В поисках Колина Фёрта Марч Миа

Джемма стиснула ладонь Беа. Девушка выглядела совсем юной – светлые волосы собраны в хвост, на миловидном лице никакой косметики.

– Как прошел разговор? О боже… я, наверное, кажусь назойливой журналисткой. Я спрашиваю как подруга. Помни, тебе достаточно сказать, что это не для печати, и все твои слова останутся между нами.

– Используй для своей статьи, что хочешь, – ответила Беа. – Кроме имени Вероники, конечно. Хотя, насколько я понимаю, она была бы рада поделиться с тобой своим мнением.

– Было бы здорово, если бы она согласилась, – проговорила Джемма. – Естественно, я не жду, что ты придешь к ней домой и скажешь: «Приятно с вами познакомиться. Не хотите повторить все это для журналистки, которая пишет статью про “Дом надежды”?»

Беа улыбнулась.

– Так я, конечно, не поступлю. Но подниму эту тему. Она должна знать, что я рассказываю о ней репортеру, даже если ее имя и не упоминается.

Джемме очень хотелось, чтобы родная мать Беа согласилась дать интервью для статьи. Взгляд с двух сторон – биологическая мать из «Дома надежды» и дочь, которую она отдала приемным родителям, – оживил бы материал. Но Беа и ее биологическая мать впервые встречаются сегодня вечером – Джемма могла рассчитывать, что Вероника побеседует с ней, если, конечно, захочет, только через несколько дней. Все зависело от ее характера – насколько ей интересно поделиться своей историей.

– Если тебе нужно будет с кем-то поговорить как с другом, заходи или звони, хорошо? Даже если просто понадобится поддержка перед вечерним визитом к ней домой.

– Спасибо большое, – сказала Беа. – Мне лучше вернуться к работе – дети из «Скопы» устроили в столовой перестрелку кашей. – И она с улыбкой побежала вниз по лестнице.

Джемма закрыла дверь, мысли крутились вокруг встречи матери и дочери, эмоций, которые этим вечером наполнят тот дом. История Беа трогала сердце. Если Джемме удастся заполучить рассказ ее биологической матери для статьи…

Схватив телефон, она позвонила Клер и сообщила, что, возможно, сумеет взять интервью у женщины, отдавшей своего ребенка на удочерение, а теперь они воссоединяются. Она бы осветила это событие с двух сторон, но ей потребуется еще пара недель для статьи, раз уж официально она нужна Клер не раньше середины июля.

– Никаких проблем со временем, – сказала та. – Она действительно нужна мне не раньше восемнадцатого июля, чтобы поставить в воскресный номер перед пятидесятой годовщиной, а это будет тридцатого. Так что не торопись. Готовь по-настоящему полный, потрясающий материал, именно о таком я и мечтала.

«Отлично», – подумала Джемма, текст уже складывался в голове. Теперь у нее достаточно времени, чтобы развить статью, углубить, выдать замечательный сюжет.

Завтра она собиралась вернуться в Нью-Йорк, но поняла, что останется здесь еще на пару недель: «Потому что я не хочу ехать домой».

Джемма встала перед зеркалом, висевшим рядом с дверью гардероба, и положила ладонь на живот, повернулась боком – не округлился ли он уже немного? Пока нет. Но она определенно беременна; письмо от врача, подтверждающее положительный результат анализа крови, доставили вчера днем.

Она посмотрела на себя – лицо слегка побледнело, небольшие тени залегли под темно-синими глазами, что вполне может быть результатом интенсивной работы в последние несколько дней. А вот светло-каштановые волосы до плеч выглядят более густыми, если только это ей не кажется. Более пышными почему-то. И ногти стали длиннее. У нее никогда не было таких длинных ногтей.

«Как вам повезло», – прозвучали в памяти слова семнадцатилетней Хлое Мартин.

Прошло немногим больше недели с тех пор, как она увидела плюсик на тесте по определению беременности. Недели, в течение которой она держала эту новость в секрете от Александра. Но Джемма по-прежнему не готова была сказать ему. Еще несколько дней, чтобы закончить статью, сдать ее, а потом она вернется домой. Она уже во многом чувствовала себя прежней – недолго пожив в настоящем репортерском ритме, интервьюируя, собирая материал, работая над статьей… и понемногу привыкая к мысли о беременности. Еще через пару недель она станет более уверенной, прочнее будет стоять на земле, сообщая Александру эту новость.

Взяв телефон, она набрала его номер. О беременности она пока умолчит, а вот сказать о том, что завтра домой не едет, должна.

– Еще две недели? – повторил он после нескольких секунд мертвой тишины. – Что, черт побери, происходит, Джемма?

– Я только хочу поработать над статьей. У меня намечается возможность взять интервью у биологической матери одного из моих источников. Это даст…

– Джемма, ты уехала в Мэн на выходные. Они превратились в неделю. Теперь это уже три недели.

– Просто я…

– Ты хочешь сказать, что нам нужно отдохнуть друг от друга? Если дело в этом, так и говори. Не прикрывайся статьей для газеты в каком-то городишке.

«Мне нужно от тебя отдохнуть», – мысленно произнесла Джемма, закрывая глаза.

– Никакая статья или газета не малы для меня, Алекс. Почему ты не можешь понять, насколько для меня важна моя карьера?

– Господи, Джемма, какая карьера? Тебя уволили. Работы нет. В настоящий момент у тебя нет никакой карьеры. Ты гоняешься за какой-то неинтересной темой для газеты летнего туристического городка, в которой имела колонку, когда тебе было одиннадцать лет. Я тебя умоляю. Если ты меня бросаешь, так и скажи. Но не заставляй ждать, пока «разбираешься в своих чувствах» и интервьюируешь подростков, угощая их мороженым.

Боже, он умеет вывести из себя. Джемма ходила взад-вперед по комнате с тяжело бьющимся сердцем. «Успокойся, – сказала она себе. – Просто успокойся. Посмотри на это его глазами. Своего он хочет так же сильно, как и ты».

– Алекс, я просто пытаюсь…

«Найти свой путь в новой реальности, – молча закончила она, снова положив ладонь на живот. – Найти себя в этом».

– Что ты пытаешься? – рявкнул он. – Какого черта ты пытаешься сделать, если не разрушить наши отношения? Я хочу знать, что за черт…

– Я беременна! – выкрикнула она и расплакалась.

О боже!

Мгновение царила тишина.

– Что? Джемма… что?

– Я беременна, Алекс.

Она не верила, что сказала это вслух.

– Ты уверена? – спросил он, его тон кардинально изменился. Вместо злости в нем звучало… изумление.

– Два положительных результата тестов по определению беременности и один положительный результат анализа крови.

– Боже мой, Джемма. Это же замечательно! У нас будет ребенок! Постой минутку. – В его голосе послышалась нерешительность. – Как давно ты знаешь?

– Первый тест я сделала в прошлую среду. Он оказался положительным. Я была потрясена… ты можешь себе представить. Я подумала, что, наверное, у меня сбился цикл из-за стресса в связи с потерей работы. Тест я сделала, только чтобы исключить самую невероятную причину задержки. Мы пользовались резервными средствами, когда я принимала антибиотики. – Закрыв глаза, Джемма села на край кровати. – Но я увидела розовый плюс.

Александр снова помолчал несколько долгих секунд.

– Джемма, ты неделю знала, что беременна, и не сказала мне? Уехала в Мэн и не сказала? Какого черта, Джемма?

– Это сложная тема, Алекс.

– Сложная? – презрительно переспросил он. – Значит, ты не рада? Из-за этого все выкрутасы?

– Я не знаю.

– Ты не знаешь, – ровно повторил он. – А ты собиралась сказать мне сейчас, если бы случайно не проговорилась?

– Тоже не знаю. Я ничего не знаю, кроме того, что не хочу переезжать в Доббс-Ферри и жить рядом с твоими родителями. Я не хочу работать полдня в местной газете, если настаиваю – как ты это назвал – на работе. Я не хочу жизни, которую ты так усердно пытаешься мне навязать.

– Ну знаешь, Джемма, ты беременна. Дело больше не в тебе.

– А в ком же, скажи на милость?

– В ребенке. Во мне. В нас. В нашем браке, семье.

На Джемму внезапно навалилась страшная усталость.

– Я не знаю, как отношусь ко всему этому, Алекс. Мне нужно время, чтобы…

– Джемма, ты не пятнадцатилетняя забеременевшая девчонка, как одна из тех, у кого берешь интервью. Ты взрослая женщина. Вот и веди себя соответственно.

– Я сейчас ухожу, Алекс. Мне нужно идти.

Отбой.

Она уронила голову на руки и заплакала.

Джемма проверила адрес женщины, интервью с которой должно было начаться через три минуты. Кэтлин Ауэрмен, Баньон-роуд, 33. Маленький белый коттедж в середине улицы и трехколесный пластмассовый велосипед перед ним – вот это место.

Директриса «Дома надежды» позвонила Джемме, когда та находилась на Главной улице, ища одиночества в толпе. После разговора с Александром она чувствовала себя как выжатый лимон и не могла оставаться в четырех стенах. Полина Ли позвонила, когда Джемма, купив травяной чай со льдом и рогалик с творожным сыром, села на скамейку – успокоиться и перекусить. Полина сообщила, что одна женщина, которая жила в «Доме» пятнадцать лет назад, пятнадцатилетней девочкой, и отдала своего ребенка на усыновление, согласилась поговорить с Джеммой для статьи, но у нее всего двухчасовое «окошко». Джемма рада была сосредоточиться на чем-то еще, кроме своего брака.

Она нажала на звонок, и дверь открыла женщина, описать которую можно было только одним словом – «изнуренная». Выглядела она так, будто плохо спала – или не спала несколько дней. В гостиной виднелась колыбель, повсюду валялись детские вещи.

– Вы, должно быть, Джемма Хендрикс, – сказала женщина. – Я Кэтлин Ауэрмен. Я забыла предупредить директора «Дома надежды», что настаиваю на анонимности – вы не должны упоминать в статье мое имя. В «Доме» ко мне отнеслись с пониманием, и я могу сказать о них только хорошее, но, если правдиво рассказывать о последующей жизни, не хочу, чтобы прозвучало мое настоящее имя.

– Могу вас заверить, что сохраню все в тайне. Имя я придумаю, а возраст и временные рамки пребывания в «Доме надежды» оставлю подлинные, но не волнуйтесь, вашу личность я засекречу. Я ценю вашу готовность поговорить со мной.

Кэтлин провела Джемму в гостиную, полную игрушек, и усадила на диван. Джемма достала диктофон и блокнот, но не успела взять ручку и задать вопрос, как женщина заговорила:

– Все твердили: ты загубишь свою жизнь, если останешься в пятнадцать лет с ребенком. У тебя все впереди. Отдай малыша на усыновление. Это разумно. Для вас обоих. И так без конца. Я даже согласилась пожить в «Доме надежды», чтобы никто в городе не узнал, что я беременна, и это осталось семейной тайной. И вот – я перед вами, мне тридцать лет, и я поступила так, как мне советовали – пошла в колледж. Закончила юридическую школу. Сколько раз я слышала: «Видишь, ты нас послушалась и посмотри, чего добилась». Что сказать – прошло пятнадцать лет, у меня трое детей, старшему из которых нет еще и десяти, я могу забыть о карьере, а девяносто процентов времени у меня в голове нет ни одной мысли. Я не говорю, что, оставшись в пятнадцать лет с ребенком, достигла бы всего, чего достигла… кто знает, может, и смогла бы. Я просто вижу, что в итоге сижу дома с тремя детьми, мужа никогда нет рядом, а на моей карьере можно практически поставить крест. И чего ради я так трудилась? Чтобы на деловых мероприятиях мужа меня никто в упор не видел? Я стала матерью и домохозяйкой и поэтому не могу сказать ничего ценного? Ненавижу всё это.

«Это я в будущем, – подумала Джемма, борясь с головокружением. – Не хочу быть такой. Сосредоточься на интервью», – напомнила она себе.

– Могу я задать личный вопрос?

Кэтлин усмехнулась.

– По-моему, я ясно дала это понять.

– Вы планировали появление вашего первого ребенка в браке?

Кэтлин покачала головой.

– Это случайность. Близнецы. Готова я к этому, конечно, не была, но очень воодушевилась. Я думала, что смогу быть суперженщиной, хотя все говорили, что это невозможно. Я думала, что сумею работать, оставаясь отличной матерью, и посещать кулинарные курсы, и учить итальянский язык, и ходить на йогу. Боже, каким же горьким было пробуждение.

– Значит, у вас имелся план, но жизнь пошла по-другому?

Джемме не хотелось слышать ответ. Все было понятно без слов.

– Совершенно верно. У одного из близнецов постоянно болели уши из-за каких-то инфекций, а другой просыпался через каждые два часа, и мой муж без конца твердил, чтобы я бросила работу на фирме и сидела дома с мальчиками. Я знаю, что это ужасно звучит, но я не хотела. Я любила свою работу, любила атмосферу в офисе, мне нравилось каждый день выбирать себе наряд. Я не желала сидеть дома с близнецами, как бы сильно их ни любила.

– Но затем оба мира начали страдать, – скорее констатировала, чем спросила Джемма.

– Точно. Дом и работа. Мой брак затрещал по швам. Я обвиняла мужа, что он мало мне помогает, он обвинял меня в эгоизме и нежелании оставить работу, хотя мы и пережили бы это в финансовом отношении, действуя расчетливо. Давление стало невыносимым, я сдалась, и так надолго выпала из игры из-за троих детей, что уже и не представляю, как вернуться к той, кем когда-то была.

Кем когда-то была. Именно этого Джемма и боялась: проснувшись однажды утром, удивиться, что же случилось с личностью, которой она когда-то была.

– Я знаю, что уже не та женщина, – продолжила Кэтлин. – Я не двадцатипятилетняя бездетная, только начинающая свой путь выпускница колледжа. Но иногда сама себе ненавистна. Мне отвратительно ощущение, будто я живу не своей жизнью. Так я чувствовала себя, забеременев в пятнадцать лет. Что это не моя жизнь. – Она покачала головой. – Правда, может, все дело во мне. Я знаю двух других юристов из моей бывшей фирмы, у которых по двое детей, и они ухитряются и работать полный день, и быть отличными матерями. У них получилось. У меня – нет.

Джемма тоже могла бы назвать несколько работающих матерей, которые, как видно, сумели благополучно это совместить – именно то, чего хотела достичь и она.

– Я очень благодарна за вашу откровенность и честность. Думаю, многие женщины вам посочувствуют.

Только не невестка Джеммы, оказавшаяся в похожей ситуации, за исключением беременности в пятнадцать лет. Лиза Хендрикс оставила высокий пост, чтобы сидеть дома с ребенком, и любила свою жизнь, каждое ее мгновение. «Я рождена, чтобы быть матерью, – постоянно говорила Лиза. – Вся моя жизнь вела меня к этому», – утверждала она, вытирая сопливый нос своему первенцу и похлопывая себя по семимесячному животу.

– У вас есть дети? – спросила Кэтлин у Джеммы.

– Пока нет.

Кэтлин кивнула.

– Я так и подумала. У вас недостаточно измученный вид.

Джемма улыбнулась, хотя ей хотелось плакать.

– Вы очень напоминаете меня прежнюю, – сказала Кэтлин. – Берете интервью, пишете для газеты. Живете своей жизнью, вероятно, той, какую воображали себе подростком.

Звук остановившегося на подъездной дорожке автомобиля заставил Кэтлин вскочить и выглянуть в окно.

– Это моя мать с младенцем. – Она посмотрела на часы. – Вернулась на полчаса раньше. Наверное, Лана закатила истерику.

Джемма встала.

– В таком случае не стану вас задерживать. Большое спасибо, что уделили время, Кэтлин. И я только хочу сказать… может, вам и удастся найти для себя золотую середину.

Дверь открылась, и вошла женщина средних лет, неся красивого ребенка, действительно зашедшегося в крике.

– Она вопит безостановочно.

Кэтлин взяла ребенка и слегка подбросила.

– Да, конечно, – многозначительно отозвалась она, глядя на Джемму. – Золотая середина.

Джемма подумала, не задать ли несколько вопросов матери Кэтлин – как это было пятнадцать лет назад, когда ее дочь-подросток жила в «Доме надежды», но та уже спешно покидала дом, бросив через плечо, что позвонит позже.

– Я не могу присесть даже на полчаса для интервью, – сказала Кэтлин, качая головой. – Золотой середины нет.

Джемма пожалела, что не в силах утешить эту женщину, смягчить ее взгляд на свою жизнь, немного успокоить. Но слова Кэтлин настолько били в точку, что она лишь пожелала ей всего хорошего. Завтра она пришлет ей какой-нибудь пустячок, может, подарочный сертификат в один из городских ресторанов, где они посидят с мужем, если ее мать или няня присмотрят за детьми. Чтобы ненадолго вырвать ее из этой жизни.

«Почему у одних так, а у других – иначе? – размышляла она, помещая себя и Кэтлин в одну ужасную категорию, а женщин, подобных ее невестке и нью-йоркской соседке Лидии Бесселл, – в другую. – Зависит от склада ума? Ты выбираешь одно или другое по той или иной причине, хотя иногда у тебя, конечно, нет выбора, и таким образом получаешь свою жизнь». Есть, правда, еще одна категория. Матери, работающие полный день, умеющие совмещать – потому что вынуждены, потому что так хотят. Джемма попадет в эту категорию. Обязательно, заверила она себя. Несмотря на неудачу так сильно желавшей этого Кэтлин. У всех все по-разному.

У Джеммы и работы-то нет. Да и ребенка пока тоже. Представляя, как все будет, она сама не знает, о чем говорит. И это может оказаться самой пугающей частью во всей этой истории.

После долгого дня, отданного исследовательской работе и еще двум интервью – с нынешней обитательницей «Дома надежды» и с женщиной, пять лет назад усыновившей ребенка, – Джемма вернулась в гостиницу около пяти часов, мечтая о горячей, пенной ванне и новой главе из книги «Ваша беременность на этой неделе».

На крыльце, на диване-качелях, сидел мужчина, с подъездной дорожки показавшийся Джемме настолько похожим на Александра, что на мгновение у нее сжалось сердце от тоски по мужу, так что пришлось сделать глубокий вдох. Несмотря на все происходящее сейчас между ними, она по нему скучала. Ей хотелось поведать ему обо всех своих страхах, опасениях, как она всегда это делала. Но в этом случае не могла.

«Я люблю тебя, Александр, – подумала она. – Люблю. Очень сильно. Просто я хочу…»

Мужчина на крыльце поднялся. Это и был Александр.

Джемма ахнула, когда он молча подошел и обнял ее. Она прижалась к нему, испытывая огромное облегчение от его присутствия здесь. «Пусть отпадет все ненужное, и твой муж тебя обнимет», – подумала Джемма.

– Я должна была сообразить, что ты прилетишь, – сказала она. – Но мне нужно удержать в голове столько разных вещей…

– А то.

Александр обнял ее за плечи, и они пошли к крыльцу по короткой, вымощенной камнем дорожке.

– У нас будет ребенок, – прошептал он.

– Я до смерти боюсь.

– Я – нет.

Джемма провела его в гостиницу, тихую в этот ранний солнечный вечер. Они поднялись на третий этаж, и Джемма отперла свою дверь.

Вдвоем они едва поместились в комнате. Джемма не могла оторвать от мужа глаз; за всеми этими спорами она забыла, как влечет ее к Алексу, как легко она забывает обо всем, видя его лицо, его тело. При ее настроении и сильной усталости надо вести себя рядом с ним осторожнее. Ей нужны горячая ванна и сильные руки мужа – но она не может позволить ему править сильной рукой.

Она закрыла дверь.

– Я могу научиться быть матерью, я знаю. Но не представляю, как научиться хотеть того, чего хочешь ты. Я не желаю переезжать в пригород и сидеть дома с ребенком. Это чудесно для тех, кто этого хочет, и да – я понимаю, хорошо, что мы можем себе это позволить. Но я мечтаю быть репортером. Мечтаю писать именно такие материалы, как тот, над которым сейчас работаю. Сегодня вечером одна биологическая мать встречается со своей дочерью, которую отдала на удочерение двадцать два года назад.

Он положил ладонь ей на живот.

– Не понимаю, почему ты не сможешь делать этого в Уэстчестере. Станешь работать часть дня в местной газете. Если тебе дали эту тему здесь, почему не дадут там?

«Я не перееду в Уэстчестер, чтобы жить там рядом с твоими родными, черт побери!»

– Я не хочу уезжать из Нью-Йорка.

В любом случае, ее могут и не взять в местную газету, прекрасно понимала Джемма.

Он покачал головой и сел на край кровати.

– Ну а я хочу, Джем. И я не стану растить этого ребенка в Нью-Йорке. Не стану.

– Ну а я не перееду в Уэстчестер.

– Какая же ты эгоистка! – не выдержал он.

– Ты прилетел сюда, чтобы кричать на меня?

Откинув голову, он с досадой засмеялся.

– Как мы все это уладим?

Джемма села рядом и взяла его за руку, Александр сжал ее ладони.

– Не знаю. Но я хочу побыть здесь еще две недели и поработать над этим материалом. Я хочу привыкнуть к своей беременности, примириться с ней. Ведь это полная неожиданность.

– Примириться с ней? – Он покачал головой. – Ты хоть понимаешь, как нам повезло?

«Почему он не может понять?»

Александр вздохнул.

– Ладно, примиряйся, если это тебе необходимо. Если это поможет уяснить, что переезд в Доббс-Ферри в самых что ни на есть наших интересах. Мои родные будут рядом, они и поддержат, и с ребенком посидят, и мы сможем общаться. В районе, который меня интересует, полно таких же молодых семей, как наша. Мы придемся там ко двору.

– А вот я не придусь.

Он разочарованно закрыл глаза.

– Не понимаю, как ты живешь в этой крохотной комнате. Почему не взять номер побольше?

– На этот одноместный номер Джун сделала мне скидку как старой подруге, – объяснила Джемма. – Обычный номер стоит почти двести долларов за ночь, и я не хочу отнимать его у гостя, который заплатит сполна. И мне нравится эта комната. Она уютная. Гостиницей управляет Изабел, старшая сестра Джун, и она прекрасно ко мне относится.

– Я скучаю по тебе, Джем.

На глазах у нее выступили слезы.

– Я тоже по тебе скучаю.

Он откинулся, прислонившись к изголовью кровати, и притянул ее к себе.

– Мы разберемся.

«Но как?» – подумалось Джемме, и на секунду перед ней встало измученное лицо Кэтлин Ауэрмен.

Глава 13

Беа

В романтическом мексиканском ресторанчике у причала Беа сидела напротив Патрика, высокого, темноволосого и неглупого второго помощника режиссера в фильме с участием Колина Фёрта, и слушала уморительный рассказ, без имен, об одном киноактере, звезде первой величины, с которым ему довелось работать. Беа импонировало, что Патрик не сыплет именами и не сплетничает. Ей понравилось, как он сказал, что некоторые известнейшие кинозвезды – самые приятные люди из всех, с кем он встречался в жизни. Нравилось, как внимательно он ее слушает, тепло в его взгляде. Патрик ей симпатичен. Ему двадцать восемь лет, он из Сиэтла и мечтает ставить интересную документалистику. С киносъемочными группами разных фильмов он поездил по миру, но ничуть не задается. И чем дольше Беа смотрела на него, тем привлекательнее он становился. И рост у него самый подходящий – при своих пяти футах десяти дюймах Беа редко носила каблуки, иначе она возвышалась над окружающими, – и глаза – узкие, синие, и веснушки, и сексуальные темные волнистые волосы. В гостиницу он зашел за ней точно в назначенное время, и они прогулялись до яркого ресторана, где Патрик заказал столик, хотя в пять часов дня необходимости в этом не было.

Когда официантка, приняв их заказ, отошла, Патрик попросил Беа рассказать о себе, и она едва не выпалила, что меньше чем через три часа впервые в жизни встречается с родной матерью, но вместо этого заговорила о смерти Коры Крейн и о том, что, видимо, окончательно распрощалась со своей мечтой работать учителем и, может быть, в увольнении из «Безумного бургера» нет худа без добра.

– Что же привело тебя в Бутбей-Харбор? – спросил он, макая кукурузные чипсы в мисочку с восхитительной сальсой, стоявшую между ними.

Беа рассказала о письме Коры. О том, как не одну неделю бродила по Бостону, обдумывая, встречаться или нет со своей биологической матерью. И как наконец решила поехать в Мэн, чтобы определиться.

– Я тоже не назову имен, но вокруг съемочной площадки ходила, потому что моя биологическая мать, – с которой я впервые встречаюсь сегодня вечером, – снимается в массовке. Я узнала, что она работает на фильме, и просто хотела посмотреть.

Он поднял, салютуя ей, бокал с «маргаритой».

– Я восхищаюсь твоим поступком, Беа. Это требует мужества. Особенно после такого удара, как то ошеломляющее письмо. Ты хоть немного со всем этим свыклась?

– Пожалуй. Иногда мне кажется, что это просто не может быть правдой, но потом я достаю мамино письмо, перечитываю его и понимаю: это правда.

– Я вдвойне сожалею, что Тайлер – ассистент видеоинженера – так на тебя вчера налетел. Но, с другой стороны, если бы он этого не сделал, я не услышал бы ваши пререкания и вообще с тобой не познакомился бы. Я ужасно рад, что познакомился.

Беа улыбнулась.

– Я тоже.

Под принесенные закуски – энчиладас суизас для Беа и стейк фахитас для Патрика – они говорили обо всем на свете – от фильмов, которые оба любили или терпеть не могли, и книг до мест, где побывали – тут он Беа превзошел, – и самой чуднй еды, какую им доводилось пробовать. Беа рассказала, как ей приходилось замерять бургеры «Гора Везувий», чтобы убедиться – они действительно высотой в фут, а Патрик поведал ей о съемках фильма рядом с вулканом в Италии. Они беседовали так легко, так естественно, и Беа поймала себя на том, что смеется, наверное, первый раз за этот месяц. А может, и за много месяцев.

После ужина они выпили кофе и съели на двоих корзинку жареных крендельков чурро, а потом отправились на заднюю веранду с видом на залив, где попытались поймать краба в примыкающем бассейне, но удача улыбнулась восьмилетнему мальчишке, который его вытащил, избежав клешней.

Когда они уходили, Беа сказала, что дойдет с ним до съемочной площадки, поскольку дом ее биологической матери находится поблизости и та скоро должна вернуться.

– Не могу поверить, что меньше чем через час увижусь с ней, буду говорить.

– Мне бы очень хотелось узнать, как все пройдет, – сказал Патрик. – Завтра весь день сумасшедший, но в субботу приходи примерно в час к моему трейлеру, быстренько поедим на площадке. Ты поразишься, какой у нас стол для технического персонала.

Беа улыбнулась.

– С удовольствием.

Он улыбнулся в ответ, взял ее за руку, и Беа поразилась, как спокойно и приятно ей стало. Да, этот парень ей нравится.

Когда они подходили к трейлерам, где суета со вчерашнего дня только усилилась, послышался мужской голос:

– Эй, народ, Колин Фёрт раздает автографы перед пабом О’Доналда!

Люди помчались к маленькому пабу, но единственным стоявшим перед ним человеком была пожилая женщина, кормившая двух чаек хлебом из пакета. Она вскрикнула при виде несущейся на нее лавины, из паба появился мужчина – определенно не Колин Фёрт – и одним прыжком заслонил ее собой от бушующей толпы.

– Осторожно! – крикнул он. – Не сбейте эту леди.

– Колин Фёрт здесь? – спросила какая-то женщина.

– Единственный Колин в пабе О’Доналда – это мой пьяный дядя, приехавший в гости из Шотландии, – ответил мужчина. – Что за ерунда?

Беа посмотрела на человека, крикнувшего про автографы Колина Фёрта. Высокий, очень худой и, возможно, немного наеселе, этот широко улыбавшийся мужчина сорока с лишним лет напоминал приглашавшего на свидание Веронику.

– Неужели он врет про появление Колина Фёрта, чтобы заставить людей бежать туда как ненормальных?

Патрик посмотрел на него.

– Очень может быть, потому что Колина Фёрта еще даже нет в стране. Он должен прилететь на съемки только через несколько дней.

Беа едва успела поблагодарить Патрика за ужин, как к нему уже кинулись три сотрудника со срочными вопросами.

– Тогда до послезавтра, – сказал он, быстро прижавшись к ее губам очень приятным поцелуем.

Беа улыбнулась.

– До завтра.

Она смотрела, как он торопится к лугу, где вокруг одной из камер толпились люди.

Послышалось громкое фырканье и знакомый голос:

– Не говорите, что я вас не предупреждал.

Она повернулась и увидела Тайлера Иколса, сидевшего на складном стуле рядом со своей юной сестрой Мэдди, на коленях у которой лежала открытая книга «Убить пересмешника», но девочка смотрела куда угодно, только не в нее.

– Да мы даже не знакомы, – сказала Беа.

Что же такое с этим парнем?

– О, постойте, это вам все известно об этой книге? – обратилась к ней сестра Тайлера, поднимая «Убить пересмешника». – Кто такой Страшила?

– Страшила Редли, – улыбнулась Беа. – Городской затворник в Мейкомбе. Никто никогда его не видел, но все знают, что его держат дома с детства, и строят на его счет разные догадки. Ошибочные догадки. Заканчивается тем, что Страшила выручает детей. На примере его образа очень хорошо показан вред сплетен и домыслов.

Мэдди выпрямилась на стуле.

– Правда? Ненавижу сплетни. Несколько месяцев назад у нас в школе стали распространять слухи об одной девочке, и она не вернулась после весенних каникул. Может, я почитаю еще немного, чтобы добраться до глав о нем.

– Это замечательная книга, – улыбнулась Беа. – Честно. Вся целиком.

– Ой, это кто там – Кристофер Кейд? – спросила Мэдди, уставившись на высокого красивого актера на лужайке, окруженного людьми в наушниках и с планшетками.

– Больше читай, меньше пялься на звезд, – велел сестре Тайлер, поправляя сползшие очки в тонкой оправе.

В ответ Мэдди закатила глаза.

– Да у меня все равно уже есть его автограф.

Она вернулась к чтению, но то и дело украдкой поглядывала на красивого актера двадцати с чем-то лет.

Тайлер снова сделал вид, что перед ним не Беа, а пустое место, и девушка посмотрела на часы. Пора двигаться к дому Вероники.

Она пожелала Мэдди удачи с книгой, игнорируя Тайлера, и с трепещущим сердцем пошла к гавани.

Беа стояла на маленьком крыльце Вероники Руссо, глядя на красную входную дверь, на звонок, в который еще не позвонила.

Она посмотрела в небо и закрыла глаза, думая, как отреагировала бы Кора Крейн, если бы узнала, что Беа стоит у дверей своей родной матери, вот-вот позвонит в дверь и встретится с женщиной, которую столько лет скрывала, умалчивая о ней, Кора. Хотя вряд ли не понимала, что Беа разыщет родную мать – не сможет остаться безучастной к неожиданно открывшейся в двадцать два года правде. В противном случае она сойдет с ума, гадая, размышляя, воображая, так и эдак прокручивая эту правду в мыслях. Правильно, что она здесь. Да, Кора Крейн держала все в тайне, но в конце концов захотела, чтобы Беа узнала. Куда это ее заведет, зависело от нее самой. Она понимала, что ее мать примирилась с этим, пока писала письмо. Коре требовалось умиротворение. Беа коснулась золотого кулона в форме сердечка, который никогда не снимала – подарок матери на шестнадцатилетие, – и словно бы ощутила рядом ее присутствие.

«Я люблю тебя, мама», – мысленно произнесла Беа в небо, сумерки только начинали сгущаться.

Она нажала на кнопку звонка и затаила дыхание.

Страницы: «« « 345678910 » »»