Запретный плод Гамильтон Лорел

13

Вверх по лестнице пронеслась взрывная волна. Ветер сбил нас с ног, как кукол. Дверь вылетела. Я карабкалась на четвереньках, пытаясь убраться, просто убраться отсюда. Захария встал на ноги и поднял меня за руку. Мы побежали.

За нашей спиной поднялся вой. Волосы упали мне на лицо, не давая смотреть. Захария держал меня за руку и тащил вверх. Ступени были гладкие, скользкие, каменные, держаться было не за что. Мы ползли вверх, держась, друг за друга.

— Анита, — шепнул бархатный голос Жан-Клода. — Анита.

Я всмотрелась, моргая, против ветра, пытаясь увидеть источник звука. Там ничего не было.

— Анита. — Ветер произносил мое имя. — Анита.

Что-то блеснуло — голубой огонь. Две точки голубого пламени висели в воздухе. Глаза — глаза Жан-Клода? Он мертв?

Языки голубого пламени поплыли вниз. Ветер их не трогал.

— Захария! — завопила я, по голос мой был заглушен ревом ветра. Он тоже видел эти огни или я уже сошла с ума?

Голубое пламя опускалось все ниже и ниже, и вдруг я поняла, что не хочу прикосновения этих огней, будто мне кто-то сказал, что они хотят со мной сделать. Будто я знала наверняка, что это что-то очень плохое.

Я вырвалась из руки Захарии. Он что-то мне крикнул, но ветер выл и скрежетал среди узких стен, как взбесившаяся тележка американских гор. И других звуков не было. Я поползла вверх по лестнице, ветер лупил в меня, стараясь сбросить вниз. И я услышала еще один звук: у меня в голове Жан-Клод сказал: «Простите меня».

Вдруг синие огни оказались прямо перед моим лицом. Я прижалась к стене и ударила по ним. Руки мои прошли сквозь огонь. Он был не настоящий.

— Оставьте меня в покое! — крикнула я.

Огонь миновал мои руки, будто их и не было, и вошел мне в глаза. Мир стал голубым стеклом, безмолвием, ничем, голубым льдом. «Беги, беги!» — раздался шепот. Я сидела на лестнице, мигая от ветра. Захария стоял и смотрел на меня.

Ветер остановился, будто повернули выключатель. Тишина оглушала. Я дышала короткими прерывистыми вздохами. И не чувствовала своего пульса. Не чувствовала сердца. Слышала я только свое короткое дыхание, слишком громкое. Я поняла, что значит «лишиться дыхания от страха».

Голос Захарии прозвучал в тишине хрипло и слишком громко. Наверное, это был шепот, но мне он показался криком.

— У тебя глаза горят голубым огнем!

— Тсс! — шепнула я. Я не знала, почему, но знала, что кто-то не должен этого слышать, не должен знать, что случилось. От этого зависела моя жизнь. Шепот в голове моей стих, но последний совет был хорош. Беги. Бежать — это казалось очень правильным.

Тишина была опасна. Она значила, что битва окончена, и победитель может обратить внимание на другие предметы. И мне среди этих предметов быть не хотелось.

Я встала и протянула руку Захарии. Он поглядел озадаченно, вставая, но руку взял. Я потянула его вверх по лестнице и побежала. Я должна была выбраться, должна была, иначе я умру здесь, сегодня, сейчас. Я знала это так твердо, что не оставалось места для вопросов, времени для колебаний. Я бежала, спасая свою жизнь. Если Николаос меня сейчас увидит, я умру. Умру.

И никогда не узнаю, почему.

Либо Захария тоже ощутил этот страх, либо он решил, что я знаю что-то, чего он не знает. Когда один из нас спотыкался, другой его поддерживал, и мы бежали и бежали. Бежали, пока мышцы ног не стало жечь кислотой и в груди не запылал огонь от нехватки кислорода.

Вот почему я каждый день бегаю — когда что-то за мной гонится, я могу бежать, как заяц. Иметь хорошую фигуру — это недостаточный стимул. А вот уметь удрать, когда это нужно, удрать, спасая жизнь, — это вполне. Тишина была тяжелой, почти осязаемой. Казалось, она течет вверх по лестнице и ищет чего-то. Тишина гналась за нами, как недавно ветер.

С бегом вверх по лестнице есть та трудность, что если у вас была когда-то травма колена, то она скажется обязательно. Дайте мне ровное место, и я могу бежать часами. Подсуньте склон — и мои колени обязательно подведут. Начинается это как легкая ломота, но переход ее в острую грызущую боль не занимает много времени. Каждый шаг отдается вверх по ноге, и, наконец, вся нога начиняется пульсирующей болью.

Колено начало на ходу щелкать — довольно-таки слышно. Плохой признак. Оно могло в любой момент отказать. Вывихнуться из сустава. Я буду тогда лежать, скорчившись, на этих ступенях, ощущая вокруг дыхание тишины. Николаос найдет меня и убьет. Почему я в этом была так уверена? Ответа на это не было, но я знала, знала. И с этим чувством не спорила.

Я замедлялась и отдыхала на ступеньках, расправляя мышцы ног. Сдерживала вскрики, когда дергались мышцы больной ноги. Ничего, вытяну ногу, и мне будет лучше. Боль не пройдет — я слишком это колено нагрузила, но смогу идти так, чтобы колено меня не подвело.

Захария рухнул на ступени — он явно не бегал по утрам. Его мышцы сведет судорогой, если он не будет двигаться. Может быть, он это и знал. Может быть, ему уже было наплевать.

Я протянула руки вдоль стены, расправляя плечи. Чтобы заняться чем-то знакомым, пока жду, чтобы успокоилось колено. Чем-то заняться, слушая — что? Что-то тяжелое и крадущееся, что-то древнее, мертвое много веков.

Какие-то звуки с лестницы, сверху. Я застыла, распластавшись на стене, прижав ладони к холодному камню. Что теперь? Что еще? Наверняка скоро должен быть рассвет.

Захария встал и повернулся лицом к идущим вверх ступеням. Я стояла спиной к стене, чтобы видеть и вверх, и вниз. Не хочется, чтобы что-нибудь подкралось снизу, пока я буду глядеть вверх. Хотелось бы мне, чтобы пистолет был со мной. А я его заперла в багажнике, где от него чертова уйма пользы.

Мы стояли чуть пониже площадки, на повороте лестницы. Иногда мне хочется уметь видеть из-за угла. Сейчас как раз был такой случай.

Шуршание материи по камню, шорох обуви.

Мужчина, вышедший из-за угла, был человеком — странно, странно. И даже шея у него была без отметин. Ежик белобрысых волос на выбритой голове. Выступающие буграми мускулы шеи. Бицепс толще моей талии. Ну, талия у меня, положим, узкая, но все равно эти бицепсы впечатляли. Роста он был не ниже шести футов трех дюймов, а жира на нем не хватило бы даже сковородку смазать.

В его глазах была хрустальная бледность январского неба — далекого, голубого, ледяного. Я впервые видела бодибилдера, у которого нет загара. Все эти рвущиеся наружу мышцы были исполнены в белом, как Моби Дик. Сетчатая майка показывала каждый дюйм массивной груди. Вокруг раздутых мышцами ног развевались беговые шорты. Ему пришлось их разрезать по бокам, что бы ноги поместились.

— Ничего себе! — прошептала я. — Сколько ты выжимаешь?

Он улыбнулся, не разжимая губ. И сказал, чуть шевеля губами, не показывая даже резцы:

— Четыреста.

Я тихо свистнула. И сказала то, что он от меня ожидал:

— Впечатляет.

Он улыбнулся, по-прежнему аккуратно не показывая зубов. Пытался изобразить вампира. Только для меня он зря старался. Сказать ему, что ли, что у него человек лезет изо всех дыр? Не надо, а то еще переломит меня о колено, как палочку.

— Это Винтер, — сказал Захария.

Имя слишком красивое, чтобы быть настоящим. Подошло бы кинозвезде сороковых годов.

— Что там творится? — спросил он.

— Наш мастер и Жан-Клод сражаются, — ответил Захария.

Винтер сделал глубокий выдох. Глаза его стали шире — только чуть-чуть.

— Жан-Клод?

Захария кивнул и улыбнулся.

— Да, он держится до конца.

— А ты кто? — спросил Винтер.

Я замялась, Захария пожал плечами.

— Анита Блейк.

Тут он, наконец, улыбнулся, показав нормальные зубы.

— Ты Истребительница?

— Да.

Он рассмеялся. Эхо прокатилось меж каменных стен. Тишина сгустилась вокруг нас еще сильнее. Смех внезапно оборвался, на губе у него выступили росинки пота. Винтер чувствовал тишину и боялся ее. Голос его упал почти до шепота, будто он боялся, чтобы его не подслушали.

— Ты слишком маленькая для Истребительницы.

Я пожала плечами:

— Меня это тоже иногда смущает.

Он улыбнулся, чуть опять не рассмеялся, но сдержался. Глаза его сияли.

— Давайте отсюда выбираться, — предложил Захария.

Я поддержала.

— Меня послали посмотреть, как Николаос, — сказал Винтер.

Тишина запульсировала этим именем. С губы Винтера капнула бисеринка. Важное правило техники безопасности: никогда не называй имени рассерженного мастера вампиров, если он в пределах «слышимости».

— Она вполне способна сама о себе позаботиться, — шепнул Захария, но звук все равно отдался эхом.

— Не-а, — сказала я.

Захария полыхнул на меня взглядом, потом пожал плечами. Иногда я не могу удержаться.

Винтер посмотрел на меня с лицом бесстрастным, как у статуи, только глаза его чуть подрагивали. Мистер Мачо.

— Пойдемте, — сказал он, повернулся и пошел, не оглядываясь и не ожидая. Мы пошли за ним.

Я согласна была идти за ним, пока он идет вверх. Я только знала, что ничто, ничто на свете не заставит меня спуститься по этой лестнице. По своей воле, конечно, но всегда есть и другие варианты. Я посмотрела на широкую спину Винтера. Да, если не хочешь что-то сделать добровольно, есть и другие варианты.

14

Лестница выводила в квадратную камеру. С потолка свисала лампочка. Никогда не думала, что тусклый электрический свет может быть так красив, но оказывается, может. Знак, что мы выходим из подземного мира ужасов и приближаемся к реальному миру. Я настроилась на возвращение домой.

Из каменной комнаты вели две двери: одна прямо перед нами; другая направо. Из двери перед нами долетала музыка. Яркая и веселая цирковая музыка. Дверь распахнулась, и музыка вскипела вокруг нас волной. Мелькнули яркие цвета и кишащая толпа сотен людей. Полыхнул знак: «Дом веселья». Разгар карнавала в здании. Я поняла, где я. «Цирк Проклятых».

Самые сильные вампиры города спят под цирком. Это стоит запомнить.

Дверь стала закрываться, приглушая музыку, отрезая яркие плакаты. Мелькнули глаза девочки-подростка, пытавшейся заглянуть за дверь. Щелкнул замок.

Прислонившись к двери, стоял мужчина. Высокий и тощий, одетый в лодочный костюм. Пурпурный пиджак, кружева на шее и на груди, черные брюки и ботинки. Лицо затеняла шляпа с прямыми полями, и золотая маска закрывала лицо, кроме рта и подбородка. Сквозь золотую маску глядели темные глаза.

Язык его танцевал по зубам и губам. Клыки, вампир. И почему это меня не удивило?

— Боюсь, я скучал по тебе, Истребительница.

В голосе слышался тягучий южный акцент.

Винтер сделал движение, чтобы стать между нами. Вампир расхохотался густым лающим смехом.

— Этот мешок мышц думает, что может тебя защитить. Мне его разорвать на части, чтобы он понял, что он не прав?

— В этом нет необходимости, — сказала я.

Захария подошел и встал рядом со мной.

— Ты узнаешь мой голос? — спросил вампир.

Я покачала головой.

— Два года прошло. Пока не всплыло это дело, я и не знал, что Истребительница — это ты. Я думал, ты мертва.

— Нельзя ли ближе к делу? Кто ты и чего ты хочешь?

— Так нетерпеливо, так торопливо, так по-человечески.

Он поднял руки и снял шляпу. Короткие волосы цвета осенних листьев показались вокруг маски.

— Пожалуйста, не надо, — сказал Захария. — Госпожа приказала мне проводить эту женщину до машины целой и невредимой.

— Я и волоска у нее на голове не трону — сегодня.

Перчатки сняли маску с лица. Левая сторона лица отсутствовала, вместо нее была мешанина шрамов. Только карий глаз был целым и живым, вращаясь в круге розовой рубцовой ткани. Именно так выглядят кислотные ожоги. Только это была не кислота, а святая вода.

Я помнила, как его тело прижимало меня к земле. Как рвали мою руку его зубы, пока я пыталась оттолкнуть его от горла. Сухой хруст перекушенной кости. Мой крик. Его рука, отводящая мне голову назад. Он подается назад для удара. Беспомощность. Он промахнулся и не попал в шею — я никогда не узнала, почему. Зубы, перекусывающие ключицу. Он лакал мою кровь, как кошка сливки. А я лежала и слушала, как он хлюпает моей кровью. Сломанные кости еще не болели — шок. Это было начало не боли и не страха — это было начало смерти.

Моя правая рука дернулась в траву и нащупала что-то гладкое — склянка. Фиал святой воды, выпавший из моей сумки, разметанной прислужниками-полулюдьми. Вампир на меня не смотрел. Его лицо было прижато к ране. Язык его исследовал прогрызенное им отверстие. Зубы скрипели по перекушенной кости, и я кричала.

Он смеялся мне в плечо, смеялся, убивая меня. Я откинула пальцем крышку флакона и плеснула ему в лицо. Плоть вскипела. Кожа лопнула и покрылась пузырями. Он вскочил на колени, с визгом схватившись за лицо.

Я думала, он остался в горящем доме. Я хотела его смерти, желала ему мучений. Я хотела забыть эти воспоминания, стереть начисто. И теперь он стоял передо мной — мой излюбленный кошмар, ставший явью.

— Как, никаких криков ужаса? И дыхание не перехватило от страха? Ты меня разочаровываешь, Истребительница. Как тебе любоваться своей работой?

Я только и могла сказать приглушенным голосом:

— Я считала, что ты мертв.

— Теперь ты знаешь, что это не так. И я теперь тоже знаю, что ты жива. Как интересно!

Он улыбнулся, и мышцы его обгорелой щеки сдвинули улыбку на сторону, превратив ее в гримасу. Даже вампиры не все раны могут залечить.

— Вечность, Истребительница. Вечность в таком виде.

— Чего ты хочешь?

— Будь смелей, девочка, будь так смела, как тебе хочется. Я же чувствую твой страх. А хочу я увидеть шрамы, которые я тебе оставил, видеть, что ты меня помнишь, как я помню тебя.

— Я тебя помню.

— Шрамы, девочка. Покажи мне шрамы.

— Если я тебе их покажу, что потом?

— Потом ты пойдешь домой или куда ты там хочешь. Госпожа дала письменный приказ, чтобы тебя не трогали, пока ты не сделаешь для нас работу.

— А потом?

Он улыбнулся, блеснув широкой полосой зубов.

— А потом я тебя выслежу и отплачу тебе за это. — Он коснулся своего лица. — Давай, девочка, не стесняйся. Я все это уже видел. Я пробовал вкус твоей крови. Покажи мне шрамы, и этому мускулистому не придется умирать, доказывая, как он силен.

Я посмотрела на Винтера. Огромные кулаки были скрещены на груди, спина вибрировала. Он был готов к бою. Вампир был прав: Винтер попытается драться, хоть эта попытка будет стоить ему жизни. Я закатала порванный рукав. На сгибе руки красовался бруствер рубцовой ткани, от него ручейками разбегались шрамы, пересекаясь и расходясь снова. Единственным чистым местом на руке был крестообразный шрам от ожога.

— Я думал, что тебе никогда не придется пользоваться этой рукой, учитывая, как я ее порвал.

— Физиотерапия в наше время чудеса творит.

— Нет такой физиотерапии, что могла бы мне помочь.

— Нет, — согласилась я.

У меня на блузке не было верхней пуговицы. Еще одна — и я стянула блузку, обнажая ключицу. Ее бороздили гряды рубцов. В купальнике это действительно красивое зрелище. Глаз не оторвешь.

— Отлично, — сказал вампир. — От тебя пахнет холодным потом, когда ты обо мне думаешь, деточка. Надеюсь, я в твоих снах так же тебя мучил, как ты меня — в моих.

— Есть разница, и ты ее знаешь.

— Какая?

— Ты пытался меня убить. Я защищалась.

— А зачем ты пришла в наш дом? Пронзать наши сердца кольями. Ты пришла нас убивать. Мы за тобой не охотились.

— Но вы убили двадцать три человека. Это много. Вас надо было остановить.

— А кто тебя назначил Господом Богом? Кто тебе дал право нас казнить?

Я набрала побольше воздуху. Дыхание ровное, без дрожи. Очко мне в плюс.

— Полиция.

— Ба! — Он сплюнул на пол. Очень хорошие манеры. — Ладно, девушка, работай. Ты найди убийцу, а потом мы это дело закончим.

— Я могу идти?

— Разумеется. Сегодня ты в безопасности, ибо таков приказ госпожи, но это переменится.

— В боковую дверь, — сказал Захария. Он шел, чуть ли не задом наперед и не сводил глаз с вампира, пока мы шли к двери. Винтер остался сзади, прикрывая нам спину. Кретин.

Захария открыл дверь. Ночь была жаркая и душная. Летний ветер ударил мне в лицо, горячий, и влажный, и прекрасный.

— Запомни имя Валентина, — окликнул меня вампир, — потому что ты еще обо мне услышишь.

Мы с Захарией вышли. Дверь клацнула, закрываясь за нами. Ручки на ней не было, открыть ее было никак нельзя. Билет в один конец — на выход. Выход. Это слово мне нравилось.

Мы пошли по тротуару.

— У тебя есть пистолет с серебряными пулями? — спросил он.

— Есть.

— Я бы на твоем месте стал его носить с собой.

— Серебряные пули его не убьют.

— Нет, но замедлят его скорость.

— Это да.

Несколько минут мы шли в молчании. Теплая летняя ночь скользила мимо, перекладывая нас в любопытных липких руках.

— На самом деле мне бы нужно ружье.

Он посмотрел на меня:

— Ты собираешься все время носить с собой ружье?

— Обрез. Он отлично засовывается под плащ.

— В миссурийскую жару ты просто расплавишься. Почему тогда не пулемет или огнемет, если на то пошло?

— У пулемета слишком большое рассеивание. Можно зацепить посторонних. Огнемет слишком громоздкий, да и работает грязно.

Он остановил меня, положив мне руку на плечо.

— Тебе случалось использовать огнемет против вампиров?

— Нет, но я видела, как это делается.

— Ну и ну, — Минуту он пялился в пространство, потом спросил: — И работает?

— На раз. Только грязно работает. И он тогда спалил весь дом. Я считаю, что это крайность.

— Это уж точно. — Он пошел дальше. — Наверное, ты ненавидишь вампиров.

— У меня нет к ним ненависти.

— Зачем ты тогда их убиваешь?

— Потому что это моя работа, и я умею ее делать.

Мы свернули за угол, и уже была видна стоянка, где я оставила машину. Кажется, это было много дней назад, хотя часы показывали, что это было недавно. Похоже на перелет из одного часового пояса в другой, когда не можешь врубиться во время, только сменяли друг друга не часовые пояса, а события. Столько травматических событий могут сбить чувство времени.

— Я твой дневной связник. Если что-то понадобится передать или попросить, вот мой телефон.