Сосны. Город в Нигде Крауч Блейк
– Но я написал.
– Невидимыми чернилами?
Теперь улыбается Итан. Ему приходится собрать все свои силы, чтобы подавить дрожь, грозящую перекинуться ему на руки.
Поднимает левую.
– Я написал это, – говорит он, показывая татуировку, наколотую на ладони кончиком шариковой ручки – темно-синюю и неряшливую, ладонь местами еще кровоточит. Но в столь сжатые сроки и в стесненных обстоятельствах вряд ли можно было справиться лучше. – Я знаю, что скоро буду кричать. От жуткой боли. Всякий раз, когда ты будешь гадать, о чем я думаю, даже если я не смогу говорить, ты можешь просто поглядеть на мою ладонь и принять эти два слова близко к сердцу. Это американская поговорка. Полагаю, ты вполне понимаешь ее смысл?
– Ты даже не представляешь, – шепчет Аашиф, и впервые Итан замечает в его глазах необузданные эмоции. Сквозь страх заставляет себя отметить собственное удовлетворение от того, что сломил хладнокровие этого монстра, понимая, что это может быть единственным мгновением победы в этом брутальном взаимодействии.
– Вообще-то представляю, – отвечает Итан. – Ты будешь пытать меня, ломать и в конце концов прикончишь. Я в точности представляю, что предстоит. У меня есть только одна просьба.
Это вызывает тонкую усмешку.
– Какая?
– Хватит мне рассказывать, какой ты крутой мужик, слышь, говна кусок. Валяй, покажи-ка мне это.
И Аашиф показывает. Весь день.
Сколько-то часов спустя Итан вдруг приходит в сознание.
Аашиф ставит пузырек с нюхательной солью на стол рядом с ножами.
– Добро пожаловать обратно. Ты себя видел? – спрашивает он у Итана.
Итан утратил всякое представление о том, сколько находится здесь, в комнате с бурыми стенами без окон, смердящей смертью и тухлой кровью.
– Посмотри на свою ногу. – Лицо Аашифа покрыто бисеринками пота. – Я сказал, посмотри на свою ногу.
Когда Итан отказывается, Аашиф сует свои окровавленные пальцы в глиняный сосуд, зачерпывая горсть соли.
И швыряет ее на ногу Итана.
Вопли сквозь кляп-мячик.
Страдания.
Беспамятство.
– Ты понимаешь, насколько безраздельно я теперь тобой владею, Итан? Как я всегда буду тобой владеть? Ты меня слышишь?
Сущая правда.
Итан перенес себя в другой мир, стараясь удержать вереницу мыслей, ведущих его к жене, рожающей их первенца, а он с ней в больнице, но боль упорно влечет его обратно к настоящему.
– Я могу положить этому конец, – мурлычет Аашиф ему на ухо. – Но могу и поддерживать твою жизнь много дней напролет. Как мне вздумается. Я знаю, что это больно. Я знаю, что ты испытываешь такие страдания, каких и вообразить не мог. Но учти, что я пока поработал только над одной ногой. И в этом я очень хорош. Я не позволю тебе истечь кровью до смерти. Ты умрешь только тогда, когда мне этого захочется.
Между ними существует несомненная близость.
Аашиф режет.
Итан кричит.
Поначалу Итан не смотрел, но теперь не может отвести глаз.
Аашиф заставляет его пить воду и запихивает ему в рот чуть теплые бобы, все это время беседуя с ним самым непринужденным тоном, словно он всего лишь парикмахер, к которому Итан наведался подровнять волосы.
Позже Аашиф сидит в углу, попивая воду и следя за Итаном, разглядывая труды своих рук со смесью веселья и гордости.
Утирает лоб и поднимается на ноги, с подола его дишдаши каплет кровь Итана.
– Завтра утром я первым делом кастрирую тебя, прижгу рану паяльной лампой, а затем займусь твоим туловищем. Подумай, чего ты хочешь на завтрак.
Выходя из комнаты, он гасит свет.
Всю ночь Итан висит во тьме.
Ожидая.
Порой он слышит шаги, останавливающиеся перед дверью, но она ни разу не открылась.
Боль титаническая, но он ухитряется думать ясно о жене и ребенке, которого никогда не увидит.
Он шепотом разговаривает с Терезой из этого каземата, гадая, слышит ли она его.
Он стонет и плачет.
Пытается освоиться с мыслью, что встретит такой конец.
Даже годы спустя именно в этот момент – когда он висит в одиночестве во тьме, не зная ничего, кроме боли, своих мыслей и ожидания завтрашнего дня, – он будет возвращаться снова и снова.
Вечно ожидая возвращения Аашифа.
Вечно гадая, как будет выглядеть его сын или дочь.
Как их будут звать.
Вечно гадая, как Тереза справится без него.
Она даже скажет ему четыре месяца спустя, сидя за завтраком в их кухне в Сиэтле под перестук дождя за окном: «Ты словно так и не вернулся ко мне, Итан».
И он скажет: «Знаю», и когда плач сына послышится в радионяне, подумает:
«Аашиф искромсал не только мое тело».
А затем дверь наконец распахивается, бритвенные лезвия света секут Итана, возвращая его в сознание, возвращая его к боли.
Когда его глаза приспосабливаются к шквалу дневного света, он видит не силуэт Аашифа, а громоздкую фигуру «морского котика» в полной боевой экипировке, держащего M-4 с оптическим прицелом, из ствола которого тянется струйка дыма.
Направив на Итана луч фонарика, тот восклицает с тягучим западно-техасским акцентом: «Господи!»
Тереза думает, что раны на ноге получены при крушении.
«Морской котик» – сержант по фамилии Брукс – несет Итана на спине вверх по узкой лесенке, из подвального каземата в кухню, где на сковородке подгорают куски мяса.
Несостоявшийся завтрак.
В коридоре валяются трупы троих арабов, пятеро членов команды «морских котиков» столпились в тесной кухоньке, один из них присел на корточки рядом с Аашифом, завязывая полоской ткани его левую ногу над коленом, кровоточащую от пулевого ранения.
Опустив Итана на стул, Брукс рычит на санитара:
– Отвали от него! – Смотрит на Аашифа. – Кто порезал этого солдата?
Аашиф отвечает на вопрос тирадой:
– Моя но хабло че ты тока что сказал на хер.
– Это он, – говорит Итан. – Это он со мной сделал.
На миг в кухне все замирает, кроме вони горелого мяса и пороха после перестрелки.
– «Вертушка» у нас через две минуты, – говорит Брукс Итану. – Это единственный уцелевший всуесос, и никто в этой комнате и не вякнет о том, что ты сделаешь.
Солдат со снайперской винтовкой, стоящий у плиты, подхватывает:
– Точняк, не вякнет!
– Можете меня поставить? – спрашивает Итан.
Брукс поднимает Итана с сиденья, и Итан со стоном одолевает мизерное расстояние через кухню до Аашифа.
И когда останавливается над ним, «морской котик» извлекает из кобуры «ЗИГ-Зауэр».
Итан принимает оружие из его руки, проверяет магазин.
Месяцы спустя ему приходит в голову, что будь это в кино, он бы этого не сделал. Не опустился бы до уровня этого монстра. Но чудовищная правда заключается в том, что в голове Итана не промелькнуло и тени мысли не делать этого. И хотя ему постоянно будут сниться сны о крушении, обо всем, что учинил с ним Аашиф, этот момент никогда не будет преследовать его. Разве что желание, чтобы он подольше не кончался.
Итан обнажен, не валится только благодаря поддержке Брукса, ноги будто только что прошли через мясорубку.
Он приказывает Аашифу смотреть на себя.
Вдали слышится тяжкое хлоп-хлоп приближающегося «Блэк Хоука».
В остальном на улице тихо, как в церкви.
Палач и жертва смотрят друг другу в глаза долгую секунду.
– Ты все еще мой, знаешь ли, – говорит Аашиф.
И как только он оскаливается в улыбке, Итан стреляет ему прямо в лицо.
Придя в сознание в следующий раз, он обнаруживает, что привалился к окну «Блэк Хоука», глядя с высоты трехсот футов на улицы Фаллуджи, с морфином, растекающимся по организму, а голос Брукса орет ему на ухо, что он в безопасности, что он летит домой и что два дня назад его жена родила здорового мальчика.
Глава 18
Итан открыл глаза.
Обнаружил, что опирается головой об окно, глядя вниз, на горный ландшафт, проносящийся под ним на скорости сто пятьдесят миль в час. Прикинул, что находится на высоте где-то две тысячи пятьсот футов над уровнем грунта. Он полгода водил санитарный вертолет после возвращения из Ирака, прежде чем подал заявление в Секретную службу, и узнал не только голос турбин «Лайкоминг», ревущих над головой, но и габариты корпуса BK117. Он сам летал на этой модели, на службе в воздушной «Скорой помощи».
Подняв голову от стекла, хотел почесать зудящий сбоку нос, но оказалось, что руки у него скованы наручниками за спиной.
Пассажирский салон обустроен в стандартной конфигурации – четыре сиденья в два ряда напротив друг друга, грузовой отсек в задней части фюзеляжа, скрытый за занавеской.
Дженкинс и шериф Поуп сидели напротив него, и Итан не без удовольствия отметил, что нос у блюстителя порядка до сих пор в бинтах.
Медсестра Пэм – сменившая свою классическую форму медсестры на черные штаны карго, черную футболку с длинными рукавами, камуфляжную куртку и тактический дробовик «ХиК», – сидела обок него, швы полумесяцем протянулись по выбритой части ее черепа через висок до середины щеки. В этом была повинна Беверли, и Итан ощутил проблеск гнева при воспоминании о том, что сотворили с этой бедной женщиной.
– Как самочувствие, Итан? – проскрежетал в наушниках голос Дженкинса.
Хоть он еще и чувствовал себя одуревшим от медикаментов, в голове уже начало проясняться.
Но не ответил.
Только смотрел.
– Простите за вчерашний электрошок, но мы не могли испытывать судьбу. Вы доказали, что более чем способны о себе позаботиться, и я не хотел идти на риск новых потерь убитыми. Ни вас, ни моих людей.
– Потери убитыми, да? Вот что теперь вас волнует?
– Мы также взяли на себя вольность восполнить ваши потери жидкости, подкормить вас, дать новую одежду. Позаботились о ваших ранах. Должен сказать… выглядите вы намного лучше.
Итан выглянул из окна – нескончаемые сосновые леса, заполонившие долины и холмы, порой возносящиеся выше границы леса голыми каменистыми уступами.
– Куда вы меня везете? – поинтересовался Итан.
– Я держу свое слово.
– Кому?
– Вам. Я покажу вам, ради чего все это.
– Я не пони…
– Поймете. Долго еще, Роджер?
– Высажу вас через четверть часа, – вклинился в разговор голос пилота через наушники.
Такая панорама девственной местности, что только рот разинешь.
Ни дорог, ни домов, сколько видит глаз.
Только лесистые холмы да изредка загогулинка воды среди деревьев – проблеск ручья или реки.
Вскоре сосновый лес остался позади, и Итан по изменившемуся тону спаренных турбин понял, что пилот повел машину на снижение.
Они летели над бурыми, засушливыми предгорьями, через десяток миль сменившимися обширным смешанным лесом.
На высоте двухсот футов над землей вертолет заложил вираж и несколько минут кружил над одной и той же квадратной милей территории, пока Поуп изучал местность через бинокль.
И наконец сказал в микрофон:
– Порядок.
Они сели на большой поляне в окружении исполинских дубов во всей осенней красе, винты погнали по траве длинные волны, разбегающиеся от вертолета концентрическими кругами.
Пока двигатели сбавляли обороты, Итан озирал поляну.
– Не хотите ли составить мне компанию в небольшом пешем походе, Итан? – предложил Дженкинс.
Протянув руки, Пэм расстегнула его поясные и плечевые ремни, под конец осведомившись:
– Наручники тоже?
– Вы будете хорошо себя вести? – поглядел Дженкинс на Итана.
– Разумеется.
Итан наклонился вперед, чтобы открыть Пэм доступ к замочной скважине.
Браслеты со щелчком отомкнулись.
Вытянув руки, Итан помассировал запястья.
Поглядев на Поупа, Дженкинс подставил раскрытую ладонь:
– Вы принесли мне что-то вроде того, что я просил?
Шериф вложил ему в руку револьвер из нержавеющей стали, выглядевший достаточно массивным, чтобы заряжаться патронами «магнум» калибра 357.
Дженкинс поглядел на оружие с сомнением.
– Я видал, как вы стреляете, – изрек Поуп. – Управитесь. Куда-нибудь в район сердца, а еще лучше в голову, и вы в шоколаде.
Сунув руку за свое сиденье, Поуп извлек АК-47 с круглым магазином на сотню патронов[19]. Итан увидел, как он переключил предохранитель в положение стрельбы короткими очередями по три выстрела.
Стащив наушники, Дженкинс раздвинул занавеску между пассажирским салоном и кокпитом и сказал пилоту:
– Мы будем на четвертом канале и дадим вам знать, если возникнет необходимость убраться отсюда по-быстрому.
– Буду держать палец на кнопке запуска двигателя.
– Радируйте при первых же признаках беды.
– Да, сэр.
– Арни оставил вам оружие?
– Вообще-то целых два ствола.
– Мы ненадолго.
Открыв дверцу, Дженкинс выбрался наружу.
Когда вылезли Поуп и Пэм, Итан последовал их примеру, ступив на полоз, а затем на мягкую траву высотой по пояс. Нагнал Дженкинса, и все четверо быстро двинулись через поляну – впереди Поуп с автоматом наготове, Пэм замыкающей.
День, полный золотой свежести осени, клонился к вечеру.
Все выглядели какими-то издерганными и нервными, словно в боевом дозоре.
– С самого момента моего прибытия в Заплутавшие Сосны вы только и делали, что трахали мне мозги, – подал голос Итан. – Что мы делаем тут, в этой дьявольской глуши? Я хочу знать это прямо сейчас.
Они вошли в лес, пробиваясь через буйный подлесок.
Птичий гомон стал громче.
– Вовсе нет, Итан, это никакая не глушь.
Заметив нечто, едва проглядывающее из-за деревьев, он сообразил, что проглядел это из-за буйства растительности. Прибавил шаг, теперь яростно продираясь сквозь кусты и молодые деревца, составляющие мелколесье, а Дженкинс следовал за ним по пятам.
Дойдя до основания, Итан остановился, запрокинув голову, чтобы оглядеть сооружение.
Секунду-другую он не вполне понимал, на что смотрит. Внизу конструкцию укутывали несколько футов мертвых и живых лиан, своими коричневыми и зелеными тонами камуфлирующих форму строения, настолько безупречно сливаясь цветом с лесом, что при взгляде искоса оно попросту исчезало.
Выше проглядывал цвет стальных балок – проржавевших до красноты. Столетия окисления. Три дуба проросли прямо в его сердцевине, по мере роста изгибаясь и искривляясь так, что некоторые из ветвей даже стали опорой для брусьев. Устоять сумел лишь каркас нижних шести этажей – ржавый скелет здания. Горстка балок у верхушки была изогнута и покручена, как кудряшки рыжих волос, но бльшая часть стальных конструкций давным-давно рухнула в центр строения, потонув в подлеске.
Гомон птиц, доносящийся от строения, просто-таки оглушал. Словно из небоскреба для пернатых. Гнезда повсюду, куда ни кинешь взгляд.
– Помните, как сказали мне, что хотите, чтобы вас перевели в больницу в Бойсе? – спросил Дженкинс.
– Ага.
– Что ж, я доставил вас в Бойсе. Прямо в центр города.
– Что это вы городите?
– Вы смотрите на здание Банка США. Высочайший небоскреб в Айдахо. Именно здесь и находилось региональное отделение Секретной службы в Бойсе, верно? На семнадцатом?
– Вы не в своем уме.
– Я понимаю, что выглядит это лесной лужайкой, но на самом деле мы стоим посреди бульвара Капитолия. Капитолий штата всего в трети мили пути через этот лес, хотя, чтобы найти его след, придется устроить раскопки.
– Что это такое? Какой-то фокус?
– Я вам уже сказал.
Схватив его за грудки, Итан притянул Дженкинса к себе:
– Говорите уже по делу.
– Вы пребывали в анабиозе. Вы видели аппараты…
– Насколько долго?
– Итан…
– Насколько. Долго.
Дженкинс чуть помедлил, и Итан вдруг осознал, что какой-то частичкой души почти не хочет услышать ответ.
– Одну тысячу восемьсот четырнадцать лет…
Он отпустил рубашку Дженкинса.
– …пять месяцев…
Попятился на подгибающихся ногах.
– …и одиннадцать дней.
Поглядел на руины.
Поглядел в небо.
– Вам надо присесть, – встрепенулся Дженкинс. Когда Итан опустился на папоротники, психиатр поглядел на Поупа и Пэм. – Ребята, дайте нам минутку, ладно? Но далеко не уходите.
Они отошли прочь.
Дженкинс уселся напротив Итана.
– В мыслях у вас сумятица, – заметил он. – Вы не могли бы постараться минутку ни о чем не думать, а просто послушать меня?
Недавно прошел дождь – Итан чувствовал сырость земли сквозь коричневые рабочие брюки, в которые его облачили.
– Позвольте спросить вас кое о чем, – произнес Дженкинс. – Когда вы думаете о величайшем революционном открытии в истории, что приходит вам на ум?
Итан пожал плечами.
– Ну же, сделайте одолжение.
– Космические путешествия, теория относительности, я не…
– Нет. Величайшим открытием в истории человечества было то, как человек исчезнет.
– Как вид?
– Именно. В тысяча девятьсот семьдесят первом году молодой генетик по имени Дэвид Пилчер сделал ошеломительное открытие. Имейте в виду, это было еще до сплайсинга РНК, до полиформизма ДНК. Он понял, что человеческий геном, по сути являющий собой всю нашу наследственную информацию, программирующий рост клеток, меняется, портится.
– От чего?
– От чего? – рассмеялся Дженкинс. – От всего. От того, что мы уже причинили земле, и от того, что причиним в грядущие столетия. Вымирание млекопитающих. Вырубка лесов. Утрата полярных ледяных шапок. Озон. Возрастание содержания двуокиси углерода в атмосфере. Кислотные дожди. Океанские мертвые зоны. Чрезмерный вылов рыбы. Шельфовая добыча нефти. Войны. Выпуск миллиарда автомобилей, пожирающих бензин. Ядерные катастрофы – Фукусима, Три Майл Айленд, Чернобыль. Две с лишним тысячи намеренных ядерных взрывов ради испытания систем вооружения. Сброс токсичных отходов. «Эксон Вальдез». Разлив нефти в Мексиканском заливе по милости «Би-Пи». Все те яды, которые мы вносили в собственную пищу и воду что ни день.
Со времени Промышленной революции мы относились к планете, как будто это гостиничный номер, а мы – рок-звезды. Но мы не рок-звезды. В схеме эволюционных сил мы слабый, хрупкий вид. Наш геном легко исказить, а мы так злоупотребили этой планетой, что в конечном итоге абсолютно исковеркали ту драгоценную кальку ДНК, которая и делает нас людьми.
– Но этот человек – Пилчер – видел, что надвигается. Может, не слишком конкретно, а в общих чертах. Видел, что из-за значительных экологических перемен, которым мы должны будем подвергнуться, в последующих поколениях проявится потенциал к тахителическому анагенезу. Выражаясь понятными для вас терминами – к стремительным макроэволюционным преобразованиям. Что я имею в виду? От человека к чему-то иному за тридцать поколений. Если употребить библейские выражения, Пилчер полагал, что гряде потоп, и потому решил построить ковчег. Вы за мной поспеваете?
– Не совсем, – отозвался Итан.
– Пилчер считал, что если сумеет уберечь некоторое число чистых людей до того, как извращение достигнет критической массы, то они смогут, по сути, переждать эволюционные перемены, которые приведут к гибели человеческой цивилизации и нашего вида. Но чтобы добиться этого, требовалась надежная технология приостановки жизнедеятельности.
Он создал лабораторию, вложив миллиарды в исследования и разработки. Добился успеха к тысяча девятьсот семьдесят девятому году и начал производство тысячи аппаратов для анабиоза. Тем временем Пилчер подыскивал городок, чтобы пристроить свой груз, и когда наткнулся на Заплутавшие Сосны, то понял, что это идеальный уголок. Укромный. Легко обороняется. Огражден этими высокими горными стенами. Труднодоступный. Его практически невозможно покинуть. Пилчер скупил всю жилую и коммерческую недвижимость и начал возведение убежища в недрах окружающих гор. Проект чрезвычайно масштабный. На его завершение ушло двадцать два года.
– А как же припасы выдержали все это время? – поинтересовался Итан. – Лесоматериалы и продукты не могли сохраниться почти две тысячи лет.
– До реанимации команды складская пещера, жилые помещения и центр наблюдения – буквально каждый квадратный дюйм комплекса – пребывали в вакууме. Он был не идеальным, и мы лишились части припасов, но уцелело достаточно, чтобы отстроить инфраструктуру Заплутавших Сосен, полностью стертых временем и стихиями. Но в воздухе системы пещер, которой мы воспользовались, содержание влаги было минимальным, а поскольку мы сумели убить девяносто девять и девять десятых процента всех бактерий, она оказалась почти столь же эффективной, как сама приостановленная жизнедеятельность.
– Значит, город совершенно самодостаточен?
– Да, он функционирует, как деревня амишей[20] или доиндустриальное общество. И, как видите, у нас обширные запасы основных продуктов потребления, которые мы упаковываем и доставляем грузовиками в город.
– Я видел коров. Вы что, создали камеры анабиоза и для скота?
– Нет, мы просто поместили в анабиоз некоторое количество эмбрионов. А потом использовали искусственные матки.
– В две тысячи двенадцатом таких вещей не было.
– Но были в две тысячи тридцатом.
– А где Пилчер сейчас?
Дженкинс ухмыльнулся.
– Это вы? – спросил Итан.
– Ваши коллеги Кейт Хьюсон и Билл Эванс – когда они исчезли в Заплутавших Соснах – пытались отыскать меня. Некоторые из моих бизнес-сделок засветились на радаре Секретной службы. Вот почему вы сейчас сидите здесь.
– Вы похитили федеральных агентов? Держали их под замком?
Читать бесплатно другие книги:
