Потерянное одиночество Пушкарева Любовь

Темные боги творили зло, как дышали, светлые же только по крайней необходимости, но добро понимали как собственное благо. Людям надоели такие боги, и они отвернулись от них. Всемогущие боги не пережили этого – их не стало. Но остались их дети…

Нью-Йорк, Манхэттен. Наши дни

Поздним вечером вторника я в своем уютном кабинете проверяла счета и отчетность. В этом не было абсолютно никакой необходимости, я доверяю Дениз, моей управляющей, но, во-первых, если я этого не сделаю, она будет шокирована и оскорблена пренебрежением к ее работе, а во-вторых, не надо лениться, ведь это мой ресторан, мой источник официального дохода. Льняные салфетки вновь возросли в цене… Надо спросить Дениз, не искала ли она другого поставщика. И почему посетители тащат салфетки, лучше бы пепельницы воровали, хотя их тоже приходится регулярно докупать. Я сдерживала зевоту и подгоняла себя, глупо растягивать неинтересную работу.

В дверь негромко, но четко постучали – Родж, его манера, наш новый и уже старший по смене охранник, предполагаемая замена старого Дика.

– Войдите.

– Мисс Дженьювин, к вам мистер Лисблан Флёрс, – с неким сомнением доложил Родж.

Флёрс… Цветочный, цветочник… Fleurs Lisblanc – цветочник Белая Лилия… Хм, вообще-то он принадлежит моей никчемной тетке и мерзавцу-кузену. Интересно.

– Проведи.

– Да, мэм. – Родж – бывший военный, хотя некоторые говорят, что нет бывших военных, как нет бывших одноногих.

Минуту ожидания я провела в легком раздражении, строя догадки, что же такого тетка собралась мне передать или сообщить, что выгнала цветочника из дома, ведь эти существа панически боятся улиц, авто, людей, да и бестолковы к тому же. Родж все с тем же сомнением на лице представил пред мои очи флёрса, одетого в грязный, явно найденный на помойке плащ.

– Мэм?

Я кивнула. Да, я готова принять это подванивающее недоразумение.

– Мэм, две женщины в кожаных куртках хотели увести мистера Флёрса, но мы не позволили и задержали их. Они просят о встрече.

– Спасибо, Родж. Вы все сделали правильно. Я обязательно приму их, пусть подождут.

– Да, мэм, – и за Роджем закрылась дверь.

Тщедушный, похожий на пятнадцатилетнего подростка, флерс все это время держал голову опущенной, пряча лицо под некогда белоснежными волосами. Когда он ее поднял, стало ясно, насколько его состояние плачевно – у него не было сил даже на поддержание природного гламора. Глаза были абсолютно нечеловеческие, огромные, делающие его похожим на персонажа японских комиксов, но что хуже всего – они напоминали тусклые и мутные стекляшки вместо бриллиантов.

– Леди-divinitas,[1] не отдавайте меня им, – флерс упал на колени. – Сэр Руфус снял с меня печать принадлежности, но ведь у волков и вампов нет права владеть нами…

Та-а-ак. Слишком много всего и сразу. Я приподняла руку, вышколенный флерс замолчал, хоть ему и хотелось продолжить умолять.

– Почему Руфус снял печать?

Лилия потупился.

– Я бесполезен, я не даю силы, а потребляю много, так сказал сэр Руфус.

Ха, конечно, не дает силы. Глупенькие слабые флерсы выжили после смерти своих создателей лишь потому, что могли, получив небольшую порцию силы, отдать вдвойне, но обязательным условием для процесса умножения является любовь или хотя бы приязнь к хозяину. Благо, приязнь, да и любовь у этих дурашек вызвать очень легко, ведь доминирующий цвет их силы – белый, а основной vis-центр[2] – сердечный. Но Руфус – никчемная мерзкая тварь, лишь по недоразумению считающаяся filius numinis[3] – сыном богов. Люди, таких как он, называют садистами, он смог своими издевательствами отключить у флерса основную vis-функцию. Интересно, а как же Фиалка, второй тетушкин флерс, точнее – флерса? Ладно, о ней позже.

– Руфус снял печать? С чего ты взял, что тебя заберут волки или вампы?

– Сэр Руфус мне говорил, и не один раз, что отдаст меня вампам, если я… не буду работать. Но я не мог! Леди-divinitas, я очень старался, но не мог.

– Печать сняли сегодня?

– Да.

– Руфус снял, что было дальше?

– Он позвонил по телефону, сказал, чтоб меня забрали, я испугался и убежал. Почти весь день я шел сюда, к вам, а у входа меня поджидали волчицы, но я успел проскочить внутрь. Не отдавайте меня им, пожалуйста, – и он беззвучно заплакал, опустив лицо, лишь плечи подрагивали.

Что же делать? Я – белая, но не люблю флерсов, меня очень раздражает их убогость и неспособность к самостоятельности. А раздражаться мне противопоказано… Нет, волчицам я его, конечно же, не отдам, но вот что делать дальше?

– Леди-divinitas, вы ведь можете отдать меня другому divinitas, – упрашивал он. Надо же, будто мысли прочитал: подлечить и отдать белому divinitas. – Взрослый флерс – это хороший подарок, – тихо добавил Лилия.

Ну что ж, это выход.

– Иди сюда.

Флерс так и пошел, на коленях. Я лишь однажды поставила рабскую печать, и то с большого перепугу, так что, считай, практики в этом у меня никакой, но деваться некуда, тем более что теорию я знаю.

Ах, как было бы легко и просто, если бы колдовство было таким, каким его представляют люди – прочесть заклинание, сварить отвар, нарисовать что-нибудь. Увы, управление силой – это сплав эмоционального состояния и конкретного мысленного образа или посыла. Эмоции для составления цвета силы и регулировки ее мощности, а мысленный посыл – для вектора, так сказать. Я глянула на измученного, полуживого флерса. Сделать его, такого слабого, своим рабом легче легкого. Я закрыла глаза, собираясь с мыслями, я – filius numinis, мне по праву рождения покорны все сотворенные, я сильна, могуча, добра… лизнула большой палец и приложила его ко лбу флерса, к рацио-центру. Слюна, моя плоть, и моя сила жестко впились в него: «Ты не можешь скрывать свои мысли от меня, ты подчиняешься мне во всем, исполняешь мои приказы и по слову, и по духу». Сила заскользила дальше, к сердечному центру, центру эмоций: «Мои печали – твои печали, мои радости – твои радости, любая мысль во вред мне отзовется страшной болью». Проникаю ниже, материальный vis-центр, то есть пищевой, оставляю без внимания, ниже к либидо-центру – «только с тем, с кем я позволю».

Всё, я вернулась в обычное состояние.

«Свет и Тень, опять перестаралась», – произнесла я про себя. Слишком много силы я влила в печать, выглядевшую теперь как пушистый белый шнур внутри флерса.

Из глаз Лилии струились две дорожки слез, нижняя губа закушена, мне стало его жалко, я совсем не хотела делать ему больно. Поцеловала его в лоб, рядом с горящей меткой, и с поцелуем влила каплю силы, больше пока нельзя, мне еще с волчицами разбираться. Флерс взял ровно столько, сколько я дала, не попытавшись вытянуть еще. И вправду хороший будет подарок: столь вышколенный флерс – это редкость.

– Встань здесь, – я указала на угол за моей спиной. Команда тут же была выполнена.

Приоткрыв ящик стола, проверила содержимое и связалась с Роджем.

– Да, мэм.

– Гостьи ждут?

– Да, мэм.

– Проведи.

На этот раз в дверях показались Родж и Дэйви, со злобными лицами конвоирующие двух баб, иначе не скажешь. Одна была молодая, немного за двадцать, вторая – хорошо за тридцать, обе поджарые, некрасивые и мускулистые. Наглая сука и сука опытная.

Встревоженный Родж вопросительно впился в меня взглядом, я кивком отпустила его – свидетели мне не нужны. Дверь закрылась.

Наглая открыла рот, но опытная ее опередила.

– Наше почтение, леди. Отдайте нам, пожалуйста, этого флерса, мы должны вернуть его хозяину, – опытная попыталась соблюсти приличия.

– Хозяин отказался от него. И этот флерс сейчас принадлежит мне, если бы вы обладали vis-зрением, то увидели бы это, – нейтрально отозвалась я.

– Слышь ты, б… расфуфыренная, – наглая двинулась ко мне, – я щас…

Договорить я ей не дала, кнут был у меня в руках с самого начала разговора, и я со знанием дела пустила его в ход. Поблескивая вплетениями серебра и железа, он опустился на лицо наглой суки, раздался вой, опытная рванула на помощь и получила на излете в грудь, не прикрытую расстегнутой курткой. Ей хватило, ведь кнут сплетен так, чтобы взрезать поверхность, я им обивку мебели распарывала, а уж футболку и подавно. Наглая, превозмогая боль, попыталась до меня дотянуться, но нас разделял стол, я ударила «на отшиб», ее слегка отбросило, а куртку раскроило, я ударила еще и еще, сука свалилась на пол, пытаясь откатываться от ударов. В целях профилактики щелкнула в сторону опытной, но не дотянулась, та забилась в дальний угол и не пыталась ничего предпринять. Я принялась добивать наглую, яд серебра уже действовал вовсю. Сильная сука, ведь, по идее, удара в лицо должно было хватить, чтобы унять ее пыл. Наконец наглая скрючилась в напряженной и неестественной позе – болевой шок, а затем обмякла.

– Будешь отвечать на мои вопросы, – произнесла я, глядя на опытную, та испуганно кивнула.

– Кому вы должны были передать флерса?

– Вампу Грэгори.

– Сколько лет? Где живет?

– Лет? За сотню. Живет в Куинсе, бар «Бас-гитарист».

– Куда должны были отвезти флерса?

– Туда же.

Трень! Мерзкий звук, ненавижу.

– Не ври мне!

Сука съежилась, закрыв лицо руками.

Ночной клуб «Бэггер».[4]

Я из названия заподозрила неладное.

– Это, часом, не пидорский бардак?

Опытная закивала.

– Как вамп Грэгори связан с «Бэггером»?

– Он его владелец, «Бас-гитарист» для отвода глаз, он там даже не каждый день отлеживается.

– Кто еще из вампов в этом всем крутится?

– Двоих знаю, шушера, молодняк, Инферно – девка совсем зеленая и Луис, оба латиносы.

– И последнее, – мой голос обрел многозначительную ласковость. – Вы действовали от себя или от стаи?

Опытная в панике забегала глазами, но врать не стала.

– От себя. Мы и раньше… по мелочи… для Грэгори… Но такое вот – первый раз. Нам ведь тоже деньги нужны…

– Кто в стае знает о приработках?

– Свои только. Старшие не знают.

– Забирай эту дурную суку и вали.

Опытная не заставила себя упрашивать. Когда она взвалила обморочную товарку себе на плечи, я вспомнила…

– Имя! Твое и ее!

– Верити Райс и Тринкси, фамилии не знаю, кличка Рвач.

– Иди.

Свалила. Я еще не успела собраться с мыслями, когда в дверь постучали – Родж.

– Да! – недружелюбно гаркнула я.

Родж показался в приоткрытой двери.

– Мэм?

– Все в порядке, скажешь уборщице, чтоб почистила ковер.

Эта сука успела залить кровью мой бежевый ворсистый ковер, тварь.

– Да, мэм.

Дверь закрылась, хорошо иметь дело с дисциплинированным персоналом. Я в легкой прострации отправилась в уборную промыть кнут, мысли разбежались, сердце колотилось, норовя выпрыгнуть из груди. Люди зовут это стрессом, но я не человек, я – «filius numinis» и просто нахлебалась от волчиц чуждой силы, вот мое тело ее сейчас усиленно и переваривает. Кнут окрасил воду в розовый цвет, я спустила ее и опять набрала раковину. Мое оружие, мое любимое и выстраданное оружие. Почему выстраданное? Да потому что у меня не хватило ума добавить металлические вставки после того, как научилась с ним обращаться, ладно бы только серебро, оно нам не опасно, но любые повреждения от железа плохо заживают и оставляют уродливые шрамы. Но нет тени без света – во-первых, теперь я точно знаю, как именно реагирую на ранения железом, во-вторых, я обзавелась золотым скальпелем для избавления от шрамов, в-третьих, пытаясь заглушить боль, случайно сгенерировала вход в боевой транс, что мне, кстати, сегодня отчасти пригодилось. А любимое – потому что железками махать мне не с руки, а пистолет применять – так хлопот с людьми и их полицией не оберешься, хотя он лежит у меня в столе, рядышком с кнутом. Высушив кнут полотенцем, я пока оставила его в уборной на досушку.

Флерс так и стоял в углу, ему было совсем худо, он жутко испугался, а страх для них – все равно, что кровопотеря для человека.

– Лилия, – мягко позвала я, он вздрогнул. Свет и Тень, дайте мне терпения.

Лилия, я не обижаю слабых и не опасных. Ты понял?

Он кивнул.

– Сними эту тряпку и подойди.

Молча выполнил, не поднимая глаз.

Та-а-ак. А вот это мне уже совсем не нравится. Грязно-белые крылья флерса были изорваны в клочья – это еще полбеды, но на левом оказалась поврежденной главная vis-вена. И именно эта рана привела его в столь ужасное состояние, ведь крылья флерсов – их главная энергосистема, сравнимая с легкими человека. Бесполезно вливать в него силу – пока не закрыта вена, он не сможет ею воспользоваться. А вот чтобы вылечить такую рану, нужно иметь запас силы и навыки филигранной работы с ней.

Простите, госпожа,[5] – прошептал Лилия.

– За что ты извиняешься? – ледяным тоном поинтересовалась я.

– За то, что не сообщил о ране до того, как вы меня взяли, – еле слышно прошептал он.

– Ладно, первый и последний раз прощаю за утайку важной информации, – ну не наказывать же его, полудохлого, за эту подставу, хотя и очень хочется.

Что можно сделать с этой веной? Я опять скользнула в отрешенное состояние и усилила vis-зрение. Да, дела совсем плохи, не просто разрыв, а выдран кусок. Может, попытаться опять пойти по человеческому пути?

Я вспомнила о летнем дне, о запахе луговых трав, о том, как хорошо лежать в душистой траве и смотреть на белые пушистые облачка… и выпустила тонкую нить светло-зеленого цвета. Намотала пару колечек на торчащий кончик вены, подождала, когда колечки соединятся в одно широкое, и добавила третье уже на весу, оно присоединилось к первым двум, пошло четвертое… Самым сложным было не забывать о луге, травах, облаках, пребывать в приятной расслабленности и при этом точно накладывать одно крошечное колечко за другим. Времени не существовало, тонкая нить моей силы сплеталась в колечки, а те соединялись в подобие трубки. И вот последнее кольцо легло на артерию уже с другого конца разрыва и слилось с остальными, на месте раны появилась трубочка из чистой силы, теперь самый ответственный момент – преобразование энергии в материю. Всмотревшись в неповрежденную правую вену, я совершенно четко представила левую такой же.

С некоторым опасением всмотрелась в результат своих трудов, выглядело как-то хлипко, но вроде бы получилось.

Я осторожно влила во флерса светло-зеленую порцию, она растворилась в опустошенных центрах, не дойдя до крыльев, влила следующую, отгоняя мысль, что зеленой силы может не хватить. Моими основными силами были белая, то есть созидание и жизнь, и красная – человеческие эмоции, страсти. Зеленая же – сила природы и изменения живой материи – в Нью-Йорке вообще дефицит, а черная – антагонист белой, нельзя накапливать и ту, и другую; правда, из любого правила есть исключения, но я, увы, в их число не вхожу. Я скармливала флерсу свои запасы, и где-то после четвертой порции энергия дошла до крыльев, они враз побелели; добавила еще чуть силы, и они запульсировали. Попробуем изменить состав кормежки – дать белую… Крылья вздрогнули, и в тело флерса полилась светло-зеленая сила. Я в опасении присмотрелась к шине – нет, не течет. Рискнула и щедро отвесила белой силы – висевшие крылья раскрылись, восстанавливаясь на глазах, походили туда-сюда, как у бабочки, и принялись мерно перерабатывать полученное. Я, обессиленная, но очень довольная собой, любовалась этим зрелищем, в крылья вливались белые струйки, растекаясь брызгами, те чуть гасли и вспыхивали уже светло-зелеными, собираясь опять в ручейки. У меня начали слипаться глаза, уж слишком много я отдала, брызги завораживали и манили в сон…

– Госпожа, – в руку влилось бело-зеленое тепло. Как хорошо… Хочу еще… Мое желание исполнилось.

– Госпожа, – мягкий упрашивающий голос, и еще порция бело-зеленого, я посреди утреннего луга, стало легко и бодро, я открыла глаза.

Ой! Два огромных сверкающих брильянта на белом фарфоре, а в середине них горит мягкий и ровный свет – это глаза Лилии, они никогда не сверкали так раньше. Белоснежные волосы слегка вьются, а за спиной мерцают белые, с нежным оттенком салатового по краям, крылья, сам чистенький и благоухающий утренней свежестью. Сколько же я в него вбухала?! Хотя результат того стоил. Меня переполняли радость и гордость за себя, я расту, я уже многое могу, я молодец. Лилия опять влил в меня силу и чуть потускнел, я вернула ее обратно.

– Мне хватит. Я долго спала? – озабоченно спросила я.

– Остался час до полуночи, – ответил флерс. Какой же он хорошенький…

Так, спокойно, взять себя в руки, что за странные мысли и пускание слюней от умиления. Меня ждет Вик, сегодня его ночь, и будет он уже с минуты на минуту. Ох уж эти чуждые энергии, пока не переваришь их – так дурак дураком. Это если не брать в расчет, что я родилась с очень маленьким и слабым рацио-центром, а значит, гигантом мысли мне никогда не быть. Я забегала по кабинету, кнут в стол, грязную тряпку – в мусорку. Хорошо, что не забрала домой легкий плащ, отдала его флерсу; вроде бы все. Гадкое пятно на ковре!

– Притушись, и пошли.

Лилия накинул гламор и стал похож на чересчур красивого мальчика-подростка с очень светлыми волосами; крылья, сложившиеся как два веера, под плащом были практически не заметны. Я взяла его за руку и потащила к запасному выходу, живу я в соседнем доме, и переход от одного здания к другому лежит через запертый переулок. Я в свое время очень постаралась, чтобы этот переулок был безопасным, и чтоб в нем мне не встретились ни люди, ни не-люди. Мы поднялись по пожарной лестнице, широкой и удобной, мимо окон моих соседей на последний, четвертый этаж. Весь этаж и крыша дома – мои, из окон квартиры виден Сентрал-Парк, но Сентрал-Парк-Уэст, как магическая стена, отделяет чадом и шумом мой дом от парка. Рядом с пожарной лестницей у меня вместо задуманного изначально окна стоит полноценная дверь с замком, правда, маленькая; отперев ее, я завела флерса и вихрем пролетела по своей огромной квартире.

– Это кухня, это гостиная, это комната отдыха – теперь она твоя, это вход в мои личные покои – без зова не входить, это библиотека, это кладовка. В кухне, кажется, были мед и джем – бери. Я вернусь утром. К внешним дверям даже не подходить.

– Да, госпожа.

И я тем же путем через окно-дверь понеслась обратно, я уже чувствовала, что Вик пришел и в нетерпении ждет меня.

Своих мужчин я принимала в апартаментах над рестораном рядом с моим кабинетом, я вообще на протяжении пары десятилетий никого не приводила к себе домой, до сегодняшнего дня.

Вик, моя последняя находка, он такой милый и необычный, очень сильный и физически, и духом, и при этом в нем нет ни капли агрессии или ненависти к кому-либо. Это тем более странно, что после того, как его подростком сбила машина, и не просто сбила, а обезумевший водитель сдал назад и переехал его еще раз, его собирали буквально по частям, и прошло два года, прежде чем он смог ходить. Внешне он был некрасив – и лицом, и изувеченным телом, но внутренне он светился, как ласковое утреннее солнышко.

Уже год мы видимся почти каждую неделю, и он до сих пор не может поверить своему счастью, что такая красивая и шикарная женщина обратила на него внимание. А я красива. Я всегда красива, но когда пятнадцать лет назад пришла пора в очередной раз изменяться – мне уже жутко надоело быть блондинкой, и тут мне попался на глаза постер европейской актрисы Моники Белуччи. Я была приятно поражена – наконец-то пример настоящей женщины, а не худосочно-силиконовой куклы. Я пересмотрела все ее фильмы, и взяла ее за образец, только овал лица сделала чуть более вытянутым, чем у нее, и глаза оставила темно-зелеными, чтоб папарацци за мной не бегали.

Мы закрывались в одиннадцать, и Вик сидел в пустом зале, в руках у него была какая-то коробочка. Он всегда приходил с каким-нибудь подарком – или цветы, или пирожное, или милая безделушка. Современные мужчины так невнимательны, но я умею находить уникумов.

– My sun shine, – от этого приветствия он всегда вспыхивал теплым светом, так что и у меня на лице появлялась счастливая улыбка.

– Пати, – он крепко обнял меня, проверяя, не являюсь ли я плодом его воображения, вдохнул мой запах. – Ты сменила духи…

Упс. Общение с флерсом не прошло даром.

– Нравится?

– Еще не знаю, ты с ними другая какая-то.

– А что ты мне принес? – я всегда интересовалась его подарками, он подал мне коробочку. Тирамису.

– Ой, как хорошо, я как раз его хотела! – благодарно целую его, Вик светится белым-белым.

Как хозяйка ресторана, я могу есть тирамису на завтрак, обед и ужин, да я вообще могу есть все, что только захочу – повара приготовят, но ведь это не повод портить настроение дорогому человеку, тем более что пирожное действительно очень кстати, я проголодалась от всех этих событий.

Мы с Виком, прижавшись друг к другу, поднимаемся наверх в апартаменты. Это комната без окон, в ней огромная кровать под настоящим балдахином, бар с богатым набором вин и коньяков, кофе-машина, маленький столик и кресло, неприметная дверь ведет в ванную комнату с большой угловой джакузи. На входе в это гнездышко любви стоит сложный цифровой замок, сочетающий ввод пароля и опознание моего отпечатка, такая излишняя предосторожность нужна, чтобы обезопасить моего мужчину, утром я убегу, а он будет спать еще полдня слабый, как ребенок.

Мы входим, Вик уже не чисто белый, красный огонек разгорелся в нем, пока мы поднимались, и будет набирать силу с каждой минутой. У людей красный цвет – это плотское или, как сейчас говорят, сексуальное желание. Вик идет к кофе-машине и делает кофе по-американски, это уже традиция, если он дарит пирожное, то я съедаю его в апартаментах, запивая кофе. Чашка кофе передо мной, пирожное в руках, а Вик сидит на полу и с восторгом смотрит. Он так часто дарит пирожные, потому что обожает смотреть, как я их ем – с аппетитом, получая удовольствие и обещающе поглядывая на него. Когда последний кусок отправлен в рот, Вик уже пылает красным, и я чувствую его желание, как жар, он ловит мою руку, слизывает крем с пальцев, легко поднимается, подхватывает меня, и мы оказываемся в постели. Он такой сильный и такой нежный…

Утром тело звенит, как натянутая струна, сила ищет выход – ее слишком много, я всматриваюсь в Вика, не взяла ли я лишнего; нет, отоспится, поест и через день будет как новенький. Раньше после таких «щедрых» ночей я сбрасывала лишнее в амулеты-накопители, но теперь стараюсь управляться с излишком, надо же расширять свои vis-артерии и резервуары, нельзя не прогрессировать, если ты не идешь вперед, то скатываешься назад, такова жизнь.

В таком состоянии хорошо думается, голова ясная и чистая.

Руфус, никчемная тварь, питающаяся страхом и болью, как я – радостью и желанием, настолько потерял всякий ум, что нарушил Конвенцию. Ладно бы он просто «отключил» флерса и никто об этом не знал, но он собрался его отдать вампам, а это верная смерть для цветочника, причем мучительная. С каждым десятилетием богам и их детям все труднее в этом мире, да и сотворенным несладко, Единый Враг или Узурпатор, как зовут его боги, отобрал у нас людей, ему они молятся, о нем думают, ему посылают свои страхи, надежды, благодарности и проклятия, Единый воистину универсален – берет все. Интересно, существует ли он на самом деле, или люди просто отвернулись от нас?

Из-за нехватки силы была принята Конвенция по охране некоторых сотворенных, могущих генерировать ее, и это первое и последнее соглашение, которое соблюдается всеми. Говоря «всеми», я имею в виду европейских богов и их детей, что же творится в Азии или в Африке, я понятия не имею.

Пожалуй, если флерса Фиалка в нормальном состоянии, я не буду доносить на кузена с тетушкой, но если и ее «отключили», пусть пеняют на себя, обращусь в Совет, пускай с ними разбираются. Значит, сегодня мне предстоит визит к родственничкам, чтоб им обоим провалиться во Тьму.

Я почесала Вика за ушком.

– У… – обиженно промычал он.

– Солнышко, мне пора…

Его рука производит безошибочный захват меня и подтаскивает к его спящему телу.

– У-у, – отрицающее мычание.

Что самое забавное, он не помнит потом об этих своих захватах и мычании. Я ласково глажу странно гладкую, натянутую кожу на щеке, целую выемку от шрама над бровью, он расслабляется и крепко засыпает, я могу выбраться. Быстрый душ, марш-бросок на кухню, там на огромную тарелку собираю мяса, сыра, овощей, сладкого, в общем, всего и побольше, несусь наверх, оставляю. Целую его и уворачиваюсь от новой попытки захвата, и он все же просыпается.

– Уже убегаешь?

– Да, солнышко, ты спи.

Он закрывает глаза и засыпает, напоследок успев погладить меня по руке. Я все в том же резвом темпе бегу домой, сегодня мне предстоит куча дел.

Лилия выскочил из кухни радостно встречая меня, как собачка… Не люблю собак, люблю кошек. Я неодобрительно окинула его взглядом – хорошенький до приторности; только нахлебавшись его силы, я могла млеть от такого. Фейри – в жаргонном значении этого слова. Уловив мою неприязнь, он сник, стараясь понять, что сделал не так; это собачье поведение меня еще больше разозлило, но я постаралась и взяла себя в руки.

– Ты поел?

– Да.

– Какие цветы тебе нужны? – я не слишком жаловала комнатные растения.

Он задумался.

– Лилия или хотя бы ее луковицы, герань, фиалка, цикламен, роза карликовая… Пока все.

Я согласно кивнула, мол, запомнила.

– Иди к себе.

Он сделал пару шагов, но все же остановился и тихо произнес:

– Госпожа…

– Что?

– Я что-то не так делаю? – он заглядывал мне в лицо, стараясь встретиться взглядом.

Это невыносимо.

– Я просто не люблю флерсов. Ты меня раздражаешь.

– Но вы же белая… – обескураженно сказал он сам себе и притух. Это отрезвило меня – нельзя идти на поводу у своих эмоций, это удел глупых и слабых.

– Иди ко мне, – произнесла я.

Он приблизился, опять загоревшись ровным светло-зеленым светом. Я ласково провела рукой по его лицу.

– Я просто не люблю флерсов, – мягко сказала я, – не надо думать, что я недовольна именно тобой. Если ты что-то сделаешь не так, я скажу тебе.

От моих слов он вспыхнул светом, умножая свою силу, счастливо улыбнулся и поцеловал меня в ладонь, делясь со мной. Я не стала отказываться от этой капли, хоть и так была полна.

– Госпожа, что не так в моей внешности? – тихо спросил он.

Да, метка многое дает, он может читать мое настроение, да и я его тоже, если настроюсь. Он даже смог догадаться, чем именно я недовольна.

– Ты слишком худ и тонок. Ты флерс, – ответила я, – А теперь марш в свою комнату.

Я села и сосредоточилась; сделаю-ка маленькую пакость – свяжусь с тетушкой по ментальной связи, обеспечу ей головную боль на полчаса.

– Тетушка Агата, – перед глазами ее образ, яркий и точный.

В ответ пришло нечленораздельное раздражение и узнавание.

– Я. Приду. К вам. В гости. Надо! Нам обеим.

Столь же нечленораздельная озабоченность и согласие. Отлично. Я разорвала связь. Я очень гордилась тем, что почти свободно пользовалась ментальной связью. У меня, казалось бы, не было ни малейших предпосылок, чтобы ею так овладеть – маленький рацио-центр, отсутствие принадлежности к семье, а вот, тем не менее… Я довольно улыбнулась.

Через пару часов мы ползли на моем старом ролсе по забитым улицам, и я приглядывалась к своему новому водителю. Сэм попросился на покой, но пока еще не уехал, как собирался, ожидая одобрения своей замены. Он сам нашел Митха, сам готовил его и теперь ручался за него. Митх – индус лет двадцати шести, и главное его достоинство в том, что он готов быть водителем всю жизнь, что он не хочет стать певцом, актером или президентом трансатлантической корпорации. Сейчас очень тяжело найти человека, готового просто работать, а не гоняться за призраками, которые вокруг него создают масс-медиа.

– Митх.

– Да, мэм.

– Что Сэм говорил обо мне?

Он усиленно соображает, что же я хочу услышать на самом деле.

– Он говорил, что вы хороший работодатель, – наконец выдал он. Молодец, фраза достойная дипломата.

– Он говорил, что был не только водителем, а еще и выполнял мои поручения, фактически был слугой?

– Да, мэм. Я готов выполнять ваши поручения.

– Хорошо. Он предупреждал, что я не прощу нелояльности к себе? – в моем голосе явственно проступила угроза.

– Да, мэм. Я никогда себе такого не позволю.

Хм… Он ни разу не «тренькнул», не соврал, это очень хорошо.

– Хороший… работодатель защищает тех, кто на него работает.

– Да мэм, Сэм мне и об этом говорил.

– Отлично.

Тетушка Агата Серизе жила в тихом, почти сонном квартале, просто удивительно, что в этом людском муравейнике могут существовать столь спокойные места. Она, как и я, выкупила весь этаж, подойдя к двери, я почувствовала ее, все же родная кровь, как ни крути, дает о себе знать.

– Пати, ma cher, – тетушка была привычно любезна. Выглядела она, как и я, так, как будто тридцати еще нет, зеленоглазая блондинка с породистым лицом Греты Гарбо.

Я вопросительно подняла брови, тетушка прекрасно знала, что меня интересует.

– Ру еще не вернулся, так что прошу.

– Замечательно.

Нам с кузеном лучше не встречаться. Когда они только переехали в Америку, а это лет через двадцать после моего приезда, тетушка сразу связалась со мной, попыталась наладить контакт, а Руфус, присмотревшись ко мне и не увидев «ни зубов, ни когтей», решил самоутвердиться за мой счет. Он убил мальчишку, которым я увлеклась тогда. Сам факт смерти источника меня не очень огорчил, парнишка был никчемным человечишкой – глупым, жадным и неблагодарным. Я связалась с ним из-за того, что он был помешан на сексе и генерировал красную силу так, что я могла не бояться исчерпать его, он был богатым источником, но его никчемность во всем остальном меня раздражала, и я б все равно скоро с ним рассталась. Но тот факт, что кто-то, а тем более мой кузен посмел посягнуть на МОЕ, меня, что называется, задел. И хоть тогда я еще довольно слабо соображала, ведь мне по человеческим меркам было лет пятнадцать, до меня дошло, что сейчас у меня отобрали то, что мне безразлично, а завтра могут лишить того, что дорого по-настоящему, а такого допускать нельзя. Я затаилась на пару месяцев, за время которых накопила белую силу, в ту пору мне это было очень тяжело, тогда я еще мало чем отличалась от суккуба – мои зеленые и белые артерии были удручающе малы.

С помощью моих мужчин я выследила Руфуса, он третировал очередную дурочку, попавшую к нему на крючок. Руфус, как и я, питался красным, но в отличие от меня, красно-черным, вызывая желание и страдание. Его оглушили сзади, он не сумел почувствовать зла, направленного на него, не смог уклониться. Оттащив в местечко потемнее, его, оглушенного, зверски избили, был бы на его месте человек, то уже никогда бы не очнулся. Когда телесная оболочка была повреждена настолько, что и vis-ситема дала сбой: пищевой vis-центр разорван, а рацио закрылся, стараясь удержать то, что есть; – я влила белую силу в его либидо-центр. Действовала я по наитию, не зная точно, каков же будет результат моего поступка. Одно я знала четко: белая сила для него – антагонист, она будет подобна яду и очень его ослабит. Ну что сказать… Реальность превзошла мои ожидания. Руфус от моего вливания чуть не сдох, и я пережила несколько очень неприятных минут видя, как он буквально разваливается в энергетическом плане. Если бы он все же окочурился, мне бы пришлось объясняться с Советом или бежать из города, но кузен остался жив, хоть и лишился либидо-центра. Я доставила его в столь плачевном состоянии на порог к тетушке. Хоть это был и риск – мать есть мать, и она может мстить за сына вопреки здравому смыслу, но все же объясниться с ней было необходимо. Я думала, что тетушка условно белая,[6] так же как и я, как ее сестра – моя мама, и что страх за сына лишит ее сил. Но я здорово ошиблась, тетушка, увидев почти бездыханное тело у меня на руках, налилась чернотой и спокойно вымолвила:

– Кто?

Я, не дав себе времени испугаться, ответила:

– Я!

Томительную минуту тетя Агата бурлила ядовитой чернотой, но потом все же взяла ее под контроль и потушила.

– Источник, – горько сказала она.

– Да. Объясните ему, чтобы не трогал меня, не вредил. Никак, ни каким образом. Иначе я не пожалею. Никого.

Она вскинула на меня глаза, прощупывая магическим зрением, я порадовалась тому, что, везя Руфуса, сделала остановку, чтобы «испить» двоих, и теперь явственно светилась красным, я могла с ней потягаться, учитывая, что мы обе были тогда не ахти какими бойцами.

Но тетушка предпочла худой мир и взяла своего сына из моих рук.

Я ничего никому не рассказывала, но информация имеет свойство просачиваться; через несколько месяцев все divinitas знали, что Руфус посягнул на мой источник, а я в отместку искалечила его. Либидо-центр так и не смогли восстановить, а значит, Руфус лишился резервуара своей центральной красной силы. Чтобы выжить, он окончательно перестроился на черную, сделав главным vis-центром сердечный, а вспомогательной силой ему пришлось взять зеленую.

Все знали, что между нами произошло, но раз ни одна сторона не подала жалобу в Совет, значит, происшедшее никого не касалось. Главное правило filii numinis[7] – «То, что можешь взять и удержать – ТВОЕ», я смогла «взять и удержать», и этот инцидент даже поднял мой статус в нашем обществе.

Почти двадцать лет тетушка не общалась со мной, но случилось так, что они потеряли свои материальные сбережения, Руфус увлекся играми на бирже, как раз перед великой депрессией, а тут еще и дом, где они жили, сгорел. Filii numinis нуждались в деньгах, как какие-нибудь жалкие смертные. Я же к деньгам относилась более чем серьезно, столь слабое и незащищенное существо, каким я была тогда, стремилось найти опору хоть в чем-то. Деньги давали очень многое, а приобретать их было относительно легко, куда легче, чем работать над собой, пытаясь превзойти очень скудные данные, полученные при рождении. Я дала больше, чем тетушка просила. Все же на мне лежала вина в том, что Руфус стал тем, кем стал, и я попыталась откупиться деньгами. Частично мне это удалось. Мы с ней сделали вид, что я не калечила ее сына, а она ничего не занимала, и с тех пор время от времени мы иногда встречались случайно или же по необходимости, как сейчас.

Я сидела в гостиной, тетушка разливала чай, я к нему не притронусь, но она сделает вид, что не заметит этого.