Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели Мельниченко Николай
Спустя полчаса: в баках – промежуточном и готового продукта – все такая же черная-черная субстанция. Перехожу на режим "люкс", гоняем бяку по кругу теперь уже около часа. Результат такой же черный-черный…
Звоню Сироткину. Он как-то вяло говорит, что возможно там изменилась длина масляных молекул и надо бы отдать полученную бяку на специальный анализ. Но это, дескать, дорого стоит… Да и сам профессор, кажется, разочаровался в своем детище, и теперь его обуревают новаторские идеи в совершенно других областях. Сильно загрязненный плод наших полугодовых не просто безвозмездных, а весьма затратных, усилий надолго зависает без движения, занимая изрядную площадь в лаборатории…
Организатор "технической пирамиды" посещает лабораторию в мое отсутствие. Он снимает и увозит профессорский чудо-прибор и опустевшие бочки от масла. Заодно, обманом прихватывает и наш новенький деревообрабатывающий станок, который я сделал для лаборатории.
Мы с Мартыновым, чтобы забыть обо всем и освободить драгоценное место в лаборатории, неделю разбираем наше детище… Приходится решать при этом очень непростые проблемы: куда убрать сложные трубочки и узлы несостоявшегося завода и выливающуюся из них грязную и липкую бяку…
Сироткин теперь не появляется в лаборатории. Он "стесняется" не только встречи со мной, но даже разговоров по телефону. Свои предложения о новом сотрудничестве передает через знакомых. Но у меня почему-то появляется стойкая аллергия на совместную работу с г. Сироткиным Н. Г. Точно описал ситуацию И. Губерман:
- Случай неожиданен, как выстрел,
- личность в этот миг видна до дна:
- то, что из гранита выбьет искру,
- выплеснет лишь брызги из говна.
Увы, "неожиданный случай" пришел только после нескольких месяцев упорной и непростой работы. "Позднее зажигание" или шея жирафа кое у кого, однако. Усугубили всё также потрясающие энтузиазм и доверчивость к некоторым "коллегам" по бизнесу…
Рисуя идиллические картины нашего с Мартыновым технического содружества, я умышленно упускаю одну маленькую, но весьма существенную деталь: Володя был изначально очень неравнодушен к алкоголю. После получки или оплаты левой работы он всегда начинал разбег с шампанского: это было его почти невинное хобби. Затем градусы увеличивались. На этой стадии "потребления" Вова ставал веселым, смешливым и разговорчивым… Изменения характера с годами "усиленного потребления" спиртного наверняка уже описаны во многих медицинских учебниках. Но об этом периоде нашей производственной жизни – чуть позже…
Водку в 90-е годы в Питере давали по талонам, но и их не всегда можно было отоварить. Слух "дают в магазине на углу…" распространялся быстрей степного пожара. Народ, даже совершенно непьющий, слетался в магазин, где "дают", мгновенно. Водка – не просто национальный напиток. Даже люди, в рот не берущие спиртного, охотились за ней так же самозабвенно: водка была универсальной валютой, которую можно было выгодно конвертировать во что угодно. А что уж говорить о жаждущих непосредственного употребления. Если у Володи был "на руках" талон, то удержать его нельзя было даже трактором. А все добытое – допивалось до самого последнего дна. Вот сценки из того времени.
Наша хорошая знакомая Лидунька Касимова, с которой Эмма когда-то работала вместе, – сейчас зам. директора знаменитого ликероводочного ЛИВИЗа. Перед большими праздниками она сообщает нам необходимые пароли: нашу новую фамилию, отдел ЛИВИЗа, где мы работаем, адрес магазина и время "раздачи слонов". Такие же сведения получает ее и наша подруга Леля Мартыненко. Мы кооперируемся; я еду за общей добычей на машине: во-первых – тяжело переть несколько бутылок, во-вторых – опасно, ну – очень опасно…
В магазине очередь лиц, приближенных к ликероводочному источнику, обычно выстраивается возле неказистой двери, подальше от парадного входа. Вошедший внутрь святилища называет пароль: отдел и свою новую фамилию. В ведомости его строка зачеркивается, на импровизированный прилавок выставляется пайка из бутылок, соответствующая присвоенному тебе статусу на "родном" предприятии. Желанная королева напитков – "беленькая" – умеренно дополнена пустячной, но тоже дефицитной, продукцией для малопьющих дам: рябиной на коньяке и сладкими "недееспособными" наливками. Платишь деньги, благодарно загружаешь в свою тару пожалованные бутылки. Просачиваешься обратно, прячась от завистливых взглядов неудачников, не принадлежащих к славной когорте тружеников ЛИВИЗа…
Однажды Лидунька звонит мне на работу:
– Коля, приезжай прямо в наш магазин на Синопской: у меня есть возможность отпустить тебе неплохую водку – сколько захочешь.
Я быстренько мобилизую ресурсы, освобождаю убористые сумки от переносных рентгеновских аппаратов, обращаюсь к Мартынову:
– Володя, собирай деньги: закупим бутылок по 10 про запас!
Володя смотрит на меня со священным ужасом – как на пришельца из других миров:
– Что, у вас дома хранится водка???
Да, Вова, я не могу выпить сразу 10 бутылок, и все недопитое с первого захода мне приходится как-то хранить. Угнетенный своей неполноценностью, забираю сумки и хочу уехать один. Володя спохватывается: одну-единственную бутылку, чтобы сразу, без хранения, – он себе позволить-то может? Мы едем вдвоем…
…Ко мне повадился ходить один интеллигентный дядя. Он домашний умелец, что-то без конца мастерит. Вот только его маленький станочек не хочет вертеться. Я меняю в его станке неизвестно где добытый им дорогой сельсин на похожий двигатель, – все вертится, дядя с радостными воплями убегает. Через несколько дней он просит сделать на этот станочек приспособление – делаю и это. Следующая идея приходит ему в голову, когда я занят срочной работой.
– Юрий Иванович, не могу я сейчас это сделать, некогда. Оставь, попозже сделаю.
– Да у меня все остановилось, очень нужно сейчас, потому что…
Как последнее доказательство своей страшной загрузки показываю талон на водку:
– Видишь талон? На Пороховской дают уже с утра, а мне некогда даже отлучиться!
– Так я сейчас сбегаю! – выхватывает он талон. – А вы тем временем сделаете!
Чертыхаюсь, но вытачиваю и привариваю детальки к его домашнему агрегату. Чуть позже, уже получив станок, дядя жалуется Мартынову на мою беспардонную наглость:
– Меня, капитана первого ранга, как мальчишку заставил за водкой бегать!
– Ну, не переживай так сильно, – успокаивает его Мартынов. – Он тоже полковник бывший, да еще инженер.
У Юрия Ивановича отвисает челюсть: он считал меня народным умельцем-электриком. Дружба продолжается…
…Недавно прочитал анекдотический рассказ. Некий хитрый товарищ купил коробку сигар и застраховал их от сгорания на приличную сумму. Выкурив все сигары, он предъявил иск страховщикам: сигары сгорели. Юристы проверили договор – все правильно, причина загорания сигар и одновременность их горения не оговорены. Надо платить, решает суд. Не успел хитрец потереть руки от предвкушения прибыли, когда судья объявил о слушании следующего дела: иска страховой компании против хитреца за умышленный поджог застрахованного имущества. И штраф за это в несколько раз превысил выплаты по страховке.
Этот рассказ напомнил мне реальный случай в лаборатории, тоже похожий на анекдот.
С 6 до 9 часов утра я работаю в лаборатории совершенно один. В половине седьмого раздается громкий звонок над входной дверью. Открываю. На пороге стоят две дрожащие сизые личности, молодые, но уже крепко потрепанные жизнью:
– Дед, купи у нас дрель за 500 рублей!
Соображаю про себя. Дрель иностранная, профессиональная, с перфоратором и сверлами, в большом кейсе. Такая стоит около 6 тысяч рублей; отдать 500 требуемых – считай получить почти даром. Доводы против: ханурики ее, конечно, украли. Доводы за: если ее не куплю я, то прежнему владельцу они ее все равно не вернут, а продадут кому-нибудь другому. Довод, показывающий бессмысленность двух предыдущих: у меня нет 500 рублей, и занять их сейчас негде…
Из чистой любознательности молча раскрываю кейс и подключаю дрель к щитку, даю разное напряжение, проверяю ток и обороты. Стрелки приборов показывают: все прекрасно. Молча укладываю дрель в кейс. Ханурики настороженно замерли, глядя на непонятные приборы.
– Ничего не выйдет ребята. Этой дрели осталось жить всего ничего: она уже почти сгорела. (Недоступный виноград, конечно, зелен).
– Да ты что, дед! Что-нибудь ей сделаешь! Смотри, что мы даем к ней в придачу!
А дают нужные вещи и не мало: кабель-удлинитель метров на 20 и два первоклассных алюминиевых уровня. Все это добро стоит еще несколько тысяч рублей.
– Нет, ничего не надо! – отворачиваюсь от недоступного искушения
"Ребята" начинают слезно просить: ну, хоть что-нибудь, дед, дай… Чтобы обосновать свой отказ, выгребаю из карманов все деньги: две сотенные и две десятки.
– Вот могу дать только 200 ре, на остальные надо купить хлеб.
С радостным урчанием хватают деньги. Один просит добавить хоть немного, и я щедро отваливаю еще десятку. Радостные "ребята" убегают. Я проверяю приобретение в действии. За считанные секунды мощный аппарат шутя и аккуратно просверливает толстую фаянсовую плитку. Поток красного порошка показывает что я также быстро прохожу кирпичную стену…
Складываю свою добычу на кучу и тихо радуюсь этой пусть не очень честной, но чрезвычайно удачной покупке. И как я раньше жил без такой прекрасной дрели? Когда-то на кухне Гены Солина мы потратили целый день адского труда на сверление в потолке десятка отверстий для струн занавесок. При этом сожгли несколько дорогих твердосплавных сверл. Теперь на все эти сверления я затратил бы не более нескольких минут. Передовая техника у буржуев, однако…
Мой кайфовые грезы грубо прерывает звонок в дверь. На пороге опять стоят мои ханурики, за их спинами грозно возвышаются два амбала в синих спецовках.
– Дед, мы хотим забрать дрель и остальное обратно: нам эти покупатели дают за все 900 рублей!
– А, ради бога, забирайте. (Конечно, все незаконно приобретенное, даже у воров, – должно быть возвращено, – хотя бы тем же ворам!)
– Вот, все здесь, можете забирать. Денежку! – требовательно показываю интернациональный жест – трение большого пальца по среднему и указательному. Амбал, который постарше, протягивает мне две сотенных бумажки.
– Еще червонец, – требую я, и не беру деньги. Десятки у честных покупателей нет – одни сотенные. Я пожимаю плечами: идите, разменяйте, мне какое дело.
– Я сейчас быстро сбегаю, тут киоск рядом уже открыт! – один из хануриков хватает сотню, второй нетерпеливо выходит за ним, чтобы было быстрее…
Через полчаса ожидания честные покупатели начинают понимать, что их сотенная ушла вместе с хануриками навсегда. Они приступают ко мне, жертвуя количество за качество:
– Вот тебе, дед, вместо 210 три сотни, и мы все забираем!
– С чего это я бы стал спекулировать чужим имуществом? Я вас вообще не знаю. Придут владельцы, вернут мои 210 рублей, а дальше с ними договаривайтесь, как хотите. Кстати, ждите их на улице: мне надо идти к станкам, – выпроваживаю "честных покупателей" и закрываю входные двери лаборатории.
Больше звонков в дверь не было…
Все приобретенное тогда успешно используется уже много лет, а универсальная, точная и мощная дрель – один из моих самых любимых инструментов.
…Продолжаю рассказ о Володе Мартынове. Вскоре ситуация со спиртным меняется кардинально. Советский Союз успешно развален. Благодарное Мировое Сообщество заливает Новую Россию своей алкогольной продукцией, на которую прямо набрасывается изголодавшийся "пипл". В первых рядах диверсантов – американский спирт "Роял" в литровых бутылках, из которой получается 4-5 общепринятых единиц исчисления – бутылок водки. Однако, это слишком крупная единица, которую не каждый сможет купить (получить за услуги) и осилить. Тем более, что потом еще надо искать воду, тару, что-то отмерять и разливать (на Северах, не дрогнув, приникли бы прямо к первоисточнику).
Где-то в мозговых центрах Запада топ-менеджеры спохватываются и идут навстречу изголодавшимся и малоимущим: дробят дозы до привычных. Теперь уже не полуфабрикат в виде спирта, а готовая водка расфасована в алюминиевые банки объемами не более классической стеклянной "полбанки".
Киоски воздвигнуты на каждом углу, в каждом киоске – обширный выбор любых банок с продуктом. Все чаще Вова получает за услуги банку-другую. Такой объем уже можно пропустить и во время обеда и перед возвращением с работы. Все реже появляется после выпивки смех, все чаще и яростнее возмущение начальником, тем более – есть за что: в лаборатории начальником стает майор, человек, наверное, неординарный, о котором следует рассказать подробнее.
Умельцы выходов и входов,
настырны, въедливы и прытки…
(И. Г.)
Боже, куда же ты смотришь? Почти все
созданное тобой разворовано!..
(WWW)
Как в капле воды отражается океан, так в судьбе нашего капитана (майором, затем – подполковником, он стал уже у нас) отразилась судьба всей ГСВГ – Группы советских войск в Германии, где он служил до перехода в монтажные войска. Самое главное – это были весьма привилегированные войска. Служба в обустроенной и лояльной к победителям ГДР была очень спокойной и весьма доходной. Поскольку это была все же заграница, то снабжение частей и выплаты военным были на высоте, не сравнимой с довольствием какого-нибудь офицера-ракетчика, неделями не вылезающего из объекта в лесу, и снимающего для своей семьи угол сарая на латышском хуторе.
Чтобы попасть в эти благословенные заграничные войска, надо было быть "крепким инвалидом": иметь отдельную "руку" в столице…
Однако все в этом мире кончается. Еще до развала собственной страны, страну ГДР и нашу армию в ней "сдал" противнику партийный какаду Горбачев. Сдал всего лишь под честное слово зарубежных крокодилов, что стране СССР от этого мероприятия "будет счастье".
Была безвозмездно оставлена блоку НАТО огромная и дорогостоящая инфраструктура: жилье, аэродромы, ангары, ремонтные заводы, склады с неисчислимыми материальными ценностями. Привилегированные войска, прекрасно переносящие "суровые будни службы" в дружественной ГДР, были спешно выведены буквально "во чисто поле" и начали терпеть подлинное бедствие. Большинство военных было направлено в дальние – холодные и голодные округа. Только немногие офицеры, обладающие "волосатой рукой" в верхах, были пристроены в в/части, расположенные в Москве и Ленинграде. В толпе счастливчиков был и грядущий очередной "мой фюрер".
Конечно, оставляя врагу злачные поля, наши отцы-командиры азартно наносили ему урон, растаскивая осиротевшие сокровища в меру своих возможностей. Наш капитан, в силу невысокого звания и должности, смог вывезти только два Жигуля, автоприцеп и вагон с неизвестным количеством разного оборудования, запчастей, инструментов и материалов. Только оловянного припоя, например, я видел несколько десятков килограммов; об остальном – могу только догадываться. А "забугорные" трансформатор на колесах, гидравлический трубогиб, насосную станцию и электрощиты – мне даже доверено было ремонтировать…
"Волосатая рука" в верхах продолжала вести по жизни нашего капитана. Он очень короткое время поработал на объекте, где немедленно получил звание майора. Затем был переведен непосредственно в Питер на должность начальника сварочной лаборатории.
Эта должность была вполне "расстрельной" в период становления и взлета монтажной части, работавшей на сложных объектах по всему Союзу. А лаборатория обеспечивала основной процесс на этих объектах – сварку. Путь лаборатории, даже изредка усыпанный розами побед, не позволял забыть о длинных шипах на этих розах. Это были те давние времена, когда ядовитый окислитель разъедал наши сварные стыки алюминиевых труб на ракетных стартах, стоящих на боевом дежурстве. Когда в резервуарах из нержавеющей стали для хранения высокорадиоактивных отходов находилось по 400 дырок. Когда разгерметизацию нашего цезия-137 ликвидировала вся химслужба Северного флота… Когда вся лаборатория с обожженными фейсами сутками налаживала плазменную резку, без которой срывались срочные заказы. Когда… Когда… Когда – (см. предыдущие главы)…
Я уже писал, как постепенно деградировала наша фирма, уходя от сложных работ к простым и простейшим. Все признаки загнивания обострились и ускорились при горбачевской "перестройке и ускорении". Фирма еще продолжала что-то делать, используя инерцию набранных оборотов. Так может продолжать бег даже курица с отрубленной головой…
К началу 90-х годов должность начлаба практически стала синекурой: никаких срочных и авральных работ, никаких длительных командировок в места "не столь отдаленные". Даже обычные плановые работы почти прекратились. Опасные радиоактивные изотопы для контроля сварки были сданы на захоронение. Не надо было ничего изобретать, налаживать, испытывать. Отпала сама собой учеба сварщиков и переаттестация…
При всем при том – мощная техническая база лаборатории позволяла многое делать не только для близкого начальства, но и для своих "семьи и дома". А "близкое начальство" теперь не торопило, как раньше, и вообще не надоедало своим присутствием: домино, бильярд, игровые компьютеры и телевизоры были только на "втором этаже".
Тихий и скромный майор без всякого шума сел на место начальника лаборатории. Он очевидно уже многое понимал в жизни и службе, потому что за спиной сразу наклеил плакат, который можно было принять за программный:
НЕ ДУМАЙ!!!
А ЕСЛИ ПОДУМАЛ, ТО НЕ ГОВОРИ,
А ЕСЛИ СКАЗАЛ, ТО НЕ ПИШИ,
А ЕСЛИ НАПИСАЛ, ТО НЕ ПОДПИСЫВАЙ,
а если подписал, то обязательно с особым мнением!!!
(Какая, однако, длинная и трудная дорога до своего мнения для нарушившего правило "не думай"! Что именно эта заповедь главная – сомнений нет: она была написана самым большим шрифтом).
Впрочем, мы с Мартыновым вскоре поняли, что новый шеф все-таки "думает", но только в одном направлении: для него продолжалось сладостное время прихватизации бесхозных или слабо закрепленных материальных ценностей, начавшееся в далекой Германии. Здесь им проявлялись незаурядные ум и деловая хватка. Он тщательно обследовал склады лаборатории, сравнил их богатое содержимое со скудными записями в матотчете лаборатории и осознал, какой Клондайк оказался в его распоряжении! Фюрер начал принимать тайные, но – очень эффективные меры по его конвертации и диверсификации.
Первым пал склад длинномеров. Когда-то давно я законно оформил на в/часть это место в торце гаражей, прилегающих к лаборатории. Там мы соорудили под общей крышей склад для металла и гараж для Лени Лившица. Вся эта недвижимость нужна была позарез: запасы крупноразмерного металла в лабораторию уже не помещались, а Лене некуда было приткнуть своего "Запорожца". (Я, кажется, уже писал, что Леня героически стал водителем в весьма зрелом возрасте и приобрел эту механизьму, чтобы возить на работу дочку Валеру). Наше сооружение "двойного назначения" эффективно использовалось много лет. С отъездом Лившицов в Израиль на попечении лаборатории остался только склад, заполненный трубами, уголками и другим металлом под самую крышу.
Справедливости ради надо заметить, что ко времени прихода нового фюрера крыше склада снизу уже ничто не угрожало. Это предшествующий фюрер, сваливая с "мостика" лаборатории на повышение, ночью вывез в неизвестном направлении почти тонну драгоценных нержавеющих труб. Тем не менее – добра оставалось еще очень много.
Однажды мы с Мартыновым пошли на свой склад за нужным уголком, но смогли "поцеловать" только новый замок и увидеть у входа обильную окалину от кислородной резки. Следующим утром, приехав на работу, я с удивлением увидел открытую дверь нашего склада, откуда соседский сантехник Коля пытался выудить свою "Оку". Склад был узкий, но эту ущербную мотоколяску туда как-то смогли затолкать. Вытащить обратно было трудней, и Коля горько сетовал, что он не предусмотрел веревки для заднего хода. Я помог ему своим буксиром. В опустевшем складе высветилось исчезнувшее из лаборатории оборудование для кислородной резки. Коля простодушно поведал, что он помогал нашему шефу резать и погружать на автоприцеп металл. Ходок было много: трудились все выходные. Увозил куда-то и разгружал там прицеп фюрер уже самостоятельно – в целях секретности. На каких правах Коля занимает склад – уточнять я не стал: мужик добросовестно трудился на его растаскивании…
Следом за складом металла уплыли в неизвестном направлении мощные пресс-ножницы, стоявшие на площадке перед входом в лабораторию: якобы они мешали парковке. Мимоходом было ликвидировано наружное хранилище газовых баллонов. Раз нет баллонов, то совершенно не нужными оказались газовые горелки и резаки со шлангами и редукторами…
Основной склад лаборатории в подвале дома фюрер просто "взял на пушку", ликвидировав его нашими руками. С постной физиономией он поведал, что командир приказал очистить это помещение для каких-то нужд части. Мы с Мартыновым взяли под козырек и начали крушить мою прежнюю пещеру Али Бабы. Электродвигатели, сельсины, авиационные контакторы, многожильные и тяжелые сварочные кабели, бухты нержавеющей и алюминиевой проволоки, дорогущие нержавеющие вентили и клапана от ядерного реактора в Палдиски – и т. д. и т. п. – мы выносили на улицу и складывали на большую кучу. Мощные многоярусные стеллажи резать нам было нечем, кроме сварки. В дыму и копоти мы сделали и это. Отвоевал я только последний стеллаж у стенки: на нем было около тонны драгоценного проката из латуни и жаростойкой бронзы для плазменных горелок. Фюрер милостиво разрешил сохранить эту частицу бывшего статус кво: очень нужные материалы, места занимают немного, командиру не помешают – склад и так стал очень просторным… Как водится – был повешен новый замок, ключей от которого нам с Мартыновым не доверили.
Большая куча наших ценностей на улице как-то незаметно растаяла. Гораздо позже я понял, почему и чьими трудами она таяла. Я собрал на улице только часть пластин очень дорогого фторопласта, который мальчишки бросали друг в друга…
Однажды фюрер уехал, забыв на столе огромную связку ключей. Мартынов их живо подхватил и направился в недоступный нам склад, чтобы взять там понадобившийся для работы латунный шестигранник. Вернулся он с квадратными глазами, и почти силком потащил на склад меня. Там и мои глаза изменили форму. Большой склад был беспорядочно забит автохламом: старыми колесами и покрышками, сиденьями, исковерканными дверями, капотами и крыльями. Но самое главное: на оставшихся стеллажах не было никакого цветного проката, на них гордо возлежал все тот же автохлам размером поменьше…
В сердцах, не подумав, я "прихватываю" командира части:
– Валера, на кой … тебе понадобилось ликвидировать склад лаборатории?
Валерий Иванович, мой бывший стажер и ученик, смотрит на меня непонимающе:
– О чем вы, Николай Трофимович?
…Он ничего не знал. Фюрер просто взял нас "на пушку". Я, конечно, мешал ему своим присутствием, как создатель сокровищ. Он хитроумно использовал меня же, чтобы их "приватизировать". Теперь командиру части что-либо менять уже поздно, незачем и накладно: Валера, очевидно, знает силу "волосатой руки" своего подчиненного. Да и не одной руки, о чем – дальше.
Все прояснилось: фюрер добывал для продажи дорогие цветные металлы. Сотни полуподпольных пунктов платили за них приличные деньги и переправляли в Прибалтику.
Я уже писал, как сказочно обогатилась Прибалтика, когда раскурочивала наши объекты, изымая из них хромоникелевые стали и цветные металлы и продавая их Западу. Бизнес на цветных металлах набрал обороты, и теперь как большой пылесос высасывал их уже с чужой территории. В погоне за доходами "народные умельцы" вырезали целые километры высоковольтных ЛЭП даже под напряжением. В Питере были сняты электромагниты с сотен лифтов, разграблены шкафы сигнализации на железной дороге. Не брезговали и мелочами: были сняты и утилизированы многие тысячи электросчетчиков, расположенных в доступных шкафах на лестничных клетках. Например, – в нашем доме. Много лет мы платили за электричество "по среднему", пока не купили и установили новый счетчик (конечно, – за свой счет)…
Меня спасает давно изученная молитва, точнее – один ее раздел: "дай мне, Господи, терпение, чтобы спокойно смотреть на то, что я не в силах изменить…". Да и что значит растаскивание небольшого складика в сравнении с распадом и разворовыванием гигантской страны, укреплением которой занимался всю свою жизнь?
Каждое испытание – это частица
отданной жизни испытателей, это миг,
где как в фокусе сконцентрирована
ответственность за труд тысяч
тружеников
(И. Михайлов)
Сверх засекреченные, состарившиеся, оставшиеся еще в живых ветераны всех ядерных испытаний, учений и аварий на территории бывшего СССР каким-то образом сумели организоваться, чтобы создать дееспособное лобби и заявить о себе в Верховном Совете новой России.
Как ни цинично это звучит, но нам помогла Чернобыльская катастрофа. Это было такое огромное шило, которое даже наш доблестный горбачевский ЦК не смог, несмотря на все свои старания, утаить в плотном мешке вранья… Десятки тысяч людей облучились, потеряли здоровье. Держава вынуждена была хоть как-то компенсировать эти потери, и скрепя сердце приняла ряд постановлений и законов на эту тему. После распада СССР Россия, являясь, преемником СССР, должна была принять на себя ответственность за всех граждан, потерявших здоровье от радиации, в том числе – в других странах СНГ (кроме украинского Чернобыля был еще Семипалатинский ядерный полигон в Казахстане). Однако сложилось так, что Россия заботилась только о чернобыльцах, живущих на ее территории.
Каким-то образом в Верховном Совете России, который тогда возглавил решительный чеченец Хасбулатов, удалось протолкнуть закон о льготах для участников испытаний ядерного оружия: их просто приравняли к чернобыльцам с небольшими различиями. Об этом я, скромный пролетарий к тому времени, узнал совершенно случайно – от знакомого, который знал, что я раньше был на Новой Земле.
Поскольку подписка о неразглашении продолжала действовать, то нас во всех открытых документах стали обозначать как "ветеранов подразделений особого риска". В эти годы большое место в СМИ занимали вопросы борьбы со СПИДом. Контингенты потенциально опасных разносчиков заболевания, главным образом – проституток и наркоманов, стали называть "группами риска". На бытовом уровне и нас народ посчитал участниками "групп риска" и начал сторониться: как бы не подхватить какой-нибудь заразы. Приходилось часто доказывать, что мы не наркоманы и не проститутки, а благородные кузнецы ядерного щита державы, и захваченные нашими организмами радионуклиды для окружающих почти безопасны, если мы сами, хотя и не все, прожили с ними более 30 лет…
Несколько позже Постановлением Совета Министров РФ были разработаны четкие критерии для деления на группы всех нахватавшихся военной радиации. Наивысшую группу "1а" имели участники ядерных испытаний в атмосфере, куда входили и все монтажники, работавшие на полигонах острова Новая Земля. Для нас оставался пустяк: доказать в/части 31100 (6-е Управление ВМФ), что ты работал на полигоне в то время, и получить от них официальную бумагу о своей персональной причастности. В "руководящих радиоактивных частях" еще служили многие хорошие знакомые офицеры из "науки", с которыми мы, монтажники, вместе работали на сооружениях, но это не имело никакого значения: в их документах был только номер нашей части, а нужна была официальная "первичная персональная бумага".
Мы с Олегом Власовым начали собирать наши сильно поредевшие войска – офицеров, старшин и матросов, искать документы нашей причастности. Людей по цепочке знакомств мы нашли около двух десятков из нескольких сотен. С документами было еще труднее: их не было вообще никаких. Все совершенно секретные списки и допуски были неизвестно где, и до какого срока, захоронены. Я вспомнил о журналах облучения, в которых на полигоне отмечались ежедневные дозы облучения каждого. Эти журналы искало все 6-е Управление ВМФ и вся их медицина. Журналы бесследно исчезли в каких-то архивах. А ведь теоретически по этим сведениям должно было проводиться наблюдение над нами, чтобы иметь картину отдаленных последствий облучения и действия проглоченных радионуклидов. В родной части таких документов не могло быть по определению: куда мы ездили и где работали – большой секрет. Да и документы части за это время давно сданы в архивы ВМФ. Мы зашли в тупик и опустили руки: ничего нельзя доказать, никаких официальных документов нашего участия не было, как будто службу мы проходили в Ленинграде, не особенно удаляясь от Невского проспекта.
Первая удача улыбнулась нам, когда мы узнали, что архивы нашей части хранятся среди архивов ЛенВО, в здании бывшего Главного штаба Российской империи. Доступ к архивам части оказался трудным, но возможным. Олег Власов, Лева Мещеряков целые дни проводили там, тщательно выписывая данные из строевых Приказов о командировках личного состава в места не столь отдаленные, обозначенные только знакомыми номерами частей. Иногда, найдя приказ о командировке туда, трудно было найти второй нужный приказ с датой возвращения оттуда. На всех выписках начальник Архива подписью и печатью подтверждал соответствие подлиннику. Это уже были бумаги, с которыми можно было доказывать, что ты верблюд нужного качества.
От имени командира в/ч 10467 в Москву уходит списки личного состава части, принимавших личное участие в испытаниях ядерного оружия в атмосфере, с указанием точных дат и объектов Полигона. Списки принимаются, нас признают. В 6-м Управлении ВМФ, в/ч 70170 и 77510 нас еще многие офицеры знают и помнят, но бумага с печатью все равно необходима. Вновь образованный Комитет ветеранов подразделений особого риска (КВПОР), к счастью расположенный в Ленинграде, в мае 1993 года выдает нашим ребятам в числе первых удостоверения "Ветеран подразделений особого риска". Мое удостоверение – ОРЯ N000383.
Вот как описаны результат этого труда в моих воспоминаниях "Мы свято верили, что превыше всего интересы Родины (Записки монтажника 1956-1958 гг.)", опубликованных в сборнике "Частицы отданной жизни. Воспоминания испытателей Новоземельского ядерного полигона" М. Издат, 1999.
Нас, "ковавших ядерный щит Родины", испытателей атомного оружия – рассекретили, признали, дали льготы. Через 30-40 лет "после того…".
В нашей части – Отдельном монтажно-техническом отряде ВМФ – по спискам, составленным из прошлых строевых приказов, числится 272 человека, работавших на Новоземельском полигоне в период испытаний ядерного оружия в атмосфере (1955-1963 гг.).
В 1992 году объявилось всего 24 человека, затем еще 5. Из них за последнее время потеряли уже троих: Валентина Трофимовича Андриановского, Виктора Дионисимовича Сидорова, Николая Сергеевича Астахова… Чувствую себя в долгу перед своими матросами. Хотелось бы успеть рассказать о каждом, как их помню.
Вставка-реквием. Приведенные выше строки написаны примерно в 1997-1998 гг. Эту страницу я пишу в январе 2009 года. Сейчас оставшихся в живых новоземельцев-однополчан можно сосчитать на пальцах. Из офицеров живы только 2 человека: Лева Мещеряков и я. Из Киева пишет мне изредка письма старший матрос Саня Кравцов. Живы старшины А. Трубинов и А. Чумаков, матросы В. Жулидов и М. Озерский…
Итак, с нас фактически снимается гриф особой секретности. Мы получаем право на некоторые льготы. Увы, как водится, – большинство льгот остается на бумаге. Реальны два благА: еженедельная продажа со скидкой некоторых продуктов в "чернобыльских" магазинах и, самое главное, – бесплатный проезд на гортранспорте и электричках. Единый проездной билет стоил тогда недорого – всего 6 рублей, но его надо где-то искать, стоять в очереди. А тут нам военкомат выдает на год картонку с красной полосой, с которой мы обретаем неописуемую свободу перемещений, – пустячок, а приятно.
Монетизированная вставка – привязка ко времени. В 2009 году стоимость поездок на гортранспорте выросла в 400 раз – с 5 копеек до 20 рублей в метро, но бесплатный проезд, как и многое другое, Путин и Зурабов уже давно отняли у нас знаменитым законом 122 под флагом "монетизации" льгот. Какие-то скидки на кое-что остались, но чтобы их добыть – ноги износишь до коленок, не считая потери остатков здоровья…
Возвращаюсь обратно – в 90-е годы. Спустя некоторое время почти всех участников по Указу Ельцина награждают новым орденом Мужества, по виду похожим на мальтийский крест, который ни разу и нигде я не надевал. Ордена нам вручал в Смольном губернатор В. Яковлев. У меня невыносимо болел большой палец правой руки: что-то там воспалилось. Недели две я баюкал как младенца больную руку и ходил по врачам, – они были бессильны, ссылались на мой возраст. Однако, я собрался с силами и поехал в Смольный: не каждый день получают ордена Мужества. И оно мне потребовалось в полной мере, чтобы не завыть от боли, когда здоровый как лось губернатор начал радостно трясти мою болезную длань…
Кстати, вылечил меня за один день суровый и неразговорчивый хирург Клещев из местной поликлиники: он без всяких разговоров вогнал мне всего один укол.
Это Клещева гораздо позже, в 1998 году, я приведу к постели мамы, которую уже месяц безуспешно лечили спецы х…ы от "ушиба". Это Клещев сразу же, только слегка приподняв больную ногу, без всяких рентгенов поставил четкий диагноз: "обширный перелом" и сам вызвал скорую для госпитализации… Я уже писал об этом, мне тяжело вспоминать. Эта рана – навсегда со мной, хотя уже прошло 10 лет как убили маму недоучки… Несколько дней назад, 30 декабря 2008 года, мы помянули маму: ей исполнилось бы 99 лет…
Вокруг нашего комитета организуется настоящее братство новоземельцев-ленинградцев. Мы проводим конференции и дружеские встречи, обновляется много знакомств с офицерами из в/ч 70170 и 77510. Мы работали рядом, но не всегда вместе. Нас объединяют также общие воспоминания о людях, которые уже ушли. Меня интересует стойкость моих "игрушек" на Новой Земле после времени "Ч" и многое другое, о чем раньше нельзя было спрашивать…
В/ч 70170 переехала из ВО на новую базу в Коломягах, где еще многое надо отлаживать. Я оказываю ребятам помощь – учу и аттестую сварщиков, что-то светим, свариваем и консультируем; они помогают инструментом, кабелем и другими материалами…
Неожиданно по нашему сообществу наносится подлый удар. Некий Олег ШЕНКАРЁВ, заместитель председателя Комитета Госдумы РФ по труду и социальной политике в "РОССИЙСКОЙ ГАЗЕТЕ" за 14.06.1997 г. публикует гнусный пасквиль "Сказание о привилегиях – 3. Опять погоня за льготами". Под флагом борьбы за сохранность "государственного пирога" в грубой, невежественной и развязной статье депутат (кажется – подручный приснопамятного Починка из Минтруда) обливает грязью всех заслуженных людей, не щадивших своего здоровья для Родины, и получивших куцые льготы от родного государства. Особенно ему не нравятся военные люди, причастные к "таинственной радиации". Комитет поручает мне написать ответ г-ну Шенкареву. Рукопись утверждается и направляется в ведущие газеты. Последствия – нулевые.
Я не могу здесь цитировать все подлости и глупости статьи г-на Шенкарева. Из своего ответа приведу только концовку статьи "Наш ответ лжерадетелю государственного пирога".
…Особый гнев нашего героя вызывают "здоровые подразделенцы", " искатели привилегий, осваивающие радиационную тему", "паразитирующие на сострадании", так как "среди депутатов Госдумы сложилось устойчивое мнение, что любой, кто причастен(?) к этой таинственной радиации уже герой". Вообще о "таинственной радиации" рассказывают в средних школах" но эти сведения, очевидно, проскользнулимимо бесстрашного питомца Гороховецких казарм.
………..Неизвестно, откуда взял г-н Шенкарев так много (около 600) генералов и адмиралов, участвовавших в испытаниях ядерного оружия. Дескать, и амбразур не хватило бы для такого количества высоких военачальников. Однако, по подсчетам, доступным ученикам начальной школы, известно, что испытания ЯО в атмосфере проводились 35-40 лет назад и нынешние генералы "пахали" на боевых атомных полях в высоком звании лейтенантов. Только в Думе можно сразу стать генералом… Ядерный полигон в представлении г-на Шенкарёва похож на тир пневматического оружия: высокие чины сидят у безопасных амбразур, а одиночки-рядовые бегают после выстрела к мишеням, то бишь – приборам.
Нашему героическому защитнику бюджетного пирога неведомо, что испытательный полигон – огромная территория, начиненная сооружениями, которые необходимо восстанавливать после каждого взрыва. И нет там участков без радиации, без воздуха, насыщенного радионуклидами, в т. ч. теми, период полураспада которых тысячи лет. А дозы, полученные и вдохнутые личным составом, – или не измерялись или составляют военную тайну до сих пор. Рабочий день на полигоне 12-20 часов, о выходных не мечтают. Работают на полигоне десятки тысяч человек и сотни организаций (это всё якобы мифические подразделения особого риска, которые "не существовали" по г-ну Шенкареву).
………….Бухая во всероссийские колокола неплохо бы заглянуть в святцы, или как требовали недавно – изучить первоисточники. А компетентность иногда требуется даже от зам. председателей Комитета Госдумы.
Какой же выход предлагает избранник народа из ужасной картины хаоса в поедании государственного пирога самозванцами? А очень простой. "Определить государственный орган, возможно Минтруд (!), который проведет учет выданных удостоверений и будет выдавать новые". Конечно, во главе этого органа, который будет отключать или подключать к пирогу, будет наш славный борец с "привилегиями-3". Уж он это сделает на должном уровне кругозора срочника Гороховецких казарм, не то, что нынешний председатель Комитета, полуослепший инвалид, участник Тоцких учений…
Нет, не найти нам "консенсуса" с г-ном Шенкарёвым, так как у нас разные "менталитеты". Мы, дети Великой Войны, пережившие страшные I94I-I942 годы, стали фактически участниками Атомной войны, чтобыеё не было вообще, чтобы обезопасить Родину, и не было других забот. Спасибо Родине – вспомнила об оставшихся в живых – хоть через 30 лет.
Мы, ветераны, понимаем: страна в тяжелом положении, хозяйство великой державы развалено, денег не хватает на зарплату учителям, на пенсии, даже на "Мерседесы" для слуг народа.
Так скажите нам достойно: "Мы просчитались, думали, что вы уже все вымерли, отдайте то, что вам дали недавно". Отдадим. И раньше не жалели ничего, даже здоровья и жизни для блага Родины. Но ни мертвые, ни живые не отдадут своей чести, не потерпят, чтобы некие высоко вознесшиеся невежды называли их "паразитирующими", "рвущими незаслуженные льготы".
А что касается "примазавшихся", "прорвавшихся", то их конечно надо разоблачать. И в первую очередь в высоких инстанциях, от которых зависит жизнь миллионов людей.
27.07.97 года
Ветеран подразделений особого риска, полковник в/о МЕЛЬНИЧЕНКО Н. Т.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
За период до декабря 2000 года наш "герой" – бывший партийный работник Брянского Обкома КПСС(!) продолжал зарабатывать себе политический капитал на ниве "экономии государственного пирога". Выступая в 1999 г. в Госдуме он сравнил выплаты людям, ценой своего здоровья и жизни ковавших ядерный щит Державы, с выплатами проституткам от венерических болезней. Вот такие интеллектуалы у нас витийствуют с высоких трибун и со страниц газет. Шенкарев – профессиональный оголтелый паразит, который за немалые деньги эксплуатирует тему экономии государственных средств. Провалившись на выборах в Брянской области в Госдуму, он продолжает вращаться в кругах, ведающих распределением, в качестве незаменимого специалиста.
Ветеран подразделений особого риска москвич ЗАХАРОВ Валерий Евгеньевич тел. (095)-537-19-11 подал в суд на О. Шенкарева о защите чести и достоинства. В качестве документа на суде фигурирует приведенное выше письмо-ответ. Уже было несколько заседаний суда, последнее планируется после 18 декабря 2000 г. Хочется надеяться, что суд воздаст по заслугам оголтелому мракобесу.
17 декабря 2000 г. Мельниченко Н. Т. г. СПб.
Более поздняя вставка PS.Наивный какой я был, хоть и старый… Сейчас, в начале 2009 года, с грустной улыбкой читаю свой детский лепет, проникнутый изначальной верой в справедливость нашей жизни…
Зрю по ящику сейчас на расплодившихся надменных "слуг народа" и их "кошельков" с роскошными яхтами, автомобилями и замками в Испании и на Рублевке. Да им по глубокому барабану все эти стенания "бывших". И разговаривали они с нами тогда только потому, что увидели в нас хоть маленьких, но – соперников по распиливанию богатств державы, которым они так самозабвенно и успешно занимаются по сей день…
Пилите, Балагановы, пилите: созданное "бывшими" – действительно золотое! Когда-нибудь допилитесь. За державу только обидно.
- Время дикое, странное, смутное,
- над Россией – ни ночь, ни заря,
- то ли что-то родит она путное,
- то ли снова найдет упыря.
Паскудство проступает из паскуды
под самым незначительным нажимом;
хоть равно все мы Божии сосуды,
но разница – в залитом содержимом.
(И. Г.)
Начальник – подчинённому:
– Вы хорошо подумали о своей зарплате
перед тем, как мне хамить!?
– Нет, перед тем, как хамить, я
подумал о ней очень плохо…
(WWW)
Наш фюрер по образованию – сантехник. Очень скоро мы начинаем понимать, что сантехник – это не специальность, а образ мыслей. После того, как он сдал в приемные пункты все запасы цветных металлов, занял склады личным автохламом, отремонтировал машину и полученную квартиру, – делать ему в лаборатории нечего, кроме как заняться бизнесом.
В отечественной сантехнике – новые веяния. За бугром уже давно всю разводку воды и тепла в квартирах выполняют пластмассовыми трубами. Наш деловой начальник осваивает эту технологию и начинает "внедрять" ее левым заказчикам. Трубы, инструмент, а главное металлопластмассовые фасонные детали – весьма дорогостоящие. Но здесь нет никаких проблем: все добро проводится и списывается по матотчету лаборатории на мифические объекты. Точно известно, что никаких работ с полимерными трубами часть не производит. Возможно те, кто дает материалы и утверждает их списание, – в доле.
Мы с Мартыновым в этот бизнес допущены только с одной стороны: к ремонту загубленного инструмента и оборудования. А Вова Мартынов – еще в качестве " подборщика соплей".
А этого "продукта" набирается изрядно. Главное помещение лаборатории успешно превращено в захламленную сантехническую "бендёжку". На столах, подоконниках и полу живописно размещены… нет, перечислить даже категории вещей – невозможно. Назовем их понятием "случайные вещи" (СВ). Их диапазон – от запыленного компьютера до покореженного жигулевского диска, прикорнувшего рядом с принтером, из которого торчит недопечатанная бумага. Пол занимают обычно СВ покрупнее: мешки, ящики, кабели, шланги…
Фюрер появляется в лаборатории часам к 12, когда мы с Вовой начинаем уже гонять чаи. Наскоро загружает свой прицеп инструментом, кабелями, трубами и убывает. Мы еле успеваем поворачивать головы вслед за быстрыми и решительными перемещениями обожаемого фюрера. В лаборатории остается картина, которая могла бы возникнуть на корабле, тонущем вблизи необитаемого острова. Экипаж аврально спасает свою жизнь, но в спешке пытается побольше захватить имущества для обустройства жизни на пустом острове…
Остаток рабочего дня мы проводим в поисках нужных, но куда-то исчезнувших инструментов. В конце рабочего дня Вова пытается создать в нашем главном помещении некую видимость порядка, очистив хотя бы возможность прохода к столам, где надрывается телефон. Увлекшись, он уплотняет "СВ", взгромождая одни на другие. Узкий проход к столу расширяется метра на два. Это пространство Вова подметает, выключаем свет, уходим.
Утром мы балдеем: бывшего свободного места нет и в помине. Кроме прежнего имущества наш офис украшают старые ржавые трубы с "объекта" …
– У меня уже матка опускается! – объявляет Вова об опасных подвижках в своем организме. Задолго до обеда, пытаясь восстановить положение сдвинутого органа, он крепко "берет на грудь". Фюрера он встречает тяжелым взглядом порабощенного пролетария, готовящего к восстанию. На свою беду фюрер делает ему вежливое замечание по поводу "неурочного распития". Это было каплей, переполнившей чашу терпения.
Вова выдает ему на всю катушку, но отдельными "пакетами". Главный из них – экономический.
– Почему так мало денег? Почему меньше обещанного?? Когда закончится эта бессовестная обдираловка???
Ошарашенный фюрер что-то бормочет на тему:
– А вот Николай Трофимович ничего такого не требует…
К чести Мартынова он не поддается на нехитрый прием начальства "разделяй и властвуй".
– Это его личное дело! А я с вами разговариваю о себе!!!
Вова клеймит фюрера уже по всем статьям, перепалка разгорается. Я молча присутствую. Мне нечего сказать по размеру зарплаты. Во-первых – потому, что я нигде и никогда не требовал ее увеличения. Во-вторых – стыдно: мало мы работаем "на фирму", а она что-то еще платит. А в-третьих – "стар я стал и устал". И чего я буду добиваться, если начну по настоящему "возникать"? Возвращения в светлое прошлое из постылого настоящего? Как сказал И. Губерман:
- Нечто круто с возрастом увяло,
- словно исчерпался некий ген:
- очень любопытства стало мало
- и душа не просит перемен…
Вова между тем совсем уже распоясался. Теперь он почти не просыхает и яростно митингует, настойчиво призывая к разговорам. Работать с ним стает все тяжелее даже мне, чрезвычайно "толерантному". Еще несколько стычек с фюрером, и Мартынову приходится брать расчет.
Мне жаль: он сначала был неплохой "коллега", как теперь обзывают всех друзей и врагов. Испортили его американские империалисты при помощи своего "Рояля"… Сколько "неплохих" и даже просто отличных людей уже пронес этот продукт мимо меня…
Иной певец подчас хрипнет
(К. П. N72)
Где начало того конца,
которым оканчивается начало?
(К. П. N78)
Теперь я еще и токарь, и фрезеровщик. Но эта должность – вакантная, о чем фюрер пишет объявление. По нему вскоре появляется Дима Афанасьев – молодой мужчина лет 30-35. Прямо в дверях густой перегар из уст "абитуриента" чуть не сшибает меня с ног. Фюрера нет, поэтому сам показываю Диме лабораторию. После осмотра наших угодий он остается доволен. Докладываю фюреру, что товарищ кандидат "сильно употребляют". Особого выбора – нет, ангелы в округе – не просматриваются, и фюрер принимает его на работу.
С Димой Афанасьевым мы трудились вместе несколько лет. Дима – симпатичный и красивый мужчина с разнообразными талантами – прямо таки многогранный самородок с золотыми руками. Раньше он работал на вертолетном (?) заводе имени Климова. У него много друзей и знакомых. Я многому научился у него…
Дима – отличный рыбак и охотник. Мороженную корюшку приносит в лабораторию и раздает. Первые годы за ним неотлучно и везде следует лопоухий спаниель (спаниельша?), которую он беззаветно любит и за которой трогательно ухаживает. В жизни не видел более умного животного. Как только в обед мы начинаем разворачивать свои "тормозки", собачка садится на задние лапы почему-то возле меня и начинает петь: "О-о… о-о". Выделяю ей из своего обеда кусочек хлеба. Она с достоинством берет его в зубы, затем кладет на пол и обиженно отворачивается.
– Как это понимать? Ты не хочешь есть такой вкусный хлеб? – произношу это с драматическим придыханием. Бедное животное понимает, что я оскорблен, возвращается к хлебу, и с отвращением поедает его, чтобы я успокоился. После такого извинения отдаю ей лучшую часть бутерброда, хотя Дима и не поощряет сверхплановое кормление…
Собака была очень старой. Когда она померла, Дима похоронил ее в известном им обоим дальнем потайном месте (нержавеющий саркофаг сделал я), затем неделю пил по-черному.
Лабораторию осаждают крысы. Мои капканы почему-то перестают действовать. Дима объясняет: это первая попавшаяся крыса выделила "запах ужаса" и чуткие твари уже обходят этот капкан. Теперь после каждой поимки он тщательно его промывает, и мы успешно избавляемся от своего стада.
Дима – кандидат в мастера авиамодельного спорта, принимает участие в соревнованиях. Вскоре вся лаборатория заполняется моделями. Дима подробно рассказывает о моделях и двигателях, мне очень интересно было узнать, что их двигатели работают на спирте и касторке. Я бережно держу модель, Дима запускает мотор. Он мощно ревет, и пытается взлететь, отбрасывая назад уйму воздуха. Я восхищен. Дима сдержанно хвалит меня и возмущается неумелыми руками фюрера, который чуть не сломал хрупкую – из экзотического бальсового дерева и еловых реек – модель…
Но главный источник дохода, а заодно и хобби, у Димы – ремонт автомашин. Первый ремонт машины и прицепа – фюреру (обещал это при оформлении на работу). Теперь у нас под окнами всегда стоит несколько машин, ожидающих ремонта. Я восстанавливаю Диме старинный полуавтомат, которым он приваривает крылья и детали кузова. Сам же шпаклюет и красит. Перебирает двигатели и коробки передач…
"Нет повести печальнее на свете…". Дальше начинается (продолжается) все то же: "неумеренное употребление". Господи, сколько талантливых людей сгубил "национальный напиток". Вся лаборатория, забита разобранными двигателями и узлами, на стенах висят крылья и дверцы автомашин, которые уже давно должны быть окрашены и установлены. Бегают возмущенные заказчики:
– Где Дима??? Он обещал сделать еще к четвергу… у меня же все срывается!!!
А Дима в глубоком загуле. Изредка появляется, но свое лыко связать с чем-либо – не в состоянии. А если что и сделает, то так же быстро, как и плохо…
Мартынова уже нет, и в лаборатории никто и ничего не убирает. К хламу фюрера добавляются разобранные автомашины Димы, занявшие всю мастерскую, станки, столы и даже стены и окна. Полностью забито и помещение, где я переодеваюсь, с трудом добираюсь до шкафчика. К пускателям и мощным сварочным машинам, расположенным в машзале – вообще не добраться: все забито рубероидом, рейками, цементом в мешках – имуществом фюрера. У нас токи – тысячи ампер; большие пучки ветхих кабелей с изоляцией, поврежденной крысами. Если "коротнёт" – мало не покажется: это верный пожар. Впрочем, источник пожара может быть и другой. В вытяжном шкафу стоят несколько стеклянных бутылей крепких кислот рядом со щелочами, растворителями и банками красок. Прямо на них фюрер почему-то взгромождает горелые дрели и кучу другого металлолома. Стоит чему-нибудь треснуть-лопнуть-расколоться…
Между тем – у единственного узкого входа сторожит нашу жизнь мощная бомба: это батарея ацетиленовых и кислородных баллонов. К главному щиту, чтобы отключить напряжение, – не подступиться: на нем велосипеды фюрера. Передвижение по лаборатории напоминает акробатический танец. Если случится пожар, то выскочить будет невозможно: на небольших окнах стальные решетки…
Я забыл о звуках. Над всем этим великолепием стонут тюремным надрывом и "чуйствительными" соплями приблатненные шлягеры питерского "Русского шансона". Дима – большой любитель этой "как бы" музычки, подключил приемник прямо к аккумулятору и забыл выключить. Подобраться к источнику звука – почти невозможно.
Изредка, собравшись с силами, в сердцах я расшвыриваю хлам под щитами с розетками: там опасное напряжение. Если кого убьет, то ответственный электрик (я) и будет отвечать. Но это отчаянное действо – глас вопиющего в пустыне, капля меда, бесследно исчезающая в большой бочке дерьма. А ее – одиночке не вычерпать. Тем более, когда она неустанно пополняется и переливается через края…
Иногда мне хочется взять за горло молодого полковника, командира части, ткнуть носом в эту бочку и потребовать принять меры.
А вот он и сам заглядывает к нам. Когда-то его, молодого лейтенанта, в этой лаборатории я "вводил в курс дела" по сложным технологиям. Теперь он спокойно переступает через дебри нашей свалки, не глядя по сторонам. В руках у него медная трубка, которую надо согнуть и сварить для собственной иномарки. Упоенно, со знанием дела, повествует о неполадках в своем любимом авто, и сразу же уходит, чуть ли не задним ходом выбираясь из завалов. В штабе скоро начнется обед с продленкой, "морским козлом", бильярдом, компьютерными стрелялками…
У нас уже почти нет объектов, на которых делается что-нибудь путное. А часть живет выколачиванием денег за прежние работы. Ходят слухи, что идет тайная приватизация умными начальниками всей инфраструктуры: заводов, зданий, территорий, ценного оборудования, автотранспорта. А между тем в России продолжается чеченская война, где-то льется кровь…
И как мы, военные монтажники, – бывшее важное подразделение Армии, "стоящей на страже…", – еще продолжаем жить? Кстати, а на чьей "страже" мы стоим? Неужели, – такой развал во всей армии? Или во всей огромной стране?
И в самых пустых головах любовь
нередко преострые выдумки
рождает.
(К. П. N88)
Имея в виду какое-либо предприятие,
помысли, точно ли оно тебе удастся.
(К. П. N54)
Работать в лаборатории стает все противней. Но только здесь я могу заниматься своим делом: есть крыша, мощности и оборудование. Все остальное уже можно заработать или купить – металл, аргон, материалы… Может хватит работать? Мне уже 75 лет (даже не надеялся дожить до такой старости), около 60 лет трудового стажа, не считая неучтенного…
Олег Власов настойчиво уговаривает меня оформить инвалидность, связанную с участием в ядерных испытаниях на Новой Земле. Сам он пожелал получить пенсию побольше, и оформил инвалидность в Лечебном Центре нашего "особого риска". То есть, – он оформлен как инвалид, потерявший здоровье на атомном полигоне. А такой инвалид – гораздо "толще" обычного. Наверное, мне оформить такую инвалидность было бы проще простого: "ограниченная годность" к военной службе у меня появилась сразу же после новоземельских экспедиций. Теперь к ней добавилось удаление двух дисков на позвоночнике и опухоли железы с последующим облучением кобальтовой пушкой. Не считая мелких брызг типа гипертонии и сердечной ишемии.
Но у меня есть идея-фикс, чтобы не сказать – "идея-бзик", что только работа может поддерживать некое подобие жизни и тонус человека. "Волчок стоит пока вертится" – повторяю эту нехитрую истину как самодельное заклинание в нездоровом стремлении к "дальнейшим трудовым подвигам".
Олег меня не слушает. Оформляет "толстую" пенсию, уходит с работы. При обострении астмы – "залегает", благо жена Лера ухаживает за ним, хотя и чертыхаясь. У лежащего деда здоровье не может улучшаться – по определению. Вскоре Олег уходит в мир иной…
У меня есть еще один запрет на беззаботную "лежку". Обе наши мамы ушли, Сережа давно живет отдельно, и мы с Эммой живем теперь только вдвоем в трехкомнатной квартире. С 1991 года жена на пенсии: она инвалид с неизлечимой пока болезнью Паркинсона. Эмме нужен постоянный уход, особенно в некоторые критические часы перед приемом лекарств. Нам нужен для этого человек, а это – дополнительные расходы. Маленькая подробность: все наши накопления в Сбербанке – около 10 тысяч полноценных рублей (цена двух автомашин), – сгорели в топке инфляции. Живем на скудные пенсии и мои заработки, впрочем – довольно приличные. Что мы будем делать, если я залягу? Даже, если не брать во внимание "прогноз по пессимистическому сценарию", от которого никто не застрахован…
Я не могу не интересоваться развитием сварки в мире. А этот мир заполонили забугорные сварочные инверторы, те легкие и мощные источники тока, которые давно уже были моей недосягаемой мечтой. В Интернете я с черной завистью "листаю" характеристики удивительных иноземных приборов. Их можно увидеть и в наших магазинах. Цены, конечно, – заоблачные: чем легче и универсальней прибор, тем ниже смотрятся с него облака. Но – все же – видны…
А не стать ли мне "кустарем с мотором"? Мой "мотор" должен владеть всеми видами ручной сварки, в том числе – аргоновой, – всех сталей, меди и алюминия. Он должен подключаться к обычной сети 220 вольт и быть подъемным для меня лично – как по весу, так и по финансам. Тогда я смог бы "отвязаться" от лаборатории и выйти в свободное плавание частного бизнеса. Загружаю себе в автомашину инвертор, маленький баллончик с аргоном (есть даже на 5 и 10 литров – вполне подъемные) и выезжаю на просторы, где пасутся нетерпеливые клиенты. Я соединяю сваркой их исковерканные (протекающие, разбитые, несобранные) железяки. Клиенты, "есессно", говорят "спасиба!!!" и осыпают умельца дензнаками…
Доходов особых, конечно, ожидать не приходится, но, по крайней мере, у меня бы оставался бульон после "сварки" яиц, как у бизнесмена из одесского анекдота…
Несколько вечеров провожу в Интернете, выбираю и сравниваю. Наконец нахожу желанное. Это инверторный источник TIG 172 итальянской фирмы TELWIN. Всего-то 12,5 кг, а стоит аж 55 тысяч рублей (что больше 2 тысяч американских рублей)! Этот прибор мне даже снится днем и ночью. Уже не в силах сдерживать свои вожделения, я нагло освобождаю семейные накопления от требуемой суммы и выдаю наличность сыну. Прибор продается только в Москве, но Сережа быстро доставляет его нетерпеливому родителю…
Извлекаю из упаковок ярко-красное чудо, и обалдеваю от созерцания почти компьютерного дисплея на нем и множества кнопочек и ручек с непонятными символами. Ничего, освоим: не боги обжигают руки, а сварщики. Хватаюсь за книжку с инструкциями. Она на всех европейских языках.
Читать бесплатно другие книги:
