В поисках Колина Фёрта Марч Миа

Дверь открылась – на пороге возникла Вероника Руссо и ахнула, прикрывая рот ладонью.

Она бесконечно долго смотрела на девушку, повторяя со слезами на глазах:

– О, боже мой, боже мой. Как приятно познакомиться с тобой, Беа. Думаю, за всю свою жизнь я не говорила это так искренне.

Девушка улыбнулась.

– Я тоже рада с тобой познакомиться.

Она старалась не разглядывать Веронику в упор, но ничего не могла с собой поделать. Копией Вероники она не была, но увидела достаточно своих черт в ее лице, росте, чтобы начать выискивать детали – прямой, почти острый нос, большеватый рот и если не цвет, то текстура слегка волнистых волос. Вероника была красавицей. Она надела сиреневую блузку, вышитую по вырезу серебром, белую юбку с пышным подолом и сандалии на низком каблуке. Несколько золотых браслетов на одной руке, часы-браслет – на другой.

Беа полчаса перетряхивала свой гардероб в гостинице, выбирая подходящий наряд для первого свидания и первой встречи с родной матерью. Она остановилась на белых плотно облегающих джинсах и шелковой желтой майке на тонких лямках.

Вероника провела дочь в гостиную, где на кофейном столике, на большом квадратном подносе лежал пирог и стоял расписной чайник и чашки.

– Давай сядем на диван, – жестом пригласила она.

Они сели в противоположных углах, сжимая и разжимая руки. Беа сунула ладони под себя и стала разглядывать комнату. Уютно, по-домашнему. Диван со множеством подушек, обит шикарным бархатом серовато-желтого цвета, перпендикулярно к нему стояло кресло на двоих. У одной стены возвышался набитый книгами шкаф, другую украшал каменный камин. Беа легче было оглядываться, чем пристально смотреть на Веронику, чего ей как раз и хотелось. Пристально смотреть.

– Буду откровенной, – сказала она. – У меня есть преимущество, поскольку в агентстве по усыновлению, где я получила контактную информацию, мне назвали место твоей работы. Поэтому в прошлую субботу, приехав в город, я пошла в «Лучшую маленькую закусочную». Я просто хотела посмотреть на тебя издалека, если это понятно.

Вероника, похоже, опешила, но проговорила:

– Конечно, понятно. Уверена, я поступила бы так же. – Она взяла чайник. – Чаю?

Беа кивнула и заметила, что руки Вероники чуть дрожат. Девушка подлила себе сливок, бросила кубик сахара и поднесла красивую чашку к губам, только чтобы как-то занять собственные дрожащие руки. Запах «Эрл Грея» подействовал успокаивающе.

Когда она подняла глаза, Вероника смотрела на нее в упор, но тут же отвела взгляд.

– Не смущайся, – сказала Беа. – Я во все глаза таращилась на тебя, сидя в закусочной, так что теперь знаю тебя лучше.

– У тебя мои глаза, – проговорила Вероника. – И рост, конечно.

– Волосы от отца?

Вероника, кажется, замерла, если только Беа не показалось.

– Да, – ответила она, глядя в сторону.

Никаких подробностей. Она не хочет о нем говорить? Их связь закончилась, когда Вероника забеременела? Или он оставался рядом во время беременности, но стресс разрушил их отношения? Беа было любопытно, но она чувствовала, что сейчас, особенно во время первой встречи, следует уделить внимание самой Веронике.

Она глотнула чаю.

– У меня столько вопросов к тебе, что я даже не знаю, с чего начать. Ты можешь сказать, сколько тебе было лет, когда я родилась?

– Шестнадцать. Семнадцать исполнилось всего через месяц. – Вероника поставила на кофейный столик две тарелочки.

– Пирога? Это шоколадный.

«Она не хочет говорить о себе», – сообразила Беа, чувствуя, что Вероника ответит на ее вопросы, но язык ее тела, скованность плеч, напряженное лицо со всей очевидностью показывали, что разговор этот будет для нее нелегким.

– С удовольствием съем кусочек, – сказала Беа. – Я взяла твой шоколадный пирог в закусочной, когда была там. Так и узнала, какая из официанток – ты. Другая девушка окликнула тебя по имени и сообщила, что твои пироги – это нечто особенное.

Вероника улыбнулась.

– Пожалуй, я известна в городе своими пирогами.

– Могу понять почему, – согласилась Беа. – Они восхитительны.

«Но я не хочу вести светский разговор о пирогах, – подумала она. – Я хочу знать, кто ты. Кем была. Откуда я… и почему?»

– Руссо – итальянцы? – спросила Беа, решив для начала придерживаться нейтральных тем.

– Да. Семья моего отца приехала из Северной Италии, из Вероны… «Ромео и Джульетта», знаешь? Семья моей матери шотландского происхождения.

– А семья моего биологического отца? – спросила девушка.

– Тоже шотландцы, – сказала Вероника. – Я помню, потому что это было у нас общее. В школе мы вместе работали над проектом о своих предках. Так и начали встречаться.

Итальянцы и шотландцы. Ни капли ирландской крови, как она всегда считала, в отличие от обоих Крейнов. С ее светлыми волосами, светло-карими глазами и бледной кожей Беа часто принимали за скандинавку.

– Сколько вы встречались? – спросила она.

Вероника взяла чашку, сделала глоток.

– Недолго. Полгода.

– Вы любили друг друга?

– Я так думала, – сказала Вероника. – Во всяком случае, я любила.

Беа ждала продолжения, но мать натянуто улыбнулась и снова глотнула чаю.

Беа съела кусочек пирога, положила вилку.

– Как восприняли новость твои родители? О твоей беременности, я имею в виду.

– Что ж, ситуация не идеальная. Поэтому они отреагировали, как, наверное, многие на их месте.

– Расстроились?

Вероника кивнула.

– Мне было шестнадцать, и моя жизнь типичной старшеклассницы внезапно нарушилась. Им пришлось нелегко. Мои родители связывали со мной большие надежды: дам повод гордиться мной – поступлю в колледж, сделаю карьеру, выйду замуж, обзаведусь детьми – в таком порядке.

– А мой родной отец, – начала Беа, не в силах отказаться от новой попытки, – он тоже расстроился?

Вероника долила себе чаю, хотя ее чашка была практически полной – тянула время.

– Он очень огорчился, – наконец проговорила она.

– У тебя есть его фотография?

Вероника так быстро поставила чашку, что Беа поняла – иначе она бы ее выронила.

– Есть. Всего одна. Я держала ее в коробке с разными памятными вещами, и как-то во время беременности достала и посмотрела. А потом перевернула, убрала на самое дно и больше никогда к ней не притрагивалась.

Беа прикусила губу. Сейчас она посмотреть не попросит.

– Значит, он очень сильно тебя обидел.

– Что ж, это в прошлом, – с нарочитой бодростью отозвалась Вероника.

– Можно тебя кое о чем спросить? – Беа собралась с духом. – Ты почти ничего не рассказываешь о своей тогдашней жизни, потому что тебе больно об этом говорить? Или хочешь защитить меня? Пощадить мои чувства?

– Может, понемногу и того и другого, но в основном последнее. В конце концов, это же твоя история. И ты приехала сюда, чтобы узнать, откуда родом. Я бы хотела сообщить тебе основное, но без ненужных жестоких подробностей.

Однако жестокие подробности были. А Беа хотела правды. Не обходных путей, не умолчания. Только не повторения этого.

– Я выдержу, – сказала девушка.

Она похоронила обоих родителей. Узнала – в двадцать два года, – что была приемной дочерью. Она действительно выдержит.

Вероника кивнула.

– Мне нелегко говорить о своем прошлом, ведь я никогда о нем не говорила. Я как бы заперла эту тему на ключ двадцать два года назад, иначе сошла бы с ума.

– Потому что это было так болезненно?

– Мои родители плохо восприняли новость. Твой биологический отец тоже. И меня отправили в дом для беременных девочек-подростков, где за семь с половиной месяцев моего пребывания там никто не навестил. Даже это мне трудно говорить… наверное, невыносима мысль, что теперь ты будешь об этом знать. Что твои родственники… как бы это выразиться… поддержки не оказали.

– У тебя никого не было?

Вероника покачала головой.

– У меня была чудесная бабушка… мать моего отца, Рената Руссо. Но она умерла до того, как я узнала, что беременна. Она бы тогда спасла мою жизнь.

– Думаешь, ты не отдала бы меня, будь она жива?

Вероника тяжело вздохнула.

– Может быть. Я, правда, точно не знаю.

– Меня сводит с ума мысль, что у меня могла быть совершенно другая жизнь, совершенно другое детство. Другая мать.

Вероника, видимо, обрадовалась, что разговор переключился с нее на Беа. Она сменила позу, немного подавшись в сторону дочери.

– Ты много об этом думала, пока росла?

– Вообще-то, я узнала, что приемная, всего месяц назад. Мои родители ничего не сказали. Отец умер, когда мне было девять, а мама в прошлом году. Она устроила так, чтобы ее предсмертное письмо с признанием прислали мне через год после ее смерти. Она хотела, чтобы я узнала правду, которую она не в силах была открыть мне при жизни.

Вероника уставилась на Беа.

– Ничего себе. Вот это шок, наверное.

– Да, – согласилась Беа.

– Какой была твоя мама?

– Лучшей. Самой лучшей.

Вероника улыбнулась.

– Хорошо. – Слезы заблестели в ее глазах. – На это я всегда и надеялась, все эти годы. Что ты живешь в безопасности, с чудесными, любящими родителями.

Лица родителей промелькнули перед глазами Беа – фотография, где они втроем, Беа четыре года, она на плечах у отца, мать улыбается своей дочке. Боже, как же она по ним скучает.

И – да, все эти годы она жила в безопасности, с чудесными, любящими родителями.

Внезапно Беа встала, захотев уйти. Это безумие, все это. Что она делает здесь с этой… чужой женщиной? А Вероника Руссо чужая. Совершенно чужая. «Моей матерью была Кора Крейн. Отцом – Кит Крейн. Это все, что мне нужно знать».

«Почему моя мать не могла оставить все как есть», – подумала Беа, чувствуя, как снова сжимается сердце. Она продолжала бы жить, ничего не зная, в блаженном неведении, словно абсолютно другая личность. Что в ее жилах течет итальянская и шотландская кровь и ни капли ирландской. Что она пришла в этот мир благодаря женщине, сидевшей в шаге от нее.

Ей нужен свежий воздух. Перерыв. Нужно переварить все это в одиночестве, хотя не так уж много она и узнала. Она просто ощущала, что сейчас… взорвется.

Вероника тоже встала.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Мне надо идти, – сказала Беа.

– Надеюсь, я не отпугнула тебя. Открыв слишком много. Или слишком мало. Я хочу ответить на твои вопросы. Просто боюсь тебя травмировать.

– Правдой? – спросила Беа.

– Да.

– Из-за такого образа мысли я как раз и не знала, что приемный ребенок, – сказала Беа чересчур резко. – Может, если бы я всегда это знала, мне было бы немного легче. Вся моя жизнь однажды привела бы меня сюда.

Внезапно ей расхотелось жить дальше в блаженном неведении. Она не понимала, о чем думает, что чувствует. Знала только, что хочет на воздух. Что ей нужно уйти.

– Я понимаю, Беа.

Девушка с ненавистью увидела сочувствие в ее глазах. «Ты чужая! – хотелось ей крикнуть. – Совсем чужая!»

– Когда ты будешь готова, – сказала Вероника, – если захочешь, я бы с радостью снова с тобой встретилась. Мне бы хотелось побольше узнать о тебе.

Беа попыталась улыбнуться, но ей не сиделось на месте, она чувствовала себя неуютно.

– Я позвоню. – Получилось совсем, как у парней, не собирающихся встречаться после неудачного свидания. – Спасибо за пирог, – добавила она, схватила сумку и бросилась к выходу.

Вероника открыла дверь, и девушка торопливо пошла, сознавая, что та пристально смотрит ей вслед.

«О черт!» – подумала Беа, уже собираясь попрощаться и сбежать. Она забыла сказать Веронике о статье про «Дом надежды».

– Чуть не забыла. Из своего свидетельства о рождении я узнала о «Доме надежды», и когда ходила туда несколько дней назад, познакомилась с журналисткой, которая пишет большую статью к пятидесятилетию «Дома». Я рассказала ей свою историю, но твоего имени, конечно, не сообщила. Но ты должна знать о моей с ней беседе. Она живет в той же гостинице, что и я. Помогла получить там временную работу, и мне полагается жилье.

У Вероники расширились глаза.

– Значит, ты еще поживешь в городе?

– Несколько недель, – ответила Беа. Обрадовало это Веронику? Встревожило?

– Я благодарна, что ты не дала журналистке согласия на упоминание моего имени. Я довольно хорошо известна в городе, потому что работаю в популярной закусочной и благодаря своим пирогам тоже, но я очень замкнутый человек. Не уверена, что хочу увидеть свою личную историю в газете.

– Ты расстроилась, что я дала интервью?

– Нет, совсем нет.

– Мне кажется, ее особенно заинтересовала наша теперешняя встреча, – проговорила Беа. – Я знаю, что она хотела бы встретиться и с тобой.

– Не уверена, что к этому готова, – сказала Вероника.

– Могу это понять. Что ж, тогда до свидания.

– До свидания, – отозвалась Вероника, и Беа снова заметила блестевшие в ее глазах слезы, которые та изо всех сил старалась скрыть.

Глава 14

Вероника

Вероника закрыла за Беа дверь, разрываясь между стремлением догнать, крепко обнять дочь, попросить ее вернуться и желанием никогда больше не отвечать на ее вопросы.

Беа так походила на Веронику и на Тимоти. Блондинка, как он, овал лица и общее его выражение – все от Тимоти Макинтоша, но черты – Вероники. Круглые светло-карие глаза. Прямой острый нос. Широкий рот. На подбородке – намек на ямочку, как у Тимоти. Она была высокой, как оба они. Тонкая кость – от Вероники.

«У тебя мой нос, – не переставая думала Вероника, пока сидела так близко от Беа, стараясь не разглядывать ее. – И мой рот. В твоем лице я вижу себя».

Всякий раз, как Беа улыбалась, что было нечасто, Вероника видела свою улыбку и длинные, ровные, белые зубы Тимоти.

Она села на диван, глядя на чашку Беа, на едва заметный след розовой помады на краю.

Зазвонил телефон, и Вероника не ответила бы, но это могла быть Беа.

Это оказался Ник Демарко. Напряжение отпустило, она расслабила плечи.

– Просто проверяю, – сказал он. – Я знаю, что сегодня вечером ты встречаешься со своей дочерью.

Вероника разрыдалась – и не могла остановиться. Она сидела, сжимая трубку, и плакала, не в состоянии вымолвить ни слова.

– Вероника, я еду. Держись.

Она повесила трубку и закрыла лицо ладонями. «Тебя просто захлестывают эмоции, только и всего», – сказала она себе.

Пошла в ванную комнату за салфеткой и промокнула глаза, но когда посмотрела на себя в зеркало, то единственной мыслью было сходство Беа с ней и то, что молодая женщина, сидевшая на ее диване пятнадцать минут назад, была тем шестифунтовым грузом, который Вероника прижимала к груди в машине «Скорой помощи» двадцать два года назад.

В дверь позвонили, и когда Вероника открыла, вид Ника, в джинсах и темно-зеленой футболке от «Хенли», вытеснил все остальные мысли. Выражение его глаз – сочувствие, любопытство… интерес – именно то, что нужно ей сейчас. Подруги у нее были, и она частенько откровенничала с Шелли, но в основном держала все в себе и никогда не говорила о ребенке, отданном на усыновление, и о своих перемещениях за последние двадцать два года. Но Ник знал; он знал ее со средней школы. Знал, что Беа ей позвонила. Знал, что сегодня вечером они впервые встретились. И вот стоял у ее порога – сильные плечи и все такое.

Вероника не помнила, когда в последний раз имела возможность прислониться к сильному плечу, и ей страстно захотелось, чтобы он ее обнял. Конечно, Ник этого не сделает, безумие какое-то, но ей хотелось, чтобы сделал… и это ее пугало. Она никогда ни на кого не полагалась.

– Вы с ней сегодня встретились? – спросил Ник.

Вероника кивнула и посторонилась, впуская его.

– Я бы выпила кофе. Может, бокал вина.

– Я буду то же, что и ты, – сказал он. – Ли сегодня в гостях у подружки, с ночевкой и в школу поедет прямо от них, поэтому я могу не спешить домой.

– Как дела с родителями жены? – спросила Вероника, пока они шли на кухню.

– Они ежедневно звонят Ли… иногда мне кажется, чтобы проверить меня, а не потому, что хотят услышать о ее домашнем задании на умножение двузначных чисел. Боже сохрани, если она не съест яйцо на завтрак… конца этому нет. А когда она сказала им, что идет сегодня в гости с ночевкой, проведя предыдущую ночь у них… Они сделали вывод, что я гоню ее из дома, чтобы «привести женщину».

– О, Ник, как я сочувствую, что тебе приходится выдерживать такое давление. Непросто одному воспитывать дочку.

– Сказать по правде, это не так уж и трудно. Дома у нас все нормально, в основном потому, что Ли чудесный ребенок. У нас свой распорядок, прекрасные отношения. Я даю ей все необходимое, я живу ради нее. Но поскольку я не ее мать, поскольку на момент смерти ее матери у нас были проблемы, я враг уже два года, и теперь они ведут список моих нарушений.

– Из-за сладких пирожков на завтрак? Из-за всего, если это не «яйцо»?

– Она съела миску сухих колечек со стаканом апельсинового сока, а это, по их мнению, слишком скудный завтрак.

Вероника нашла в шкафу бутылку вина, подарок от Шелли на последнее Рождество. Она его не особенно жаловала, но сейчас ей захотелось немного выпить.

– Думаю, бокал вина не повредит нам обоим.

Ник сел за круглый столик у окна, и Вероника невольно обратила внимание на лунный свет, сочившийся сквозь занавеску и серебривший темные волосы Ника, его зеленую футболку.

– Впрочем, хватит о моей ненормальной жизни. Расскажи о встрече со своей дочерью.

– Она восхитительная, – сказала Вероника, подавая ему бокал и садясь напротив. – Очаровательная. Кажется очень умной, вежливой, доброй. О своем удочерении она узнала всего месяц назад. Это стало известно из предсмертного письма.

Ник поднял брови.

– Ее родители умерли?

Вероника кивнула.

– Не представляю, какой шок она пережила, получив это письмо. Наверное, сразу же усомнилась во всем, что о себе знала.

– Видимо, у нее было к тебе много вопросов.

– А я даже не представляла, как трудно будет на эти вопросы отвечать. Я не хочу рассказывать ей, как все было ужасно, как обращались со мной мои родители, как повел себя ее отец, в каком полном одиночестве я оказалась.

Ник сделал глоток вина, посмотрел на стол и поднял глаза на Веронику. На этот раз на его лице явственно читалось сочувствие.

– Шестнадцать лет. Ты, наверное, была здорово напугана.

Она тоже глотнула вина.

– Да. Иногда, вспоминая то время, я не понимаю, как вообще выдержала.

Ник покачал головой, помолчал.

– Я помню, Тимоти говорил нам – компании своих друзей, – что его подружка утверждает, будто забеременела от него, но это никак не может быть правдой. Тогда я не знал, что и подумать.

Вероника почувствовала, как в душе поднимается знакомая волна стыда, смущения.

– Из-за моей репутации?

– Тимоти был моим другом, а тебя я совсем не знал. Он никогда не приводил тебя с собой.

Вероника кивнула.

– Обычно он объяснял нежелание приглашать меня в свою компанию отвращением к тому, что будто бы знали обо мне его друзья, он ненавидел мою репутацию. Он говорил, что никогда не сумеет ее изменить, заставить всех думать, что встречается со мной, поскольку я действительно ему нравлюсь, а не потому что «переспала с ним».

– Я был не настолько близок с Тимоти, скорее дружил с несколькими его близкими друзьями, но помню, как все говорили ему разные непристойности – как, мол, ему повезло. Боже, я сожалею, Вероника.

– Ну, а потом я забеременела и подтвердила всеобщее мнение о себе. Потаскушка залетела. Я думала, он меня поддержит, скажет всем, что он – единственный парень, который у меня существовал, но, вероятно, он был настолько потрясен, может, напуган, что захотел поверить худшему, чтобы можно было бросить меня, притвориться, будто не имеет к этому отношения.

– Потому и говорил всем, что он не отец, пользовался презервативами, и ребенок не может быть от него.

Вероника кивнула.

– Больше я никогда его не видела и не слышала. Ни слова. На следующий день после того, как я сказала ему, что беременна, меня отправили в «Дом надежды», дом для беременных девочек-подростков на окраине Бутбей-Харбора. Мои родители умыли руки… они даже заполнили от моего имени документы на освобождение от родительской опеки. И после рождения ребенка я уехала из штата. Как я могу рассказать все это Беа?

– Но ведь правда есть правда?

Пожав плечами, Вероника отвела взгляд.

– Когда она сидела рядом со мной, я думала только о том, что она была той девочкой шести футов весом, которую я две минуты держала на руках. Совершенно невинная, не имеющая никакого отношения – и полностью связанная – с тем, как появилась на свет. Я не хочу, чтобы она знала правду. Даже если она и говорит, что желает этого.

– Ты хороший человек, Вероника, – проговорил Ник, беря ее за руку. – Мне жаль, что я не знал тебя тогда в школе. Жаль, что не был твоим другом.

Она снова заплакала, и в одну секунду Ник очутился рядом, поднял ее со стула и наконец-то обнял.

Он обнимал ее недолго, секунд пятнадцать, но Веронике показалось, вечность – в хорошем смысле. Она чувствовала аромат его мыла, слабый запах стирального порошка, а ощущение обнимавших ее рук ни с чем нельзя было сравнить.

Вероника отстранилась, испугавшись, что он ее поцелует, а она не сможет с этим справиться; мысль настолько ее напугала, что она ушла в другой конец кухни и повернулась к Нику спиной. «Тридцать восемь лет и не в состоянии нормально вести себя с мужчиной. Боже».

– Мне уйти? – спросил он, прислонившись к рабочему столу, держа руки в карманах.

Она обернулась.

– Нет. Просто меня…

– Переполняют чувства?

Вероника кивнула.

– Именно так, да.

– Встреча с дочерью – грандиозное событие, Вероника.

«Да. И вот так оказаться в твоих объятиях».

– Мне кажется, что у меня лопнет голова, – призналась она.

– Если ты не хочешь разговоров, можем посмотреть кино.

Он удивил ее.

– Ты совершенно прав. Я не хочу говорить.

– По твоему виду не так уж трудно догадаться, – сказал Ник.

Он вроде бы не заигрывал с ней, лицо было серьезное. Снова сочувственное. Раньше оно казалось Веронике непроницаемым, теперь же ее нервировало, что она так легко читает по нему.

– Кино – отличная мысль. На пару часов отключит нас от нашей жизни. – Она подумала о фильме, лежавшем наготове на этот вечер. – Ты видел «Одинокого мужчину»? О британском профессоре, переживающем потерю партнера в начале шестидесятых? Когда он вышел, я его пропустила, но теперь, занятая в массовке фильма с Колином Фёртом, который снимают в нашем городе, планирую пересмотреть все его ленты до одной. За эту роль его номинировали на «Оскар».

– Я и не знал, что ты снимаешься в массовке этого фильма. Здорово. На что это похоже?

Она рассказала, что два дня в основном сидела, и только вчера начали снимать сцену на лугу.

– Моя задача – пройти мимо, посмотрев одновременно на часы, и я чуть все не запорола.

Упоминать о тыканье пальцем нужды не было. Вероника рада была покончить с тяжелыми разговорами и воспоминаниями.

– Что ж, тогда давай отпразднуем твою новую работу просмотром «Одинокого мужчины». Я его не видел.

И спустя четверть часа они сидели в гостиной, глядя на вступительные титры. На столе перед ними стояло блюдо с ежевичным пирогом, две чашки кофе. Если бы несколько недель назад кто-то сказал ей, что в один из вечеров в конце июня она встретится с дочерью, в мельчайших подробностях поведает Нику Демарко свою историю, затем будет смотреть фильм вместе с ним – его рука вытянута вдоль спинки дивана, пальцы касаются ее плеча, – она бы рассмеялась. Однако – сидят.

– Безумно вкусный пирог, – произнес Ник, орудуя вилкой. – Это какой-то твой особый?

– Обычный старый пирог «Счастье».

– В счастье нет ничего обычного или старого.

Она улыбнулась Нику, у нее камень с души свалился – почему, она и сама не знала. Знала только, что не хочет, чтобы он уходил из этой комнаты. В смысле, пока не трогает ее и не пытается поцеловать. По крайней мере, сейчас.

Глава 15

Страницы: «« « 4567891011 » »»