Сонька. Продолжение легенды Мережко Виктор

— В квартиру входили? — спросила Сонька.

— Входили. Вроде порядок.

— У меня в полиции есть барашек, — заметил Улюкай, оглядываясь. — Попробую пронюхать про твою паскуду. А то как бы не подзалететь налегке.

Сонька молча кивнула, вышла из экипажа, Михелина тоже соскочила на землю, и они направились к дому, сопровождаемые Артуром и Улюкаем.

— Собираем самое необходимое шмотье, — сказала воровка, — и срочно меняем хату.

Князь Брянский сидел в кресле и мрачно смотрел на грубые сапоги полицейского пристава Фадеева, вышагивающего по дорогому ковру из угла в угол.

Кроме пристава здесь находились рослый, мощного телосложения полицмейстер Агеев, а также филер Гуркин, с синяками на лице, полученными в результате падения из повозки.

— Не желая вторгаться в вашу личную жизнь, но все же в интересах дела, князь, я бы желал узнать, каким образом попала в ваш дом девица, которую вы именуете Анной? — поинтересовался пристав.

Александр усмехнулся.

— Вторгаться не желаете, тем не менее вторгаетесь… — И, помолчав, разъяснил: — Девица по имени Анна является подругой моей дочери Анастасии.

— Но провожали девицу до ворот своего дома лично вы, — заметил шпик.

Князь с удивлением посмотрел на перебинтованного господина и язвительно заметил:

— Вам бы, сударь, следовало более усердно исполнять иные свои обязанности, а не подмечать детали, которые менее всего вас касаются.

— Князь, сами велели вести наблюдение за вашим домом, — несмело возразил тот.

— Да, велел. В доме странным образом растворилась некая особа, и ее важно было выследить.

— Никого, кроме указанной девицы, мною замечено не было.

— Вот в этом все ваши действия! Сидите в участке, протираете задницы, получаете жалованье, и в итоге — никакого результата!.. — И Брянский передразнил филера: — «Никто мною замечен не был», — после чего повернулся к полицмейстеру. — Хороши у вас работнички, Василий Николаевич.

— Каких имеем, — развел тот руками.

— Я могу побеседовать с вашей дочерью? — прервал перебранку пристав Фадеев.

— Не можете. Я стараюсь оберегать дочь от подобных процедур.

— Дорогой Александр Васильевич, — наконец вмешался полицмейстер, — говорю как родственнику и другу… мы прибыли сюда по вашей просьбе, а вы же всячески блокируете дознание.

— Дознание? — вскинул брови князь. — Надеюсь, я не являюсь вашим подследственным, Василий Николаевич?

— Как вы можете, Александр Васильевич? — с мягкой укоризной воскликнул Агеев. — Мы всего лишь желаем получить сведения о дамах, посещавших ваш дом, дабы при необходимости произвести некоторые розыскные мероприятия.

— Мудрено же вы выражаетесь, — поморщился Брянский и испытующе посмотрел на полицейского пристава. — То есть я могу предположить, что моим домом заинтересовались аферисты?

— Вполне возможно, — развел руками тот. — Вы же сами их опасаетесь!

— Да, опасаюсь. Более того, у меня есть на этот счет свои подозрения! — Брянский по-прежнему не сводил с пристава изучающего взгляда. — Ну и на кого же из них может пасть подозрение — на зрелую даму или юную особу?

— Пока сложно сказать. Но возможно, они работают в смычке.

— В смычке?

— Именно в смычке… Дуэтом!

Князь рассмеялся, отмахнулся от пристава:

— Какая «смычка-дуэт», если они не знают друг друга?! — И пояснил: — С девицей я познакомился совершенно случайно… едва не сбил ее автомобилем!.. А дама вообще вынырнула как черт из ступы!.. Что вы несете, пристав?!

Фадеев пропустил мимо ушей оскорбление и снисходительно усмехнулся.

— В картотеке мы имеем несколько криминальных пар, которые разыгрывают такие спектакли, ни одному театру не снилось!

— Исключено! — решительно не согласился Брянский. — Если относительно дамы я еще могу что-то допустить, то юное создание настолько мило и наивно, что всякие подозрения — бред сумасшедшего! Моя дочь в ней души не чает!

— Ну так пригласите дочь! — парировал пристав.

— Вы заставляете меня повторяться, — раздраженно заметил Александр, взял со стола листок, протянул Фадееву. — Вот номер телефона Анны…

— Анна — это…

— Да, это та самая девушка, на которую вы готовы бросить тень… Поэтому у вас есть возможность навести о ней необходимые справки и сделать определенные выводы.

— Благодарю. — Полицейский пристав взял бумажку, сунул ее в портмоне. — Позвольте откланяться?

— Желаю процветать и здравствовать! — Брянский поднялся, сунул ладонь Фадееву.

Тот у самого выхода повернулся к князю, предупредил:

— Я намерен поставить агентов возле вашего дома, Александр Васильевич, — и перевел взгляд на полицмейстера. — Если ваше высокопревосходительство не возражают.

— Не возражаю, — ответил тот. — Береженого и куры боятся, — засмеялся он собственной шутке.

Посетители откланялись и неловко двинулись к выходу.

Прощаясь, полицмейстер крепко пожал руку родственнику, от себя добавил:

— И все-таки будьте крайне осмотрительны, Александр Васильевич. Аферистов ныне под завязку, а слухи о ваших сокровищах витают прямо-таки в воздухе. Говорю вам опять же как родственнику.

— Благодарю за заботу, — сухо ответил тот.

Князь подождал, когда полицейские исчезнут с поля зрения, громко позвал:

— Анастасия!

Девочка появилась быстро, словно ждала приглашения.

Отец не стал предлагать ей сесть, подошел к ней почти вплотную, жестко спросил:

— Ты знаешь, что я не люблю, когда ты заводишь знакомства с малопонятными особами?

— Да, папа, — тихо ответила Анастасия.

— Тем не менее ты расположилась к девице по имени Анна и, более того, сочла возможным уединиться с нею для доверительной беседы.

— Но ведь, папа, вы сами пригласили ее в дом, — подняла на него глаза девочка.

— Не отрицаю. Я пригласил ее, но вовсе не для того, чтобы ты вела с ней доверительные беседы.

— Мы ни о чем недозволенном с нею не говорили, — возразила дочка.

— Тем не менее о чем вы все-таки говорили?

— Например, о моих рисунках.

— И более ни о чем?

— Ну, почему же?.. Еще говорили о вас.

— Обо мне?

— Да, папа, о вас… Вы ей понравились, и она готова бывать у нас в гостях.

— Вы условились об определенном дне?

— Нет. Я ей позвоню, и мы договоримся.

Князь удивленно уставился на дочь.

— Ты знаешь номер ее телефона?

Анастасия растерялась, прошептала:

— Знаю, папа.

— Ты взяла его из моей записной книжки?

— Да, папа.

— И ее прошлый визит был по твоему звонку?

— Да, папа.

Брянский смотрел на дочку с нарастающим возмущением и вдруг ударил ее по лицу сильно, наотмашь.

Она от такого удара не удержалась на ногах, упала на пол.

Отец взял ее за платьице, заставил подняться.

— Никогда… Слышишь, никогда не смей заглядывать в мои бумаги!.. А тем более приглашать в дом особ, которых ты не знаешь!.. Поняла?

— Поняла, папа… — По щекам девочки текли слезы.

За колонной стоял Никанор и наблюдал за происходящим.

Сонька и Михелина спешно носились из комнаты в комнату, доставали из ящичков комода украшения, деньги, какие-то бумаги, совали все это в сумки.

Артур и Улюкай тоже не стояли сложа руки — вынимали из шкафов одежду, шляпки, обувь, бросали в чемоданы, в плетеные корзины, тащили к входной двери.

Неожиданно резко зазвонил телефон.

Все замерли, воровка и дочь переглянулись.

— Сними, — сказала Сонька.

— Может, ты? — спросила Михелина.

— Наверняка это тебя. Сними.

Девушка подошла к звонящему аппарату, поколебавшись, взяла трубку.

— Здравствуйте, — сказала. — Да, я… — Бросила взгляд на мать. — А что случилось?.. За что?.. Не огорчайтесь, я непременно приеду. Во сколько лучше? Постараюсь… Да, обязательно.

Повесила трубку на рычаг, повернулась к Соньке.

— Анастасия… Плачет. Ее избил отец. Просит, чтобы мы скорее помогли ей.

— В чем помогли?

— Ты забыла?.. Она хочет, чтобы камень побыстрее исчез из их дома.

В оперетте давали «Парижскую жизнь» Оффенбаха. Зал был переполнен, публика восторженно следила за происходящим на сцене, купалась в дивной музыке, бисировала любимым артистам. И когда пошел занавес, присутствующие стоя приветствовали участников спектакля такой овацией, что возникло опасение относительно надежности крепления люстры над головой.

Особенно аплодировали Таббе. На каждый ее выход на поклоны сцену заваливали цветами, зал ревел от восторга, женщины от зависти заламывали руки мужчины же смотрели на диву глазами влюбленными и жаждущими.

Когда Табба последний раз выбежала на авансцену и приняла очередную порцию оваций и цветов, за кулисами она неожиданно увидела Марка Рокотова, улыбающегося, не похожего ни на кого, с огромным букетом.

Передав цветы своей прислуге Катюше, она холодно спросила поэта:

— Чем обязана?

— Пришел порадоваться вашему очередному успеху.

— Благодарю, но я тороплюсь.

— Я буду ждать в экипаже.

— Вы не расслышали?

— Расслышал. И тем не менее буду ждать.

Рокотов склонил голову и исчез в темноте кулис.

Табба в сопровождении Катюши двинулась в сторону костюмерной — по дороге ее приветствовали коллеги и просто кто-то из публики, она с трудом отбивалась от желающих получить автограф и наконец добралась до комнаты.

С ходу рухнув в кресло, она сбросила туфельки и положила ноги на стул.

Катенька сложила цветы, приняла в дверях еще уйму букетов от служащих театра и остановилась напротив актрисы.

— Это был он?

— Догадалась?

— Поняла по глазам.

— По его?

— По вашим, барыня.

— Но я не желаю его видеть.

— Я этого не заметила, — улыбнулась прислуга. — Вы отправитесь с ним?

— Не думаю. А ты бы как поступила?

Катенька пожала плечами.

— Наверно, я тоже бы не устояла.

— Он меня унизил.

— Чем?

— Была история. Поэтому я желаю знать, почему он так поступил.

Экипаж несся по ночному Петербургу, некоторые улицы были освещены вполне прилично, другие же терялись в полутьме, и лошади бежали не так уверенно и ровно.

Табба молчала, напряженно глядя на мощную спину извозчика. Поэт так же не проронил ни слова, он был отстранен и рассеян.

Первой не выдержала актриса.

— Вы не объяснились по поводу случившегося.

Рокотов, будто очнувшись, удивленно повернулся к девушке, не сразу переспросил:

— По поводу случившегося?.. В отеле?

— Да, в отеле.

— Забыл по рассеянности… Но вам вряд ли будут интересны мои проблемы.

— Но вы оставили меня в чужом номере!

— В чужом? — снова переспросил Марк. — Это номер моего друга, и я бываю там регулярно.

— И регулярно забываете там девушек?

— Простите меня, — улыбнулся Рокотов и легонько коснулся ее плеча. — Мне необходимо было передать моему другу паспорт, и я очень торопился.

— Видимо, следовало предупредить друга о моем присутствии в номере.

— Он повел себя дурно? — удивился Рокотов.

— Он повел себя как воспитанный господин. Вы же поставили меня в крайне неловкое положение.

Поэт задумчиво помолчал, затем заговорил, глядя перед собой:

— Недавно император сказал о японцах: «Мы этих макак шапками закидаем». И закидали. Кругом кровь, смерть, преступная бессмыслица. Война… — Он посмотрел на актрису, спросил: — Вы знаете, что идет война? — И, не дождавшись ответа, продолжил: — Япония маленькая, всего несколько островов, и она держит Россию в кулаке. Мы теряем в этой войне все! Веру, нацию, нравственный патриотизм! Вместо всего этого все больше проявляется Хам Грядущий! И он возьмет Россию!.. А что остается, если затоплен «Варяг», отдан Порт-Артур, размазана армия, народ веселится и страдает?! — В глазах Рокотова блеснули слезы. — Остается любовь, остается страсть, остается высшее искусство — поэзия и музыка!

— Я вас обожаю, — прошептала Табба, не сводя с него глаз. — Я вас люблю.

Он повернулся к ней, легонько поцеловал.

— Не надо сейчас… Это мы скажем потом.

Они снова молчали, каждый думая о своем и чувствуя свое, затем Табба спросила:

— Куда мы едем?

— В госпиталь.

— В госпиталь? — переспросила актриса. — Зачем?

— Нас там ждут.

— В такое время?

— Там благотворительный вечер. Надо дать глоток надежды раненым солдатам.

Табба, не сняв верхней одежды, в сопровождении Рокотова и стройного поручика, поднялась по широкому лестничному маршу, с ней раскланивались, ей вслед перешептывались. Наконец они вошли в большой зал, заполненный состоятельной публикой, и поручик довольно громко объявил:

— Господа! Прима оперетты госпожа Табба Бессмертная и известный поэт господин Марк Рокотов!

Раздались скорее вежливые, нежели восторженные аплодисменты, солдаты помогли Марку и Таббе снять верхнюю одежду и отнесли ее в находящийся рядом гардероб.

К Таббе и Рокотову подошли два офицера — подполковник и полковник, раскланялись.

— Благодарим, что не отказались поддержать воинов в трудную минуту, — сказал полковник, повернулся к собравшимся, объявил: — Можем, господа, проследовать в палаты.

Присутствующие направились к широко открытым дверям и, после некоторой сумятицы, оказались в просторном помещении, заставленном кроватями с ранеными солдатами.

Дамы и господа шли по проходу, слегка растерянно улыбаясь лежащим, помахивали руками, некоторые решались задержаться у кроватей и что-то говорили солдатам, осеняя их крестом.

Рядом с Таббой и Рокотовым необъяснимым образом возник граф Петр Кудеяров, который приблизился к приме и прошептал:

— Я вас ревную… И боюсь за вас, мадемуазель!

Она легонько отстранила его и двинулась дальше.

Солдаты, разной степени ранения, приподнимались с коек, удивленно смотрели на диковинное шествие, перебрасывались репликами, улыбались.

Табба шла рядом с поэтом, держась за его руку, вытирала с глаз вдруг выступившие слезы, посылала некоторым бойцам нежные воздушные поцелуи.

Какой-то молодой человек с перебинтованной головой, совсем мальчик, вдруг подался вперед, дотянулся до руки актрисы.

— Я вас узнал!.. Я был на «Периколе»!.. Вы восхитительны, мадам!

— Спасибо. — Растроганная Табба обняла его. — Спасибо, дорогой. — Неожиданно сняла с себя золотой кулон, отдала пареньку. — Пусть он вам помогает.

— Я буду молиться о вас!.. Илья Глазков будет молиться о вас!.. Запомните!

Находящийся сзади Кудеяров также дал молодому человеку солидную купюру, бросив на приму ревнивый взгляд.

— Господа! — Вперед вышел Рокотов и поднял руку. Глаза его горели. — Господа, минуточку внимания! Позвольте, я прочту!

Он секунду помолчал, настраиваясь, вскинул голову, и его волосы черным солнцем взлетели над головой.

Табба восторженно смотрела на него.

Рокотову аплодировали долго и страстно — посетители госпиталя, раненые, но больше всех Табба. Он с достоинством, снисходительно раскланивался, посылал тяжелые взгляды, наконец всем видом показывал, что приветствий достаточно, кашлянул в кулак, и все затихли.

— Не буду говорить, господа, о том, что испытываем мы, глядя на этих покалеченных героев Отечества. Не стану искать виновных в их печальных судьбах — не время и не место. Скажу лишь, что большая часть вины лежит именно на нас, господа! Своей пассивностью, равнодушием, неучастием мы во многом способствовали тому, что наши лучшие сыны гибнут на полях сражений. Гибнут в бессмысленной бойне, не подготовленные дать отпор противнику! — Присутствующие задвигались, зароптали, поэт тут же вскинул руку. — Самое недостойное, что мы могли бы сейчас сделать, — это вступить в дискуссию!.. Не надо, господа, если мы еще не до конца потеряли стыд! — Выждал, обвел присутствующих медленным гипнотическим взглядом. — Хочу попросить об одном. Не насильственно, а всего лишь по зову совести. Мы с госпожой Бессмертной являемся представителями благотворительного союза «Совесть России» и призываем вас к вспомоществованию раненым и семьям погибших в войне. Можете деньгами, украшениями… кто как может, дамы и господа.

Среди присутствующих возникло некоторое смятение, Рокотов сорвал с подушки наволочку, двинулся с нею в самую гущу светской публики.

— Кто чем может, господа… — бормотал он, встряхивая волосами и принимая подношения в наволочку. — Во благо лучших сынов России… Спасибо, Отечество вас не забудет… Благодарю, сударыня, за ваше щедрое сердце… Низко кланяюсь… Придите в храм и помолитесь. Благодарю…

Табба стояла в сторонке, с некоторым удивлением смотрела на действо, затеянное Рокотовым, машинально достала из сумочки крупную купюру и, когда поэт поравнялся с ней, положила деньги в наволочку.

Было темно и сыро.

Пролетка неслась по разбитой дороге — на ухабах подбрасывало и качало из стороны в сторону.

Поэт молчал, по обыкновению тяжело глядя перед собой.

— Никогда не слышала о «Совести России», — произнесла Табба.

Он повернулся к ней.

— Что?

— Не знала, что есть союз «Совесть России», тем более с моим участием.

— А вам зачем знать? — усмехнулся Рокотов.

— Как же?.. Вы ведь упомянули мое имя.

Марк помолчал, коротко взглянул на девушку.

— Я недостаточно вас знаю, чтобы посвящать в детали моей жизни.

— Я не стремлюсь к этому. Но причины странности отдельных ваших поступков я бы желала понять.

Поэт помолчал, после чего из него вырвалось:

— Деньги… Деньги… Мне нужны деньги! Чертовски нужны!

— У вас нет денег? — искренне удивилась артистка. — Я могу дать.

Он снисходительно посмотрел на нее и ухмыльнулся.

— Глупенькая, ничего не понимающая девочка… — Протянул руку к голове примы, взъерошил волосы, притянул к себе и накрыл ее откровенно бессовестным поцелуем.

Табба ничего не помнила, ничего не понимала. Она просто отдавалась властному, желанному и жестокому мужчине. Ей было непостижимо хорошо и временами настолько больно и отвратительно, что она с трудом сдерживалась, чтобы не сбросить с себя огненное, удушающее тело.

Потом Табба сидела в небольшом гостиничном номере возле туалетного столика с зеркалом, взирая на себя удивленно и печально. Рокотов лежал на постели, заложив руки за голову, смотрел в потолок и молчал.

— Вот оно и произошло, — тихо выговорила девушка.

Поэт молчал, глаза его не мигали.

— Все так просто и даже обыденно.

— Жизнь, — почти не разжимая губ, сказал Рокотов, — цепь случайных и обыденных поступков.

— Вы полагаете, наша встреча случайна и обыденна?

Он усмехнулся.

— Пройдет совсем немного времени, и вы сами в этом убедитесь.

Табба вдруг стала плакать, тихо и отчаянно, уронив голову на столик, из уголков рта совсем по-детски выступали пузырики, а она никак не могла успокоиться.

Неожиданно почувствовала на плечах тяжелую руку, подняла голову. Поэт заставил ее подняться, взял в руки ее лицо, посмотрел в глаза серьезно и твердо.

— Вы отныне моя.