Дочь Господня Устименко Татьяна
— Как бы там ни было, но этот выродок должен немедленно умереть! Это самое малое, что мы можем сделать для Селестины — отомстить за нее! Аллилуйя!
Обе ангелицы согласно закивали.
Так и не отпуская едва начавшую осознавать действительность жертву, Оливия расстегнула кобуру и вытащила «Беретту». Подумала мгновение и решительно приставила дуло пистолета ко лбу злодея, злорадно замечая обильно выступившую испарину страха. Мужчина умоляюще выкатил серые глаза и протестующе засипел. Оливия ухмыльнулась.
— Гори в Аду! — ее палец лег на спусковой крючок…
— Не надо, Лив, отпусти его! — хрипло прозвучало из угла купе.
Ангелы обомлели.
Оливия рефлекторно разжала захват, и освободившийся незнакомец, судорожно хватая воздух широко разинутым ртом, звучно шмякнулся на пол. Не доверяя собственным ушам, ангелица медленно обернулась.
Сначала она увидела белого как полотно Натаниэля, одной рукой поддерживающего лишившуюся сознания Ариэллу, а второй — безостановочно крестящегося мелкими суетливыми движениями. А потом ее панически вытаращенные глаза плавно переместились на мертвую подругу. Вернее — на ту, которая еще мгновение назад выглядела хладным и неподвижным трупом. Но сейчас Селестина эффектно восседала на упругих диванных подушках, изящно подогнув под себя обутую в сапог ногу и задумчиво склонив растрепанную голову. Левой ладонью она оперлась на пребывающий в совершенном беспорядке столик, а согнутыми пальцами правой — сосредоточенно копалась в простреленном виске. Такого противоестественного зрелища не выдержали даже закаленные нервы валькирии.
— Чур меня! — сипло выдавила Оливия, ощущая странный звон в голове и неприятный комок тошноты, поднимающийся из желудка. — Изыди, Сатана!
— Лив, ты чего, пирожных до умопомрачения объелась, что ли? — недовольно спросила недавняя покойница, вытягивая из головы пулю и с облегчением бросая ее на пластиковую поверхность столика. — А это еще что за дрянь? У меня от нее мигрень началась.
Плохо сфокусированным взглядом Оливия проводила смертоносный кусочек свинца, медленно катившийся по нежно-голубой столешнице. Окружающий мир неожиданно утратил четкость, раскачиваясь все сильнее и быстро превращаясь в хаотическую мешанину разноцветных полос.
— Мамочка! — успела напоследок выдохнуть валькирия, опускаясь точно на седовласого незнакомца, и первый раз в жизни упала в глубокий обморок.
Ранняя весна уже властно заявляла о своих законных правах, к полудню наполняя мир упоительным теплом и всепроникающими потоками хрустально-чистого солнечного света. Нежные перистые облака легко скользили по голубому небу, невесомые и праздничные, будто платье для первого причастия. Сумерки тоже были теплыми и чарующими, словно созданными для предвкушения интимного ночного свидания. Но на этом границы весны заканчивались. Ночь по-прежнему принадлежала зиме, все еще неся холод и разочарование. И если день всегда олицетворял победу светлых сил, вознося возвышенный гимн добру и справедливости, то ночь неизменно оставалась верна одной себе, без остатка растворяясь в темном колдовстве инфернальных существ, составляющих единое целое с жестокостью и Тьмой. Ночь принадлежала стригоям.
Гонтор де Пюи протянул унизанную перстнями бледную руку, поднял медвяно благоухающее кленовое полено и бросил его в камин. Жадные языки пламени немедленно вгрызлись в желанное подношение, взвиваясь узкими красными ленточками. Прищуренные глаза «Совершенного» неотступно следили за древним священнодействием, испокон веков завораживающим дух и разум человека. Огонь напоминал ему саму жизнь, безостановочно пожирающую все новые и новые людские тела, подпитывающие бесконечный процесс рождения и смерти. И магистру совсем не хотелось, чтобы этот величайший круговорот неожиданно оборвался, неразумно остановленный дерзкой женской рукой. Рукой его внучки Андреа…
«Нужно делать добро из зла», — немного пафосно напомнил себе Гонтор, откидываясь на спинку кресла и любуясь прогоревшими углями, синевато отсвечивающими сквозь тонкий слой серого пепла. Камину удалось ощутимо нагреть небольшую комнату, прогоняя из нее холод ночи. Из комнаты — но отнюдь не из сердца и души старого рыцаря. Ибо там безысходно царила многолетняя осень, не подвластная чарам наступающей весны. Осень — неоднократно уступавшая место суровой, вьюжной зиме. А старый рыцарь слишком не любил зиму, чтобы послушно смириться с ее властью. Поэтому он излишне часто жег бесценные дрова своей души, пытаясь хоть немного отсрочить наступление вечных холодов. Он умел делать добро из зла, немного замедляя приближение страшных времен. Раньше это ему удавалось. Раньше, но не сейчас.
«Добро можно создавать из чего угодно, — продолжал размышлять де Пюи, пытаясь отыскать в себе каплю былой смелости. — Ведь оно существовало всегда, даже в самую темную эпоху. Нужно только научиться видеть и находить его везде, а зло — наш неизменный спутник, наша черная тень — пусть знает свое место. Я мечтал о том будущем, когда счастье станет доступным для всех, достанется нам практически даром. И тогда никто уже не уйдет обиженным. Но я просчитался — обиженные найдутся всегда. И никуда от этого не деться, ибо счастьем невозможно наградить всех без исключения. Счастье всегда возникает за счет чьей-то жизни — но многие лицемерно отворачиваются от этого факта и уходят прочь — счастливые, вечно молодые и бессмертные. Но ведь и они тоже платят за свою долю счастья, сами того не замечая — или не желая замечать. Платят способностью любить, жалеть, видеть прекрасное… Получается, что счастье никому не дается даром. Да и зачем нам такой подарок, какой от него прок? Право на счастье нужно заработать, а не высасывать вместе с чужой кровью. Его нужно взрастить в самом себе, а не украсть или купить… — Гонтор почти задохнулся от внезапно нахлынувшего осознания того, как сильно он испортил свою жизнь. — Я потерял все, ради чего стоило жить, — сказал он себе, заливаясь просветленными слезами умиротворения и облегчения, — я запутался в переплетении миражей и потерялся сам. Но теперь я прозрел…»
«Совершенный» поднялся и подошел к музыкальному центру, установленному на невысокой тумбочке и снабженному мощными колонками. Гонтор категорически не воспринимал все эти современные машины, но стереосистему терпел, превозмогая свои принципы ради одной единственной песни. Он нажал на кнопку, с удовольствием понаблюдал, — как оживает стеклянная панель, расцвечиваясь россыпью красных огоньков эквалайзера. Динамики восхищенно вздохнули, словно были одушевленными, а потом из них полились чарующие переливы флейт, разбавленные серебряным эхом проникновенной арфы. Женский голос, грудной и страдающий, запел отчаянную песню любви и прощания.
- Опять разлили в воздухе хрусталь,
- И то ли дымка, то ли просто просинь.
- Клин журавлиный улетает вдаль,
- А вслед за ним тотчас приходит осень.
- Тоска незримая струится между строк,
- И мы с тобой любви в душе не носим,
- Пора, мой друг, нам подвести итог,
- А вслед за ним тотчас приходит осень.
- Рябины цвет зарделся ярче губ,
- Мы до весны слова любви забросим,
- Последний стих как заморозок груб,
- А вслед за ним тотчас приходит осень.
- Ты здесь, со мной, но вроде — не со мной,
- Мы расстаемся, мы тепла не просим,
- Конец любви, обычной и земной,
- А вслед за ним тотчас приходит осень.
- Наш первый снег — как траурный покров,
- Как акростих, что я пишу для друга,
- Прощаясь с ним дыханьем нежных строф…
- А вслед за мной тотчас приходит вьюга….
Иногда Гонтор жалел, что слова этой удивительной песни написаны не им — песни, невероятно созвучной его мечущейся, разочарованной душе. Песни, невероятно схожей с его судьбой и сущностью. Ведь он точно так же провожал птичьи стаи и ушедшую любовь, безропотно сносил расставания и потери, искал и не находил. Великий магистр слишком долго жил в вязком тумане осени, чтобы не попытаться остановить наступление беспросветной зимы. Гонтор протянул дрожащую руку, вынул из проигрывателя диск с песней и сломал его пополам. Динамики издали протяжный крик горя. Одинокая слезинка сожаления и раскаяния скатилась по впалой щеке старого стригоя. Вместе с диском «Совершенный» сломал и свою неудавшуюся жизнь, лишаясь права на отступление и сжигая за собой мосты. Теперь он готовился принять свой последний бой, пытаясь сотворить добро из того единственного, что принадлежало ему всегда — из зла и Тьмы. Магистр поднял со стола трубку сотового телефона и медленно простучал по клавишам, набирая короткое сообщение. И это тоже стало вызовом неудавшейся судьбе. Теперь де Пюи оставалось одно — ждать ее ответного жеста…
Гонтор расправил сутулые плечи, надел шляпу и вышел из комнаты быстрой уверенной походной человека, принявшего правильное решение. Время колебаний закончилось.
В начале было слово. Но, судя по тому, как события стали развиваться дальше, слово это явно носило весьма неблагопристойный характер.
— … — похабно выдала я, обеими руками держась за больную голову. — И что здесь такое происходит?
Представшая передо мной картинка выглядела похлеще падения вавилонской башни. Содом и Гоморра в одном флаконе. Разлитая вода, расколотая посуда, растоптанные продукты, а в довершение всего — троица ангелов в отключке. Хм, так и хочется ляпнуть — так вот откуда пошло известное выражение «Бог троицу любит». Я прищурилась. Ого, надо же — угораздило мужика… Вот уж точно, не стой под работающим краном! Интересно, сколько же все-таки весит наша накачанная поборница шоколадной диеты и оздоровительного питания из пирожных и круассанов? Да явно — не мало! Из-под богатырского бедра Оливии торчала жилистая и тощая мужская нога, несексуально высовывающаяся из сбившейся в гармошку штанины. Бр-р-р, терпеть не могу волосатые мужские ноги! На противоположном от меня диванчике в обморочном состоянии лежал Натаниэль, закатив под лоб голубые глаза и держа в охапке вяло обвисшую Ариэллу. Вся эта трагикомедия сопровождалась бойким перестуком колес. Типа — «мы едем, едем, едем в далекие края, веселые соседи, хорошие друзья…» Мда уж, веселенькое путешествие однако нам досталось, обрыдаться со смеху можно! И самое главное, я ничего не помню, ну ничегошеньки!
Я осторожненько сползла с вагонного диванчика и, стараясь не наступить на разбросанные осколки стекла, бережно похлопала по щеке заторможенную Оливию. Подруга вздрогнула, пробурчала что-то сердитое и открыла глаза…
— А-а-а! — дикий вопль валькирии заполнил крохотное купе, отражаясь от стен. В голове у меня опять зазвенело. Я досадливо поморщилась.
— Лив, ну хватит уже орать-то! От впечатляющего диапазона твоего убойного вокала запросто помереть можно!
— Помереть? — выпучила глаза ангелица. — Что, опять?
— Не опять, а снова! — чисто из вредности вякнула я, привычно уступая своему любимому греху — упрямству. А потом я осознала смысл произнесенных подругой слов и шокировано икнула.
— Ик, чего сделать?
— Умереть! — внятно отчеканила Оливия, продолжая взирать не меня снизу вверх. Заметив мое явное недоумение, она продолжила: — Сдохнуть, отбросить лыжи, склеить ласты, сыграть в ящик, преставиться, почить, отойти в мир иной, двинуть кони…
— Стоп! — возмущенно потребовала я. — Это ты мне так крепкого здоровья желаешь? Ну, знаешь ли, дорогая, а я-то думала, что мы с тобой подруги…
— О, Господи! — нетерпеливо выдохнула валькирия. — Ты, — для пущего эффекта она ткнула пальцем мне в грудь, — и так уже умерла!
— Да ну! — как и следовало ожидать, не поверила я.
— Тпру! — передразнила подруга. — А я говорю — умерла, значит — умерла!
Я потрясенно отвела глаза от возмущенного лица ангелицы и воззрилась на себя, почти в полный рост отражающуюся в укрепленном на двери зеркале. На мертвую я не походила ничуть.
— Нет, определенно, чем дольше я смотрюсь в зеркало, тем больше верю Дарвину! — пришла к заключению я, вспомнив недавние богословские изыскания Натаниэля. — Лохматая, мятая, грязная — ну ни дать, ни взять, мартышка мартышкой! Но живая же все-таки…
— Это не грязь, — хмуро подсказала Оливия, наконец-то сползая с хорошо утрамбованного незнакомца, — это кровь!
— Кровь? — вторично не поверила я, прикасаясь к своему виску. — Но как она… — я не договорила…
Оказывается, скудные капли крови не только испачкали мой лоб, но попали и на пышное кружевное жабо недавно купленной рубашки. Но стоило мне прикоснуться рукой к голове, как капли неожиданно пришли в стремительное движение, целенаправленно скатываясь ко мне в ладонь, растекаясь по ней ровным слоем и образуя тонкую блестящую пленочку.
— О! — изумилась валькирия.
Кровавая пленка разделилась на ровные полоски, складывающиеся в слова.
— «Бог здесь!» — шепотом прочитала я. — Ничего себе! И как это понимать?
— А я знаю? — пожала плечами Оливия. — Я ничего подобного прежде не видывала!
Слова медленно блекли, впитываясь в мою кожу. Оливия осторожно откинула волосы, прикрывающие мне лоб, и провела пальцем по очистившемуся виску. От уродующей его раны не осталось и следа. Подруга негромко присвистнула.
— Ты помнишь, как вытащила пулю из своего черепа? Вон она, кстати, на столе валяется!
— Смутно, — призналась я. — Но начинаю постепенно вспоминать, как я наливала воду в Грааль и пила ее. А потом в наше купе неожиданно заглянул незнакомый человек и… — тут я замолчала, пытаясь разобраться в собственных запутанных воспоминаниях. — Кажется, он выстрелил мне в висок…
— Угумс! — кивнула Оливия. — Когда мы тебя нашли, ты была уж очень миленьким и спокойным трупиком…
Я потрясено отвалила челюсть:
— Правда, что ли?
— Жизнь бессмысленна, так зачем потакать ее жестокости, если финал уже известен! — вдруг насмешливо проскрипело с пола.
Мы с Оливией дружно вскрикнули от неожиданности. Оказывается, это позабытый нами незнакомец уже вполне оклемался и даже силился подняться. Чисто автоматически я подхватила его под локоть, помогая встать на ноги. Он оказался высок и излишне худощав, многочисленные морщины избороздили смуглое лицо, в глубине серых глаз плескалось безумие фанатика. Но слабым или очень старым он не выглядел.
— Нет, я, конечно, понимаю, — иронично начала я, — что одних женщин хочется добиваться, а других — просто добить! Но меня-то за что?
— Не за что, а зачем! — непонятно ответил мужчина. — Я искал…
— Что искал, смысл жизни? — едко встряла Оливия. — Ну, тогда результаты поиска налицо… — она довольно оглядела многочисленные синяки и ссадины, украшающие остро торчащие скулы ее недавней жертвы. — Могу добавить для ясности, если что!
— Хватит, а то еще привыкнет, — насмешливо откликнулась я. — Мужик, колись, чем я тебе не приглянулась?
— Талант — по сути своей дар, данный одному для всех, — экзальтированно забормотал седовласый, закрывая глаза и гипнотически покачиваясь. — А когда он используется лишь для самого себя, то это уже становится грехом!
— Странный он какой-то, — опасливо отодвинулась Оливия, пренебрежительно кривясь. — Псих, наверное, да еще и буйный!
— Не похоже, — я взяла мужчину за плечи и сильно встряхнула. Он немедленно разлепил веки и уставился прямо на меня. — Спрашиваю вас в последний раз, зачем вы покушались на мою жизнь?
— Я проверял! — абсолютно честно сознался незнакомец, разглядывая меня с нескрываемым благоговением. — Я объясню. Ритуал Причастия, проводимый над молодыми экзорцистами и заключающийся в испитии воды из священного Грааля, дарует им долголетие и способность к регенерации ран, смертельных для обычного человека. Но если вы и на самом деле являетесь избранницей Божьей, то должны были не только заживить рану, но и воскреснуть из мертвых. А талант творить молитвы вам также присущ?
— А то ж! — высокомерно возвестила Оливия. — Вот ведь, Фома неверующий…
— И как — убедились в моем бессмертии? — осведомилась я.
Мужчина учтиво склонил голову.
— Ну, тогда, может, вы, в свою очередь, просветите и нас насчет вашей личности?
Седовласый горестно поник головой:
— Меня зовут Симон де Монфор! Я и есть тот самый Великий грешник, навечно лишенный смерти и успокоения в могиле и обреченный бесконечно искупать свой грех за тысячи убиенных катаров…
— Ого! — обалдели мы с Оливией. — Вот это сюрпризец так сюрпризец!
Одна из самых парадоксальных закономерностей человеческого мышления состоит в том, что мужчины чрезвычайно непоследовательны в своей логике, в отличие от женщин, которые до безобразия логичны в своей непоследовательности. Подтверждение этому Анастасио ди Баллестро получил сегодня ночью, следуя по пятам за Андреа дель-Васто, увлеченно занимающейся бесконечными покупками в большой Торговой галерее на улице Кановаччио в Венеции. Нет, Его Высокопреосвященство категорически отказывался понимать эту непредсказуемую девушку. Со стороны они наверняка производили впечатление дружной семьи, занятой будничными делами. Скажем, отца и прислушивающейся к его советам дочери, озабоченной пополнением своего изысканного гардероба. Довершая умильный образ семейной идиллии, стригойка не только нагрузила совершенно умотавшегося кардинала невообразимой грудой различных пакетов, свертков и сверточков, так еще и ежеминутно подчеркнуто вежливо интересовалась его мнением, выбирая очередное платье, шарфик или пару умопомрачительно дорогих туфель. С губ кокетливой красавицы не сходила издевательская усмешка, не оставляющая ни малейшего сомнения в том, что она получала искреннее удовольствие, намеренно помыкая своим терпеливым спутником. А у кардинала так и не достало храбрости отказать ей в этой сумасбродной прихоти. Впрочем, сейчас он в своем роскошном твидовом костюме выглядел отнюдь не могущественным прелатом, а скорее моложавым коммерсантом с весьма импозантной внешностью. Андреа же, с распущенными длинными волосами, на высоченных каблуках и в невероятном плаще леопардовой расцветки была прелестна, как никогда, и привлекала всеобщее внимание.
Она сама позвонила синьору ди Баллестро и назначила встречу именном в этом суматошном сосредоточии мотовства, дурного вкуса и безумных женских фантазий. Огромный магазин воистину являлся земным олицетворением затаенного женского представления о том, на что должен походить обетованный рай небесный. Да конечно же, не на что иное, как на вот это ослепительное слияние бутика мод «Кавалли», витрин с безделушками от «Картье» и вызывающе гламурного обувного ряда «Ла Минолла». Здесь усиленно пели осанну плоти, эгоизму и высокомерию, совершенно забывая о Боге и душе. Андреа наслаждалась.
— Куда столько нарядов? — осмелился поинтересоваться кардинал, вытирая лоб безупречно белым носовым платком.
Стригойка иронично изогнула изящную бровь, правдоподобно разыгрывая искреннее недоумение:
— Карнавал открывается через несколько дней. Неужели Ваше Высокопреосвященство желает, чтобы я выглядела на нем замарашкой?
— Гм, — затруднился с ответом Анастасио, прозорливо полагая, что в слово «замарашка» синьорина вкладывает отнюдь не тот смысл, который первым приходит на ум любого непосвященного человека. Ведь, пожалуй, ничто так сильно не пачкает одежду, как кровь жертв Большой охоты.
Андреа негромко рассмеялась, уловив колебания кардинала. Она договорилась с ним о встрече в небольшом уютном кафе, расположенном на втором этаже Торговой галереи, но, как подозревал ди Баллестро, специально подкараулила его у входа в магазин и заставила поработать в качестве прислуги. Стригойка любила ставить на место даже тех, в чьих услугах нуждалась остро и немедленно. А в том, что он понадобился ей для чего-то чрезвычайно важного, кардинал уже не сомневался. Уж слишком Андреа нервничала, почти идеально маскируя свое волнение барской снисходительностью и театрально-ленивой неторопливостью.
Но вот, наконец, роскошные бутики остались позади, гора покупок превысила все мыслимые и немыслимые размеры, и сообщники заняли два стилизованных под старину кресла в маленьком затемненном кафе.
— Что тебе заказать? — галантно поинтересовался ди Баллестро, раскрывая меню.
— Бифштекс с кровью второй группы! — вызывающе хмыкнула стригойка, нервно барабаня по столу длинными ухоженными ногтями.
— Твои обычные блюда тут не уместны, — покривился кардинал, останавливаясь на двух бокалах красного вина. — Как и твой черный во всех смыслах юмор!
— Ну, это до поры до времени, — самонадеянно заявила стригойка, язвительно ухмыляясь. — А ты все пьешь? Забыл, что алкоголизм является причиной многих увлекательных приключений? — и она иронично подмигнула, явно намекая на что-то, известное лишь им двоим.
Ди Баллестро едва смог сдержать горестный вздох.
— Ты умеешь бередить старые раны! Как это не по-человечески!
— Разве? — картинно удивилась Андреа. — Люди поступают точно так же. Они ничем не лучше нас.
Прелат нахмурился.
Стригойка звонко расхохоталась, привлекая к себе внимание двух богемного вида юнцов, уставившихся на нее с нескрываемым обожанием.
— Ты помнишь, что именно алкоголь и стал причиной нашего неожиданного знакомства? Ты убивал себя вином и терзаниями, разочаровавшись в Боге, пока однажды не повстречал меня, прогуливающуюся в поисках развлечений и свежей крови. Но ты показался мне столь забавным, что я решила пощадить пьяного священника и даже привлечь его на свою сторону. Скажи, разве я не явила тебе с тех пор множество чудес, значительно превышающих скудные возможности вашего Господа? Что же мешает тебе признать то, что люди — это просто низменные животные: глупые, напыщенные, бестолковые существа?
— Гордость! — тихо, но с достоинством парировал ди Баллестро, отводя взгляд.
— О-о-о, — небрежно протянула девушка, закуривая длинную черную сигарету. Над столиком поплыл одурманивающий аромат египетского жасмина. — Гордость — фикция. Хваленое желание ни перед чем не согнуть шеи — фигня. Люди забывают главное: то, что не гнется, можно сломать. Ну какой вам прок от этой дурацкой гордости, с которой вы так носитесь? Она вам уже не поможет и не отсрочит наступления эры стригоев…
Услышав последние слова стригойки, кардинал содрогнулся.
— Я читал, — едва слышно прошептал он, — и про звезду Полынь, и про хляби небесные, и про оживающих мертвецов! А также про Дщерь Господню с ключами от Рая и Ада. Я чувствую — апокалипсис грядет…
— О да! — беззаботно подтвердила Андреа, раздраженно покачивая ногой, как шевелит хвостом рассерженная кошка. — Звезда уже показалась! А хляби, — она перевела глаза на окно, — тоже не подвели! Но это еще не все…
Ди Баллестро вслед за ней тоже устремил взор на мокрые стекла. Царившее на улице впечатляло. Под звездой Андреа подразумевала комету, в последние дни зависшую над миром. Это крупное и яркое небесное тело вызвало нескончаемые споры между астрономами всего мира, смущая и приводя в недоумение самые выдающиеся умы. Но сейчас небо затянули низкие тучи, и комету не было видно; проливной дождь, уже сутки заливающий Италию, похоже, и не собирался заканчиваться, становясь лишь сильнее и яростнее, переходя в штормовую рапсодию разбушевавшейся стихии. Все это выглядело пугающе и чертовски непонятно…
— Вот именно — чертовски! — ликующе оскалилась стригойка, услышав последние слова кардинала, неосторожно произнесенные вслух. — Темный отец выполнил свою часть уговора, посылая мне знамения и пророчества. Неясным остается одно, — тут она склонилась к поверхности стола, схватила Анастасио за лацканы пиджака и притянула к своему пышущему гневом лицу его побледневшую физиономию, — кто есть эта мешающая нам Дочь Господня? Откуда она взялась?
Прелат попытался отпрянуть, но Андреа держала крепко.
— Подумай, церковник! — с угрозой прошипела она, почти дыша ему в рот. Ди Баллестро неосознанно принюхался и испуганно охнул. Пахло необычно, терпко и вместе с тем гнилостно-сладковато… «Это отнюдь не запах вина, — понял он. — Это запах крови!»
— Ваш мир рухнет через несколько дней, — продолжала вещать стригойка, зачаровывая собеседника переливами грудного голоса и мерцающим блеском синих глаз, — его будущее предрешено. Люди уже ничем не смогут помешать планам Темного отца. Вы с Раулем бездарно провалили поимку девчонки и упустили Грааль. Теперь этим займемся мы с Конрадом. Но ты вдумайся, глупец, я милостиво дарую тебе последнюю возможность оправдаться передо мной. Я предоставляю тебе свою защиту и шанс оказаться в рядах новых владык жизни, а не среди обреченных на заклание овец. Ты же не хочешь стать нашей пищей? Скажи мне, откуда взялась Дочь Господня?
Анастасио задрожал, ощущая, как неведомая сила совершенно против его желания развязывает одеревеневший язык и изрекает слова признания:
— Я не знаю, кто она и откуда. Но в госпитале Святой Анны существует старинный архив, а при нем проживают трое престарелых монахов-госпитальеров. Я где-то потерял свою записную книжку, где у меня значатся их имена, но уверен — они должны знать множество секретов, связанных с Ватиканом…
— Госпиталь Святой Анны! — удовлетворенно повторила стригойка, отпуская кардинала. — Я его знаю, я их найду. Это хорошо, — она приложила пальцы к холодному стеклу и струи дождя, словно признавая ее власть над ними, послушно окатили окно, — это же просто здорово!
Глава 2
Дождь монотонно барабанил по крыше вагона. Мы благополучно миновали Турин и уже мчались к Венеции, а стихия так и не думала успокаиваться. Солнце исчезло так внезапно, спрятавшись за завесой свинцовых туч, что это смахивало на кем-то насланное проклятие. Погода за окном начисто позабыла про свои весенние потуги, став похожей на затяжную и холодную осень. Тьма сгустилась, становясь неприятно осязаемой, густой и зловещей, раздражающе действующей на мои и так напряженные нервы. В сердце поселилась непроходящая тревога. Уж не ведаю, какими там именно органами чувств или глубинами души, но я уверенно ощущала — приближается что-то страшное, какое-то мистическое, фатальное зло способное пожрать весь мир. А уж если не пожрать, то, во всяком случае, переделать его на свой лад, перекроить саму суть привычных законов и принципов бытия, создав нечто новое, совершенно противоестественное природе человека или даже Бога. Но сильнее всего меня удивляло то, что и сам Господь словно бы заснул, убаюканный черными чарами подступающего Хаоса. Грааль у меня за пазухой уже не источал животворящего тепла, превратившись в обычную деревяшку. Творимые мною молитвы бессильно замирали на устах, упорно выскакивая из памяти, не желая приходить в этот враждебный и чужеродный добру мир. Создавалось впечатление, что Иисус просто отвернулся от нас, скрывая недовольный лик за пеленой, сотканной из дождя и равнодушия. На землю уверенно спускались мрак, смерть и разрушение. Испуганный мир вздрогнул и затаился.
Худшие мои ожидания вскоре получили неопровержимо реальное подтверждение. Совершая пересадку в сонном ночном Турине, мы наспех прогулялись по непривычно безлюдному перрону. Дул пронизывающий, секущий как лезвие ветер, с неба летела какая-то мешанина из дождя и снега. Сквозь чернильную темноту блекло просачивался свет редких фонарей, подобных последним оплотам жизни для этого утопающего в пустоте города. А в моей голове навязчиво вертелись фразы из некогда случайно услышанной песни, сильно отличающейся от избитой тематики модных ныне шлягеров. Ту песню пела женщина, обладающая почти оперным, сильным и насыщенным интонациями голосом. Помнится, там присутствовали такие строчки:
- Пора, мой друг, нам подвести итог,
- А вслед за ним тотчас приходит осень.
Я внезапно вздрогнула, осознав — вот оно: жизнь и впрямь занялась подведением каких-то итогов, насильственно впадая из состояния аномально ранней весны в ненормальную пору поздней осени. Песня преследовала меня так настойчиво, что мне уже начинало казаться, будто это кто-то посторонний, но лично заинтересованный во всем происходящем усиленно вдалбливает ее в мою голову, пытаясь сказать этим что-то важное и судьбоносное. Но кем он является, и что такое особенное хочет донести до меня этот неведомый друг или враг? А ведь в песне вроде бы присутствует и другая строка — о том, что вслед за осенью придет смертоносная стужа? Зима, подобная смерти… Господи, спаси своих неразумных детей от карающего гнева твоего! Неужели грядет ужасная катастрофа?..
Я плотнее запахнула полы своей щегольской курточки и подышала на озябшие пальцы. От дыхания поднимался белесый пар, превращаясь в облачко мельчайших водяных капель, оседающих на волосах и одежде.
— Шубы надо было покупать, исходя из принципа, что жар костей не ломит! — раздраженно проворчал Натаниэль, усиленно переминаясь с ноги на ногу. — Хотя, не к лицу мужику на шубе зацикливаться, это вроде бы чисто бабская заморочка! — Его белоснежные крылья набухли от сырости и тяжело поникли, напоминая две мокрые грязно-серые тряпки. — Отвратная погода, дождь напополам со снегом. Ну, видано ли такое весной?
Рядом с ним мелко тряслась посиневшая от холода Ариэлла, озябшая и тощая, как бродячая собачонка. Одной лишь Оливии не было дела ни до нежданного холода, ни до льющегося с неба потопа. Она сгребла с парапета подземного перехода горсть липкого снега и с нескрываемым удовольствием прикусила его крепкими зубами.
— Какая тебе шуба, балбес! Ты еще дом не построил, дерево не посадил и сына не вырас… — ангелица язвительно хмыкнула. — Ну, последнего мы от тебя вообще вряд ли дождемся! Из тебя отец, как из меня балерина…
Натаниэль сделал непроницаемое лицо, игнорируя задиристые подколки Оливии.
— А температура-то ушла в минус! — констатировала валькирия, выдыхая клубы пара. — И куда только смотрят службы прогноза погоды?
Ангел иронично хмыкнул, спеша отомстить за недавний наезд:
— А ты жалобу на них накатай. В небесную канцелярию.
— И накатаю! — набычилась несговорчивая ангелица. — Мокро и темно, хоть глаз выколи! Кто-то же должен ответить за эти безобразия!
Натаниэль оскорбительно заржал.
— Темнота — друг молодежи, в темноте не видно рожи! — выразительно продекламировал он. — А еще, как ни обидно, в ней и глупости не видно…
— Заткнись, умник! — зарычала валькирия.
«А ведь Оливия права, — неожиданно подумала я. — Виновный в нелогичном повороте погоды должен непременно существовать, и…»
— … и наступит смутное время. Воссияет на небосклоне звезда по имени Полынь — предвестница конца света. Разверзнутся хляби небесные, хлынут из Ада исчадия тьмы, а мертвые восстанут из могил… — вдруг кликушески заголосил ненормальный Симон де Монфор, словно хвостик таскающийся за мной везде, куда бы я ни пошла. Вот и сейчас он вышагивал по перрону, точно копируя все мои жесты и телодвижения. Глядя на него, я все больше сомневалась, в здравом ли расположении ума и духа пребывает Великий грешник?
— Господи! — ошеломленно охнула Оливия. — Еще только оживших мертвецов нам и не хватает!
— Ты что-то знаешь, Симон? — я грубо схватила де Монфора за волосы, заставляя поднять голову и смотреть мне прямо в глаза. Как и в прошлый раз, мой бестрепетный взгляд подействовал на безумца отрезвляюще.
— Это знамения, — робко залепетал он, — описанные в «Евангелии от Сатаны» и предвещающие скорое наступление конца света. Это моя вина! Не штурмуй я Монсегюр, Изабо не зачала бы от Тьмы, и ничего бы не случилось. Это мой грех!
Я недоуменно нахмурилась. Какая Изабо, какое зачатие? Ничего не понимаю!
Но Оливия, тоже расслышавшая последние слова Симона, разгневанной гарпией метнулась к несчастному злодею и пудовым кулаком мстительно врезала ему между лопаток. Мужчина покачнулся и чуть не упал ко мне на руки.
— Оливия! — укоризненно одернула я подругу.
— Убить мало этого гада! — зло шипела ангелица, судорожно хватаясь за кобуру пистолета. — Я же говорила что от него одни неприятности.
Великий грешник беззвучно заплакал, доверчиво припадая ко мне на грудь.
— Ой, ой, обидели юродивого! — презрительно хохотнула Оливия, уже отступая и остывая. — Мерзкий трус!
Успокаивающе поглаживая сотрясающиеся от рыданий плечи грешника, я напряженно думала. Так, значит, у нас появился новая важная улика — книга, написанная самим Сатаной. В какой же адской библиотеке и по какому читательскому абонементу можно получить сей увлекательный манускрипт?
В поезде, следующем до Венеции, мы взяли два купе, в том числе большое четырехместное. Психическое здоровье Великого грешника внушало мне серьезные опасения, и поэтому я не собиралась хотя бы на минуту выпускать из поля своего зрения этого ценного свидетеля. В вагоне работало электрическое отопление, было тепло и комфортно. Влюбленная парочка давно уединилась в отдельном купе, а я решительным жестом зашторила окно, не желая наблюдать за безумством непогоды. Я попыталась помолиться за здравие Симона, радостно замечая, как его взгляд понемногу приобретает осмысленное выражение, и печать невменяемого безумия покидает высокое чело. Сейчас он смирно сидел рядом со мной, меланхолично перебирая, словно четки, звенья цепи, на которой висел крест из подземных катакомб сгоревшего аббатства.
Оливия забралась на верхнюю полку, жалобно заскрипевшую под ее принципиально отвергающим диету телом, и мгновенно задрыхла, выдав напоследок разумную реплику о том, что утро по любому окажется мудренее этого пасмурного вечера. Но мне не спалось. Я насмешливо покосилась на толстую белокурую косу, свешивающуюся со второго яруса. Я оказалась права, подозревая, что возможность спокойно восстановить силы мне так и не представится. Громовые раскаты храпа валькирии музыкально концентрировались под потолком, обрушиваясь на нас бравурными кантатами органных фуг.
— В здоровом теле — здоровый дух! — обреченно признала я, окончательно распрощавшись с надеждой на отдых. — Или даже не дух, а целый духовой оркестр!
— Знойная женщина — мечта поэта! — понимающе улыбнулся де Монфор, возвращая мне крест. — Храни его, это очень ценная вещь!
— Какого поэта? — устало откликнулась я, автоматически вешая реликвию себе на шею.
— Да любого, — проказливо хихикнул Симон. — Взять хотя бы знаменитого Петрарку. И почему сейчас принято считать, что его возлюбленная Беатриче отличалась крайне деликатным телосложением? Видел я эту милашку — девица вполне героических пропорций. Абсолютно в стиле нашей бравой ангелицы. А еще знаменитая Дездемона, супружница вспыльчивого венецианского мавра. Уж слишком слащаво ее романтизировал этот английский поэтишка — Вилли Шекспир. Та еще баба была, немало она крови из Отелло попила. Здоровенная, как молодой дубок, и блудливая, будто кошка весной. Да какой там платок, любовниками они оказались с этим эгоистичным хлыщом Яго…
Но я не дослушала разглагольствований де Монфора, погрузившись в ироничные размышления об умственных способностях упитанных блондинок, у которых внезапные прозрения сменяются столь же внезапными приступами дремучей глупости… В этой связи я вспомнила, как недавно мы сидели в привокзальном ресторане Турина, коротая время за сильно припозднившейся трапезой. Оливия, только что слопавшая огромную порцию ризотто с грибами и внушительный кусок паровой телятины, равномерно распределяла свое неослабевающее внимание между тарелкой с копченой колбасой и блюдом с аппетитными эклерами. Я невольно восхитилась, заворожено наблюдая за обеими ее руками, синхронно движущимися наподобие лопастей снегоуборочной машины и загребающими пищу с умопомрачительной скоростью.
— Лив, — еле сдерживая смех, выдавила я. — А как же диета?
Ангелица снисходительно хлопнула ресницами.
— А я тут вспомнила, что читала в какой-то газетке про пользу раздельного питания. Вот, решила испытать на себе. Видишь же сама, — она горделиво указала на две тарелки, — у меня все по науке. Колбаса отдельно, и пирожные — отдельно!
Нат тихонько прыснул в миску со спагетти.
— Так в желудке то все перемешивается, — неосторожно подал реплику тощий доходяга Симон, чахнувший над вегетарианским рагу.
— Заткнись, умник! — повелительно рявкнула валькирия, чуть не подавившись восьмым по счету пирожным. — Пока толстый сохнет, тощий — сдохнет. А я подыхать не собираюсь!
— Резонно, — хмыкнул совсем развеселившийся Нат. — К тому же ты сытая всегда благодушная и спокойная, что тоже фактор немаловажный. Особенно для тех, кто хочет выжить рядом с тобой! — и он лукаво подмигнул мне.
Приобретя неожиданного единомышленника в лице обычно скептично настроенного на ее счет юноши, Оливия менторским жестом воздела вверх увесистую суповую ложку и ударилась в философию:
— Вот скажи-ка мне, худобина, — обратилась она ко мне, — чего хорошего в этой твоей любимой японской кухне?
— Хм, чего, спрашиваешь… — я вяло погоняла по тарелке рисовый шарик суши, заказанного мной. — Полезная, низкокалорийная, нежирная…
— Вот, вот! — обрадовалась Оливия. — Конкретно про нежирную. То-то я замечала, что после твоего любимого суши через час опять есть хочется. Чуешь, к чему я веду?
— Не-а! — откровенно созналась я.
— А ты не задумывалась, почему все самураи такие злые, страшные и суровые?
— Не-а! — так и не догадывалась я.
— Да жрать они постоянно хотят! — с хохотом выдавил Натаниэль, утирая обильно струящиеся из глаз слезы. — Ай да Лив, всех уела на тему еды!
Я прикусила себе язык от неожиданности и замолчала. А что тут еще скажешь?
…— Так что береги этот крест и не рассказывай о нем никому! — усиленно втолковывал мне Симон. — Даже самым близким друзьям, даже этой своей упитанной блондинке. Не доверяю я что-то блондинкам! Изабо вон тоже белокурой была…
— Это ты о чем? — изумилась я, понимая, что, задумавшись, пропустила значительную часть рассуждений де Монфора.
— Да о твоем серебряном кресте, естественно! — сердито повысил голос Великий грешник, раздосадованный моим невниманием. — Не знаю, откуда ты его добыть умудрилась, но вещь это редкостная и имеющая огромную силу!
— Тише, — шикнула я, — Оливию разбудишь. Давай-ка излагай все подробно!
— А что тут еще излагать? — развел худые руки Симон. — Это знак эрайи — ангела смерти, способного общаться как с душами праведников, так и с неприкаянными душами и помогать им переправиться в лучший мир. Тому, кто владеет этой реликвией, всегда обеспечена помощь потусторонних сил. Вот только я не знаю, как им пользоваться…
Я потрясенно присвистнула:
— Ничего себе! А, может, кто-то знает о нем больше?
— Возможно и так, — согласился де Монфор. — Я тебе советую в Венеции непременно попасть в госпиталь Святой Анны и разыскать там трех престарелых монахов. Они вообще очень загадочные люди и знают много чего важного. Давай, запиши куда-нибудь адрес, а то мало ли что еще с нами случится…
— Сейчас! Мы ведь именно туда и собирались отправиться в первую очередь, — я полезла в свой маленький походный рюкзачок, надеясь отыскать там какой-нибудь завалящий обрывок бумаги и хотя бы карандаш, но моя рука неожиданно наткнулась на что-то необычное. — Упс! — я извлекла из недр рюкзака красивую записную книжку в кожаном переплете, украшенную затейливо выписанной монограммой «А и Д». — Ой, я же совсем про нее забыла!
— Откуда это у тебя? — Симон выхватил блокнот из моих рук. — Я видел его лишь однажды. Кажется, он принадлежит Его Высокопреосвященству кардиналу Туринскому, весьма уважаемому и приближенному к папе члену священной курии. Ты что, украла у него эту вещь?
— Вот еще, скажешь тоже! — возмутилась я. — Не украла, а нашла! — и я коротко пересказала де Монфору все, что знала о мерзком предателе.
Внимательно выслушав меня, Симон разволновался не на шутку.
— Нужно немедленно предупредить Его Святейшество!
Я достала сотовый, но связи не было.
— Проклятая непогода, — разочарованно пробормотал Симон. — Давай полистаем блокнот кардинала.
Записная книжка раскрылась сама собой почему-то на листочке с буквой «М». Я внимательно проглядела записи, недоуменно пожала плечами и двинулась дальше. На страничке с адресами различных медицинских учреждений мы нашли координаты госпиталя Святой Анны и три имени: брат Бенедикт, брат Лоренцо и брат Бонавентура.
— Это они, — уверенно подтвердил Великий грешник. — Береги как зеницу ока эту записную книжку — похоже, она нам еще не раз пригодится. Сердце подсказывает мне, нам нужно поторопи…
Его прервал внезапный звонок моего телефона, прозвучавший неожиданным сигналом тревоги. Мы оба буквально подпрыгнули на месте, недоуменно уставившись на оживший аппарат. Ведь не далее как минуту назад выяснилось, что сигнал не ловится и связь заблокирована наглухо. Но сейчас экранчик сотового требовательно светился, недвусмысленно свидетельствуя о поступлении смс-сообщения. Дрожащими руками я раскрыла черную раскладушку.
— Номер отправителя не определяется! — еще больше удивилась я. — Интересно, кто же смог пробиться сквозь эту дьявольскую непогоду?
— Что пишут? — нетерпеливо спросил де Монфор.
Я нажала на клавишу «прочесть полученное сообщение».
— Всего два слова, — в горле у меня пересохло от волнения. — Первое: «Поторопись», а второе — что-то вроде подписи: «Доброжелатель».
Конрад Майер повернулся спиной к косо летящему снегу, приподнял манжет лайковой, подбитой мехом куртки и глянул на циферблат наручных часов. Два после полуночи. Он натянул пониже на брови черную, уже основательно намокшую вязаную шапочку и заколебался — может быть, стоит зайти в ближайший продуктовый магазин и купить банку пива или, лучше, выпить горячий кофе? Несмотря на теплую куртку и предусмотрительно поддетый под нее мохеровый свитер, холод пробирал до костей. Вервольфу оставалось лишь радоваться своей четко сработавшей звериной интуиции, вовремя предупредившей — начавшая неожиданно падать температура на этом не остановится, а запросто побьет декабрьские рекорды. Так и случилось. Еще сутки назад столбик термометра к полудню поднимался до плюс пятнадцати, что тоже было подозрительно многовато для середины февраля, а теперь творил диаметрально противоположное, свидетельствуя о негаданном возвращении зимы. Хорошенький же карнавал ожидается в этом году! Прохожих на улицах почти не встречалось. От Большого канала тянуло промозглым холодом, мгновенно превращавшим настроение в точную копию показаний термометра — до черта ниже нуля. «Нет, — Конрад решительно ухватился за дверную ручку и вошел внутрь маленького магазинчика, совмещенного с пиццерией, — от такой холодрыги мои мозги устраивают забастовку и впадают в непробиваемый ступор. Мне поможет большая кружка горячего „эспрессо“, сдобренная хорошей порцией коньяка!» И он требовательно помахал рукой, подзывая симпатичную официантку…
Майер едва успел на последний рейс до Венеции, более получаса простояв в чудовищной пробке, образовавшейся на одном из римских перекрестков. В городе назревала паника. Невзирая на льющий с неба дождь со снегом, по тротуарам бродили какие-то чокнутые сектанты, облаченные в импровизированные рясы и размахивающие мокрыми, наспех намалеванными плакатами: «Покайтесь, братья и сестры, грядет конец света!» На некоторую часть бездельничающей, обколотой и экзальтированной молодежи подобные призывы действовали гипнотически. Именно троица таких вот невменяемых придурков, пьяных до изумления, и врезалась в столб на подъездной трассе к площади Сан-Джованни ин Лютеране, значительно нарушив график движения, выработанный Майером. «Кажется, вот этого длинноволосого парня я видел в „Буше“, — мрачно размышлял Конрад, нетерпеливо постукивая по рулю своего „Ягуара“ и пытаясь сдержать закипающий гнев. — Допился, урод!» Залитого кровью пострадавшего грузили в фургон «скорой помощи», а он при этом еще и размахивал руками, бурно распевая какой-то религиозный гимн. «Ну, поет — значит, выживет!» — саркастически хмыкнул Майер, провожая глазами травмированного дебошира. Наконец сотрудникам транспортной службы удалось навести порядок, и рыцарь смог продолжить путь к аэропорту, надеясь все-таки успеть на самолет. Но примерно через квартал он, выпучив глаза от недоверия, наблюдал невероятное зрелище — банда подростков человек в тридцать-сорок увлеченно громила бейсбольными битами стеклянную витрину крупного магазина бытовой техники, внаглую вытаскивая телевизоры и ДВД-проигрыватели. Конрад выругался. Вдалеке уже раздавались пронзительные трели полицейских сирен, спешащих к месту происшествия. Но мародеры и не думали отступать.
— О, черт! — возмутился Майер, приметив стволы, замелькавшие в руках у погромщиков. — Еще только этого мне не хватало, сейчас здесь станет по-настоящему жарко! — он плюнул на правила и проехал по тротуару, торопясь как можно скорее покинуть неблагополучный квартал. Но и в других частях города ситуация складывалась ничуть не лучше.
— Рим сошел с ума! — сквозь зубы рычал Конрад, выжимая из машины максимальную скорость. — Весь этот проклятый мир сошел с ума!
Дворники «Ягуара» уже не цспевали очищать лобовое стекло. Мокрый снег залеплял фары. Ведущее к аэропорту Леонардо да Винчи шоссе утопало во мраке, резко нарушаемом огнями неожиданно выпрыгивающих навстречу автомобилей. Машину поминутно заносило на скользком асфальте, сплошь покрытом невообразимой мешаниной из снега, воды и грязи. Вервольф едва справлялся с управлением любимого «Ягуара», прежде никогда не попадавшего в подобные переделки, и усиленно костерил самого себя, почему-то не выбравшего подходящий рейс в аэропортах Урбе или Чьямпино, расположенных значительно ближе к его дому. Ответ оказался прост. Самолет, вылетающий из «Леонардо да Винчи», стал не только ближайшим но, как выяснилось впоследствии, последним рейсом до Венеции. Конрад торопливо загнал машину на платную стоянку, подхватил сумку с теплыми вещами и заспешил к огромному, сияющему мощными прожекторами зданию аэровокзала. До вылета оставалось десять минут. Вервольф успел вовремя. Удобно устроившись в салоне первого класса, он облегченно вздохнул и учтиво познакомился с очаровательной стюардессой, попросив у нее дополнительную подушку и рюмку рома с оливками. Ему не мешало успокоить нервы, порядком потрепанные трудной дорогой до аэропорта, да и хотелось выспаться впрок. К его удивлению салон оказался практически пуст, и не очень-то перегруженная работой блондинка-стюардесса была совсем не прочь поболтать с таким симпатичным пассажиром. Она принесла Конраду рюмку «Баккарди» и завлекающе улыбнулась, хлопая густо намазанными ресницами.
— Синьор, вам требуется что-то еще?
— Ваше постоянное внимание, Мария! — Майер галантно поцеловал наманикюренную ручку девушки, прочитав имя на прикрепленном к форме бейджике.
Стюардесса поощрительно зарделась.
— Это моя работа!
— Почему в аэробусе так много свободных мест? — спросил Конрад, подозрительно разглядывая почти пустой ряд кресел.
Блондинка замялась.
— Компания не разрешает нам разбалтывать засекреченную информацию!
Майер состроил умильное лицо, достал из бумажника крупную купюру и засунул ее в нагрудный карманчик на щегольском жилете стюардессы, заодно нежно прикоснувшись к пышной груди, туго обтянутой вишневой материей. Мария обрадованно улыбнулась.
— Вы только меня не выдавайте! — кокетливо попросила она.
Майер изобразил пальцами короткий шутливый жест — удавлюсь, но не выдам.
Девушка игриво рассмеялась и склонилась к его уху.
— Все рейсы отменены! — она сделала большие глаза. — Не именно в Венецию, а вообще — все! Погода стоит нелетная. Но нашему первому пилоту потребовалось срочно попасть в Венецию, у него там жена рожает. А поскольку начальник аэропорта его тесть, то… — она насмешливо фыркнула. — Блат и родственные связи — великая сила, пусть и в нарушение всех инструкций. Приготовьтесь, потрясет нас изрядно! — и Мария пошла вдоль по проходу, вызывающе виляя бедрами в расчете на внимание Конрада. Но Майеру стало не до девицы. «Повезло! — почти поверив в сопутствующую ему удачу решил он, опуская голову на подушку и устало закрывая глаза. — Не гнал бы так машину, вообще бы не успел на самолет и застрял бы в Риме до наступления конца света! — он мысленно хмыкнул, удивляясь столь странной ассоциации, пришедшей к нему невесть откуда. — Неужели эта непогода предвещает что-то страшное? — в тот же миг нос самолета провалился вниз, очевидно, попав в воздушную яму. Желудок Конрада взбунтовался, стремясь вытолкнуть из себя ром и оливки. — А точно ли мне повезло? — скептично подумал вервольф, поспешно сглатывая горькую слюну. — Ну, впрочем, это выяснится после посадки, если мы не разобьемся раньше!» — и из чистого упрямства он заказал второй бокал спиртного.
Конрад стянул с головы надоевшую мокрую шапку и приложил ладони к горячей керамической чашке с кофе. Напиток оказался обжигающим. Верфольф сначала с сомнением посмотрел на рюмку с коньяком, взвешивая — а резонно ли выливать благородный «Мартель» в крутой кипяток, и как эта процедура может отразиться на вкусовых качествах самого коньяка? Но потом он решил не возиться и практически залпом проглотил все пятьдесят граммов ароматной жидкости, имевшей приятный цвет жженого сахара. Огненный, маслянисто обволакивающий комок медленно прокатился по пищеводу и камнем ухнул в желудок, взорвавшись там праздничным фейерверком мгновенно согревающих брызг. Жуткий холод, до этого момента беспощадно терзавший все тело рыцаря, немного отступил. Конрад расслабился, вольготно закинул обутые в высокие ботинки ноги на соседний стул и с интересом осмотрелся. Ничего особенного — обычный кафетерий средней степени паршивости, а точнее — банальная забегаловка. Правда, не без знаменитого венецианского колорита — по стенам развешаны пестрые маски, изображающие обязательных участников карнавального шествия: важного Дотторе, шебутного Арлекина, красотку Коломбину, унылого Носарио и еще кого-то, чье имя вервольф давно запамятовал. За столиком напротив прикорнула неопрятная, расплывшаяся личность неопределенного пола, по уши укутанная в клетчатый красный шарф и мрачно уткнувшаяся в полупустую пивную кружку. У стойки бара грациозно примостились две малолетние красотки, соблазняюще посматривающие на Конрада из-под завесы пушистых пергидролевых кудрей. Да еще хлопочет в углу официантка, передавшая на кухню заказ на облюбованную рыцарем пиццу с копченой колбасой. За окном, на улице — ни души, лишь мокрый снег лепит в стекло, да глухо ревет распоясавшийся ветер. Девицы опять искоса взглянули в сторону Конрада, сблизили крашеные головки и тихонько зашушукались. «Странно, — обеспокоенно подумал вервольф, все пристальнее вглядываясь в стройные девичьи фигурки. — Выглядят обе малышки от силы лет на шестнадцать. Таким давно уже полагается третий сон дома досматривать в обнимку с плюшевыми мишками и зайками. И о чем только думают их роди…» — и тут холодная волна интуитивного предчувствия опасности внезапно обдала его спину, разом сменив расслабленность на привычную настороженную собранность. Потому что одна из девиц неосторожно стрельнула случайным взглядом, и Майер увидел нечеловечески красный глаз, пылающий, словно раскаленный уголь. Стараясь не подавать виду, что он заметил промах твари, рыцарь медленно и незаметно вытянул из ножен острый охотничий нож и положил его рядом, за бедро. Он немного напрягся, гадая, что следует предпринять дальше, как вдруг события начали разворачиваться с невероятной скоростью, совершенно не оставляя времени на размышления…
Люди часто огорчаются, допуская смешные ошибки, но еще чаще — смеются, совершая серьезные. Смеяться Конрад любил — конечно, если для этого выдавался подходящий повод. Иногда он даже говорил, что именно не утраченное за столетия чувство юмора и помогло ему не только выжить, но и остаться человеком. Но у сидящих за стойкой тварей склонность к шуткам отсутствовала напрочь. Как и способность просчитывать ближайшую перспективу и последствия совершаемых ими поступков. Что, в принципе, оказалось весьма на руку сообразительному вервольфу.
Контролируемую до этих пор ситуацию испортил толстый краснолицый здоровяк, некстати вывернувшийся из ведущей на кухню двери. Хмурым взглядом он окинул крохотный зал кафетерия, поймал в фокус бомжеватую личность с пивом и недовольно скривился. Уперев в бока пудовые кулачищи, мужчина нарочито медленно двинулся к столику и угрожающе завис над обладателем потрепанного шарфа.
— Опять ты здесь! — сказал здоровяк, не скрывая пренебрежения. — А ведь я тебя еще три дня назад предупреждал — не смей приходить в мой магазин, не отпугивай приличных посетителей…
— Но я же заказываю пиво! — словно оправдываясь, личность подняла голову, оказавшись пожилым мужчиной с неожиданно печальным и интеллигентным лицом.
— Пиво! — насмешливо протянул хозяин магазина, выкатывая глаза, густо испещренные сеткой налитых кровью сосудов. — Да ты, никак, надо мной поиздеваться решил? Думаешь, твоя несчастная кружка меня облагодетельствует? А сидишь у меня часа по четыре, пользуешься дармовым теплом на халяву… Ах, ты, прощелыга! — правая рука здоровяка бесцеремонно сгребла неприбыльного посетителя за шиворот пиджака, а вторая грозно взлетела над его макушкой…
— Джованни, да не связывайся ты с этим стариком! — миролюбиво посоветовала официантка, вышедшая из-за прилавка с подносом, на котором красовалось большое блюдо с заказанной Конрадом румяной пиццей. — Сидит и пусть себе сидит, беспокойства от него никакого.
Краснолицый Джованни грязно выругался и еще сильнее встряхнул старика, бессильно обвисшего в его мощных, по-обезьяньи кривых лапах:
— У меня здесь не ночлежка для бездомных! Сейчас выброшу его за дверь!
Старик протестующе замотал головой. Красный шарф, скрывающий его шею, неожиданно размотался и упал на пол, явив взорам присутствующих белый воротничок священника.
— Падре! — испуганно охнула женщина.
Две блондинистые твари возле барной стойки пронзительно взвыли, выщеривая огромные клыки. Старик торопливо осенил их крестным знамением. Девицы дружно вскочили с высоких табуреток, выставляя длинные черные когти.
«Стригойки!» — запоздало дошло до Конрада.
С одного взгляда здраво оценив расклад сил и обоснованно опасаясь за жизнь священника, он — понимая, что уже не успевает выхватить пистолет — вытянул ногу и зацепил ею лодыжку официантки.
Читать бесплатно другие книги:
