не сбив с ног толстую кухарку — сестру Катерину, вышедшую во двор с ведром картофельных очисток в руках, бегом устремилась прочь, вниз по склону холма, направляясь к белевшему вдалеке домику с раздвижными оконными заслонами-сёдзи, затянутыми рисовой бумагой. Потому что именно там и проживал мой любимый учитель — великий мастер иайдо сенсей Кацуо.

В воздухе ощутимо витал пряный аромат ранней весны. День праздника Сэцубун, знаменующий разделение сезонов, уже прошел, поэтому мастер Кацуо привычно распрощался с холодным зимним периодом, демонстративно сменив теплые, подбитые ватой хакама на более легкие — летние. И совсем не беда, что свежий ветерок тайком все-таки нет-нет, да и забирался в широкие штанины, обдавая ноги учителя дерзкими прикосновениями холода. Старый японец лишь щурил и без того узкие глаза, снисходительно посмеиваясь над бессильными ухищрениями погоды и с удовольствием прихлебывал подогретое сакэ, налитое в тонкую фарфоровую чашечку периода Мэйдзи. Сегодняшний день казался ему по-особому ярким и напряженно пронзительным, странным образом напоминавшим незабвенные часы затишья перед схваткой у заставы Фува, или даже обманчиво спокойное утро, предшествовавшее битве при Сэкигахаре, произошедшей в далеком 1600 году. Именно такая вот глухая тишина, не нарушаемая ни щебетанием птиц, ни шелестом листвы, неизбежно наступает перед чем-то страшным и значительным, словно сама природа напряженно умолкает, торопясь насладиться последними доступными ей минутами мира и спокойствия…

Старый японец вздохнул, неторопливо отхлебнул любимый напиток, тут же заев его кусочком тэмпуру из сваренных в масле креветок. Еще ни разу этого опытного воина не обманывало его натренированное чутье, загодя предупреждая о приближающейся битве. Вымуштрованная интуиция бойца, спавшая последние двадцать лет, нежданно-негаданно пробудилась сегодня утром и теперь бурлила где-то в глубине сердца, то взвывая отчаянным ревом походной трубы, то резко бухая гулкими ударами храмовых тамбуринов, подсказывая, что грядущая битва должна стать последней в его жизни, и ничего с этим уже не поделаешь, ведь на все воля солнечной богини Аматэрасу. Впрочем, зачем жалеть о прошлых годах? Он прожил своё. Цель его жизни достигнута, задание богов исполнено, бесценные знания переданы в молодые, но достойные и надежные руки. Хотя немного жаль вот этих распускающихся листьев вишни, так и просящихся на свиток кисти Сэйхо, ничуть не уступающих по красоте гибкому сплетению ветвей, окружавших Храм Небесного дракона в центре Киото, да прозрачной синевы небес, многократно воспетой в стихах непревзойденной поэтессы Мибунэ. А сильнее всего ему жаль оставлять одну вон ту высокую худощавую девушку с волнистыми рыжими волосами и нефритовыми глазами хэйанской красавицы, торопливо сбегающую по зеленеющему склону холма. «Клянусь волшебным окунем бога Эбису, очень жаль», — и старик снова неторопливо отпил сакэ, изгоняя из души последние следы сомнения и печали…

— Учитель! — громко закричала я и замахала руками, заметив на веранде сухощавую фигуру сенсея Кацуо, спокойно попивающего сакэ и любующегося первыми распускающимися листьями в своем бережно взлелеянном саду. — Учитель, мне нужно с вами поговорить!

Я тут же увидела, как тонкие губы старого японца слегка дрогнули, что у него всегда служило знаком приветливости и высшей степенью внимания. Проницательные черные глаза, окруженные веером тонких морщинок, прищурились в снисходительной усмешке: он с одного взгляда правильно расценил и мою растрепанную прическу, и потертые джинсы, заменяющие традиционное кимоно-монцуки, обязательное на наших занятиях. Я умерила прыть и последние несколько шагов, отделяющие меня от выглядевшего игрушечным домика, прошла степенно и важно, завершив их вежливым ритуальным поклоном. Сенсей благосклонно кивнул, гостеприимным жестом указал на место рядом с собой, на плетеной тростниковой циновке, и радушно придвинул блюдо с румяными рисовыми колобками — суси. Я взяла палочки, выбрала кусок поаппетитнее и, не колеблясь, отправила его в рот, искоса разглядывая лицо учителя, молодо разрумянившееся от прохладного февральского ветерка. Словно только что познакомившись со своим наставником, я пристально рассматривала впалые щеки, плотно обтянутые желтоватой кожей, узел туго стянутых на затылке черных волос, щедро посеребренных седыми прядями и, кажется, в первый раз в жизни задумалась о возрасте мастера Кацуо.

— Много, — спокойно ответил старик, угадав мои мысли. — Тануки живут очень долго, но и они не способны отвратить нависшую над ними руку старости.

— Тануки? — я покопалась в памяти. — Кажется, так в Японии называют добрых оборотней? Так ты барсук или енот?

Сенсей тоненько рассмеялся.

— Я в первую очередь — верный слуга великой богини Аматэрасу, приведшей меня в это благочестивое убежище Светлого бога христиан. Но прошу тебя, Селестина-тян, не заставляй меня принимать облик старого, толстого, облезлого енота! Поверь, в этом нет ничего эстетичного.

— Ну и что в этом странного? — необдуманно выпалила я. — Оказывается, я сама — вообще архангел!

Старик рассмеялся еще громче.

— Я знаю, девочка. Сегодня особенный день — день открытий. Но это еще совсем не повод для того, чтобы нарушать наши основные заповеди.

— Это какие такие заповеди? — недовольно буркнула я, занятая следующей порцией вкусного кушанья. Каюсь, за десять лет обучения мне так и не удалось полностью постигнуть невероятное и совершенно не логичное, на мой взгляд, мышление мастера иайдо.

— Ну, как же? — чуть наклонил голову сенсей. — Помнишь, я рассказывал тебе легенду о мастере и его нетерпеливом ученике?

— Вы рассказывали их очень много, — улыбнулась я.

Кацуо отставил чашечку и повернулся ко мне:

— Один раз на склоне священной горы Фудзиямы сидели знаменитый мастер Ямада Хаясидзаки и его любимый ученик — Тоётоми. Юноша увидел стаю диких гусей, летящих над вершиной горы, и возбужденно закричал: «Смотрите, учитель, гуси летят!» Но мудрый мастер даже не взглянул на птиц и поправил ученика: «Неправильно, нужно говорить так — гу-у-у-си ле-е-е-тя-я-ят…» Поняла?

— Поняла! — послушно ответила я. — Это и есть основные заповеди воина — не проявляй эмоции, всегда сохраняй спокойствие и выдержку!

— Правильно! — довольно кивнул сенсей. — Мастер Хаясидзаки мог по праву гордиться своим учеником, он усвоил все уроки и стал легендарным самураем Тоётоми Хидэёси. А ты, Селестина-тян, станешь…

— Кем я стану? — чуть не подавившись, громко завопила я, хватая Кацуо за край хакама и требовательно дергая.

Но вместо ответа старый японец приподнял угол тростниковой циновки, достал из-под нее спрятанный там сверток и вложил в мои дрогнувшие от волнения руки. Я осторожно развернула полотняный платок-фуросики и извлекла невиданный по красоте дайсё — набор из двух боевых клинков.

— Эти мечи некогда принадлежали императорам из рода Фудзивара, имевших божественное происхождение, шедшее от самого бога Амано Коянэ. В них заключена частица светлой силы. Волей богини Аматэрасу, я, будучи совсем молодым воином, однажды спас от поругания ее храм на горе Нара, выстроенный принцем Сётоку-тайси, основателем Страны Восходящего Солнца. В награду богиня сделала меня своим служителем — тануки, и подарила эти клинки. Теперь я хочу передать их тебе. Японские мечи служат не для того, чтобы убивать или увечить людей. Их предназначение — поддерживать власть и защищать народ, подавлять зло и изгонять дьявола. Меч — душа самурая, который носит его как символ служения своему долгу. Меч постоянно напоминает о долге тому, кто служит добру. Не забывай об этом, Селестина-тян.

Клинки жгли мне руки. Я нерешительно потянула из ножен катану, вглядываясь в покрывающий лезвие узор, изображающий возрождающуюся из пламени птицу. Это оказался великолепный иайто — боевой меч подлинного виртуоза иайдо — искусства мгновенного извлечения меча из ножен с одновременным нанесением удара. Меч бойца, Аумеющего как убивать с первого удара, так и милосердно дарить пощаду. Едва заметные выемки-долы на его лезвии издавали леденящий душу свист, слышимый при движении. Катана, несомненно, была очень стара, создана еще в период Токугава, который и называют подлинной эпохой культа иайдо, и в полной мере передавала дух неуловимого термина «югэн», означающего красоту, лежащую в глубине вещи и не стремящуюся выйти на ее поверхность. Подаренная мне катана обладала скромным обаянием воистину дорогой и редкостной вещи. Прикоснувшись к ее рукояти-цука, обтянутой шершавой кожей морского ската, я сразу почувствовала то незримое духовное единение с мечом, о котором неоднократно говорил мастер Кацуо. Это был мой меч, многие сотни лет ждавший именно меня и предназначавшийся только мне одной! Исходя из гравировки в виде феникса, формы лезвия и проковки стали, я сделала вывод, что катану выполнили в стиле ямасиро-дэн, отличавшемся грациозностью, легкостью и гибкостью. Судя по всему, этот клинок изготовил сам легендарный отец мечей Муримаса Сандзо, о чем я и сказала сенсею Кацуо. Довольный моими знаниями, старик полностью подтвердил смелую догадку.

— Обрати внимание на золотую отделку ножен-сая, выточенных из сладко благоухающего ствола магнолии. На круглую золотую гарду-цубу. Истинное мэй-имя этого меча-кэна — Кото «старый». Им сражались великие императоры и самураи. Второй клинок-вакидзаси зовут Кайсу «удар». Теперь они принадлежат тебе как носительнице воли богини Аматэрасу и ее земной аватаре.

Произнеся эту удивительную речь, мастер снял с себя пояс-оби из акульей кожи, трижды обвил им мою талию и вставил в него оба клинка, как и положено по этикету — лезвиями вверх. Я недоуменно погладила бесценное оружие:

— Сенсей, значит вы знали обо мне и моей связи с этим кэном еще много лет назад?

Кацуо довольно кивнул седой головой:

— Помни, ученица, что зло многолико. На родине я долго сражался с кровожадными пожирателями трупов кицунэ — приспешниками Тьмы. Они полностью истребили мой род, а мне самому лишь чудом удалось выжить и избегнуть печальной участи стать пищей демона. Повинуясь приказу богини Аматэрасу, я покинул Страну Восходящего Солнца и добился аудиенции у Верховного понтифика католической веры. Я рассказал ему о видении, ниспосланном мне богиней. Оно гласило о том, что однажды в италийской земле родится девочка, которой по воле Светлого бога суждено стать защитницей всего рода человеческого и возглавить армию, выступившую против стригоев. Но оказалось, что папа и сам в курсе пророчества богини и готов оказать мне помощь и содействие. Он направил меня в аббатство ди Стаффарда и через несколько лет поручил обучать тебя, Селестина-тян. Я сразу понял, что ты и есть возлюбленная дочь моей богини, ведь неугасимая солнечная энергия сказывается в каждом твоем поступке и слове. А теперь скажи, чувствуешь ли ты в себе силу, дарованную Иисусом?

Я хмуро кивнула:

— Сложив воедино все, что мне довелось узнать и, присовокупив к этому собственные видения и ощущения, я невольно начинаю верить как в реальность происходящего, так и в предопределенность своего жизненного пути! Но что мне следует делать дальше?

Но учитель не ответил. Он поднялся с циновки-дзё, низко поклонился и ушел в дом, плотно задвинув за собой перегородку-фусума, тем самым давая мне понять, что наш разговор окончен. Я осталась одна, еще сильнее, чем прежде, озадаченная вновь открывшимися неожиданными фактами.

Кардинал Туринский Анастасио ди Баллестро разъяренно ворвался в отведенную ему комнату, попутно стирая с лица приторно-благочестивое выражение поддельной святости. Краем глаза он подметил, что сопровождавшие его монахи во главе с самим отцом-настоятелем уже скрылись за углом коридора, и от души шарахнул тяжелой дубовой дверью о планку косяка. Никогда еще до сегодняшнего дня прелат не испытывал столь всеобъемлющего чувства гадливости. Гадливости по отношению к самому себе. Замок жалобно щелкнул, створка протестующе загудела, со стены неряшливо осыпалась часть помпезной фрески — изображающей похотливого царя Ирода, на золотом блюде подносящего красавице Саломее голову убиенного Иоанна Крестителя. Потолочная люстра покачнулась. Но от всего содеянного увы, Его Высокопреосвященству легче не стало. Кардинал длинно и скабрезно выругался, неприязненно косясь на острые сосцы чернокудрой Саломеи, чем-то разительно напомнившей ему въедливую стригойскую повелительницу, госпожу Андреа дель-Васто. Ди Баллестро присмотрелся к фреске внимательнее и понял — чем. Змеиной гибкостью стройного тела и отвратительно злорадным прищуром миндалевидных глаз. Да, и еще откровенно плотоядным выражением смазливого личика. Подобно распутной библейской интриганке, Андреа тоже была готова сожрать всех и вся, причем как буквально, так и фигурально.

— Чтоб тебя ангелы в Раю на куски порезали, ведьма! — воодушевленно пожелал папский посланец, имея в виду, конечно, не давно почившую в бозе иудейку, а здравствующую и поныне хитроумную стригойку. Но этого Его Преосвященству показалось мало, он схватил со стола карандаш и мстительно подрисовал библейской красотке здоровенные оскаленные клыки. Плюхнулся в кресло и с видом эстета полюбовался своей мальчишеской проделкой. Рисовал кардинал неплохо — клыки шли Саломее необычайно, изрядно прибавив сходства с проклятой кровосоской. И вот теперь кардиналу полегчало. Он снова поднялся на ноги, скинул прямо на пол алую мантию, белый стихарь и расшитую галуном наголовную биретту, оставшись в джинсах и тонкой клетчатой рубашке. Налил из стоящего на столе графина бокал недурственного местного вина, омочил губы и задумался…

Надо признать, встреча с ангелами произвела на ди Баллестро противоречивое, но, безусловно, неизгладимое впечатление. Ишь до чего папа и крылатые воины додумались! Вот уж чего Его Преосвященство не ожидал, так это того, что скромное провинциальное аббатство окажется превращено в столь продуктивную школу по созданию боевых экзорцистов. Нет, чего уж скрывать — многие тайные молитвы, недоступные обычным священникам, причетникам и клирикам, и правда, несут в себе огромную убойную силу, не уступающую как мистической магии Темного отца, так и гипнотическим способностям рядовых стригоев. Но вооруженный древними знаниями экзорцист способен не только запросто упокоить любую богопротивную нечисть, но и даже единолично убить довольно опытного кровососа.

Вспомнив о кровожадных союзниках, к которым кардинал не испытывал ни малейшей симпатии, пастырь брезгливо вздрогнул и поспешил запить неприятные мысли ароматным красным вином. Мда, экзорцисты представляли собой реальную угрозу, явно не принятую в расчет даже коварной Андреа. Для их воспитания требовалось немалое умение, помноженное на природный талант адепта. Плюс божественная сила священного Грааля.

Вторым неприятным открытием стало то, что именно в этой захолустной обители Анастасио и отыскал случайно ту самую девушку, о которой упоминалось в «Евангелии от Сатаны» — Дочь Господню. Впрочем, граф Деверо оказался далеко не дураком и придумал неплохой план, для осуществления которого кардиналу пришлось спешно извлекать из чемодана парадное облачение да осенять высшей благодатью все аббатские помещения, включая кладовые и поварню. Отец-настоятель, жирный Ансельм, впал в восторг от оказанной кардиналом чести. Ну как же, сам владыка Туринский освятил весь монастырь, не пропустив ни сохнувшее на веревках белье, ни короба с картофелем, ни даже огромный котел с овощным рагу, которое готовилось к ужину. Вот именно этот пресловутый котел кардинал и благословил тщательнее всего, призывая милость Господню на скромную монастырскую трапезу. Отец Ансельм даже прослезился от нахлынувшего на него благолепия, завороженный хорошо поставленным баритоном Анастасио.

Вспомнив о поварне, кардинал поспешно извлек из рукава пустой стеклянный пузырек, завернул его в листок бумаги, измельчил ударами каблука и ссыпал в корзину для мусора. И поди теперь что-нибудь докажи! Рауль Деверо, подсунувший церковнику ядовитое снадобье, гарантировал, что все попробовавшие сегодняшний ужин либо впадут в глубокий сон, либо и вообще безболезненно отправятся к своему Создателю. Благословляя рагу, Его Преосвященство незаметно подсыпал отраву в котел, ловко сыграв предназначенную ему роль. А сейчас ему оставалось одно — ждать наступления ночи да гадать, кого из обитателей аббатства случайно минует страшная участь, уготованная стригоями. И что-то похожее на запоздалое угрызение совести тихонько заворочалось на дне продажной кардинальской души.

Глава 8

Первым, что я почувствовала, стал запах дыма, горький и назойливый. Он настойчиво лез в ноздри, насильно вырывая меня из сладких объятий сна. Не смея поверить собственным ощущениям, я вдохнула глубже и закашлялась. Резко распахнула глаза, недоуменно следя за багровыми отсветами, пляшущими на оконном стекле. Тонкие струйки дыма просачивались под дверь, стелясь по полу клубящимся рыхлым слоем гнилостно-серой мари. Сердце рывками бухало в груди, много раз повторяя один и тот же тягучий вопрос, идущий по кругу, словно сбой на граммофонной пластике — что же это такое, что же это такое? Запертая дверь и плотно закрытый стеклопакет ограждали меня от шума и еще давали некоторую надежду на то, что все происходящее — всего лишь досадное недоразумение, вызванное чьей-то оплошностью и отказом системы пожаротушения. Но панический животный ужас, напрочь отметая слабые, успокаивающие доводы рассудка, уже рвался наружу, грозя излиться воплем горя и отчаяния. Твердя себе, что все не так плохо, как мне кажется, что ситуация просто не может быть столь чудовищной, я повернула оконную ручку и одним рывком откинула стеклянную створку. Какофония звуков ударила слитной адской волной, чуть не отшвырнув меня вглубь спальни. Среди яростного треска ненасытного пламени, пожиравшего учебный корпус, расположенный ниже по склону холма, я различила частые автоматные очереди с вплетающимися в них одиночными пистолетными выстрелами, отчаянные крики людей, погибающих страшной смертью, и перекрывающий их ликующий вой стригоев. Я почти физически ощущала плотное облако темной магии, не имеющей ничего общего с лучезарной энергетикой наших молитв, куполом накрывшее все аббатство. Особенно исступленно оно концентрировалось над правым крылом, в котором жили молодые ангелы.

— Натаниэль! — отчаянно вскрикнула я, почти теряя сознание от шквала предсмертных эманаций, непрерывным потоком идущих от запертого и полыхающего здания, где сейчас заживо сгорали сотни молодых жизней. — Иисус, как мог ты допустить подобное? — высунувшись в окно, бешено вопила я, понимая, что ни Бог, ни архангелы не способны узреть происходящее, обманутые демонически-непроницаемой завесой стригойской волшбы.

И в этот же самый миг что-то вдруг ослепительно полыхнуло, неся шквал невыносимого жара и чудовищный грохот. Пол под моими ногами покачнулся, осколки выбитых ударной волной стекол больно впились в левую руку от локтя до запястья, которую я автоматически выставила перед собой, прикрывая лицо. Меня резко отбросило к противоположной стене и ощутимо приложило затылком об угол телевизионной тумбы. Во рту появился солоноватый привкус крови, все поплыло перед глазами, превращаясь в убыстряющуюся череду разноцветных, размазанных в пространстве полос. «Они взорвали арсенал!» — успела подумать я, проваливаясь в вязкую пелену небытия…

— Селестина! — зычный голос, громко выкрикивающий мое имя, вывел меня из забытья. — Сел, да открой же дверь!

— Сейчас, — промычала я, силясь подняться на ноги. «Интересно, сколько времени я провалялась без сознания?» — мысль вскользь промелькнула в раскалывающейся от боли голове и отошла на второй план. Запах гари усиливался, становясь нестерпимым.

— Селестина, ты там жива? — продолжали колотиться в дверь.

Сквозь монотонный гул, наполняющий череп и укутывающий его ровным слоем шершавой, раздражающе колючей стекловаты, я смогла наконец-то опознать нетерпеливый голос подруги. Медленно перебирая руками по стенке, я все-таки добралась до двери и повернула ключ. Оливия вихрем ворвалась в комнату, возбужденно блестя глазами, кажущимися особенно яркими на фоне закопченного до черноты лица и гремя под завязку набитым рюкзаком.

— Эй, да тебя контузило! — она схватила меня за подбородок, заставляя поднять голову.

Я зашипела от боли:

— Навроде того…

— Ничего, — ободряюще ворчала ангелица, копаясь в рюкзаке. — Голова — это кость, а кости ничего не сделается!

Я криво усмехнулась, намереваясь возразить Оливии, что раз болит — значит, не такая уж там сплошная кость, но в это самое время подруга с воплем радости вытащила из рюкзака аптечку, а из нее — одноразовый шприц, наполненный какой-то мутной жидкостью. Я не успела даже охнуть, как она с размаху вонзила иглу в мое плечо, прямо через рукав ночной рубашки, и нажала на поршень.

— А это не наркотик случайно? — запоздало поинтересовалась я, опасливо рассматривая опустевший шприц.

— Не-а, — махнула косами ангелица, — смесь транквилизаторов по моему личному рецепту, ноу-хау практически, новое слово в фармакологии. Называется «Ангельская дурь»!

Я хотела было возразить, что, судя по названию, это и есть самый забойный наркотик, но предпочла благоразумно промолчать, не решившись спорить с агрессивно настроенной подругой, рискуя заработать еще одну порцию реанимационного зелья. Но надо признать, мозги эта дурь прочищала отменно. Уже через пару минут в голове у меня прояснилось, тело налилось кипучей энергией.

— Лишь бы потом отходняка не случилось! — чисто из вредности ляпнула я, благодарно помаргивая. — Оливия, ты гений!

— Кто бы сомневался, — нахально поддакнула ничуть не смущенная комплиментом валькирия. — Собирайся, нужно выбираться из монастыря, пока мы тут не задохнулись.

И действительно, дым в комнате сгустился до состояния тумана, вызывая резь в глазах и надсадный лающий кашель. Я оторвала от простыни две полосы ткани, смочила водой из кувшина, одной завязала себе рот и нос, а вторую — предложила Оливии.

— И чего я не взяла противогазы? — риторически вопросила валькирия, извлекая из рюкзака отличный камуфляжный костюм, дополненный металлокевларовым бронежилетом и бросая обмундирование на стол. — Примерь-ка, вроде бы твой размерчик!

Форма подошла идеально.

— Ты успела посетить арсенал? — спросила я, шнуруя высокие десантные ботинки. — И скажи, какого вообще черта творится в аббатстве?

— Успела, — нахмурилась валькирия, рассовывая по карманам запасные обоймы от «Беретты». — И прошу тебя, не поминай этих богопротивных тварей, итак у нас тут кровососов выше крыши!

— Так что с аббатством? — напомнила я, затягивая вокруг талии кожаный оби и закрепляя под ним оба клинка — Кото и Кайсу.

— Улетные ножички! — завистливо шмыгнула носом подруга, восхищенно разглядывая кэн и вакидзаси. — А на аббатстве можно отныне ставить крест — прости меня Господи за такой мрачный каламбур. Нет теперь аббатства…

— Ясно, — протянула я, до конца осознав тот факт, что мстительные стригои устроили ночной налет на нашу скромную обитель и полностью разгромили небесное ополчение. — Но какого черта наши прославленные бойцы не смогли дать достойный отпор и полегли, как бычки на скотобойне?

Повторное упоминание врагов рода человеческого вызвало новую гримасу негодования на лице Оливии, однако на этот раз она предпочла обойтись без нотаций.

— Думается мне, что здесь не обошлось без отравы. Потому что все, кто присутствовал на ужине в трапезной, уснули беспробудным сном.

— А ты сама? — недоуменно подняла бровь я.

— А я, это… — подруга покраснела, словно я застукала ее за какой-то хулиганской проделкой, — я на диету села, как Натаниэль и советовал…

— Та-а-а-к, — задумчиво протянула я, — я тоже не ужинала, опоздала, да и мастер Кацуо меня, видать, не зря заранее накормил. Неужели он что-то чувствовал? — и тут я вникла в смысл последней фразы ангелицы. — Натаниэль! — я горестно вздрогнула, вспомнив пламя, пожиравшее жилой корпус белокрылых летунов. — Так он погиб?

— Не-а, — Оливия улыбалась от уха до уха, будучи не в силах скрыть охватившей ее радости. — Этот ловелас у себя не ночевал, и на ужине его тоже не было. Стопудово, он к Ариэлле подался, в ее подвальную каморку, и похоже, им там совсем не до еды было!

«Вот ведь чудо! — мысленно подивилась я, наблюдая за лицом подруги. — Странные все-таки создания эти ангелы! Как с сородичем сталкиваются, так сразу собачиться начинают. А на деле оказывается, что они друг за друга искренне переживают!»

— Думаю, они уцелели, если только их в подвале не завалило, — продолжала разглагольствовать ангелица, копаясь в изрядно похудевшем рюкзаке. — Пойдем их искать?

— Непременно, — откликнулась я, осторожно высовываясь в коридор. — И не забудь про Грааль, он не должен попасть в руки стригоев!

— Ты собираешься таскать его с собой? — шокировано ахнула валькирия, шагая следом за мной. — Да неужто ты не понимаешь, что из-за него они и разрушили все аббатство? Тот, у кого будет находиться Чаша Христова, станет объектом охоты всех кровососов!

— Понимаю, — откликнулась я, стараясь рассмотреть в плотной пелене окутывающего нас дыма ступеньки лестницы, чтбы не навернуться со второго этажа. — Но ты можешь предложить другой вариант? Мы просто обязаны спасти Грааль и передать его в руки Верховного понтифика!

— Ну и дура же ты, Сел! — сугубо в воспитательных целях окрысилась Оливия, виновато отводя глаза, чтобы только не признать мою безоговорочную правоту. — Так и стукнула бы тебя! — и она картинно замахнулась кулаком.

Но я понимала, что угроза прозвучала лишь для проформы, неся скрытый оттенок солидарности и уважения к моей решительности защитить самую легендарную реликвию нашей веры.

Я торопливо сбежала по лестнице, уже свыкаясь с мыслью, что мирная учеба в аббатстве закончилась, безвозвратно канув в Лету. Скорее всего, все экзорцисты, кроме меня, погибли. А тот, кто уцелел, вступал в период жестокой войны за выживание всей человеческой расы.

Начиналась эра стригоев.

Мы вывалились за порог спального корпуса и с облегчением сорвали с лиц надоевшие мокрые тряпки, впитавшие в себя немало сажи и копоти. Циферблат на моем запястье показывал два часа ночи, но на улице оставалось светло как днем. Здание арсенала полыхало вовсю, выстреливая снопами ярких искр. Жутко воняло горелым пластиком с примесью кислого запаха тола. В тот самый момент, когда мы с Оливией показались на крыльце, в глубине оружейного склада прогремел второй взрыв, правда, не столь сильный, как первый. Валькирия многословно помянула всю стригойскую родню до третьего колена включительно, жалея загубленные боеприпасы. Я как вкопанная застыла на ступеньке, пытаясь сориентироваться и сообразить, что следует предпринять в первую очередь. Только я хотела сказать, что, красуясь на крыльце, мы представляем собой очень хорошую мишень, как короткая автоматная очередь выбила каменную крошку из декоративной колонны прямо возле моего уха. Мы обе кубарем скатились со ступеней.

— Оливия, — заорала я на бегу, с ужасом ощутив удар пули, к счастью, пришедшийся в закрытую бронежилетом грудь, — колись, в твоем волшебном мешке с подарками есть что-нибудь посерьезнее моего «Глока»? А то я с этой карманной пукалкой много не навоюю!

— А то ж! — довольно осклабилось чумазое лицо подруги. — Причем, учти, я не извращенец Санта-Клаус, я подарки и без чтения стишка раздаю! Держи! — она ловко выхватила из рюкзака какой-то громоздкий предмет и перебросила в мои руки.

Я подхватила подарок на лету. «О, просто замечательно! — я хмыкнула. — Можно было догадаться, что валькирия и шагу не ступит без своих любимых игрушек!» Я закинула на плечо ремень УЗИ, шестидесяти четырехзарядного пистолета-пулемета израильского производства, и почувствовала себя увереннее. УЗИ — серьезная штука, у меня сразу плечо перекосило. И как Оливия эту тяжесть на себе регулярно таскает, ума не приложу.

— Лив, — хохотнула я, — у тебя там, случаем, танка нет?

— Нет, — невнятно просипела подруга, вешая на шею сразу два автомата фирмы «Хеклер-и-Кох» и отбрасывая опустевший рюкзак. — Наш нерасторопный отец-настоятель их не закупил, и как оказалось — зря!

Среди застилающих двор клубов дыма и пламени метались какие-то темные фигуры. Я не целясь пальнула в них пару раз на всякий случай, прекрасно понимая, что если это стригои, а в обойме УЗИ находятся обычные патроны вместо освященных, то ничего кровососам не сделается. У меня за спиной ангелица что есть мочи лупила из автомата, по-моему, как это ни парадоксально прозвучит, от души наслаждаясь происходящей бойней. Богиня войны наконец-то очутилась в своей стихии.

Позволив валькирии прикрывать меня с тылу, я на минутку опустила узкое оружейное дуло, всегда напоминавшее мне клюв хищной птицы, и прищурила слезящиеся от дыма глаза. Так, вон то большое темное пятно прямо перед нами, от которого еще долетают редкие звуки выстрелов, — учебный корпус. За спиной у нас — спальный блок экзорцистов. Догорающие справа руины — обиталище ангелов, ставшее одной огромной братской могилой. Значит, по левую руку от меня скрывается во мраке не вызвавший интереса стригоев хозяйственный флигель со злополучной поварней и комнатками немногочисленных ангелиц. А еще — с тем самым искомым подвальчиком, где обитает Ариэлла — «умывальников начальник и мочалок командир», сама до недавнего времени чем-то напоминавшая старую мочалку. Да простят меня Натаниэль и поэт Самуил Маршак.

— Туда, — я хлопнула по плечу не на шутку увлекшуюся перестрелкой Оливию, — отступаем по направлению к подвалу.

— Вот уроды! — рявкнула ангелица, швыряя на землю опустевший рожок и спешно перезаряжая оружие. — Да их тут не меньше сотни!

— Потом посчитаем и посчитаемся, — пообещала я, увлекая рвущуюся в бой подругу к маленькой незаметной двери, через которую обычно вносили и выносили корзины с бельем. — Вот найдем Натаниэля и решим, что нам делать дальше.

Пропихнув Оливию вперед себя, я едва успела сделать несколько шагов вглубь прохода, настороженно ступая по истертым за столетия каменным ступеням, как вдруг близкий взрыв, сотрясший стены флигеля, внезапно поднял нас вверх и резко бросил на пол коридора. Комья земли и острые обломки кирпичей щедро застучали по спинам, в голове зазвенело. «Две контузии в течение одного часа — это, пожалуй, уже перебор!» — вяло подумала я, медленно переводя себя в сидячее положение и выплевывая набившуюся в рот грязь. Рядом премерзко ругалась Оливия, осторожно ощупывая разбитый нос.

— Ты в порядке? — теперь наступила моя очередь интересоваться состоянием подруги.

— Ерунда, до свадьбы заживет! — вынесла вердикт валькирия, прижимая к переносице холодное лезвие ножа. — Очевидно, какая-то скотина заметила, как мы юркнули в эту дверцу, и метнула гранату нам вслед.

— Коридор позади нас обвалился, — я оценила нанесенный взрывом ущерб и поднялась на ноги. — Так что в ближайшее время преследовать нас не станут, а это, наверное, стоит твоего травмированного носа.

Оливия посмотрела на меня как-то не очень доброжелательно. Вот уж никогда бы не подумала, что наша валькирия так яро радеет о своем внешнем виде!

Минут пять мы петляли извилистыми проходами, освещая дорогу карманными фонариками и пытаясь разобраться в нагромождении каменных блоков, заваливших и без того узкие переходы. Наконец, миновав несколько дверей, Оливия, гораздо лучше меня знавшая планировку этого корпуса, вывела нас к довольно неприметной дверке, окованной внушительными поржавевшими железными полосами.

— Здесь! — валькирия решительно направила указательный палец в сторону мощной створки. — Личная комната Ариэллы.

Я корректно постучала.

Из-за двери не доносилось ни звука.

— Нат, хватит дурить, открывай! — сердито рявкнула ангелица, сильно гнусавя в разбитый нос.

— Сова открывай, медведь пришел! — шутливо поддержала я с аристократичным прононсом, образовавшимся по причине пыли, набившейся везде куда можно и куда нельзя. Я конечно же отдавала себе отчет в неуместности подобных шуточек, но предпочла выкрикнуть что-то нейтральное, путь и мало подходящее к нынешней плачевной ситуации — опасаясь напугать чувствительную Ариэллу.

Но, увы, никто ни кинулся открывать запертую изнутри дверь. Очевидно, наши доводы показались весьма неубедительными для забаррикадировавшихся в комнате влюбленных. Мы с Оливией растерянно переглянулись.

— Какого черта! — недовольно буркнула валькирия, пиная дверь ногой. Упоминание нечистого ее уже ничуть не коробило.

Как выяснилось тут же, дверь лишь внешне выглядела прочной, на деле она оказалась прогнившей насквозь. Трухлявые доски не выдержали напора атлетически сложенной девицы, с первого же удара бесславно уступив грубой силе.

— Что и следовало доказать! — самодовольно провозгласила Оливия, делая шаг в освободившийся проход. Я последовала за ней.

Внезапно в наши лица буквально врезалось непроницаемое облако, состоящее из каких-то белых, непереносимо вонючих крупинок, заставляющих чихать и кашлять, а затем на мою многострадальную макушку обрушился чудовищный удар, снова переводя меня в лежачее положение…

Помнится, однажды наш хулиганистый Уриэль весьма аргументированно, хотя излишне многословно излагал восхищенным молодым ангелам, что женщины практически ничем не отличаются от собак. Точно так же безоговорочно преданы своему хозяину, так же, как и брехливые шавки, часто лают по пустякам и так же хорошо выполняют команду «лежать». Может быть, эти циничные высказывания все-таки оказались не лишены некоторой доли здравого смысла, а?

Конрад Майер задумчиво поскреб широкую, обильно заросшую черными волосами грудь, поставил на компьютерный стол початую банку пива «Бавария», пару секунд поколебался, но все-таки нажал кнопку включения системного блока. Фривольно, как хорошей знакомой, подмигнул изображению аппетитной блондинки на мониторе и, справедливо рассудив, что все ресурсы компьютера продолжат загружаться еще некоторое время, отправился на кухню, предусмотрительно прихватив с собой недопитое пиво. Проходя через коридор, он не удержался, чтобы не полюбоваться в большом настенном зеркале своей поджарой фигурой, для пущего эффекта немного втягивая живот и напрягая бицепсы и трицепсы. Но, нужно признать, втягивать-то по большому счету было нечего. Вредная привычка, заключавшаяся в частом и бессистемном употреблении пенистого хмельного напитка, полностью искупалась регулярными походами в спортзал и ежедневными утренними пробежками. «Ну, почти ежедневными!» — не стал лукавить господин Майер, поглаживая свежевыбритую голову. Отрастить волосы Конрад пытался уже неоднократно, но каждый раз, с отвращением глядя на жесткую щетку, криво расползающуюся по вискам и затылку, плевался в сердцах, вновь обриваясь до стерильной гладкости бильярдного шара. Впрочем, отсутствие волос не только придавало ему некую инфернальную загадочность, весьма броскую на фоне нынешнего повального увлечения длинными шевелюрами, но и, по фанатичным заверениям прекрасной половины человечества, выгодно подчеркивало красоту его мужественного лица. «А лицо — да, не подкачало! — Конрад довольно крякнул, рассматривая в зеркале свои высокие скулы, твердый подбородок, нос красивого очерка и мягкие карие глаза, опушенные длинными черными ресницами. — Вот так-то, господин рыцарь!» — после чего он саркастично оттянул резинку атласных спортивных трусов, отпустил ее, позволив звонко щелкнуть по рельефному прессу, и важно прошествовал в святая святых своей римской квартиры — вместительный пищеблок, плотно заставленный разнообразной бытовой техникой. Конрад уважал комфорт.

Там он засыпал в кофеварку порцию свежесмолотого мокко — горьковатого, но стопроцентно мужского, достал из холодильника еще одну банку любимого пива и щелкнул пультом, включая плазменную панель небольшого телевизора. Уткнувшись в недра хладоагрегата, он игриво дернул обтянутыми алым атласом ягодицами, приветствуя очаровательную Бьянку, популярную ведущую новостей на первом канале крупнейшего итальянского телевизионного холдинга. Видимо, фигуристая брюнетка тоже не осталась равнодушной к прелестям Конрада, потому что немедленно расплылась в заученной улыбке и защебетала тонким голоском:

— По уверениям нашего собственного корреспондента, вид выгоревшего дотла аббатства являет собой поистине удручающее зрелище, производя неизгладимое впечатление даже на самых стойких и опытных в подобных делах пожарников.

— Ага, знаем мы ваших хваленых пожарных, — иронично ответил Конрад, продолжая стоять к Бьянке спиной, и с подозрением обнюхивая извлеченный из холодильника кусок ветчины. — Да они при одном виде обгорелого трупа мыши в обморок падают!

Наверное, ведущая тоже не очень-то доверяла компетентности провинциальных служб спасения, потому что скорчила скорбную мордочку и продолжила излагать сводку новостей.

— Среди множества тел пострадавших удалось опознать личности многочисленных обитателей аббатства — монахов и послушников. Но, как нам стало известно из достоверных источников, среди руин также обнаружены трупы каких-то странных, с трудом поддающихся научной классификации существ, что позволило сделать выводы об участии аббатства ди Стаффарда в проведении запрещенных законом вивисекционных опытов над животными. Благополучный городок Салуццо еще не видал столь громкого скандала! Личный секретарь папы римского Бонифация XIII уже выступил с официальным заявлением о непричастности Римской католической церкви к творимым в Салуццо противоправным действиям!

— Ну, молодцы, просто молодцы! — ехидно прокомментировал услышанное Конрад, наконец-то признав ветчину пригодной к употреблению, педантично нарезая ее ровными ломтиками и выкладывая на раскаленную сковородку. — Я, милочка, церковников знаю давно и хорошо, поэтому могу уведомить вас, синьорина Бьянка, что там, в Салуццо, явно не обошлось без вмешательства иных рас. Причем, видимо, там приключилось что-то действительно масштабное, раз Ватикан не успел своевременно подчистить улики и вынужден теперь так яро открещиваться от несчастных убиенных монахов. Так что, милая Бьянка, — он со вкусом разбил на сковородку одно за другим целых пять яиц, — забудьте-ка вы об этом злополучном ди Стаффарда и приходите ко мне завтракать!

Но в ответ ведущая, анорексивно замученная низкокалорийной диетой, не одобрявшей такого термоядерного избытка холестерина, кокетливо улыбнулась и исчезла с экрана, уступив место накаченному молодому человеку, принявшемуся увлеченно рассказывать о соревнованиях по футболу. Мужчин Конрад не любил, к футболу дышал равнодушно, поэтому он переключил телевизор на музыкальный канал и с аппетитом в одиночку принялся за гигантскую яичницу с ветчиной, запивая ее частыми глотками пива. Утолив первый утренний голод и подбирая хлебной корочкой последние капли оливкового масла, господин Майер снова и снова пытался понять, что же именно так насторожило его в рассказе Бьянке, не давая выветриться из головы этой, в общем-то совершенно пустяковой новости. И лишь попивая крепкий кофе, Конрад неожиданно прозрел, да причем так внезапно, что с воплем: «Вот ведь черт!» — подпрыгнул на табуретке, чуть не опрокинув чашку с мокко на свои щегольские трусы. Он вспомнил.

Дай бог памяти, но это произошло лет этак сто двадцать назад, при пра-пра-прежнем Верховном понтифике, когда Конрад еще поддерживал некоторую видимость деловых отношений с всемогущей ватиканской канцелярией. Именно тогда Майер получил от Церкви специфический заказ, сводившийся к поимке некоего резвого суккуба, посмевшего докучливо навязывать свое любвеобильное общество одному из особо приближенных к папе кардиналов. Надо сказать, суккуб оказался (вернее — оказалась), прехорошенькой и весьма фигуристой рыжеволосой девицей — как раз во вкусе самого Конрада. Настолько сексапильной, что отважному рыцарю стоило огромных душевных мучений развоплотить столь очаровательное существо. Но демон был силен, и Конраду понадобилось нечто большее, чем просто освященные в ближайшей церкви пули и ножи. Да и как на беду дата охоты пришлась как раз на полнолуние. И если бы не ковчежец с частицей мощей святого отца Ионофана, известного экзорциста и усмирителя плоти, не миновать бы Конраду острых когтей демоницы. Вот именно тогда он и попал в тайное хранилище Ватикана, битком набитое всяческими чудесными вещицами. Впоследствии, так и не сойдясь в цене за истребленного суккуба, рыцарь самочинно оставил себе заветный ковчежец, неоднократно после этого спасавший ему жизнь. Но главное заключалось не в этом. Пребывая в хранилище и восхищенно пялясь на то, что большинство верующих искренне считают сказками и небылицами, рыцарь полушутливо-полусерьезно спросил папского секретаря о том, не хранится ли в этом местечке сам святой Грааль. И получил столь же несерьезный ответ: дескать — хранился лет …дцать назад, да вот пришлось передать его в Салуццо, мол, он там нужнее. Тогда Конрад не придал особого значения услышанному, посчитав туманное высказывание всего лишь проявлением оригинального чувства юмора пожилого ватиканского секретаря, всегда бывшего себе на уме. И вот сейчас что-то неожиданно щелкнуло в мозгу охотника, переключив мысли на это давно позабытое название — Салуццо!

Рыцарь рассеянно запихнул грязные тарелки в посудомоечную машину, извлек из холодильника очередную банку пива и почти галопом устремился обратно в спальню, к компьютеру, влекомый каким-то нехорошим предчувствием. Компьютер, телевидение и огнестрельное оружие принадлежали к той не слишком-то большой группе современных вещей, которые Конрад считал полезными и достойными внимания. Все прочее, по его мнению, за истекшие столетия сильно деградировало и выродилось, привнося в размеренное течение жизни массу досадных разочарований. Вот взять, к примеру, пиво — за последние лет семьдесят-восемьдесят его совсем разучились варить, причем, совершенно не стесняясь выдавать за сей благородный напиток какую-то омерзительную бурду, сверх меры напичканную вредными для здоровья консервантами и суррогатами.

Но, пожалуй, единственным, что за прошедшие столетия ничуть не проиграло, а даже заметно выиграло, были столь любимые Конрадом женщины. Он обожал их всех — чопорных брюнеток, тупо-сексуальных блондинок, рассудительных шатенок и, конечно же, взбалмошных, безудержно эмоциональных рыжеволосых дам. А ведь именно такая рыжеволосая девица и стала источником удивительного долголетия Конрада, подарив ему этот неожиданный презент в комплекте с нечеловеческой силой, отменной реакцией и неприятной зависимостью от лунных фаз. Конрад был вервольфом. Каждое полнолуние его волчья сущность требовательно просилась на волю, доводя своего обладателя до состояния невменяемой одержимости, часто называемой «амок» — когда все его нервы болезненно реагировали на малейшее раздражение, грозя начать обращение от любого мало-мальски возбуждающего фактора. За миновавшие столетия он научился стабильно контролировать собственное тело, сумев подчинить железной воле, казалось бы, абсолютно не управляемый процесс преобразования в волчий облик, даже в самые напряженные моменты оставаясь человеком, но все равно — неизменно страдая в разгар полнолуний жуткими головными болями и вспышками трудно управляемой ярости.

А ведь все начиналось так хорошо. Правоверный католик, происходивший из обедневшего, но благородного немецкого рода рыцарей фон Майеров, Конрад в 1307 году добился высокой чести вступления в орден тамплиеров, получил белый плащ шевалье и даже нес службу в парижском Тампле — штаб-квартире великого магистра Жака дэ Молэ. Лишь чудом ему удалось избежать ареста, охватившего подавляющее большинство братьев, и в одиночку скрыться среди простонародья, затерявшись в многолюдном Париже. И только спустя многие десятки и сотни лет, накапливая и анализируя информацию, Конраду стало понятно, что ужасная участь, постигшая орден «нищенствующих рыцарей Христа и Храма Соломона», оказалась вызвана горячим желанием папы Климента V и короля Франции Филиппа Красивого захапать святой Грааль, якобы переданный тамплиерам несколькими чудом уцелевшими альбигойцами. Теперь-то, в двадцать первом веке, Майер не сомневался, что Ватикану удалось таки заполучить бесценную реликвию. Но тогда, в пятницу тринадцатого октября, Конрад еще ни о чем не догадывался, с трудом оторвавшись от преследования королевских рейтар, переодевшись в одежду свинопаса и тайно выбравшись через окно кухни на задний двор Тампля. Иногда Конрад сам осуждал себя за проявленное в тот день малодушие, но ведь тогда ему едва минуло двадцать лет, и с тех пор он отлично усвоил зловещий, но не ясный обычным людям смысл вкладываемый в фатальную дату — пятница тринадцатое.

Став свидетелем жесткой казни схваченных и оклеветанных тамплиеров во главе с магистром де Молэ, заживо сожженных на костре Еврейского острова напротив королевского дворца, Конрад в ужасе бежал в родную Лотарингию. Пробираясь под отчий кров, он охотно и неосмотрительно воспользовался гостеприимством рыжекудрой хозяйки захудалого полуразрушенного замка, пригласившей его переночевать. Той необычной ночи было суждено навсегда запечатлеться в памяти опального тамплиера.

Стоял промозглый, холодный декабрь 1314 года. Семь лет минуло с момента ареста тамплиеров, семь долгих лет скитался Конрад из страны в страну, пытаясь хоть чем-то помочь невинно осужденным братьям. О, теперь он казался уже далеко не тем наивным и восторженным двадцатилетним мальчишкой. Страдания и лишения закалили плоть, частично иссушив утратившую опору душу. Но ничего не получилось. Уже одно только проклятое слово «тамплиер» вызывало волну негодования и агрессии со стороны тугодумов вилланов, а именем Жака де Молэ в деревнях пугали непослушных детей, поставив его в один ряд с демонами и прочей богопротивной нечистью. Помощи не нашлось нигде. Конраду оставалось одно — смирно заползли в старый отцовский замок, попытаться все забыть и начать жизнь заново, с нуля.

Проводив в последний путь Великого магистра, рыцарь Майер бережно хранил горсть смешанной с прахом земли, собранной на пепелище Еврейского острова. Но теперь Конрад ехал домой. Деньги закончились так давно, что он уже как-то привык обходиться без них. Одежда прохудилась, превратившись в лохмотья нищего, а верный конь едва переставлял ноги от голодухи, вяло бредя сквозь слепящий снег с дождем, начисто скрывший от глаз грязную, набухшую колдобинами дорогу. Отощавший до состояния скелета скакун пал в тот самый момент, когда впереди забрезжил смутный огонек, а вместе с ним и слабая надежда на спасение. Ни единой слезинки не выкатилось из ввалившихся от истощения глаз бывшего тамплиера, почти завидовавшего единственному другу, отошедшему в иной, лучший мир. Бросив на дороге труп Буцефала, Конрад, едва не теряя сознание, плелся вперед, стараясь не упускать из вида то вспыхивающий, то робко затухающий огонек. Наконец, замерзнув почти до смерти, он достиг уродливого, рассыпающегося от старости замка, густо припорошенного свежевыпавшим снегом.

Двери ему открыла сама хозяйка — рыжеволосая, симпатичная и далеко еще не старая, по ее словам — вдовевшая уже пять невыносимо долгих лет. Как в полусне принимал продрогший и оголодавший Конрад ее заботы — сначала внушительную бадью с горячей водой, а затем и одежду покойного супруга, пришедшуюся почти впору высокому и широкому в кости рыцарю. Нежась в клубах влажного пара, поднимающегося над непритязательной ванной, Майер с горестным вздохом рассматривал свои худые руки и ноги, утратившие прежнюю мощь. Ведь когда-то он легко орудовал тяжелым двуручным мечом и, будучи еще совсем молодым сержантом, успел прославиться в двух Крестовых походах, участвуя в отвоевании у неверных сарацинов великой святыни — обломков истинного Креста, когда-то стоявшего на Голгофе и впитавшего кровь и пот Господа нашего Иисуса Христа. Но теперь внешний вид могучего рыцаря, за отвагу и стремительность получившего у врагов уважительное прозвище Ифрит, удручал. Рыжекудрая хозяйка с умильным ворчанием заботливо оттирала жесткой мочалкой многочисленные шрамы и отметины, покрывающие ослабевшее и исхудавшее тело. А последовавшая за ванной обильная трапеза вконец разморила буквально засыпающего на ходу гостя. Съев огромный ломоть хорошо прожаренного мяса, совсем уже позабытого на вкус, Конрад с трудом добрел до спальни и вниз лицом рухнул на свежие полотняные простыни. Он рассчитывал проспать как минимум до полудня следующего дня, но разбудили его намного раньше…

Полная, круглая как блин луна скупо светила в высокое окно, затянутое неровными кусками мутного, дурно выполненного стекла. Предметы обстановки плавали в густых полутенях, приобретая вид синих мрачноватых неровных пятен замысловатых, а порой и пугающих форм. О, эта загадочная волшебница-луна, молчаливая наперсница тайных влюбленных и неоценимая сообщница ловких ночных татей. Небесное светило, с незапамятных времен олицетворяющее силу мстительной и древней богини Гекаты, властительницы мертвых душ, рыскающих на перекрестках трех дорог в поисках неосторожной жертвы. Пособница ведьм и колдунов, освящающая тайную мистерию ночного шабаша. Недаром ее узкий серпик является талисманом приверженца магометанской веры, закоренелого и непримиримого врага всех истинных христиан. С самых младых ногтей Конрад неосознанно побаивался лунного света, приписывая его очаровывающие, смущающие душу свойства козням лукавого Дьявола. И как выяснилось впоследствии, не без причины.

Утомленного рыцаря разбудило откровенно похотливое прикосновение маленьких женских ручек. Пухлые пальчики собственнически скользнули по распростертому на ложе мужскому телу, требовательно остановившись в области паха. Сквозь ускользающие обрывки сна Конрад подумал о том, что многие из его братьев по оружию имели жен и любовниц, да и он сам никогда не давал обета безбрачия. Он вспомнил чернокудрую и черноокую чаровницу Эсфирь, щедро дарившую ему свои несдержанные ласки в далеком Иерусалиме, но настойчивое внимание хозяйки отогнало давнее увлечение, являя действительность, во сто крат более сладостную и доступную. В свете луны Майер заметил жадно приоткрытые алые губы, тянущиеся к его лицу. И он не стал мучить отказом столь любезную и привлекательную хозяйку. Сжав в объятиях полный, но соблазнительно гибкий стан, он страстно ответил на горячий поцелуй. Сорванная его сильными руками женская сорочка белой птицей порхнула на пол. Не в силах совладать с разливающимся в чреслах огнем желания, Конрад трепетно завис над нежной плотью, распаленный близостью момента соития… как вдруг страшная судорога сотрясла все члены прекрасного тела хозяйки замка, сопровождаясь внезапным появлением жестких черных волос, пробивающихся через бархатистую кожу бедер и груди. Пораженный гость наблюдал, как фигура женщины скрючилась, а лицо, наоборот, вытянулось, приобретая очертания мерзкой волчьей морды, ощерившейся набором острых клыков. С воплем ужаса Конрад спрыгнул с кровати. Черная как смоль волчица недовольно зарычала, на полусогнутых лапах осторожно приближаясь к замершему у камина рыцарю. Майер схватил увесистую кочергу, во весь голос взывая к Господу, и в этот момент волчица прыгнула…

Два движения слились в одно. Конрад неожиданно почувствовал в руках остатки былой силы, и это спасло ему жизнь, позволив раскроить череп демонической твари. Обливаясь кровью, оборотень рухнул на пол, успев в момент падения все-таки дотянуться и ухватить клыками обнаженное мужское предплечье. Конрад зажал неглубокую рану, истово вознося благодарственную молитву и радуясь чудесному спасению. Наутро он покинул проклятый замок, найдя на конюшне холеного жеребца и малую толику денег в комнатах запасливой хозяйки. Саму же рыжекудрую бестию, после кончины немедленно обретшую прежнюю красоту и стать, он собственноручно похоронил в саду замка, прочитав несколько заупокойных слов на ее могиле. Конрад продолжил путь домой, с облегчением полагая, что весьма легко отделался от свалившегося на его голову приключения. Но так продолжалось лишь до следующего полнолуния.

Страшная трансформация, совпавшая с полной фазой луны, настигла Конрада в лесу, обратив его в чудовищное создание, обуянное жаждой убийства. Домой Майер так и не вернулся. С тех пор он безропотно нес уготованный ему крест, приспособившись к своему получеловеческому-полуживотному естеству и облику. Конрад стал вервольфом, со временем даже научившись находить некоторые приятные стороны столь необычного существования. Хлебнув всякого в жизни, он постепенно приобрел репутацию непревзойденного наемного убийцы и опытного охотника за всякой нечистью, принимая поступающие к нему многочисленные и хорошо оплачиваемые заказы. Этим Конрад и жил.

Но бывший рыцарь вполне мог гордиться тем, что никогда еще не спровадил на тот свет кого-то не заслужившего, по его беспристрастному мнению, столь страшной участи и никогда не шел на сделку с собственной совестью. Он всегда тщательно собирал необходимую информацию, разносторонне характеризующую будущую жертву, и неоднократно случалось так, что категорически отклонял выгодный заказ, не сочтя его приемлемым для своих моральных принципов и правил. Благодаря этим качествам Конрад зарекомендовал себя как человек в высшей степени честный и справедливый. Его уважали, боялись, а зачастую даже ненавидели. Число его врагов звалось легионом, вынуждая из соображений личной безопасности соблюдать безупречную секретность, иметь несколько великолепно укрепленных квартир и научиться искусно заметать следы. Мало кто из заказчиков знал его в лицо, никто из закадычных друзей даже и не догадывался об истинном образе жизни этого обаятельного улыбчивого парня. Ни одна из его часто меняющихся пассий не гостила на конспиративных квартирах Майера. Но при всем этом не испытывающий стеснения в средствах рыцарь нередко участвовал в различных благотворительных акциях, жертвуя немалые суммы денег на детские приюты и хосписы для больных раком людей. Конрад часто влюблялся, но еще ни разу не любил по-настоящему. Он имел вполне симпатичную и респектабельную внешность, в глубине души всегда оставаясь кровожадным и необузданным оборотнем. Ведь слишком часто наш внешний облик ничуть не соответствует тайному содержимому душ, являясь всего лишь умело используемой обманчивой иллюзией. Случается, что волк имеет облик привлекательного молодого человека безупречного телосложения, а хрупкий белокурый херувим таит в себе повадки и замашки мерзкой, паразитирующей на доверчивых существах гидры. Внешность обманчива, а внутреннее содержание подобно драгоценной жемчужине, скрытой глубоко под раковиной и мягкими тканями глубоководного моллюска. Гармоничное соединение зримого и незримого навсегда остается конечной, но труднодостижимой целью нашего земного бытия. Сложно сказать, достиг ли семисотлетний вервольф этой гармонии, но бесспорным являлось одно — Конрад стал чрезвычайно противоречивой, непредсказуемой, сложной и запутанной натурой. Натурой, болезненно мечущейся в поисках потаенного смысла своего долгого и весьма бурного существования.

Глава 9

— Ой, ой, ой! — жалобный голос буквально ввинчивался в мою невыносимо ноющую голову. — Нат, что же ты натворил-то?

— Здрассти, а почему это я? — возмущенно отозвался хорошо узнаваемый грудной баритон Натаниэля. — Это же была твоя идея — засыпать врагов стиральным порошком и огреть по голове валиком для отбивания белья!

— Так ведь врагов! — сердито шипела Ариэлла, пытаясь оправдаться.

— А мне некогда их сортировать! — отчаянно огрызнулся ангел. — В добавку ко всему, здесь темно, как у черта в заднице, да еще и ситуация стрессовая! И кстати, до сегодняшнего дня у меня вообще врагов не водилось.

— Зато теперь появились! — мрачно констатировала Оливия, вытирая носовым платком слезящиеся глаза. — Двое, вернее — две!

— Вот уж точно — святая простота! — хихикнула я, вытряхивая из волос белые крупинки стирального порошка. — Нат, черт бы тебя побрал, я ведь совсем недавно перхоть вывела. Усвой, пожалуйста, на будущее: если у тебя совсем нет врагов — значит, ты плохо разбираешься в людях!

Натаниэль печально кивнул.

— А что там наверху случилось-то? — обеспокоенно поинтересовалась Ариэлла, испуганно прижимаясь к широкоплечему юноше.

Я несколько секунд молча разглядывала ее тоненькую фигурку, изумленная невероятной метаморфозой, произошедшей с ранее неприметной старой девой. Лишившись высохших остатков крыльев, Ариэлла утратила и свою неказистость. Теперь передо мной стояла юная дева — хрупкая и стеснительная, окутанная искрящимся облаком длинных пепельных волос, сквозь струящиеся пряди которых радостно сияли голубые, как незабудки, глаза. «Вот ведь что любовь с людьми делает!» — про себя подивилась я.

Воспользовавшись моей задумчивостью, Оливия в нескольких словах, по-военному коротко и емко обрисовала сложившуюся ситуацию. Нат печально присвистнул. Ариэлла сдавленно охнула и с размаху села на огромную кипу скомканных простыней.

— Аллилуйя! — привычно буркнул ангел. — Значит, стригои захватили аббатство! А нам-то что теперь делать?

— Давайте отсидимся в этой комнате, — тонкие пальцы Ариэллы просительно ухватились за мое запястье, голубые глаза лучились надеждой. — Здесь безопасно. А к утру кровососы все равно уберутся из монастыря.

Я мрачно хмыкнула: