Холодный огонь Кунц Дин
— Не пойдет. Я приду, а вас и след простыл.
У него не осталось сил, чтобы сопротивляться.
— Тогда оставайтесь ночевать.
— У вас найдется свободная спальня?
— Да. Но у меня нет лишней кровати. Можете лечь в гостиной. Там есть старый диван. Не думаю, что вам будет очень удобно.
Прихватив недопитую бутылку, Холли прошла в гостиную и критически осмотрела продавленный коричневый диван.
— Вполне.
— Смотрите сами. — Джим старался выглядеть равнодушным, но она почувствовала, что он притворяется.
— Как насчет лишней пижамы?
— Боже правый!
— Прошу прощения, но у меня с собой ее нет.
— Моя вам слишком велика.
— Ничего, так даже удобнее. И еще неплохо бы принять душ. А то я вся липкая от лосьона. Все-таки полдня на солнце.
С видом человека, неожиданно обнаружившего на крыльце самого нежеланного из своих родственников, Джим показал ей, где находится ванная, и вручил пижаму с полотенцами.
— Постарайтесь не шуметь, — предупредил он перед тем, как уйти. — Я ложусь через пять минут.
Стоя в клубах пара и нежась под горячими струями воды, Холли радовалась, что хмель не улетучивается. Хотя прошлой ночью ей удалось отдохнуть лучше, чем Айренхарту, за последнюю неделю она ни разу не выкроила на сон положенные восемь часов и надеялась, что после трех бутылок пива будет спать как убитая.
В то же время Холли беспокоил сумбур, царивший у нее в голове. Нужно привести мысли в порядок. Она в доме человека, о котором ей так мало известно и чья странность не оставляет никаких сомнений. Айренхарт — живая загадка за семью замками, и одному Богу известно, что творится в сердце, которое, похоже, перекачивает не кровь, а ужасные черные тайны. Впрочем, несмотря на холодность, Джим производит впечатление хорошего человека с добрыми намерениями. Трудно поверить, что от него может исходить угроза. С другой стороны, нередко встречаешь статьи, в которых кровавый маньяк, зверски умертвивший собственную семью, описывается соседями как «добрейшей души человек». Айренхарт называет себя Божьим посланником. Но кто знает, может быть, днем он рискует жизнью ради спасения незнакомых людей, а ночью при помощи дьявольских снадобий истязает беззащитных котят.
Несмотря на подобные опасения, закончив вытираться широким махровым полотенцем, источающим особый запах чистоты, Холли снова отхлебнула из бутылки, так как решила, что риск быть зарезанной в собственной постели ничто по сравнению с прелестью долгожданного ночного отдыха.
Она натянула пижаму, подвернув штанины и рукава.
Держа в руке бутылку, в которой осталось еще на пару глотков, тихо открыла дверь ванной и вышла в холл второго этажа. В доме стояла жуткая тишина.
Холли направилась к лестнице. Проходя мимо открытой двери хозяйской спальни, она заглянула внутрь. Одна из настенных ламп, расположенных по обе стороны кровати, отбрасывала на смятые простыни узкий клин желтого цвета. Джим лежал на спине, закинув руки за голову. Похоже, что он не спал.
Холли заколебалась, потом шагнула в открытую дверь.
— Спасибо, — сказала она полушепотом, потому что не была до конца уверена, что он не спит. — Мне гораздо лучше.
— Хорошо.
Она вошла в спальню и пошла навстречу синим глазам Джима, в которых отражался свет ламп. Он был без пижамы, и надвинутая выше пояса простыня не мешала Холли увидеть, какая у него широкая грудь и сильные мускулистые руки.
— Я думала, вы уже спите.
— Хотел бы, но ничего не могу с собой поделать.
Взглянув на него сверху вниз, Холли сказала:
— Виола Морено говорит, что у вас постоянная печаль на сердце.
— Неплохо потрудились, а?
Она выпила маленький глоток пива. В бутылке остался еще один. Присела на край кровати.
— На ферме сейчас кто-нибудь живет?
— Все мои умерли.
— Простите.
— Бабушка — пять лет назад, а дед — спустя — восемь месяцев, точно он не хотел жить без нее. Они прожили долгую хорошую жизнь, но мне их недостает.
— У вас совсем никого не осталось?
— Два двоюродных брата в Акроне.
— Встречаетесь?
— Лет двадцать как не виделись.
Холли допила остатки пива и поставила пустую бутылку на ночной столик.
Некоторое время оба молчали. И в этом молчании не чувствовалось никакой неловкости. Наоборот, от него становилось хорошо и спокойно на душе.
Она поднялась и перешла на другую сторону кровати. Потянула край простыни и легла рядом с ним, положив голову на подушку. Он нисколько не удивился. Она тоже. Спустя некоторое время их руки соединились. Они лежали бок о бок, глядя в потолок.
— Должно быть, это ужасно — потерять родителей, когда тебе всего десять лет.
— Не то слово.
— Из-за чего они погибли?
Он помедлил, прежде чем сказать.
— Попали в аварию.
— И ты стал жить с дедушкой и бабушкой.
— Да. Первый год было хуже всего. Я был… в плохом состоянии. Почти все время проводил на мельнице. Это было мое самое любимое место, там можно было играть, просто быть одному.
— Жаль, что мы не встречались в детстве, — сказала она.
— Почему?
Холли подумала о Норби, мальчике, которого она вытащила из-под саркофага перевернутых кресел.
— Я знала бы тебя совсем другим, счастливым, когда еще были живы твои родители. Они замолчали.
— У Виолы Тоже вечная печаль, — сказал Джим таким тихим голосом, что за стуком собственного сердца Холли едва расслышала его слова. — Может показаться, что она самая счастливая женщина в мире, но с тех пор, как во Вьетнаме погиб ее муж, ей уже ничего не нужно от жизни. Отец Гиэри, о котором я рассказывал, выглядит как типичный католический священник из сентиментального фильма тридцатых-сороковых годов, но, когда я его встретил, это был уставший человек, потерявший веру в свое призвание. А ты… такая красивая и веселая, собранная, деловая… Никогда бы не подумал, что в тебе есть такое упорство. Ты похожа на женщину, которая идет по жизни легко, без проблем, всегда по течению. А на самом деле ты словно бульдог, который вцепляется в жертву мертвой хваткой.
Разглядывая блики света на потолке, чувствуя его сильную руку на своей ладони, Холли некоторое время обдумывала услышанное. Потом спросила:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Люди всегда сложнее… чем ты думаешь.
— Это как наблюдение… или предостережение?
Он удивился ее вопросу:
— Предостережение?
— Может, ты предостерегаешь меня, что и сам не тот, кем я тебя считаю.
— Может быть, — ответил он после долгой паузы.
Она взвесила его молчание. Потом сказала:
— Для меня это неважно.
Джим повернулся к ней, и Холли, с давно забытой девичьей робостью, прильнула к его груди. Первый поцелуй был легким и нежным, но три бутылки или три упаковки пива не оказали бы на нее такого дурманящего действия.
Холли осознала, что все это время обманывала себя. Она нуждалась в алкоголе не для того, чтобы успокоить нервы, а чтобы обрести решимость соблазнить его или быть соблазненной. Она почувствовала жуткое одиночество Джима и сказала ему об этом. Однако лишь сейчас ей открылась горечь собственного положения, лишь сейчас стало ясно, что овладевшее ею отчаяние вызвано не столько разочарованием в журналистике, сколько долгим беспросветным одиночеством.
Казалось, пижама испарилась, как исчезает одежда в эротических снах. С нарастающим возбуждением она гладила его тело, удивляясь, что прикосновение к мужской коже несет в себе столько сложных чувственных оттенков, вызывает такие поразительные ощущения и желания.
Холли не представляла, как это случится, мечтая о неистовой страсти, романтической нежности и чистом, жарком сексе, когда каждое сокращение мускулов подчиняется законам тончайшей гармонии, каждый рывок становится евангелием обоюдного согласия, двое сливаются в единое целое, а внутренние чувства захлестывают и вытесняют реальность окружающего мира. Ни одного лишнего слова или вздоха, только движение тел, в мистическом ритме которых скрыты отливы и приливы невидимых сил мироздания, возносящих биологический акт на пьедестал непостижимого таинства. Конечно, ее ожидания не оправдались. Все оказалось гораздо лучше, чем она могла себе представить.
Он повернулся спиной, она обняла его, и оба заснули, прижавшись друг к другу, как ложки в серванте, уложенные одна в одну. Когда они одновременно открыли глаза, то увидели, что еще ночь. Нет ничего страшнее одиноких ночей, но теперь с ними навсегда покончено. Он повернулся к ней, и она потянулась ему навстречу. Ими овладело еще большее возбуждение, они спешили, точно первый раз не только не утолил, а, наоборот, подобно героину, который вызывает потребность в следующей дозе, усилил, обострил их желание.
Холли показалось, что во взгляде Джима она видит чистое пламя его души. Он вошел в нее. Внезапная боль от царапины в боку напомнила Холли о когтях чудовища. У нее мелькнула странная мысль: глаза Джима излучают холод. Но это была только мгновенная реакция на боль и связанные с ней воспоминания о ночном кошмаре. Он обнял ее еще крепче, и Холли подалась навстречу, встречая жар его тела. От мимолетного ощущения холода не осталось и следа. Их тела выделяли достаточно тепла, чтобы рассеять непрочный образ ледяной души.
Мертвенно-бледный отсвет невидимой луны пробивался сквозь угольно-черные тучи, закрывшие ночное небо.
Все было не так, как в прошлых снах.
Холли стояла на посыпанной гравием дорожке, которая вела от пруда и кукурузного поля к двери старой мельницы. Над ее головой вздымалась известняковая башня, мрачные очертания которой наводили на мысль о ее нечеловеческом, неземном происхождении.
На зловещем небе, словно косой крест, чернели зазубренные крылья мельницы. Они не двигались, хотя неистовые порывы ветра собирали серебряную рябь на чернильной поверхности пруда и гремели стеблями кукурузы. Похоже, мельницей не пользовались уже много лет, и части ее механизмов основательно заржавели.
В узких окнах на чердаке мерцал грязно-желтый свет. Было видно, как за стеклами на известняковых стенах шевелились странные тени.
Никогда в жизни Холли не испытывала такого страха перед зданием. Она не хотела приближаться к мельнице, но не могла противиться колдовской силе, которая влекла ее к двери. Холли бросила взгляд на пруд, и что-то показалось ей странным.
Отражение мельницы в освещенном луной пруду. Холли повернулась, чтобы взглянуть: свет и тень на воде поменялись местами. Тень мельницы перестала быть темной геометрической фигурой, лежащей на филиграни лунного света. Она стала ярче поверхности пруда и светилась в ночи, хотя была отражением черной зловещей башни. Освещенные окна настоящей мельницы отражались в воде жуткими черными прямоугольниками, похожими на пустые глазницы черепа.
Крэк… крэк… крэк…
Холли взглянула вверх.
Огромные крылья мельницы затрепетали на ветру и тронулись. Задвигались ржавые шестеренки, и вслед за ними заходили жернова в большой камере.
Больше всего сейчас ей хотелось проснуться или, если это не удастся, подняться в воздух над посыпанной гравием дорожкой и лететь назад. Однако непреодолимая сила толкала Холли к мельнице. Гигантские крылья начали вращаться по часовой стрелке. Они набирали скорость и уже почти не скрипели. Холли представила, что это пальцы рук монстра, а зазубренные концы лопастей — его страшные когти.
Она достигла двери.
Холли не хотела входить. Она знала, что место проклято и внутри ее могут подстерегать опасности пострашнее колодцев с огнем и серой из проповеди красноречивого священника. Если она откроет дверь, то живой оттуда уже не выйдет.
Крылья мельницы проносились всего в нескольких футах над головой Холли.
Ссшш, ссшш, ссшш, ссшш…
Словно находясь в трансе, который был сильнее ее ужаса, Холли открыла дверь. Перешагнула через порог. Дверь ожила, как оживают вещи в снах, массивная ручка вырвалась из ладони, и дверь со зловещим стуком захлопнулась у нее за спиной.
Она оказалась в большом темном помещении, где слышался грохот старых каменных жерновов.
Слева можно было различить ступеньки лестницы, ведущей наверх. Оттуда доносились визги, завывание и душераздирающие вопли, похожие на ночной концерт в джунглях. Правда, ни один из голосов не напоминал крик пантеры, обезьяны или гиены. Скорее эта какофония вызывала представление о писке насекомых, который пропустили через стереоусилители. Фоном служил глухой монотонный звук, который пульсировал и бился о каменные стены лестничной шахты. Холли преодолела только половину ступенек, как почувствовала, что у нее ломит все кости.
Она прошла мимо узкого окна и прижала лицо к стеклу. Под сводами ночи одна за другой с треском сыпались молнии. Темный пруд у подножия мельницы стал прозрачным, и казалось, что свет идет из толщи воды. Холли представила, что попала в павильон кривых зеркал. Она заметила на дне очертания странного предмета и прищурилась, пытаясь его разглядеть, но свет внезапно погас.
Однако то, что она успела увидеть, промозглым холодом отдалось у нее в костях.
Она подождала в надежде, что снова станет светлее, но ночь оставалась непроницаемой, как деготь. Еще через несколько секунд хлынул черный дождь, и крупные капли забарабанили по стеклу. Холли поднималась по ступенькам, и с каждым шагом усиливался грязно-желтый свет, отблеск которого она увидела у подножия лестницы. В зеркале окна, за которым стояла непроглядная тьма, она разглядела свое расплывчатое отражение.
Но лицо на черном стекле принадлежало другой женщине, которая выглядела лет на двадцать старше Холли и была совершенно на нее не похожа.
Холли никогда не приходилось видеть сны, в которых она вселялась в тело другого человека. Теперь она поняла, почему ей не удалось убежать от мельницы и почему, несмотря на внутреннее сопротивление, она продолжает взбираться по лестнице. Это была не обычная беспомощность, которая превращает сон в ночной кошмар, а результат обладания чужим телом.
Женщина отвернулась от окна и продолжила путь наверх, откуда раздавались дьявольские крики, визги и шепоты, эхо которых долетало вместе с колеблющимся грязно-желтым светом. Известняковые стены глухо содрогались, точно мельница была живым организмом с огромным трехкамерным сердцем.
«Стой, назад, ты там погибнешь!» — крикнула Холли, но женщина ее не услышала, потому что Холли могла лишь наблюдать за происходящим, не в силах что-либо изменить.
Ступенька за ступенькой. Вверх по лестнице.
Распахнутая железная дверь.
Она перешагнула через порог и вошла в комнату с высоким потолком.
Первое, что бросилось ей в глаза, было испуганное лицо мальчика, который стоял в центре комнаты, прижав к бокам маленькие кулачки. У его ног горела толстая декоративная свеча на голубом блюдце. Рядом лежала книжка, на яркой обложке которой она прочла слово «мельница».
— Помоги, мне страшно, стены, стены! — прошептал мальчик. Его прекрасные синие глаза потемнели от ужаса.
Она поняла, что не весь странный свет, заволакивающий комнату, идет от свечи. Светились стены, точно они были сделаны не из камня, а из прозрачного лучистого кварца янтарного оттенка. Она сразу заметила, что в стене скрывается живое светящееся существо, и поняла, что оно может двигаться внутри камня так же легко, как пловец в воде.
Стена вздулась и завибрировала.
— Он идет, — сказал мальчик. В его голосе явственно слышался испуг, но одновременно и странное лихорадочное возбуждение. — Его никто не сможет остановить.
Стена треснула. Огромные каменные блоки полопались, точно хрупкая мембрана яйца насекомого, и из зловонной жижи, возникшей на месте известняка, появился…
— Нет!
Холли проснулась от собственного крика.
Села на кровати. Что-то коснулось ее руки, и она рванулась в сторону. В утреннем свете, пробивающемся в спальню, она увидела, что рядом с ней Джим.
Сон. Всего лишь сон.
Однако, как и позапрошлой ночью в мотеле Лагуна-Хиллз, существо из ночного кошмара пыталось пробиться в реальный мир. На этот раз оно выбрало не стену, а потолок. Прямо над кроватью.
Белый потолок стал янтарно-коричневым, прозрачным и светящимся, как известняк мельницы. Из него сочилась ядовитая слизь, которая словно предвещала появление на свет отвратительного монстра.
Громовые удары сердца чудовища сотрясали весь дом:
— Лаб-даб-ДАБ, лаб-даб-ДАБ…
Джим соскочил с кровати и натянул на себя брюки. Холли уже успела накинуть верхнюю часть пижамы, которая закрыла ее почти до колен. Она прижалась к Джиму, и оба они со страхом наблюдали, как вздувается и пульсирует кокон на потолке и внутри него бьется чудовище, пытающееся проломить прозрачную мембрану.
Страшнее всего было то, что все происходило при дневном свете, и сквозь неплотно закрытые ставни в спальню проникали лучи утреннего солнца. Глухая ночь — естественное время для появления чудовища извне, но всегда считалось, что солнечный свет прогоняет всех монстров.
Джим подтолкнул Холли к открытой двери.
— Бежим отсюда!
Но не успела она сделать и двух шагов, как дверь с треском захлопнулась. Как будто подчиняясь силе мощного полтергейста, старый комод из красного дерева отделился от стены и, едва не сбив ее с ног, с грохотом ударился в дверь. Ночной столик и кресло последовали за ним и, пролетев через всю спальню, забаррикадировали единственный выход.
Оставались еще окна на противоположной стене, но, чтобы до них добраться, нужно протиснуться под провисшим в центре потолком. Приняв как должное нелогичность утреннего кошмара, Холли содрогнулась при мысли, что придется прикасаться к жирному вибрирующему мешку, который может лопнуть и поглотить ее.
Джим потянул ее за собой к ванной, соединяющейся со спальней, и распахнул дверь ногой.
Холли заметалась в поисках выхода, но единственное окно было слишком мало и слишком высоко расположено.
Стены ванной не изменили своего обычного цвета и состояния, но они тоже сотрясались от глухих ударов сердца чудовища.
— Что это? — спросил Джим.
— Враг, — не думая ответила Холли, пораженная его незнанием. — Враг из ночного кошмара.
Белый потолок ванной стал внезапно темнеть, наливаясь багровой кровью и мутно-коричневой желчью. Гладкая стена ожила, начала пульсировать в ритме биения гигантского сердца.
Джим толкнул ее в угол, и она беспомощно съежилась за его спиной. Позади вздувшегося беременного потолка Холли увидела отвратительное шевеление, подобное неистовым судорогам миллионов огромных личинок.
Удары сердца усилились, от их грохота закладывало уши.
Холли услышала звук рвущейся материи. Ей хотелось сказать, что все это лишь плод ее воображения, но она слишком хорошо знала, насколько реален этот кошмар. И тихий обычный звук придал зрелищу жуткую достоверность, отличающую явь от сна или горячечного бреда. Дверь распахнулась настежь, и в этот же миг потолок лопнул и из трещин на них хлынул омерзительный поток внутренностей.
Но этот взрыв ярости оказался последним, силы тьмы наконец выдохлись, и снова воцарился день. Чудовища исчезли, и в открытую дверь Джим и Холли увидели пустую спальню, залитую солнечным светом. Потолок, который только что был живым и страшным, снова обрел свою обычную поверхность. Вот только в том месте, где лопнул чудовищный кокон, зиял черный пролом. На полу валялись щепки, обломки сухой штукатурки, комки изоляции из стекловаты. Но в этой груде мусора не было ничего живого.
Дыра в потолке поразила Холли до глубины души.
Позапрошлой ночью в мотеле стена тоже вздувалась и пульсировала, как живое существо, но с наступлением утра на ее ровной поверхности не осталось ни единой трещины. Единственное доказательство реальности ночных событий — царапины на коже, но любой психолог скажет, что она сама поцарапала себя во сне. Может, и теперь пыль осядет, и все окажется наваждением.
Однако беспорядок в ванной говорил об обратном. Висевшее в воздухе облако белой пыли было самым что ни на есть настоящим.
Потрясенный Джим взял Холли за руку, и они прошли в спальню, где на белом гладком потолке не осталось никаких следов, но вся мебель была свалена у двери.
Безумие предпочитает темноту, но свет всегда был царством разума. Если пробуждающийся ото сна мир перестал быть убежищем и дневной свет не спасает от лютого кошмара ночи, никто и нигде не скроется от жестокого и неумолимого преследователя.
Глава 2
Тусклый свет единственной лампочки выхватывал из темноты пыльный пол маленького тесного чердака. В поисках разгадки пробоины в потолке Джим с фонарем тщательно исследовал все углы, прошел вдоль системы отопления и заглянул за обе печные трубы. Он и сам не знал, кого рассчитывает найти, но на всякий случай взял с собой револьвер. Существо, которое пробило дыру в потолке, не спустилось в ванную, и, следовательно, могло скрываться где-то наверху. Однако спартанский образ жизни не позволил Джиму забить чердак ненужным хламом, и в пустом тесном помещении под крышей было некуда спрятаться. Довольно скоро он убедился, что, если не считать пауков и небольшого семейства ос, чье гнездо прилепилось между балками потолка, чердак совершенно необитаем.
Покинуть это замкнутое пространство так же невозможно, как и укрыться в нем. Если не считать люка, через который он вошел, единственные отверстия в крыше — две короткие и узкие вентиляционные трубы, закрытые мелкой сеткой, которую можно снять, лишь открутив крепежные винты. Но все крепления были на месте.
На полу были настелены доски, но в некоторых местах их не хватало, и поверх потолочного перекрытия лежал только слой изоляции.
Джим осторожно приблизился к пролому и, заглянув вниз, увидел пол ванной, засыпанный щепками и штукатуркой. Когда потолок треснул, они с Холли стояли как раз на этом месте. Черт возьми, что все это значит? Наконец, решив, что дальнейшие поиски бесполезны, Джим направился к выходу, спустился на второй этаж и задвинул складную лестницу, которая одновременно служила крышкой люка.
Холли ждала его внизу:
— Ну как?
— Пусто.
— Я так и знала.
— Что вообще случилось?
— То же, что и во сне.
— Во сне?
— Ну да, ты же говорил, тебе тоже снятся сны про мельницу.
— Да.
— Тогда ты знаешь, как в стенах бьется сердце.
— Нет.
— И как они оживают.
— Понятия не имею! В моих снах я всегда оказываюсь на чердаке мельницы, горит свеча, за окном идет дождь.
Она вспомнила, какой у него был ошеломленный взгляд при виде вздувшегося потолка спальни.
— Во сне у меня появляется чувство, что ко мне приближается что-то неотвратимое, ужасное…
— Враг? — сказала Холли.
— Да. Но он никогда не настигает меня во сне. Я всегда успеваю проснуться.
Крадущейся походкой Джим прошел в спальню. Холли последовала за ним. Остановившись возле кучи опрокинутой мебели, которую ему пришлось отодвинуть от двери, он в оцепенении уставился на безупречно ровный потолок.
— Ведь я видел это своими глазами, — сказал он, словно боялся, что она ему не поверит.
— Знаю, — откликнулась Холли. — Я тоже видела.
Он повернулся к ней с видом такого отчаяния, какого она не замечала на его лице даже во время полета на борту обреченного «ДС-10».
— Расскажи мне, что ты видела во сне. Мне нужно знать все, даже самую мелочь.
— Чуть позже я все тебе расскажу. А сейчас лучше всего принять душ и переодеться. Мне хочется поскорее исчезнуть из этого дома.
— Да, пожалуй, ты права.
— Думаю, ты знаешь, куда нужно ехать. Он молчал, не решаясь ответить. Она сделала это за него:
— На мельницу.
Он кивнул.
Они вымылись вместе. Только для того, чтобы сберечь время, и еще потому, что после пережитых ужасов никому из них не хотелось оставаться в одиночестве. Холли подумала, что в более подходящей ситуации почувствовала бы приятное эротическое возбуждение. Теперь, если вспомнить бурно проведенную ночь, их чувства оказались на удивление платоническими.
Джим прикоснулся к ней, только когда они выбрались из-под душа и стали поспешно вытираться. Он наклонился к Холли и поцеловал ее в уголок рта.
— В какую историю я вас втянул, мисс Холли Торн?
Джим упаковывал чемодан, а Холли старалась держаться поблизости от него. Впрочем, она отважилась заглянуть в кабинет, находившийся по соседству со спальней. Комната имела нежилой вид, а поверхность письменного стола покрывал тонкий слой пыли.
Как и все в доме, обстановка кабинета отличалась аскетической простотой. Похоже, стол был куплен по дешевке на распродаже подержанной мебели. Возможно, там же хозяин дома приобрел и две лампы, кресло на колесиках и два книжных шкафа, которые стояли в углу, набитые потрепанными томами.
Все двести или более книг имели отношение к религии. Массивные тома по истории ислама, иудаизма, буддизма, христианства, индуизма, даосизма и синтоизма. Собрания сочинений Фомы Аквинского, Мартина Лютера, «Ученые и их боги», несколько версий переводов Библии. Холли увидела Коран, Тору, включающую Ветхий Завет и Талмуд, «Трипитаку» буддизма, «Агаму» индуизма, «Зенд-Авесту» зороастризма и «Веды» брахманизма.
Холли поразила удивительная полнота библиотеки Джима, но ее внимание сразу привлекли фотографии на стенах. Она насчитала около тридцати цветных и черно-белых снимков размером 8 на 10. На всех фотографиях были изображены три человека: прекрасная женщина с темными волосами, симпатичный мужчина с открытым лицом и ребенок, в котором Холли немедленно узнала Джима. Разве можно не узнать эти глаза! На одной из фотографий он был еще младенцем и лежал на руках у родителей, завернутый в одеяло.
Остальные снимки запечатлели мальчишку не младше четырех и никогда не старше десяти.
Когда ему было десять лет, его родители погибли. На одних фотографиях Джим снялся с отцом, на других с матерью. Очевидно, фотографировал тот из родителей, кого не было на снимке. С годами красота матери становилась совершеннее, волосы отца редели, но выглядел он все более счастливым, а Джим лицом пошел в мать и с возрастом превратился в очень красивого мальчика.
Часто семья фотографировалась на фоне достопримечательностей: шестилетний Джим с обоими родителями перед зданием Радио-Сити-мюзик-холла, Джим и отец в Атлантик-Сити, Джим с матерью у знака «Большой Каньон» и величественный вид за их спинами, трое Айренхартов перед Замком Спящей красавицы в Диснейленде, Бил-стрит в Мемфисе, озаренный лучами солнца отель «Фонтенбло» в Майами-Бич, смотровая площадка с видом на гору Рашмор, Букингемский дворец в Лондоне, Эйфелева башня, Лас-Вегас, Ниагарский водопад. Где только они не побывали И каждый раз, независимо от того, кто фотографировал, они выглядели по-настоящему счастливыми. Ни одной фальшивой улыбки или выражения раздраженного нетерпения, которые так часто встретишь на фотографиях семейных альбомов. Часто Айренхарты даже не улыбались в объектив, а от души смеялись. Каждый жест, каждый взгляд ясно говорил, как эти люди любят друг друга.
Трудно представить, что маленький мальчик превратился в сурового Джима Айренхарта. Холли подумала, что трагическая смерть родителей наложила отпечаток на всю его последующую жизнь и беззаботный смеющийся мальчишка, которого она видела на фотоснимках, исчез навсегда.
Ее особенно заинтересовала одна черно-белая фотография. Она изображала мистера Айренхарта во фраке, сидящим на стуле с высокой прямой спиной. На коленях он держал семилетнего Джима, который тоже был во фраке. Миссис Айренхарт в блестящем вечернем платье, выгодно подчеркивающем ее стройную фигуру, стояла у мужа за спиной, положив руку ему на плечо. Фоном служила темная штора с искусно задрапированными складками.
В отличие от остальных снимков здесь явно чувствовалась опытная режиссерская рука профессионального фотографа.
— Они были просто замечательные, — раздался голос Джима. Холли и не услышала, как он появился в дверях кабинета. — Ни у кого в мире не было таких чудесных родителей.
— Вы объездили полсвета.
— Да. Все время в дороге. Они любили показывать мне новые места, хотели, чтобы я все увидел своими глазами. Из них бы вышли замечательные учителя.
— Чем они занимались?
— Отец был бухгалтером в «Уорнер бразерс».
— В киностудии?
— Да, — улыбнулся Джим. — Мы жили в Лос-Анджелесе. Мама мечтала быть актрисой, но ей редко удавалось найти хорошее место, и она большую часть времени работала официанткой в ресторане на Мелроуз-авеню. Это неподалеку от студии «Парамаунт».
— Для тебя это было счастливое время.
— Очень.
Холли указала на фотографию, которую особенно долго рассматривала:
— Какой-то особый случай?
— Даже когда это касалось только их двоих, например, была годовщина свадьбы, они всегда брали меня с собой, и все праздники мы отмечали вместе. Они всегда делали так, чтобы я чувствовал, как много для них значу, как сильно они меня любят. На этой фотографии мне семь лет. Я помню, какие планы они строили в тот вечер. Говорили, что проживут вместе еще сто лет и каждый год будет счастливее предыдущего. Мечтали завести еще много детей, купить большой дом, объездить весь мир и умереть в один день во сне. И всего три года спустя их не стало…
— Прости, я не хотела…
Джим вздохнул.
— Это было так давно. Прошло уже двадцать пять лет. — Он бросил взгляд на часы. — Пора идти. Уже девять, а нам еще четыре часа добираться до фермы.
По дороге они заехали в мотель Лагуна-Хиллз. Холли быстро переоделась в джинсы и голубую клетчатую блузку, сложила вещи в чемодан, и Джим отнес его в багажник машины.
Он остался за рулем «Форда», а Холли, ощущая на себе его взгляд, прошла к стойке администратора, чтобы вернуть ключи и оплатить счет. Конечно, если бы он не обращал на нее внимания, она почувствовала бы себя разочарованной, но от пристального взгляда Джима ей стало не по себе.
Она несколько раз оглянулась: он сидел неподвижно, словно каменное изваяние, наблюдая за ней сквозь черные стекла солнечных очков.
Холли спросила себя, не совершает ли она ошибку, отправляясь с ним в долину Санта-Инес. После того как она выйдет из мотеля и сядет в машину, Джим будет единственным человеком в мире, которому известно о ее местонахождении. Все блокноты с записями о нем — в чемодане. Они могут исчезнуть вместе с ней — одинокой женщиной, пропавшей во время отпуска.
Пока клерк выписывал счет, Холли быстро соображала, не позвонить ли родителям в Филадельфию и не рассказать ли, куда и с кем она едет. Хотя они только встревожатся, и ей потребуется не менее получаса, чтобы их успокоить.
Кроме того, Холли уже решила для себя, что в Джиме преобладает светлое начало и она последует за ним до конца. И если ей иногда становится не по себе от его взгляда… что ж, в конце концов именно это и привлекло ее в Джиме.
Витающее над ним чувство опасности только обострило и усилило ее интерес. В глубине души Джим Айренхарт — хороший человек.
Читать бесплатно другие книги:
