Хасиб и Царица змей Шахразада
С этого вечера Хасиб и Малика стали неразлучны. Точнее было бы сказать, что они пытались жить так, чтобы всегда, даже в часы подготовки нового представления, не выпускать друг друга из виду. Ибо вместе им всегда было гораздо интереснее, чем порознь.
Теперь Хасиб куда лучше понимал своего учителя. Ведь открывать собеседнику истину, рассказывать ему о тайнах мира оказалось почти так же увлекательно, как познавать истину самому. Малика же слушала своего Хасиба воистину раскрыв рот – ибо его знания казались ей безграничными и всеобъемлющими. Должно быть, почти так оно и обстояло на самом деле.
Когда нужно было поправить подковы коням, Хасиб оказался на высоте, когда сломался один из высоких шестов и требовалось срочно отремонтировать его или найти замену, Хасиб мгновенно нашел удачное решение. Когда… О да, вскоре оказалось, что Хасиб умеет не только фокусы показывать – дерево и металл ему подчинялись не хуже, чем любому ремесленнику. О, сколько раз юноша вполголоса благодарил учителя и отца за те уроки, которые смог оценить только сейчас.
Конечно, Хасиб давно уже раскаялся во всех злых и, о Аллах всесильный, таких несправедливых словах, что высказал учителю далеким и безрадостным утром. Он уже даже не искал себе оправдания, ибо прекрасно понимал, что в его словах не было ни грана истины. Лишь юношеская злость и глупость говорили тогда его устами. Бывало, что Хасиб с тоской вспоминал те счастливые и безоблачные дни, когда, устав от тяжелого и долгого урока, прибегал домой и матушка с удовольствием потчевала его. Бывало, что юноше просто не хватало знаний и недоставало человека, который мог бы просто подсказать, где искать ответ на мучивший его вопрос. Но все же он не раскаивался в том, что стал бродячим фокусником, что отказался и от звания подмастерья кузнеца, и от двусмысленной славы подмастерья мага.
Ибо мир за стенами его городка оказался огромным, а люди, которые населяли его, в чем-то весьма и весьма походили друг на друга, но в чем-то очень сильно отличались. Нет смысла даже упоминать, что пытливой душе юноши эти жизненные наблюдения были необыкновенно сладки, и со временем он привык сначала запоминать разные удивительные мелочи, а потом и записывать их. На этих страницах соседствовали и удивительные обычаи разных мест, и острые словечки, подслушанные из-за угла, и описания разных, до того дня неведомых Хасибу, кушаний и трав, животных и птиц. Быть может, надеялся юноша, эти записки когда-то прочтет учитель, или (о Аллах, чего только не бывает в мире?) его, Хасиба, сын. Должно быть, мальчишке будет это более чем интересно прочитать, равно как ему, сейчас юному фокуснику, было интересно все это видеть, слышать и запоминать.
Частенько Малика из-за его плеча читала эти торопливые записи, иногда она и сама кое-что рассказывала Хасибу. Ведь другой жизни, кроме кочевой, девушка не знала, как не ведала она, где ее родители – ибо со старшим братом и бабкой-гадалкой прибилась к цирку в те дни, когда едва научилась делать первые шаги. А потому все описания семейных традиций и уклада жизни обычных людей, которые всю жизнь жили на одной и той же улице, в одном и том же доме и даже редко пересекали невидимые границы кварталов, несказанно удивляли ее, чтобы не сказать – изумляли. Слова же Хасиба о том, что некогда и он жил такой жизнью, вызвали у девушки недоверчивый смешок.
– Аллах всесильный, мой Хасиб, но как же можно так жить? Как можно всю жизнь ходить одними и теми же улицами, видеть изо дня в день одни и те же лица? Есть одни и те же яства, спать в одной и той же постели и пугаться одних и тех же звуков?
– Так живут почти все, моя цыганочка. Кочевая жизнь по вкусу далеко не каждому, да и многие очень нужные человеку вещи трудно создать, сидя верхом на лошади или на верблюде.
– Ну, это мне понятно. Но разве не манят людей далекие страны, другие народы, иные обычаи?
– Конечно, манят. Поэтому в мире столь много книг и сказителей, повествующих обо всем на свете, поэтому существуют настоящие мудрые науки, которые рассказывают всем любопытствующим о прекрасном мире, в котором нам так повезло жить.
– А ты, Хасиб, ты знаешь обо всем? Ты прочитал все эти книги? Овладел всеми науками?
– О нет, – не очень весело рассмеялся юноша. – Узнать все невозможно – ибо чем больше ты познаешь, тем лучше понимаешь, сколь ничтожны твои знания по сравнению с безбрежным океаном чудес и тайн мира, который плещется у твоих ног.
– А что такое океан, Хасиб?
– Малышка, это… – Тут юноша умолк. Ибо иногда просто не получается объяснить какое-то неизвестное понятие, используя только то, что знает твой собеседник. Тут взгляд Хасиба упал на городскую стену, еще краснеющую в лучах заката, и пески за ней. – Океан, моя красавица, это безбрежное пространство воды. Представь себе бесконечную пустыню, каждая песчинка которой – это бездонный колодец, из которого вода не уходит никогда.
– Даже в засуху?
– Даже в засуху.
– Аллах всесильный, тогда это воистину великое, прекрасное, необъяснимое чудо.
– Нет, крошка, это просто такая же непременная деталь нашего мира, как пустыни и верблюды, фокусники и жонглеры, любовь и ненависть…
– И как мы с тобой, да?
– Конечно, маленькая, и как мы с тобой.
– Расскажи мне о себе, мой Хасиб.
– Думаю, маленькая, это будет недолгий, да и неинтересный рассказ. Может быть, лучше я расскажу тебе о звездах над головой?
– О звездах ты мне расскажешь непременно, но чуть погодя. А сейчас я хочу узнать, какую жизнь ведут люди в городах, как они растят и воспитывают детей. Хочу понять, как дети открывают, в чем же их предназначение, как решаются сменить сладкую и размеренную жизнь в тихом квартале на жизнь, полную невзгод, жизнь в вечных странствиях.
– Ну что ж, малышка, тогда слушай. Но не обижайся, если мой рассказ не будет столь уж увлекательным.
Малика лишь кивнула. О, она готова была услышать настоящую сказку. Но то, о чем поведал ей Хасиб, показалось девушке увлекательнее всяких сказок. Ибо ей приходилось объяснять самые простые, с точки зрения Хасиба, даже скучные вещи. Рассказ все длился и длился, наконец юноша добрался до тех дней, когда впервые попал к учителю.
– Скажи мне, мой Хасиб, а что, твой учитель – такой великий герой?
– Почему ты так решила, Малика?
– Ну-у, это трудно описать. Ты говоришь о нем с таким уважением, с таким почтением. Я же знаю людей. Такое почтение может заслужить только воистину великий человек – герой, воин, великий мастер…
– Но еще его может удостоиться наставник, хранитель знаний и умений, человек, не создающий предметов, но объясняющий суть вещей… Тот, кто учит наших детей видеть мир за пределами городской стены…
– Так это он воспитал в тебе жажду странствий?
– Нет, девочка, я стал странником, должно быть, назло ему.
– Назло? – Глаза Малики распахнулись.
– О да, ибо он, мой учитель, всегда был честен со мной. И если в ответ на мои «почему» отвечал «не ведаю», значит, он действительно знал не обо всем на свете.
– Но это же плохо! Учитель должен знать все-все…
– Нет, моя красавица. Наставник должен научить своего ученика находить ответы самостоятельно, он должен научить его учиться всю свою жизнь, извлекать уроки из каждой мелочи. Но тогда я этого урока еще не усвоил, я еще не понял, что почтенный Саддам дал мне в руки нечто более ценное, чем набор сведений, что он дал мне инструмент, с помощью которого я эти знания могу добыть. И что его «не ведаю» – это честное признание того, что какие-то сведения, нужные мне сию секунду, на самом деле мне следует добыть лично, а не ожидать, что они сами упадут мне в раскрытые руки.
– А если бы учитель тогда ответил на все твои вопросы?
– Думаю, моя птичка, это ничего бы не изменило. Ибо назавтра проснулись бы в моей голове новые «почему». А потом еще и еще… И все равно, раньше или позже, учитель вновь бы произнес свое «не ведаю».
– И ты точно так же обиделся бы на него и ушел бы в бродячие фокусники?
– Быть может, я не стал бы фокусником, быть может, я не стал бы и бродягой, но то, что я ушел бы от наставника – это точно.
– Но тогда бы мы не встретились с тобой, мой прекрасный…
– Да, моя греза, тогда бы мы не встретились. И должно быть, я был бы самым несчастным из мужчин на земле – ведь тогда я не смог бы подарить весь огромный мир самой прекрасной и самой желанной из девушек.
– Ты меня слишком хвалишь, мой Хасиб. Я самая обыкновенная и к тому же совсем ничего не знаю… Каждый твой рассказ для меня откровение.
– О, Малика, набраться знаний так несложно. А вот родиться с прекрасной, чуткой, пытливой душой, радоваться каждому дню, каждому мигу, украшать жизнь близких своей радостью – куда труднее. Ты же самое большое счастье в моей жизни и самая прекрасная радость. И я хочу, чтобы так было всегда.
Макама шестнадцатая
Он поднес ее руку к губам и прильнул к ладони нежным поцелуем, который словно обжег Малику. Потом стал по очереди целовать дрожащие пальчики.
Медленно и чуть осмелев, Малика принялась ощупывать его твердые, но вместе с тем удивительно нежные и податливые губы. Но когда он стал, играя, покусывать ее пальцы, она отдернула руку.
Рассмеявшись, он лег на бок лицом к девушке.
– Вот видишь, малышка, я вновь даю тебе урок…
– И я, мой прекрасный, готова выучить его.
Девушка кокетливо улыбнулась, и у Хасиба от предвкушения удивительных минут закружилась голова.
– Но все же, мой Хасиб, не будь строгим ко мне…
– О нет, ибо прекраснее ученицы нет и не будет в целом мире под рукой повелителя всех правоверных, – горячо прошептал Хасиб.
Губы его вновь коснулись ее губ, и этот поцелуй был так же нежен, как и первый…
Малика вздохнула и расслабилась, но вновь напряглась, когда лобзание стало более страстным. Она ощущала желание, охватившее его, хотя прежде никогда ничего подобного не осознавала.
Губы ее приоткрылись, пропуская мужской язык. Она чувствовала, что он ищет ответных ласк ее робкого язычка. Когда они встретились, по телу ее пробежала сладкая дрожь. Желание нарастало от соприкосновения их горячих тел. Она ничего не понимала – знала лишь, что хочет, чтобы блаженство длилось вечно. Она затаила дыхание, но он наконец оторвался от ее рта и улыбнулся, глядя ей прямо в глаза.
– Тебе понравилось? – спросил он, прекрасно зная, что услышит в ответ.
Широко раскрыв глаза, Малика кивнула:
– Да!
Он снова склонился над нею, теперь целуя кончик носа, подбородок, лоб, подрагивающие веки…
– А теперь делай то же самое, – велел он, переходя к новой части урока. Надо извлечь как можно больше пользы из ее любопытства…
Приподнявшись на локте, Малика склонилась, касаясь губами его лица – вначале высоких скул, затем уголков рта и наконец самих губ… Сердцу стало тесно в груди. Оно чуть было не выпрыгнуло, когда могучие руки сомкнулись вокруг ее тела, когда ее маленькие округлые груди коснулись его груди…
– Ты чересчур спешишь, мой цветочек. Ты совершенно не умеешь собой владеть, – нежно упрекнул он ее.
– Я не могу… – призналась она. – Что-то толкает меня, но я не знаю, что… Я очень дурная, мой господин?
– Да. – Он усмехнулся. – И совершенно неисправима, мое сокровище! Ты должна быть терпелива. Ты, похоже, хочешь слишком многого и слишком быстро. Телесная любовь – это чудо. И все следует делать медленно, чтобы дать вкусить наслаждение сполна…
Он перевернул ее на спину и склонился, целуя ее груди.
– Какие прекрасные юные перси! Они молят о ласке…
– Да, это правда, – храбро отвечала Малика. Он медленно ласкал ее тело, осязая нежную и упругую плоть, накрывал каждую грудь по очереди ладонью, слегка пощипывая соски большим и указательным пальцами. Она вся выгибалась в его руках. Тогда он склонил голову и принялся посасывать соски. Потом язык его начал ласкать мягкую дорожку между грудями.
Затем он снова стал ласкать языком соски, уже к тому времени твердые и напряженные. Она громко застонала от наслаждения. Он легонько прикусил сосок – девушка громко вскрикнула. Тогда он поцелуями стал утолять причиненную ей легкую боль…
От горячих прикосновений его рта к телу Малика совершенно лишилась рассудка. Ласка его больших рук дарила ей доселе не испытанное блаженство. Заключив ее в объятия, он приподнял ее и стал осыпать с ног до головы горячими поцелуями. Ослабев от страсти, она лежала в его объятиях, а он снова стал ласкать ароматную кожу.
– О-о-о… мой господин! – вырвался у нее вздох наслаждения.
Он снова уложил ее на ложе, подсунув подушку ей под бедра. Раздвинув ноги девушки, он скользнул меж них, уперев ее колени в свои плечи.
– Теперь… – шепнул он, – я открою тебе одну тайну, тайну сладкую, Малика…
Склонившись, он осторожно раздвинул ее мягкие и розовые потайные губки. Нежная плоть уже лоснилась от жемчужных соков любви, хотя девушка этого не осознавала. Он позволил себе чуть полюбоваться ее сокровищем, а потом язык его нащупал средоточие страсти. И принялся пламенно его ласкать.
Какое-то время разомлевшая Малика не понимала, что он делает, но когда до нее дошло, она раскрыла рот, чтобы закричать от стыда – но звука не получилось… Она даже вздохнуть не могла!
Девушка силилась выказать протест против столь бесцеремонного вторжения в ее святая святых, но… но… Язык страстно ласкал ее потаенную святыню, и вдруг нежное тепло, которое она ощущала прежде, внезапно обратилось в бушующее пламя… Из ее горла вырвался сдавленный крик. Она хватала ртом воздух. Перед глазами у нее замелькали звезды – и она пронзительно закричала…
Тогда Хасиб освободился из объятий ее ног и попытался чуть усмирить биение своего сердца и свое бушующее желание. Но тщетно. Хасиб мучительно хотел ее. Открыв глаза, Малика прочла это в его взгляде.
– Возьми меня! – молила она. – Возьми… Сейчас!
– Мужчина должен входить медленно и с великой нежностью, – проговорил он сквозь стиснутые зубы, проникая в нее. Она ощущала, как горячее мужское естество заполнило собой все ее потаенные святыни. Сама не понимая, что творит, она сомкнула стройные ножки вокруг его талии, чтобы дать ему возможность проникнуть еще глубже. Он застонал и погрузился в нее на всю глубину, подобно тому, как человек тонет в зыбучих песках… Она содрогнулась, почувствовав внутри себя биение его пульса, – и в эту секунду вдруг осознала, что он так же беззащитен, как и она. И ощутила прилив сил…
Он принялся двигаться в ней, поначалу неторопливо, затем со всевозрастающей быстротой… Его красивое лицо свело судорогой страсти. Нет, она не могла больше смотреть! Глаза Малики закрылись – его страсть была заразительна, и вот она уже вся трепещет… Те же звезды пронеслись у нее перед глазами, но куда более яркие. Ни один из тех, кто прежде владел ее телом, не потрудился подготовить ее к этому… этому волшебству. Ее заливали волны такого восторга, что казалось, она не вынесет этого и умрет. Затем она словно и впрямь потеряла сознание, растворившись в пучине наслаждения, будто летя куда-то меж звездами, мелькавшими у нее перед глазами…
К действительности ее пробудили горячие поцелуи, которыми Хасиб осыпал ее мокрые щеки. Только тут Малика поняла, что плачет. Глаза ее медленно раскрылись, и взгляд устремился на мужчину. Им не нужны были слова, совсем не нужны… Теперь он держал ее в объятиях и сказал лишь одно слово: «Спи…» Она с радостью подчинилась, ощутив вдруг с изумлением, как изнемогла.
Но Хасиб еще долго не спал. Его руки еще помнили нежность ее тела, на губах еще ощущался вкус ее поцелуев. «Аллах великий, неужели эта девочка и есть моя судьба? Неужели мне суждено вместе с этой малышкой прожить свою жизнь, даря радость и пряча горе, рождая и воспитывая детей?»
Увы, никто не мог дать Хасибу ответов на эти вопросы. Сон понемногу смежил его веки, и вновь пришли к нему слова-враги, слова-мучители, слова-загадка. «Шуан-сси суас-си, суас-ассат…»
Макама семнадцатая
– Проснись, ну же, проснись!
Для Хасиба это утро началось совсем необычно. Да, сейчас он спал не на кошме в углу возле своего сундука, а на почти мягком ложе. И рядом с ним была она. Нежная и пылкая, сильная и отважная Малика. Но почему же эта прекрасная как сон девушка немилосердно трясет его за плечо и все просит проснуться?
– Аллах всесильный, что случилось? Пожар? Мы горим?
– О нет, все спокойно.
– Но почему же ты, моя греза, так настойчиво пытаешься пробудить меня?
– Да потому, что ты кричал, отбивался от чего-то, пугающего тебя до слез! Ты и меня едва не задушил. И все приговаривал, не открывая глаз: «Осторожнее, малышка, затаи дыхание, они сейчас исчезнут!» Кто «они», Хасиб?
– О Аллах всесильный и всемилостивый! Я так надеялся, что этот страшный сон больше не найдет дорогу к моему разуму, – почти простонал Хасиб, усаживаясь на ложе и закрывая руками голову.
– Сон? Что за сон? Что тебе снилось?
– Ох, моя девочка. Этот кошмар преследует меня едва ли не с первых дней жизни. Еще когда я не умел говорить, я видел его и просыпался в слезах, чем очень пугал мою добрую матушку. Вот и сейчас я напугал тебя. Хотя, поверь, мне этого вовсе не хотелось. Ты простишь меня, моя мечта?
Малика пристально и нежно взглянула в глаза Хасиба. Юноше показалось, что она пронзила этим единственным взглядом саму его душу. Или, быть может, согрела ее – загнанную, запуганную, усталую в своем одиночестве.
– За что ты просишь прощения, прекраснейший?
– Я напугал тебя…
– О нет, ты не напугал меня. Но заставил беспокоиться о твоем разуме и твоих силах.
– Со мной все в порядке. – Хасиб выпрямился в полный рост. – И о моем разуме беспокоиться нет необходимости.
Малика хихикнула.
– Да? И потому ты решил навеки отказаться от шаровар?
Хасиб опустил глаза и увидел, что он стоит посреди крошечного шатра, который Малика делила со своей бабкой, совершенно обнаженным. Но тюрбан – его колдовской, синий, со звездами тюрбан – уже водружен на его голову.
– О Аллах всесильный! – пробормотал юноша и стал поспешно одеваться, подпрыгивая на месте и не попадая в штанины. Малика лишь едва слышно хихикала.
– Ну что, малышка, так я тебе больше нравлюсь? – наконец спросил Хасиб, уже полностью одетый, вновь поправляя тюрбан.
– О да, мой прекрасный, так ты гораздо больше похож на обыкновенного человека, пусть и балаганного фокусника.
Хасиб нашел в себе силы улыбнуться девушке. Горечь его сна постепенно таяла в душе, но печаль от того, что его давнишний кошмар по-прежнему с ним, отравляла его разум.
– Мой хороший, прости, если я обидела тебя… Но…
– О нет, милая, ты не обидела меня. А то, что ты спасла от этого сна… Я даже более чем просто благодарен тебе.
– Тогда ты не сочтешь мою просьбу глупой или смешной. Прошу тебя, пойдем к бабушке. Она, пусть всего лишь и гадалка, но, думаю, сможет отвести от тебя твой сон. Или хотя бы растолкует, что же он значит. Быть может, это сама судьба пытается подготовить тебя к чему-то великому. И тебя пугает само это величие. А вовсе не то, что, как тебе кажется, видишь или слышишь.
– Я согласен на все, девочка. Уже давно я и сам пытаюсь понять, что же означает мой сон. Некогда я даже прочитал горы сонников и ученых толкований. Но не продвинулся к разгадке тайны ни на шаг.
– Вот и договорились. Я спрошу у бабушки, когда она сможет пошептаться с тобой. Но только говори ей всю правду, не скрывай ни слова, ни мысли. Иначе она не сможет понять… Ну, или превратно поймет твое сновидение.
– Конечно. А где бабушка?
– Она ушла еще вечером – отводить колдовство от одного прклятого дома. Так считают его хозяева, а она взялась им помочь.
– Прклятого дома? Что это значит?
– Там живут ткачи – мать с отцом и трое их детей. Так вот, каждое новолуние, когда ночь черна и беспросветна, дом, по словам этой самой матери, стонет и качается. А с недавних пор начал и вовсе плясать. Но только в новолуние.
– Как любопытно… – пробормотал Хасиб. – Должно быть, не проклятие, а нечто куда более земное поселилось под полом. Или, быть может, хозяев пугает кто-то злокозненный, и цели его более чем далеки от угодных Аллаху всесильному и всемилостивому. Быть может, мне тоже стит пойти и посмотреть на этот странный дом? Помочь бабушке?
Малика пожала плечами. В ее взгляде явственно читалось, что она уверена и в проклятии, и в безбрежных бабушкиных силах. Но мудрость подсказывала юной цыганке, что отговаривать мужчину ни в коем случае не следует. Он и так уже готов броситься в объятия очередного приключения. А если начнешь его отговаривать, он сделает это непременно.
– Давай просто дождемся ее прихода. А потом и поговорим. Да не забудь – вечером представление, а ты еще не готов. Согласись, ночной кошмар вовсе не может быть прчиной того, что добрые наши зрители не увидят сегодня твоих волшебных фокусов.
– О да, малышка. Ты права. Я буду готовиться, а ты…
– И я тоже буду готовиться. Надо осмотреть копыта лошадей, починить попону Черноокого… Когда появится бабушка, я с ней обязательно поговорю.
– Спасибо, моя звезда. – Хасиб склонился и поцеловал девушку. Но поцелуй этот был скорее нежным прикосновением, чем данью ночной страсти, ибо мыслями юноша был весьма далеко от всего, что уже стало для него обыденностью.
Началось и прошло представление. Благодарные зрители долго не отпускали Малику и ее брата. Ибо здесь, у истоков великой реки Евфрат, умение управлять лошадьми и дрессировать их было в чести задолго до рождения и Малики, и Хасиба, и даже, о Аллах великий, самого Искандера Двурогого, о котором знал даже самый крошечный карапуз из горожан.
Столь же долго радовались зрители и фокусам Хасиба. Пусть он не был похож на остальных магов, но его фокусы поражали именно этим отличием. Он не выдувал огонь, как иные колдуны, не летал, размахивая пыльной накидкой, не произносил страшных заклинаний. Вернее, его заклинания не пугали зрителей своей ужасной тарабарщиной, ибо были весьма похожи на слова настоящего, пусть и вовсе никому не ведомого языка.
И потому лишь поздно вечером смог Хасиб побеседовать со старой Карой, доброй бабушкой Малики. И пусть она всем остальным напоминала страшную черную колдунью – и своим длинным крючковатым носом, и много лет назад согнувшейся спиной, и длинными узловатыми пальцами, – но внуков своих она действительно любила и баловала. На свой, разумеется, лад.
– Ну что ж, мальчик, рассказывай, чем ты напугал мою красавицу.
– Увы, уважаемая Кара, этого я не знаю. Помню лишь, что проснулся от того, что она трясет меня за плечо.
– Да, именно это она мне и сказала. Что ее разбудил твой страшный стон, а чуть позже – и крик. Такой долгий и безнадежный…
– Увы, добрая Кара, я не помню ничего.
– Должно быть, тебя посетило сновидение из тех, о которых утром не помнишь, но исполненное ужаса, которое не в силах забыть.
– О нет, уважаемая. И сновидение я свое помню прекрасно, а ужас, который, ты права, я не в силах забыть, тянется вместе с этим сновидением через всю мою жизнь.
– Бедный мальчик. – Старуха погладила Хасиба по плечу. И ему, к счастью, не обделенному в детстве родительской лаской, вспомнилось материнское прикосновение – столь же доброе, столь же заслоняющее и оберегающее от всех бед.
На миг Хасиб прикрыл глаза, чтобы насладиться этим, сейчас уже почти забытым ощущением.
– Ну что ж, малыш, а теперь сядь, расслабься и постарайся, ничего не забывая и не приукрашивая, рассказать мне все, что ты видел во сне.
Хасиб кивнул и заговорил, не открывая глаз. Вновь перед его мысленным взором встали змеи-ленты, свивающиеся в немыслимые клубки, вновь он не мог отвести взгляда от этого отвратительного и вместе с тем необыкновенно притягательного зрелища. Вновь звучали, отчетливо и громко, все те же слова. О, сейчас они ему напомнили его представление!
Но, рассказывая, Хасиб внезапно понял, что появились и отличия. Теперь змеи более не были заняты лишь собой. Они, отрываясь, пусть и всего на миг, от своих дел, все чаще вперяли в него немигающие и, кажется, испытующие взгляды. И ему, Хасибу, во сне недоставало сил, чтобы отвести глаза. Более того, его эти странные взгляды змей не испугали. Он сейчас, раскрывая душу перед старухой Карой, понял, что его невыносимо испугал тот миг, когда прозвучали финальные слова, и сон стал меркнуть. Сейчас Хасиб понял, что его испугало именно расставание, именно то, что он вновь оставался один.
– Понимаешь, уважаемая Кара, именно это, что я оставался один, без опеки и защиты этих тварей, столь сильно испугало меня, что я закричал изо всех сил. Теперь я это вспомнил.
Кара молчала, и было видно, что она никогда еще не слышала ничего подобного. Более того, почтенная женщина была изрядно перепугана.
Наконец она заговорила.
– Бедный мальчик. – Голос ее сейчас был более, чем обычно, похож на воронье карканье. Только теперь ворона, должно быть, готова была сняться с места при первых звуках опасности. – Никогда я не слыхивала ничего подобного, никогда в одном сне одного человека не сливались воедино все известные мне знаки смерти и вражды.
Хасиб молча пожал плечами. Он не пытался никому ничего доказывать – ибо он не выдумал свой давний кошмар. Он ничего не приукрасил – просто честно рассказал все, что видел и помнил.
Старуха раскурила коротенькую трубочку и задумчиво уставилась на свои руки. Пальцы ее двигались – она словно играла мысленно в какую-то игру, рассчитывая свои ходы и ходы противника. Хасиб ей не мешал, пытаясь размеренным дыханием, как показывал ему не так давно один из силачей, успокоить бешено бьющееся после воспоминаний сердце.
Наконец старуха заговорила:
– Увы, мой мальчик, я не знаю толкования… Одно могу сказать – то, что сон этот сопровождает тебя всю жизнь, говорит о том, что это твое предназначение. В чем оно состоит: в войне со змеями или в том, что некогда ты станешь их властителем и другом, еще неясно. Могу сказать, что эти создания будут тебя сопровождать до твоего последнего мига, до твоего смертного часа.
– О Аллах всесильный и всемилостивый, только не это!
– Малыш, не стоит пугаться предназначения. Его надо спокойно принять. Быть может, некогда ты станешь просто владельцем цирка, а в труппе появится заклинатель змей. Только и всего.
– О, это было бы лучшим из исходов.
– Должно быть, да. Могу лишь сказать тебе, малыш, что и меня саму твой сон испугал. Обещаю, что я еще подумаю о тех знаках, которые он дает.
– Благодарю тебя, уважаемая Кара, от всего сердца благодарю!
И старуха вновь погладила Хасиба по плечу – пусть и не даря настоящего спокойствия, но от всего сердца утешая.
Макама восемнадцатая
«Ну что ж, недалекий Хасиб, теперь-то ты доволен? – спросил юноша сам у себя. – Теперь тебе стала яснее твоя судьба? Ты лучше знаешь, чего опасаться и к чему стремиться? Тебя, глупца, обидели слова учителя, что он не ведает, что же значит твой сон, и ты отправился на поклон к цыганке, потому что она уж точно растолкует твое сновидение?! И ты это толкование получил… Хотя тебе сказали ровно столько, сколько ты и так знал. Безголовый ты осел, дружище Хасиб! Стоило сбегать за тридевять земель, огорчая родителей и глупыми криками оскорбляя учителя… Сопляк, трус, болван…»
– Не ругай себя, мальчик, не казнись, – проговорила старая Кара. Быть может, она и не была всеведающей гадалкой, но в людях умела разбираться хорошо. Тем более в таких прозрачных, как этот высокий и сильный мальчик, решивший, что он фокусник.
– О, добрая Кара, я не могу не казниться. Ибо я из-за этого сна потерял ученого друга и наставника, из-за этого сна рассорился с ним и родителями и отправился в странствие, пытаясь доказать им, что я сумею стать кем-то… Кем-то, кто сможет собственным трудом и разумом добыть и знания и пропитание.
– Ну что ж, малыш, так бывает. Ты, должно быть, не поверил учителю, заявившему, что он чего-то не знает или не понимает?
– Откуда ты знаешь, уважаемая?
– Ну-у, уж настолько-то я в людях разбираюсь, малыш.
– Так и было, – покорно кивнул Хасиб. – Я и в самом деле не поверил учителю. Но что не дает мне покоя, я бросил ему слова столь пренебрежительные, сколь и недостойные настоящего ученика. Ибо обвинил учителя в том, что он не знает вообще ничего. Хотя это уже чистая ложь. Ибо всему, что я сейчас умею и знаю, меня научил он, почтенный Саддам.
– Юность жестока, Хасиб, но старость разумна. Поверь мне, учитель не обиделся на тебя. Он, думаю, просто опечалился из-за твоего ухода.
– Должно быть, это так. Но мне кажется, что он все-таки что-то понял – ведь я к нему пришел испуганным после точно такого же сновидения. Он что-то понял, попытался мне что-то сказать… Но я, осел, не дал ему даже рта раскрыть, бросившись на него, как бездомная собака, и облаяв, словно целая свора глупых голодных псов.
– Мне жаль, дружок, что вы расстались так. Но… Жизнь человеческая состоит из обид и раскаяний в той же степени, что и из вопросов и ответов. Попроси мысленно прощения у своего наставника. Да смотри, проси от всего сердца, и тогда ты услышишь его ответ. Ну а услышав наставника, думаю, ты сообразишь, что ему сказать.
– Благодарю тебя, добрая Кара. Я попытаюсь.
– Так ты говоришь, что твоим наставником был сам почтенный Саддам, мудрость которого известна от одного океана до другого? – задумчиво проговорила старуха. Было похоже, что она пытается на что-то решиться и что-то все же ее останавливает.
– Должно быть, почтеннейшая, мы с тобой говорим о разных людях. Мой учитель мудр, рассудителен. Он живет в нашем городке уже очень давно. Но я никогда не слышал о том, чтобы его слава гремела от одного океана до другого…
– О нет, мальчик. Ты, похоже, все-таки ошибаешься. Твой учитель высок, болезненно худ, а на левой руке у него недостает двух пальцев, которые он потерял, по его же словам, в давней драке?
– Да, уважаемая, – кивнул донельзя удивленный Хасиб.
– Ну, тогда мы с тобой говорим об одном и том же человеке – некогда знаменитом и необыкновенно сильном маге, а ныне ученом-отшельнике, который предпочел стать мировым судьей и изредка учить глупых мальчишек становиться самую малость умнее, и чего-то напряженно ожидать, выходя каждый вечер за городские ворота.
– Удивительно, почтеннейшая, но ты знаешь о моем наставнике так много… Куда больше меня.
– Юность иногда столь же надменна, сколь и глупа, и столь же глупа, сколь и слепа. Увы, малыш, когда уходит возможность решать все силой, поневоле учишься делать это с помощью разума. А потому ищешь людей, которые на этом тернистом пути успели пройти куда более длинный путь.
Хасиб слушал старую цыганку и не верил собственным ушам. О, так изъясняться мог бы и сам учитель. Сейчас Кара вовсе не походила на ту взъерошенную старуху, которая гадала перед представлением по руке и предсказывала счастье и богатство. Перед Хасибом сидела – да, очень пожилая, да, очень уставшая от жизни, но при этом и полная сил, и полная любопытства женщина. О, такой можно было бы доверить и более страшные секреты, чем какой-то глупый сон.
– Ты говоришь, словно мой учитель, добрая женщина.
– Я встречалась с почтенным Саддамом, малыш. Нам, старикам, иногда полезно узнать что-нибудь новенькое. А никто лучше твоего учителя не просветит невежественную цыганку.
– Но почему ты сейчас вспомнила о моем учителе, Кара?
– Потому, что мне нужен мудрый совет. И кто же, скажи мне, мальчик, может дать мне лучший совет, чем ученик самого мудрого человека, слава которого гремит от одного океана до другого?
– Тебе нужен совет? – переспросил Хасиб с недоумением.
– О да, мой мальчик. Я столкнулась с загадкой, которую следует решить быстро и правильно. Ибо через два дня нас здесь уже не будет. А совет наш нужен местной повивальной бабке – женщине умелой и мудрой, но лишь в том, что касается здоровья малышей и дельных советов молодым мамочкам. Во всем же остальном старая Заидат не мудрее трехлетнего карапуза.
Хасиб улыбнулся.
– И что же произошло с этой почтенной женщиной, Кара?
– Не совсем с ней, мальчик, с ее старшей дочерью. Девочка вышла замуж за уважаемого и доброго человека – ткача Саида, вдовца. Аллах всесильный благословил ее двойней. Но с некоторых пор дочь Заидат, Зухра, не находит себе места в собственном доме. Ибо каждое новолуние, когда ночь черна и беспросветна, дом, по словам Заидат, стонет и качается. А с недавних пор начал и вовсе плясать. Но только в новолуние.
– Понятно… Новолуние – это время, когда на жителей земли простирается власть Иблиса Проклятого… – кивнул Хасиб. – Во всяком случае, так говорят все те, кто не может найти более разумного объяснения.
– Это так, мальчик.
– Ты побывала уже в этом доме, почтенная? Он старый и действительно готов развалиться?
– Дом более чем стар. Но он простоит гораздо дольше, чем это кажется. Ибо он сложен из камня, а не из кирпича, скреплен известью и яичным белком.
– Настоящая крепость. Но как же он может шататься в таком случае? Уж не грезится ли все это уважаемой… Как, ты говорила, ее зовут?
– Хозяйку дома зовут Зухра, она дочь Заидат.
– …Уважаемой Зухре.
– Я видела и ткача-хозяина, и Зухру, и всех троих детей.
– Ты же говорила, что у почтенной женщины двойня…
– Это так. С ними живет и старшая дочь уважаемого хозяина дома, тринадцатилетняя Марьям. Она полна почтительности к мачехе и очень любит своих сводных братиков.
Хасиб задумался. В его голове начали возникать какие-то, пока неясные, ответы. Но он не торопился высказывать вслух все, что пришло ему в голову.
– Послушай, добрая Кара. Я бы хотел сам взглянуть на дом и его обитателей. Может быть, мне, колдуну и магу, – тут Хасиб весело подмигнул старухе, – откроются те тайны, которые смогли укрыться от твоего мудрого, но недостаточно опытного в делах волшебства взора?
Кара улыбнулась юноше в ответ. Сейчас это был уверенный и решительный человек, которому, должно быть, и в самом деле окажется по силам разобраться в тайне.
– Да будет так, – кивнула старуха. – Завтра утром я приведу тебя к этому старому дому, который помнит, должно быть, времена самого царя Камбиза. Твоя слава колдуна до этих мест еще не дошла, но ты же все-таки ученик самого почтенного Саддама. И я надеюсь, что его громкое имя послужит нам, а сам он, уважаемый и воистину мудрый человек, не обидится, что мы воспользовались крохой его великой славы.
Макама девятнадцатая
Утро следующего дня выдалось удивительно мрачным. Собирался дождь, и в воздухе все более ощущались признаки близкой зимы. Для Хасиба, жителя куда более знойных мест, было уже и вовсе холодно. Но даже Кара, опытная странница, ежилась. А после одного из резких порывов ветра чуть ворчливо проговорила:
– Надо выбираться отсюда побыстрее. Иначе мы тут застрянем до снега.
– До снега, уважаемая? – переспросил Хасиб. – Откуда в этих местах взяться снегу?
– Поверь, малыш, если тут и не будет снега, погода все равно обещает быть просто отвратительной…
Хасиб лишь кивнул, ибо уже было и зябко, и удивительно неуютно. Но Кара продолжала с ворчанием пробираться через лабиринт узких улочек, и юноше ничего не оставалось делать, как поспевать за ней.
Вскоре показалась и цель их недолгого путешествия. Дом и в самом деле был удивительно стар. Хасибу даже не понадобилось вспоминать все, что он узнал о законах, по которым возводится здание (о, сколько еще полезных уроков, выученных некогда благодаря настойчивости учителя, ждали в разуме Хасиба своей очереди!). Этот дом был построен столь давно, что всякая память о строителях истерлась в песок. Но стены были все так же прочны и толсты, каменные балки все так же надежны, а крыша все так же плотна и непроницаема для стихии.
– Какое удивительное сооружение, – пробормотал Хасиб, рассматривая стену. Он оперся о каменную кладку и поразился тому, как плотно подогнаны камни друг к другу. – Да, это настоящая крепость, а не дом.
– Входи, мальчик, сейчас здесь совсем пусто. Зухра забрала детей и переселилась к своей матери до тех пор, пока тайна пляски и стонов ее дома не будет раскрыта.
– А где же хозяин? Он позволит нам бродить по его жилищу?
Читать бесплатно другие книги:
