Мобберы Рыжов Александр

Асмуд попадает в мышеловку

Пули продолжали дубасить по загривку «Опеля». Семёнов выкручивал руль, как выкручивают кряжистый подберёзовик из грибницы.

– Пригнитесь! – крикнул с опозданием.

Рита, сидевшая впереди, уже припала к приборной доске. Семёнов, вокруг которого роились смертоносные пчёлы, направил машину к стоявшему перед музеем памятнику и распорол борт о кромку пьедестала. Автоматчики из «Форда»-тачанки прекратили шпарить ему вдогон и скрылись. Майор нажал на тормоз. Схваченные колодками колёса перестали крутиться, «Опель» юзанул от пьедестала к музейному крыльцу и остановился в шаге от какого-то иноземца, превратившегося в соляной столп.

– Как на передовой! – произнёс майор, который никогда на передовой не был. – Ты в норме, Ритусик?

– Да, пап. – Она выбралась из-под щитка. – Джим! Ты где?

Джим поднял голову над спинкой её сиденья, которая была разрыта пулями, как военный полигон после ковровой атаки авиационных штурмовиков.

– Тебя не задело? – Рита протянула руку, чтобы увериться, что он жив.

Вихор, торчавший у него над маковкой, был отчекрыжен пулей. Других повреждений не имелось.

– Sorry, – сказала Рита иноземцу, выйдя из покрытого рубцами-оспинами автомобиля. – This is Russia, sir…

– О, Russia! – подъял он длани к небу и стал похож на индейца майя, молящегося Кукулькану.

Оставив Семёнова разбираться с подъехавшим нарядом полиции, Рита с Джимом вошли в музей. Передряга, в которую их только что угораздило попасть, не сказалась ни на намерениях, ни на боевом духе. Нигде не задерживаясь, они прошли в зал, чей простенок занимало полотно Карла Брюллова «Последний день Помпеи». Оба видели его не раз, но сейчас оно как бы заутюжило их своим рвущимся с холста натурализмом и в то же время демонической фантасмагоричностью. Они стояли подавленные, не в силах вымолвить ни слова. Понадобилось время, чтобы выйти из прострации.

– В чём здесь подколка? – задумалась Рита, странствуя взглядом по картине. – Что хотел сказать Пушкин?

К ним подошёл майор Семёнов. Он был взмылен, как мустанг после многочасовой скачки по прериям.

– Ну коллеги! Шпыняли, как сопляка… Будто не по мне из «калаша» жарили, а я в кого-то.

– Мотай на ус, папа. Впредь сам не будешь таким привередливым. А то у тебя что ни подозреваемый, то Чикатило.

– Поклёп!

Майор обратил взгляд на картину. Мощь брюлловского дарования всколыхнула и его прагматическую натуру.

– Конгениально! Аж мурашки по копчику…

– Пап, ты не подмечаешь здесь ничего неестественного?

– Неестественного? Кхм! Вулкан коптит, скульптуры валятся, народ бежит… Сразу видно, что гражданская оборона не отлажена: население заранее не оповестили, средства индивидуальной защиты не раздали, эвакуацию не обеспечили…

– Папа, ты циник.

– …А неестественного? Нет, не замечаю.

– Мы тоже. И это не радует. Как ты думаешь, зачем нас хотели пристрелить?

– Не приглянулись мы им… кхм! – Семёнов прокашлялся и заговорил серьёзно: – Хотели бы пристрелить, пристрелили бы в два счёта. По такой-то мишени да промахнуться? Мыслю, что припугнуть решили. Чесанули для острастки – чтоб мы поняли, кто тут пахан, а кто шестёрка.

– Их поймают?

– «Перехват» уже введён, да они ведь тоже не лаптем щи хлебали. Тачка, конечно, угнанная, кинут её в заулке, и – комбайн, май лав, комбайн.

«Опель» был изрешечён так, что Семёнову пришлось сразу после экспертизы отправиться с ним в автосервис («Сподручнее бы сразу в металлолом, да жалко… кхм!.. четвёртый год на нём езжу, ни разу не подвёл»). Рита и Джим, выйдя из музея, где проболтались полтора часа, так ничего и не надумав, остановились под памятником Пушкину.

– Куда идём? – спросила Рита, уставшая от беспокойств и безуспешных исканий.

– Давай в Публичку. – Джима посетила новая идея. – Хочу кое с чем разобраться.

Они доехали до библиотеки, сели за незанятый столик в читальном зале и обложились справочниками.

– Слушай сюда, – Джим пригладил ладонью страницу и начал читать: – «Роза и крест – символы братства розенкрейцеров. Впервые принципы этого союза были изложены в начале семнадцатого века Иоганном Валентином Андре в трёх анонимных памфлетах. При этом он ссылался на немецкого дворянина Розенкрейца, который якобы в четырнадцатом столетии ездил на Восток и получил от индийских мудрецов рецепты эликсира вечной молодости и философского камня. Несколько лет спустя в Гааге под именем братства розенкрейцеров возникло общество мистиков и алхимиков, имевшее филиалы в Данциге, Гамбурге, Нюрнберге, Амстердаме, а также в городах Италии. В середине восемнадцатого века появились Новые Розенкрейцеры, представлявшие собой одну из высших степеней франкмасонства…»

– Сокровища масонов! – вскричала Рита.

– Не распугай книголюбов, – остерёг Джим, заметив, что на её восклицание среагировали все, кто сидел в радиусе десяти метров. – Нам и без того конкурентов хватает… Итак, роза и крест под мостом в Царицыне – знак розенкрейцеров. Можно предположить, что и сокровища, которые мы ищем, принадлежали им. Княгиня Волконская жила в Италии, а там влияние этого братства было особенно сильным. Смотрим дальше… «Во второй половине восемнадцатого века наибольшее распространение среди многих тайных объединений имел Орден золотых розенкрейцеров. Подробные свидетельства о нём изложены в трактате Синсеруса Ренатуса „Правдивое и полное описание философского камня Братства Ордена золотых розенкрейцеров“. В трактате фигурируют устав и ритуалы Ордена. Члены союза делились на семь классов, во главе его стояли император и вице-император, обладавшие не совсем ясными полномочиями. Кроме того, в Ордене состояли семьдесят семь старших магов, три тысячи младших магов, две тысячи семьсот верховных философов первого ранга…»

– Кто вступал в этот Орден?

– Медики, теологи, офицеры, дворяне… Под именем Ормезуса к розенкрейцерам примкнул наследник прусского престола, ставший впоследствии королём Фридрихом Вильгельмом Вторым. Короля всегда окружали оккультисты и духовидцы, он слыл чрезвычайно доверчивым. Однажды во время бала его вызвали условным паролем розенкрейцеров и перед ним предстал дух его деда Фридриха. Дух предупредил внука, чтобы тот опасался французских роялистов. Вследствие этой консультации Фридрих Вильгельм проявил нерешительность и проиграл сражение при Вальми…

– А сокровища? – изнывала Рита. – О сокровищах что-нибудь сказано?

– В трактате Синсеруса Ренатуса говорится, что философия розенкрейцеров направлена на овладение тайнами природы и вечной жизни. В составе Ордена было несколько сот именитых алхимиков, они утверждали, что им удавалось при помощи философского камня превращать в золото любые металлы. Достоверность этих утверждений сомнительна, хотя чего не бывает… Но, учитывая, какие высокопоставленные адепты были у Ордена, можно предположить, что розенкрейцеры не бедствовали. Один Фридрих Вильгельм мог с полтычка отвалить им столько лавэ, что обеспечил бы на всю жизнь и их самих, и их потомков.

– Куда потом подевался этот Орден?

– После смерти прусского короля Орден стал быстро клониться к упадку. На розенкрейцеров начались гонения, потому что пруссаки считали, что они дурачили их правителя. К тому же маги и алхимики, входившие в Орден, передрались между собой. Сведений о роспуске братства розенкрейцеров нет, однако с началом девятнадцатого века упоминания о них и об их богатствах исчезают.

– Притаились?

– Пёс их знает, – Джим закрыл справочники и сложил стопкой.

Они вышли из библиотеки.

– Куда теперь?

Размышления перебил Григ. Рита вытащила из сумочки мобильник: звонил Хрофт.

– Асмуда своровали! – лупанул он с ходу.

– Как?!

– Расскажу… Встретиться надо. К Исаакию подвалить можешь?

Встретились под Медным всадником. Хрофт был хохлат, как какаду, и рассержен, как президент после импичмента.

– Дуем мы с Асмудом по Конюшенной… не помню, по Большой или по Малой… не суть… Вдруг джип мимо фигарит, останавливается, выходят оттуда два мерина, хватают Асмуда под белы руки и грузят вовнутрь. Он орёт, брыкается, я стою, как примороженный, из нирваны выйти не могу… Короче, погрузили они его в джип и пошпирляли дальше по улице. Я только и успел каменюгой им в зад засандалить. Промазал…

– Номер запомнил?

– Куда там… Да и проку-то? Они его за первым же углом снимут и другой приклепают, не засвеченный. Это же мафия, а не детский сад.

– Опять они? – Джим схватился за щёку, словно у него засаднили подточенные кариесом зубы.

– Больше некому, – Хрофт повинно согнул выю. – Я ещё постоял там, на Конюшенной, и как-то втемяшилось мне, что один мерин на того… на борова похож, который нам возле общаги кейс с подтиркой впарил.

– Мерин похож на борова. – Рита попыталась постигнуть всё то, о чём поведал Хрофт. Переделка, в которую влип Асмуд, была и смехотворной, и трагичной. Нет, о смехотворности следует позабыть – если Хрофт не ошибся и в джипе сидели кенты из мафии, Асмуду каюк… Но чего они добиваются?

Только Рита подумала об этом, как ей позвонили, и голос, перемежавший слова с чавканьем, популярно втолковал, что за Асмуда конкурирующая фирма назначает выкуп. В размере сведений, позволяющих добраться до капитала княгини Волконской. Буде Рита сотоварищи откажутся, над пленённым агнцем учинят такое, что не снилось и палачам Нерона.

– Расчленим так, что любо-дорого! – обязался водяной.

– Изверги! – закричала Рита. – Кровопийцы! Ироды! Мы ничего не знаем…

– А по музею зачем шастали?

Рита молчала. Водяной чавкнул, и она услыхала меканье, в котором не сразу распознала голос Асмуда. Вероятно, рот у него был законопачен, потому что до неё не донеслось ни одного членораздельного слова.

– Сейчас мы вашему дружку кое-что отчикаем и пришлём вам в бандерольке наложенным платежом. Гхы-гхы!

Рита обменялась взглядами с Хрофтом и Джимом.

– Говори, – сказал Хрофт. – А то и правда соорудят из него окрошку.

– У Пушкина было написано «Карл Брюллов. Помпеи», – проговорила Рита в трубку, готовая своей ненавистью испепелить и водяного, и всех его подельников. – Мы ездили в музей, чтобы посмотреть на картину.

– А мы вас чуть не мочканули… гхы-гхы!.. чвак…

– За чем же дело стало?

– Ваши трупаки нам без надобности. Пока. А шмальнули, чтоб знала ты… и предок твой чтоб знал: мы каждый шаг ваш отслеживаем… чвак!.. Обкакались, поди? Ничё, вам полезно. А то борзые стали – кто-то вам мессаги про клад сливает, а вы и рады. Чего замолкла? Плети дальше.

– Я всё рассказала.

Ей не поверили. Трубку из её руки выдрал Хрофт и, чехвостя водяного на все лады, потребовал, чтобы Асмуда без промедления выпустили из неволи. Ему ответили с аналогичной экспрессией, диалог получился контрпродуктивным. Неудача постигла и Джима. Его окрестили четырёхглазым засранцем и послали в такое географическо-физиологическое захолустье, куда не добирался ещё ни один путешественник.

– Даём вам двадцать четыре часа. Будете нам дыни компостировать, сделаем из вашего мэна сначала вумен, а опосля начинку для беляшей.

– Ок, – сказал Хрофт, когда Рита положила мобильник в сумочку. – Идём в ментуру?

Их завлекли в ловушку, из которой самостоятельно было уже не выбраться. Рита признала, что на этот раз они бессильны что-либо противопоставить своим врагам. Жизнь Асмуда была брошена на весы, которые от минуты к минуте склонялись не в его пользу.

Джим ещё возражал, высказывал какие-то суждения, обнадёживал, но Хрофт сказал ему:

– Прикрой своё паяло, заморыш! Мне Асмуд – как брат кровный. Без него дружина моя – пшик. Если они его укокошат, я их из-под земли вырою, загрызу, как сусликов… А после с ума сойду и харакири себе мечом сделаю.

– Не надо! – взмолилась Рита. – Мы уладим. Я скажу папе, он всю питерскую полицию подключит. Мы вытащим Асмуда! Живого и невредимого.

– Шевелите культяпками! Разгубошлёпились тут… – Хрофт прибавил скорости и впилился в кривобокий бак, изъеденный коррозией.

Возле бака стоял чумазый бомж, он ковырялся в соре, выбирал съестное и складывал в тару из-под сапожек от Гуччи. Явление Хрофта вырвало его из мира грёз и вожделений. Он бросил обратно в бак вздувшуюся банку латвийских шпрот, цопнул коробку с найденным добром и прижал её к себе. Хрофт, потирая акупунктурную точку, на которой должен был вскоре появиться синяк, крыл отборными ругательствами и бак, и тех, кто его здесь приткнул.

– Пардон, – сказал Джим бомжу. – Наш друг не хотел вас беспокоить.

– Ничего-ничего, – проквакал бомж, пятясь.

Ему было лет пятьдесят, лицо не испитое, одет в костюм-тройку, ещё не успевший прохудиться и истрепаться. Помимо всего прочего, на нём был галстук! Рита никогда не видела бомжей при галстуках. Заинтересованная, она посмотрела на него внимательнее, и внезапное «ой» вырвалось из её уст.

На неё глядел Андрей Никитич Калитвинцев, искусствовед. Такой, каким он был изображён на титульной странице своего сайта.

Неприкаянный

Рита двинулась к нему, остановилась, снова двинулась. Прижимая к ввалившейся груди коробку, словно то был несессер с сапфирами, бомж по-рачьи отступал от бака, намереваясь, по всей видимости, дать стрекача.

– Андрей Никитич? Вы?…

Конечно, ей случалось обмишуриваться. Конечно, есть люди, похожие друг на друга, как двойняшки. Но этот… Пусть черномазый, пожамканный, небритый – но это был тот самый человек, чей портрет они с Джимом видели в Интернете! Джим тоже опознал его и стал заходить сзади, отсекая ему пути к бегству. Бомж уронил коробку с добытыми припасами и попробовал пропихнуться между баком и стеной дома. Но там возвышался Хрофт.

– Не дай ему уйти, – велела Рита и произнесла ласково, как дрессировщица, разговаривающая со строптивым пуделем: – Андрей Никитич, куда же вы? Мы – ваши друзья, уделите нам хотя бы минутку.

– В-вы меня с кем-то п-путаете, – ответил он, заикаясь.

– Мы ни с кем вас не путаем. Ваша фамилия – Калитвинцев, и до недавнего времени вы числились в персонале Русского музея.

– П-почему до н-недавнего? – спросил бомж, сдуваясь, как резиновый пузырь.

– Потому что вы умерли. Вчера вас похоронили за счёт музея, сподвижники произнесли траурные спичи и выпили за ваш упокой. Хотите взглянуть на свою могилку?

– Это умопомешательство! – Бомж галстуком, напоминавшим ленту гофрированной бумаги, отёр немытое лицо. – Я ж-жив! Я не умер!

– Теперь вам трудновато будет это доказать.

– У меня п-при себе п-паспорт, банковская карта!..

– Уже составлено заключение о вашей смерти. Считается, что паспорт у вас украли, а сами вы сыграли в ящик, так и не оправившись от травмы черепа. Ваша квартира опечатана, полиция ищет родственников, имеющих право на её наследование. Имущества после пожара осталось немного, но сама жилплощадь – лакомый кусок. Даже если у вас и не было наследников, они отыщутся, поверьте.

– В моей к-квартире был пожар?

– Андрей Никитич, – сказала Рита, видя, что самообладание вернулось к нему, – давайте сядем где-нибудь в «Макдоналдсе» и потолкуем. Уверена, что мы способны помочь друг другу: мы – вам, а вы – нам.

– В «Макдоналдсе»? Я и в магазины-то б-боюсь заходить! Меня же сразу п-пристрелят!

– Кто?

Он поглядел по сторонам. Лицо его выражало озабоченность.

– Тут недалеко есть з-закусочная, я там иногда обедаю. Можно п-пойти туда. Только з-заклинаю вас: не выдавайте меня! От этого зависит м-моя ж-жизнь…

Закусочная представляла собой напитанную прогорклостью столовку с меню, характерным для придорожной среднеазиатской чайханы времён продовольственного дефицита. Ни Рита, ни Джим к предлагавшейся в небогатом ассортименте стряпне не притронулись, Хрофт взял себе свекольный салат, а Андрей Никитич, посмотрев на них глазами бездомного котёнка, проговорил:

– Не будете ли вы так л-любезны заказать мне шурпу и порцию б-биточков? Я с вами п-потом расплачусь…

Рита выполнила его просьбу. С прожорливостью изголодавшегося койота он накинулся на баланду, в которой колобродила разрезанная вдоль морковка.

– Отстой, – сказал Хрофт, продегустировав салат.

– Да? А по мне здесь очень п-прилично готовят… Вы не возражаете, если я д-доем? – И Андрей Никитич потащил к себе тарелку с бордовым силосом.

Когда он насытился, Рита заставила его приступить к рассказу.

– Как получилось, что вместо вас в больницу угодил другой человек, а вы пробавляетесь тем, что роетесь во вторсырье?

Калитвинцев вытер губы резаной обёрточной бумагой, засунутой во втулку от станочного подшипника, стоявшую посреди стола.

– Мои з-злоключения достойны пера Гамсуна. Или п-по меньшей мере Конан Дойла. Вот уже н-неделя, как я питаюсь тем, что люди выбрасывают за ненадобностью. Так что с-спасибо за угощение.

И он принялся рассказывать.

В ту ночь он засиделся на работе и вышел, когда на город уже опустилась бело-серая пелена. Он попрощался с музейной охраной, спустился с крыльца и направился к своей «четвёрке». Открыл ключом дверцу (сигналки на машине не было), сунулся в салон и тут же получил чем-то тяжёлым по темени. В голове заполыхало так, словно жар-птица распушила свой павлиний хвост.

Чувства к нему вернулись, когда он уже сидел в своей машине на переднем пассажирском сиденье, привалившись к дверце. Машиной правил импозантный мужчина примерно его возраста и телосложения, одетый в блайзер с иголочки. Именно так – авантажно и представительно – должен был, по мнению Андрея Никитича, выглядеть патрон какого-нибудь влиятельного мафиозного клана.

– По к-какому праву… – завёлся было Андрей Никитич, но пистолет, упёртый в левую почку, разом погасил его подъём.

– Цыц! – совсем не авантажно прикрикнул мужчина, и это сразу низвело его до мужлана.

Ехали по Невскому. Андрей Никитич обернулся – на задних сиденьях никого не было.

– Не вертись! – Пистолет, как перфоратор, несколько раз стукнул его в бок. – Мозги шурупят? Тогда выкладывай!

– Что в-выкладывать?

– Про клад! Только не тяни волынку. Тайм из мани…

Андрей Никитич, разумеется, понял, о чём его спрашивают. Не понял одного: как этот Аль Капоне узнал о его исследованиях. Книга Гессе с ключом к первой загадке ещё не была отпущена на свободу, она лежала здесь же, в машине. Калитвинцев ни за что и не отпустил бы её, если бы предполагал, что его невинная игра во Флинта обернётся такими проблемами…

– Колись-колись! – подзадорил патрон, руля одной рукой, а другой толкая его пистолетом.

И Андрей Никитич скоренько, взахлёб, стал колоться. Рассказал и о статье на своём сайте, и о её продолжении, оставшемся частью в домашнем компьютере, частью – на флэхе, запрятанной в брелок (как раз намедни набирал в музейном кабинете), показал саму флэху, карту в портфеле, про Анастасию Иннокентьевну упомянуть не забыл, предупредил, что в полость, скрытую в царицынском мосту, соваться незачем – нет там ничего.

– Где же клад? – занервничал патрон, сворачивая на улицу, ведшую к дому Андрея Никитича. – Что ты мне плешивого лохматишь?

– К-клада я пока не нашёл, – повинился Калитвинцев.

Патрон расценил это по-своему:

– Не хотим, значит, по-хорошему. Ладушки. Причалим сейчас к тебе домой, вызвоню своих костоломов, и ты у нас сразу разговорчивым станешь…

Костоломов он вызвонил ещё по дороге. Приостановил «четвёрку» за квартал до дома Андрея Никитича и что-то гавкнул в мобильник. У Калитвинцева затряслись поджилки. Он догадывался, что за этим последует. Дыба, расплавленное олово, бензопила, автоген – испытанные орудия маньяков и истязателей калейдоскопом завертелись в воспалённом воображении. Андрей Никитич рванул на себя ручку, дверца подалась, и он колобком выкатился из машины.

– Стоять! – взревел не ожидавший такой дерзости патрон.

Он бросил мобильник, схватил лежавший на коленях пистолет, но выстрела не последовало. Андрей Никитич подхватился и драпанул по улице так быстро, что даже пятки в изношенных скороходовских туфлях засверкать не успели. Он пробежал два или три квартала, пока совсем не изнемог и не упал на газон в чужом дворе. И здесь чуть погодя до него дошёл весь кошмар его положения. В машине остались ключи от квартиры, гаража и рабочего кабинета. В пиджаке были только паспорт и банковская карточка, на которой лежала тысяча рублей. Проведя ночь под открытым небом, Андрей Никитич понял, что ни домой, ни на работу идти не отважится. Патрон со своими вурдалаками только и ждут его появления. И тогда – дыба, расплавленное олово, бензопила, автоген… Нужное подчеркнуть.

Он шёл по питерским задворкам и клял себя за то, что связался с этими окаянными сокровищами. Сидел бы в музее, занимался анализом русской живописи – нет, адреналин ему подавай! Вот и снабдят его адреналином по самое не хочу…