Новый скандал в Богемии Дуглас Кэрол

Глава тридцать шестая

Обмен королей

В карете на пути к садам Верхлицкого я пыталась проинструктировать Аллегру насчет героев ожидающей нас драмы.

Его величество Вильгельм фон Ормштейн помогал мне в этом, подремывая и судорожно похрапывая во сне, завернувшись во взятый напрокат плащ с таким великим достоинством, что было почти невозможно поверить, что под этим плащом у него только нижнее белье. Я пыталась не думать ни о том, что надето на короле, – то есть о том, что не надето, – ни об отвратительной задаче, предстоящей нам с Аллегрой в случае успеха затеи Ирен. Поэтому я сосредоточилась на том, чтобы рассказать Аллегре, кто есть кто, хотя казалось, что она меня с трудом понимает.

Бедняжка вцепилась руками в ленты своего премиленького голубого шелкового чепца и перебила меня посреди фразы:

– Умоляю вас, мисс Хаксли! Я не спала всю ночь и не могу уследить за такими запутанными делами. Вы говорите, что секундантами Годфри вызвались быть доктор Уотсон, который связан с самым выдающимся частным детективом Англии Шерлоком Холмсом, а также отвратительный джентльмен, с которым вы познакомились на балу и который, возможно, является либо самим Шерлоком Холмсом, но под прикрытием, либо агентом Татьяны, либо вообще совершенно невинным человеком?

– Да, все верно, Аллегра. Также нет сомнения в том, что под различными масками там будут находиться несколько так называемых телохранителей Татьяны, которые были замешаны в организации подмены короля. Думаю, они ждут, что «короля» немедленно застрелят.

– И где же гарантия, что этого не случится и план Ирен по восстановлению настоящего короля на по праву принадлежащем ему престоле не рухнет?

– Гарантия – сама Ирен, – твердо сказала я.

– Но она должна также проследить за тем, чтобы не убили Годфри?

– Это правда.

– А какова тогда наша роль в переломный момент?

Я вздохнула:

– Мы должны затаиться где-нибудь поблизости, в своей карете, наблюдать и ждать.

– Вы хотите сказать, что мы будем бессильны что-либо сделать?

– Так всегда и происходит, Аллегра, в самые важные моменты в жизни. Вот только большинство людей даже не способно осознать собственное бессилие.

Король рядом со мной встрепенулся и заморгал своими голубыми, как голландские изразцы, глазами:

– Бессилие? Вы намекаете, что самозванец импотент? Да я убью его, если он испортил мне репутацию!

Я уставилась на него в ужасе от того, что он позволил себе так непристойно выражаться в присутствии дам, пусть он и находился в полусне, но живой молодой мозг Аллегры легко уловил королевскую мысль.

– Никто не импотент, ваше величество, – успокоила она Вилли, похлопывая его по королевскому колену. – Уж точно не вы, кому через несколько часов предстоит занять свой трон. А сейчас вам надо отдохнуть и поберечь силы для грядущих дел.

Он закивал, словно соглашаясь с ней, и продолжал кивать, пока его подбородок не упал на грудь и Вилли снова не заснул.

Аллегра откинулась на спинку и поплотнее укуталась в плащ, прячась от утреннего холода:

– Нам придется сильно похлопотать, чтобы заставить короля не высовываться, пока он не нужен.

– Это точно, но Ирен рассчитывает на нас.

Я сказала нашему кучеру, что мы едем на дуэль. Хотя после этого заявления его густые брови и подпрыгнули прямо к потрепанным полям цилиндра, он сбавил ход, въехав в парк, и блуждал по извилистым тропинкам, пока не нашел место, которое нам было нужно.

Я кивком скомандовала Аллегре опустить вуаль и стала глядеть в окно сквозь собственное черное кружевное прикрытие. Хоть я и не заражена врожденной склонностью Ирен к драматизму (а напротив, избегаю его), я не могла в то утро не почувствовать, что наблюдаю за масштабной и интригующей постановкой, где мы с Аллегрой – статисты на заднем плане, у которых есть тайная миссия: помочь одному-двум главным героям сыграть новую удивительную роль, совершить важнейшую трансформацию, так сказать.

Над парком, путаясь в кронах деревьев, стелился густой туман. Трава все еще была изумрудно-зеленой и блестела от росы, но на ней уже было рассыпано золото опавших листьев – верный признак увядания.

Я с облегчением заметила, что среди деревьев разместилось несколько карет, черных как сажа, и лошади выдувают плотные струи пара в осенний воздух.

Какая же это была адская сцена: жуткие кареты, застывшие на краю леса, и их неустанные вороные лошадки в клубах пара, похожих на зловонное дыхание самого Аида. Суровости обстановке добавляли и собравшиеся мужчины, чьи облаченные в брюки ноги казались длинными, как дымовые трубы, а высокие бархатные цилиндры блестели под пеленой росы. Все были одеты в черное, будто на похоронах, – кроме женщин.

Утром я не смогла оценить воодушевляющий эффект платья Ирен, которое она выбрала для дуэли. Ее длинное пальто цвета слоновой кости из верблюжьей шерсти было оторочено вышивкой вокруг запястий, у высокой стойки воротника и по кромке, а пелерина с серебристыми страусовыми перьями сияла в утренней дымке, как облачение ангела милосердия. Сияющая серебряная нить рисовала элегантные завитки на ткани пальто, и шляпка у нее была совершенно ангельская – серый фетр, украшенный серебристой лентой и сзади подчеркнутый серыми страусовыми перьями.

В группе из трех человек, стоящих вокруг нее, – один высокий, два пониже – я сразу различила Годфри и его самозваного секунданта доктора Уотсона. Ирен, вцепившись в руку мужа и сдвинув свою потрясающую шляпку, долго шептала ему что-то на ухо. Мне было интересно, были ли это слова нежности и ободрения – или предупреждение о грядущих событиях.

Другая присутствующая женщина была облачена в рубиновый бархат и парчу, тесно облегающие и подчеркивающие ее впечатляющую фигуру. Подол платья, запястья и ворот были оторочены собольим мехом, а шляпа из того же меха напоминала гигантскую корону.

Итак, теперь Ирен была Белой Королевой, а Татьяна – Красной. Белый, вспомнила я, это цвет надежды, а также цвет траура у французов, которые так любят делать все наоборот. А красный? Красный – цвет страсти и крови: того, что у Татьяны в избытке.

Я отлично предугадала состав участников. Фальшивого короля окружала маленькая когорта приближенных, а сам он был одет в парадную военную форму – алую, пошитую из тонкого сукна и шерсти и отороченную медными шнурами и пуговицами.

Никого из его лагеря я не узнала, но все они выглядели очень решительными и опасными.

Аллегра прижалась ко мне, тоже стараясь выглянуть и увидеть что-нибудь в просвет бархатной занавески кареты, – и не удивительно, ведь все мероприятие напоминало сценическую постановку.

Мы смотрели, как Годфри и король вместе со своими секундантами промаршировали к центру площадки. Люди короля достали коробку, которая выглядела так, будто в ней хранится фамильное серебро, но я уже знала, что там находится. Через секунду каждый дуэлянт поднял вверх сверкающий пистолет из отполированного дерева и металла. Секунданты отступили с линии огня.

Один из приближенных короля держал в руках карманные часы, которые в остатках тумана блестели, как маленькое солнце.

Годфри и король встали спина к спине – и какая же широкая спина была даже у поддельного короля! Слава богу, что Годфри не выбрал шпаги.

По команде, которую мы с Аллегрой не расслышали, они стали расходиться, высоко и прямо держа перед собой пистолеты. Странно было наблюдать за подобной сценой и не слышать ни звука. Мне казалось, что тишину можно разрушить простым хлопком в ладоши, но я не осмеливалась, чтобы не дай бог не отвлечь Годфри.

Зачем вообще мужчинам это нужно – из-за какого-то пустяка пытаться убить друг друга? На секунду я пожалела поддельного короля, которому скоро предстояло великое падение. Он сыграл свою роль не слишком мудро, но чересчур хорошо. Он верил, что Татьяна тоже вживется в амплуа его любовницы – что она будет любить его; что он сможет командовать ею или заслужить ее уважение уже тем, что притворяется королем. Как будто это давало ему право считать себя важной фигурой, а не инструментом в чужих руках!

Что же касается Годфри, то он оказался невольным участником великой игры между государствами-спорщиками и могущественными банкирами, между двумя сильными женщинами, и ни одна из сторон не желала уступить ни дюйма – ни друг другу, ни прочим игрокам.

Если Годфри погибнет, я… я…

Аллегра вцепилась мне в плечо. Судя по всему, дуэлянты уже разошлись на добрых семь-восемь шагов. Даже такой далекий от великосветского общества человек, как я, знает, что «десять» – это сигнал к тому, чтобы повернуться и стрелять, а после выяснять, кто пал, а кто выстоял.

Возможно, ни один не будет задет. Или оба могут быть смертельно ранены. Один может выжить, даже с ранением, а другой – погибнуть. Оба могут получить легкие царапины. Вариантов было до боли много.

Я не расслышала, как прозвучало роковое число «десять», но прочитала его по губам считающего.

За миг до того, как секундант произнес «десять», король развернулся и опустил свою длинную кроваво-красную руку, и его медали опасно сверкнули в неярком свете.

Годфри начал поворачиваться, словно танцуя с туманом какой-то безумный вальс, ровно на счет «десять». Годфри играл по-честному, а лже-король – нет. Он остановился раньше времени, и теперь широкая спина только начавшего разворот Годфри была прекрасной черной мишенью для его пистолета.

Из сияющего дула показался дымок. Тишину разорвал звук, будто лопнул грубо расписанный холст декораций заднего фона.

Я жалела, что не могу разорвать эту сцену надвое, как картину какого-нибудь художника, чтобы подлая пуля короля не достигла Годфри.

Я же могла только наблюдать, сжимая руки Аллегры под аккомпанемент тихого похрапывания настоящего короля в глубине кареты.

Дым вокруг пистолета короля развеялся. К собственному довольно очевидному удивлению, Годфри остался на ногах, целый и невредимый. Он стоял в классической позе дуэлянта, повернувшись к противнику боком, вытянув далеко вперед руку со смертельным оружием.

Ему осталось только нажать на курок.

Но он медлил.

Никто из нас даже не принимал во внимание, что Годфри может не захотеть стрелять.

Король опустил руку с пистолетом, дрожавшую, как осенний лист. Он был совсем беспомощен: всего лишь мишень. Он повернул голову к своей когорте, к Татьяне, ожидая от них помощи, но встретил только суровое молчание и никакого движения.

А Годфри все не стрелял.

– Огонь! – выкрикнул какой-то женский голос.

Я глянула на Ирен, но она стояла неподвижно, как статуя из серебристого льда, и только страусовые перья у нее на шляпке легко трепетали на ветру.

– Огонь! – снова закричала Татьяна из противоположного лагеря.

Голова Годфри дернулась от ее жуткого кровожадного крика. Он начал опускать пистолет, и вся сложная схема – подмена королей, возвращение счастья Клотильде, планы принцев и заговорщиков – все рушилось от его справедливого отвращения к своему противнику и его любовнице.

Я скорее увидела, нежели услышала, как губы Ирен зашевелились, и она произнесла всего одно слово.

Шум и ярость грянули из пистолета Годфри вместе с клубом дыма.

Поддельный король, выпрямившись, встретил выстрел, но не упал.

Затем он схватился за плечо и стал медленно оседать на землю, словно большая окровавленная кукла.

В близлежащих деревьях туман все еще танцевал свой беззвучный менуэт. Небольшое плотное пятно тумана растворялось в воздухе, как извиняющееся покашливание. Позади него пряталась какая-то фигура в красно-коричневом одеянии. Мне показалось, что я успела мельком заметить очертания пистолета, пока фигура не растворилась в утренней дымке, удобной и почти обязательной для дуэлей.

Мужчины с обеих сторон столпились вокруг короля и Годфри, и только Татьяна и Ирен оставались на своих местах по разным сторонам поля боя. Белое на зеленом; красное на зеленом. Они наблюдали друг за другом, а не за черным муравейником активности посреди поля. Они были вооружены не пистолетами, но кое-чем другим, и ни одна из них ни на секунду не забывала об этом.

– Я врач! – заявил чей-то голос по-английски. – Его нужно срочно унести с влажной травы!

Не успела я и рта раскрыть, как Аллегра выпрыгнула из кареты на землю:

– Сюда, сэр! Моя спутница раньше работала медсестрой!

Допустим, что уход за больными детьми можно в определенной степени рассматривать как работу медсестрой, иначе мне была бы ненавистна мысль о том, как быстро Аллегра сочинила откровенную ложь.

Через мгновение мужчины подхватили раненого короля и быстро понесли его в наше убежище. Они поднимали его снаружи, а я помогала изнутри, легко укрывая настоящего короля своим телом в объемной накидке.

– Нужно раздеть его, джентльмены, поэтому будьте любезны оставить нас, – потребовала Аллегра, вскакивая в карету следом за раненым самозванцем и решительно закрывая за собой дверь, пока я задергивала шторы.

Я слышала, как провожатые ворчат, но была слишком занята, чтобы переживать еще и по поводу их недовольства.

Раздеть в полутьме закрытой кареты одного мужчину без сознания и облачить другого в его одежду, и наоборот, – занятие, трудность которого сложно себе даже представить. Одно то, что двое мужчин и две женщины целиком заполняют собой карету, служило препятствием, но при чрезвычайно крупном телосложении обоих мужчин задача превращалась в невыполнимую.

Король, очнувшись, даже попытался снять со своего соперника сапоги, но это привело лишь к тому, что еще одни локти врезались в чужие ребра и заехали в глаза.

Должно быть, звук отчаянной борьбы, доносящийся из кареты, был поистине завораживающим: бедное транспортное средство раскачивалось на рессорах из стороны в сторону, пока мы наконец не исполнили свою миссию.

– Всего лишь поверхностная рана! – выкрикнула я для предполагаемой толпы снаружи и продолжила бороться с чередой блестящих пуговиц на несчастном мундире короля.

Ни один солдат так не страдал при выполнении своего долга. С моей персоны натурально струился пот, хотя, к счастью, в таких местах, где это было не слишком заметно.

Аллегра крякала не хуже матроса, а то, что бормотал поддельный король в своем полуобморочном состоянии, нельзя воспроизводить даже в столь непубличном месте, как личный дневник. В тот день мы с Аллегрой узнали о мужском платье гораздо больше, чем полагается незамужним дамам, но в конце концов нам удалось поменять наших королей местами в плане их облачения.

– Как там его величество? – спросил голос доктора.

Дуэт немецких голосов указывал на то, что доктора Штурм и Дранг тоже присутствовали на дуэли и страстно желают осмотреть своего царственного пациента.

– Э… с ним все в порядке, – ответила Аллегра, засовывая в рот несчастному раненому самозванцу импровизированный кляп из колючего чулка. – Если вы, доктор, желаете его осмотреть… – В полутьме кареты она кивнула Вилли.

Держась за левое плечо, тот начал потихоньку пробираться к двери сквозь груду тел.

Я крепко схватила его за ухо (как же давно я об этом мечтала!) и остановила его вой протеста, переложив его руку с правого плеча на левое, туда, где рана находилась на самом деле, на что весьма недвусмысленно указывало кровавое пятно на мундире.

В ужасе от своего возможного провала, король с благодарностью кивнул и, шатаясь, вышел из кареты.

– Обычная царапина, – услышала я, как он по-немецки отмахивается от врачей, тяжело упав на землю, как мешок с картошкой. – Не нужны мне врачи. Убирайтесь. Мне требуются покой и тишина, а не ваша глупая суета.

Как быстро он снова стал говорить по-королевски, подумала я.

Мы с Аллегрой высунулись на улицу.

Пока король ковылял к полю брани, толпа людей окружала его высокую фигуру. Как только основной персонаж драмы снова вышел на сцену, про нас сразу же забыли.

Король подошел к Годфри, который все еще стоял на своем месте, и оглядел его сверху донизу крайне высокомерным образом.

– Ты хорошо сражался, англичанин, – объявил он на нашем языке. – Я бы тоже на твоем месте выстрелил.

Потом его взгляд пал на Ирен. Он молча смотрел на нее некоторое время, затем повернулся на каблуках и зашагал прочь к черным каретам, увлекая за собой свою свиту и суетящихся немецких докторов.

Красная Королева не двигалась с места и неотрывно глядела на Годфри, который, словно в полусне, наблюдал за удаляющимся раненым королем. Я уверена, что он раньше никогда не стрелял в человека и даже не был уверен, что выстрелил теперь. Ирен подошла к мужу, взяла его под руку, и они молча двинулись к своей карете, не обращая на русскую никакого внимания, будто она была очередным пятном тумана.

Татьяна развернулась молнией красного бархата и исчезла в своем экипаже.

– Сработало! – обняла меня Аллегра в укрытии нашей кареты. – Дорогая Нелл, мы с вами сотворили тайное чудо, но нас никак за это не отметят, вот досада!

– Самые благородные дела совершаются незаметно, – строго сказала я, размыкая ее пылкие объятья.

– А что же мы будем делать… с ним? – спросила девушка чуть погодя, оглядывая бесформенную фигуру на полу в углу кареты. Пусть на руке у него была всего лишь царапина, но вот как король он был смертельно ранен, а Татьяна навсегда ушла из его жизни.

– То, что решит Ирен… – начала я, но была грубо прервана.

Дверь нашей кареты распахнулась. Из тумана высунулось некрасивое лицо отвратительного человека с бала.

– Вильгельм фон Ормштейн Второй, я полагаю, – сказал он на идеальном английском, оглядывая нашего пленника. – Мы избавим вас от него.

– Да кто?.. – возмущенно начала я.

– Что?.. – потребовала Аллегра.

Внутрь заглянул еще один человек, придя на помощь первому. Доктор Уотсон.

В секунду они вытащили нашего подопечного из кареты.

Первый мужчина посмотрел на нас сквозь монокль и кончиками пальцев коснулся шляпы.

– Премного обязан, дамы, – сказал он с легкой улыбкой, и оба они исчезли.

Мы с Аллегрой уставились друг на друга. Мы сидели в такой людной совсем недавно карете, и ничто не указывало ни на наши труды, ни на нашу победу – хотя… Я наклонилась и подобрала с полу одну-единственную медную пуговицу.

Глава тридцать седьмая

Шах и мат

Три дня спустя нас вызвали в Пражский замок на аудиенцию к королю.

Все это время ни я, ни Аллегра особенно не видели Ирен с Годфри. Можно было подумать, что они нарочно прячутся в его покоях, отказываясь выходить.

Нам с девочкой пришлось рассчитывать друг на друга, чтобы хоть как-то развлекаться, и это было совсем не трудно. Вдвоем мы осмотрели больше достопримечательностей Праги, чем нам с Ирен удалось за весь прошлый визит. Аллегра была под большим впечатлением от моих историй о тайной гробнице раввина Лёва, хотя, разумеется, я не осмелилась спуститься с ней вниз.

Мольбами и уговорами Аллегра в конце концов заставила меня снова сходить к гадалке, с которой я познакомилась в наше с Ирен предыдущее посещение.

Морщинистая старуха схватила меня за руку и предсказала, что впереди меня ждет «длинное путешествие». (Нетрудно угадать: мне вскоре предстояло вернуться в Париж.) Она также заявила, что я буду «следовать велению сердца». (Тоже не фокус, если у человека есть хотя бы минимальное воображение и очень мало желаний.)

Тем не менее я получила большое удовольствие от прогулок с Аллегрой и даже разрешила ей и дальше называть меня Нелл. Это преподаст урок Ирен: пусть впредь не заставляет нас томиться в ожидании, пока она вершит свои тайные дела.

Мы вчетвером вернулись в Пражский замок два дня спустя при всем параде. Годфри выглядел настоящим франтом из Гранд-опера в своем парадном костюме от портного Ротшильда, Ирен являла собой симфонию искрящегося цветочно-голубого, Аллегра пришла в нежном и скромном сиреневом наряде, а я, как образец современности, в клетчатом желто-коричневом.

На короле была его обычная кричаще парадная военная форма, и он встретил нас в тронном зале один.

– Этим довольно нарядным креслом я обязан тебе, – сказал он Ирен, указывая на позолоченное изделие в стиле рококо, возвышающееся на постаменте в одном углу залы с мраморным полом. – И прежде чем снова занять его, я скромно хотел бы попросить твоего совета.

Не знай я короля так хорошо, я могла бы заподозрить в его реплике чувство юмора или даже иронию.

Он подвел мою подругу к вышеозначенному креслу, быстро глянул на Годфри, а затем усадил Ирен на трон:

– Скажи мне, что я должен делать.

Ирен уложила свои руки в перчатках на позолоченные подлокотники и подняла голову на лебединой шее. Она выглядела самой настоящей королевой.

– Во-первых, – сказала она, – ты должен восстановить свой разрушенный союз с супругой. Клотильда была благородно верна твоему двойнику, несмотря на всяческие провокации. С ней тебе придется грести против течения, Вилли, но упорства тебе не занимать, а в Клотильде заключено твое будущее.

Он склонил голову в знак согласия.

– Во-вторых, – продолжала она, – ты должен признать, что в восстановлении твоего нынешнего статуса я сыграла весьма значительную роль.

Он вздохнул и кивнул, как верный слуга.

– Поэтому я полагаю, – произнесла Ирен, рассматривая свой гранатовый браслет, – что ты должен мне небольшую компенсацию.

– А именно?.. – Голос короля звучал уже не так смиренно, поскольку разговор перешел на обычные коммерческие вопросы.

– Мне тут весьма… приглянулись некоторые произведения искусства в твоей Длинной галерее – о нет, ничего такого, что касалось бы твоей семьи и предков. Так, всего лишь… незначительные картинки, которые мне кажутся очень миленькими. Боюсь, я стала сентиментальна. Я хотела бы получить сувенир на память о своем последнем визите в Богемию.

Когда Ирен вот так склоняет голову и глядит сквозь ресницы – жди беды, но король Вилли об этом не знал.

– Если это работы неизвестных мастеров, ты можешь взять их с моего полного позволения, – сказал он.

Да, эти работы можно назвать неизвестными, решила я, вспомнив, как Ирен вела меня по галерее и показывала полотна старых мастеров, притаившиеся среди фамильных портретов. Такой трофей заставил бы померкнуть даже бриллианты королевы Марии-Антуанетты.

– Еще одно, – сказала она. – Я желаю знать местонахождение той несчастной девушки, которую обвинили в смерти твоего отца.

– Я выяснил. Все эти восемнадцать месяцев ее держали в подземелье.

– Прощение – священное право королей, Вилли, – напомнила Ирен.

Он вздыбился:

– Она лишила жизни моего отца! Она была частью отвратительного заговора лже-патриотов Богемии, которые хотели изничтожить правление фон Ормштейнов.

– Которые лишь недавно сместили местных властителей Богемии, – подхватила Ирен. – Девушка служила всего лишь инструментом, как и твой недавний заместитель.

Король нахмурился:

– Кстати, что с ним стало?

– Ах, – беззаботно махнула Ирен рукой в перчатке, – его отправили в лучший мир. Так ты отпустишь девушку или нет?

– Она была просто пешкой, – согласился он ворчливо, – и впредь уже поостережется подобных поступков. Я ее освобожу.

Ирен кивнула.

– Это все? – спросил Вилли с нетерпением в голосе.

– Не совсем… – Ирен глянула на Годфри и на меня. – Во время пребывания в Праге я не могла не заметить, что Национальный театр ставит «Невесту призрака» Антонина Дворжака. Может быть, ты помнишь, Вилли, что я была вынуждена… внезапно отменить свое участие в предыдущей постановке этой чудесной оперы… из-за не зависящих от меня обстоятельств.

– Я помню, – прорычал он.

Ирен подняла голову, вся вытянувшись в струну, и повысила голос:

– Я желаю спеть эту партию, которую у меня отняли. Через неделю. И я желаю петь для очень узкой аудитории: мистера Нортона, мисс Хаксли и мисс Тёрнпенни.

В тишине, которая воцарилась после такого заявления, только я осмелилась заговорить:

– Ирен! Ты так давно не практиковалась! Даже ты не сможешь подготовить такую сложную партию всего лишь за неделю репетиций. Это сумасшествие. Забудь об этом.

– Ты сама все услышишь, не так ли, Нелл? – произнесла она, непреклонная, как Клеопатра, сидящая на троне со змеей в руке. – Я желаю устроить частное представление оперы целиком – и только для моих друзей.

– Разумеется, – ответил король. – Мистер Дворжак будет в восторге. А можно мне… присутствовать?

– Нет, – заявила Ирен вполне определенно. – Это не спектакль по велению короля, это спектакль по велению примадонны. Там будут только те, кого я захочу видеть, а ты не состоишь в числе моих любимых слушателей, равно как и твоя прелестная жена Клотильда.

Вилли склонил голову и просто спросил:

– Это все?

– Пока что да, – ответила моя подруга, поднимаясь с трона с грацией кошки, которая только что долго и сладко поспала.

Он встал перед ней и загородил ей дорогу, поставив одну ногу на постамент:

– Может ли смиренный король просить об одном благодеянии?

Глаза Ирен сияли, как драгоценные камни в ее браслете.

– Он может просить, но может не получить.

– Я прошу… лишь один последний вальс.

Наконец фарфорово-строгая осанка Ирен смягчилась.

– Это все? – Ее глаза заблестели, и она посмотрела на меня: – Моя дорогая Нелл действительно упоминала о том, что есть небольшая вероятность, что мне придется пройтись галопом по бальной зале с пражским Големом.

Затем она посмотрела на Годфри, стоящего рядом со мной, не столько спрашивая разрешения, сколько прося его последний раз проявить терпение, раз уж она окунулась в дела прошлого.

– Было бы забавно подтвердить догадку Нелл, – коротко ответил он.

Оглядев элегантную, но пустую залу, я не смогла сдержаться:

– Но у вас нет музыки.

– О, – сказал король ностальгическим тоном, что, должно быть, очень покоробило Годфри, – Ирен сама и есть музыка.

– Я буду счастлива, – сказала моя подруга королю, снова хитро блеснув глазами, – если ты попляшешь под мою дудку. – И она развела руки в танцевальную позицию.

– В очередной раз, – покорно заметил король, легко снял Ирен с постамента и закружил ее по отполированному мраморному полу, отражавшему каждое их движение.

Ирен начала напевать какую-то ритмичную мелодию, безупречно попадая и в ноты, и в танцевальные па, и они принялись вальсировать по залу – красивая пара, которой они когда-то были.

Когда я признала в мелодии «Императорский вальс», у меня захватило дух. Ирен подобрала музыку, подходящую не только для простого короля. Я посмотрела на Годфри, замершего рядом со мной. Он стоял так же недвижимо, как стояла Ирен, когда фальшивый король вызвал ее мужа на дуэль и когда столь же фальшивая Татьяна пригласила его на танец. В его лице или позе невозможно было прочесть ничего, кроме железного самоконтроля и концентрированной, но хорошо скрываемой бдительности.

Во всяком случае, улыбаясь Ирен, король держал ее на почтительном расстоянии. А моя подруга не то чтобы не замечала партнера, но вся была растворена в своей музыке, в своей роли, будто находилась на сцене.

А потом ее импровизированная мелодия закончилась. Они перестали кружиться и церемонно разошлись, после чего оба внезапно разразились громким смехом от нелепости ситуации. У Ирен даже смех был оперным – невероятное арпеджио, которое поднималось от диафрагмы, через грудную клетку к горлу. Она помахала пальцами у лица, словно стараясь сдержать порыв веселости, но безуспешно.

Король отступил от нее, хохоча от всего сердца, по-немецки, хлопая руками по бедрам, пока на его льдисто-голубые глаза не навернулись слезы.

В этот момент весь самообман, чрезмерная оскорбленная гордость, могущество и соперничество растворились под мягким бальзамом наконец-то достигнутого взаимного уважения.

Рядом со мной Годфри расслабленно выдохнул, почти неслышно шепнув:

– Все прошло.

– Все прошло уже давно, – возразила я, – а сейчас с ним покончено навсегда.

Ирен подошла и снова присоединилась к нам, простолюдинам, чему она была, судя по ее виду, рада. Но тут же она повернулась обратно к королю с только что пришедшей в голову идеей:

– Еще одно, последнее желание. Я хочу увидеться с твоей королевой. Ты уже говорил с ней после своего плена?

– Нет, – признался Вилли с внезапной серьезностью, стирая с лица последние следы веселья. – Она ведет себя… несколько взвинченно.

Он повернулся и приказал лакею пригласить королеву повидать «кое-каких старых друзей и его величество – нового».

Мы стояли в зале, благоухающем царственностью, и ждали женщину, которая имела над королем Богемии даже больше власти, чем Ирен. Мы ждали королеву.

Она появилась, вполне соответствуя своему титулу, – сильно изменившаяся женщина, втянутая судьбой в гораздо более трудные обстоятельства, чем те, для которых она была рождена. Клотильда бросила взгляд на человека в образе того, кто смертельно унизил ее, и ничего не сказала.

Вилли в свою очередь оглядел ее – и теперь там действительно было на что посмотреть.

Клотильда лишь смутно напоминала ту женщину, с которой мы с Ирен познакомились в Париже, и ни капли не походила на портрет, над которым мы так недостойно хихикали в Лондоне несколько месяцев назад. Она перенесла страдания и прошла обучение в школе Ирен Адлер. Это была совсем другая женщина, абсолютно иная королева – не та, которую знал и презирал поддельный Вилли. Ко всему прочему, косметическая магия Ирен превратила ее в действительно прелестную женщину.

– Моя дорогая королева, – сказал Вильгельм, подходя к ней. – Моя дорогая… жена. Я должен просить у вас прощения перед лицом этих дружественных свидетелей, – он оглянулся на нас. – Я был… одурманен. Я находился не в себе все эти месяцы, являясь мишенью для коварного заговора. Только сейчас я стал сам собой. Опасность, которой из-за хитросплетения интриг я подверг себя во время той безрассудной дуэли, заставила меня увидеть вещи в истинном свете. Если вы не против и дальше исполнять роль моей жены, если вы не против сделать наше супружество не просто игрой, но реальностью, я буду самым счастливым человеком на земле.

Он встал перед Клотильдой на одно колено – премиленькое зрелище.

Глядя на счастливую пару, Ирен сияла, будто довольная собой – пусть и слегка демоническая – дуэнья.

Клотильда посмотрела на кающегося короля. Она сжала руки в перчатках и подняла молочно-белое лицо, в котором внезапно отразилось куда больше решимости, чем когда-либо.

– Время покажет, ваше величество. Разумеется, я обязуюсь исполнять свой долг при любых обстоятельствах. Но если вам требуется что-то более… приятное, чем исполнение долга, придется заслужить мое доверие.

Король глянул на нее снизу вверх. Вероятно, он увидел, что теперь, освободившись от позора и угнетений, она действительно стала достаточно привлекательной. Его глаза прошествовали по лабиринту ее изысканного платья в стиле Ирен и оценили твердую уверенность Клотильды в себе, что опять-таки можно назвать заслугой моей подруги. Да, он был королем, но это не означало, что ему нужна рабыня; строго говоря, его прошлые предпочтения указывали как раз на обратное. Клотильда достаточно настрадалась и теперь стала настоящей женщиной, которая могла обеспечить ему радость преследования, позволяя Вилли чувствовать себя победителем.