Ключи к полуночи Кунц Дин

— В год я покупаю и читаю более сотни книг по японской истории, — сказала Джоанна. — Я посещаю лекции по истории, большую часть моих выходных провожу в древних гробницах и музеях. Это почти, как будто я...

— Как будто что вы? — подсказал ей Алекс.

"Боже, я, наверное, шизофреничка, — подумала Джоанна. — То я подумываю о любовной связи с ним, то в следующую же минуту становлюсь подозрительной и боюсь его. Это его профессия тревожит меня. Частный детектив. Неприятные ассоциации. Возможно, многие люди чувствуют себя неловко и немного параноиками с ним, пока не узнают его получше".

— Джоанна?

Она снова посмотрела на фреску.

— Я думаю, это как будто... У меня навязчивая идея в плане японской истории, потому что у меня нет настоящих собственных корней. Родилась в Соединенных Штатах, выросла в Англии, родители умерли десять лет назад, Иокогама, Токио, Киото, никаких живых родственников...

Алекс перебил ее:

— Это правда?

— Что правда?

— Что у вас нет родственников?

— Никого в живых.

— Никаких там бабушек-дедушек или ...?

— Как я сказала.

— Ни даже каких-нибудь тети или дяди?

— Никого, — она повернулась к нему. О чем говорило его лицо — симпатия или расчет? Участие к ней или подозрение? "Снова я прохожу этот круг, — уныло подумала Джоанна. — Что со мной не так? Почему я так неловко чувствую себя с любым новым мужчиной, так беспокоюсь, что он будет слишком назойлив?" — Вот видите, я приехала в Японию, потому что мне некуда было больше поехать, не к кому было обратиться.

Алекс нахмурился:

— Это необычно. Почти всякий в вашем возрасте имеет, по крайней мере, хоть одного родственника где-нибудь... может быть, не кого вы знаете хорошо, но хоть кого-то.

Джоанна вздрогнула и сказала:

— Ну, если у меня в самом деле и есть кто из близких, то я не знаю о них.

Его ответ был быстрым.

— Я мог бы помочь вам разыскать их. В конце концов, расследование — это моя работа.

— Скорее всего, я не смогу оплатить ваши услуги.

— Цены довольно умеренные.

— А вы действительно купили "роллс-ройсы" на оплату за вашу работу?

— Для вас я сделаю работу за цену велосипеда.

— Спорю, это будет очень большой велосипед.

— Я буду работать за улыбку.

Джоанна улыбнулась.

— Это щедро с вашей стороны. Слишком щедро. Пожалуй, я не смогу этого принять.

— Я спишу эту работу в счет накладных расходов. Это сохранит компании налоговые доллары, поэтому в некотором смысле за работу заплатит правительство Соединенных Штатов.

Алекс весь горел желанием разобраться в ее прошлом, хотя Джоанна и не могла вообразить его причины. Она не была параноиком. Он оказывал давление на нее. Тем не менее, чувствуя, что он бы понял ее больше, чем кто-либо другой, Джоанна хотела поговорить с ним. Между ними складывались хорошие отношения.

— Нет, — решительно сказала она, — забудьте об этом. Даже если у меня и есть родственники где-нибудь, они мне чужие. Я для них ничего не значу. Вот почему для меня так важно с головой окунуться в историю Японии и Киото. Теперь это мой родной город. Это мое прошлое, и настоящее, и будущее. Меня здесь приняли. У меня нет корней, как у других людей: их выкопали и сожгли. Так, может быть, я смогу завязать для себя те глубокие культурные связи, чтобы стать основательницей нового родового дерева, которое будет расти здесь, и, возможно, эти новые корни будут также хороши, и сильны, и значительны, как те, что погибли. В действительности, у меня нет выбора. Мне необходимо чувствовать, что я принадлежу не к ветви удачливых эмигрантов, а являюсь частью этой милой страны. Принадлежу... буду надежно и глубоко привязанной ко всему этому, как ниточка к ткани. Мне нужно отчаянно быть этой ниточкой, чтобы раствориться в Японии. Много дней ... ну, во мне была ужасная пустота. Не всегда. Только время от времени. Но когда она приходит, то захлестывает меня с головой. И я верю, ... я знаю, что, если полностью сольюсь с этим обществом, я не буду больше страдать от нее.

Говоря так, Джоанна могла позволить себе почувствовать ту приятно необычную близость с Алексом, будто они всю жизнь были любовниками и теперь блаженно отдыхают в постели. Она рассказывала ему вещи, которые никогда никому не говорила. Стены замка раздвинулись, очертания их стали расплывчатыми и даже менее реальными, чем суетливая проекция на экране. Несмотря на свое обычно сильное желание уединиться и свою слегка параноидальную реакцию на него, как на частного детектива, Джоанне нравилось быть с ним. У нее возникло желание обнять Алекса, но она понимала, что это преждевременно.

Алекс говорил так тихо, что она едва могла слышать, как он произнес:

— Пустота? Довольно странный выбор слова.

— Я думаю, что это то и есть.

— А что вы подразумеваете под этим словом?

Джоанна поискала слова, которые могли бы передать ту пустоту, неприятное чувство отличия от всех других людей, как рак, разъедающее, ползущее по ней и все пожирающее отчуждение один или два раза каждый месяц, всегда, когда она, по крайней мере, ожидала его. Периодически она становилась жертвой жестокой, выводящей ее из строя тоски. Одиночество. Это был более подходящий термин для такого состояния. Иногда, без всяких видимых причин, Джоанна становилась уверенной, что она, отвратительно уникальная, отделена и живет в своем собственном измерении за пределами нормального течения человеческого существования. Одиночество. Депрессии, сопровождающие это необъяснимое настроение, были черными ямами, из которых она медленно выкарабкивалась с отчаянной решимостью.

Запинаясь, она сказала:

— Пустота, ...ну, это как будто я — никто.

— Вы хотите сказать, будто вас беспокоит, что вы немногого достигли?

— Нет, не то. Я чувствую, что я есть никто.

— Я все еще не понимаю.

— Ну, это как будто я — не Джоанна Ранд... никто вообще... как будто я — скорлупа ... шифр ... пустая ... не такая же, как все люди, ...и даже не человек. И когда ко мне это приходит, я спрашиваю, почему я живая ... для чего все это. Мои связи с этим миром становятся все тоньше...

— Вы хотите сказать, что у вас возникала мысль о самоубийстве? — обеспокоенно спросил Алекс.

— Нет, нет. Никогда. Я не могла.

— С облегчением слышу это.

Она кивнула.

— Я слишком упряма и несговорчива, чтобы принять легкий выход из чего-либо. Я просто попыталась выразить глубину этого настроения, черноту его. Теперь вы можете понять, почему мне необходимо пустить корни и установить долговременные связи здесь, в Киото.

На лице Алекса отразилось сострадание:

— Как вы можете жить с этой пустотой и все еще оставаться веселой и жизнерадостной?

— О, — быстро проговорила Джоанна, — я чувствую себя так не все время. Это состояние приходит ко мне только раз в определенный период — один раз каждую пару недель, и никогда дольше, чем на один день. Я отбиваюсь от него.

Он коснулся пальцами ее щеки: она была бледная и холодная.

Внезапно Джоанна осознала, как внимательно он на нее смотрел, и она увидела в его глазах след жалости, смешанной с сочувствием. Реальность замка Нийо и действительность их ограниченной во времени связи нахлынули на нее. Она удивилась и даже задрожала, поняв, как много она сказала и как далеко сама открылась ему. Почему она отбросила свои доспехи уединенности перед этим мужчиной, а не перед кем-нибудь другим до него. Почему она пожелала открыться Алексу Хантеру до такого предела, как никогда не позволяла узнать себя Марико Инамури? Она начала понимать, что ее голод по другу и любви много сильнее, чем она думала до этого момента.

Джоанна вспыхнула и сказала:

— Достаточно этого душевного стриптиза. Вы же не психоаналитик, правда?

— Ну, каждый частный детектив должен быть немного психоаналитиком ... как любой хороший бармен.

— К тому же, и я не пациент. Не знаю, что на меня нашло с этим безумием.

— Не беспокойтесь, мне интересно слушать.

— Мило с вашей стороны.

— Так и было задумано.

— Может быть, вам и интересно слушать, но мне не интересно говорить об этом, — сказала она.

— Почему?

— Это личное ...и глупо.

— Возможно, вам нужно выговориться.

— Возможно, — допустила она, — но это не похоже на меня — бормотать о себе совершенному незнакомцу.

— Эй, я не совершенный незнакомец.

— Ну, почти.

— О, понятно, — сказал Алекс, — ладно. Вы хотите сказать, что я совершенный, но не незнакомец.

Джоанна улыбнулась. Ей хотелось дотронуться до него, но она этого не сделала.

— Как бы то ни было, — сказала она, — мы находимся здесь, чтобы показать вам замок. Здесь есть тысячи вещей, которые стоит увидеть, и каждая из них гораздо интереснее, чем моя психика.

— Вы недооцениваете себя, — произнес Алекс.

Другая группа беспечных туристов достигла их уголка. Джоанна стояла к ним спиной. Она повернулась взглянуть на них, используя это как предлог, чтобы на несколько секунд избежать изучающего взгляда Алекса. Эти секунды были необходимы ей, чтобы вновь обрести уверенность в себе. Но от того, что она увидела, у нее перехватило дыхание.

Человек без правой руки.

На расстоянии двадцати футов.

Идущий в ее сторону.

Он был впереди подходящей группы, улыбающийся, отечески добродушный кореец со слегка морщинистым лицом и поддернутыми сединой волосами. Он был одет в отутюженные широкие брюки со стрелками, белую рубашку, синий галстук и голубой свитер, правый рукав которого был на несколько дюймов закатан вверх. Его рука была изуродована у запястья: там, где должна быть кисть, была только гладкая шишкообразная розоватая культя.

— С вами все в порядке? — спросил Алекс, очевидно ощутив внезапное напряжение, возникшее в ней.

Она потеряла дар речи.

Однорукий человек приближался.

Теперь их разделяли пятнадцать футов.

Джоанна почувствовала сильный запах антисептиков. Медицинский спирт. Лизоль. Резкий запах хозяйственного мыла.

"Это смешно, — сказала она себе, — ты не можешь чувствовать запах антисептиков. Здесь не может быть такого запаха. Все это бред. В замке Нийо тебе нечего бояться".

Лизоль.

Медицинский спирт.

"Бояться нечего. Этот однорукий кореец — посторонний человек, всего лишь щуплый старичок, который вряд ли способен нанести кому-либо вред. Возьми себя в руки. Ну же, ради Бога, взглянешь еще разок на него?"

— Джоанна? Что случилось? Что происходит? — спросил Алекс, касаясь ее плеча.

Казалось, кореец двигался медленно и методично с неумолимой однозначностью существа из ночного кошмара. Джоанна почувствовала себя загнанной в ловушку той же самой не поземному давящей тяжести, в том же самом потоке вязкого времени.

Ее язык как бы распух, горло пересохло, во рту появился противный металлический привкус и вкус крови, что было без сомнения тоже плодом воображения, таким же как и вонь антисептиков, но для нее это выглядело как реальность. В любой момент Джоанна могла начать непроизвольно задыхаться. Захлебываясь, она хватала ртом воздух.

Лизоль.

Медицинский спирт.

Она моргнула, и взмах ее ресниц, как по волшебству, еще больше изменил действительность: теперь розовая культя корейца оканчивалась механической рукой. Не веря, Джоанна услышала жужжание наблюдающей системы, заскользили смазанные поршни, включились механизмы и пальцы раскрылись из сжатого кулака.

Нет. Это тоже был бред.

Когда кореец был менее, чем в трех ярдах от нее, он поднял руку и сделал указующий жест кистью, которой не было. Разумом Джоанна понимала, что его интересовала только фреска, которую они с Алексом рассматривали, но на более примитивном, чувственно-эмоциональном уровне она отреагировала с уверенностью, что он указывал на нее, подбираясь к ней с несомненно недобрым намерением.

Из глубины ее души в памяти возник пугающий звук: скрежещущий, пронзительный, леденящий голос, полный отравы и ненависти. Голос был такой же знакомый, как боль и ужас. Она хотела закричать. Несмотря на то что человек в ночном кошмаре, безликий человек со стальными пальцами, никогда не говорил с нею во сне, она поняла, что это был его голос. Более того, внезапно она осознала, что хотя во сне и не слышала его говорящим, но точно слышала его наяву. Как-то... где-то... когда-то... Слова, которые вспомнились сейчас, не были вымышленными или взятыми из самых худших ее снов. Они всплыли из воспоминаний давно забытых времени и места, которые были такой же частью ее прошлого, как и вчера. Сдержанный голос говорил: "Еще стежок, милая деточка. Еще стежок". Звук становился громче: теперь голос громыхал с чудовищной силой. Она одна могла слышать его, остальной мир был глух к звукам этого голоса. Слова взрывались внутри ее: "Еще стежок, еще стежок, еще стежок". Казалось, ее голова не выдержит и взорвется вместе с ними.

Кореец остановился в двух шагах от нее.

Лизоль.

Медицинский спирт.

"Еще стежок, милая деточка".

Джоанна побежала. Она закричала, как раненое животное, и бросилась прочь от изумленного корейца, натолкнулась на Алекса Хантера, совершенно не понимая, кто он, стрелой промчалась мимо него, ее каблуки шумно стучали по деревянному полу. Она спешила в следующий зал, желая закричать, но потерявшая дар речи; бежала, не оглядываясь, уверенная, что кореец гонится за ней; бежала мимо ослепительных произведений искусства мастера XVII века Кано Танью и его учеников; летела между поразительно красивыми деревянными скульптурами, знаменитыми своей тонкой работой; и все это время она судорожно глотала воздух, который, как густая пыль, забивал ее легкие. Она бежала мимо покрытых богатой резьбой окон, мимо инкрустированных раздвижных дверей, под позолоченными потолками ее шаги отдавались гулким эхом; бежала мимо удивленных служителей, которые окликали ее, и, наконец, вбежала через выход в холодный ноябрьский воздух. Она начала пересекать двор замка, как вдруг услышала знакомый голос, зовущий ее по имени. Ошеломленная, Джоанна остановилась посреди сада замка Нийо и дрожала, дрожала, дрожала.

Глава 10

Алекс отвел Джоанну к садовой скамейке и сам сел около нее. Ее глаза были открыты неестественно широко, а лицо было бледным и заострившимся. Он держал ее руку; пальцы были такими холодными и белыми, как мел, что, казалось, в них совсем не было ни крови, ни жизни. Но Джоанна не была расслабленной или оцепеневшей. Она так сильно сжала его руку, что ногти впились ему в кожу. Тем не менее он ничего не сказал на это из страха, что она убежит. Что бы с ней не произошло, сейчас она нуждалась в человеческом сочувствии, и Алексу хотелось успокоить ее.

— Может вас отвезти в больницу?

— Нет. Все прошло. Мне уже хорошо.

— Скажите мне, что вы хотите?

— Только еще немножко посидеть здесь.

Близко склонясь, некоторое время он внимательно смотрел на нее и решил, что она говорит правду: она чувствовала себя лучше. Она выглядела больной, но ее щеки постепенно приобретали свой естественный цвет.

— Джоанна, что произошло?

Ее нижняя губа дрожала, как подвешенная капля воды, готовая сорваться, влекомая силой тяжести. Крупные слезы заблестели в уголках глаз.

— Э-эй. Ну вот, — нежно произнес Алекс.

— Алекс, извините меня.

— За что?

— Извините, что я выглядела такой дурой перед вами.

— Т-сс.

— Для меня было так важно... так важно, чтобы вы обо мне хорошо подумали, а теперь...

— Не говорите глупостей. Вы не дура. Ни в коем разе. Я знаю, кто вы: вы красивая, талантливая и очень интеллигентная женщина, самая загадочная женщина, которую я только встречал Бог знает за сколько лет. И если бы я думал о вас как-либо иначе, то я должен быть дураком.

Джоанна слушала с очевидной надеждой и сомнением, даже не пытаясь вытереть слезы. Алексу захотелось поцеловать ее красные, припухшие веки. Она сказала:

— Вы действительно думаете так, как говорите?

Алекс пальцем смахнул с ее лица одинокую слезинку.

— Должен ли я напомнить, что мы договорились быть предельно честными друг с другом. В конце концов, это была ваша идея. — Он вздохнул, притворяясь сердитым. — Разумеется, мне пришлось взвешивать каждое слово.

— Но я же убежала оттуда...

— Уверен, на то были причины.

— Я не так уверена, как вы, но я рада, что вы не считаете меня дурочкой. — Она вздохнула и свободной рукой вытерла глаза.

Алекс был тронут детской хрупкостью, которая лежала под маской самоуверенности, которую она надела с самого начала их знакомства.

Она ослабила держащую его руку, но лишь настолько, чтобы ногти не впивались в кожу до крови.

— Извините, я вела себя, как сумасшедшая.

— Не правда, — сказал Алекс терпеливо, — вы вели себя, как будто увидели самый большой ужас вашей жизни.

Джоанна удивилась:

— Откуда вы знаете?

— Я детектив.

— Все точно так и было. Я очень испугалась.

— Чего? — спросил Алекс.

— Корейца.

— Не понимаю.

— Человека с одной рукой.

— Он был кореец?

— Думаю, да.

— Вы его знаете?

— Никогда раньше не видела.

— Тогда почему? Он что-нибудь вам сказал?

— Нет, — ответила Джоанна, — то, что случилось, было... он напомнил мне нечто ужасное ... и я очень испугалась.

Ее рука снова сильно сжала его руку.

— Может вы поделитесь со мной?

Она рассказала ему о ночном кошмаре.

— Вы видите его каждую ночь? — спросил Алекс.

— Да, сколько себя помню.

— И когда вы были ребенком?

— Думаю... нет... тогда нет...

— А точно, как давно вы его видите?

— Семь... может быть, восемь или десять лет.

— Любопытная частота, — сказал Алекс. — Каждую ночь. Это же невыносимо должно истощить вас. Фактически, сам сон ничего особенного не представляет. Я видел и хуже.

— Я знаю, — сказала Джоанна, — все видели хуже. Когда я пытаюсь описать этот кошмар, он, конечно, не звучит так пугающе и ужасающе. Но ночью... Я чувствую, как будто умираю. Нет таких слов, которые могли бы передать весь ужас того, через что я прохожу и чего мне это стоит.

Алекс почувствовал ее напряжение, будто бы она заставляла себя забыть ночное испытание. Она закусила губу и некоторое время беззвучно смотрела на мрачные серо-черные облака, гонимые ветром с востока на запад через город. Когда она, наконец, снова посмотрела на Алекса, ее глаза горели.

— Годы назад, просыпаясь от кошмара, я обычно была так испугана, что у меня начиналась рвота. Я физически была больна от этого страха, до истерик. С тех пор я узнала, что люди действительно могут быть напуганы до смерти. Я была близка к этому, ближе, чем хотелось бы думать. Теперь я редко реагирую так сильно. Хотя все чаще не могу снова заснуть. По крайней мере, сразу. Механическая рука, игла... это все заставляет меня чувствовать... гнусно... больной душой.

Теперь Алекс держал ее руку в своих, наполняя теплом замерзшие пальцы.

— Вы кому-нибудь еще рассказывали об этом сне?

— Только Марико... и вот теперь вам.

— Я имею в виду доктора.

— Психиатра?

— Знаете, это могло бы помочь.

— Он попытался бы освободить меня от этого сна, ища причину его, — ответила напряженно Джоанна.

— И что же в этом плохого?

— Я не хочу знать эту причину.

— Если это поможет выздоровлению...

— Я не хочу знать.

— Ладно. Но почему нет?

— Это убьет меня.

— Как? — спросил Алекс.

— Я не могу объяснить... но я чувствую это.

— Это нелогично, Джоанна.

Она не ответила.

— Хорошо, — сказал Алекс. — Забудьте о психиатре. Что вы сами полагаете может быть причиной этого кошмара?

— Ни малейшего предположения.

— Вы, должно быть, многое передумали за эти годы, — сказал он.

— Да, немало, — уныло ответила Джоанна.

— И? Ни одной идеи?

— Алекс, я устала. И еще растеряна. Можно, мы больше не будем говорить об этом?

— Ладно.

Она по-птичьи склонила голову на бок:

— Вы действительно так легко отступитесь?

— Какое право я имею спрашивать?

Джоанна слабо улыбнулась. С тех пор как они присели на скамейку, это была ее первая улыбка и давалась она ей нелегко.

— Разве неумолимый и любопытный частный детектив не должен усилить напор в такой момент, как сейчас?

Несмотря на то, что вопрос Джоанны прозвучал с юмором, Алекс почувствовал страх, что подошел слишком близко к ее тайне. Он ответил:

— Здесь я не как частный детектив и не допрашиваю вас. Я всего лишь друг, который предоставит вам плечо, если захотите поплакаться на нем. — Говоря так, он почувствовал укол совести, потому что в действительности он вел расследование: он звонил в Чикаго и заказал дело Шелгрин.

— Может, пойдем на улицу и возьмем такси? — спросила Джоанна. — Сегодня я не обещаю вам больше достопримечательностей.

— Конечно.

Алекс встал, помог ей подняться. Она оперлась на его руку, когда они пересекали дворцовый сад по направлению к Кара-мон — украшенным внутренним воротам.

Над их головами, в угрюмом небе, пронзительно крича, кружились две большие птицы, опускаясь и снова взмывая ввысь.

Алекс, желающий продолжить разговор, но уступающий ее молчанию, был удивлен, когда она внезапно снова начала говорить о кошмаре. Очевидно, какая-то частичка ее души хотела, чтобы он настойчиво расспрашивал ее, это стало бы для нее предлогом рассказать ему больше.

— Очень долгое время, — рассказывала Джоанна на ходу, — я считала, что это был символический сон в лучших традициях Фрейда. Я думала, что механическая рука и шприц для подкожных инъекций были не тем, чем казались, а представляли другие явления. Я пришла к выводу, что этот кошмар был символическим отражением реального события, и это событие было настолько травматическим, что я не могла постигнуть его без иносказаний, даже во сне. Но... — Она запнулась, на нескольких последних словах ее голос задрожал и стал слабнуть.

— Продолжайте, — заботливо сказал Алекс.

— Несколько минут назад, в замке, когда я увидела однорукого человека... ну, который так испугал меня, я впервые осознала, что этот сон не символ, это память, которая приходит ко мне во сне, точный, полностью реалистический кусочек памяти.

Они миновали Кара-мон. Поблизости не было других туристов. Алекс остановил Джоанну между внутренними и внешними воротами замка. Даже прохладный бриз не освежил цвет ее щек: она была белолицая, как напудренная гейша.

— Так вы говорите, что где-то в вашем прошлом на самом деле был человек с механической рукой?

Джоанна кивнула.

— И для каких-то целей, которых вы не понимаете, он применял к вам шприц для подкожных инъекций?

— Да. Положительно так, — она тяжело вздохнула. — Когда я увидела того корейца, что-то оборвалось во мне. Я вспомнила голос того человека из сна. Он снова и снова говорил: "Еще стежок, еще стежок".

Предчувствие близкой развязки забилось в груди Алекса.

— Но вы не знаете, кто он был?