Хвост судьбы (сборник) Мациевская Лана
Из аэропорта Антон Григорьевич не ехал, а буквально летел домой, в прямом смысле слова рискуя жизнью на экстремальных московских дорогах. И словно тяжёлый камень мгновенно свалился с его души, когда, нажимая звонок, он ещё из-за двери услышал родной голосок: «Папа! Папа приехал!»
Семьянинов стоял у порога и улыбался счастливой улыбкой, а к нему по полутёмному коридору неуклюже бежал его сын, таща в руках, как показалось Антону Григорьевичу, что-то очень большое и тяжёлое.
– Папа! Это Бобусь! Познакомься, он будет с нами жить, и вы обязательно подружитесь.
Татьяна стояла в стороне и как-то виновато прятала глаза. Ваня наконец подбежал к отцу, и «что-то большое и тяжёлое» вдруг оказалось у самого лица Семьянинова-старшего, обдало жарким дыханием и… лизнуло мокрым языком прямо в щёку. Сначала он подумал, что это толстый плюшевый медвежонок. Но толстые плюшевые медвежата не умеют дышать и лизаться.
– Папа! Это же Бобусь! – тоном учителя, в сотый раз объясняющего непонятливому ученику простое правило, повторил Ваня.
Смешной щенок, действительно смахивающий на медвежонка, смотрел на Семьянинова любопытными глазками. Весь его вид говорил: «Меня нельзя не любить, только бесчувственное бревно, недостойное называться человеком, способно обидеть такого, как я».
– Тоша, мы подобрали его в больнице. Ваня плакал, я не могла ему отказать после всего, что мы перенесли. Ты не волнуйся, ветеринар у нас уже был, осмотрел щенка. Он совершенно здоров, и ему сделали все необходимые прививки. Ведь ты меня понимаешь? – Татьяна смотрела на мужа глазами побитой собаки. Почему ему в голову пришло именно такое сравнение, Антон Григорьевич не мог объяснить даже самому себе.
– Вот оно, любое желание. Исполняй, золотая рыбка! – прошептал Семьянинов, обнял жену и сына и медленно направился в спальню. Он слишком устал и переволновался за последнее время. Похоже, что смысл происходящего не вполне дошёл до его сознания. Воспользовавшись тем, что отец его не видит, Ваня у него за спиной заговорщицки подмигнул матери.
Ночью Семьянинов проснулся оттого, что ему стало очень жарко и как-то щекотно. Боясь разбудить жену, он не стал включать ночник, а в темноте пошарил у себя по подушке и… наткнулся на что-то меховое и тёплое, уютно расположившееся почти у него на голове. Это «что-то» зачмокало во сне, засопело и снова скользнуло слюнявым языком по его щеке, как бы говоря: «Спи, теперь все будет хорошо».
Семьянинов сам себя не узнавал. Он боялся и ненавидел собак! Особенно больших! Он выступил в качестве субъекта права законодательной инициативы с законопроектом, направленным в первую очередь против собак и их владельцев! Сейчас же, прямо у него в постели, можно сказать, на голове, спит пусть пока маленькая, но собака, и это почему-то не вызывает ни раздражения, ни страха, ни отвращения. Может, он заболел, сошёл с ума?
Антон Григорьевич тихо встал и заглянул в детскую. Ваня безмятежно посапывал во сне, почти как Бобусь.
На кухне Семьянинов включил чайник и взял в руки вчерашнюю газету. Спать уже совсем не хотелось, но и читать никак не получалось. Антон Григорьевич заварил себе крепкого чая, и вдруг в тишине спящей квартиры раздалось мягкое топанье. В проёме двери появилась умильная физиономия Бобуся. Он уселся перед столом, задние лапы смешно разъехались в разные стороны. «Я принёс в твой дом счастье» – Семьянинову показалось, что эти слова он услышал на самом деле.
– Чего же ты такой толстый? – неожиданно для себя обратился Семьянинов к щенку. – Как тебя там? Бобусь? В тебе небось уже килограммов десять будет. Неужели ты вырастешь в большую собаку?
Бобусь встал на задние лапы, передние положил на колени Семьянинову.
– Чем глупости спрашивать, дай лучше вкусненького, – словно говорили хитрые карие глазки малыша. – А не хочешь кормить, так пойдём спать. Глубокая ночь на дворе.
Щенок потянулся, неуклюже поскользнулся на полу и шмякнулся на пузо. Вид у него при этом был совершенно несчастный.
«Собаки, оказывается, бывают не только страшными и злыми, но милыми и забавными», – сделал открытие Семьянинов.
Неожиданно для самого себя он улыбнулся, подхватил Бобуся на руки и пошёл обратно в спальню.
– Только давай договоримся, будущая большая собака! Спать ты будешь не у меня на голове, а на коврике у кровати, – прошептал на ухо щенку Семьянинов.
Бобусь сладко зевнул, не открывая глаз: он успел заснуть на руках у Антона Григорьевича, пока тот нёс его из кухни.
На душе Семьянинова впервые за много-много дней, а может, и лет стало вдруг так спокойно, что, едва его голова коснулась подушки, он заснул безмятежным счастливым сном младенцев (и щенков).
Назавтра, прямо с утра, депутат городской Думы Антон Григорьевич Семьянинов, пользуясь правом субъекта законодательной инициативы, отозвал с рассмотрения свой законопроект.
Cherchez la Chien – Ищите собаку
Короткий осенний день стремительно переходил в длинный осенний вечер. С Сены потянуло сыростью, и молодой художник Франсуа Морэ, плотнее запахнув куртку, решил, что пора отправляться домой. Он аккуратно собрал в специальную папку свои акварели с лирическими пейзажами и традиционными видами Парижа, сложил мольберт и, взгромоздив тяжёлую ношу на плечо, перешёл от моста Конкорд к садам Тюильри, чтобы, направляясь в родные пенаты, непременно пройти через Лувр. Путь ему предстоял неблизкий – через Ситэ на другой берег Сены, на бульвар Сен-Мишель. Там Франсуа снимал скромную квартирку на последнем, как и положено настоящему художнику, этаже в доме № 13. Своего маршрута Франсуа не менял на протяжении вот уже двух лет, с тех пор как стал полноправным членом «гильдии художников», собиравшихся на набережной Сены в окрестностях Лувра и стремившихся продать свои работы многочисленным туристам, посещавшим знаменитый дворец французских королей.
Правда, из-за высокой конкуренции особых доходов это занятие не приносило, но Франсуа не унывал: основной заработок он получал у хозяина небольшого кинотеатра, расположенного недалеко от его дома. Хозяин, господин Гранье, хотел слыть настоящим эстетом и требовал, чтобы афиши были не отпечатаны «на бездушной типографской машине», а непременно нарисованы «вручную настоящим художником». Вот Франсуа и трудился на этой ниве «высокого искусства» и временами чувствовал себя новым Дега. Так, например, совсем недавно он рисовал афишу к фильму «Сисси», с блистательной Роми Шнайдер в главной роли, – про австрийскую императрицу Елизавету – и честно вложил всю душу в портрет этой первой красавицы XIX века.
Сегодняшний день был далеко не самым счастливым в жизни художника. Мало того, что у него опять ничего не купили, так ещё и сейчас, проходя сады Тюильри и взглянув в хмурящееся небо, Франсуа понял, что не успеет до дождя добраться домой. Усилившийся ветер поднял клубы сероватой пыли и кинул ему в лицо. Чтобы протереть глаза, Франсуа вынужден был присесть на ближайшую скамейку. Ветер не унимался и теперь пытался «ослепить» художника обрывком газеты.
Зачем-то подняв его, Франсуа невольно прочитал, что «после непродолжительной болезни скончалась известная своей благотворительностью баронесса де Кардильяк. Будучи бездетной, она завещала всё своё многомиллионное состояние…» Это известие окончательно выбило Франсуа из колеи. Дело в том, что дом, в котором он снимал квартиру, находился как раз в собственности баронессы де Кардильяк. Особа экстравагантная и обожавшая искусство, она сдавала квартиры молодым талантам за чисто символическую плату, что и позволяло Франсуа, с его не слишком завидной карьерой «нового Дега», снимать жильё в таком престижном и дорогом месте, как бульвар Сен-Мишель. Теперь, конечно же, тот, кому де Кардильяк завещала своё многомиллионное состояние, не станет терпеть у себя практически нищих квартирантов…
Вдруг из-под скамейки буквально под ноги Франсуа бросилось тощее дрожащее существо мышиного цвета. На мгновение разыгравшееся воображение художника нарисовало демоническую горгулью с собора Нотр-Дам-де-Пари, но Франсуа тут же сообразил, что это всего-навсего левретка, которая явно потерялась и была страшно напугана (левреток, этих любимых собак королей и аристократии, он знал по средневековым гобеленам и картинам старых мастеров). Собака прижалась к ногам художника и мелко дрожала. С неба упали первые крупные капли дождя.
«Вот только тебя мне сейчас и недоставало для полного счастья, – с досадой подумал Франсуа. – Что же прикажешь с тобой делать?» И тут, словно поняв, что решается её участь, левретка, как пишут в плохих любовных романах, «своими бездонными глазами взглянула ему прямо в душу», а её «осиная талия» – уж что-что, а талия у левреток в буквальном смысле слова осиная – вызвала у молодого человека непреодолимое желание немедленно собаку покормить. Оставить на произвол судьбы такое беспомощное и нежное создание Франсуа не мог. Не желая окончательно промокнуть, он, больше не раздумывая, посадил найдёныша себе за пазуху и, проклиная всё на свете, поспешил, насколько позволяли тяжёлый мольберт и громоздкая папка для акварелей, к дому.
Обсохнув, согревшись и подкрепившись вместе с левреткой вчерашней курицей (собачья аристократка от куриного мяса, очищенного от костей, не отказалась и была вполне довольна ужином), Франсуа рассмотрел свою новую соседку по комнате. Собака была необыкновенно красива – изящная длинная шея, большие грустные глаза, мягкая бархатная шерсть со стальным отливом. А ещё она обладала одной особой приметой: на лбу между ушами у неё было белое пятнышко, по форме напоминавшее звезду. Сразу после еды левретка легко запрыгнула на старый диван Франсуа и разлеглась на подушках, царственно склонив голову набок. Пригревшись, она перестала дрожать и сладко зевнула, всем своим видом показывая, что привыкла спать исключительно в королевских условиях и ни о каких ковриках у двери даже речи идти не может.
Её хрупкость и, особенно, томное выражение глаз вызвали у Франсуа ассоциацию с прекрасным женским портретом, над которым он недавно работал. «Сисси! Я буду называть тебя Сисси!» – сообщил он собаке. Имя необыкновенно подходило левретке. Франсуа показалось, что она улыбнулась, одобряя его выбор, и тут же спокойно заснула, свернувшись калачиком на его подушках. Он не решился беспокоить «императрицу» и лёг спать у неё в ногах, подложив под голову свёрнутое одеяло.
Время шло, а новый домовладелец всё не объявлялся. Франсуа перестал вздрагивать от каждого стука в дверь и продолжал регулярно перечислять ту же символическую плату на прежний банковский счет. «Будь, что будет» – в конце концов решил он и окунулся в работу. Сисси – стоит ли говорить, что она так и осталась жить у Франсуа – поистине стала его музой. В порыве вдохновения он написал несколько акварелей с изображением левретки, и неожиданно оказалось, что они пользуются у покупателей гораздо большим спросом, чем все виды Парижа, вместе взятые. Франсуа тщательно выписывал каждую портретную деталь, не забывая белоснежную «звезду» на лбу, и эти акварели раскупались и туристами, и соотечественниками. «Мы теперь с тобой богаты, Сисси!» – сообщал с порога Франсуа, возвращаясь домой после очередной удачной сделки. При этом он никогда не забывал купить на обратном пути что-нибудь вкусненькое для своей «музы».
Однажды в конце весны, стоя как всегда на набережной Сены и продавая очередные «собачьи акварели», Франсуа заметил явно состоятельного человека, возможного покупателя. Он был одет в дорогое кашемировое пальто, столь же дорогие туфли и слегка поигрывал изящной тростью. Проходя мимо, он мельком взглянул на изображение Сисси и вдруг остановился как вкопанный.
– Где вы видели эту собаку? – без всяких предисловий грозно спросил незнакомец.
– Вам нравится акварель? Я продаю совсем недорого, – немного растерялся Франсуа от такого напора.
– Я не спрашиваю цену. По-моему, я выразился достаточно ясно – где вы видели ЭТУ собаку? Такого белого пятна нет больше ни у одной левретки в Париже, а возможно, и в мире.
«Всё ясно. Это хозяин Сисси. Теперь её отберут у меня», – с грустью подумал Франсуа. Но отпираться было бесполезно, и он честно рассказал незнакомцу про тот ненастный вечер, когда подобрал несчастную Сисси в садах Тюильри.
– Как-как вы назвали собаку? Нет, таких совпадений просто не бывает! – воскликнул странный господин и наконец соизволил представиться. Незнакомец оказался почтенным нотариусом, личным поверенным в делах покойной баронессы де Кардильяк, хозяином знаменитой нотариальной конторы на улице Гренель мэтром Роше. Левретка же принадлежала именно баронессе, но в день смерти хозяйки за собакой недоглядели и она сбежала. Возможно, её не стали бы искать, учитывая, что миллионерша почила в бозе, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что в отместку многочисленным жадным до её денег родственникам всё состояние баронесса завещала… своей левретке Сисси, названной так в честь любимой актрисы баронессы, Роми Шнайдер, на которую, как казалось эксцентричной аристократке, собака была похожа. В случае смерти или пропажи левретки (зная характеры «добрых» родственников, баронесса предусмотрела и такой вариант) миллионы жертвовались на питомники для бездомных собак и содержание дома № 13 по бульвару Сен-Мишель, где проживали в основном бедные выпускники Парижской академии художеств. Мэтр Роше, согласно завещанию баронессы де Кардильяк, становился её душеприказчиком и новым владельцем указанного дома. На него была возложена ответственность за точное исполнение последней воли покойной.
Мэтр Роше пожелал немедленно увидеть Сисси. Пришлось Франсуа, свернув торговлю, поспешить домой в сопровождении нотариуса. Узнав, где Франсуа живёт, тот уже даже не удивился. Войдя в квартиру, они нашли Сисси спящей, по своему обыкновению, на подушках.
– А ей тут явно неплохо, – отметил мэтр Роше. – И вот что я вам скажу, молодой человек. Со дня смерти баронессы прошло уже более полугода. Завещание вступило в законную силу с учётом того, что левретка пропала. Я честно выполнил свой долг – направил деньги на счета пяти собачьих приютов. Кое-что, конечно, пришлось потратить на судебные издержки, так как родственники пытались оспорить завещание. Теперь Сисси нашлась. Что ж, этот дом принадлежит ей по праву. Считайте её своей квартирной хозяйкой, а я, как представитель закона, продолжу разумно распоряжаться её средствами и прослежу, чтобы она ни в чём не нуждалась. Я хотел бы попросить вас об одной услуге: брать к себе собаку, будучи её опекуном, мне бы не хотелось, да и у супруги аллергия… А вот если бы вы согласились и дальше заботиться о Сисси, я стал бы вам выплачивать ежемесячное жалованье. И неплохое – «госпожа» богата и может себе позволить побаловать своего «камердинера». Если Сисси всё устроит, я упрошу её не поднимать вам квартирную плату, – тут мэтр Роше многозначительно усмехнулся.
После ухода нотариуса Франсуа ещё долго не мог прийти в себя. Он понял, что всё это время его волновал лишь один вопрос – не квартирный и не денежный! – оставят ли с ним Сисси? Только теперь он по-настоящему понял, как сильно привязался к собаке. А, как известно, любовь не купить ни за какие деньги!
– Теперь я в вашей власти, Ваше Величество, – наконец произнёс новоиспеченный «камердинер», обращаясь к своей «хозяйке». – Не изволите ли откушать вашей любимой курочки?
Сисси сладко зевнула, потянулась на подушках и царственно склонила голову набок.
Хроники времён Карла IX
Все события правдивы по своей сути, но вымышлены по содержанию и к знаменитому роману Проспера Мериме не имеют ровно никакого отношения.
Ангельское терпение крупной чепрачной овчарки наконец истощилось.
Визгливый, действующий на нервы оскорбительный лай какой-то маленькой шавки способен был довести до бешенства кого угодно (до настоящего бешенства – и это невзирая на все вовремя проведённые прививки!). Настала пора проучить зарвавшегося наглеца и заставить соблюдать собачью субординацию. С угрожающим рыком, не предвещавшим нарушителю спокойствия ничего хорошего, овчарка повернулась на особенно дерзкий, захлёбывающийся на самых высоких нотах пассаж и… нос к носу столкнулась с выходившими из кустов тремя мускулистыми боксёршами, настроенными самым решительным и воинственным образом. «Наших бьют! Один за всех, и все за одного! А ля гер ком а ля гер!» – совершенно отчётливо читалось на брутальных курносых боксёрских физиономиях. Овчарка на мгновение растерялась: силы оказались явно неравны, к тому же сработал эффект неожиданности, – после чего сочла за лучшее убраться восвояси, так и не получив желаемой сатисфакции. А вполне удовлетворённый результатом своей паскудной деятельности французский бульдог Карлуша – именно он являлся причиной едва не разгоревшегося вселенского скандала в обычно тихом и спокойном дворе – вперевалочку засеменил к своим приёмным «тётушкам-боксёршам», вот уже год как считавшим святым долгом охранять и всячески оберегать «племянничка-негодника» от превратностей жизни.
Надо сказать, что Карлуша был в семье «незапланированным ребёнком». Его нынешняя хозяйка занималась боксёрами. Занималась профессионально и собак никаких других пород заводить не собиралась. Но, как говорится, человек лишь предполагает… Однажды, в лучших традициях слезливых сериалов и индийских фильмов, в её квартире раздался звонок в дверь. Открыв, она обнаружила на пороге одинокое лопоухое и большеглазое существо, отдалённо смахивающее на крупную летучую мышь, только без крыльев. Двухмесячного щенка французского бульдога, видимо, вдоволь наигравшись живой игрушкой, самым бесцеремонным образом подкинули под дверь к известной всему дому собачнице (которая, кстати, таких безответственных людей ненавидела всей душой). Спасибо, что хоть не причинили бедняге никакого физического увечья! Владелице трёх боксёров ничего не оставалось, как приютить подкидыша у себя: малыш выглядел таким несчастным! Да он и в действительности был таковым. Первое, что «собачий ребёнок» узнал в этой жизни, было человеческое предательство…
Но теперь маленький бульдожка попал в атмосферу любви и ласки, порой даже чрезмерных: новая «мама» старалась искупить их недостаток в прежней жизни малыша. Приёмышу дали звучное «историческое» имя в честь небезызвестного французского короля Карл IX. И его нельзя было бы назвать точнее! Во-первых, «французом» он был по породе. Во-вторых, «порядковый номер» ему присвоили тоже не просто ради красного словца: у своей нынешней хозяйки Карлуша и правда оказался девятой собакой, воспитанной лично ею, считая трёх проживающих у неё боксёрш. Ну а уж занять центральное «королевское» место в одной отдельно взятой квартире и в сердцах её обитателей обаятельному щеночку вообще не составило никакого труда.
Карлуше разрешалось абсолютно всё. Жёсткие незыблемые правила всех владельцев собак в отношении него нарушались на каждом шагу. Так, благовоспитанные боксёрши ложились спать, как и положено, на свои матрасики на полу, а обнаглевший бульдожка, сопя и хрюкая от напряжения, неуклюже забирался прямиком в хозяйскую постель. Причём укладывался не где-нибудь в ногах, а непосредственно на подушке, устраиваясь чуть ли не на голове своей «мамы» (боксёрши как-то сразу получили статус «тётушек», хотя отнеслись к новому жильцу как к родному щенку). Неоднократно «мама» просыпалась среди ночи не столько от богатырского храпа, никак не соответствующего небольшому размеру пёсика, сколько от нехватки воздуха, и обнаруживала у себя на лице разомлевшую тёплую «тушку», погружённую в глубокий беспробудный сон. При этом она не сбрасывала Карлушу в праведном гневе с кровати, а заботливо перекладывала на соседнюю подушку, чтобы – не дай Бог – «бедняжка» не проснулся. «Вдруг с ним плохо обращались? Пусть хоть теперь наслаждается жизнью».
Но этого мало. Карлушу подкармливали со стола! «Тётушкам» оставалось лишь горестно вздыхать в углу и глотать обильные слюни, когда бесцеремонный «племяш» отрабатывал на очередном госте свой беспроигрышный приём под названием «Несчастный сиротка, голодавший несколько дней». Суть этого трюка состояла в следующем: нужно было сидеть у стола, в непосредственной близости от выбранной жертвы, и тяжко, а главное, шумно вздыхать, затем, с выражением вселенского страдания на физиономии, гипнотическим взглядом огромных карих глаз с застывшей в них слезой провожать каждый кусок, исчезающий во рту чёрствого человека, явно не имеющего в своём организме органа под названием «сердце». Третьим актом разыгрываемого спектакля обычно бывали жалобные, едва слышные (в отличие от вздохов) стоны, говорящие о том, что сил у голодающего уже совсем не осталось. Обычно этого набора бывало достаточно, но если в качестве гостя за столом сидел настоящий садист, явно всей душой ненавидящий собак, то в ход шла «тяжёлая артиллерия»: вставание на задние лапы и «подкапывание» передними колена этого самого садиста. Тут уж любая «крепость» сдавалась и маленький наглец вместо заслуженного наказания получал вожделенный кусочек чего-нибудь вкусненького. «Ещё бы! Он ведь так наголодался, бедненький!»
Короче, при таком воспитании «несчастный сиротка» вырос законченным эгоистом. И любимым развлечением его стала организация мелких, но мерзких провокаций наподобие описанной в самом начале этой истории. Чувствуя за спиной силу в виде трёх мощных «тётушек», Карлуша не боялся, как говорится, ни Бога, ни чёрта, задирал овчарок, догов, ризеншнауцеров, леонбергеров – ведь чем собака крупнее, тем интереснее. Но всё в этой жизни имеет свою цену. Судьба наконец решила, что расплатилась за детские страдания Карлуши сполна и теперь должок числится уже за ним.
В один прекрасный день хозяйка Карлуши получила приглашение выставить своих собак на крупной международной выставке во Флоренции. Достоинства её боксёров были известны далеко за пределами родины, и она уже неоднократно выезжала со своими питомцами за рубеж. Итак, «мама» и «тётушки» уехали в солнечную Италию, а на время осиротевший – в прямом смысле этого слова – Карлуша остался на попечении соседки, обещавшей его «любить, кормить, гулять, холить и лелеять».
Всё это и осуществлялось по полной программе, грех было бы жаловаться. Лишь с пунктом «гулять» обнаружились проблемы. Ведь «тётушки» уехали! А значит, «бедненький сиротка» остался совсем один перед лицом жестокого и опасного мира. Кто же отныне встанет на его защиту, если какая-нибудь овчарка вздумает припомнить все те гадости, которые он за свою короткую жизнь уже успел натворить? И как быть, если вдруг потянет на новые «злодейства»?
Во время очередной прогулки Карлуша откровенно скучал. Он несколько раз бесцельно обежал большую запущенную клумбу, заглянул в заветные кусты в тщетной надежде, что произошло чудо и любимые «тётушки» вдруг вернулись. Без них пёсик чувствовал себя таким незащищённым! Но вредный характер, тем не менее, не давал ему покоя: Карлуша упрямо искал приключений «на свой купированный хвостик». И «приключение» не замедлило явиться!
Карлуша как раз выбирался, отряхиваясь и отфыркиваясь, из кустов… Вдруг прямо перед своим носом он обнаружил маленькое тщедушное существо, отдалённо напоминающее взъерошенного бородатого чертёнка. Раньше Карлуше не приходилось встречать такое чудо природы. Несмотря на экстравагантный внешний вид, существо явно пахло собакой. Маленькой собакой! Гораздо меньше самого Карлуши! «Ну, сейчас мы позабавимся!» – решил неугомонный задира. Сменив свою обычную тактику, он не стал оскорбительно лаять, пытаясь рассердить врага, а, напротив, басовито рыча и нагнув голову, словно упрямый бычок, начал медленно наступать на малыша. Но, к удивлению Карлуши, тот и не думал убегать. Его принадлежность к гордой породе бельгийских гриффонов не позволяла маленькому герою уронить честь и достоинство. Задрав свою забавную курносую мордочку и глядя прямо в бесстыжие глаза невесть откуда взявшегося супостата, гриффончик осторожно попятился – не позорно бежал с поля боя, а вынужденно «переместился в пространстве» под натиском втрое превышающей его силы. Карлуша уже предвкушал лёгкую и весёлую победу. Тесня противника к кустам, он всё больше и больше входил в раж. Вот сейчас он устроит «Варфоломеевскую ночь» этому «домовёнку Кузе» (на самом деле по иронии судьбы гриффончик носил звучное и не менее «историческое», чем у Карлуши, имя Гиз), вот сейчас загонит его прямо в заросли, вот сейчас особенно страшно зарычит, вот сейчас! Сейчас…
Карлуша упёрся лбом во что-то большое и мягкое. В первое мгновение он ничего не понял: почему это вдруг безобидный гриффончик вырос до размеров среднего телёнка? Бульдожка поднимал глаза всё выше и выше, пока (как ему показалось, где-то в облаках) не увидел огромную лохматую голову с плотоядно высунутым языком. «Мне конец!» – только и успел подумать безобразник, закрыл глаза и… от страха напрудил большую позорную лужу.
Тут кто-то маленький задорно толкнул его лапкой. Карлуша подождал ещё мгновение и решился открыть глаза. Гриффончик Гиз, находящийся под присмотром своего «дядюшки» – крупного ньюфаундленда, уже ничего не боялся и явно приглашал недавнего вражину поиграть. Всё ещё не веря своему счастливому спасению, Карлуша неуклюже переминался на коротеньких кривых ножках и воровато оглядывался. Невдалеке мирно прогуливался холёный доберман…
И тут Карлушу осенило! Мгновенно оценив обстановку – обретённого нового приятеля и вальяжно раскинувшегося в теньке заботливого «гиганта дядюшку», бульдог что-то возбуждённо нашептал на ухо гриффону. Гиз проявил явную заинтересованность. В следующее мгновение оба, плечом к плечу, целенаправленно двинулись в сторону добермана.
Что ж, отныне «дурная компания» Гизу была обеспечена. Друзья лишь договорились между собой, что про недавно пережитый Карлушин позор никому никогда не расскажут.
Корги и бес
– А ещё убери свою комнату.
– Хорошо, я уберу комнату. Но за это ты отдашь мне свою бессмертную душу.
Из фильма «Семейка Адамсов-2»
Вы верите в сверхъестественное? Ну, сознайтесь, вы ведь тоже в детстве боялись, что ночами под вашей кроваткой поселяется жуткий монстр, и, как только вы спустите ноги, он обязательно вас схватит. Признайтесь, что боялись хотя бы темноты, наконец. И до сих пор где-то в глубине души вас беспокоит вопрос: «А может всё-таки что-то такое есть?»
Подобные вопросы никогда не волновали жизнерадостного рыже-белого вельш корги пемброка по имени Элтонджон. Да-да, именно так, в одно слово, его и звали – Элтонджон. Кстати, два его брата и единственная сестра тоже получили весьма своеобразные «музыкальные» имена: Энрике (правда, слава Богу, без Иглесиаса), Эминем и Энигма. А что прикажете делать, если на их помёт выпала буква «э»?
Нашему герою его имя решительно не нравилось. Нет, конечно, оно было благозвучным, а главное, английским. Вот только гости хозяев вечно посмеивались и издевательски жалели Элтонджона, у которого почему-то «так и не будет детей». Это у него-то – чемпиона породы, красавца и здоровяка! Чушь собачья, вернее, человеческая! И тем не менее издёвки были обидны и вызывали острое желание кого-нибудь укусить. Лишь природное добродушие и непоколебимый оптимизм удерживали Элтонджона от этого отчаянного шага.
Но в целом он был вполне доволен жизнью, любил весь мир вокруг и совершенно не ожидал от судьбы никаких сюрпризов. И вот однажды…
В тот вечер Элтонджон остался дома один и мирно подрёмывал на диване. Вдруг сквозь сон он услышал голос, от которого его шерсть поднялась дыбом:
– Ну нельзя же быть настолько невнимательным! В твоей миске лежит великолепная кость, а ты даже ухом не ведёшь.
Элтонджон отлично знал, что никакой кости в его миске не было, но машинально скосил глаза, принюхался… Нет! Он, наверное, сходит с ума. В миске действительно лежала и источала изысканный аромат большая, с кусочками сочного мяса, аппетитнейшая кость. «Как я мог забыть про неё?» – в смятении подумал бедный корги. Неопознанный таинственный собеседник в тот момент совершенно перестал его интересовать. Резво подбежав к миске, Элтонджон всем телом потянулся за вожделенным лакомством, но… поймал зубами пустоту: кость исчезла так же неожиданно, как и появилась.
«Это кто же со мной такие шутки шутит? Ну я ему сейчас задам!»
Элтонджон оглядел комнату и от удивления забыл обо всём на свете, даже о желании «задать» своему неведомому обидчику. На шкафу, свесив вниз переднюю лапу и длинный хвост, расположился здоровенный, абсолютно чёрный котище, единственным украшением которого был кроваво-красный ошейник с тускло поблёскивающим серебряным брелоком в виде головы пуделя.
– Ты вообще кто и как здесь оказался? – задал Элтонджон вполне закономерный вопрос.
Кот лениво и изящно потянулся и презрительно посмотрел на пса сверху вниз.
При этом корги заметил, что глаза у кота огромные, косые и разноцветные: левый горел зловещим жёлтым светом, а правый был безжизненным и мутновато-болотным.
– Ну, дожили. Меня уже и узнавать перестали, – скрипуче промурлыкал «разноглазый». – Вот в былые времена… Хотя не будем о грустном. Я Кот мира сего! Можешь называть меня Мурфестофель. Неужели ты действительно ничего обо мне не слышал?
Элтонджон смутно припомнил, что в нежном щенячьем возрасте мама рассказывала ему о зловредном древнем коте, соблазнившем и подбившем на что-то нехорошее прародителя всех собак; именно поэтому собаки до сих пор и недолюбливают кошачье племя, так и не простив того давнишнего обмана.
– И чего тебе от меня понадобилось? Кстати, меня можешь называть Элтонджон! – зло прорычал Элтонджон, борясь с искушением немедленно отомстить за всех своих предков и будущих потомков.
– Я могу исполнить любое твоё желание, несмотря на столь явное негостеприимство с твоей стороны, – Мурфестофель снова потянулся и зевнул, обнажив два ряда белоснежных острых зубов. – Кость – это, конечно, мелковато. Скажем, мне известно, что ты бы хотел сменить имя. Очень хорошо тебя понимаю, имечко твое, м-да… Хочешь что-нибудь поэтичное и тоже музыкальное? Лоэнгрин, например?
– Это ещё кто?
Честно признаться, Элтонджону явно не хватало общего образования. Единственным источником знаний для него служил телевизор. Пёс очень любил устроиться на диване, расставив в разные стороны свои уши-локаторы, и внимательно смотреть на яркие движущиеся картинки. Особенно ему запомнилась передача про английскую королеву и её любимых собак – корги! – живущих при дворе и окружённых почётом и уважением.
– Ты про лебедей что-нибудь слышал? – продолжал между тем настойчивый кот.
– Это гуси такие? – песенку «Жили у бабуси два весёлых гуся» Элтонджон слышал в одном из мультфильмов.
– Так, понятно. Лоэнгрин не подходит, – кот закрыл глаза и на секунду задумался. – Агенобарб? Фемистоклюс? – Мурфестофель блаженно замурлыкал, а Элтонджон непроизвольно зарычал. – Тоже нет? Ты не торопись, подумай как следует. А я к тебе в другой раз загляну.
С этими словами искуситель исчез так же неожиданно, как и появился.
«Наверное, это был сон, – решил Элтонджон. – Имя поменять? И чего это я, в самом деле, хотел его менять? Мне ещё повезло. По сравнению с Эминемом моё имя звучит очень даже ничего. Опять же английской королеве наверняка бы понравилось».
Вскоре пёс, отныне весьма довольный и даже гордящийся своим именем, и думать забыл о странном сне.
Но вот хозяева вновь ушли куда-то без любимой собаки, и только Элтонджон начал подрёмывать, как над его ухом раздался уже знакомый голос:
– Ну как? Пожелаешь чего-нибудь? Может быть, ты хочешь жить при английском дворе?
Посмотрев на шкаф, Элтонджон, как и ожидалось, обнаружил там кота. Только на этот раз тот был гигантским палевым персом, сквозь длинную густую шерсть которого еле виднелся угольно-чёрный бархатный ошейник, украшенный искусно вырезанным из слоновой кости собачьим черепом. Изначально презрительное выражение кошачьей физиономии усугубляли зловещие разноцветные глаза, благодаря которым Элтонджон и узнал своего «старого знакомого».
– А, это ты, как бишь там тебя, Муркин Трюфель?
– Мурфестофель, – терпеливо поправил пса «Кот мира сего». – Так как же насчёт переезда в Великую Британию? Могу устроить приглашение, визу, перелёт в бизнес-классе.
– А откуда ты знаешь про королеву? – поинтересовался корги, который, чего уж греха таить, иногда позволял себе помечтать о роскоши Букингемского дворца.
– Есть многое на свете, друг Горацио… – начал было Мурфестофель.
– Ну ты тупой! Меня Элтонджон зовут. Я тебе уже говорил, – перебил кота корги.
– Извини, проехали. Издержки классического образования, – вздохнул кот и как бы про себя добавил: – До чего же тяжело стало работать!
Элтонджон глубоко задумался. Конечно, заманчиво было бы в мгновение ока осуществить давнишнюю мечту. Хотя… Вот сколько там у королевы этих самых корги? Ласки на всех у неё явно не хватает. Да и заботится о них наверняка не она сама, а какие-нибудь придворные «корги-мейстеры». То ли дело Элтонджон – единственный, любимый, избалованный действительный член семьи своих хозяев. Почти король! И потом, что же?! С обожаемыми хозяевами придётся расстаться ради какой-то там «старушки в шляпке»?! Ну уж нет! Не бывать этому! Не нужен нам берег британский, и никакой дворец тоже не нужен. Уютный старый диван с телевизором намного лучше. «И как это я раньше не замечал, что живу счастливее собак английской королевы? – сам себе удивился Элтонджон. – А этот Трюфель предлагает мне хозяев предать?!»
– Брысь! – от возмущения вместо ответа рявкнул пёс и даже подпрыгнул на своих коротеньких лапках, стараясь зубами достать до кончика кошачьего хвоста.
– Пфуи, моветон! – прошипел кот и пригладил лапой усы. – Какой ты горячий! А как же благородный аристократический английский темперамент? Хотя о чём это я? Да, при дворе ты явно не приживёшься. Но у тебя ещё есть время. Я наведаюсь попозже, когда твои эмоции перестанут властвовать над разумом.
Видение исчезло, и корги остался один, весьма довольный собой. «Вот ведь прицепился, настырный котяра! В следующий раз обязательно за хвост укушу. Это и будет моё самое заветное желание!» – с удовлетворением подумал он, наконец-то засыпая на подушках, как какой-нибудь принц Уэльский.
Следующий раз не заставил себя долго ждать. Теперь перед Элтонджоном явился нарочито беспородный, толстый и плешивый кот так называемого «пролетарско-помоечного» окраса. Его отличали совершенно бандитский вид, рваное ухо и зверский взгляд «романтика с большой дороги». Никакого ошейника на нём не было, а его разные глаза на этот раз даже гармонировали с общим обликом.
– Вот смотрю я на тебя и завидую. Кажется, тебе действительно больше нечего желать. Наверное, я проиграл. Что ж. Произнеси фразу «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!», подтверждающую твоё довольство жизнью, и расстанемся друзьями.
Кот затаил дыхание. Он хорошо знал, что его коллеге и почти тёзке, работающему с людьми, пришлось в своё время вынести, прежде чем добиться от одного немца по имени Фауст этого сакрального признания. Чтобы как-то разрядить обстановку и отвлечь собеседника от ненужных размышлений, Мурфестофель начал довольно громко и разнузданно мурлыкать известный мотивчик про Владимирский централ.
– Остановись, мгновенье, говоришь? – бедный Элтонджон тоже весь напрягся, не понимая, где на этот раз скрыт подвох. – А чегой-то мне одно какое-то мгновенье останавливать? – пошёл он наконец в атаку, внезапно почувствовав вдохновение. – Да счастливых мгновений у меня сотни на дню: и когда я просыпаюсь утром рядом с хозяевами, и когда со мной идут гулять, и когда я с другими собаками играю, не говоря уж о том, когда меня кормят и чешут мне пузо перед телевизором. Вся моя жизнь – одно сплошное счастливое мгновение! Если тебя любят, то и желать больше нечего! А тебя, кстати, я сейчас за хвост укушу!
Мурфестофель тяжело вздохнул: «Опять не повезло». Потом машинально поджал хвост и, безнадёжно махнув лапой, растворился в воздухе. Больше Элтонджон его никогда не видел.
В самом деле, что могут сделать всякие коты-искусители тем собакам, в жизни которых царствует Любовь?
Лунный Пьеро
Бойтесь своих желаний – они могут исполниться.
Восточная мудрость
Порыв ветра разорвал надвое огромную зловещую тучу, наползавшую из-за горизонта, будто раздвинул занавес из тяжёлого чёрного бархата. На несколько мгновений зеленоватый свет полной луны озарил мрачные вершины далёкого елового леса и старый дом с островерхой черепичной крышей. Новый порыв ветра вновь сомкнул тучу-занавес, и в наступившей темноте послышался надрывный, леденящий душу вой, полный ярости и неизбывной муки…
Студент философского факультета Мюнхенского университета Рудольф Кесслер обожал романы в жанре horror. Особенно его привлекали истории об оборотнях. «Вот бы и мне каждое полнолуние обретать необузданную первобытную силу дикого зверя, чувствовать своё могущество, возможность отомстить любому из врагов, ощущать жгучий вкус живой тёплой крови и упиваться полной вседозволенностью и безнаказанностью!» – мечтал будущий бакалавр философии, прекрасно осознавая бесплодность своих желаний.
Рудольф не был обычным бедным студентом. Его отец, преуспевающий бизнесмен, владелец довольно крупного издательского дома, после скоропостижной смерти жены одно время пытался наладить с сыном контакт. Кесслер-старший стремился сделать из наследника продолжателя своего дела, но между ним и юношей, витавшим в облаках, было слишком мало общего. В итоге отец предоставил сына самому себе и лишь поддерживал материально, чтобы тот ни в чём не нуждался. «Пусть сначала перебесится и остепенится, а там посмотрим», – рассуждал он. Рудольф переехал из городского особняка в маленький загородный домик, когда-то принадлежавший его тётке, и зажил в своё удовольствие, не особенно обременяя себя учёбой, устраивая вечеринки для сокурсников и читая на ночь бесконечные истории об оборотнях.
Жизнь его была бы вполне счастливой и беззаботной, если бы не одно обстоятельство, во многом отравлявшее спокойное существование. В соседнем доме жил одинокий старик, имевший карликового абрикосового пуделя по кличке Пьеро. Пёс, несмотря на свои малые размеры, отличался исключительно зловредным характером и объектом своих нападений избрал как раз Рудольфа. Завидев ещё издали, как тот приближается к своему дому, Пьеро норовил выскочить за ограду, подбежать и укусить студента за ногу, ну, в крайнем случае, порвать ему штанину. При этом он непрерывно заливисто лаял, и от его тонкого визгливого лая у юноши мгновенно начиналась головная боль. Рудольф всей душой возненавидел маленького негодника и про себя желал ему всех возможных собачьих неприятностей, какие только мог придумать. В своих «оборотнических» фантазиях он начинал свою «кровавую жатву» с мерзкого пуделя, находя в этом хоть какое-то мрачное мстительное удовлетворение. И ни разу ему не приходило в голову, что собаки не будут просто так бросаться на кого-то, что они чувствуют человека гораздо лучше, чем сам человек, и знают что-то такое, чего людям знать не дано…
Приближалось Рождество, а вместе с ним и долгожданные каникулы в университете. Отец решил сделать Рудольфу подарок и отправить его на неделю отдохнуть в Прагу – город, в котором давно хотел побывать мистически настроенный студент. Рудольф был счастлив. Целую неделю он бродил по узким средневековым улочкам Праги, овеянной таинственными преданиями, посещал мрачные замки, пил пиво в подвальчиках у Староместской площади и чувствовал себя то алхимиком, вырвавшимся на свет Божий из своей душной лаборатории, то легендарным императором Рудольфом II, то Фаустом, страстно желающим встретиться где-нибудь у подножия Далиборки с самим дьяволом, исполняющим желания. К тому же целую неделю Рудольфа никто не пытался исподтишка укусить.
В последний вечер, утомившись от длительной прогулки и изрядно продрогнув на пронизывающем зимнем ветру, юноша зашёл в неприметный кабачок неподалёку от Пражского града, мистического сердца Праги. Взяв кружку тёмного «Будвайзера», Рудольф только приготовился сделать первый глоток густой тягучей пены, как услышал за спиной приятный бархатный голос, обратившийся к нему по-немецки:
– Молодой человек, разрешите мне присесть за ваш столик?
Рудольф был рад встрече с земляком и возможности пообщаться на родном языке. Он заказал пиво своему случайному собеседнику и только теперь с интересом обратил на него внимание. Человек, представившийся Людвигом Циффером, был очень высокого роста, с резкими чертами лица, обрамлённого длинными чёрными волосами, чуть тронутыми сединой. Его кожа была неестественно тёмной, почти бурой, словно обожжённой многолетней работой у плавильной печи или в кузнице, отчего Рудольф про себя дал ему прозвище Кузнец.
– Вы почти угадали, – словно прочитав мысли студента, вновь заговорил Циффер, – я действительно долгое время работал кузнецом. Кузнецом чужого счастья, – загадочно добавил странный господин. – Вы мне очень понравились, я почувствовал родственную душу. И поэтому я хочу оказать вам одну услугу. Я могу исполнить самое заветное ваше желание. Цена обычная, вы её наверняка знаете…
«Всё ясно, – с тревогой подумал Рудольф, – это местный сумасшедший. Если его разозлить, он может стать опасным.
С сумасшедшим надо быть ласковым, во всём с ним соглашаться и постараться скорее от него отделаться». А вслух сказал:
– Право же, я недостоин ваших трудов. Да и желаний у меня никаких нет. Вам следует облагодетельствовать кого-нибудь другого.
– Есть, есть у вас одно желание, сжигающее вас изнутри. Я могу его исполнить, – жарко зашептал Циффер на ухо Рудольфу.
– Ну ладно, исполняйте. Цена ваша меня устраивает. – Чтобы скорее освободиться от неприятного собеседника, Рудольф даже не попытался выяснить эту пресловутую цену.
– Будет исполнено! – радостно воскликнул сумасшедший и, к облегчению Рудольфа, быстро покинул кабачок.
Настроение юноши было испорчено. Бросив деньги на стол и не допив пива, он также покинул заведение и постарался забыть безумного Кузнеца и его обещание.
Вернувшись домой, Рудольф зажил своей обычной спокойной жизнью. К тому же он отметил одно обстоятельство, чрезвычайно порадовавшее его: несносный Пьеро больше не пытался облаять и укусить соседа, а при виде его, скуля, бросался наутёк.
…Этой ночью Рудольфу не спалось. Всё тело его странно болело, суставы ломило, как при сильном гриппе; юношу бросало то в жар, то в холод, а на сердце ни с того ни с сего навалилась такая тоска, что хотелось по-волчьи выть на луну, светившую сквозь неплотно закрытые шторы. «Всё ясно, я заболел, у меня высокая температура», – решил Рудольф и попытался встать с постели, чтобы взять из аптечки градусник. Вдруг ноги его подкосились, он упал на пол, больно ударившись головой о спинку кровати, и в свете луны с ужасом увидел, что рука его начинает на глазах менять форму и покрываться шерстью, превращаясь… в звериную лапу. Боль стала невыносимой, обоняние обострилось в десятки раз, юноша уже не лежал на полу, а стоял – стоял на четырёх лапах, непроизвольно помахивая невесть откуда взявшимся хвостом!
«Этого не может быть!» – молнией мелькнула в его мозгу последняя «человеческая» мысль, сменившаяся совершенно непреодолимым желанием – нет, не убивать! – а срочно найти жёлтый резиновый мячик, похожий на маленькую луну, который Рудольф потерял ещё ребенком, будучи в гостях у тётки. «Какой, к чертям собачьим, мячик?! – рассуждал уже не человек, а оборотень (Кузнец сдержал своё обещание, знать бы ещё, какую цену он тогда запросил!) – Вот сейчас я выйду на улицу и перегрызу горло первому, кто встретится мне на пути!»
Но почему-то эта мысль совсем не доставила новоявленному представителю нечистой силы ни малейшего удовольствия. Его сознание словно раздвоилось. «Фу, перегрызать горло! Вот поиграть в мячик, который будет так забавно подскакивать по полу, за которым можно погоняться в хорошей компании, хотя бы с тем симпатичным собратом, что живёт по соседству, – это я понимаю! Это весело!»
«Весело?! Оборотню не должно быть весело! Оборотень должен убивать! И в первую очередь мерзких пуделей, не дающих ему прохода!»
«Но мячик – это гораздо, гораздо увлекательнее! И вообще, какое существо на земле может быть более милым и прекрасным, чем пудель?»
«Какое?! Вот я сейчас подойду к зеркалу и покажу тебе, то есть самому себе, кто самый лучший!»
Оборотень подбежал к большому старинному зеркалу, висевшему в прихожей, оскалил пасть и глянул в запылённое стекло. Такого потрясения он не испытывал даже в тот момент, когда впервые осознал себя страшным оборотнем! Из зеркала на него смотрел, забавно виляя курчавым хвостиком, маленький абрикосовый пудель с трогательной взбитой чёлочкой и бантиками на ушах.
…Рудольф Кесслер едва оправился после тяжёлого гриппа (врачи говорили, что от высокой температуры у него даже был бред) и впервые вышел на улицу прогуляться. На соседнем дворе его давний враг, пудель Пьеро, гонялся за любимым потрёпанным резиновым мячиком. Увидев Рудольфа, пёс перестал играть и настороженно потянул носом воздух. Рудольф подошёл вплотную к забору и прошептал:
– «Отныне мы с тобой не враги, а друзья. Ведь мы оба собаки. Только ты Пьеро солнечный, а я… лунный. Кода я найду свой потерянный мячик, мы с тобой вместе поиграем в него, хорошо?»
И пудель, словно поняв своего бывшего врага, первый раз дружески вильнул ему хвостом…
Преступление века
Гости съезжались на дачу… Нет, к Пушкину дальнейшие события не будут иметь ровным счетом никакого отношения. Гости съезжались к новой королеве подиума, звезде столичного мира высокой моды Еве Гефсиманской (по паспорту Галине Колыбан), только что вернувшейся из Милана, где она произвела фурор на показах последней коллекции «Весна – лето 2008». Свой приезд она решила отметить узким кругом в загородном доме в подмосковном Ильинском. И совершенно случайно в этот «ближний круг» попала и я, корреспондент журнала «Разум, тело, дух» Анастасия Путилина. Между прочим, семейная легенда гласит, что среди наших предков был знаменитый начальник Петербургской сыскной полиции Иван Дмитриевич Путилин, но в истории я не сильна и вообще не уверена, что такой человек существовал в действительности.
Я была вызвана в кабинет главного редактора и получила очередное срочное задание – взять у Гефсиманской интервью. Честно признаться, я расстроилась. Почему посылают меня? Я веду колонку, посвящённую искусству, беру интервью у известных писателей, артистов, художников. Конечно, среди них попадаются, мягко говоря, не самые приятные личности, но, по крайней мере, всегда знаешь, что, если разговор «о личном» не складывается, можно перевести его в русло их профессии, записать рассуждения «о высоком и вечном» и таким образом «спасти» ситуацию. Но о чём, простите, разговаривать с моделью? О влиянии модных тенденций Гуччи на… да всё равно на кого! В моде я ровным счетом ничего не понимаю и открыто считаю, что серьёзно относиться к «тряпкам» просто недостойно мыслящего существа. К тому же я была уверена, что Гефсиманская обязательно окажется, простите, стервой и дурой.
– Хохлова в отпуске, материал нужен срочно. Не мужчин же мне посылать. Поедешь ты, и точка! – решительно прервал все мои возражения главный.
Телефонный номер Гефсиманской я набирала с тяжёлым сердцем. Трубку долго никто не брал, но наконец я услышала высокий, почти детский голос.
– Какой журнал? «Разум, тело, дух»? Анастасия? Минуту подождите, моя собака схватила брелок от мобильника. Сейчас я отстегну его…
Собака? У неё есть собака? Я почувствовала настоящее облегчение. Вот та спасительная тема, на которой можно построить интервью. Дело в том, что я самозабвенно обожаю собак. Зная эту мою страсть, коллеги по работе два года назад подарили мне щенка мопса, получившего звучное имя Рудольф Второй. Мой мопс был назван именно так, с одной стороны, в честь загадочного императора Рудольфа II Габсбурга (взгляните на портрет любого Габсбурга и согласитесь, что мопсы, с их характерной внешностью, весьма напоминают представителей этого королевского рода), а с другой – пёс действительно был у меня вторым: первый скончался незадолго до появления в моей жизни Руди.
– Приезжайте сегодня вечером в мой загородный дом, – вывела меня из задумчивости Гефсиманская, – не по телефону же вы будете меня допрашивать? Времени встречаться специально у меня нет, а так вы и отдохнёте, и материал получите. И ещё. Если у вас есть собака, обязательно привезите её. У вас кто? Мопс? Мальчик? Замечательно! Будет моей Джессике компания.
А она, оказывается, совсем и не стерва. Не ломалась, сразу пригласила к себе, да ещё и собак любит. Может, всё не так страшно и я с блеском выполню задание?
В назначенный час я стояла у ворот роскошного особняка, прижимая к груди недовольно сопящего Руди: ему очень не нравится, когда его сгоняют с любимого дивана и везут неизвестно куда и неизвестно зачем в душной и тряской машине. А вдруг к ветеринару на очередную прививку?
Первое, что мы услышали, был высокий заливистый лай, такой же «детский», как и голос хозяйки, которая шла нам навстречу, неся на руках свою Джессику, оказавшуюся йоркширским терьером. Как и положено «гламурной» собачке, на её голове красовался розовый бант, усеянный блёстками.
– Какой у вас очаровательный уродец! – приветствовала нас Ева.
Уродец?! По моему глубокому убеждению, мопсы самые трогательные, умные, милые и прекрасные собаки. И тот, кто считает иначе, просто достоин жалости! Вслух я, разумеется, этого не произнесла.
– Вот йорки – это воплощённое изящество, – продолжала модель. – И тот, кто думает по-другому, абсолютно лишён вкуса и чувства прекрасного. Не правда ли?
Скрепя сердце я поспешила согласиться – надо же было расположить к себе звезду. Но в душе опять поселилась стойкая уверенность в том, что мы не найдём общего языка. Одно имечко её «собако-кошки» чего стоит!
– Вот, знакомьтесь. Мои подруги Оксана и Анжелика. Оксана занимается разведением йорков, но моя Джессика – член более элитного клуба, – сообщила Ева. – Без обид! – тут же обратилась она к помрачневшей Оксане и добавила: – Анжелика тоже модель, но интервью вы будете брать не у неё, а у меня! Ха-ха-ха! – Анжелика не подала виду, что слышала последние слова Евы, а та продолжала: – Павел, муж Анжелики. А это Игорь. Он, как и вы, здесь по долгу службы. Уговаривает меня подписать годовой контракт с его фирмой. Ни за что! Но к чёрту работу, давайте веселиться!
Стремительно смеркалось, Игорь предложил отметить начало праздника торжественным салютом.
– Я с собой несколько петард привёз. Думал отпраздновать фейерверком заключение контракта. Но раз не судьба, не пропадать же им!
Идея всем очень понравилась. Я покосилась на Руди, бегавшего по саду и изучавшего незнакомую обстановку. Прекрасно зная, что салюта мой умница не боится, я успокоилась.
Отгремели последние залпы, вся компания потянулась в дом.
– Джессика, ко мне! Где ты, девочка? – позвала Ева. Но собачки нигде поблизости не было видно.
Я огляделась по сторонам. Руди тоже куда-то подевался. «Наверное, они убежали за дом, подальше от такого грохота», – подумала я, взяла со стола оставленный кем-то карманный фонарик, так как ради пущего эффекта во время салюта в саду потушили всё освещение, и, завернув за угол, очутилась перед баней. Оказывается, Ева Гефсиманская (она же Галина Колыбан) обожала настоящую русскую баню, предпочитая её модным саунам. К задней стене бани притулилась поленница с дровами. Возле неё я и обнаружила своего мопса. Он был занят очень странным делом: издавая сдавленные всхлипывающие звуки, Руди, как мне показалось, самозабвенно пытался своей курносой мордочкой запихнуть что-то между дровами. Мопс никогда не делал «заначки», мгновенно поглощая всё съедобное, до чего только мог дотянуться. Поэтому я очень удивилась, увидев как Руди старается что-то спрятать в дровах. А звуки… Конечно, мопсы хрюкают, сопят, храпят, наверное, и всхлипывают. Вот только мне от него подобной «арии» слышать ещё не приходилось.
– Эх ты, джентльмен! Помог бы лучше поискать свою барышню! – попеняла я Рудику. Увидев меня, он с ещё большим рвением начал «закапываться» в дрова.
– Немедленно прекрати! Ко мне! – приказала я собаке, и пёс вынужден был подчиниться. Подбежав, мопс сделал попытку тут же снова кинуться к поленнице, но был пойман и взят на руки. Всю дорогу к дому обычно спокойный и флегматичный Рудик отчаянно рвался на свободу. Я впервые видела его в таком возбуждённом состоянии. Входя на террасу, мы услышали повышенные голоса, а ещё через мгновение меня чуть не сшибла с ног выбежавшая вся в слезах Оксана.
– Ни минуты здесь больше не останусь! Надо же! Обвинить меня в похищении её собаки! Да в мой питомник сейчас таких кобельков из Испании привезут! Такой элитный помёт будет, что её несчастная собачонка вообще больше на выставке ни одной медали не возьмёт!
Не успели мы с Руди подняться на последнюю ступеньку, как опять пришлось спешно посторониться. Поддерживая под руку Анжелику, мимо нас промчался Павел, на ходу утешая супругу:
– Да у неё просто крыша поехала! Завидует она тебе, душа моя, вот и придумывает неизвестно что. Видано ли дело – я похитил собаку, чтобы выбить эту сумасшедшую из колеи и таким образом пропихнуть на её место тебя! Ты и так самая лучшая. Вспомни, что сказал тебе на последнем показе Слава Зайцев? В гробу мы видали таких подруг вместе с их дурацкими собаками!
Уже в дверях мы столкнулись с Игорем. Он никуда не спешил и не ругался. Увидев меня, спокойно сказал:
– Счастливо оставаться! По-моему, вам одной ещё не наговорили всяких гадостей.
Так что, готовьтесь. Слава Богу, что контракт сорвался, а то пришлось бы работать с чокнутой истеричкой. Надо же придумать такое: якобы я из мести похитил её собаку! Кстати, надо будет предложить контракт этой самой Анжелике. А что? Она вполне себе ничего.
В полной растерянности я вступила на террасу, отпустила Руди и подошла к рыдающей Еве. Мысли путались. А вдруг собаку действительно украли? Ведь, если разобраться, мотив был у каждого из приглашённых «друзей». Конечно, с точки зрения здравого смысла всё это полный бред. Но не надо забывать, что я нахожусь среди представителей «мира гламура», а здесь возможно всё. Я совершенно растерялась. Что делать дальше? Утешать Еву почему-то не хотелось, но, как-никак, я на службе… А вот Руди мог себе позволить снова куда-то смыться.
– Не переживайте так, найдётся Джессика, – неуверенно пробормотала я.
Вдруг в меня ткнулось что-то мокрое и противное. Наклонившись, я обнаружила запыхавшегося Руди, стоявшего на задних лапах и пытавшегося всунуть мне в руку изжёванный кусочек картона, оказавшегося остатками упаковки от петард.
– Фу! Нашёл время! – рассердилась я. И тут в моей голове молнией сверкнула догадка.
– Скажите, Ева, а ваша собака случайно не боится салюта? Ведь она могла убежать, не разбирая дороги, в панике забиться куда-нибудь. А теперь просто не может оттуда выбраться.
Я вспомнила, как мой первый пёс однажды чуть не потерялся именно таким образом.
– Вы тут посидите, успокойтесь, а я пойду в сад и поищу вашу Джессику. Руди!
Мопс опрометью бросился к двери. У меня мелькнуло подозрение, что он знает, куда нужно идти, и я послушно последовала за ним, освещая путь фонариком. У поленницы он вдруг остановился как вкопанный и выжидательно посмотрел на меня. До моего слуха вновь донеслись всхлипывающие звуки. Только теперь я была твёрдо уверена, что их издавала вовсе не моя собака. Наклонившись, я обнаружила щель между двумя вертикально стоявшими брёвнами, подпиравшими поленницу снаружи. В слабом свете фонарика блеснуло что-то розовое… Вскоре дрожащая и несколько помятая Джессика (бант она потеряла во время освобождения из «дровяного» плена) восседала на коленях рыдающей, теперь от счастья, хозяйки.
…Мы быстро справились с интервью, благодарная модель отвечала на все мои вопросы. А мне отчаянно хотелось домой. Уже сидя за рулём, я разговаривала с Руди. Общаться с ним было намного приятнее, чем с самовлюблённой дурочкой, с одной стороны, навязывающей своей собаке банты на голову, а с другой – даже не знающей, что крошка смертельно боится громких звуков. Кстати, интересно, как Ева после всего, что произошло, будет налаживать отношения с подругами и коллегами?
– Ты один в этой компании сохранил светлую голову, сразу нашёл свою подружку, пытался ей помочь. Только глупые люди, занятые исключительно собой, тебя не понимали. Я тоже хороша, растерялась совсем, даже начала верить в похищение. Прости меня. Вот сдам статью, получу гонорар и куплю тебе сразу несколько упаковок твоего любимого собачьего печенья. Ты самый умный и прекрасный пёс на свете!
Руди сидел рядом со мной на переднем сиденье и всем своим видом словно говорил:
«Подлизывайся, подлизывайся. Что бы вы без меня делали? И интервью твоё дурацкое не состоялось бы. Но за печенье спасибо, печенье я люблю. С печеньем мы с тобой ещё и не такие преступления века раскроем. Ведь недаром же ты носишь кличку Путилина!»
Водный мир
«Как следует разбежаться и отчаянно врезаться в резаться в самую середину огромной и шумной стаи этих раскормленных туристами, наглых, горластых голубей, чтобы они от страха со свистом и хлопаньем крыльев порскнули врассыпную, роняя перья и едва не задевая головы сидящих за уличными столиками посетителей кофеен на площади Сан-Марко! Что может быть веселее!» – мечтал пёс, при этом спокойно и послушно лёжа у ног своей хозяйки, пришедшей устроить себе праздник души и выпить чашечку кофе в историческом кафе «Флориан». Пёс родился и вырос в Венеции и не знал, что на свете существует что-то ещё, кроме родной роскошной квартиры на Рио-ди-Сан-Маурицио, регулярных прогулок по узким извилистым улочкам и «вооружённых» длинными толстыми «палками» отвратительных злобных гондольеров, из-за которых – пёс был абсолютно в этом уверен! – его и не пускали поплавать в прохладных мутноватых водах многочисленных каналов, чего ему так не хватало, особенно в жаркие летние дни.
А вот его хозяйка знала… Мария – ах, до чего же по-итальянски звучало имя любимой хозяйки! – родилась и выросла в далёкой Москве, закончила институт иностранных языков, работала синхронным переводчиком с итальянского и на одном из торжественных приёмов в посольстве познакомилась с успешным предпринимателем-венецианцем. Бурный роман завершился свадьбой, и вскоре сеньор Риккардо Джустиниани увёз свою русскую супругу в родную Венецию, которую она вскоре полюбила всей душой. Нет, Мария совершенно не скучала по пыльной и суетливой Москве, бесконечным автомобильным пробкам и своей малогабаритной квартирке в Беляеве. Старинные готические и барочные кружевные палаццо, романтические лабиринты каналов, пляжи Лидо, захватывающее великолепие Дворца Дожей она не променяла бы теперь ни на что на свете. Ни на что, кроме… домика своей бабушки на самой окраине Вереи – крошечного русского городка, находящегося в ста двадцати километрах от столицы. На самом деле Верея была всего-навсего большой деревней и городом называлась исключительно из уважения к древнему происхождению и славному историческому прошлому. Именно в этом деревенском городе, или городской деревне, Мария в детстве проводила все свои летние каникулы. Неоглядные просторы, заповедные леса, одноэтажные избушки, которые зимой чуть ли не до самой крыши заметает снегом, – отсутствие этих простых и не оценённых в прежние годы родных красот не позволяло Марии чувствовать себя до конца счастливой. Тем более что муж часто оставлял её наедине со своими думами, отлучаясь в бесконечные заграничные командировки по делам бизнеса.
Чтобы жена не чувствовала себя совсем одинокой, он два года тому назад подарил ей щенка «самой венецианской породы» – итальянской водяной собаки, или лаготто романьоло. Мария назвала своего курчавого маленького «ребёнка»… Ну как бы назвал свою собаку русский человек, живущий в Венеции? Догадываетесь? Правильно! Дожик!
И вот теперь, пока Мария допивала кофе и уносилась мечтами неизвестно в какие далёкие дали, Дожик отчаянно боролся с собой: ему так хотелось сначала разогнать надоедливых голубей, бесстрашно клюющих крошки чуть ли не у самого его носа, а потом, не снижая скорости, умчаться в сторону Большого канала, с разбега нырнуть в воду и плавать, плавать, плавать – не будь он чистокровной итальянской водяной собакой! Лишь нежелание огорчать хозяйку и воспоминание о проклятых гондольерах, которых пёс ненавидел всеми фибрами своей собачьей души, удержали Дожика от этих подвигов. Но сегодня что-то уж больно долго Мария сидит в любимом кафе – просто никакого терпения не хватит! Сначала пёс лежал, закрыв глаза и притворившись спящим, потом встал на задние лапы, положив передние на колени хозяйке и преданно заглянув в глаза, наконец, призывно тявкнул и потыкался носом в её ладони.
– Ну всё, всё. Идём. Просто я замечталась, как мы все вместе – заметь вместе с тобой, ведь всё равно тебя оставить не с кем – поедем зимой на мою родину, в домик моей бабушки, в Верею. Вчера Риккардо мне обещал такой подарок на Рождество, у него ведь тоже будут каникулы. Дожик, ты увидишь настоящую русскую деревню, настоящий снег. Ты знаешь, что такое снег?
Дожик не знал, но преданно завилял хвостом и с того дня тоже стал ждать поездки к этому неведомому снегу – ведь хозяйка может предлагать лишь что-то очень-очень хорошее.
Дни летели незаметно. Наступило Рождество, а за ним и долгожданная поездка. Вылет из аэропорта Марко Поло и сам полёт Дожик помнил плохо: его посадили в тесную переноску, совершив таким образом форменное насилие над свободолюбивой собачьей личностью, разлучили с хозяевами, куда-то повезли. Порядком разволновавшись, чувствуя себя обманутым и обидевшись на весь свет, пёс наконец заснул тяжёлым и неспокойным сном. Уже в Москве, пока Риккардо оформлял прокат машины, Мария освободила Дожика из «переносной тюрьмы», взяла довольно тяжёлого пса на руки, почесала его курчавую шёрстку. Успокоившись, уставший и измученный Дожик снова заснул и даже не почувствовал, как Мария, сев на заднее сиденье машины, положила его голову к себе на колени и всю долгую дорогу до Вереи продолжала почёсывать ему шейку и за ушком…
Мягко дёрнувшись, машина остановилась. Дожик проснулся, радостно вскочил и нетерпеливо царапнул лапой дверцу. Дверца открылась, Дожик выпрыгнул из тёплого, пахнущего кожей салона и… сначала в панике запрыгнул обратно. Перед ним, насколько хватало глаз, расстилалось море белой, сверкающей, холодной на ощупь пены! Страшно! Но любопытство взяло верх. Осторожно потрогав одной лапой «пену» и поняв, что она не опасна, Дожик предпринял вторую попытку выйти из машины. Теперь он всеми четырьмя лапами утопал в чём-то прохладном (жёсткая и густая шерсть лаготто одинаково хорошо защищала и от жары и от холода), в чём-то пахнущем невероятной свежестью, в чём-то очень приятном. Внезапно пёс почувствовал, словно в каждой клеточке его существа пузырьками начинает вскипать острая радость. Захотелось бегать по этой «пене», прыгать в неё, подбрасывать её носом в воздух, валяться в ней на спине!
– Ну, чего ты замер? – подбодрила Дожика Мария. – Это и есть снег! Я же тебе обещала, что будет весело!
Разрешение было получено. Пёс начал самозабвенно носиться по снегу – благо поле, покрытое нетронутым снежным покрывалом, начиналось прямо за воротами бабушкиного дома. Зимой темнеет рано, но от снега исходило такое волшебное, чудесное сияние, что Дожик был буквально очарован открывшейся перед ним совершенно фантастической картиной: снег сверкал и переливался от не выключенных до сих пор фар машины, на него ложились таинственные тени, на горизонте темнела полоса леса, а позади призывно горело неярким уютным светом окно маленького домика с нахлобученной на крышу такой же сверкающей мохнатой шапкой.
Наконец, набегавшись и извалявшись в снегу по самые уши, Дожик влетел – ему действительно казалось, что у него за спиной выросли крылья, – в сени. «Интересно, – думал пёс, – эта пена, этот снег на вкус совсем как вода. А каково мне будет, когда она высохнет на моей шкуре?» Зайдя в тёплую комнату, Дожик стал внимательно следить за «испачканными» в снегу лапами. И вдруг… Чудеса продолжались – белая пена внезапно превратилась в воду! «Это что же такое получается? Снег – это русская вода? А снежное поле около дома – это просто русский канал, как у нас в Венеции?» Дожик осторожно выглянул за дверь: он опасался, что вот сейчас на белом покрывале появятся ненавистные вездесущие гондольеры. Но ничто и никто не нарушал покоя зимней ночи…
Всю неделю, которую Мария и Риккардо провели в Верее, Дожик не мог до конца насладиться снегом. Пёс понял, что в снег можно прыгать, можно нырять, в снегу можно валяться, закапываться самому и копать глубокие норы, снег можно жевать и «вспахивать» носом, – короче, снег был универсален и поэтому прекрасен! А главное, снег вполне способен заменить собой воду, которую Дожик так любил.
Уезжая домой и вновь терпя ужасные унижения и переживая волнения в аэропорту, пёс твёрдо знал одно: он будет скучать по снегу и ждать – с нетерпением, с ностальгией! – новой поездки на волшебную родину своей любимой хозяйки, где есть такое чудо – СНЕГ!
…Утомившись после длительной прогулки, Дожик спал. На этот раз они с Марией гуляли почти целый день: остановились, как всегда, выпить кофе на площади Сан-Марко (кофе, естественно, пила одна Мария, а псу снова пришлось скучать, считая жирных голубей), прошли до самых Королевских садов и возвратились, обойдя строгий классический фасад театра Ла Фениче, со стороны Рио-делла-Верона. Псу снился странный и необыкновенно приятный сон. Он видел Венецию, укутанную снегом: мохнатые снежные шапки покрывали купола и башенки собора Сан-Марко, свешивались с крыши Дворца Дожей (Дожик почему-то считал этот дворец своим, хотя даже никогда не бывал внутри); в глубоком снегу тонули зловредные голуби; снег (а не вода!) заполнял все каналы, словно ноздреватое тесто выплёскивался из берегов, выливался в улицы и переулки… То здесь, то там в снежном плену навсегда застыли остовы брошенных, забытых гондол… А главное – в этой новой прекрасной снежной Венеции больше не было ни одного гондольера!
Горец
Возвышавшиеся на холме развалины древнего замка Глэнн представляли собой величественное и одновременно грустное зрелище. Казалось, что время особенно жестоко обошлось с этими стенами, словно стремясь стереть даже саму память о той славной далёкой эпохе, когда 24 июня 1314 года[14] войска гордого шотландского короля Роберта I Брюса одержали великую победу при Бэннокберне и освободили родную Шотландию от английского владычества, восстановив её независимость. Тогда неприступный Глэнн принадлежал одному из сподвижников Брюса барону Седрику из клана Мак-Гиров – самому отчаянному смельчаку во всём Хайлэндсе[15]. В битве при Бэннокберне он спас жизнь самому Брюсу, правда, ценой своей собственной…
Ныне Глэнн лежал в руинах, а воспоминания о герое Седрике свято хранил лишь один старик – Артур Мак-Гир. Словно повинуясь зову далеких предков, он регулярно приходил под разрушенные стены замка со своим преданным другом – колли Дунканом, обожавшим длительные прогулки по вересковым холмам. Артур подолгу сидел здесь, предаваясь одному ему ведомым мечтам, а Дункан весело носился по округе в поисках овец, которых можно было бы попасти: к огромному сожалению собаки, хозяин никак не догадывался завести для Дункана хоть небольшую отару, чтобы тот тоже мог откликнуться на зов предков. А то те немногие глупые овцы, каких ему удавалось иногда встретить, пугались незнакомой собаки и норовили не мирно пастись, а разбежаться по всему Хайлэндсу, к явному неудовольствию своих хозяев.
Второй бедой, преследовавшей Дункана, был живший по соседству старый английский бульдог. Как всякая уважающая себя ШОТЛАНДСКАЯ овчарка, Дункан терпеть не мог этого сноба – АНГЛИЙСКОГО бульдога, само существование которого в непосредственной близости от дункановских владений с зарытыми «на чёрный день» косточками мешало ему спать спокойно. Кстати, не далее как вчера вечером Дункан, возвращаясь с прогулки, застал зловредного бульдога роющим подкоп под живую изгородь двора Мак-Гиров. Немедленно обратив врага в бегство, словно трусливую овцу (бедный бульдог действительно отличался довольно трусливым характером, что, вообще-то, практически не свойственно представителям его породы), Дункан всё же решил, что одну самую заветную баранью косточку надо перепрятать. И теперь бережно нёс в зубах своё сокровище, намереваясь зарыть его под стенами Глэнна: раз любимый хозяин так любит это место, значит, оно самое безопасное на земле и никаким бульдогам сюда не добраться.
В отличие от полного сил Дункана старому Артуру каждый раз тяжело давался подъём к замку. Но он никогда не изменял традиции, словно стремясь разгадать одну многовековую тайну, которую хранила его семья. Дело в том, что сын самого Седрика, прямого предка Артура, считался… незаконнорождённым. Все знали о любви благородного шотландского барона к прекрасной леди Абигайль Мелроуз. Свадьба должна была состояться в середине августа, когда вокруг зацветёт вереск и воздух наполнится волшебным, пьянящим, полным любви ароматом. Но Седрик погиб, не дожив до своего счастья. А через девять месяцев скончалась в родах леди Абигайль, произведя на свет мальчика. Никто не сомневался, что этот ребёнок может быть только сыном Седрика. Говорили, что перед смертью Абигайль пыталась найти какие-то бумаги, подтверждающие, что её союз с бароном всё же был освящён Церковью. Ей не поверили, посчитав, что она просто обезумела от горя и выдаёт свои мечты за свершившийся факт. Впрочем, Роберт Брюс в память о заслугах Седрика повелел сохранить за новорождённым имя Мак-Гиров: потомки маленького Роберта, как в честь короля окрестили младенца, продолжали носить тартан цветов клана и владеть фамильным гербом, в щите которого было изображение собачьей головы – символа преданности и бесстрашия. Однако баронский титул Мак-Гирами был утрачен, а замок Глэнн отошёл короне: рождение бастарда в те времена каралось очень жестоко и покрывало последующие поколения несмываемым позором. Роберту ещё повезло: горцы слишком уважали храброго барона, не пожалевшего жизни за своего короля, и никогда не напоминали Роберту о его сомнительном происхождении. Словно даже после смерти героя Седрика и красавицы Абигайль их души продолжали оберегать сына. Почему спустя столько веков после тех событий Артура тянуло к развалинам, давно уже не принадлежавшим его семье, он и сам не мог понять. Какую-то неведомую щемящую тоску, охватывавшую его каждый раз, как только он касался рукой поросших мхом шершавых камней замковых стен, чувствовал только верный Дункан. «Да, – шептал ему на ухо Артур, – у тебя-то с родословной всё в порядке». И тогда Дункан начинал ощущать себя последней паршивой овцой, потому что ничем не мог помочь любимому хозяину.
Но сегодня Артура особенно утомил тяжёлый подъём. Он сел на землю, прислонившись спиной к нагретому августовским солнцем камню, и, казалось, задремал. Дункан, не теряя времени, начал выбирать место для своего тайника. Легко перепрыгнув пролом стены, он нашёл под полуразвалившейся лестницей очень удобное углубление и начал сосредоточенно копать, не выпуская изо рта косточки, – мало ли вокруг охотников на такое богатство! Правда, вскоре Дункан понял, что выбрал неудачное место: вырыв довольно глубокую ямку, он уже собрался было опустить туда кость, когда лапы внезапно заскользили по какой-то твёрдой и гладкой поверхности. Бросать начатое дело на полпути было не в характере гордого шотландского «горца». Дункан решил во что бы то ни стало откопать мешающий ему предмет и, несмотря ни на что, зарыть любимую косточку именно здесь! Работа продолжалась, и тут в проломе стены показалось лицо Артура.
– Дункан, ты здесь? Чем это ты так занят?
Дункан поднял на хозяина перепачканную в земле голову и виновато заскулил.
Читать бесплатно другие книги:
