В поисках Колина Фёрта Марч Миа

– Просто я не знаю, – сказал он. – Я считал годы. Когда… ребенку исполнится восемнадцать. Гадал, позвонят ли мне.

Вероника встала и заходила по кухне, насколько позволял телефонный провод.

– Значит, тебя все же интересовало, отец ты или нет?

– Ну, я всегда знал, что это возможно. Честно говоря, я много думаю об этом в последнее время. Моя жена говорит, что это меня изводит. Особенно потому, что я не так давно тебя видел, с полгода назад. Мы с женой были в гостях у ее друзей, и, проходя мимо закусочной, я тебя увидел. Я не часто приезжаю в Бутбей с тех пор, как мои родители отсюда уехали. Я чуть в обморок не упал – так это было неожиданно. Я слышал, что ты перебралась на юг.

– Я вернулась в город год назад.

– Моя жена считает, что мне следует узнать ответ на вопрос, был я тогда отцом твоего ребенка или нет. За последние несколько лет она не раз настаивала, чтобы я позвонил тебе и спросил прямо. Но я снимал трубку и тут же ее вешал. Еще месяца не прошло, как Бэт сама дала мне телефон и умоляла позвонить тебе и просто раз и навсегда выяснить этот вопрос, вместо того чтобы так терзаться.

Вероника замерла.

Бэт. Ее клиентка, заказавшая пирог «Изгнание».

«Такой пирог, который заставит человека не думать о другом человеке…»

Так вот что по желанию Бэт он должен был выбросить из сердца.

«Не мне нужно выбросить кого-то из сердца. Это другому человеку нужно выбросить кого-то из его проклятой головы».

Бэт, так ей и не заплатившая, была женой Тимоти.

– Меня всегда это преследовало, – сказал он. – Не зная, правда ли это, я ужасно с тобой обошелся и поступил неправильно. Я так никогда и не узнал истины. Никогда не хотел знать.

Вероника отогнала его образ – как он стоял в мощенном булыжником переулке в последний раз, когда она его видела. Выражение лица Тимоти, гнев, когда она, дрожа и плача, сказала о своей беременности.

– Думаю, увидев Беа, если согласишься с ней встретиться, ты раз и навсегда поймешь, что она твоя дочь. У нее твои волосы, твоя улыбка. Что-то абсолютно твое в выражении лица.

– Боже, – проговорил Тимоти. – Прости, Вероника. Прости.

Он заплакал, а потом кто-то заговорил с ним, и он сказал, что ему надо идти, и повесил трубку.

Вероника просидела на кухне больше часа, прокручивая в голове разговор с Тимоти. Она посмотрела на незаконченный пирог. Придется его выбросить и начать заново, но только не сегодня. Именно сейчас уверенности ей и не хватало – в отношении Беа. В отношении того, как и что сложится между ее дочерью и Тимоти.

Она взяла трубку, набрала номер Ника и рассказала об этом телефонном звонке.

– Приезжай, – предложил он. – Ли спит с восьми сорока пяти. Привози продукты для пирога, если хочешь. Я помогу тебе печь.

Двадцать минут спустя она сидела за столом на кухне Ника, потягивая вино, а он стоял рядом, готовя пирог «Уверенность». Глядя на него, босого, в синей футболке и джинсах, отделявшего желтки от белков и натиравшего цедру лайма, ей хотелось его поцеловать.

– Ну, как ты, ничего? – спросил он, сбивая смесь.

– Со мной все будет в порядке. Просто это так… странно – разговаривать с Тимоти.

– Да уж, конечно. Хотя, похоже, он наконец признал правду.

– Спасибо, что пригласил меня, – сказала Вероника. – Это было мне необходимо.

Ник сел рядом и взял ее за руку. Когда же он посмотрел на Веронику, она подумала, не поцелует ли он ее – и он это сделал.

Она уже хотела обнять его за шею и от всей души вернуть поцелуй, как в дверь позвонили.

– Вот уж не вовремя, так не вовремя, – сказал он. – И ведь думал об этом, – улыбнулся он Веронике.

Когда он открыл дверь, Вероника услышала мужской и женский голоса, женщина говорила что-то о часах Ли, которые та оставила у них дома, а потом спросила:

– А что это за запах? Сок лайма? Ты выпиваешь?

– Я пеку пирог, – устало ответил Ник. – Спасибо за часы. Я скажу Ли, что вы их привезли.

В кухню ворвалась женщина лет шестидесяти, серебристая блондинка со стрижкой, и уставилась на Веронику.

– Это вы, точно. Леди, пекущая пироги. Ли в точности вас описала, – презрительно добавила она и в ярости повернулась к Нику. – А теперь ты и женщину привел? Когда здесь спит Ли?

– Герти, мы с Вероникой печем пирог, а не занимаемся сексом в гостиной.

В кухню вошел высокий, худой мужчина того же возраста.

– Не груби, Ник.

– Послушайте-ка, вы двое, – произнес Ник. – Я не собираюсь так жить. Ни минуты дольше. Я всем сердцем люблю Ли – вам это известно. Я делаю все, что могу – и мое «все, что могу» достаточно хорошо. Мне жаль, что Ванесса умерла. Может, у нас и не сложились отношения, но я ее любил, заботился о ней. А теперь вы пытаетесь лишить меня отцовства, хотя я единственный оставшийся у Ли родитель? Она ваша внучка – я никогда этого у вас не отнимал. Я когда-нибудь пытался ограничить время, которое она проводит с вами?

Он отвернулся, его руки дрожали над рабочим столом.

– Я пойду, – сказала Вероника. – Думаю, вам есть о чем поговорить.

И выскользнула из кухни.

Вероника не ложилась допоздна, надеясь, что Ник позвонит и расскажет, чем закончился его разговор с родителями покойной жены, но к часу ночи он так и не объявился, а она, должно быть, вскоре уснула. Она все еще чувствовала на губах его губы, ощущала это чудесное стремление поцеловать его в ответ. Интересно, как бы все повернулось, если бы дед и бабушка Ли не ворвались в кухню.

Ник был одновременно и прошлым и настоящим, и Вероника испытывала к нему серьезное чувство. Она невольно улыбалась, когда в третий раз за двенадцать часов взбивала яичные желтки, сгущенное молоко, лаймовый сок и цедру для пирога «Уверенность». Она чувствовала это, чувствовала, как приоткрылось ее сердце. Ник Демарко ей нравился, а по тому поцелую прошлым вечером она поняла, что тоже ему нравится. Легкость, какой она не ощущала многие годы, окутала ее, проникая внутрь.

«Мое сердце открыто для Беа. Мое сердце открыто для Ника».

На этот раз ей удалось поставить пирог в печь.

Не успела она закрыть дверцу духовки, как зазвонил телефон, и Вероника схватила трубку.

Пенелопа Вон Блан.

– Я хотела тебе сообщить, что сделала, как ты посоветовала, – сообщила Пенелопа. – Я молилась над тремя чизкейками «Надежда» с соленой карамелью, чтобы наша возможная биологическая мать меня выслушала и поверила всему, что я скажу, и потом ей позвонила и попросила встретиться для разговора, только она и я, и она согласилась. Я призналась, что старалась произвести на нее впечатление, быть такой, как хотелось ей, поэтому и пыталась выглядеть более положительной и все такое. Я рассказала, о чем думаю перед сном, иногда думаю так много, желаю так сильно, что вообще не могу уснуть. Я сказала ей, что значит для меня ее ребенок, почему я буду хорошей матерью. Я все ей рассказала. И мне кажется, начала завоевывать ее симпатии.

– Я очень рада это слышать, Пенелопа.

Она начала нравиться и Веронике.

Они попрощались, и Вероника вспомнила себя в шестнадцать лет, беременную, в «Доме надежды», на консультации, на индивидуальных занятиях по терапии с милой женщиной – социальным работником, приходившей раз в неделю, чтобы встретиться с каждой из девочек. Поселившись в «Доме надежды», Вероника по большей части отмалчивалась, но медленно, неделя за неделей, начала раскрываться. Она подумала о девочках, живущих там сейчас, обо всем, через что они проходят, обо всем, что нужно им сказать. А вдруг она, со своим опытом, поможет им?

Через час Вероника доставила пирог Фриде, пожелав ей удачи со школой медсестер, и, пока не передумала, поехала в «Дом надежды».

Открыв сетчатую дверь, Вероника улыбнулась женщине, сидевшей за столом в вестибюле, там же, где и два десятилетия назад.

– Меня зовут Вероника Руссо. Когда-то я жила здесь, забеременев в шестнадцать лет. «Дом надежды» дал мне много хорошего, и я бы хотела поработать тут волонтером.

Женщина с улыбкой встала и протянула руку.

– Нам пригодится любая квалифицированная помощь. Давайте сядем, и вы расскажете мне о себе и заполните кое-какие бумаги. Разумеется, мы проверим ваши данные и рекомендации. Когда вы сможете приступить? Одна из волонтеров выбыла, а я рассчитывала на ее помощь в эти выходные.

Вероника села.

– Я бы хотела начать как можно скорее.

Сидя в палатке массовки к вечеру в понедельник, Вероника возвращалась мыслями к Нику, который до сих пор не позвонил. Весь день она пыталась выбросить его из головы. Он, вероятно, разбирался с родителями бывшей жены. Может, они провели выходные вместе, одной семьей, и улаживали отношения.

Один поцелуй ни к чему его не обязывает, напоминала себе Вероника, пока шла домой и готовила кухню к приходу учеников, в очередной раз не зная, появятся ли двое из ее практикантов.

Без нескольких минут шесть подъехали Изабел и Джун со своим сыном, а потом прибыла Пенелопа в своем прежнем обличье – вот и хорошо. Вернулись украшения. Макияж. Настоящая Пенелопа. И, подобно внешнему виду, улыбка тоже стала настоящей.

– Дела вроде бы идут неплохо, – сообщила она. – Я снова полна надежд.

Вероника едва успела переговорить с ней, как в дверь позвонили, и ее накрыла волна чистого счастья. Но Ник и Ли пришли не одни: с ними была бабушка девочки. Ник официально представил их.

Пока Ник и Ли, войдя, болтали с остальными учениками, бабушка Ли сказала:

– Я хочу извиниться за свое поведение несколько дней назад. Я была несправедлива.

Вот так перемена.

– Останетесь на занятие? – спросила Вероника.

Женщину, похоже, обрадовало приглашение.

– Но пироги-то обычные? Я не поклонница всяких суеверий.

– Всего лишь добрый старый пирог с клубникой и ревенем, – сказала Вероника.

– Тогда я с радостью останусь.

Когда Ли повела бабушку на кухню, Ник прошептал на ухо Веронике:

– Два дня на это положил, но – вот результат.

Она улыбнулась. Похоже, и ее дела сдвигаются с мертвой точки.

Во вторник утром Вероника услышала, как помощник Патрика Ула сказал, что статисты для сцены в закусочной понадобятся только после двух часов дня, поэтому она позвонила директору «Дома надежды» и спросила, можно ли приехать раньше. Групповое занятие было назначено на десять. Вероника ехала к «Дому», свернув на длинную грунтовую дорогу с раскидистыми деревьями. А увидев белый фермерский особняк с вывеской и диваном-качелями на крыльце, вспомнила себя, сидящую на них, перепуганную, встревоженную, полную страхов о том, как будет чувствовать себя после рождения и передачи ребенка на усыновление, а консультант, сидевшая рядом, молча обнимала ее, позволяя выплакаться. Именно это Вероника и хотела делать для здешних девочек: слушать; служить плечом.

Она поставила автомобиль на стоянке рядом с тем местом, где родила в «Скорой». Сидя в машине, Вероника понаблюдала за несколькими гулявшими по двору девочками. Они выглядели такими юными и ранимыми, кроме одной или двух с довольно жесткими лицами и чрезмерной косметикой. Около десяти Вероника поднялась на крыльцо и открыла сетчатую дверь. За столом сидела незнакомая ей женщина.

– Вы, должно быть, Вероника, – сказала она, вставая. – Я – Лариса Деннис, старший консультант в «Доме надежды». Вы как раз вовремя к занятию группы.

Появилась директриса, поздоровалась с Вероникой и села за стол, а она вслед за Ларисой прошла в большую комнату с окнами на задний двор. Там были расставлены в кружок десять огромных мягких пуфов фиолетового цвета и несколько кресел-качалок. За минувшие двадцать два года обстановка в комнате совершенно не изменилась. Все те же бледно-голубые стены с вдохновляющими постерами.

С боем часов стали собираться девушки, рассаживаясь на пуфы и в кресла. Одна, на последних сроках, выбрала кресло с откидывающейся спинкой и подставкой для ног. В руках девушки держали шары здоровья.

– Доброе утро, девочки, – сказала Лариса. – К нашей группе каждую неделю присоединяется новый волонтер. Вероника Руссо жила в нашем «Доме надежды» двадцать два года назад, в шестнадцать лет. Она будет помогать во время консультационных бесед и оказывать нам поддержку. Выяснилось, что Вероника мастерски печет пироги, поэтому, если кто-то хочет научиться этому искусству, встречаемся на кухне в одиннадцать часов.

Раздалось дружное: «Я!», заставившее Веронику улыбнуться.

– Я мечтаю о тыквенном пироге, – сказала сидевшая на пуфе рыжая девушка.

– Лучше лаймовый.

– Шоколадно-сливочный.

– Все что угодно, кроме яблочного. Надоел.

Вероника улыбнулась.

– Как насчет всех вышеперечисленных?

Послышались радостные восклицания. Умеет пирог осчастливить людей. Особенно – беременных девочек-подростков.

– Пришли к согласию насчет сегодняшней темы? – спросила у группы Лариса.

– Раз тут есть человек, который жил здесь, можно задать ей вопросы?

Лариса посмотрела на Веронику.

– Не против импровизированного интервью?

– Спрашивайте, – сказала девочкам Вероника. – Только сначала называйте свое имя, чтобы я знала, кто есть кто.

Она обвела собравшихся взглядом, радуясь, что не знает имени девушки, с которой связывала свои надежды Пенелопа. Это позволяло ей сохранить анонимность.

– Я – Эллисон. Вы сожалеете, что отдали своего ребенка? – спросила девушка с прямыми светлыми волосами.

«Легкой болтовни не получится», – осознала Вероника.

– Если совсем честно, нет, Эллисон. У меня не было никакой поддержки. Ни от семьи, ни от отца ребенка. Я была одна. И крайне напугана. Отдать ребенка представлялось правильным.

– Ваш ребенок пытался вас найти? – спросила другая девочка. – О, я – Ким.

– Да, – ответила Вероника. – Кстати, совсем недавно. Я оставила свою контактную информацию в агентстве по усыновлению и в регистре по усыновлению и воссоединению штата Мэн.

– Странно, наверное, когда ребенок, которого вы не предполагали увидеть, вдруг возвращается в вашу жизнь, – заметила еще одна девушка.

– Да, это вызывает множество старых воспоминаний.

– Помнишь светловолосую девицу, которая приходила пару недель назад, она еще сказала, что родилась на парковке? – обратилась Ким к девушке с серьезными голубыми глазами. У нее был сердитый и воинственный вид, и Вероника решила поговорить с ней во время дегустации пирогов. Некоторым девушкам требовалось расслабиться, чтобы задать наиболее интересующие их вопросы. – Она все не могла решить, хочет ли связаться со своей биологической матерью.

Вероника замерла, они говорили о Беа. Сомнений нет. Беа упоминала, что приезжала сюда.

– Мне она не понравилась, – сказала Эллисон.

– Господи, Джен, помнишь, как ты запустила в нее сэндвичем с индейкой за то, что из-за нее расплакалась Ким?

– Гордиться, конечно, нечем, но она так разозлила меня неразберихой в своих чувствах. Как можно не понимать, что ощущаешь? Не надо ей было сюда приезжать.

Веронике больно было думать, что на Беа, которая, кажется, и мухи не обидит, накричали, швырнули в нее сэндвичем. Она, наверное, ужасно переживала.

– Из всего можно извлечь урок, – заметила Лариса.

– Я хочу быть очень, очень откровенной, – сказала Вероника. – Думаю, та девушка, о которой вы говорите, моя дочь. Длинные светлые волосы? Карие глаза? Высокая?

– Боже, да, – сказала Джен.

Вероника кивнула.

– Мы в итоге встретились, и я очень рада.

– Мне приятно знать, что когда-нибудь мой ребенок захочет меня найти, – сказала Ким. – Ты моего мнения не разделяешь, Джен, но через двадцать лет, возможно, будешь считать по-другому.

– Сомневаюсь, – отрезала Джен и повернулась к Веронике. – И что теперь? Вы вдруг стали играть в дочки-матери?

– Мы стараемся поближе узнать друг друга.

Джен посмотрела на девушек, потом снова на Веронику.

– Могу я спросить о вашей семье? Моя мать ненавидит меня всеми фибрами своей души за то, что я поставила ее в неудобное положение. По-видимому, все узнали, и ей пришлось выйти из загородного клуба.

– Моя семья совсем меня не поддерживала в отличие от других. У меня были подружки, которых несколько раз в неделю навещали матери и отцы. Из-за этого я чувствовала себя ужасно, но это подвигло меня на поиски собственного счастья, понимаете?

– И что же вы сделали?

– Решила, чего хочу для себя. Путешествовать, увидеть страну.

– Я хочу переехать в Калифорнию. Как только мне исполнится восемнадцать, я уеду из Мэна, – заявила Джен.

– А что отец? – спросила Эллисон. – Он еще присутствует?

– Нет, он сказал, что это не может быть его ребенок. И я никогда его больше не видела. Мне кажется, он до смерти перепугался и воспользовался своим страхом, чтобы бросить меня.

– Боже, – сказала Ким, взглянув на девушку с длинными каштановыми волосами, на пятом или шестом месяце беременности. – Это, как Джордан, Лиззи.

– Спасибо, что напомнила, – отозвалась та. – Я пытаюсь забыть о его существовании.

– А вы? – спросила у Вероники Джен. – Забыли о его существовании?

– Нет. Но я тоже пыталась. – Она посмотрела на Лиззи. – Хотя стало лучше. Я выбросила его из головы, заставила себя забыть. Но вот что я вам скажу. Важно справиться со своими чувствами, дать им выход, поплакать, если плачется, задать вопросы, если они у вас есть. Если бы я могла вернуться и что-то изменить, знаете, что я сделала бы?

Они молча смотрели на нее.

– Я доверилась бы большему числу людей. Рассказала бы, через что прошла. Говорила бы об этом. Не держала в себе. Не считала бы это чем-то постыдным. Я бы рассказала, насколько мне было страшно.

– Ну, Джен-то болтает без умолку, – заметила Ким, – поэтому у нее такой проблемы не будет.

Джен кинула в нее мягким мячиком, и все засмеялись.

Девушки продолжали расспросы, и Вероника по возможности откровенно отвечала, не подпуская настоящего страха или тревоги. Ей нравилось находиться здесь, нравилось слушать, разговаривать с ними.

– Вы чудесно справились, – сказала Лариса, провожая ее до кухни, где Вероника собиралась испечь три пирога и дать урок желающим постичь искусство выпечки.

– Спасибо. Я была одной из них. Поэтому трудностей и не возникло. – Уже войдя в кухню, Вероника обернулась. – Да, Лариса, я слышала, что о «Доме надежды» пишут статью. Если вы знаете, как связаться с репортером, я бы хотела с ней поговорить.

«Я доверилась бы большему числу людей. Рассказала бы, через что прошла. Говорила бы об этом. Не держала в себе».

Теперь она последует собственному совету.

Сразу по приезде домой Вероника позвонила Джемме, которая захотела поговорить с ней немедленно. Они встретятся через несколько часов. Направляясь в гостиную, чтобы привести себя в порядок перед интервью, Вероника вдруг вспомнила о вишне.

Вишня, темно-красная, взрывающаяся кисловато-сладким соком, всегда напоминающая ей маленькие сердечки, особенно соединенная стебельками попарно.

И хотя этим утром в «Доме надежды» она уже испекла несколько пирогов, ей захотелось приготовить еще один.

Вишневый. Отныне он будет называться «Колин Фёрт».

Вероника пошла на кухню – с ясной головой и теплом на сердце.

Глава 21

Джемма

Во вторник, ближе к полуночи, Джемма покинула дом Вероники Руссо, нагруженная пакетом с двумя пирогами – шоколадным и лаймовым. На улицах по-прежнему было довольно много туристов, приехавших на Четвертое июля, и хотя праздник уже прошел, открытые веранды ресторанов, выходящие на причалы, были все еще освещены и полны посетителей. Джемма спешила в гостиницу, чтобы закончить статью. История Вероники не раз трогала ее до слез в процессе рассказа. Теперь статья получит логическое завершение.

Тихонько, чтобы никого не разбудить, она вошла в гостиницу, но следом за ней появились молодожены из «Скопы», размахивая закупоренной бутылкой шампанского, и спросили у Джеммы, не обидится ли, по ее мнению, Изабел, если они совершат набег на холодильник ради того невероятного пирога, который подают у нее каждый день. Бесшабашная, но милая пара, и Джемма отдала им шоколадный пирог, оставив себе лаймовый – «Уверенность».

Когда, поднявшись по лестнице, она проходила мимо двери Беа, ее так и подмывало постучать и рассказать обо всем, что поведала Вероника, но, разумеется, она этого не сделала. «Все эти двадцать два года я думала, что убегаю от своего прошлого. Я думала, что вернусь в Бутбей для встречи с этим прошлым. Но оказалось, что мое прошлое – беременность, реакция семьи, отца ребенка – бледнеет в сравнении с тем, от чего я действительно убегала: от того, насколько сильно любила свою малышку-дочь, которую две минуты держала у своей груди. Как сильно люблю ее сейчас, хотя едва знаю. Вы верите, что можно любить малознакомого человека? Вот с чем я сражалась все эти годы. Но больше этого не делаю. Невзирая на то, хочет ли моя родная дочь моего присутствия в ее жизни или нет, я всегда буду ее любить».

«Может, это и есть тот самый материнский инстинкт?» – размышляла Джемма, по-хорошему растревоженная историей Вероники. Она надела шумоизолирующие наушники, чтобы не слышать смеха из комнаты молодоженов, и засела за работу, ее пальцы летали над клавиатурой, пока она писала длинную среднюю часть статьи, посвященную личным историям: биологическая мать воссоединяется с дочерью, которую отдала на удочерение; девочка-подросток решает отдать своего ребенка богатой паре, а потом обнаруживает, что одних денег недостаточно – нужно любящее сердце; женщина, вышедшая замуж и родившая детей и так и не сказавшая мужу, что семнадцать лет назад отдала на усыновление ребенка; две женщины, которым сейчас за шестьдесят, бывшие беременными подростками, когда «Дом надежды» открылся пятьдесят лет назад, поделившиеся с Джеммой своими историями – по телефону и по скайпу, – заставившими ее плакать. Многое изменилось за пятьдесят лет. А многое – не изменилось. Джемма писала, пока от усталости не начали слезиться глаза.

В начале третьего статья была готова. Она откинулась на стуле, ожидая от себя печали и чувства утраты, но ощутила лишь гордость – и небывалую уверенность в том, что не изменила своему призванию.

Одна из женщин, с которой она беседовала, возможная приемная мать, произнесла именно эту фразу: «Я чувствую, что призвана быть матерью, но не уверена, произойдет ли это когда-нибудь…»

«Как вам повезло», – вспомнила Джемма слова другой своей собеседницы, семнадцатилетней Хлое Мартин из «Дома надежды», сказанные в ответ на признание Джеммы о беременности.

«Когда же она сама это поймет?» – недоумевала Джемма. А если этого так и не случится? Как она может вернуться на этой неделе домой, к жизни, которую не представляет? Если бы у нее была приличная репортерская работа, она сумела бы совместить и ее, и материнство. Работающая мать, подобно многим другим женщинам. Но без работы, без зацепки даже – а она послала документы в девять изданий за время пребывания в Мэне – она вернется домой и медленно превратится в мать и сестру Александра, эта статья станет ее лебединой песней.

Яркий солнечный свет уже струился в окно, когда Джемма проснулась от странного сна: она не могла достать своего ребенка из приспособления на груди, и вдруг увидела, что у него женское лицо, пугающе похожее на лицо ее матери. Джемма села, пытаясь стряхнуть остатки кошмара. Не хотела бы она растолковывать его по соннику.

Наверное, она волнуется, что уподобится своей матери. Или переживает, дает ли все необходимое своему ребенку, и это связано с ее отношениями с собственной матерью. Может, в значительной мере и то и другое.

Она задрала майку и положила ладонь на живот, лишь чуть-чуть округлившийся.

– Привет, малыш, – сказала она, и на глазах у нее выступили слезы. – Я хочу, чтобы ты знал – я тебя люблю. Люблю уже сейчас. Разве может быть иначе? Это даже не обсуждается. Просто я еще не освоилась со своей новой ролью. Мне кажется, я буду чувствовать, как Вероника Руссо – что всегда тебя любила. Даже если и не подозревала об этом.

Под дверь просунули листок, и Джемма выбралась из постели, чтобы взять его:

Сегодня на завтрак дежурное блюдо – блины с шоколадом и/или с клубникой!

Крестик, обозначающий поцелуй, и подпись – Беа.

Какая же она милая. Джемма знала, что пока девушка не представляет, как станут развиваться их отношения с Вероникой, кем они являются друг для друга, каким образом укрепить возникшую связь. Но учитывая доброе сердце Беа, ее одиночество и силу надежды Вероники, Джемме почему-то казалось, что все у них получится.

Она взяла с комода ноутбук и перечитала статью в поисках ошибок – почти три тысячи слов, – еще раз прочла ее и отправила Клер в «Ведомости».

У Джеммы не было настроения завтракать в компании шумных постояльцев, поэтому она пропустила блины, отправившись в «Кофе с видом на гавань», где взяла мокко со льдом и без кофеина и лепешку, а потом долго гуляла по красивым переулкам в районе гавани. Она будет скучать по этому городу. К концу недели ей придется уехать домой, причин оставаться не было. Говорили, что в субботу в город приезжает Колин Фёрт для съемок своих сцен, но слухи ходили и раньше, а актер не появлялся. Она не возьмет интервью у Колина Фёрта. Пора возвращаться и посмотреть в лицо будущему.

Идя по Луговому переулку, она увидела, как отец качает своего малыша на качелях, подвешенных к старому дубу перед домом, и улыбнулась им, представляя Александра за этим занятием. «Это же его мечта, – осознала она, – делать то же самое». Мечта ее мужа. Все, о чем она думала в последние недели, было ее мечтами, и может, теперь, когда одно из заветных желаний осуществилось в ее чреве, настало время помечтать о чем-то еще, как сказала Мерил Стрип в любимом фильме Джеммы «Ревность». Помечтай о другой мечте. У нее будет ребенок. Пора принять это безоговорочно. Если окажется, что материнского инстинкта у нее нет, что ж, она научится быть матерью.

Немного разобравшись с мыслями и чувствами, Джемма повернула было назад, к гостинице, чтобы позвонить Александру и сообщить, что отослала статью, но обратила внимание на прелестный дом чуть дальше. Желтый, со вдовьей площадкой[3] и оригинальным крыльцом, на котором стояло кресло-качалка, и под впечатлением от очаровательной сцены с качелями и этого кресла-качалки Джемма словно воочию увидела себя, сидящей здесь и укачивающей своего младенца. Превращающейся в какого-то нового человека, незнакомого ей, но которым она может стать.

Она коснулась живота. Чуть больше недели назад она лежала на больничной койке, гадая, не окончится ли это для нее, не получив даже возможности начаться.

Джемма сфотографировала дом вместе со вдовьей площадкой и крыльцом и послала Александру, приписав:

А., может, ты найдешь что-нибудь похожее для нас троих в Доббс-Ферри. Мне нравится эта вдовья площадка, а крыльцо с качелями должно быть обязательно. Дж.

Через несколько минут он ответил:

Я в восторге, но ты хочешь сказать, что моя назойливая мать заставила-таки тебя передумать? Прости, что она на тебя наехала. Она мне об этом рассказала, и я попросил ее не вмешиваться.

Это не из-за твоей матери. Я сама. Я хочу поступить правильно ради нас, ради нас троих.

Я люблю тебя, Дж.

Она смотрит в лицо фактам.

К следующему утру Джемма так и не позвонила Александру, чтобы сообщить о законченной статье и своем возвращении домой… уже скоро. Она лежала на кровати, положив руки на живот, рядом – «Ваша беременность на этой неделе». Накануне вечером она ужинала с Джун и все ей выложила, и даже та сказала, что, насколько она понимает, Джемме понравится жизнь в пригороде. Ведь нравится же ей Бутбей-Харбор, маленький городок.

Но Бутбей-Харбор совсем другое дело. Он всегда был благодатным местом, по сути, гаванью для Джеммы, куда после развода родителей отец увозил ее на месяц каждое лето. Она всегда была счастлива здесь – живой прибрежный городок был постоянным лучом света. В Бутбее жили ее старые подруги и чудесные воспоминания. И она любила деревянные пирсы и корабли в заливе, мощенные булыжником и кирпичом улицы и выстроившиеся вдоль них необычные магазинчики и самые невообразимые рестораны. Она поговорит с Александром об отдыхе здесь следующим летом.

Послышался сигнал пришедшего письма, и Джемма подошла к ноутбуку, надеясь, что Клер одобрит статью и предложит ей новую тему, хотя она не поступит так с мужем, как бы того ни хотелось.

Письмо действительно пришло от Клер:

Джемма, твоя статья выше всяких похвал! Мой начальник в восторге. Он хочет взять тебя в штат – вот насколько ты его поразила. Я готова предложить тебе место старшего репортера на полный день, освещение подобных тем и собственную колонку, полностью осознавая, что в конце декабря ты возьмешь отпуск по беременности и родам…

Джемма разрыдалась. Предложение работы, которое она не может принять.

Она представила, как живет в этом милом городке, который обожала, работает над такими статьями, как о «Доме надежды», ведет свою воскресную колонку. Проводит время со старыми подругами по лету, превратившимися в нынешних подруг. Заводит новых хороших друзей. Месяц за месяцем следит, как растет ее живот, а по выходным отделывает детскую в доме, подобном тому желтому коттеджу, в котором она могла бы жить, дышать, стать матерью. Возвращается после работы к Александру, и они вместе учатся быть родителями.

Живет в трехстах милях от свекрови.

Ради всего этого она бросит Нью-Йорк не задумываясь.

Предложение можно было назвать жестоким, учитывая, что она не может позвонить Клер и во все горло завопить: «Да!», – а ей так хотелось это сделать! Поэтому она позвонила Александру.

– Клер, зная о моей беременности, предложила мне полную занятость в качестве старшего репортера с собственной воскресной колонкой. И приличную зарплату, ну, не по нью-йоркским меркам, конечно. Я бы хотела согласиться на эту работу. Почему ни одна из нью-йоркских газет, в которые я разослала свое резюме, не увидела во мне того, что видит она?

– Джемма, ты прекрасный репортер и отлично пишешь. Ты попала под перекрестный огонь экономии и закрывающихся газет. Но ты написала великолепную статью, а теперь вернешься домой, к новой жизни.

– Да знаю, знаю, – ответила Джемма.

– И послушай, я тут подумал… Если у тебя вызывает отторжение именно Доббс-Ферри, нам не обязательно селиться так близко от моей семьи.

«Ну хоть что-то».

– Полагаю, это поможет. – Но она понимала, что он думает о соседнем городе, а не о соседнем штате. – Я поеду утром в субботу, ладно? – проговорила она, не в силах сдержать слезы в голосе. – Мне надо попрощаться с близкими людьми.

– Тогда увидимся в субботу вечером. Послушай, родная, ты полюбишь свою новую жизнь. Это наш следующий шаг.

Если бы только Джемма могла этому поверить.

Глава 22

Беа

Беа стояла перед домом 26 по Березовому переулку в Уискассете, в пятнадцати минутах езды от Бутбей-Харбора, занеся палец над кнопкой звонка. Через несколько секунд она встретится с Тимоти Макинтошем, своим биологическим отцом. Она закрыла на мгновение глаза и вспомнила совет Патрика сегодня за ланчем – не забывать, что Тимоти перезвонил ей, пригласил к себе домой. По телефону его голос звучал дружелюбно, хотя и немного нерешительно. Тимоти объяснил, что, с одной стороны, искренне не считал себя отцом ребенка Вероники Руссо, а с другой – беспокоился все прошедшие годы, а вдруг это правда. Это уже давно, очень давно тяготило его, и он с нетерпением ждал возможности наконец-то все выяснить.

Она позвонила.

Когда дверь открылась, раздался общий вздох изумления. Мужчина был на двадцать два года старше парня на фотографии, но разительно походил на Беа. Высокий, с густыми волнистыми светлыми волосами. Глаза зеленоватые, а не карие, как у нее, но было что-то общее в их чертах: овал лица, быть может, улыбка.

– Мне кажется, анализ ДНК тебе не потребуется, – сказала стоявшая чуть позади Тимоти блондинка.

Он прижал ладонь ко рту.

– Очень приятно с тобой познакомиться, – проговорил он, распахивая дверь, чтобы впустить Беа. – Это моя жена Бэт. Наша дочь у друзей, но, может, ты познакомишься с ней в другой раз, когда мы, конечно, ей о тебе расскажем.

– С удовольствием, – согласилась Беа.

Беа пришлось попрощаться с Макинтошами в четыре, поскольку в пять у нее было назначено занятие с Мэдди. Вчера Тайлер позвонил и перенес его со среды на вторник, потому что приехали их бабушка и дедушка, но все равно полутора часов для первой встречи с Тимоти оказалось вполне достаточно. И Тимоти, и Бэт держались с Беа крайне официально и с какой-то неловкостью, но она списала это на волнение. В целом они вели себя приветливо, изо всех сил стараясь утолить интерес Беа к предкам Тимоти, прибывшим сюда из Шотландии. Беа записала кое-что из медицинской истории его семьи – дядя с агорафобией, бабушка умерла от рака яичников, изредка случались депрессии, но в целом крепкая, здоровая порода. Мать Тимоти работала секретарем, а отец занимался строительством, как и отец Беа, и кажется, чета Макинтошей с неподдельным интересом слушала ее рассказы о детстве. Тимоти и Бэт поженились семнадцать лет назад, и глядя на них, большую часть времени просидевших держась за руки, можно было понять, что они очень близки, и Бэт во многом служила своему мужу опорой. Они этим же вечером собирались рассказать дочери о Беа, и Тимоти пообещал позвонить насчет новой встречи.

Она покинула Уискассет с легким сердцем и вернулась в Бутбей-Харбор, но Мэдди опять опаздывала на занятие. Беа приехала ровно в пять, однако трейлер, где они договорились встретиться вместо библиотеки, пустовал. Решено было увидеться здесь, а потом найти тихое местечко под тенистым деревом и поговорить об эссе по книге. За минувшую неделю Беа прочла половину романа и нашла много прекрасных фраз и абзацев, напомнивших ей о цитате, выбранной Мэдди для эссе. Чтение, репетиторство – все это сильнее прежнего убедило девушку, что ее призвание – быть учителем.

У трейлеров для персонала людей было не так много, у технической палатки выстроилась большая очередь. Однако Мэдди нигде не было. После замечательного занятия на прошлой неделе Беа была уверена, что девочка не бросит подготовку.

Страницы: «« « ... 7891011121314 » »»